Литературный контекст романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

Литературный контекст романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

Ранчин А. М.

Мери и Мими: две "Княжны<...>" и две княжны

В 1834 г., за шесть лет до "Героя нашего времени", в петербургском журнале "Библиотека для чтения" была напечатана повесть известного литератора князя Владимира Одоевского "Княжна Мими". (Кстати, Владимир Одоевский был хорошим знакомым Лермонтова.) Сходство заглавия "Княжны Мери" с заглавием "Княжны Мими" никак не может быть случайным: похожи даже имена героинь. Но сюжеты повестей непохожи. Именно эта непохожесть была, вероятно, важна для автора "Героя нашего времени".

В "Княжне Мими", как и положено в светской повести, изображается жизнь высшего света. Добродетельная баронесса Дауерталь — "чистая, невинная, холодная, уверенная в самой себе" — танцует на балу с Границким — "прекрасным, статным молодым человеком". Границкий — друг брата ее мужа. Старая дева княжна Мими, воплощение светского злословия и недоброжелательства, ошибочно подозревает, что баронесса и Границкий — любовники. Сплетня, пущенная княжной, рождена мстительным чувством: баронесса в первый раз вышла замуж за человека, которого княжна сама Мими считала своим женихом. На самом деле Границкий — возлюбленный другой дамы, графини Рифейской, и они искусно скрывают свою связь. Графиня была насильно выдана замуж, она и Границкий искренне и глубоко любят друг друга. Клевета княжны Мими, поддержанная в свете, приводит к дуэли между друзьями — братом ее мужа и Границким. Пуля Границкого оцарапала руку барону, Границкий был убит наповал. Оклеветанная баронесса умерла от горя.

Сюжет "Княжны Мими" типичен для светской повести. Здесь есть и язвительное описание пустого и лицемерного общества, живущего сплетнями и интригами. И противопоставленные свету несчастные влюбленные — жертвы порочных общественных правил, позволяющих молодую девушку выдать замуж за пожилого мужчину без ее согласия. Есть и героиня — олицетворение страдающей невинности.

А что же в "Княжне Мери"? Главный герой, Григорий Александрович Печорин, саркастически отзывается о дамах и господах из столичного и московского света, приехавших на воды. Но общество в целом отнюдь не платит Печорину той же монетой. Княгиня Лиговская была бы рада, если бы Мери вышла за него замуж. "Княгиня на меня смотрит очень нежно и не отходит от дочери..." — записывает Печорин в дневнике. Даже некая "история" (то ли вина политического свойства, то ли какой-то аморальный поступок), за которую Печорин был переведен на Кавказ, ее не смущает. Правда, Грушницкий и драгунский капитан следят за Печориным, интригуют против него и доводят дело до дуэли. Но главный герой отнюдь не является жертвой бесчестных интриганов. Подслушав разговор врагов, Печорин разрушает все их козни. Он обнаруживает все бесчестье Грушницкого, а затем убивает соперника на дуэли. Искусством "светской вражды" он владеет ничуть не хуже Грушницкого: "Княжна торжествовала; Грушницкий тоже. Торжествуйте, друзья мои, торопитесь... вам недолго торжествовать!.. Как быть? у меня есть предчувствие...".

Интриги компании Грушницкого и сплетни, им распускаемые, не вредят Грушницкому, но наносят урон чести княжны Мери: Грушницкий, не зная истины о том, что на ночном свидании Печорин был с Верой, называет имя княжны Мери. Именно княжна Мери, девушка из высшего общества, а вовсе не Печорин, скептически и насмешливо отзывающийся о свете, становится жертвой жестокого и коварного умысла. Но зло причиняет Мери не только отвергнутый ею Грушницкий. Тяжело страдать ее заставляет Печорин. Ему доставляет величайшую радость, что у княжны "нервический припадок: она проведет ночь без сна и будет плакать". Он признается: страдания девушки "мне доставляют необъятное наслаждение". Свои почти садистские чувства он облекает в демонические и вампирические одежды: "А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет. Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы".

Внешне сходны сюжетные линии Границкого и графини Рифейской в "Княжне Мими" и Печорина и Веры в "Княжне Мери". И графиня, и Вера — замужние женщины. Обе изменяют мужьям с возлюбленными — Границким и Печориным. Но грех графини Рифейской (из-за которого она терзается) автором если не оправдывается, то прощается. " — <...> Лидия, если кто-нибудь виноват в этом, то, верно, не ты. Ты невинна, как ангел. Ты жертва приличий; тебя выдали замуж поневоле. Вспомни, сколько ты сопротивлялась воле твоих родителей, вспомни все твои страдания, все наши страдания...", — успокаивает возлюбленную Границкий. И несчастная женщина отчасти соглашается с ним:

"Ах, Габриель, я все это знаю: и когда я подумаю о прошедшем, тогда совесть моя покойна. Бог видел, чего я не перенесла в моей жизни! Но когда я взгляну на моего мужа, на его скосившееся лицо, на его дрожащую руку; когда он манит меня к себе, меня, в которой он в продолжение шести лет производил одно чувство — отвращение; когда я вспомню, что его всегда обманывала, что его теперь обманываю, тогда забываю, какая цепь страданий, нравственных и физических, довела меня до этого обмана. Я изнываю между этими двумя мыслями, — и одна не уничтожает другой!"

