О стихотворении А.С. Пушкина «Из Пиндемонти»
О стихотворении А.С. Пушкина «Из Пиндемонти»
Кибальник С.А.
Отсылка к Пиндемонте в заглавии стихотворения «Не дорого ценю я громкие права...» (III, 420), как известно, является мистификацией. Именем веронского поэта Пушкин воспользовался, вероятно, как «прикрытием для отвлечения цензурных подозрений от своего стихотворения, которое он, очевидно, готовил к печати (оно известно по двум рукописям)». Первоначально стихотворение было озаглавлено: «Из Alfred Musset» (III, 1032).
М. Н. Розанов полагал, что существуют реальные основания для обоих подзаголовков, и видел в одной из “Sermoni” Ипполито Пиндемонте, «По¬литические мнения», и в стихотворении Мюссе «Посвящение Альфреду Т.» источники этого пушкинского шедевра. Сходство этих произведений со стихотворением «Не дорого ценю я громкие права...» ограничивается, од¬нако, «общими для поэзии эпохи романтизма мотивами свободолюбия, осво¬бождения личности от гнета общественных условий; но о зависимости Пушкина от Мюссе или Пиндемонте не может быть и речи». Впрочем, от¬меченные параллели показывают, что Пушкин не случайно выбрал эти два имени, а сослался на поэтов, у которых действительно есть близкие ему мотивы.
Стихотворение «Из Пиндемонти» помечено в автографе цифрой VI и как-то связано со стихотворениями «Отцы пустыниики и жены непо¬рочны», «Подражание италиянскому» и «Мирская власть», имеющими цифровые обозначения II, III и IV. По предположению Н. В. Измайлова, эти стихи должны были составить единый, так называемый каменноостровский цикл 1836 г. Незаполненные места в этом цикле чаще всего отводятся стихотворениям «Когда за городом задумчив я брожу...» и «Напрасно я бегу к сионским высотам...».
Стихотворения «Отцы пустынники и жены непорочны…», «Подражание италиянскому» и «Мирская власть» «облечены в форму церковно-религиозной поэзии: евангельской легенды и христианской молитвы». «Напрасно я бегу к сионским высотам…» - это антоогический «отрывок». В стихотворении «Из Пиндемонти» также чувствуется некая классическая основа. Прежде всего она проступает в стихах:
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги…
Классический оттенок стихотворению «Из Пиндемонти» придает также построение его на основе принципа «исчерпывающего деления», т. е. расчленения темы или мотива на максимально возможное число вариантов и перечисление их в длинном ряду однородных синтаксических конструкций. Принцип исчерпывающего деления – это принцип классического стиля в поэзии. Генетически же это принцип античной поэзии. В пушкинскую эпоху он был органично усвоен русскими поэтами, однако классическую окраску сохранил.
Стихотворение «Из Пиндемонти» почти целиком построено по принципу исчерпывающего деления. После «объявления темы» в первых двух стихах весь остальной текст до финальной «пуанты» (– Вот счастье! Вот права…) состоит из четырех таких «делений»:
Я не ропщу о том, что…
Иные, лучшие мне дороги права,
Иная…
Зависеть от царя, зависеть от народа…
X Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать…
Меняются лишь начальные члены, остальные присоединяются как однородные. В двух случаях есть небольшие переходы от одного «деления» к другому:
Все это, видите ль, слова, слова, слова.
и
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Классическое звучание стихотворения «Не дорого ценю я громкие права…» создается также александрийским стихом, размером антологических произведений Шенье, Батюшкова, самого Пушкина.
