Борис Пастернак (работа 2)

TYPE=RANDOM FORMAT=ARABIC>43

Борис Пастернак

Содержание

I Введение

II Главная часть. Мотив стихии в романе Б.Л.Пастернака “Доктор Живаго”

1. Поэтический образ бытия в романе “Доктор Живаго”

2. Гуманистический смысл цикла “Стихотворения Юрия Живаго”

III Выводы

Список литературы

Введение

Обзор литературы, посвящённой жизни и творчеству Б.Л.Пастернака.

В феврале 1990 года мир отмечал 100-летие со дня рождения

Бориса Леонидовича Пастернака – выдающегося поэта ХХ столетия. По решению ЮНЕСКО 1990 г. был объявлен годом Пастернака. Во множестве публикаций о его творчестве и судьбе воссоздан образ удивительного человека, мастера поэтической речи, художника-мыслителя в широком смысле слова. На языке искусства он стремился выразить своё понимание жизни, истории, природного мира. Погружение в историю и современные ему течения философской мысли оказало влияние на его мировоззрение, весь строй его поэтического восприятия природы и социальной действительности¹ – отличает в своей работе “Б.Л.Пастернак – поиски призвания” Н.Ф.Овчинников. В письме к Жаклин де Труайяр от 1959 года, обращаясь к годам своей юности, Борис Пастернак говорит о стремлении постигать если не Вселенную, то какое-то измерение вещей, несравненно более широкое, чем личные впечатления.

Долгое время Борисом Пастернаком и его произведениями в

России, вернее в бывшем Советском Союзе, почти не интересовались. За рубе­жом печаталось много изданий стихотворений, прозы и писем Бориса Леони­довича Пастернака, причем как на иностранных, так и на русском языках.

За границей выходили в свет мемуары и монографии, писались диссертации и научные статьи о жизни и творчестве автора. Проводились даже научные конференции, посвященные Борису Леонидовичу. Но в них не могли принять участия советские пастернаковеды. Единственными русскими, кто мог участ­вовать в этих конференциях, были эмигранты.

Но с начала восьмидесятых годов ситуация начинает изменяться. В 1982 году вышел сборник прозы Бориса Пастернака “Воздушные пути” (конечно, без “Доктора Живаго”, еще запрещенного), а в 1983 году вышло второе издание этого сборника¹.

В 1988 году на страницах “Нового мира” роман “Доктор Жива­го” впервые появляется в России¹. Его публикация была очень заметным со­бытием, однако сам роман несколько разочаровал читателя, ведь ожидалась политическая сенсация. Никто не мог понять, почему это произведение вызвало такую бурю негодования в свое время. Однако политическая печать в качестве подстраховки, из-за боязни переоценки художественных ценностей, запаслась аргументами о художественных “слабостях” романа. Газета “Правда” напечатала статью Д. Урнова “Безумное превышение своих сил”³. В ней автор говорил о так называемых “недостатках” “Доктора Живаго”.

После публикации в журнале стали выходить книжные издания романа. Первое издание вышло в 1988 году в Вильнюсе¹, а в 1989 году в из­дательстве “Книжная палата” выходит второе издание “Доктора Живаго”. Предисловие к этому изданию было написано Е. Б. Пастернаком, а послесло­вие В. М. Борисовым.

В том же 1989 году роман издается в Куйбышеве и в издательстве “Советская Россия”, а в издательстве “Советский писатель” “Доктор Живаго” выходит с тем же послесловием В. М. Борисова и

Е. Б. Пастернака, и с вступительной статьей Д. С. Лихачева. В это издание так же была включена проза Б. Л. Пастернака 1910-30 годов².

В шестом номере “Нового мира” за 1988 год была опубликована статья Е. Б. Пастернака и В. М. Борисова, подробно описывающая историю создания романа, с учетом многочисленных источников (писем, мемуаров, воспоминаний и т.д.)³.

В 1989-1992 годах в издательстве “Художественная литература” вышел пятитомник Бориса Пастернака.⁴

Выходило немало изданий стихотворений и поэм автора. Самыми важными из них были: “Избранное” в 2-х томах (Москва: “Художественная литература”, 1985 г.), подготовленное Е. В. Пастернаком и Е. Б. Пастерна­ком, и новое издание в двух томах “Стихотворения и поэмы” в Большой се­рии

“Библиотеки поэта” (Ленинград: “Советский писатель”, 1990 г.), подго­товленное В. С. Баевским и Е. Б. Пастернаком.

Также в 1990 году выходят две книги, объединяющие различные произведения Бориса Пастернака, посвященные вопросам художественного творчества— “Борис Пастернак об искусстве” (Москва: “Искусство”, 1990 г.) и “Мой взгляд на искусство” (Саратов : Издательство Саратовского уни­верситета, 1990 г.). Первая книга составлена Е. Б. Пастернаком и Е.В. Пас­тернаком, с предисловием В. Ф. Асмуса, написанным еще в 1966 году. Вто­рая книга составлена Р. А. Лихт с предисловием Е. Б. Пастернака. В книги включены статьи, заметки, выступления, предисловия, повесть “Охранная грамота”, автобиографический очерк “Люди и положения” и письма разных лет.

В 1991 году выходит в свет прекрасно изданная, отпечатанная в Германии книга, составленная Б. А. Кацем — “Раскат импровизаций: Музыка в жизни и творчестве Бориса Пастернака” (Москва: “Советский компози­тор”, 1991 г.). В ней объединены фрагменты писем и воспоминаний современников о Борисе Леонидовиче, отрывки из монографии Е. Б. Пастернака об отце, и все, что в творчестве, окружении и в самой эпохе Пастернака, так или иначе, связано с музыкой. В издании много репродукций и фотографий.

Важное значение приобретает издание трех книг писем Бориса Пастернака.

Первая — “Из писем разных лет”. (Москва: “Правда”, 1990 г.), составленная Е. Б. Пастернаком в основном из не публиковавшихся ранее писем.

Вторая — “Р. М. Рильке, Б. Л. Пастернак, М. Цветаева. Письма 1926 года”. (Москва; “Книга”, 1990 г.). Она была подготовлена К. М. Азадовским, Е. Б. Пастернаком и Е. В. Пастернаком. Переписка этих трех авторов и раньше не­однократно издавалась во многих странах, на разных языках.

И третья — “Переписка Бориса Пастернака”. (Москва: “Художе­ственная литература”, 1990 г.) со вступительной статьёй Л. Я. Гинзбург. Во вступлении анализируются основные черты пастернаковской переписки, и предлагается концепция творческого самоопределения Бориса Пастернака. Составители (Е. Б. Пастернак и Е. В. Пастернак) включили в книгу большую часть переписки автора с двоюродной сестрой О.М. Фрейденберг, переписку с М. Горьким, М. Цветаевой, А. Эфрон, Н. Тихоновым, полностью опублико­вана переписка с В. Т. Шаламовым.

Часто публиковались письма в журналах и газетах. Например, переписка с М.В. Юдиной¹ , а также очень интересные переводы писем к Жаклин де Пруайар, французской исследовательнице и переводчице опубликованные в №1 журнала “Новый мир”. Хорошая под­борка писем Б. Л. Пастернака из Марбурга за май-август 1912 года публико­валась в ежегоднике “Памятники культуры. Новые открытия. 1989.” (Моск­ва: “Наука”, 1990 г.)

Издательство “Радуга” в 1990 году публикует стихотворные пе­реводы из европейской поэзии Б. Пастернака, которые входят в книгу “Зару­бежная поэзия в переводах Б. Л. Пастернака”. Составители этого замечательного сборника — Е. Б. Пастернак и Е. В. Пастернак, комментарии Л. М. Аринштейна, А. А. Гугнина, В. Т. Середы.

Переводы из поэзии народов бывшего СССР собраны в книге

Не я пишу стихи”¹ , составленной Е. С. Левитиным.

Печаталось много воспоминаний о Борисе Леонидовиче Пастер­наке. В 1989 году были выпущены мемуары литературоведа и переводчика Н. Н. Вильмонта “О Борисе Пастернаке: Воспоминания и мысли”. (Москва:

“Советский писатель”, 1989 г.), а также отдельным изданием вышли дневни­ки 3. А. Масленниковой “Портрет Бориса Пастернака” (Москва: “Советская Россия”, 1990г.)

К столетию автора появляется очень много журнальных публи­каций. Печатаются фрагменты воспоминаний жены Пастернака — Зинаиды

Николаевны (“Нева” 1990, Ж 2, 4.), отрывки из воспоминаний друга Бориса Леонидовича К. Г. Локса, дневники Я. 3. Черняка, А. К. Тарасенкова, Е. Ц. и К. И. Чуковских (“Вопросы литературы” 1990, № 2), отрывки из дневников Л. К. Чуковской, воспоминания М. К. Поливанова и Э. Г. Герштейн (в “Лите­ратурном обозрении” 1990, № 2.). Вообще же второй номер “Литературного обозрения” за 1990 год полностью посвящен Борису Пастернаку.

Опубликованы дневники Л. В. Горнунга (“Литературное обозре­ние” 1990, № 5), воспоминания Вяч. Вс. Иванова (“Согласие” 1990, №1).

Большое значение имело издание первой советской монографии, посвященной жизни и творчеству Б. Л. Пастернака, написанной Е. Б. Пастернаком “Борис Пастернак: материалы для биографии” (Москва: “Советский писатель”, 1989 г.). В книге используется огромное число писем, мемуарных свидетельств, в том числе и устных. Содержательная рецензия Л. Флейшмана на эту книгу была опубликована в “Новом мире” за 1991 год № 5.

Издательство “Советский писатель” выпустило монографию В. Альфонсова “Поэзия Бориса Пастернака” (Ленинград, 1990 год). Это литера­турно-критический разбор творчества Б. Пастернака от первых сборников до стихотворений последних лет.

Появление многих изданий произведений Б. Пастернака, а также работ, посвященных ему, было приурочено к столетию со дня рождения ав­тора. Торжества, посвященные Пастернаку, начались еще в декабре 1989 года в Москве, в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина с открытия выставки “Мир Пастернака”, подготовленной Е. С. Ле­витиным. В том же 1989 году был издан каталог “Мир Пастернака”¹ .В этом каталоге содержится подробное описание экспонатов с полным воспроизве­дением текстов писем, дарственных надписей. Также несколько статей, в том числе работа Л. Я. Гинзбург “О раннем Пастернаке”, статья Вяч. Вс. Ивано­ва “Колыхающийся занавес” и работа Д. ди Симпличио “Борис Пастернак и живопись”. В последней рассматривается творческая позиция отца поэта -художника Леонида Пастернака - для исследования поэзии, прозы и эстетических концепций самого Бориса Пастернака. В книгу также входит статья Е.С. Левитина “Биографическая канва Бориса Пастернака”. Она дополняет ка­талог и превращает его в своего рода материалы к биографии жизни и твор­чества Бориса Леонидовича.

Также к юбилею почти во всех филологических и литературно-художественных журналах было опубликовано много материалов, касаю­щихся писателя. А “Литературное обозрение” (1990, № 2) и выпуск “Досье”

“Литературной газеты”, а также журнал “Наше наследие” (1990,№1) вообще были полностью посвящены Пастернаку. В них собраны различные публикации: письма, записи Бориса Леонидовича, воспоминания современников, фрагменты дневников, статьи, исследования, фотографии.

В юбилейный год было много газетных публикаций. В “Совет­ской культуре” за десятое февраля 1990 года были опубликованы письма Бо­риса Пастернака к итальянскому издателю “Доктора Живаго” Дж. Фельтринелли.

“Литературная газета” за 31 января 1990 года напечатала фраг­менты записей о Борисе, Леонидовиче Вяч. Вс. Иванова. В той же газете за 26 февраля 1992 года — материалы из архива ЦК КПСС, связанные с травлей Пастернака.

Газета “Гласность” за 27 сентября 1990 года напечатала письма Б.Пастернака к Сталину 1936 года.

В 1990 году в Москве было проведено несколько пастернаковских конференций. Материалы Межвузовской конференции, прошедшей в Перми, были опубликованы.¹

В 1990 году в Одессе издан библиографический указатель “Борис Пастернак”, в котором отражены почти все юбилейные публикации. Книга составлена Г. Д. Зленко и Н. Н. Чернего.

В четвертом номере “Русской речи” за 1990 год была публикация “Борис Пастернак. Анкеты, заявления, ходатайства [автобиография] 1920 год”, составленная Е. Б. Пастернаком.

В 1993 году выходит в свет книга “Дарственные надписи на кни­гах” (Москва, 1993 г.)

Появляются новые издания произведений Вильяма Шекспира в переводе Пастернака.²

О. В. Ивинская публикует свои воспоминания о писателе “Годы с

Борисом Пастернаком. В плену времени.” .³

С 1993 года появляются новые издания писем Бориса Леонидо­вича Пастернака, Так в 1993 году в свет выходит книга писем писателя к сво­ей жене Зинаиде Николаевне Нейгауз-Пастернак (Москва: “Дом”, 1993).

Позже печатается переписка Бориса Леонидовича с Ниной Табидзе¹ Переписка с Евгенией Пастернак печатается в журнале “Знамя” (1996 г. №№1-2)

К 105-летию Бориса Пастернака выходит статья: “Третье рожде­ние: 100 тысяч паломников к Пастернаку.// К 105-летию со дня рождения”. (“Литературная газета” 1995, 5 февраля).

В последние годы вновь выходят сборники стихотворений: “Ус­лышать будущего зов”. Стихотворения. Поэмы. Переводы. Проза. (Москва:

“Школа-пресс”, 1995 год); “В плену у времени”. Стихи. (Москва: “Линор”, 1996 год); Борис Пастернак. Стихи. Поэмы. Проза.//Предисловие А. П. Ар­хангельской. (Москва: ТКО “ACT” Олимп, 1996 год).

Сейчас, хоть и реже, чем в 1988 - 1991 годы, в газетах и

журналах появляются статьи, исследования, монографии о жизни и творчестве Б. Л. Пастернака, о его произведениях. Многое уже написано, сказано, но и во многом ещё следует разобраться, многое сказать. Уже освещены многие те­мы и основные мотивы произведений этого автора, но что-то еще осталось не изученным. Почему-то очень мало написано о мотиве стихии, а ведь она [стихия] занимает большое место в творчестве писателя. В своей работе я хотела бы более детально разобрать, как отображается мотив стихии в произведениях Бориса Леонидовича Пастернака.

Вообще, что такое стихия? Что подразумевается под этим словом?

Стихия (от греческого stoicheion – первоначально элемент).

В древней натурфилософии – одно из первовеществ, основных элементов природы [например: вода, огонь, дерево, металл, земля – в древнекитайской философии: земля, вода, воздух, огонь].

Явления природы проявляющиеся как могущественная, разрушительная сила.¹

В словаре иностранных слов даётся дополнительное толкование этого слова:

У древнегреческих философов – материалистов – основные элементы природы: огонь, воздух, земля и вода.

Явления природы, отличающиеся часто разрушительной силой (например, ураган, шторм, вулканические извержения).

