Развитие новой устной поэзии

Развитие новой устной поэзии

Б. Розенфельд

1. XVIII век как переходный период в истории устной поэзии.

Устная поэзия с конца XVIII до середины XIX в. — XVIII в. представляет собою один из наиболее сложных и в то же время наименее изученных в истории устной поэзии периодов. Появляющиеся за последние годы публикации и работы по фольклору XVIII в. постепенно раскрывают его многообразный состав, в котором, с одной стороны, продолжаются еще старые линии, а с другой — наблюдаются качественно новые явления. Эти последние определяются целым рядом моментов; возникновением больших мануфактур (на основе еще крепостного труда), ростом крестьянского движения, вылившегося в пугачевское восстание, развитием в городе «третьего сословия», в частности — мещанства и т. д. Отсюда — переходный характер устнопоэтического процесса в XVIII в. Новые явления носят, правда, еще зачаточный характер, те тенденции, которые здесь зародились, получили вполне отчетливое развитие с конца XVIII и в XIX вв. Но все же на фоне старинной крестьянской поэзии эти зачаточные явления — лирика фабрично-заводских рабочих, крестьянская сатира, мещанский романс и пр. — выделяются отчетливо и своеобразно. Вместе с тем, указанный переходный характер фольклора XVIII в. сказывается и в своеобразном соотношении устной поэзии и литературы в этот период. Если связь между устной поэзией и литературой весьма тесна с самого начала возникновения письменности, то со второй половины XVIII в. граница между ними становится, говоря по существу, совершенно условной. Явления, по своему характеру явно родственные устной поэзии — крестьянской, мещанской, — проникают в литературу (крестьянские сатирические сказки о деревнях Камкине и Киселихе, противокрепостнический, крестьянский «Плач холопов», солдатские стихи и пр.), и обратно — устная поэзия испытывает интенсивное влияние литературы, энергично пополняет свой репертуар произведениями письменности, которые сами опять-таки представляют стилизацию устного (крестьянского) творчества (песни Мерзлякова, Нелединского-Мелецкого, Дельвига и др.). Более тесная связь устной и письменной поэзии сказывается в лубочной литературе. В поэзии дворянства, достигшего высшей точки своего исторического и культурного развития, устное творчество отошло на задний план. Но в творчестве крестьянства оно продолжало играть огромную роль. Наконец различный удельный вес имела устная поэзия в творчестве разных городских групп, — несомненно большим он был в творчестве мещанства.

Содержание устнопоэтического процесса данного периода, как и процесса литературного, определялось в конечном счете зарождением и развитием капиталистических отношений в недрах феодального общества. В крестьянской поэзии начинается процесс ломки старых традиций, разложение старой поэтики и формирование новой, хотя наследие старой поэзии продолжает сохраняться, в значительной своей части даже не получая коренной переработки (предпосылкой этому служит сначала наличие феодальных отношений, а затем — упорное сохранение пережитков феодализма вплоть до Великой социалистической революции). Однако поскольку процесс создания старого традиционного стиля уже закончился, его сохраняющаяся продукция становится уже по существу лишь составной частью крестьянского репертуара данного и последующих периодов, подвергаясь все же даже и без переработки по существу изменениям в отдельных деталях. Однако наряду с этим мы наблюдаем и коренную переработку наследия прошлого, определявшуюся социально-историческими условиями данного времени. И наконец создаются совершенно новые произведения, стиль которых характеризуется ростом реалистических тенденции и отталкиванием от традиционных принципов творчества.