Но все это могло бы так и остаться на уровне оттенков, если бы античные ассоциации не возникали из самого содержания стихотворения. Его составляет апология внутренней и внешней свободы человека, наслаждении искусством и общения с природой, противопоставленная суетному стремлению к власти и государственной деятельности. Поворот темы, таким образом, отчасти заставляет нас вспомнить поэзию Горация. Все эти мотивы имеют непосредственные аналоги в русской горацианской поэзии 1800 – 1810-х гг., в частности, в лицейских стихотворениях самого Пушкина – «Городок», «Мечтатель», «Послание к Юдину». Особенно близко к «Из Пиндемонти» последнее:
Вдали обманчивых красот,
Вдали нахмуренных забот
И той волшебницы лукавой,
Которая весь мир вертит,
В трубу немолчную гремит
И – помнится – зовется Славой, -
Живу с природной простотой,
С философической забавой
И с музой резвой и младой…
(I, 169)
Однако близость эта весьма относительна. И дело здесь не только в неполном совпадении некоторых мотивов, а в существенной трансформации их и принципиально ином значении. В лицейском творчестве они призваны создать условный образ поэта-эпикурейца. Эта традиция условной горацианской поэзии еще в лицейских период была преодолена Пушкиным:
Блажен, кто в шуме городском
Мечтает об уединеньи,
Кто видит только в отдаленьи
Пустыню, садик, сельской дом…
(<Из письма к кн. П.А.Вяземскому>, 1816 – I, 180)
В стихотворении «Из Пиндемонти» мотивы, близкие к поэзии Горация, выражают непосредственные чувства поэта. Характер стихотворения настолько далек от условности, что предположить возвращение к этой давно преодоленной традиции невозможно. Впрочем, для Пушкина 1830-ч гг. гораздо более характерно непосредственное обращение к античной лирике – хотя и в переводах – чем усвоение ее образов и мотивов через современную поэзию. «От условных античных символов к живым образам древнего мира, от горацианских имитаций во французском вкусе к подлинному Горацию» – такова эволюция Пушкина в плане освоения творчества римского поэта. Действительно, через полтора месяца после создания стихотворения «Из Пиндемонти» Пушкин пишет «Я памятник себе воздвиг…», к 1835 г. относится перевод оды Горация к Помпею Вару “O saepe mecum tempus in ultimum” (II, 7), а еще ранее, в 1833 г., поэт работал над переводом оды к Меценату “Maecenas atavis edite regibus” (I, 1).
Последний перевод не был окончен – Пушкин перевел только 8 стихов из 36 у Горация. Однако и по этому отрывку можно заметить некоторое, самое общее сходство его со стихотворением «Из Пиндемонти». В наброске перевода «Царей потомок, Меценат…») в полном соответствии с началом оды Горация речь идет об иных, чуждых поэту человеческих стремлениях, в стихотворении «Из Пиндемонти» - о человеческих правах, к которым не стремится и которыми не дорожит автор.
Далее у Горация к стремлению получить награду за победу в ристаницях колесниц и желанию стать избранником толпы «непостоянных квиритов» – что вошло в пушкинский перевод – присоединяются также привычка к земледельческому труду и, напротив, тяга к морским путешествиям, склонность к спокойной, эпикурейской жизни, стремление к бранным подвигам и увлечение охотой. В конце следует характерное вообще для Горация противопоставление собственной жизненной философии прочим.
Сходство композиционного построения оды к Меценату и стихотворения «Из Пиндемонти» несомненно. У Горация первая часть стихотворения, так же, как и у Пушкина, построенная по принципу исчерпывающего деления, посвящена стремлениям других людей. У Пушкина речь идет о правах, но о правах, к которым стремятся другие, правах, «от коих не одна кружится голова». При этом Пушкин развивает только один мотив из имеющихся у Горация: мотив власти, государственной деятельности. В оде к Меценату этому соответствует:
Hunc si mobilium turba Quiritium
Certat tergeminis tollere honoribus
(Есть другие, кому любо избранником
Быть квиритов толпы, пылкой и ветреной).
(Стихи 7 – 8)
В переводе Пушкина это звучит так:
Другие на свою главу
Сбирают титла знамениты,
Непостоянные квириты
Им предают … молву.