Но Веру никто не принуждал к браку (кстати, это уже ее второе замужество). Она не игрушка в чужих руках. "Она вышла за него для сына. Он богат <...>", — так объясняет это замужество Печорин. И Вера безоглядно отдается Печорину, кажется, не испытывая угрызений совести (по крайней мере, Лермонтов ничего об этом не говорит). "Она решительно не хочет, чтоб я познакомился с ее мужем <...>. Я не позволил себе над ним ни одной насмешки: она его уважает, как отца! и будет обманывать, как мужа!.. Странная вещь сердце человеческое вообще, и женское в особенности!" — иронизирует Печорин.

Границкий поспешил бы жениться на Лидии, если бы она была свободна. Но ничто не заставило бы Печорина вступить в брак с Верой, хотя ее любовь и дорога ему. Владимир Одоевский винит во всем случившемся обстоятельства, ложные порядки общества. Несчастье Печорина — следствие внутренних причин. Здесь Лермонтов следовал Пушкину — автору "Евгения Онегина", хотя история, рассказанная в "Княжне Мери", непохожа на сюжет пушкинского романа в стихах. "Традиционная <...> схема построения сюжета подразумевала выделение, с одной стороны, героев, с другой — препятствий. Героев связывает любовь, предписывающая им определенные нормы поведения и поступки. Однако окружающий мир не признает этих норм законными и требует другого поведения. Поэтому он выступает в качестве препятствия в отношениях между влюбленными. Борьба между противоборствующими силами может увенчаться победой влюбленных, которые тем самым докажут истинность своего понимания норм человеческих отношений, — это будет счастливый конец. Однако препятствия могут оказаться непреодолимыми — реализуются нормы окружающего мира. В этом случае произведение кончается трагически, а события, ожидание которых предписано логикой поведения влюбленных, — не произойдут. <...> Однако "несовершение событий" имеет в "Евгении Онегине" совсем иной смысл. Здесь оно происходит не потому, что срабатывает один из двух возможных механизмов романного сюжета, а потому, что механизмы эти <...> оказались вообще неработающими. Так, в начале романа препятствий в традиционном смысле (внешних препятствий) нет. Напротив, все — и в семье Лариных, и среди соседей — видят в Онегине возможного жениха Татьяны. Тем не менее соединения героев не происходит. В конце между героями возникает препятствие — брак Татьяны. Но если традиционное препятствие есть порождение предрассудков, деспотизма, коварства и т.п. и цель состоит в его устранении, то здесь героиня не хочет устранять препятствий, потому что видит в них не внешнюю силу, а нравственную ценность. Дискредитируется самый принцип построения сюжета в соответствии с нормами романтического текста" — так характеризует сюжет "Евгения Онегина" Ю.М. Лотман ("Художественное построение "Евгения Онегина"" // Ю.М. Лотман. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь: Кн. для учителя. М., 1988. С. 81—82). В "Княжне Мери" причины, мешающие соединению Печорина с Верой, иные. Но Лермонтов также стремится "дискредитировать" романтический сюжет, один из вариантов которого содержит "Княжна Мими".

Если кто из персонажей "Княжны Мери" и напоминает действующих лиц повести Владимира Одоевского, то это княжна Мери. Несчастная, безвинно ославленная в обществе, доведенная Печориным до нервного расстройства, она похожа на оклеветанную и умершую от горя баронессу Дауерталь.

Один из центральных персонажей светской повести — влюбленный герой. Таков в "Княжне Мери" Границкий. В "Княжне Мери" такого героя нет. Грушницкий мелок, и ничто не говорит о серьезности интереса, проявляемого им к Мери. Печорин не любит Мери, хотя в какой-то момент ощущает в своей душе чувство, похожее на любовь. По-видимому, он действительно любит Веру. Но чувство Печорина приносит героине мучения: " — Скажи мне наконец, — прошептала она, — тебе очень весело меня мучить? Я бы тебя должна ненавидеть: с тех пор как мы знаем друг друга, ты ничего мне не дал, кроме страданий... — Ее голос задрожал, она склонилась ко мне и опустила голову на грудь мою.

"Может быть, — подумал я: — ты оттого-то именно меня и любила: радости забываются, а печали никогда!.."

Расставание с Верой заставляет Печорина жестоко страдать, но это страдание вызвано не только разлукой с дорогой ему женщиной. Это и страдания эгоиста, лишенного той, которая недавно была целиком в его власти. Это не то чувство, которое испытывает влюбленный герой светской повести.