Зарождение промышленного капитализма и загнивание феодально-крепостнического строя обостряли классовую борьбу крестьянства против помещиков. Отсюда усиление антикрепостнических тенденции в крестьянской поэзии, проявляющееся прежде всего в развитии сатирической струи в ней. Сатира данной эпохи освобождается от тех традиционных ситуаций, фабул и схем, которые были характерны ранее. Полнее всего эта тенденция выражается в бытовой сказке, обличающей паразитическую сущность эксплоататорских классов. Накопленная веками классовая ненависть крестьянина к помещику, к попу делала его сатиру напряженной, острой и меткой, но вместе с тем узость кругозора крестьянина определяла бытовой характер образного отражения действительности. Ведущий жанр в крестьянском стиле данного времени, бытовая сатирическая сказка, охватывал взаимоотношения крестьянина с барином-помещиком, с попом, с купцом, а также и все углубляющееся противоречие между бедняком и богачом. Процесс расслоения крестьянства впрочем получает отражение не только в мотиве «богатого и бедного братьев» (который несомненно традиционен, но в данный период приобретает особую остроту), но и в характере разработки тем «мужик и барин», «мужик и поп» и т. д. Если для экономически маломощной части крестьянства характерен мотив мести барину (или попу) в той или иной форме — за его жестокость, самодурство, издевательство («Сердитая барыня», «Разбойник Тришка-сибиряк», «Барин и собака» и мн. др.), то для сказок кулацкого происхождения типичен мотив наживы мужика за счет глупости и непрактичности барина («Мужик и барин», «Старичок Осип и три попа» и др.). Это не значит впрочем, что крестьянину-бедняку чужды собственнические мотивы.

По своему жанровому характеру сатирические сказки данного периода — типичные новеллы. В противоположность сюжетному строению чудесной сказки в основе сюжета бытовой сатирической сказки-новеллы лежит единое, последовательно развивающееся событие. Сюжет сказки-новеллы остро динамичен, ее композиция закончена, лишена схематической расчлененности на составные звенья, характерной для фантастических сказок. Отсутствуют в сказках этого стиля (в их наиболее типических образцах) общие места и мотивы, легко переносимые из одного сюжета в другой («Пир на весь мир» и пр.). Каждый сюжет носит гораздо более индивидуальный характер. Установка на передачу определенною якобы фактического события приводит к отсутствию трафаретных зачинов, концовок, повествовательных формул. Концовка приобретает специфически новеллистический характер, будучи связана с конкретным содержанием именно данного рассказа (такова концовка напр. в сказке «Барин и мужик», рассказывающей о том, как мужик продал барину овцу, уверив его, что она умеет ловить волков; барин спрашивает кучера, нашедшего разорванную волками овцу: «Не видал ли чего?» — «„Ах, сударь, хороша овца! Вся изодралась, а волкам не поддалась!“ Мужик три сотенки получил, сидит теперь, барину сказочки рассказывает, а три сотенки в кармане лежат». Ср. с этим такие традиционные концовки чудесных сказок, как «Сказке конец — мне меду корец» и т. п.). Наконец в языке такой сказки нет готовых формул, одинаково применяющихся в текстах различных сюжетов и носящих орнаментальный характер. Язык бытовой сказки близок к обычной практической речи, и каждый отдельный прием здесь связан с содержанием данной сказки, его достоинство — в меткой характеристике ситуации, индивидуальной для данного сюжета («Хороша овца! Вся изодралась, а волкам не поддалась»). Бытовой сатирической сказке присуща большая действенность: она ярка, хлестка, бьет не в бровь, а в глаз. Их художественный принцип — принцип плаката-карикатуры, отбрасывающего детали, но подчеркивающего основное, путем нарушения внешних пропорций раскрывающего истинную сущность явления («Барин и собака», «Мужик и барин», «Тришка-сибиряк», «Добрый поп», «Поп и работник» и др.). В этом — основание того факта, что к такой сказке обращались крупнейшие художники, — достаточно указать на Пушкина, особенно на Салтыкова-Щедрина. В известной мере использовал приемы крестьянской сатирической сказки Д. Бедный.

Положительное социальное значение сатирической сказки в ходе классовой борьбы было ограничено проявлением в ней крестьянского индивидуализма, благодаря которому конфликт социального порядка она обычно разрешает в плане индивидуальном. Любая из этих сказок оканчивается или наживой за счет барина (или попа) данного мужика или отместкой именно данному барину, попу и т. д. («Вороватый мужик», «Как поп работника морил» и пр.). Эта отрицательная сторона понятно сильнее и раньше давала себя чувствовать в кулацких сказках («Барин и мужик» и т. п.), чем в сказках эксплоатируемых масс крестьянства (таких напр., как «Разбойник Тришка-сибиряк»).