Упоминание Пушкиным богов:
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги…
– также соотносится с текстом Горация. Различные человеческие стремления, которые перечислены в оде, являются способами достижения жизненного счастья. Счастье же у Горация приближает человека к богам:
Sunt quos curriculo pulverem Olimpicum
Collegisse iuvat metaque frvidis
Evitata rotis, palmaque nobilis
Terararum dominos evehit ad deos
(Есть такие, кому высшее счастие –
Пыль арены взметать в беге увертливом
Раскаленных колес: пальма победная
Их возносит к богам, мира властителям).
(3 – 6)
В переводе Пушкина:
И, заповеданной ограды
Касаясь жгучим колесом,
Победной ждут себе награды
И мнят быть равны с божеством.
(Есть такие, кому высшее счастие –
Пыль арены взметать в беге увертливом
Раскаленных колес: пальма победная
Их возносит к богам, мира властителям).
(3 – 6)
Также:
Me doctarum hedaerae praemia frontium
Dis miscent superis…
(Но меня только плющ, мудрых отличие,
К вышним близит…)
(29 – 30)
К объявлению своих собственных стремлений Гораций переходит сразу. У Пушкина этому предшествует декларация равнодушия к тем «громким правам», о которых шла речь в первой части стихотворения:
Все это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие мне дороги права;
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не все ли нам равно; Бог с ними.
В последней, «положительной» части стихотворения «Из Пиндемонти» с двумя (тоже последними, как и у Пушкина) «личными» строфами Горация сходны мотивы наслаждения природой и искусством:
По прихоти свой скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно, в восторгах умиленья…
(Me doctarum hedaerae praemia frontium
Dis miscent superis, me gelidum nemus
Nympharaque leves cum Satyris chori
Secernunt populo, si neque tibias
Euterpe cohibet…
(Но меня только плющ, ьудрых отличие,
К вышним близит, меня роща прохладная,
Где ведут хоровод нимфы с сатирами,
Ставит выше толпы, - только б Евтерпа нмне
В руку флейту дала…)
Общая же идея стихотворения Пушкина иная. Гораций в противоположность другим человеческим стремлениям единственным путем к обретению счастья для себя самого провозглашал поэтическое творчество:
Quodsi me lyricis vatibus inseres,
sub>limi feriam sidera vertice.
(Если ж ты сопричтешь к лирным певцам меня,
Я до звезд вознесу гордую голову).
(35 – 36)
У Пушкина же «счастьем» оказывается прежде всего свобода:
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там…
Отмеченные совпадения позволяют, на мой взгляд, заключить, что композиция и образный строй оды Гораций к Меценату были использованы Пушкиным в стихотворении «Из Пиндемонти». Вряд ли поэт снова обращался к тексту Горация. Скорее построение и некоторые образы этой оды сохранились у него в памяти с 1833 г., когда Пушкин работал над ее переводом. Точно так же в стихотворении «Я памятник себе воздвиг…» проявилось прежде всего знакомство с «Памятником» Державина.
Разумеется, пушкинское стихотворение было прежде всего выражением собственных чувств поэта, «той душевной и моральной «тошноты», до которой довели Пушкина условия русской жизни вообще и его личные обстоятельства и отношения». Однако желая, по всей видимости, воплотить эти настроения в классически совершенной, законченной форме, поэт взял за образец Горация.
Любопытно, что до некоторой степени стихотворение «Из Пиндемонти» соотносится не только с одой Горация к Меценату, но и с общим содержанием всего творчества римского поэта. Так, равнодушие к политике, лишь промелькнувшее в этой оде, - вообще один из постоянных и характерных мотивов поэзии Горация. Кое-где сквозь похвалы Августу и доказательства преимущества принципата над демократией у Горация проскальзывает и одинаково равнодушное отношение к обеим формам правления. Ибо главная ценность для Горация – это независимость. Наслаждение независимым существованием наедине с природой и искусством, противопоставленное суетному стремлению к власти и богатству, неизменно связанному с утерей личной независимости и духовной свободы, - центральная тема всей его поэзии.