Сюжеты двух повестей различны, их персонажи в своем большинстве непохожи. Но при этом в "Княжне Мери" есть очевидные черты чисто внешнего сходства. Похожи не только имена двух княжон, Мери и Мими, но и фамилия Грушницкого и Границкого. Оба гибнут на дуэли, легко ранив перед этим своих противников. Раны Печорина и барона тоже сходны: обоих оцарапали пули соперников, но барону пуля задела руку, а Печорину ногу. Владимир Одоевский прибегает к такому игровому приему, к "обнажению" художественной формы, как помещение предисловия в середину текста. В "Княжне Мери" такого приема нет. Но он присутствует в лермонтовском романе: примерно в середине текста находится предисловие повествователя к "Журналу Печорина". Это сходство с "Княжной Мими" было очевидно для читателей первого издания "Героя нашего времени" (1840 г.), в котором отсутствовало первое предисловие ко всему тексту романа.

Наконец, и в повести Лермонтова, и в повести Владимира Одоевского подчеркнут общий мотив: свет и все в нем происходящее подобны пьесе, разыгрываемой на театральной сцене. "Открываю великую тайну; слушайте: все, что ни делается в свете, делается для некоторого безымянного общества! Оно — партер; другие люди — сцена. Оно держит в руках и авторов, и музыкантов, и красавиц, и гениев, и героев. Оно ничего не боится — ни законов, ни правды, ни совести. Оно судит на жизнь и смерть и никогда не переменяет своих приговоров, если бы они и были противны рассудку. Членов сего общества вы легко можете узнать по следующим приметам: другие играют в карты, а они смотрят на игру; другие женятся, а они приезжают на свадьбу; другие пишут книги, а они критикуют; другие дают обед, а они судят о поваре; другие дерутся, а они читают реляции; другие танцуют, они становятся возле танцовщиков" — это пишет о свете автор "Княжны Мими". А вот известная реплика Печорина, сказанная по завершении дуэли с Грушницким: "Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва.

Все в один голос вскрикнули.

— Finita la comedia! [Комедия окончена! — А.Р.] — сказал я доктору".

Итак, все произошедшее именуется "комедией". А горная "площадка" напоминает театральную сцену, на которой совершается последний акт пьесы со смертельным исходом. Секунданты подобны зрителям: они никак не могут предотвратить кровавую развязку.

Различия мотива "события светской жизни, подобные театральному действу" в двух повестях очевидны. Для Одоевского режиссером и подлинным автором в театре высшего света являются законодатели светских мнений, сплетники и интриганы. Не случайно, среди эпизодических персонажей "Княжны Мими" есть гг. N и D. — действующие лица грибоедовской комедии "Горе от ума", первыми подхватившие клевету Софьи о сумасшествии Чацкого. Да и княжна Мими тоже упоминается в комедии Грибоедова: она один из ее внесценических персонажей. У Лермонтова в "Княжне Мери" автором и режиссером светского спектакля является Печорин, успешно отстраняющий от этой роли "дилетанта" и "эпигона" Грушницкого.

В соотнесенности "Княжны Мери" с "Княжной Мими" для Лермонтова были важны именно различия. Владимир Одоевский был одним из создателей канона светской повести. Воспитанная на светских повестях публика ждала, что в "Княжне Мери" будут соблюдены законы жанра, внешнее сходство двух произведений поддерживало такую уверенность. Нарушая читательские ожидания, Лермонтов придавал своей повести ощущение новизны и жизненности, "не-литературности". Раз в повести все происходит не совсем так или совсем не так, как в других повестях из жизни света, значит, автор следует не литературным моделям, но непредсказуемой правде самой действительности, — должен был решить читатель. Вместо дуэли, приводящей к гибели одного из соперников — бывших друзей поединок двух врагов, и прежде лишь внешне выказывавших приязнь к друг другу. Вместо страшного всевластия света власть одного человека, без труда побеждающего соперников и добивающегося поставленных целей. Но этот герой не лучше жестокого светского общества из повести Владимира Одоевского. "В несчастии хороших людей виновато плохое общество", — утверждал автор "Княжны Мими". "Бог весть, кто виноват в том, что человек, которого нельзя назвать хорошим, страдает, хотя общество никак не мешает ему", — отвечает Лермонтов. Владимир Одоевский объяснял несчастье персонажей внешними причинами. Лермонтов признавал воздействие света на характер героя. Воздействие, может статься, пагубное и решающее. Но в том, что Печорин страдает сейчас, "виноват" уже не свет, а этот самый характер, как-то названный самим Печориным "несносным". Светская повесть при всем значении переживаний и исповедей персонажей была скорее не психологична, а "увлекательно—сюжетна". В центре были не чувства персонажей, а неожиданный поворот событий. У Лермонтова наоборот. В какие бы опасные ситуации ни попадал Печорин, читатель из предисловия к его дневнику знает, что умрет он прозаически обыденно не от чеченской или казацкой пули, не от руки таинственной "ундины" или бывшего приятеля. Нет, он "просто" умрет на обратном пути из Персии. Загадочны и увлекательны в "Герое нашего времени" не сюжеты повестей — их авантюрность чисто внешняя. Загадочна душа Печорина, до конца остающаяся неясной не только читателям, но и самому герою.

Лермонтов создает свою повесть, нарушая традиции светской повести, но никогда не забывая о них. Новизна создается им благодаря "переворачиванию", "переписыванию наоборот" канонов этого жанра.

Из какой шинели вышел Грушницкий?