Отсутствие организации, полная неорганизованность, бесплановость, неуправляемость (пер).

Окружающая привычная среда, обстановка (пер.).²

Нас интересует значение стихии как разрушительного природно­го явления и некой неуправляемой, неконтролируемой человеком силы.

Итак, в моей работе, при рассмотрении произведений Пастерна­ка, речь будет идти о стихиях природы (грозе, вьюге, метели, буране, снего­паде), и о стихиях, захватывающих человека (любви, страсти, революции, стихии творческого вдохновения). Мне хотелось бы показать на примерах из текста, что все эти стихии действительно присутствуют у Бориса Леонидови­ча, и посмотреть, какую роль они играют в его произведениях и как взаимо­вязаны между собой. Так, нередко, одна стихия, чаще более глубокая, вы­ражается другой. Например, у многих авторов революционная метель выра­жена метелью снежной, буря чувств в душе героя — бурей в природе. Сти­хии губят, являются предвестниками несчастий, а у некоторых авторов ино­гда выступают на стороне героев.

Мне очень жаль, что этой темой мало занимались, что ее неза­служенно забыли. Ведь в произведениях многих авторов стихия играет дале­ко не последнюю роль, зачастую давая возможность глубже раскрыть харак­тер героев, понять и правильно оценить их поступки.

II. ГЛАВНАЯ ЧАСТЬ Мотив стихии в романе Б.Л.Пастернака “Доктор Живаго”.

1. Поэтический образ бытия в романе “Доктор Живаго”

К мотиву стихии обращались многие авторы XIX-XX веков. Через внешние проявления стихии они раскрывают внутрен­ний мир своих героев, показывают их переживания. Стихия в произведениях нередко выступает как против человека, так и заодно с ним.

Вспомним стихотворение А.С.Пушкина “Бесы”. Там стихия зла, вьюга, пытается погубить человека.

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Небо мутно, ночь мутна.

(“Бесы”)

Снег, как символ смерти. Огромная скорость — мчатся, вьются тучи, летит снег, все в движении, все пытается погубить, уничтожить. Вьюга — стихия зла:

“Эй, пошел, ямщик !” — “Нет мочи:

Коням, барин тяжело;

Вьюга мне слипает очи,

Все дороги занесло...”

(“Бесы”)

А вот в лермонтовском “Мцыри” и в “Боярине Орша” стихия

близка героям:

...Когда гроза пугала вас,

Когда, столпясь при алтаре,

Вы ниц лежали на земле, —

Я убежал. О как я брат

Обняться с бурей был бы рад !

Глазами тучи я следил,

Рукою молнию ловил... (“Мцыри”)

------------//--------------

Скажи мне, что средь этих стен

Могли бы дать вы мне в замен

Той дружбы краткой, но живой,

Меж бурным сердцем и грозой?..

(Боярин Орша)

У Лермонтова герои ( Мцыри и Арсений) как бы сроднились со стихией (“и бурю братом назвал я”), они рады грозе; гроза, буря для них яв­ляется символом свободы, стихия завладела их “бурным сердцем”, тогда как других стихия пугает.

Многие авторы обращались к этому мотиву, чтобы передать че­рез стихию природы чувства, мысли, ощущения, характер героев, чтобы отразить события, происходящие вокруг. (Вспомним поэму “Двенадцать” А. Блока: Там стихия — революция, а снег, вьюга — выразители этой стихии.)

В своей работе мне хотелось бы осветить основной, проходящий через все творчество Бориса Леонидовича Пастернака мотив — мотив сти­хии. Это и стихия любви, и стихия революции, стихия творческого вдохно­вения. Это стихия огня и стихия снега, холода. Это бураны, метели, вьюги, грозы.

Стихия — разрушительная сила. И нельзя, наверное, говорить о

стихии зла и стихии добра, ибо когда добро становится стихией, оно превра­щается во зло. Свет свечи в романе “Доктор Живаго” — это маяк, тепло, добро, но его нельзя назвать стихией огня, это маленькое пламя само безза­щитно перед стихией, она задует, загубит, сметет его. Стихия огня — это по­жар, бушующий, пожирающий все кругом. Горящая свеча, огонь костра или огонь в камине — человек контролирует стихию огня, и не дай Бог ей вы­рваться наружу.

Или возьмем любовь — она может быть как великим счастием, так и великим бедствием. Любовь, страсть — великая стихия, которой под­чиняется все вокруг, и она может долго гореть ровным пламенем свечи, со­гревая и освещая жизнь, а может вспыхнуть пожаром, сжечь дотла, погубить.

Любовь Юрия к Тоне — это свеча, которая согревает его жизнь, а любовь к Ларе обжигает, подчиняет, заставляет забыть обо всем, делает способным на любые поступки. Слабый, безвольный Юрий Живаго во имя люб­ви к Ларе бежит из партизанского лагеря, во имя своей любви он, наверное впервые в жизни, принимает решение и отпускает, скорее даже отправляет, Лару с Комаровским, считая, что так ей будет лучше.

В романе “Доктор Живаго” одна стихия — революция — порож­дает новые и новые. И эти стихии захватывают людей, несут их, перемеши­вают в своем потоке, вершат их жизни.

За основу своей работы я возьму творчество Бориса Леонидовича Пастернака, и основной целью моего иссле­дования будет его роман “Доктор Живаго”, который, на мой взгляд, является как бы итогом творчества писателя. Всю свою жизнь он шел к написанию своей “большой прозы”, которой стал этот роман, и мне кажется, будет не лишним дать историю создания этого произведения, ведь над ним Пастернак работал, словно подгоняемый некой стихией, он писал роман несмотря на все трудности и испытания, которые посылала ему жизнь.

С 1918 года Борис Пастернак неоднократно начинает писать про­зу о судьбе своего поколения и каждый раз по разным причинам вынужден прекращать работу. За это время в стране происходят большие изменения, меняется и замысел автора. В письмах Пастернак нередко упоминает о своих начинаниях, он не раз говорит о творческом подъеме: “Потом я некоторое время поработаю свое, для себя... Мне хочется написать пьесу и повесть, по­эму в стихах и мелкие стихотворения. Это настроение, может быть, предсмертное, последнего года и последних довоенных месяцев, которое еще яр­че разгорелось в войну”.¹

В октябре 1945 года Пастернак приезжает в Москву, где он кон­кретизирует свои планы, и его проза видится ему теперь по-новому. Появля­ются первые наброски, стихия творческого вдохновения, если можно так вы­разиться, завладела им. Вот что он пишет Ольге Фрейденберг: “Я начал большую прозу, в которую хочу вложить самое главное, из-за чего у меня “сыр-бор” в жизни загорелся, и тороплюсь, чтобы ее кончить к твоему лет­нему приезду и тогда прочесть”.² Подтверждение этого плана мы можем увидеть в письме Бориса Леонидовича к Н. Я. Мандельштам: “Я хочу напи­сать прозу обо всей нашей жизни от Блока до нынешней весны, по возмож­ности в десяти — двенадцати главах, не больше. Можете себе представить, как торопливо я работаю и как боюсь, что что-нибудь случится до окончания моей работы!”³

Сменив несколько названий: “Мальчики и девочки”, “Свеча го­рела”, — роман к осени 1946 года был назван “Доктор Живаго”. Первую гла­ву романа Пастернак читал 1 августа 1946 года дома. Были приглашены Ас­мусы и К. А. Федин.

К концу 1947 года были написаны десять стихотворений Юрия

Живаго, а летом 1948 года впервые четыре части романа были перепечатаны, и десять копий перечитывались и пересылались. В то же время Пастернак

вынужден подрабатывать переводами. С августа 1948 года он начинает пере­вод “Фауста” Гете, который увлек Бориса Леонидовича, и он пытается про­никнуть в особенности, в магию лирики Гете. Фауст — заклинатель стихий, судеб, духов прошлого и будущего. Это произведение было настолько близко Пастернаку, его душевному состоянию, что он стремился сделать русского Фауста, и даже думал назвать свой роман “Опыт русского Фауста”.

Осенью 1952 года Борис Леонидович попадает в больницу с об­ширным инфарктом миокарда, а после болезни, в санатории Болшево, он снова берется за работу.

В 1954 году в четвертом номере “Знамени” появляется десять стихотворений Юрия Живаго и вступительная заметка автора: “Борис Пас­тернак. Стихи из романа в прозе “Доктор Живаго”. Роман предположительно будет дописан летом. Он охватывает время от 1903 до 1929 года, с эпилогом, относящимся к Великой Отечественной войне. Герой — Юрий Андреевич Живаго, врач, мыслящий, с поисками, творческой и художественной складки, умирает в 1929 году. После него остаются записи и среди других бумаг напи- санные в молодые годы, отдельные стихи, часть которых здесь представля­ется и которые во всей совокупности составляют последнюю, заключитель­ную главу романа”.¹

В конце 1955 года Пастернак вносит последние поправки в руко­пись.

Весной 1956 года Борис Леонидович отправляет полную руко­пись “Доктора Живаго” в редакции журналов “Новый мир” и “Знамя”. В мае 1956 года по Московскому радио прошла передача на итальянском языке о скором выходе романа в свет. Член итальянской компартии, сотрудник итальянского радиовещания в Москве, Серджио Д'Анджело просит рукопись для ознакомления и пересылает ее миланскому издателю Дж. Фельтринелли, который хочет издать роман. Тридцатого июня Пастернак отвечает ему, что будет рад, если “Доктор Живаго” появится в переводе, но добавляет: “Если его публикация здесь, обещанная многими нашими журналами, задержится, и Вы ее опередите, ситуация для меня будет трагически трудной”.

В середине сентября 1956 года Пастернак получает коллективное письмо от членов редколлегии журнала “Новый мир”. В нем содержится от­каз от публикации романа, обосновывающийся тем, что в данном произведе­нии явное искажение роли Октябрьской революции и той части интеллиген­ции, которая ее поддерживала.

7 января 1957 года Борис Пастернак подписывает договор с Гос-литиздатом на публикацию “Доктора Живаго”, соглашаясь при этом на неко­торые сокращения. Фельтринелли просят задержать издание романа до сен­тября, чтобы он успел выйти в Москве. Однако после смерти А. К. Котова, директора Гослитиздата, публикация романа была остановлена.

15 ноября 1957 года роман Бориса Пастернака “Доктор Живаго” вышел на итальянском языке. Вскоре Фельтринелли выпускает два русских издания, обеспечившие ему авторское право во всем мире, кроме СССР, а к концу 1958 года роман был выпущен на всех европейских языках.

С 1946 года по 1950 год, в 1953, 1957 году нобелевский комитет рассматривал кандидатуру Пастернака, выдвинутую на получение премии. На восьмой раз, 23 октября 1958 года Нобелевская премия была присуждена Борису Леонидовичу Пастернаку с формулировкой: “За выдающиеся дости­жения в современной лирической поэзии и на традиционном поприще вели­кой русской прозы”.

Сам автор полагал, что такая награда будет гордостью для стра­ны. Выдвижения до публикации позволяли считать, что премия никак не свя­зана с публикацией романа, но в выступлении Государственного секретаря США Дж. Ф. Даллеса говорилось, что премия присуждена Пастернаку за не­напечатанный в Советском Союзе роман “Доктор Живаго”. Разразился чудо­вищный скандал, Бориса Леонидовича исключили из Союза писателей. В Верховный Совет было подано прошение о лишении Пастернака гражданства и высылке за границу. Он был вынужден отказаться от премии, послав в Швецию телеграмму: “Ввиду того значения, которое приобрела присужден­ная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я вынужден от нее от­казаться. Не примите в обиду мой добровольный отказ”.

Итак, роман был запрещен, но несмотря на запреты и изъятия “Доктор Живаго” был довольно хорошо известен в кругах московской ин­теллигенции. И лишь спустя тридцать лет, в начале 1988 года в журнале

“Новый мир” роман Бориса Леонидовича Пастернака “Доктор Живаго” официально появился в Советском Союзе.

На мой взгляд, даже сама история создания этого произведения, история его написания и история его выхода в свет является показателем противостояния двух стихий. С одной стороны — стихия творческого вдохновения, которая захватила автора, подчинила себе его жизнь. С другой стороны — стихия неприятия, непонимания. Люди глупые, трусливые, которые не пони­мали, а скорее всего боялись этого одаренного, талантливого, страстного че­ловека и его таланта, боялись быть на стороне его друзей, предпочитая сто­рону врагов, всей своей мощью бросились на борьбу против Пастернака. И видимо свои мысли об этом Борис Леонидович вкладывает в уста Юрия Жи­ваго о его друзьях: “Дорогие друзья, о как безнадежно ординарны вы и круг, который вы представляете, и блеск и искусство ваших любимых имен и авто­ритетов. Единственно живое и яркое в вас, это то, что вы жили в одно время со мною и меня знали”.¹

Борис Леонидович всю свою энергию, всю свою страсть вложил в это произведение. Он боролся до конца, но стихия зла одержала победу. Однако это была лишь временная победа в бою, битву выиграл роман. Пусть спустя тридцать лет, но он всё-таки появился на Родине и получил призна­ние. Роман читают, восхищаются им и отдают должное его автору. Борис Пастернак— автор многих произведений, но “Доктор Живаго” стал, на мой взгляд, самым ярким выражением его гения.

Роман о докторе Живаго и стихи Юрия Живаго становятся во­площением радости, которая превозмогает все, даже страх смерти.

“Мне представляется, что ты боишься смерти, что этим все объ­ясняется — твоя страстная бессмертность, которую ты строишь, как кровное свое дело...” ¹— так писала Пастернаку о романе Ольга Фрейденберг.

Действительно, эта радость, эта бессмертность превозмогает все невзгоды. Возьмем для примера историю создания “Доктора Живаго”, в ней так называемая “страстная бессмертность” отодвигает на второй план все — и опасность, и репрессии, и предательство друзей. Вопреки всему этому Бо­рис Леонидович пишет свой роман, ведь он для Пастернака — та самая цель, к которой писатель стремился всю жизнь.

А теперь посмотрим само произведение. Юрий — безвольный человек, он не противостоит, а полностью подчиняется стихии революции, стихии жизни. По в то же время Юрий Андреевич стойко сносит все испытания судьбы, он духовно не меняется, не изменяет в душе своим идеалам, и стихии не в силах изменить его моральные принципы.

Юрий Живаго — человек, который воспринимает эпоху, но не вмешивается в нее. Он не принимает конкретных однозначных решений, а живет сомнениями и колебаниями. Однако это скорее не слабость, а мораль­ная сила. “В нем есть решимость духа не поддаваться соблазну однозначных решений, избавляющих от сомнений”,² — так пишет о Юрии Дмитрий Сер­геевич Лихачев в своих “Размышлениях над романом Б. Л. Пастернака “Док­тор Живаго”. События управляют внешней жизнью Юрия, но не в силах из­менить его духовной жизни. Революция подчиняет себе героя, но не может заставить доктора Живаго принять ее, она не может перетянуть Юрия на свою сторону. Он остается сторонним наблюдателем, со своими мыслями, впечатлениями, изменить которые не в силах никакая стихия. В этом, на мой взгляд, и заключается “страстная бессмертность” души, противостоящая смертности тела.