Фантастическая сказка в рассматриваемый период продолжала не только сохраняться, но и трансформировалась, вовлекая новые мотивы из лубочной литературы, приближаясь к последней по общему своему характеру (ср. напр.: М. К. Азадовский, Сказки из разных мест Сибири, № 15, 16 и т. п.). Но ведущую роль играла конечно не эта деформирующаяся фантастическая сказка, а сказка сатирическая.

В системе жанров крестьянской поэзии данного периода наиболее близкими к сатирической сказке по характеру и функции являются антипомещичьи и антипоповские пословицы и поговорки. Здесь то же обличение паразитической сущности помещика и попа, выражение насмешки и гнева по отношению к ним, что и в сказке («Душа божья, тело царское, а спина барская», «Хвали рожь в стогу, а барина в гробу», и пр.). Не менее ярко, чем в сказках, отражается в пословицах процесс разложения феодально-крепостнического хозяйства, выдвижение кулачества и т. д. («Не шей дубленой шубы — оброку прибавят» и т. п.). К этой же линии крестьянского фольклора примыкают и «народные драмы» этого времени — «Лодка», «Барин», «Голый барин», — в значительной мере повторяющие мотивы и ситуации сатирической сказки (см. «Драма народная»).

Процесс, параллельный тому, что мы видели в сказках, происходит и в области лирического творчества крестьянства (и его пролетаризирующихся групп). И здесь — ломка традиционной поэтики в связи с новым тематико-идеологическим содержанием, обусловленным социальными процессами данного, времени. Реалистическая тенденция, ведущая к «снижению» старого стиля традиционной крестьянской лирики, проявляется здесь не менее определенно, чем в области сказки. В песнях, наиболее характерных для этого времени, мы не найдем как системы поэтических средств ни традиционной образной символики, ни схематической расчлененности композиции, ни стилистической орнаментальности. Жизнь крестьянина, дворового, солдата, пролетаризирующегося крестьянского парня, ушедшего в город на заработки, правдиво и безыскусственно рассказывается здесь самым простым языком, показывается в реальных бытовых картинках, компанующихся вне какой бы то ни было готовой схемы. Ср. с упоминавшимися выше песнями («Не шуми ты, мати, зеленая дубравушка», «За лесом, лесом...» и др.) таким как «Уж мы сядем, посядем», «Я такой был раскрасавчик» (Соболевский, т. VI, № 550) и т. п.

Впрочем такого рода песни не исчерпывают всего лирического творчества крестьянства и его пролетаризирующихся групп данного периода. Значительная часть лирики этого стиля менее резко порывает с традициями прошлого и в то же время теснее связывается, как было сказано, с влияниями книжной поэзии — дворянской и мещанской. Тот же в конечном счете процесс (рост капиталистических тенденций), который служил предпосылкой интереса дворянства к крестьянской поэзии, обусловил усиление «городских» влияний на крестьянство. Частью непосредственно от дворянства, частью через посредствующее звено — через мещанство — крестьянский репертуар усваивал стилизованные песни (Дельвиг, Нелединский-Мелецкий, Мерзляков и др.), обнаруживал влияние их поэтики. Будучи посвящена гл. обр. любовной тематике, эта лирика носит более сентиментальный характер, традиционные образы «молодца» и «девицы» приобретают здесь черты манерности, в поэтическом словаре наряду с архаизмами встречаем новые элементы (см. напр.: Соболевский, Великорусские народные песни, т. III, №№ 304 и сл., 348 и сл., 342, 428, 438, 444, 458 и сл., т. II, № 95 и др.).