"Свет не простит естественности, свет не терпит свободы, свет оскорбляется сосредоточенной думой; он хочет, чтоб вы принадлежали только ему, чтоб только для него проматывали свое участие, свою жизнь, чтоб делили и рвали свою душу поровну за каждого... Заройте глубоко высокую мысль, притаите нежную страсть, если они мешают вам улыбнуться, рассмеяться или разгруститься по воле первого, кто подойдет. Свет растерзает вас, и он терзал княжну". Нет, эти строки не о княжне Мери, а о безымянной героине повести Н.Ф. Павлова "Ятаган"(1835). Это произведение было издано автором в 1835 г. в книге "Три повести", которая получила большую известность у читателей. Доброжелательно отозвался о "Трех повестях" Пушкин, достаточно высоко оценивший талант автора: "Три повести г.Павлова очень замечательны и имели успех вполне заслуженный. Они рассказаны с большим искусством, слогом, к которому не приучили нас наши записные романисты". Повести Павлова, конечно, были хорошо известны Лермонтову.

На некоторое сходство "Ятагана" и лермонтовской "Княжны Мери" обратил внимание поэт и литературный критик С.П. Шевырев в своей рецензии на "Героя нашего времени", опубликованной в журнале "Москвитянин" в 1841 г. Княжне, главной героине повести Лермонтова, Шевырев вынес суровый приговор: "<...> Княжна — произведение общества искусственного, в которой фантазия была раскрыта прежде сердца, которая заранее вообразила себе героя романа и хочет насильно воплотить его в каком-нибудь из своих обожателей. <...> В ней все природные чувства подавлены какою-то вредною мечтательностью, каким-то искусственным воспитанием. <...> Мы прощаем княжне и то, что она увлеклась в Грушницком его серою шинелью и занялась в нем мнимою жертвою гонений судьбы... Заметим мимоходом, что это черта не новая, взятая с другой княжны, нарисованной нам одним из лучших наших повествователей. Но в княжне Мери это проистекло едва ли из естественного чувства сострадания, которым, как перлом, может гордиться русская женщина... Нет, в княжне Мери это был порыв выисканного чувства..." ("Москвитянин". 1841. Ч. 1. Кн. 2. С. 525—526; статья переиздана в кн.: М. Ю. Лермонтов: Pro et contra. Личность и творчество Михаила Лермонтова в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. СПб., 2002. С. 87).

Оставим на совести критика незаслуженно строгую оценку лермонтовской героини. Она вызвана убежденностью, что все мысли и чувства княжны Мери — поверхностны, а сама она и подобные ей девушки высшего общества — не органическое явление русской жизни,а искусственное следствие западных литературных и культурных влияний. Но что же эта за княжна, так же, как и Мери, проникшаяся симпатией к молодому человеку в солдатской шинели. Это и есть героиня павловской повести "Ятаган".

История, рассказанная в "Ятагане", такова. Молодой человек Бронин произведен в корнеты — в первое офицерское звание (в кавалерийских войсках). Он безумно рад новому офицерскому мундиру: "О, как шел к нему кавалерийский мундир!.. как весело, как живо, как ребячески вертелся он перед зеркалом!.. <...> Как приятно рисовались шелковистые ресницы юноши, когда он опускал довольный взгляд на свои новые эполеты!" Бронин приезжает в деревню к матери и влюбляется в соседку—княжну. Его соперники — начальник Бронина, полковник, и некий адъютант. Пустячная обида приводит к дуэли между корнетом и адъютантом. На дуэли Бронин убил соперника наповал и был разжалован в солдаты. Он по-прежнему ездит к княжне, которая ему симпатизирует. Ей нравится необычное положение Бронина, участь страдальца (хотя под начальством все того же полковника ему служится весьма вольготно). "<...> По странной несообразности она украсила суровое звание Бронина всеми розами воображения, так что казалось, офицерский мундир только отнимет у него какую—нибудь прелесть, а ни одной не прибавит. <...>

В нем видела она не грубого солдата под серой шинелью: для нее это был солдат романсов, солдат, который при свете месяца стоит на часах и поет<...>; это был дезертир, юный, пугливый и свободный; увлекательно прелестный простотой своего распахнутого театрального мундира, с легко накинутой фуражкой, с едва наброшенным на шею платком; для нее это был человек, разжалованный не по обыкновенному ходу дел, но жертва зависти, гонений, человек, против которого вселенная сделала заговор, и княжна вступалась за него и взглядывала так гордо, так нежно, как будто столько любви у нее, что она может вознаградить за ненависть целого света.

<...>

Солдатский мундир так ей нравился, что однажды она спросила у Бронина: зачем ходит он во фраке?"

Однако любовь к солдатской шинели причудливо уживается в душе княжны с досадой, что он разжалован и утратил свое прежнее положение в обществе. Полковник, обнаружив в Бронине опасного соперника в своих планах жениться на княжне, начинает тиранить разжалованного корнета, но вскоре спохватывается и предоставляет ему прежнюю свободу. Бронин получает прощение из Петербурга, но известие об этом не может удержать его сводящей с ума жажды отомстить. Бронин убивает полковника ударом ятагана и сам умирает после жестокого наказания розгами.