Сам роман как бы состоит из противоборства жизни и смерти, света и тьмы. Недаром одним из первоначальных названий романа было:

“Свеча горела”. Свеча — стихия огня, символ света, тепла, жизни.

Образ свечи встречается нам на всем протяжении романа и появ­ляется в стихах Юрия Живаго.

мело, мело по всей земле Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Мело... Метель, снег — символы холода, тьмы, смерти, противо­поставлены свече — теплу, свету, жизни. Стихия холода против стихии огня.

Мне кажется, роман является своего рода автобиографией Бориса Пастернака, но не в физическом плане (то есть роман не отражает событий, происходящих с автором в реальной жизни), а в духовном (произведение от­ражает то, что происходило в душе писателя). Тот духовный путь, который прошел Юрий Андреевич Живаго, является как бы отражением собственного духовного пути Бориса Леонидовича Пастернака.

Теперь мы обратимся к самому произведению. Итак, перед нами роман Бориса Пастернака “Доктор Живаго”. Герой — Юрий Андреевич Жи­ваго, врач. На первых страницах перед нами предстает десятилетний маль­чик, только что потерявший мать. И тут же, с первых страниц, в роман включается стихия природы. В произведении сильная связь между человеком и природой, Пастернак олицетворяет, обожествляет ее. Первая же фраза рома­на свидетельствует о неразрывности связи природы и культуры. Ветер, ноги, лошади поют “Вечную память” матери Юрия; облако, летевшее навстречу “стало хлестать ею [Юрия] по рукам и лицу мокрыми плетьями холодного ливня”.¹ Один из литературных приёмов Бориса Пастернака — перенос восприятия с чело­века на природное явление — становится в романе основополагающим. И благодаря этому автор через внешние природные факторы показывает внут­реннюю сущность героев, природными стихиями выражает события, проис­ходящие в стране, мысли и чувства людей.

В ночь после похорон матери Юра просыпается от стука в окно. И тут он впервые сталкивается с природной стихией — со снежной бурей. “За окном не было ни дороги, ни кладбища, ни огорода. На дворе бушевала вьюга, воздух дымился снегом. Можно было подумать, будто буря заметила Юру и, сознавая, как она страшна, наслаждается производимым на него впе­чатлением. Она свистела и завывала, и всеми способами старалась привлечь Юрино внимание. С неба оборот за оборотом бесконечными мотками падала на землю белая ткань, обвивая ее погребальными пеленами. Вьюга была одна на свете, ничто с ней не соперничало”.¹

Снег ассоциируется со смертью. Эта буря, вьюга заметает все, все обвивает “погребальными пеленами”. Подобную ассоциацию можно встре­тить не только у Пастернака, но и у многих других авторов. (Например, в рассказе Зайцева “Волки”. Там тоже снег, падающий с неба, несет гибель, белые просторы ассоциируются со смертью.) В “Докторе Живаго” снежная буря за окном ассоциируется с бурей переживаний и чувств в душе мальчика, потерявшего мать. Буря наслаждается, “сознавая, как она страшна” — и в душе ребенка действительно страх, он боится: “То его пугало, что монастыр­скую капусту занесет и ее не откопают, то что в поле занесет маму, и она бессильна будет оказать сопротивление тому, что уйдет еще глубже и дальше от него в землю”.² Вьюга заслонила собою все вокруг: и дорогу, и кладбище, и огород, и мальчик словно отрезан от всего мира, он одинок, мать, самый близкий ему человек, покинула его. “Вьюга была одна на свете” — и Юра остался один.

Природа в романе служит как бы соединительным мостом, скре­пляющим разные периоды истории. Борис Пастернак говорит: “Природа — часть истории”. Автор выразительными пейзажами показывает, что Россия жива, она никуда не делась и все превозможет. “Для Живаго и Лара — “рябинушка” — часть русской природы, сама Россия”,¹ — пишет об этом Т. Фроловская. Мать ассоциируется у маленького Юры с иволгами, запахом цветов, жужжанием пчел. “Над лужайками слуховой галлюцинацией висел призрак маминого голоса, он звучал Юре в мелодических оборотах птиц и жужжании пчел. Юра вздрагивал, ему то и дело мерещилось, будто мать ау­кается с ним и куда-то его подзывает”.²

Или посмотрим картину похорон Анны Ивановны. “В этот день отдало после сильных морозов. День был полон недвижной тяжести, день отпустившего мороза и отошедшей жизни, день, самой природой как бы созданный для погребения. Погрязневший снег словно просвечивал сквозь наброшенный креп, из-за оград смотрели темные, как серебро с чернью, мок­рые елки и походили на траур”.³

И чаще всего в романе именно зимой, когда идет снег, бушует вьюга, метель — свирепствуют стихии происходят события, которые накла­дывают свой отпечаток на жизнь героев, меняют их судьбы.

Образ вьюги, метели проходит через весь роман. Эта вьюга — очистительный, снежный буран революции, это ноябрьский снег, падающий на газету с первыми декретами. Это и метель, в которой Юрий, пока еще не знакомый с Ларой, как бы предчувствуя судьбоносную встречу, видит с ули­цы огонь свечи, просвечивающий сквозь маленький оттаявший кружок в за­индевевшем окне Камергерского переулка. За этим окном идет разговор ме­жду Ларисой и Пашей Антиповым. “Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало”.¹ И именно в это мгнове­ние в душе Юрия рождаются поэтические слова: “Свеча горела на столе, све­ча горела”.

Накануне рождественской ночи Анна Николаевна благословляет Юру и Тоню. Ночь перед елкой у Светницких как бы предупреждает героев Лариным выстрелом о грядущих испытаниях.

Пастернак очень часто показывает события, их восприятие людьми через природные стихии, саму природу. Нередко описания природы словно противостоят тем или иным негативным моментам, которые воспри­нимаются взглядом и сердцем Юрия Андреевича.

Н. Иванова пишет: “Два мотива являются для “Доктора Живаго” основополагающими, их взаимодействие можно определить одним из ключе­вых пастернаковских слов — “скрещенье”. Это мотивы природы и железной дороги, то есть жизни и смерти, лежащие в основе каждого из них”.²

Идет постоянное противопоставление живого (это Россия, лю­бовь, Лара, поэзия, Юрий Живаго) и мертвого (война, насилие, указ, желез­ная дорога). И в этом главный стержень романа.

Впервые железная дорога появляется со смертью отца Юрия. По железной дороге Юрий Андреевич с семьей едет в Юрятин, по железной до­роге он возвращается домой из партизанского плена. На железной дороге, в поезде в 1919 году состоится один из важнейших разговоров Стрельникова-Антипова и Живаго. Около железной дороги расположена будка Марфы, воспитывающей Таню, дочь Юрия и Лары. И, наконец, на трамвайной остановке найдет свою смерть Юрий Андреевич. Он попадет в неисправный ва­гон “на который все время сыпались несчастья”. И опять стихия — гроза. “Над толпою перебегающих по мостовой пассажиров от Никитских ворот ползла, все выше к небу надвигавшаяся, черно-лиловая туча. Надвигалась гроза”.¹ В финале романа опять пересекаются те же мотивы, которые были в начале: буря (гроза) и железная дорога (трамвай). Ранее уже говорилось об этом скрещении природы (природных стихий) и железной дороги. Именно это слово “скрещение” определяет, как мне кажется, замысел самого романа.

Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья.

Судьбы героев постоянно пересекаются, “скрещиваются”. Скре­щиваются судьбы Юрия и Лары. Волею судьбы, рока постоянно сталкивают­ся, встречаются Юрий Андреевич Живаго и Лариса Федоровна Гишар-Антипова, и весь роман как бы строится на их сходстве и различии.

“Они любили друг друга не из неизбежности, не “опаленные страстью”, как это ложно изображают. Они любили друг друга потому, что так хотели все кругом: земля под ними, небо над их головами, облака и дере­вья. Их любовь нравилась окружающим еще, может быть больше, чем им са­мим... Ах вот это, это вот ведь, и было главным, что их роднило и объединя­ло! Никогда, никогда, даже в минуты самою дарственного, беспамятного счастья не покидало их самое высокое и захватывающее: наслаждение об­щею лепкою мира, чувство отнесенности их самих ко всей картине, ощуще­ние принадлежности к красоте всего зрелища, ко всей вселенной”.¹

Насколько же значительно сходство и есть ли место различию? В общем-то между героями не так уж и много общего. Они были родственны душой, но характеры были разными. Юрий и Лара были разными, как могут быть разными члены одной семьи, принадлежащие все же к одному роду. Единственная существенная разница между героями заключалась в том, что один постоянно формируется жизнью, другой, зачастую безуспешно, стара­ется воздействовать на жизнь, один подчиняется стихиям, другой пытается противостоять им.

Формироваться под воздействием жизни — основная черта Юрия. На всем протяжении романа Юрий Андреевич Живаго показан как че­ловек, который почти не принимает решений. Но он и не возражает против решений других людей, особенно дорогих и близких ему. Юрий Андреевич принимает чужие решения как ребенок, который не спорит со своими роди­телями, он принимает их подарки наравне с наставлениями. Юрий не возра­жает против свадьбы с Тоней, когда Анна Ивановна их “сговорила”. Не воз­ражает он и против призыва в армию, против поездки на Урал. “Однако к чему спорить? Вы решили ехать. Я присоединяюсь”,¹— говорит Юрий. Попав в партизанский отряд, не разделяя взглядов партизан, он все же остается там, не пытаясь возражать.

Юрий — безвольный человек, но он обладает сильным умом и интуицией. Он все видит, все воспринимает, но ни во что не вмешивается и делает то, что от него требуют. Он принимает участие в событиях, но так же безвольно. Стихия захватывает его, как песчинку, и несет как и куда ей угод­но.

Однако его покладистость не является ни душевной слабостью, ни трусостью. Юрий Андреевич просто следует, подчиняется тому, что тре­бует от него жизнь. Но доктор Живаго способен отстаивать свою позицию перед лицом опасности или в ситуациях, где речь идет о его личной чести или убеждениях. Лишь внешне Юрий подчиняется стихиям, событиям, но они не в силах изменить его глубинной духовной сущности. Он живет в сво­ем мире, в мире мыслей и чувств. Многие подчинились стихии и сломались духовно. “Странно потускнели и обесцветились друзья. Ни у кого не оста­лось своего мира, своего мнения. Они были гораздо ярче в его воспомина­ниях. ...Как быстро все полиняли, как без сожаления расстались с самостоя­тельной мыслью, которой ни у кого, видно не бывало!”² — так думает Юрии о своих друзьях. Но сам герой противостоит всему, что пытается разрушить его внутренний мир. Юрий Андреевич против насилия. По его наблюдениям, насилие ни к чему, кроме насилия, не ведет. Поэтому будучи в лагере у пар­тизан он не участвует в сражениях, и даже когда в силу обстоятельств, док­тору Живаго приходится взять в руки оружие, он старается не попадать в людей. Не в силах терпеть дальше жизнь в партизанском отряде, доктор бе­жит оттуда. Причем Юрия Живаго тяготит не столько тяжелая жизнь, полная опасностей и лишений, сколько вид жестокой, бессмысленной бойни.

Юрий Андреевич отказывается от заманчивого предложения Ко-маровского, жертвуя своей любовью к Ларе. Он не может поступиться свои­ми убеждениями, поэтому не может ехать с ней. Герой готов отказаться от своего счастья ради спасения и спокойствия любимой женщины, и ради этого он идет даже на обман.

Исходя из всего этого можно сделать вывод, что Юрий Андрее­вич Живаго только с виду покорный и безвольный человек, перед лицом жизненных трудностей он способен принять свое собственное решение, от­стоять свои убеждения, не сломаться под натиском стихий. Его духовную силу и отсутствие воли чувствует Тоня. Она пишет ему: “А я люблю тебя. Ах как я люблю тебя, если бы ты только мог себе представить. Я люблю все осо­бенное в тебе, все выгодное и невыгодное, все обыкновенные твои стороны, дорогие в их необыкновенном соединении, облагороженное внутренним со­держанием лицо, которое без этого, может быть, казалось бы некрасивым, талант и ум, как бы занявшие место начисто отсутствующей воли. Мне все это дорого, и я не знаю человека лучше тебя”¹. Антонина Александровна по­нимает, что отсутствие воли с лихвой покрывает внутренняя сила, одухотво­ренность, талант Юрия Андреевича, и это для нее намного важнее.

Лара... “Лара была самым чистым существом на свете”,² — так говорит о ней Борис Пастернак. Она тверда и решительна. Лариса Федоровна противостоит жизни, не принимает ее условий. Она борется с судьбой, бо­рется со стихией, борется сама с собой. И это нелегкая борьба. Понимая всю грязь своих отношений с Комаровским, она до поры до времени не в силах порвать с ним. Но в какой-то момент, решив изменить свою жизнь, Лара со­вершает отчаянный поступок — она покушается на него.

Лариса Федоровна сама принимает решения, и зачастую даже са­ма диктует свою волю более слабым. Она решается выйти замуж за Патулю Антипова, тогда еще милого, застенчивого, безвольного юношу. Когда муж пропадает без вести, Лариса Федоровна, оставив дочь, сама отправляется на его поиски. Она не соглашается с волей стихий, противостоит им, старается не поддаться их власти.

Несмотря на низкое сожительство с Комаровским, несмотря на всю грязь, что ей пришлось пережить, Лара осталась цельной, духовно бога­той личностью. Она, как и Юрий, в какой-то мере лишена так называемой “практической нотки”, она живет чувствами, переживаниями. “У меня от рождения вражда к людям этого неродственного склада, — говорит Лара Юрию об Анфиме Ефимовиче Самдевятове. — В делах житейских эти пред­приимчивые, уверенные в себе, повелительные люди незаменимы. В делах сердечных петушащееся усатое мужское самодовольство отвратительно. Я совсем по-другому понимаю жизнь”.¹

Таким образом, исходя из всего выше сказанного, можно сделать вывод, что Юрий и Лара во многом разные Но в тоже время они очень похожи. “Мы с ним [с Павлом Антиповым] люди настолько же разные, на­сколько я одинаковая с тобою”,² — это говорит сама Лара. У Юрия Андрее­вича и Ларисы Федоровны есть полное, несомненное сходство в одном: они оба абсолютно безразлично относятся к материальным благам. Юрий и Лара внутренне от природы свободны и щедры. “Еще более, чем общность души, их объединяла пропасть, отделявшая их от остального мира. Им обоим оди­наково немило все фатально типическое в современном человеке, его заучен­ная восторженность, крикливая приподнятость и та смертная бескрылость, которую так старательно распространяют неисчислимые работники наук и искусств для того, чтобы гениальность продолжала оставаться большой ред­костью”,³— так говорит сам автор о схожести героев, об их духовной близо­сти.