Неудивительно поэтому, что Пушкин, обратившись к этой теме в стихотворении «Из Пиндемонти», ориентировался именно на Горация. Проблема личной и творческой независимости поэта в сознании Пушкина вообще часто связывалась с судьбой Горация. Пушкин видел в нем «умного льстеца» (II, 313), «хитрого стихотворца» (YIII, 390), воспевавшего Августа и Мецената, но умевшего при этом сохранить личное достоинство. особенно близким Пушкину Гораций стал в 1830-е годы, когда, по тонкому замечанию Ю.П.Суздальского, его собственные жизненные обстоятельства стали напоминать обстоятельства личной судьбы Горация.
То, что у Горация было лишь в качестве внутренней темы, стало у Пушкина страстной проповедью личной независимости и духовной свободы. Произошло как бы высвобождение подлинных стремлений Горация, которые обыкновенно в его поэзии приглушены дипломатическими моментами.
По сравнению с одой к Меценату главная мысль в стихотворении «Из Пиндемонти» изменена, заострена. Без этого она сохранила бы под пером Пушкина слишком спокойный, традиционно горацианский смысл. Эта «безмятежность» стихотворения Горация и была, очевидно, причиной, по которой Пушкин не завершил своего перевода. Впрочем, культ поэзии, который исповедует Гораций в оде к Меценату, был для него как раз одним из способов достижения независимости. Переосмысление этой оды Пушкиным произошло, таким образом, в полном соответствии с внутренним смыслом всей поэзии Горация.
Классическая основа стихотворения «Из Пиндемонти» проявилась и в стиле. Для Горация, например, необычайно характерен «контрастный, внеобразный фон отвлеченных понятий и рассуждений»: «Есть другие, кому любо избранником Быть, квиритов толпы, пылкой и ветреной» (I, 1). «Прямое называние понятий, взятых вне всякого образного истолкования, в самом общем своем значении», справедливо отмечается и в стихотворении «Из Пиндемонти»: «Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать…»
У Горация «чаще отвлеченность и образность чередуются», на фоне по¬нятий и рассуждений являются образы и даже «картины»: «Пыль арены взметать в беге увертливом Раскаленных колес...». У Пушкина «картин» нет, но «чистые» рассуждения сочетаются у него в стихотворении «Из Пин¬демонти» с рассуждениями, облеченными в образную форму. Последние гос¬подствуют в первой части стихотворения: «отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги», «печать Морочит олухов», «чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура». Затем следует «контрастный, внеобразный фон отвлеченных понятий и рассуждений»: «Иные, лучшие мне дороги права; Иная, лучшая потребна мне свобода». В последней части — то же сочетание «чистых», а затем «образных» рассуждений. Вначале: «Ни¬кому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать», а затем: «для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи».
Для прочих стихотворений «каменноостровского» цикла 1836 г. такое соединение не характерно. У Пушкина, как правило, образы безраздельно господствуют над «рассуждениями». Но показательно, что последние выдвигаются на передний план и в «Памятнике». В стихотворении «Из Пиндемонти» Пушкин опробовал прием оригинальной разработки классического образца, который затем он использовал в «Памятнике». Есть в этих произведениях и некоторые общие мотивы. Это касается прежде всего сниженной опенки значения власти, государствен¬ной деятельности (в «Памятнике»: Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа). Близким к пафосу равнодушия к общественному мнению в стихотворении «Из Пиндемонти» является конец «Памятника»;
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Характерно сходное употребление глагола «оспоривать» («оспоривать на¬логи» в стихотворении «Из Пиндемонти») в отрицательном смысле — о том, что чуждо поэту, к чему он равнодушен.
Близки между собой и сами образцы этих пушкинских стихотворений у Горация. Готовя издание трех книг своих «Carmina», Гораций написал к нему посвятительную оду к Меценату (I, 1) и заключительную — к Мельпомене (III, 30). Значение их в композиции «Од» отмечалось старыми ком¬ментаторами и, по всей видимости, было известно Пушкину. Оды объеди¬няет тема высокого значения поэзии и равнение на греческую лирику («лиру лесбийскую» — I, 1), «эолийскую песню» (III, 30).