Княжна Мери, подобно героине "Ятагана", симпатизирует Грушницкому, видя в нем страдальца. В этом ее убеждает солдатская шинель, которую он носит. Печорин прав, когда язвительно замечает Грушницкому: "<...> солдатская шинель в глазах всякой чувствительной барышни делает тебя героем, страдальцем". Доктор Вернер сообщает Печорину: "Княжна сказала, что она уверена, что этот молодой человек в солдатской шинели разжалован в солдаты за дуэль. Княжна разочарована, узнав от Печорина, что Грушницкий на самом деле юнкер, а не разжалованный офицер, как она полагала.

Но история солдатской шинели Грушницкого вовсе не похожа на историю солдатской шинели Бронина. Солдатская шинель Грушницкого — эффектная одежда, призванная вызвать к нему в обществе интерес и сострадание. Грушницкий носит ее добровольно, и она является неким подобием театрального костюма в том жизненном спектакле, который разыгрывает этот персонаж. "Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким-то тайным страданиям, что он сам почти в этом уверился. Оттого-то он так гордо носит свою толстую солдатскую шинель" — иронизирует Печорин. Но, получив офицерское звание, Грушницкий безумно радуется новому мундиру: "<...> Сколько надежд придали мне эполеты... О, эполеты, эполеты! ваши звездочки, путеводительные звездочки... Нет! я теперь совершенно счастлив".

Офицерский мундир становится его новым театральным костюмом, в котором он спешит появиться на балу. Вот его портрет, принадлежащий Печорину: "За полчаса до бала явился ко мне Грушницкий в полном сиянии армейского мундира. К третьей пуговице пристегнута была бронзовая цепочка, на которой висел двойной лорнет, эполеты неимоверной величины были загнуты кверху, в виде крылышек амура; сапоги его скрыпели, в левой руке держал он коричневые лайковые перчатки и фуражку, а правою взбивал ежеминутно в мелкие кудри завитой хохол; самодовольствие и вместе некоторая неуверенность изображались на его лице; его праздничная наружность, его гордая походка заставили бы меня расхохотаться, если б это было согласно с моими намерениями".

Между тем Бронин из повести Павлова вынужден носить солдатскую шинель, когда находится на службе. Княжна преувеличивает меру его страдальчества. Но все же он действительно разжалован в рядовые. Стало расхожим утверждение, что Грушницкий — сниженный, пародийный двойник Печорина. Но на фоне павловской повести, в сравнении с Брониным, он воспринимается прежде всего как подражатель этому павловскому персонажу, строящий свое поведение по готовой литературной модели. Влюбленность Бронина в офицерский мундир изображается Павловым с иронией, любовь Грушницкого к такому мундиру описана Лермонтовым саркастически. Ведь Бронин прежде не драпировался в "толстую солдатскую шинель".

Кстати, и солдатское обмундирование Грушницкого и Бронина разное. Мундир Бронина сшит не из солдатского толстого сукна, а из более тонкой ткани: "Полковник <...> шутливо заметил, что сукно на мундире у солдата слишком тонко<...>". Грушницкий же носит настоящую солдатскую шинель из толстого сукна. На первый взгляд, именно солдатский мундир Бронина, а не шинель Грушницкого выглядит как театральный костюм. Но Бронин и не стремится, в отличие от Грушницкого, выдать себя за солдата. Иначе у Лермонтова: даже настоящая солдатская шинель, будучи надета Грушницким, превращается в шинель бутафорскую.

Исследователи неоднократно отмечали, что Грушницкий — пародия на экзальтированных персонажей Бестужева—Марлинского. Но Грушницкий — также и своего рода сниженный двойник павловского Бронина. А как же соотносятся княжна из "Ятагана" и княжна Мери? Когда Шевырев заметил, что интерес княжны Мери к солдатской шинели встречался прежде у героини другой повести, он нимало не хотел упрекнуть Лермонтова в плагиате. (Между прочим, невзирая на сильную антипатию Шевырева к Печорину, роман Лермонтова критик оценил очень высоко.) Шевырев хотел сказать другое: что поведение княжны Мери вторично, вызвано подражанием литературным героям. Или — что и Павлов, и Лермонтов точно подметили одни и те же особенности душевного мира девушки из высшего общества. Но действительно ли княжна Мери в своем отношении к окружающим просто следует готовым литературным моделям? Такое толкование возможно, но или не обязательно, или неполно. Мери искренне сострадает раненому Грушницкому, поднимая его упавший стакан. И в интересе к нему, якобы разжалованному в солдаты, может скрываться не только дань романтической литературной моде, но и искреннее участие. Ведь и княжна из повести Павлова, симпатизирующая разжалованному Бронину, тоже, в конечном счете, следует романтической литературной модели, которая побуждала сочувствовать несчастным гонимым страдальцам и любить их. Но Павлов ставит под сомнение лишь глубину, а не искренность чувств княжны.