Но ведь насколько может быть велика разница между тем, чтобы самому оказывать воздействие на жизнь и подвергаться воздействию жизни.

Эта огромная сила Лариного влияния на Юру делает ее подчас неким подобием самой жизни. Юрий Андреевич Живаго любит жизнь, ему кажется дикой даже сама идея переделывать ее. Жизнь, по его понятию, не материал, а действующее начало, Юрий не может ее предать. Лара — вопло­щение этой жизни, а сама жизнь является как бы настоящим героем романа.

“О, как сладко существовать! Как сладко жить на свете и любить жизнь! О как всегда тянет сказать спасибо самой жизни, самому существова­нию, сказать это им самим в лицо!

Вот это-то и есть Лара. С ними нельзя разговаривать, а она их представительница, их выражение, дар слуха и слова, дарованный безглас­ным началом существования!”¹— думает о Ларисе Федоровне Юрий Анд­реевич, вернувшись из партизанского отряда. Лара — его жизнь, его любовь. Она, словно стихия, захватила душу героя, и он не в силах сопротивляться ее влиянию.

Любовь Лары и Юрия является как бы и благословением их жиз­ни, и грозной стихией, грозящей разрушить эту жизнь. Но любовь героев ни­спослана им свыше, они предназначены друг другу решением небес. “Дар любви, — говорит Лара, — как всякий другой дар. Он может быть и велик, но без благословения он не проявится. А нас точно научили целоваться на небе и потом детьми послали жить в одно время, чтобы друг на друге прове­рить эту способность. Какой-то венец совместности, ни сторон, ни степеней, ни высокого, ни низкого, равноценность всего существа, все доставляет ра­дость, все стало душою.

Но в этой дикой, ежеминутно подстерегающей нежности есть что-то по-детски неукрощенное, недозволенное. Это своевольная, — разру­шительная стихия, враждебная покою в доме”.¹

Любовь — стихия. Любовь Юрия и Тони — это сдерживаемая стихия, это как пламя свечи — светит и согревает. Возле нее тепло и уютно. Юрий Андреевич по-своему любит Антонину Александровну, он привязан к ней. Но вот это пламя вырывается на волю и захватывает героя. Причем он начинает пылать страстью не к жене, а к Ларе — постороннему человеку. Из­вечный любовный треугольник, приносящий страдания всем троим. Из-за любви страдает Тоня, которая, переживая измену любимого, не в силах его разлюбить. Страдает Юрий: как человек чести он не может простить себе из­мены жене, но и не в силах оставить Лару. Страдает и сама Лара, ставшая причиной разрыва, понимающая и ощущающая причиняемую боль. И все по­тому, что стихия вырвалась наружу, теперь это не маленький огонек свечи, любовь Юрия и Лары — это бушующая стихия, пламя вырвавшееся на волю, грозящее погубить, сжечь все и вся. Любовь — стихия, приносящая страда­ния, она дает минуты радости, но потом сторицей заставляет платить за них, посылая испытания. Но любви, как и любой другой стихии нельзя избежать. Она все равно придет, захватит, закружит в своем водовороте, смешает вме­сте горе и радость. Эта стихия сталкивает совершенно разных людей, словно желая узнать, что из этого получится. Тоня и Лара любят одного и того же человека, но они полная противоположность друг другу. “Должна искренне признать, она хороший человек, но не хочу кривить душой, — полная мне противоположность. Я родилась на свет, чтобы упрощать жизнь и искать правильного выхода, а она, чтобы осложнять ее и сбивать с дороги”,¹ — так пишет о Ларе Юрию Андреевичу в своем прощальном письме Антонина Александровна.

И все-таки любовь освещает и согревает жизненный путь героев, особенно Лары и Юрия. Да, она осложняет им жизнь, но они живут этой любовью.

“Их любовь была велика. Но любят все, не замечая небывалости чувства. Для них же, — и в этом была исключительность, — мгновения, ко­гда подобно веянью вечности, в их обреченное человеческое существование залетало веянье страсти, были минутами откровения и узнавания всего ново­го о себе и о жизни”.²

Да, любовь для героев не была чем-то обыденным, чем-то зем­ным. Любовь для Юры и Лары — это своего рода искусство, причем высокое искусство. Юрий Андреевич боготворит Ларису Федоровну, и даже ревность у него может вызвать лишь что-то низкое и далекое. Он принимает любовь только близких по духу людей, любовь порочную, низменную он отвергает. “Мне кажется, сильно, смертельно, со страстью я могу ревновать только к низшему, далекому. Соперничество с высшим вызывает у меня совсем дру­гие чувства. Если бы близкий по духу и пользующийся моей любовью чело­век полюбил ту же женщину, что и я, у меня было бы чувство печального братства с ним, а не спора и тяжбы. Я бы, конечно, ни минуты не мог делить­ся с ним предметом моего обожания. Но я бы отступил с чувством совсем другого страдания, чем ревность, не таким дымящимся и кровавым. То же самое случилось бы у меня при столкновении с художником, который поко­рил бы меня превосходством своих сил в сходных со мною работах. Я, на­верное, отказался бы от своих поисков, повторяющих его попытки, победившие меня”¹.

Мне кажется, эти слова очень хорошо показывают силу и высоту чувств Юрия к Ларе. Живаго не ревнует ее к Антипов, он понимает, прини­мает, и, самое важное, разделяет ее чувства. Чувства долга, ответственности, и нежной привязанности. Лариса Федоровна говорит Юрию Андреевичу, что “если бы Стрельников снова стал Пашенькой Антиповым”, то она бы “на коленях ползком приползла” в их дом. “Все бы встрепенулось во мне. Я бы не устояла против зова прошлого, зова верности. Я пожертвовала бы всем, даже самым дорогим. Тобою. И моею близостью с тобой, такой легкой, не вынужденной, саморазумеющейся... Это тот же голос долга, который гонит тебя к Тоне”.²

Юра, еще мальчик, впервые увидевший Лару, еще девочку в уче­ническом платье, понял, почувствовал всю ее прелесть, всю ее женствен­ность, всю силу ее любви, ее страстность, стихийность. С первой встречи она заронила в него “свет очарования”, — как говорит сам Юрий Андреевич. “Когда ты тенью в ученическом платье выступила из тьмы номерного углуб­ления, я, мальчик, ничего о тебе не знавший, всей мукой отозвавшейся тебе силы понял: эта щупленькая, худенькая девочка заряжена, как электричест­вом, до предела, всей мыслимою женственностью на свете. Если подойти к ней близко или дотронуться до нее пальцами, искра озарит комнату и либо убьет на месте, либо на всю жизнь наэлектризует магнетически влекущейся, жалующейся тягой и печалью... Все мое существо удивлялось и спрашивало: если так больно любить и поглощать электричество, как, вероятно, еще боль­нее быть женщиной, быть электричеством, внушать любовь”.¹

Лариса Федоровна освещает путь Юрия Андреевича. С детства она заронила в его душу “свет очарования”, она разделила с ним тяготы жизни в его зрелые годы, и она же стояла у “конца его жизни” — Лара пришла проводить Юрия в последний путь.

Любовь Ларисы Федоровны и Юрия Андреевича и была тем, что их объединяло, роднило. Их любовь была “вольная, небывалая, ни на что не похожая!..”²

Через эту стихию, через любовь Юрия и Лары, автор раскрывает многие прекрасные черты характера героев. Он показывает их внутреннюю силу, готовность пожертвовать своей любовью, своим счастьем ради спасе­ния, ради покоя и благополучия друг друга. Герои не могли не любить. Не­любовь — это болезнь. Юрий, Лара, Тоня — они остерегаются, боятся этой болезни?

“Из одного страха перед тем, какое унизительное, уничтожающее наказание нелюбовь, я бессознательно остереглась бы понять, что не люблю тебя. Ни я, ни ты никогда этого бы не узнали. Мое собственное сердце скры­ло бы это от меня, потому что нелюбовь почти как убийство, и я никому не в силах была бы нанести этого удара”¹, — пишет в письме Юрию Андреевичу Антонина Александровна.

Но Юрию, Ларе, Тоне, Марине не страшна эта болезнь. Такие бо­гатые душой личности, как они, не любить не могут, любовь у героев в кро­ви. Для них любовь — это жизнь. Их любовь — высокое, горящее, жертвенное чувство. Она облагораживает их самих и предмет их любви. Страницы, на которых изображена любовь Юрия, Тони и Лары, являются, как мне ка­жется, одними из самых прекрасных, трогательных, захватывающих страниц романа.

Но любовь не единственная стихия в “Докторе Живаго”. В са­мом начале мы уже говорили о природных стихиях — вьюге, метели, бура­не. Эти стихии проходят через все произведение, и им противостоит стихия огня, свеча. Они возникают в самом начале романа (буря после похорон ма­тери Юрия, манящая свеча в окне Камергерского переулка) и сопровождают героев до конца (гроза в момент гибели Живаго, образ свечи в стихотворении Юрия, переживший и воскресивший его). Андрей Вознесенский в своей статье “Свеча и метель” пишет: “Мы видим, как в процессе жизни, в душевной смуте автора, героя романа, сначала брезжит пламя свечи, увиденное сквозь морозное окно... Затем ноч­ная, чувственная свеча становится символом его любви к Ларе. Метель, сим­вол истории, задувает этот одинокий огарок, гибнет личность, одухотворен­ность, интеллигент — и, наконец, в финале романа расцветает чудо класси­ческого стихотворения “Свеча горела”, без света которого уже нельзя пред­ставить нашей духовной культуры”.¹

На протяжении всего произведения идет как бы противопостав­ление: свеча — метель, свет — тьма, жар — холод, жизнь — смерть. Свет свечи, как символ страсти, — это стихия огня, несущего тепло, добро, свет, жизнь, любовь. Снег, вьюга, метель — стихия холода, несущего зло, тьму, страдания, смерть.

Революция — стихия. Ее нельзя избежать, нельзя вмешаться в ее события, ибо все равно ничего нельзя изменить. Неизбежность делает людей безвольными. Стихия подчиняет себе всех и вся, она ничего не выпускает из своей снежной круговерти. Действительно, основным символом революци­онной стихии является метель. Метель, сметающая, заметающая все вокруг. Снежинки — словно люди, летящие на свет неведомого очага и гибнущие бесчисленно.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы...

Мело... Метель. Именно метель является символом революции и у Блока в “Двенадцати”.

Константин Воробьев пишет об этом: “Неверие в высший смысл мира породило неверие в жизнь, — и историческая вьюга событий, ставшая уже совершенно стихийной и вовсе безликой, нечеловечески темной и жес­токой, грозит задушить последние, слабые, казалось бы, проявления свобод­ной человеческой личности. Личности, стремящейся к жизни, а следовательно, противопоставляющей себя морозным вихрям безликой мертвенной сти­хии. Нагие, лишенные всяких одежд — культурных, социальных, даже на­циональных, — как блуждающие ноябрьские листья разносятся эти личности зимними вьюгами по всей необъятной земле, по всей нашей застылой стране; иногда приникают они друг к другу, приникают особенно любовно и заду­шевно, — ибо ничего, кроме голой душевности, у них и не осталось, а они ищут какого-то сочувствия и тепла: но вновь порыв зимней ночной вьюги отрывает их друг от друга, несет их вдаль, торжествующе поет самому себе оды, похваляется своей силой и умерщвляет все живое, противостоящее ему”.¹ Так точно, захватывающе, эмоционально Константин Воробьев пока­зывает буйство этой вселенской бури в романе. Действительно, эта стихия в “Докторе Живаго” изображена очень живо, она чувствуется не только на страницах ее описания, но еще и ощущается между строк на протяжении все­го романа. И об этом порыве зимних вьюг говорит сам писатель. “Писать о нем надо так, чтобы замирало сердце и поднимались дыбом волосы. Писать о нем затвержено и привычно, писать не ошеломляюще, писать бледнее, чем изображали Петербург Гоголь и Достоевский, — не только бессмысленно и бесцельно, писать так — низко и бессовестно. Мы далеки еще от этого идеа­ла”, —говорит в своем “Биографическом очерке” (1957-1958 г.) Пастернак.

Писатель не только ярко и живо воплотил в романе разгул ноч­ной стихии , он еще заставил поверить в ее смысл. Ночная вьюга свирепа и непроглядна, несчастные изнемогающие путники потеряли дорогу, ничего не видят вокруг, уже изверились в спасении. Но вдруг в далеком заиндевевшем окне мелькнул маленький путеводный огонек — “Свеча горела на столе, све­ча горела”. И вот уже увереннее идет человек сквозь злую ночь и смертель­ную вьюгу на свет любви, добра, тепла, человечности. Он вновь начинает ве­рить в жизнь, в любовь, в себя, в спасение.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Свеча — маленький маяк, просвечивающий сквозь пелену ужаса, безысходности, хаоса. Ее свет дает веру в спасение. Этот маленький огонек обладает какой-то безрассудной смелостью противостоять стихии.

И так на протяжении всего романа встречаются, противоборст­вуют два образа — свеча и снег, две стихии — огонь и метель, пламя и вью­га, свет и тьма.

Метель, вьюга, буран, гроза... Они появляются с первых с границ романа, угрожая, бросая вызов маленькому Юре Живаго. “На дворе бушева­ла вьюга, воздух дымился снегом. Можно было подумать, будто буря заметила Юру и, сознавая, как она страшна, наслаждается производимым на него впечатлением. Она свистела и завывала и всеми способами старалась при­влечь Юрино внимание”.¹

Затем революционная буря. Природная стихия как бы вторит стихии революции. “Порошил первый реденький снежок с сильным и все усиливающимся ветром, который на глазах у Юрия Андреевича превращался в снежную бурю.

Юрий Андреевич загибал из одного переулка в другой и уже уте­рял счет сделанным поворотам, как вдруг снег повалил густо-густо и стала разыгрываться метель, та метель, которая в открытом поле с визгом стелется по земле, а в городе мечется в тесном тупике, как заблудившаяся”,² — мы видим разбушевавшуюся стихию, метель в конце октября (начале ноября — по новому стилю) 1917 года. Природа бушует, мечется, она отражает проис­ходящее в окружающем нравственном, духовном и физическом, в человече­ском мире.

“Что-то сходное творилось в нравственном мире и в физическом, вблизи и вдали, на земле и в воздухе. Где-то, островками, раздавались по­следние залпы сломленного сопротивления. Где-то на горизонте пузырями вскакивали и лопались слабые зарева залитых пожаров. И такие же кольца и воронки гнала и завивала метель, дымясь под ногами у Юрия Андреевича на мокрых мостовых и панелях”.¹ В городе, среди людей такой же хаос сумяти­ца, такое же бушевание стихии, как и в природе. И опять метель вмешивает­ся, как будто бросает вызов, насмехается, издевается уже над взрослым Юри­ем Андреевичем Живаго. “Метель хлестала в глаза доктору и покрывала пе­чатные строчки газеты серой и шуршащей снежной крупою”.²

Этот буран, снег преследует Юрия. Он как бы предопределяет судьбу героя, предупреждает о грядущих испытаниях. Эта буря грозит и пре­дупреждает Юрия Андреевича накануне отъезда из Москвы. “Накануне отъ­езда поднялась снежная буря. Ветер взметал вверх к поднебесью серые тучи вертящихся снежинок, которые белым вихрем возвращались на землю, уле­тали в глубину темной улицы и устилали ее белой пеленою”.³

Во время пребывания Юрия в партизанском отряде, накануне страшных событий: жено- и детоубийства Палых, глупой и кровавой “ко-лошматины и человекоубоины” мы опять видим предупреждение метели о будущих жертвах, о каком-то кровавом помешательстве.