В целом все же стихотворения Пушкина «Я памятник себе воздвиг...» и «Из Пиндемонти» слишком различны для того, чтобы связь их могла по¬служить основанием для включения «Памятника» в «каменноостровский» цикл Пушкина 1836 г. — гипотеза, которую выдвинул и от которой позднее, после возражений М. П. Алексеева, Н. Л. Степанова и Р. Д. Кайля, отка¬зался Н. В. Измайлов.23
Если «Памятник» можно считать подражанием Горацию, то стихотво¬рение «Не дорого ценю я громкие права...» в настолько переработанном, настолько «осовремененном» виде включает в себя мотивы Горация, что Пуш¬кин не мог назвать его «Из Горация» и, желая скрыть оригинальность сти¬хотворения, вынужден был придумывать ложную, но правдоподобную от¬сылку. Поверить в то, что оно — «из Горация», было бы трудно, хотя отчасти это именно так. Впрочем, скорее всего Пушкин и сам этого не сознавал.
Как бы то ни было, соотнесенность стихотворения «Из Пиндемонти» с одой Горация к Меценату обнаруживает классическую основу этого пуш¬кинского шедевра. Основоположник классического стиля в русской поэзии, Пушкин стал им во многом благодаря тому, что в своем зрелом творчестве ориентировался на классические образцы мировой поэзии, среди которых особое место занимают произведения античной лирики. Классическая ан¬тичная поэзия вошла в лирику Пушкина как внутренний, существенный элемент ее.
П р и л о ж е н и е
Перевод Р.Бине оды Горация к Меценату:
A M é c è n e
Le Poète fait entendre que comme tous les homes ont leur passion, la sienne est de meriter une place entre les Poètes lyriques, surtout s’is a le suffrafe de son illustre ami.
Voici qui comptez des rois parmi vos ayeux, Mécène, ô mon appui et ma gloire la plus chère ; il en est qui s’applaudissent de s’être couverts de poussière dans la lice olympique; et qui, fiers d’avoir su de leurs roues brûlantes raser la borne sans la toucher, se croient élevés, par l’honneur de la palme, au rang des Dieux maîtres de l’univers. L’un est au comble de ses vœux, si la foule inconstante des enfants de Romulus s’empresse d’accumuler les honneurs sur sa tête : l’autre, s’il a renfermé dans ses greniers tout le blé qui produit la Libye.
Celui qui met sa joie à becher de ses mains le champ de ses pères, ne consentiroit pas, pour toute la fortune d’Attale, à fendre les flots, timide navigateur sur un vaisseau de Chypre, au milieu de lamer Egée.
A la vue des assauts que livre le vent du midi aux flots où périt Icare, le Commarcant épouvanté regrette le repos et les champs paisibles voisins de sa ville : bientôt il radoube ses vaisseaux maltraités par la tempête, et n’apprend jamais à supporter la pauvreté.
Tel autre ne hait point un vin de Massique, et dérobe volontiers aux affaires sérieuses une partie du jour ; nonchalamment étendu, tantôt à l’ombre d’un vert feuillage, tantôt à la source sacrée d’un paisible ruisseau.
Un grand nombre aime la guerre, et le son de la trompette mêlé à celui du clairon, et les combats abhorrés des mères.
Le chasseur demeure exposé aux rigueurs de l’air, et ne songe plus à sa jeune épouse, soit que sa mente fidèle ait senti le cerf, soit qu’is ait vu ses toiles rompues par un sanglier Marse.
Vous, Mécène, le lierre qui coronne les doctes fronts, vous met au rang des Dieux de l’Olympe^ et moi, l’ombre fraîche des bocages, les danses légères des Nymphes et des Saryres, me séparent ici-bas du vulgaire obscur ; si toutefois Euterpe ne m’intendit point sa double flûte, si Polhymnie ne refuse point d’accorder pour moi le luth de Lesbos. Oui : si vous me places entre les Poetes rivaux d’Alcée, je toucherai les astres de ma tête orgueilleuse.
Список литературы
Для подготовки данной применялись материалы сети Интернет из общего доступа