"Бронинские" черты можно найти и в образе Печорина. Причем, в отличие от случая с Грушницким, они не придают образу центрального персонажа пародийных красок. "Ятаган" открывается портретом Бронина в новом офицерском мундире. А вот первое знакомство читателя с Печориным. "Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький<...>", — рассказывает о первой встрече с Печориным Максим Максимыч в повести "Бэла". Бронин имел звание корнета (низшее офицерское звание в кавалерии), Печорин — прапорщик (низшее офицерское звание в пехотных войсках). Оба персонажа подверглись наказанию. Печорин переведен на Кавказ за некую "историю" (ею могло быть и участие в какой-то дуэли). Возможно, что затем и в крепость к Максиму Максимычу Печорин был также переведен в наказание, за убийство Грушницкого на поединке. Бронин за убийство противника на поединке разжалован в рядовые. Княжна из повести Павлова надеется, что Бронин будет прощен и она выйдет за него замуж с согласия отца. И мать Мери, княгиня Лиговская, лелеет надежду, что положение Печорина, над которым после дуэли с Грушницким сгущаются тучи, выправится. Но она и сейчас готова благословить дочь на брак с Григорием Александровичем: "Послушайте, вы, может быть, думаете, что я ищу чинов, огромного богатства, — разуверьтесь! я хочу только счастья дочери. Ваше теперешнее положение незавидно, — но оно может поправиться, — вы имеете состояние, вас любит дочь моя, она воспитана так, что составит счастие мужа, — я богата, она у меня одна..."

Разжалование Бронина в солдаты — препятствие для брака с княжною. Перед Печориным таких препятствий нет, он сам не хочет жениться на Мери, которую не любит. Его злоключения не столь серьезны, как несчастье корнета из повести Павлова. Павлов изображает исключительные обстоятельства, хотя и создает правдоподобные, жизненные характеры. Пушкин в рецензии на его книгу "Три повести" заметил про "Ятаган", что "занимательность этой повести не извиняет несообразности. Развязка несбыточна или по крайней мере есть анахронизм" (он подразумевал наказание розгами разжалованного в рядовые офицера). Трагедия Бронина — следствие стечения обстоятельств или злой воли рока. Сложись они иначе, бедный корнет был бы счастлив. Сам Бронин — вовсе не разочарованный герой. Горе Печорина — в разочаровании, в утрате смысла жизни. Он обычно побеждает обстоятельства и добивается поставленных целей. Но это не приносит Печорину счастья.

Основное отличие "Княжны Мери" от "Ятагана" заключается в отказе Лермонтова от ультраромантических сюжетных ходов павловской повести. В "Ятагане" таковы три насильственные смерти: адъютанта на дуэли, полковника, убитого ятаганом Бронина, и самого Бронина, забитого до смерти розгами. Таков и сам роковой ятаган — семейная реликвия Брониных, который вызывает у княжны зловещие предчувствия, опрометчиво отвергаемые корнетом.

У Лермонтова все прозаичнее, проще. В повести "Фаталист", завершающей роман "Герой нашего времени", изображается, как и в "Ятагане", смерть офицера, Вулича, зарубленного шашкой. Причем эта смерть предугадана Печориным. Но Вулич, в противоположность полковнику из повести Павлова, жертва не жестокой мести, а слепого случая или, может быть, рока: его ни за что ни про что убивает пьяный казак, с которым офицер имел неосторожность заговорить.

Как сделан поединок

Редкая светская повесть не обходится без дуэли, — иногда предполагаемой, но предотвращенной, но часто состоявшейся. Дуэль обычно изображается как кровавый и бессмысленный условный ритуал. Персонаж, убивший соперника на дуэли, или одержим неправедным, злым мстительным чувством, или является холодным жестокосердным "игроком" — бретером, которому нравится подвергать соперника смертельному испытанию. Персонаж повести Александра Бестужева-Марлинского "Роман в семи письмах"(1823) вызывает на дуэль благородного и чувствительного Эраста только за то, что Эраст, а не он понравился девушке. "Нет, я не из тех людей, над которыми смеются безнаказанно. Мне кровавыми слезами заплатит она за обман, если сбудутся мои подозрения... и соперник мой скорее обручится с смертною пулею, чем с Аделью. Но меня спросят, какое право имею я требовать отчета в склонностях Адели? Какие обязанности имеет она быть мне верною?.. О, конечно, никаких, если дело идет о наружных приличиях; но все возможные, все священнейшие, если добровольное слово есть закон для душ благородных. <...>

Но если она в самом деле любит его? Тем хуже для них: я ли потерплю, чтобы он с усмешкою повел под венец ту, в которой любил я жизнь? <...> Я или он должен кровию своею связать союз соперника с Аделью, — далее что будет, то будет, но во всяком случае лучше жить памятью мести, чем иссыхать от мук ревности", — такими чувствами одержим бестужевский персонаж накануне дуэли.

Он убивает соперника (сцена дуэли описана с кровавыми и мелодраматическими подробностями) и терзается раскаянием: "Я убил его, убил этого благородного, великодушного человека! <...> Я видел, как Эраст вздрогнул... Когда пронесло дым — он уже лежал на снегу, и хлынувшая из раны кровь, шипя, в нем застывала. Удалите, удалите от глаз моих эту картину, сдвиньте с сердца о ней воспоминание! Я кинулся к нему... он отходил... взглянул на меня без гнева, подал мне руку, прижал к устам ленту, которая навязана была у него на руке, — это был пояс Адели. "Адель!.." — произнес он тихо, и свет выкатился из очей — слушаем... пульс молчит; подносим к устам сабельную полосу — нет следов дыхания: он умер!