“Погода была самая ужасная, какую только можно придумать. Резкий порывистый ветер нес низко над землей рваные клочья туч, черные, как хлопья летящей копоти. Вдруг из них начинал сыпать снег, в судорожной поспешности какого-то белого помешательства”.¹

Снег, метель являются предупреждением. Опять в Варыкино, ку­да уже уехали Лара с Юрием, снег предупреждает о неприятном, нежданном визите Комаровского: “Валил снег крупными хлопьями”², “Комаровский пришел из декабрьской темноты весь осыпанный валившим на улице снегом”³— вот он, предвестник несчастья, посланец недобрых вестей, прино­сящий разлуку.

Когда жизнь героев спокойна — вьюг, метелей нет. В описании первой зимы Юрия Андреевича и Антонины Александровны в Варыкино нет ни одного упоминания о снежных стихиях.

Природа в романе не только предупреждает, она еще как бы от­ражает внутренние чувства героев. После прочтения письма Антонины Алек­сандровны в душе Юрия Андреевича боль, страдание, буря эмоций. И за ок­нами мы видим буйство стихии. И в этот раз доктор Живаго как будто видит эту метель в себе. “За окном пошел снег. Ветер нес его по воздуху вбок, все быстрее и все гуще, как бы этим все время что-то наверстывая, и Юрий Анд­реевич так смотрел перед собой в окно, как будто это не снег шел, а продол­жалось чтение письма Тони и проносились и мелькали не сухие звездочки снега, а маленькие промежутки белой бумаги между маленькими черными буковками, белые, белые, без конца, без конца”¹.

И через весь роман проведен один символ, один образ, который озаряет произведение, противостоит стихии тьмы. Это пламя и свет свечи, стихия огня. Мерцание свечи видит Юрий в заиндевелом окне еще незнако­мой ему Лары. “Юра обратил внимание на черную протаявшую скважину в ледяном наросте одного из окон. Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало”.²

Да, именно с этой минуты начинают приходить в голову Юрию Андреевичу стихотворные строки. И словно заговор, заклинание, повторяе­мое — “свеча горела”, повторяется в памяти на тех страницах, где рассказы­вается о невольном отшельничестве Юрия Андреевича и Ларисы Федоровны посреди зимы, войны, холода, разрухи.

“А ты все горишь и теплишься, свечечка моя яркая!”³ — шепчет, проснувшись среди ночи, Лара Юрию, склонившемуся над стихами. Когда она сидит у гроба Юрия Андреевича и пытается припомнить свой разговор с Пашей Антиповым, ей вспоминается только свеча, горевшая на подоконнике, и протаявший от нее кружок в ледяной коре стекла. “Могла ли она думать, что лежавший тут на столе умерший видел этот глазок проездом с улицы, и обратил на свечу внимание? Что с этого, увиденного снаружи пламени, — “свеча горела на столе, свеча горела” — пошло в его жизни его предназначение?”¹ Как будто

с этого момента и началась жизнь Юрия. Свет этой свечи как бы предопределял

судьбу героя, освещал всю его жизнь.

Свеча горит как будто изнутри. Ее горение не пополняется извне какой-либо силой, она горит собою. Ее жизнь — это и есть горение. Она све­тит, потому что не может не светить — в этом ее жизнь, ее судьба. Это горение как девиз:

Если я гореть не буду,

Если ты гореть не будешь,

Если мы гореть не будем —

Кто ж тогда развеет тьму?

Вообще со свечой на Руси связаны различные обряды. Ее зажи­гают в праздники — на крещение, во время венчания, на Рождество. Свеча участвует и в погребальном, поминальном обрядах. Свеча — своего рода внешнее выражение некоего духовного божественного света, являющегося человеческой душой (недаром существует метафора: “свеча — душа”).

Вселенский космический свет во власти высших сил. А вот свеч­ку может зажечь любой человек. Она может озарить жизнь каждого. Симво­лически свет свечи как бы помогает прояснить, увидеть действительность в житейских потемках. И ведь недаром, неспроста этот символический смысл придан Л. И. Толстым погасающей свече в конце жизни Анны Карениной.

“...И свеча, при которой она [Анна Каренина] читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей всё то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла”.¹

Неспроста символ горящей свечи освещает и сопровождает ски­тания Юрия Живаго, скитания его души по жизни, которую он не в силах из­менить. Свеча - выражение тех чувств, которые человек обращает к тому, ко­го считает Высшим началом, к Богу. В романе свеча - как символ пылающей души Юрия Живаго.

Свет этой свечи на протяжении всей жизни помогает герою пре­одолевать, вернее сказать, переживать жизненные проблемы, удары судьбы.

Существует пословица: “Ветер задувает свечу, раздувает костер”. Свеча слаба, её пламя не устоит против ветров стихии. Но настойчиво, слов­но некий заговор, повторяет в течение жизни Юрий Живаго своё заклятье:

“Свеча горела на столе, свеча горела”. Он будто стремится утихомирить, за­говорить, заворожить вселенскую метель. Он будто верит, что колдовской силой певучего слова можно остановить эту стихию, замедлить неумолимый ход времени, запретить вторжение общей жизни в жизнь отдельного челове­ка.

Но время неумолимо, стихия продолжает свою круговерть, а личной жизни почти не остается, она полностью подчинена общественной. Возможность уберечь, заслонить ладонью маленькое пламя свечи оказалась, конечно же, иллюзорной.

Житейская буря сломила Юрия Живаго. Он умирает в довольно молодом возрасте. Но все же свеча дает главное — надежду, веру в спасение, в то, что стихию все же можно победить.

Смерть можно будет побороть Усильем Воскресенья...

Эти стихии, вернее символы стихий — свеча и метель — прохо­дят через весь роман, от начала и до конца. Одна пытается погубить челове­ка, другая его спасти, они борются между собой, попеременно побеждая — то одна, то другая. И все же последнее слово автор оставляет за свечой, за надеждой.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе, Свеча горела.

Но в романе присутствуют не только стихия огня (свечи) и сти­хия метели (снега). Стихийная любовь, революция — тоже стихия. Об этом уже говорилось, а теперь мне хотелось бы осветить еще одну стихию — сти­хию творчества.

Да, действительно, в романе творчество, вдохновение — тоже стихия, захватывающая героя. Да и самого Бориса Леонидовича Пастернака, как мне кажется, при написании “Доктора Живаго” захватила, закружила стихия творческого вдохновения. Об этом я уже говорила в начале своей ра­боты.

Та же стихия вдохновения охватывает и героя Пастернака Юрия Живаго, она диктует ему свою волю. “После двух-трех легко вылив­шихся строф и нескольких, его самого поразивших сравнений, работа завла­дела им, и он испытал приближение того, что называется вдохновением. Со­отношение сил, управляющих творчеством, как бы становится на голову. Первенство получает не человек и состояние его души, которому он ищет выражения, а язык, которым он хочет его выразить. Язык, родина и вмести­лище красоты и смысла, сам начинает думать и говорить за человека и весь становится музыкой, не в отношении внешне слухового звучания, но в отно­шении стремительности и могущества своего внутреннего течения. Тогда по­добно катящейся громаде речного потока, самым движением своим обтачи­вающей камни дна и ворочающей колеса мельниц, льющаяся речь сама, си­лой своих законов создает по пути, мимоходом, размер и рифму, и тысячи других форм и образований еще более важных, но до сих пор не узнанных, не учтенных, не названных”.¹

Да, вот это творчество — “громада речного потока”, которая все захватывает, которая все подчиняет себе и остается одно — плыть по воле волн, не сопротивляясь и смотреть — куда она вынесет.

Юрий Андреевич — стихийный, творческий человек, и под стать ему его дядя — Николай Николаевич. Хотя возможно я не совсем точно вы­разилась и имеет смысл пояснить эту мысль. Юрий Живаго стихийный не в том смысле, что он управляет жизнью, подчиняет себе. Нет, напротив, стихия захватывает его самого. Поступки героя стихийны, часто необдуманны именно потому, что он подвластен этим стихиям, зависит от них. Именно они управляют его жизнью, кидают его то туда, то обратно, одаривают героя творческими подъемами, любовью. Но в Юрии Андреевиче есть душевный огонь, и наверное поэтому стихия вдохновения избрала его средством своего выражения, через доктора Живаго она показывает свою мощь и красоту. И герой это чувствует: “В такие минуты Юрий Андреевич чувствовал, что главную работу совершает не он сам, но то, что выше его, что находится над ним и управляет им, а именно: состояние мировой мысли и поэзии, и то, что ей предназначено в будущем, следующий по порядку шаг, который предсто­ит ей сделать в ее историческом развитии. И он чувствовал себя только пово­дом и опорной точкой, чтобы она пришла в это движение”.¹

Юрий — выразитель этой стихии, но и Николай Николаевич не менее творческий, одаренный человек. Их встречи, разговоры похожи на не­кий громовой разряд, вспышку молнии. Вот как описывает их встречи сам автор: “Встретились два творческих характера, связанные семейным родст­вом, и хотя встало и второй жизнью зажило минувшее, нахлынули воспоми­нания и всплыли на поверхность обстоятельства, происшедшие за время раз­луки, но едва лишь речь зашла о главном, о вещах, известных людям сози­дательного склада, как исчезли все связи, кроме этой единственной, не стало ни дяди, ни племянника, ни разницы в возрасте, а только осталась близость стихии со стихией, энергии с энергией, начала и начала”. ¹

И с этой же энергией, жаром, стихийно он пишет после отъезда

Ларисы Федоровны и Катеньки. И опять его творческое вдохновение подни­мает его на невообразимые высоты, поднимает над всем мрачным, над болью доктора, и приносит утешение. “Так кровное, дымящееся и неостывшее вы­теснялось из стихотворений, и вместо кровоточащего и болезнетворного в них появилась умиротворенная широта, подымавшая частный случай до общности всем знакомого. Он не добивался этой цели, но эта широта сама приходила как утешение, лично посланное ему...” ²

Роман, на мой взгляд, полностью основан па переплетении сти­хий. Но главная, повелевающая всеми остальными, — стихия революции, стихия войны. Герои понимают, что война и революция, это переустройство общества согнало всех с их насиженных мест, перемешало, одних отдалило, других сблизило. Именно оно — это стихийное переустройство, диктует свою волю людям. “Мне ли, слабой женщине, объяснять тебе, такому умно­му, что делается сейчас с жизнью вообще, с человеческой жизнью в России и почему рушатся семьи, в том числе твоя и моя? — говорит Лариса Федоров­на Юрию Андреевичу. — Ах, как будто дело в людях, в сходстве и несходст­ве характеров, в любви и нелюбви. Все производное, налаженное, все отно­сящееся к обиходу, человеческому гнезду и порядку, все это пошло прахом вместе с переворотом всего общества и его переустройством. Всё бытовое опрокинуто и разрушено. Осталась одна не бытовая, непреложная сила голой, до нитки обобранной душевности, для которой ничего не изменилось, пото­му что она во все времена зябла, дрожала и тянулась к ближайшей рядом, та­кой же обнаженной и одинокой. Мы с тобой как два первых человека Адам и Ева, которым нечем было прикрыться в начале мира, и мы теперь так же раз­деты и бездомны в конце его. И мы с тобой последнее воспоминание обо всем том неисчислимо великом, что натворено на свете за многие тысячи лет между ними и нами, и в память этих исчезнувших чудес мы дышим и любим, и плачем, и держимся друг за друга и друг к другу льнем”.¹

И действительно, сблизила, соединила Юрия и Лару именно эта стихия, эта война и революция. Не будь войны, может быть Лара осталась бы в памяти Юрия той юной девочкой-женщиной, которую он видел всего лишь дважды: в номере гостиницы, когда травилась ее мать, и на елке у Светницких, когда Лара стреляла в Комаровского. Но вот война вновь сталкивает их, и герои знакомятся. Тоня уже тогда, по письму Юрия Андреевича почувство­вала, ощутила ту тонкую, прозрачную как паутинка, но уже крепкую внут­реннюю связь Юрия и Лары. Одной ей ведомым чутьем Антонина Александ­ровна поняла, что Юрию Андреевичу и Ларисе Федоровне суждено быть вместе. Их жизнь связана каким-то стечением обстоятельств. И Тоня знает это и пишет об этом Юрию, который еще не понимает этого, не верит, проти­вится. Долг верности и любви еще пересиливает эту связь. “В этом письме, в котором рыдания нарушали построения периодов, а точками служили следы слез и кляксы, Антонина Александровна убеждала мужа не возвращаться в Москву, а проследовать прямо на Урал за этой удивительной сестрою, шест­вующей по жизни в сопровождении таких знамений и стечении обстоя­тельств, с которыми не сравняться ее, Тониному, скромному жизненному пути”.¹

Юрий Андреевич не принял это всерьез. Но революция снова сталкивает их каким-то сверхъестественным стечением обстоятельств. То, что предопределено, того нельзя избежать. Доктору Живаго было суждено быть с Ларой Антиповой. И война, революция подталкивает их друг к другу.

Стихия так захотела, сопротивляться было бесполезно.

“Он любил Тоню до обожания. Мир ее души, ее спокойствие бы­ли ему дороже всего на свете. Он стоял горой за ее честь, больше чем ее род­ной отец и чем она сама. В защиту ее уязвленной гордости он своими руками растерзал бы обидчика. И вот этим обидчиком был он сам”.² Доктор Живаго старался разобраться, противостоять этому, надеялся, что что-то разрушит эту связь. “Что будет дальше? — иногда спрашивал он себя и, не находя от­вета, надеялся на что-то несбыточное, на вмешательство каких-то непредви­денных, приносящих разрешение, обстоятельств”.³ И эти обстоятельства вмешивались, но совсем не так, как думал Юрий. В тот момент, когда доктор решает открыться Тоне и порвать с Ларой, его забирают в партизанский от­ряд, а когда он возвращается, Тоня уже уехала. Выбора, столь сложного для Юрия Андреевича, больше не существует, жизнь, судьба, стихия сама реши­ла эту головоломку, не позволив герою порвать связь с Ларисой Федоровной.

Война, революция сыграли огромную роль в жизни этого поко­ления. Вернее, не война и революция играли, а люди играли свою роль, каж­дому отведенную стихией в этой драме безумия. Стихия кровопролития пе­ремешала все ценности, все святыни, весь уклад жизни.

“Я теперь уверена, — говорит Лара Юрию, — что она [война] была виною всего, всех последовавших, доныне постигающих наше поколение несчастий. Я хорошо помню детство. Я еще застала время, когда были в силе понятия мирного предшествующего века. Принято было доверяться го­лосу разума. То, что подсказывала совесть, считали естественным и нужным. Смерть человека от руки другого была редкостью, чрезвычайным, из ряду вон выходящим явлением... И вдруг этот скачок из безмятежной, невинной размеренности в кровь и вопли, повальное безумие и одичание каждо­дневного и ежечасного, узаконенного и восхваляемого смертоубийства. На­верное, никогда это не проходит даром... Сразу все стало приходить в разру­шение. Движение поездов, снабжение городов продовольствием, основы до­машнего уклада, нравственные устои сознания”.¹

Стихия сломала уклад жизни, систему ценностей, самих людей. Большинство потеряло собственное мнение, потеряло веру в себя, в свою правоту. Стихия завладела умами людей, их сердцами, навязывая им свои мерки, свои представления. “Главной бедой, корнем будущего зла была утра­та веры в цену собственного мнения. Вообразили, что время, когда следовали внушениям нравственного чутья, миновало, что теперь надо петь с общего голоса и жить чужими, всем навязанными представлениями. Стало расти владычество фразы, сначала монархической — потом революционной. Это общественное заблуждение было всеохватывающим, прилипчивым”.¹

И ведь герои знают, что их жизнь подчинена некой стихии. Они не сопротивляются, не ропщут, они просто ждут ее воли. “Я предчувствую, что нас унесет скоро куда-то дальше,”² — это слова Лары. Она знает, что их временное спокойствие в Варыкино недолговечно, оно скоро закончится по прихоти стихии, и героев опять разнесет в разные стороны. До новой встре­чи, правда эта встреча будет для одного из них — для Лары. Она увидит Юрия лишь после его смерти. Но так захотела стихия...

2. Гуманистический смысл цикла “Стихотворения Юрия Живаго”.

В сокровищнице мировой поэзии ХХ столетия особое место занимает цикл “Стихотворения Юрия Живаго”, которым Б. Пастернак завершил свой философский роман “Доктор Живаго”.Каждое из этих стихотворений завораживает нас своей поэтической красотой, глубиной смысла, мелодичностью, буйством стихий и философией бытия человеческого. Отдельные поэзии звучат довольно часто и стали даже песнями ( например, “Зимняя ночь”, “Свидание”).

Но нельзя забывать, что этот поэтический цикл уникален именно своей целостностью. Тут важно всё – и как расположены стихотворения, и какие проблемы они затрагивают, и какие звучат в них ассоциации.

В цикле “Стихотворения Юрия Живаго” можно отметить четыре основных тематических мотива: поэзия на евангельские сюжеты, о природе, человеческих отношения, а также стихотворения, в которых чувствуются ассоциации с мировой духовной культурой ( фольклор, Шекспир, Блок, Есенин, живопись и т.д.). Привлекает внимание то, что в одних и тех же произведениях объединяются разные иллюзии и реминисценции. Это производит эффект поэтической многозначности, которая вынуждает читателя задуматься над важными философскими проблемами.

Характерным признакам творчества Пастернака является принцип единения. В поэзиях Юрия Живаго сливаются воедино природа и человек, человек и культура, старина и современность, Библия и реальность. В цикле “Стихотворения Юрия Живаго” представлены четыре важные сферы: человек, природа, евангельский мир и культура. Они объединяются в сознании лирического героя, который выступает как обобщающий образ человека ХХ столетия, который пытается разрешить важные вопросы в контексте вечности. Таким образом, можно сделать вывод, что в цикле “Стихотворения Юрия Живаго” в поэтической форме дана общая картина макро- и микромира, в середине которой стоит человек – центр и смысл бытия.

Стихотворение “Гамлет” открывает цикл стихов Юрия Живаго. Этому произведению Пастернак придавал особенное значение. Юрий Живаго умирает, но стихотворение, написанное как бы от его имени, утверждает бессмертие духа и свободы человека.

Темой стихотворения является выбор моральной позиции человека в мире зла и насилия. Идея стихотворения созвучна с идеей самого романа. Лирический герой осознаёт трагедию истории. в которой он живёт, понимает, что он, возможно, один единственный старается бороться с неправдой, но все-таки до конца готов идти своей трудной дорогой.

Стихотворение “Гамлет” - это логические размышления лирического героя. Начало сразу знакомит читателя с человеком, который попал на перекрёсток судьбы. Лирический герой старается осознать, осмыслить прошлое и настоящее. Слово “век” имеет обобщенное значение. Это не только “век” героя, а и столетие, эпоха. Лирический герой Пастернака старается отыскать не только своё собственное содержание жизни, а и смысл жизни всего мира. В основной части стихотворения мы ощущаем напряжённую борьбу, которая происходит в душе героя. Это борьба с сумраком ночи.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Как видим, здесь герой безволен, он не в силах изменить того, что предназначено судьбой, и здесь стихия жизни диктует человеку свою волю.

На протяжении всего романа Бориса Пастернака “Доктор Жива­го” мы наблюдали противоборство стихий. Это разные стихии — огня, люб­ви, творческого вдохновения, революции, стужи, стихии жизни и смерти. И на протяжении всего романа идет противопоставление свеча — метель, свет— тьма, жар — холод, жизнь — смерть. Свет свечи, как символ страсти, сим­вол жизни. Это стихия огня, несущего тепло, добро, свет, жизнь, любовь. Снег, вьюга, метель — символ смерти. Это стихия холода, несущего зло, тьму, страдания, смерть.

На протяжении романа идет борьба этих двух стихий. И в конце они сходятся в одном стихотворении “Зимняя ночь”. В нем сосредоточена, сконцентрирована эта борьба. Оно является как бы обобщением всего рома­на. Посмотрим первые строки стихотворения:

Мело, мело по всей земле

Во все пределы...

В них нечто меланхолическое. Темп плавный, сонный, движение

усыпляет. И вдруг нарастание темпа:

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Идет контраст противопоставления, сопротивления, страсть. Там

— “мело, мело”, а тут — “свеча горела”, вот оно — противоборство двух стихий, включающееся с первых строк.

Вспомним стихотворение А. С. Пушкина “Зимний вечер”. Оно напоминает биографию жизни самого автора — ссылку Пушкина в Михай-ловское. Стихотворение же Пастернака напоминает февральскую револю­цию, неопределенные, весьма бурные события тех лет.

Чисто внешне стихи у Пушкина и Пастернака схожи, вроде одно и то же: непогода, метель, двое внутри дома укрываются, спасаются от нена­стья. Но разница все же есть, она состоит в том, как герои этих стихотворе­ний воспринимают непогоду, как ее переживают. “Для Пушкина — это еди­нение сердец — свет во тьме бури. У Пастернака единение — источник об­мана, свет как символ самой страсти — будущей правды”,¹ — так пишет об этом

О. Верникович в своей статье “Две вьюги”.

Вообще данное стихотворение имеет двойной смысл, двойное восприятие. С одной стороны — это стихотворение о любви, соединяющей две души, два сердца, два тела в зимнюю непогоду. Но с другой стороны здесь явно чувствуется другой смысл, другой подтекст. Это стихотворение о революции, о стихии, захватывающей и сметающей всех подряд. Итак обо всем по порядку.

Стихотворение начинается с монотонного, усыпляющего — “ме­ло, мело по всей земле”. Всё заметает снег, всё застыло, заснуло, стоит.

Жизнь в городе как будто остановилась. На улицах царствует буря, непогода, причем непогода во всех смыслах (с первых строк чувствуется двойной смысл: непогода — снег, и непогода — революция). Снег все усыпляет, оста­навливает. И в то же время чувствуется движение. Идет снег, все тот же не­скончаемый снег. Но он не просто падает с неба, и он падает не в одном на­правлении.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы...

Это метение — постоянное, непрерывное движение наискосок и вниз. Снег с огромной скоростью, плотной стеной уходит из неба прямо в землю. И он исчезает, растворяется, погибает в том же снегу. Из бесконечно­сти в бесконечность со страшной скоростью летит снег, несомый стихией. И если смотреть на него неотрывно, то становится непонятно: то ли он летит с такой бешеной скоростью, то ли он стоит на месте, а ты взмываешь вверх.

Метение — это поступь революции, которая заползает и прони­кает во все, ничего и никого не пропускает. А в доме прячутся двое — он и она, и огарок свечи. Эти двое смотрят на весь этот ужас за окном, но они по­ка в безопасности, их он еще не коснулся.

Эта метель никого не оставляет в покое, она сносит, затапливает всех, как потоп. И нельзя ни спастись, ни спрятаться. Возможность укрыться — это счастье, подаренное судьбой лишь единицам. В данной ситуации че­ловек ничего не может сделать, он беспомощен. Счастье зависит только от судьбы, рока, креста — “судьбы скрещенье”.

В стране идет война, война со всеми страшными последствиями — голодом, холодом, одиночеством, смертью. У всех людей одна цель — выжить, выжить вопреки всему, несмотря ни на что. Выжить самому, все ос­тальное неважно. Тут вроде и не до любви, не до соединений. Но люди не любят одиночества, они даже в этом хаосе ищут друг друга, пытаются возро­дить былые соединения.

Метель —страстная стихия, она несет с бешеной скоростью снег на улице, несет всех и вся, кого-то больше, кого-то меньше. Некоторые еще способны удержаться, кого-то уже отрывает и уносит, а кого-то уже унесло. Но кто-то смог спрятаться от этой стихии, он смотрит на все это со стороны, из окна своего маленького домика, который в любой момент тоже может по­глотить та же непогода.

Однако и внутри дома уже неспокойно. Самих героев захватыва­ет стихия страсти, а свеча, стихия огня, противостоит метели, которая как бы пытается пробраться снаружи в дом и захватить его тоже. ...Слетались хлопья со двора К оконной раме.

И этим хлопьям, этому снегу пытается противостоять свеча. Она дает свет, освещает пространство дома, делает возможным общение, жизнь. Но в то же время, освещая дом, свеча дает возможность появиться теням.

На озаренный потолок

Ложились тени...

Тени — части тьмы, они проникли в дом, они являются вырази­телями, а может и побудителями той страсти, которая охватила героев. Тени руководят сознанием укрывшихся в доме людей. Они как бы пробуждают у героев желание нестись в такт стихии за окном, заставляют отдаться общему потоку, метению, слиянию.

На свечку дуло из угла...

Огонек свечи трепещет от ветра, тени мелькают, движутся, метутся в ритме заоконной непогоды. .Они находят уединение на “озаренном” потолке, словно наслаждаясь тем, что смогли хоть на время вырваться из этой несущейся в никуда, в ни во что, разбивающей в смерть стихии.

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

Судьбы пересекаются, скрещиваются. Но скрещенье — это не навсегда, это всего лишь пересечение линий, пересечение в маленькой точке. Героев свела судьба всего лишь на один миг. Встретились, соприкоснулись, и уже судьба, стихия несет дальше. Несет всех “по всей земле, во все пределы”, причем внутренний мир живет в лад с внешним — “мело, мело”, он набирает скорость и несется вместе со стихией. Куда— это неизвестно — “по всей земле”.

Героев все больше захватывает уличная круговерть, их спокойное, размеренное существование остается в прошлом.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Даже “жар соблазна” надувает из угла, сквозняком с улицы. И этот жар вздымает “два крыла крестообразно”. Опять рок, судьба, крест. Даже эта страсть дана по воле судьбы, по воле стихии. Жар — это тоже стихия, это вселенский масштаб, тут и сгореть недолго. Жар — это не свеча. Свеча дает тепло и свет, а жар — это что-то гораздо большее, это намного опаснее.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Зачем и на что летит снег? Мошкара летит на пламя, причем зная, что ее ждет гибель. Мошкара живая, это ее выбор, ее судьба сгореть в этом пламени. Тяга к огню у мошкары природная, пламя для нее — нечто высшее. И в этом судьба, рок. Мотылек знает, что сгорит, но не лететь не может (что-то вроде “если я гореть не буду...”). Пламя для него, как своего рода высший идеал, ради которого можно умереть. А снег слепой, неодушевленный. Он летит, как мошкара, но куда, зачем, во имя чего? Его пламя — мираж, оно обманное, его нет. Этот слепой снег, летящий из ниоткуда в никуда — символ революции. Снег, несомый стихией. Так сотни, тысячи судеб захватила и понесла стихия революции, кого к смерти, кого к этому пламени-миражу, тоже, возможно на гибель. Во имя чего — многие толком и не понимают, но стихия не ждет понимания, она несет, ей так хочется.

Февраль. Значит скоро весна. Скоро стихии придет конец. Она чувствует скорую гибель, поэтому атакует снова и снова, бросает все новые и новые полчища снега. Он еще может победить, захватить все, кроме этого дома. Его изнутри охраняет и защищает свеча. Она знает — скоро лето, при­греет солнышко и снег погибнет, ей недолго осталось держать оборону. Све­ча и солнце. Они дают тепло и свет, в их силах спасти от непогоды. Свеча, как символ победы.

Стихия нарушает гармонию прошлой жизни, все погублено, сме­тено — “мело, мело”. Те, кто внутри дома, кто смотрит на все это из окна, пока в безопасности, их не несет, они еще в том старом времени. Но все это до шестого куплета.

И все терялось в снежной мгле,

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Вот оно новое — снежная мгла. Снег все заметает, в нем все те­ряется. Старый мир уничтожен, его больше нет. В пятом куплете автор опла­кивает старое время. Падение башмачков, как символ падения мира. Меняется, сбивается, изменяется ритм. Свеча своими восковыми слезами оплакивает это падение, оплакивает тот правильный, спокойный мир, которого больше не существует — “и воск слезами с ночника на платье капал”.

Свеча вроде бы противостоит снежной мгле, но и ее атакует сти­хия: “на свечку дуло из угла”. И героев, их внутренний мир захватывает вихрь несения. Стихия, страсть не дают им больше избегать общего движе­ния, скорости. Героев тоже охватывает стихия страсти — “жар соблазна”.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Все это противоборство идет не один день — “мело весь месяц”, но все же за свечой поэт оставляет последнее слово. “И то и дело” — в этом ритме можно жить, он дает надежду на спасение. Скоро война закончится, она почти выиграна. На пороге весна, тепло. Стихия захватила героев, но не погубила их. Свеча не позволила этого. На протяжении всего стихотворения постоянно повторяется: “свеча горела на столе, свеча горела”, и этими же строками оно и заканчивается. Свеча — надежда, последнее слово за ней.

Это стихотворение, как я уже говорила, имеет двойной смысл. С одной стороны это стихотворение о любви, с другой — о революции. О том, что она сделала со спокойной, уравновешенной жизнью людей. Стихотворе­ние имеет прямое отношение к роману Бориса Пастернака “Доктор Живаго”.