<...> День проходит в угрызениях совести; ночь населяет темноту страшилищами и... поверишь ли, друг, каждый стук, каждый оклик часового заставляют меня вздрагивать. <...> Засыпаю ль — и ужасные грезы волнуют сердце: роковой выстрел звучит, смертное стенание раздирает слух мой; то опять шепчущая тишина, то вдруг похоронное пение, надо мной стук заступа, мне душно, я вдыхаю могильную пыль... гробовая доска давит грудь... червяк ползет по лицу... "Га!" — вскакиваю, и капли холодного пота мне чудятся каплями крови... О, кто избавит убийцу ненавистной жизни! Для чего мы не на войне... для чего не расстреляют меня!"

Другая версия дуэли как сюжетного мотива содержится в повести хорошей знакомой Лермонтова и Владимира Одоевского графини Е.П. Ростопчиной "Поединок"(1838). Полковник Валевич не может и слышать о дуэлях и решительно останавливает молодого офицера: " — Поединок... Безумец! <...> Тебе пролить кровь товарища, кровь друга... потом... Знаете ли вы, что такое угрызение совести, совести неумолимой, неусыпной совести?.. Понимаешь ли ты, что можно целые годы, целую жизнь протомиться под бременем совести, запятнанной преступлением?" Поединок для Валевича — проявление "язвы Средних веков", дуэли порождены "ложными понятиями о чести" и противоречат "всем правилам нравственности, справедливости и человеколюбия".

На совести у Валевича лежит убийство, совершенное на поединке. Валевич узнал тайну платонической, невинной любви замужней Юлии и Алексея Дольского. Одержимый тщеславием, но не любовью, Валевич решает покорить добродетельную и прекрасную Юлию. Когда ему это не удается, Валевич предъявляет товарищам в присутствии Дольского случайно оброненные Юлией перчатку и платок с ее инициалами. Он говорит, что эти предметы принадлежат его любовнице и готовится назвать имя дамы. Дольский останавливает Валевича, вызывая его на дуэль. Соперники стреляются до смертельного исхода, после первых выстрелов оба были легко ранены, при втором обмене выстрелами Валевич был вновь ранен, а его соперник убит. "В одно мгновение вся гнусность моего поступка, моего обмана, моего умышленного, постоянного преследования — весь ужас убийства, все предстало моей мысли. Досада, зависть, ненависть, самолюбие — все сгинуло, все рушилось, жгучий укор, жестокое раскаяние пронзили мою душу. Совесть воскресла, застонала — она ропщет и теперь, когда девять лет прошли над роковым событием...", — так вспоминает об дуэли Валевич. Умирая, Дольский прощает своего убийцу.

В "Поединке" Ростопчиной присутствует также мистический мотив: когда Дольский был еще ребенком, цыганка-ворожея гадала о его судьбе, и оказалось, что Алексея ждет смерть на дуэли. Мать взяла с сына клятву никогда не участвовать в поединках. Но он нарушил ее, вступившись за честь Юлии, и был убит.

И у Бестужева-Марлинского, и у Ростопчиной неблагородный и жестокий убийца противопоставлен убитому им сопернику, честному и чистому, который был вынужден стреляться. Убийца горько раскаивается в совершенном. В обоих повестях поединок связан с любовью одного или обоих дуэлянтов к женщине. В "Романе в семи письмах" к дуэли приводит любовный конфликт, в "Поединке" — тщеславие и зависть Валевича. Но и здесь важна роль женщины. В "Княжне Мери" конфликт между Печориным и Грушницким имеет иную природу. Это борьба двух самолюбий, двух воль. И лишь частично она объясняется желанием обоих соперников добиться внимания княжны. И Грушницкий, и Печорин к этому стремятся. Но нет никаких признаков, что чувство Грушницкого к Мери — это любовь. А его противник Мери не любит и влюбляет ее в себя, желая показать свою власть над чужой душой и досадить Грушницкому. "<...> Встреча Печорина с Мери и искание ее любви были скорее главным приемом его борьбы с Грушницким, чем проявлением зарождающегося, еще неосознанного чувства любви к ней. <...>

С Мери связана у Печорина не любовь, как с Верой и не страстное увлечение, как с Бэлой, — с Мери связан у него один из тех опасных опытов освоения женского сердца, которых было в жизни у него так много и которые, в конце концов, так ему прискучили. Встретив со стороны Мери серьезное чувство, Печорин прервал этот опыт, — как прервал бы такой опытсо всякой другой девушкой, в которой нашел бы такой же серьезный отклик, как у Мери" — так пишет об отношении Печорина к Мери С.Н.Дурылин в своей книге " "Герой нашего времени" М.Ю.Лермонтова" (М., 1940. С. 159).