Без контекста оно теряет свою двойственность, тот смысл, который придает ему роман, оно является неотъемлемой частью произведения. В стихотворении заложена история, ход исторических событий, оно словно краткое изложение “Доктора Живаго”

Очень хорошо власть стихии показана в стихотворении “Разлука”. Здесь герой признает, что лишь по воле судьбы “Она” (Лара) появилась в его жизни.

В года мытарств, во времена

Немыслимого быта

Она волной судьбы со дна

Была к нему прибита.

И действительно, в один из сложных периодов жизни

Юрия Жи­ваго судьба, словно великий дар, ниспослала герою любовь к Ларе.

Среди препятствий без числа,

Опасности минуя,

Волна несла ее, несла

И пригнала вплотную.

Но эта же судьба и отнимает у героев их любовь, лишает счастья

против воли, насильственно разлучает. Стихия обрекает их на страдания,

возможно даже на гибель.

И вот теперь ее отъезд,

Насильственный, быть может!

Разлука их обоих съест,

Тоска с костями сгложет.

Это стихотворение так же, как и “Зимняя ночь” напрямую по смыслу связано с самим романом. Контекст “Доктора Живаго” придает ему дополнительный смысл, поясняет, уточняет его. Оно неразрывно связано с четырнадцатой частью “Опять в Варыкине”, с её тринадцатой, четырнадцатой главами.

В “Свидании” появление героини тоже связано со стихией. Она

появляется на фоне снегопада.

Засыпет снег дороги,

Завалит скаты крыш.

Пойду размять я ноги:

За дверью ты стоишь.

To, что она стоит именно за дверью, тоже очень показательно.

Герой не ожидает ее появления, он собрался по своим делам, или просто раз­мять ноги, открыл дверь, а тут она — полнейшая неожиданность. Причем ге­роиня появляется в прямом смысле на фоне разбушевавшейся стихии:

Деревья и ограды

Уходят вдаль, во мглу.

Одна средь снегопада

Стоишь ты на углу.

Опять все тот же снег, та же метель, та же мгла, из которой она появляется, и в которую она впоследствии скорее всего канет.

Зачастую судьба дает неожиданные повороты, привносит в жизнь чудеса. Причем происходит это очень часто весьма неожиданно, чудо засти­гает врасплох, оно, на мой взгляд, тоже стихийно. Юрий Живаго (вернее, его устами Пастернак) пишет об этом в стихотворении “Чудо”:

Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда

Оно настигает мгновенно, врасплох.

В стихотворении “На Страстной” описывается весна, пробуждение природы. Основная тема произведения – изменения, которые происходят в окружающем мире и в душе человека. В стихотворении чувствуется напряжённая борьба стихий ночи и дня, темноты и света, зимы и весны, что подтверждают средства контраста ( ночная мгла – рань на свете; земля голым- гола – колеблется земли уклад). Особенные метафоры и эпитеты создают впечатление подвижности перемен, которые охватили весь мир ( март разбрасывает снег; сады выходят из оград; вода буравит берега и вьет водовороты).

Приём психологического параллелизма – основной принцип построения произведения. Б.Пастернак показывает внешний мир параллельно внутреннему, поэтому напряжённая борьба стихий происходит не только в природе, а и в душе лирического героя. Перед нами разворачивается символический пейзаж: деревья, сады, вода, лес, утро, март принимают участие в библейском сюжете про Страстную неделю. Это полная аллегория, с помощью которой автор утверждает мысль о том, что настоящая жизнь человека ( как и жизнь природы) – всегда борьба добра и зла, жизни и смерти. Страдания Христа, его распятие и Воскресение должны напомнить каждому про его собственный выбор.

Вообще же и в романе о докторе Живаго, и в стихотворениях, на­писанных от его имени, отчетливо видна одна мысль, мысль о том, что наша судьба предрешена, ее нельзя изменить и нет смысла бороться со стихией. Эта мысль высказывается автором и в стихотворении “Гефсиманский сад”:

Но книга жизни подошла к странице,

Которая дороже всех святынь.

Сейчас должно написанное сбыться,

Пускай же сбудется оно. Аминь.

Может быть именно поэтому, из-за этой предрешённости Юрий Андреевич выступает в романе таким безвольным человеком. Возможно он просто понимает, что бороться со стихией бесполезно, что нужно просто по­кориться судьбе, ведь изменить ничего нельзя. Герой безропотно принимает то, что преподносит ему стихия, и не пытается удержать того, что она отнимает.

В стихотворениях Юрия Живаго присутствует, как и в романе,

стихия страсти:

Сними ладонь с моей груди,

Мы провода под током.

Друг к другу вновь, того гляди,

Нас бросит ненароком.

( “Объяснение”)

И герой покоряется и ей тоже. Он дает закружить себя в эту кру­говерть, как бы желая посмотреть, куда его занесет. Он знает, что стихия страсти может погубить, но это сладкая гибель:

Ты — благо гибельного шага,

Когда житьё тошней недуга,

А корень красоты — отвага,

И это тянет нас друг к другу.

И он, зная о возможной гибели, не пытается защищаться, спа­стись,

это не его доля:

Мы брать преград не обещали,

Мы будем гибнуть откровенно.

Из этого стихотворения (“Осень”) мы видим, что герой прекрас­но

понимает, что его несет стихия на погибель, но он сознательно подчиняет­ся этому — “мы будем гибнуть откровенно”.

Поэзии Юрия Живаго не имеют полной последовательности в тематическом плане: цикл начинается стихотворением “Гамлет”, в котором объединяются библейские и шекспировские мотивы. далее идут стихи о природе, человеческих отношениях, а потом Пастернак снова возвращается к библейской теме и т.д.

Композиция цикла стихов напоминает композицию романа. который построен по принципу контрапункта. Контрапункт – это объединение относительно независимых сюжетных линий, которые сходятся и расходятся между собой и развиваются с разной скоростью.

Романная форма контрапункта у Пастернака, Кафки, Джойса, Маркеса и других писателей наибольшим образом отвечала требованиям отображения противоречивой эпохи ХХ столетия, когда распались связи не только между людьми, а и между различными сферами бытия ( природа и общество, человек и история, человек и общество и др.).

Принцип контрапункта дал возможность художникам слова отразить картину дисгармонии мира. Но Пастернак нашёл форму не только романного, но и поэтического контрапункта в цикле “Стихи Юрия Живаго”. Казалось бы, отдельно развиваются евангельская тема, линия любви, изменения в природе, но в поэзии контрапункт отражает не только общий распад, а и обновляет нарушенную целостность мира. Духовные, социальные, природные связи, которые не могли объединиться в романе, отстраиваются в “Стихах Юрия Живаго”. Таким образом, автор утверждает идею гармонии в противовес разорванным связям.

Цикл стихов имеет кольцевую композицию с точки зрения интерпретации библейного сюжета о страданиях Иисуса в Гефсиманском саду. Этот мотив звучит в стихотворении “Гамлет” в начале цикла и в конце – в “Гефсиманском саду”. Гефсиманский сад – это символ размышления Христа о людях, о мире и своей Божьей обречённости, а еще это символ замешательства в душе Иисуса, когда в минуту слабости он обратился к Богу “…чтоб эта чаша смертия миновала…” Тема сомнений Христа объединяемая с темой сомнений Гамлета и Юрия Живаго: какую выбрать дорогу, смириться с неприятностями судьбы или дать им отпор, покориться миру фарисейства или до конца идти путём добра, совести и свободы? Если в первом стихотворении лирический герой ещё колеблется, чувствует себя очень одиноким в своих сомнениях и противоречиях, то в последнем стихотворении “Гефсиманский сад” лирический герой находит настоящую истину жизни и осмысленно делает свой выбор:

Но книга жизни подошла к странице,

Которая дороже всех святынь.

Сейчас должно написанное сбыться,

Пускай же сбудется оно. Аминь.

Ты видишь, ход веков подобен притче

И может загореться на ходу.

Во имя страшного его величья

Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,

И, как сплавляют по реке плоты,

Ко мне на суд, как баржи каравана,

Столетья проплывут из темноты.

За такой кольцевой композицией цикла спрятана авторская мысль о том, что рождение человека (духовное рождество) происходит лишь тогда, когда человек начинает задумываться над смыслом своего бытия, сознательно выбирает свой путь. По мнению Пастернака, вся жизнь человека – это постоянный выбор своей моральной позиции. В конце цикла мы видим, что лирический герой прошёл путь от Рождества до Воскресения (“Я в гроб сойду и в третий день восстану…”). Тут речь идет не только об Иисусе Христе, а и о смысле существования каждого человека.

Я думаю приведенных здесь примеров достаточно, чтобы понять, что в стихотворениях Юрия Живаго присутствуют те же самые стихи, которые были выделены в романе“Доктор Живаго”. Я надеюсь, их разбора на основе романа вполне доста­точно, и в этой главе я хотела указать лишь на то, что они присутствуют и в стихах доктора Живаго.

“Стихи Юрия Живаго” – это духовное завещание Пастернака своим потомкам.

Необычайной творческой силой, которая даёт жизнь поэзии навсегда, стихотворения Юрия Живаго утверждают главную идею автора: смерти нет для того, кто оставляет после себя духовные ценности.

Выводы

Основной целью моей работы было рассмотреть и попытаться осмыслить, как отображается мотив стихии в творчестве Бориса Леонидовича Пастернака. За основу ра­боты был взят роман “Доктор Живаго”. Это было сделано по нескольким причинам. Во-первых, потому что роман писался не один год, он достаточно большой по объему, и автор вложил в него весь свой опыт, свой талант, тем более что это произведение, плюс ко всему, долго вынашивалось и обдумы­валось писателем. А во-вторых, потому что этот роман является как бы за­ключительным этапом творчества Пастернака, его самой большой и самой значимой, на мой взгляд, работой.

Действительно, мотив стихии проходит через все творчество Бо­риса Пастернака. Мы встречаемся со стихиями и в первых стихотворениях автора, и в сборниках более поздних стихов, и в поэмах, и в прозе, и, конечно, в романе “Доктор Живаго”.

В романе “Доктор Живаго” собраны все виды стихии, которые встречаются отдельно, в других произведениях Пастернака. В романе мы встречаем стихии грозы, метели, бурана, вьюги, огня, любви, страсти, творческого вдохновения, революции.

Все стихии, встречающиеся в произведениях Бориса Леонидовича Пастернака можно разделить на стихии природы и стихии, так сказать, человеческого мира, созданные людьми, касающиеся только людей. К стихиям природы можно отнести вьюгу, буран, метель, грозу, огонь. Из всего множества природных стихий у Пастернака встречаются именно эти. Причем они могут как переходить друг в друга (редкий падающий снежок переходит в снежный буран, буран — в метель), так и противостоять друг другу (противостояние стихий холода — метели, вьюги, бурана — стихии огня — свече). К человеческим стихиям относятся стихии любви, страсти, творческого вдохновения, стихия революции. Но ес­ли первые три индивидуальны, они захватывают каждого человека отдельно, то четвертая — стихия если не мирового масштаба, то, по крайней мере, госу­дарственного. Все стихии очень тесно связаны между собой, и нередко автор посредством одних отображает другие. Чаще всего природными стихиями (бурями, вьюгами) он выражает стихии, бушующие в душах людей (любовь, страсть, творчество), захватывающие государство (революция).

Эта стихийность позволяет автору живее и красочнее описывать происходящие события, дает возможность читателю окунуться в окружаю­щий мир, увидеть, почувствовать его. Через описания стихий Пастернак глу­боко раскрывает внутренний мир героев, их чувства и ощущения, их отно­шение к происходящему вокруг. Мне кажется, и сам автор был стихийным человеком, он чувствовал стихию, жил в ней. Ведь человек не испытавший, не прочувствовавший ее никогда не смог бы так точно, ярко описать ее. Я считаю, мотив стихии играет огромную роль в творчестве Бориса Леонидовича Пастернака, и без него произведения автора были бы сухими и безжиз­ненными, даже, скорее всего их вообще бы не было, ведь представить скучно­го спокойного, монотонного Пастернака, по-моему, просто невозможно.

В чём же заключается значение Бориса Пастернака для русской и мировой литератур?

Он показал трагедию ХХ столетия через призму человеческих душ, воспроизвёл все переживания творческой личности, которая попала на перекрёсток зла и насилия, и смогла сохранить в себе свободу и живой дух. “Доктор Живаго”: живой – Живаго, “Во имя Духа Живаго…”. Юрий Живаго, герой произведения, - доктор, он, несмотря ни на что, сохраняет в себе ощущение свободы, способность мыслить и любить. Но он не может жить в мире зла и насилия. Его смерть символична. Но Пастернак утверждает мысль, что дух человека остаётся жить и после смерти. Поэтому роман завершается стихами Юрия Живаго, которые несут свет высокой духовности и тем самым отрицают темноту и мрак жестокости.

Пастернак - лучшие традиции Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Фета, Гейне и Мицкевича. Он создавал философскую поэзию, насыщенную сложными вопросами эпохи, которые разрешал, прежде всего, с моральной позиции.

В творчестве Пастернака мы находим и отражение жизни в его реальных формах, и символические знаки, и футуристические поиски, и романтические мечтания, и импрессионистические зарисовки. Поэтому поэт не умещается в пространство одного какого-то метода или направления. Его творчество достаёт вершин мирового искусства и ставит автора на почётное место среди классиков ХХ столетия.

Мир Пастернака, явленный в его творчестве, ещё ждёт всестороннего исследования.

Список литературы.

Альфонсов В. Поэзия Бориса Пастернака. Л., 1990.

Архангельский А. “ И только в том моя победа”. // Дружба народов. 1987, №4. С.263-266.

Баевский В.С. Борис Пастернак – Лирик: Основы поэтической системы. Смоленск, 1993.

Бак Д.П. “Доктор Живаго”. Б.Л.Пастернака: функционирование лирического цикла в романном целом. // Пастернаковские чтения. Пермь, 1990.

Бахнов Л.В. С разных точек зрения Доктора Живаго. Москва, 1990.

Бердлев Н. Самопознание. Москва, 1990.

Берёзов Р. Свеча горела // Р Берёзов. Лебединая песня. Москва, 1991. С. 266-268.

Борисов В.М. Пастернак Е.Б. Материалы к творческой истории романа Б.Пастернака “Доктор Живаго”. // Новый мир. 1988, №6, С. 205-248.

Борисов В.М. Имя в романе Б.Пастернака “Доктор Живаго”. // “Быть знаменитым некрасиво…” Пастернаковские чтения. Москва, 1992.

Вильмонт Н.Н. О Борисе Пастернаке: Воспоминания и мысли. Москва, “Советский писатель”, 1989.

Вегорек А. Литературные традиции в прозе Бориса Пастернака 20-30-х г.г. // Идейно-художественное многообразие советской литературы 60-80-х г.г. Москва, 1991, С. 48-54.

Верникович О. Две вьюги. // Новая юность. 1994, №4. С. 180-189.

Воздвиженский В.Т. Проза духовного опыта. // Вопросы литературы. 1988, №9, С. 82-102.

Вознесенский А. Свеча и метель. // Правда. 1988. 6 июня. С. 4.

Вознесенский А. Благовещизм поэта // Литературная газета. 1990. 7 февраля, №6. С. 5.

Воробьёв К. Свеча человечности и правды. // К.Воробьёв. Заметы сердца: из архива писателя. Москва, 1989. С. 61-63.

Газизова А.А. Синтез Живаго со смыслом (размышления о прозе Бориса Пастернака). Москва, 1990.

Гаспаров Б.М. Временной контрапункт как формообразующий принцип романа “Доктор Живаго”. // Дружба народов, 1990, №3. С. 223-242.

Гордин Я. Поэт и хаос. // Нева. 1993, №4. С. 211-263.

Горелов П. Размышления над романом. // Вопросы литературы, 1988, №9, С. 54-81.

Горелик Л. “Пушкинский миф о метели” в повести Пастернака “Детство Люверс”. // Русская филология: учёные записки. Смоленск, 1994. Том 1. С. 256-278.

Гусев В. Стихия и праздник жизни. // Литературная Россия. 1987, №43, 23 октября. С. 7.

Гусев В. Дума об идеале. // Неоконченные споры: Литературная полемика. Москва, 1990. С. 90-104.

Дубровина И.М. С верой в мировую гармонию. Образная система романа “Доктор Живаго” // Вестник Московского университета. Серия 9. Москва, 1996, №1. С. 103-113.

Зайцев Б. Вечность. // Слово. 1990, №2. С. 50-51.

Исупов К.Г. “Доктор Живаго” как риторическая эпопея (об эстетической философии Б.Л.Пастернака). // Исупов К.Г. Русская эстетика истории. СПб., 1992.

Ивинская О. Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени. Москва, “Либрис”, 1992.

Ким Е. Своеобразие сюжета и композиции в романе Б.Пастернака “Доктор Живаго”. // автореферат К.Ф.Н. / Москва, 1997.

Ким Е. Об особенностях организации повествования в романе Б.Л.Пастернак “Доктор Живаго”. // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 1997, №3. С. 20-32.

Колеров М.А. Не мир, но меч. СПб., 1996

Кондаков И.В. Роман “Доктор Живаго” в светской традиции русской культуры. Известия АН СССР. Серия: литература и язык. Москва, 1990, т. 49, №6. С. 527-540.

Константин, архимандрит (Зайцев). Несколько мыслей по поводу романа Пастернака. // Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. Москва, 1991. С. 432-445.

Кузнецова М. Так начинают жить стихом. (О поэзии Пастернака к 100-летию). // Библиотекарь. 1990, №2. С. 56-57.

Кушнер А. “И чем случайней, тем верней”. // Аврора. 1990, №2. С. 12-21.

Лавров А.В. “Судьбы скрещенья”: теснота коммуникативного ряда в “Докторе Живаго”. // Новое литературное обозрение. Москва, 1993, №2. С. 241-255.

Летнёв А. Борис Пастернак. (К выходу поэмы “1905 год”). // А.Летнёв. Литературные будни. Москва, 1989. С. 310-313.

Лихачёв Д.С. Размышления над романом Б.Л.Пастернака “Доктор Живаго”. // Б.Пастернак. Доктор Живаго. Повести. Фрагменты прозы. Москва, “Советский писатель”, 1989. С. 5-16.

Лихачёв Д.С. Размышления над романом Б.Л.Пастернака “Доктор Живаго”. // Новый мир. 1988, №1. С. 5-10.

Лобыцина М. Кто вы, доктор Живаго? // Знамя. Москва, 1993, №5. С. 204-208.

Лобыцина М.В. Герой и прототип в романе “Доктор Живаго”. // Начало: сборник работ молодых ученых. Москва, 1993. Вып.2, С. 210-216.

Ломброзо Ч. Гениальность и помешательство. Москва, 1996.

Лосский Н.О. Бог и мировое зло. Москва, 1994.

Магомедова Д. Соотношение лирического и повествовательного сюжета в творчестве Пастернака // “Быть знаменитым не красиво…” Пастернаковские чтения. Москва, 1992.

Маневич Г.И. “Доктор Живаго”, как роман о творчестве. // Оправдания творчества, 1990. С. 61-135.

Маргвелашвилли Т.С. С бурей и ветром в лад. // Единство. 1972, №5. С. 343.

Масленникова З.А. Портрет Бориса Пастернака. Москва, “Советская Россия”, 1990.

Мир Пастернака. Москва, “Советский художник”, 1989.

Мережковский Д. В тихом омуте. Москва, 1991.

Меркулова Т.И. Об экзистенциальности художественного восприятия Бориса Пастернака. // Филологические науки, Москва, 1992, №2. С. 3-11.

Муравина Н. “Доктор Живаго” и его истолкователи. // Русская мысль – La pensee RUSSE – Париж, 1991, 4 октября. С. 15.

Муравьёва И. “Свеча горела”: “мысль семейная” в романе Б. Пастернака. // Русская мысль – La pensee Russe – Париж, 1991, 26 апреля. С. 11.

Озеров Л. “Припомнить жизнь”. // Советская музыка. 1990, №2. С. 23-30.

Озеров Л.А. О Борисе Пастернаке. // Новое в жизни, науке, технике. Серия “Литература”, Москва, “Знание”, 1990, №1.

Орлицкий Ю.Б. “Доктор Живаго”, как проза поэта: опыт экстраполяции одного якобсоновского термина. // Материалы международного конгресса: 100 лет Р.О.Якобсону. Москва, 1996.

Овчинников Н.Ф. Б.Л.Пастернак – поиски призвания (от философии к поэзии) // Вопросы философии, Москва, 1990, №4. С. 7-22.

Пастернак Б.Л. Собрание сочинений. В пяти томах. Москва, “Художественная литература”, 1989-1992.

Пастернак Б. Доктор Живаго. Повести. Фрагменты прозы. Москва, “Советский писатель”, 1989.

Пастернак Б. Доктор Живаго. Москва, “Книжная палата”, 1989

Пастернак Б. Стихотворения и поэмы. Переводы. Москва, “Правда”, 1990.

Пастернак Б. Из писем разных лет. Москва, “Правда”, 1990.

Пастернак Б. Избранное: В 2-х томах. Москва, “Художественная литература”, 1985.

Пастернак Б. Воздушные пути: проза разных лет. М., “Советский писатель”, 1982.

Пастернак Б. Детство Люверс. Повести. Автобиографический очерк. Москва, “Детская литература”, 1991.

Пастернак Б. Звёздное небо. Стихи зарубежных поэтов в переводе Бориса Пастернака. Москва, “Прогресс”, 1966.

Пастернак Б. Об искусстве: “Охранная грамота” и заметки о художественном творчестве. Москва. “Искусство”, 1990.

Пастернак Б. Синий цвет: избранные стихи поэтов Востока и Запада. Москва, “Советская Россия”, 1990.

Пастернак Б. Стихотворения. Поэмы. Проза. Москва, ТКО “АСТ” Олимп, 1996.

Пастернак Б. Анкеты, заявления, ходатайства (автобиография)1920. // Русская речь, 1992, №4. С. 38-39.

Пастернак Б. Стихотворения и поэмы. Ленинград, “Советский писатель”, 1990.

Пастернак Б. Не я пишу стихи. Москва, “Советский писатель”, 1991.

Пастернак Б. Книга любви и верности. /Письма к Нине Табидзе. // Дружба народов, 1996, №7.

Пастернак Б. “Услышать будущего зов”. Стихотворения. Поэмы. Переводы. Проза. Москва, “Школа - пресс”, 1995.

Пастернак Б. “В плену у времени”. Стихи. Москва, “Линор”, 1996.

Пастернак Е.Б. Мир Пастернака. Москва. 1989.

Пастернак Е. Материалы для биографии. Москва, 1989.

Пастернак Е. Нобелевская премия Бориса Пастернака. // Новый мир. Москва, 1990, №2. С. 191-194.

Пастернак Е. На своём языке…/ сын об отце. // Слово. 1990. №8. С. 5-8.

Пастернак Ж. “PATIOR” // Знамя, 1990. №2. С. 189-193.

Поливанов К.М. Отечественная пастернакиана за 10 лет. // Новое литературное обозрение. Москва. 1993.№2. С. 256-261.

Пастернак Е.В., Пастернак Е.Б. Координаты лирического пространства. // Литературное обозрение. 1990, №3. С. 91-100.

Померанц Г. Любовь небесная и земная (центростремительное и центробежное): (о стихотворении “Магдалина”) // Континент, 1997, №1. С. 306-317.

Померанц Г. Пробуждение чувства вестника. // Звезда, 1993, №2. С. 192.

Пятигорский А. Пастернак и “Доктор Живаго”. // Пятигорский А. Избранные труды. Москва, 1996. С. 213-230.

Переписки Б.Пастернака. Москва. “Художественная литература”, 1990.

Пастернаковские чтения. Пермь, 1990.

Рильке Р., Пастернак Б., Цветаева М. Письма 1926 года. Москва, “Книга”, 1990.

Рыбаков В. Свеча на ветру. // Семья и школа, 1990, №2. С. 45-47.

Раскат импровизаций: Музыка в жизни и творчестве Бориса Пастернака. / Составитель Б.А.Кац. Москва, “Советский композитор”, 1991.

Стариков Д. Уроки жизни // Д.Стариков. Свеча на ветру. Москва, 1966. С. 46-47.

Смирнов И.П. Роман тайн “Доктор Живаго”. Москва, 1996.

Суконик А. Ещё несколько слов о “Докторе Живаго”. // Знамя, 1994. №4. С. 168-184.

Суриков В. Тайная свобода Юрия Живаго. // Московский Вестник. 1990, №3. С. 212-239.

Санникова Е. “Мело, мело по всей земле. во все пределы”. Вечер памяти в Москве 1994г. // Русская мысль – La pensee Russe – Париж, 1994, 17-23 февраля. №4017. С. 16.

Страдание живой культуры. / К 100-летию со дня рождения Б.Л.Пастернака. // Наше наследие. 1990, №1. С. 37-63.

Советский энциклопедический словарь. / Под редакцией А.М.Прохорова.4-е изд. М., “Советская энциклопедия”, 1990.

Фроловская М. Горящая свеча или страсти по Юрию. // Простор, 1988, №9. С. 194-200.

Якобсон Р.О. Заметки о прозе поэта Пастернака. // Якобсон Р.О. Работы по поэтике. Москва, 1987. С. 324-338.

1 Н.Ф.Овчинников, Б.Л.Пастернак – поиски призвания (от философии к поэзии). // Вопросы философии. М.,1990. №4 с.7.

1Б. Пастернак. Воздушные пути. М.: “Советский писатель”,1982, 2-е изд.

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. // “Новый мир” 1988, №1-4

3 Д.Урнов. Безумное превышение своих сил // “Правда”, 22 апреля 1988.

1

Б. Пастернак. Доктор Живаго. Вильнюс, 1988 г.

2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. Повести. Фрагменты из прозы. М.: “Совет­ский писатель”, 1989 г.

3 В.М.Борисов, Е.Б.Пастернак. Материалы к творческой истории романа Б.Пастернака “Доктор Живаго” // Новый мир. 1988.№6. с. 205-248.

4 Б. Пастернак. Собрание сочинений в 5-ти т. М.: “Худ. лит.”, 1989-1992.

1 “Высокий стойкий дух” (переписка с М.В.Юдиной). // Новый мир, 1990, №2. С.176-190

1 Б. Пастернак. Не я пишу стихи. Москва: “Советский писатель”, 1991 г.

1 Мир Пастернака. Москва: “Советский художник”, 1989 год

1 Пастернаковские чтения. Пермь, 1990 г

2 В. Шекспир. Король Лир. Гамлет. Отелло./Вст. ст. и перевод Б. Пастернака. Москва: “Искусство”, 1992 г.

3 О. В. Ивинская. “Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени”.

Москва:“Либрис”, 1992 г.

1

Б. Пастернак. Книга любви и верности. / Письма к Нине Табидзе. // “Друж­ба народов” 1996 г., № 7

1 Советский энциклопедический словарь. Под/р А.М.Прохорова. 4-е изд. Москва, “Советская энциклопедия”, 1990 г. С.1287.

2 Словарь иностранных слов. 18-е издание, стереотипное.М., “Русский язык”, 1989.

1 Переписка Бориса Пастернака / Из письма к Е.Б.Пастернак. 12 марта 1942 года // Москва. “Художественная литература”.1990, с.178

2 Там же. Из письма к О.Фрейденберг. 1 февраля 1946 года, с. 219

3 Там же. Из письма к Н.Я.Мандельштам. 26 января 1946 года, с. 207

1 Б.Пастернак. Стихи из романа в прозе “Доктор Живаго”. // “Знамя”, №4, 1954.

1 Б.Пастернак. Доктор Живаго.Повести. Фрагменты прозы. М., “Советский писатель”, 1989г. с.44

1 Б. Пастернак. Переписка с О. Фрейдснберг. С. 273-274.

2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. Повести. Фрагменты прозы. Москва: “Совет­ский писатель”, 1989 г. С. 9

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. Повести. Фрагменты прозы.(Здесь и далее М., “Советский писатель”, 1989г.) с.20

1 Б.Пастернак. Доктор Живаго. с.21

2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 21

1 Т. Фроловская. Горящая свеча, или страсти по Юрию. // “Простор” 1988 г., №9. С. 199

2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. С. 27

3 Б. Пастернак. Доктор Живаго. С. 77

1 Там же. С.71

2 Н.Иванова. Смерть и воскресение доктора Живаго. // “Юность” 1988 г., № 5. С. 79

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с.473

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с.382

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 163

2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 137

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 313

² Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 30

2

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго.с. 300

² Там же. С. 303

³ Там же. С. 297

2

3

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 295

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 326

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 314

2 Там же. С. 298

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 300

2 Б.Пастернак. Доктор Живаго.с. 303

1 Б.Пастернак. Доктор Живаго. с. 321

2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 375

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 404

1 А. Вознесенский. Свеча горела. // Правда 1988 г., 6 июня. с.4

1 К.Воробьев. Свеча человечности и правды. //К.Воробьев. Заметы сердца:из архива писателя. М.,1989 г. с. 61

1 . Пастернак. Доктор Живаго. с. 21

2 Пастернак. Доктор Живаго. с. 155

1

Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 154

2 Там же. С. 151

³ Там же. С. 165

3

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 272

2 Там же. с. 314

³ Там же. с. 315

3

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго.. с. 314

2 Там же. с. 172

³ Там же. с. 329

3

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. . с. 374

1 JI. И. Толстой Анна Каренина. Москва “Худ. литература”. 1985 г. с. 721.

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго.с.328

1 Б.Пастернак. Доктор Живаго. с.328

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 340

2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 140

1 Б. Пасгернак. Доктор Живаго. с.303

1

Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 137

2 Там же..с. 231

3 Там же. с. 231

1

Б. Пастернак. Доктор Живаго. с.304

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго.с. 304

2 Там же. с.327

1 О.Верникович. Две вьюги. // Новая юность. 1994, № 4. с. 180