Обоими лермонтовскими персонажами — Печориным и Грушницким — движет отнюдь не безумная ревность, толкнувшая героя Бестужева-Марлинского на поединок с несчастным Эрастом. Поводом к дуэли оказывается сплетня Грушницкого, что княжна ночью принимала у себя любовника. Внешне вызов Печорина выглядит как заступничество за оклеветанную княжну: " — Прошу вас, <...> прошу вас сейчас же отказаться от ваших слов; вы очень хорошо знаете, что это выдумка. Я не думаю, чтобы равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение". Так все случившееся воспринимают муж Веры, случайно ставший очевидцем сцены вызова на дуэль, и княгиня Литовская. Но сплетня Грушницкого — только повод: дуэль была неизбежной, ибо столкнулись две воли, два самолюбия, и ни один из соперников не желал уступить другому. Лишь на поверхностный взгляд Печорин чуть похож на Дольского. Именно он, а не Грушницкий принес княжне страдания, и она оказалась разменной монетой в жестокой и изощренной игре главного героя. Нимало не похож на благородного героя "Поединка" и Грушницкий, пытающий ославить княжну и готовый совершить подлость, злонамеренное убийство в чистом виде: участвовать в дуэли, зная, что заряжен будет только его пистолет, а Печорину будет вручено оружие без пули. Второго Дольского в "Княжне Мери" нет, но оба дуэлянта напоминают нераскаявшегося Валевича. Но Грушницкий, в противоположность платоническому возлюбленному Юлии, не прощает перед смертью убийцу: "Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места...". А Печорин не раскаивается в убийстве Грушницкого. Его реакция подчеркнуто бесстрастна: "Я пожал плечами и раскланялся с секундантами Грушницкого". Если некая "история", за которую Печорин был переведен на Кавказ, это тоже дуэль, то в таком случае на совести Печорина до поединка с Грушницким, возможно, уже была одна смерть, но это не остановило его от нового выстрела. (В первоначальном варианте текста лермонтовской повести доктор Вернер сообщал Печорину: "Княгиня мне стала рассказывать о какой-то дуэли", в которой участвовал главный герой романа до перевода на Кавказ.)

В описании дуэли (которое, напомним, принадлежит Печорину!) отсутствуют кровавые, отталкивающие детали, подчеркнутые в повестях Бестужева-Марлинского и Ростопчиной. Еще раз приведу эти строки: "Я выстрелил...

Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва". Страшная сцена ранения и падения Грушницкого в пропасть скрыта за пеленой пистолетного дыма. В повести Бестужева-Марлинского после того как дым рассеивается, мы видим Эраста, лежащего в агонии на окровавленном снегу. В "Княжне Мери" смерть Грушницкого не изображается.

Нет в "Княжне Мери" и мистических, таинственных мотивов, играющих такую важную роль в "Поединке" Ростопчиной. Правда, Печорин заранее предчувствует, что он и Грушницкий столкнутся "когда-нибудь <...> на узкой дороге" и что "одному из нас не сдобровать". И эти слова — устойчивый речевой оборот, фразеологизм — сбываются почти буквально: дуэль происходит на тесной, узкой горной площадке. Но в этом предчувствии, не требующем особой проницательности, нет ничего мистического. Княжна Мери говорит о Печорине, что он "хуже убийцы". И эти слова оказываются своеобразным пророчеством, но невольным: княжна, произнося их, отнюдь не хотела быть пророчицей. Нет в повести Лермонтова ни окровавленной пули, которая висит на стене у Валевича, напоминая об убийстве Дольского. Ни "лампады, выделанной из человеческого черепа", горящей днем и ночью на столе Валевича. Мистические мотивы есть в другой повести из "Героя нашего времени", в "Фаталисте", фамилия одного из персонажей которой, Вулича, может быть, не случайно созвучна фамилии героя "Поединка". Но и там явной, "демонстративной" мистики нет, а вопрос о существовании судьбы остается нерешенным.

Каков же смысл этих внешних совпадений и этих глубинных различий между "Романом в семи письмах", "Поединком" и "Княжной Мери"? Очевидно, что Лермонтов отказывается от романтических сюжетных ходов, и этот отказ должен восприниматься читателем как свидетельство жизненности, правдоподобия и вместе с тем неожиданности, новизны "Княжны Мери". История дуэли Печорина и Грушницкого в сравнении с сюжетами повестей Бестужева—Марлинского и Ростопчиной прозаична, обыденна. Но вместе с тем Печорин, не способный к раскаянию и действующий не под влиянием аффекта, а холодного рассудка, рядом с персонажем "Романа в семи письмах" и с полковником Валевичем из "Поединка" обнаруживает всю силу зла, демонизма, живущую в своей душе. Изображенный не романтическими художественными средствами, Печорин в этом отношении "романтичнее" и мелодраматического персонажа Бестужева—Марлинского, и таинственного героя повести Ростопчиной.

Итак, соотнесенность "Княжны Мери" со светскими повестями 1820—1830-х гг. приоткрывает в лермонтовской повести новые грани смысла. Так проявляются и ее укорененность в литературной традиции, и новизна, оригинальность произведения, занимающего центральное место в композиции романа "Герой нашего времени".

Список литературы

Для подготовки данной применялись материалы сети Интернет из общего доступа