Эта вторая линия крестьянской лирики как на этом этапе, так и в последующее время тесно соприкасалась с мещанской песней. С ней связаны такие характерные явления следующего периода, как тексты кадрилей, «жестокий романс», отчасти — частушка. Судьба первой линии тесно связана с процессом пролетаризации крестьянства и ведет далее к устному творчеству пролетарских масс того периода, когда рабочий класс превращается из класса в себе в класс для себя. Этот процесс в его различных этапах весьма отчетливо вырисовывается в устнопоэтическом творчестве фабрично-заводских масс. В этом отношении характерны песни, отразившие положение предпролетариата мануфактурных производств (песня «Вы леса ль мои лесочки», в которой упоминаются мануфактурные «светелки», песня рабочих ярославской большой мануфактуры 40—50-х гг. XVIII в. и т. д.). Для начального этапа характерны «патриархальная» форма взаимоотношений с хозяином, тяга в город, надежда на заработки и отталкивание от деревни: деревня рисуется отрицательными красками («Деревенская работа — Одна скука и забота»), город привлекает возможностью заработка и развлечений. Надежды однако не оправдываются: молодец оказывается без денег. Сначала неудача объясняется неустойчивостью перед соблазнами города. Но затем сознание поднимается до более правильного понимания, — возникает тема эксплоатации, тема ненависти к капиталисту, первоначально весьма примитивной трактовке и без понимания необходимости организованной борьбы (см. «Слава богу, наш хозяин», «По Вижаю, по реке» и др.). Лишь в дальнейшем осознается правильный путь, путь революционной борьбы против буржуазии, но об этих мотивах правильнее будет говорить при рассмотрении следующего периода.

Так. обр. развитие реалистических и сатирических тенденций мы наблюдаем в сказке, в пословице и песне, в народной драме, в лирической песне.

Весьма существенную роль в формировании нового лирического репертуара, а частью и лирического стиля крестьянства данного периода играло творчество городской буржуазии, особенно мелкой городской буржуазии — мещанства. Творчество мещанства было промежуточным звеном между творчеством деревни (крестьянства) и «города» (дворянской литературой). Если, как сказано выше, дворянская поэзия проявляет в определенный период тяготение к «снижению», к «опрощению» в своих романсах, стилизующих крестьянскую песню, то творчество мещанства идет в обратном направлении, что обусловлено самим процессом формирования этой группы, рекрутировавшийся в значительной мере из складывающихся кулацких слоев крестьянства. «Двойственность элементов стилевой ткани, обусловленная восхождением от основ крестьянской песенной поэзии к „барской“ книжной лирике», является, по выводам П. М. Соболева, характерной особенностью поэзии городского мещанства данной эпохи.

Специфика мещанского творчества и отличие его как от крестьянского, так и от дворянского стилей очевидна. Это однако не исключало усвоения мещанством значительного числа романсов, созданных поэтами-дворянами в духе крестьянской песни, а частью и иного характера. Таковы «Выйду я на реченьку» Ю. А. Нелединского-Мелецкого, «Стонет сизый голубочек» И. И. Дмитриева, «Среди долины ровныя» А. Ф. Мерзлякова, «Голова ль моя, головушка» А. А. Дельвига, «Под вечер, осенью ненастной», «Черная шаль» Пушкина и мн. др. В устный репертуар городского мещанства попадают и соответствующие произведения мелкобуржуазных поэтов (таковы напр. песни Н. Г. Цыганова «Не шей ты мне, матушка...», «По полю, полю чистому» и др.).

Со стороны тематической мы находим здесь преобладание любовных мотивов в вульгарно-жеманной, сентиментальной или в мелодраматической трактовке, определившей преобладание в мещанском стиле так наз. «жестокого романса». Жанр этот зародился уже в рассматриваемый период, но наиболее яркое выражение получил в следующем. В таком же сентиментальном и мелодраматическом духе обрабатывало мещанство и фантастические сказки как в устной традиции, так и в лубочной литературе.

2. Устная поэзия с середины XIX в. до великой социалистической революции.

Огромные социальные сдвиги, осуществившиеся во второй половине XIX в., получили весьма определенное выявление в крестьянской устной поэзии, особенно с 80-90-х гг. Все большая связь с городом служила предпосылкой для усиления городских влияний. На этой основе прежде всего растет проникновение в крестьянство мещанской устной поэзии — «жестоких романсов», текстов кадрилей вместе о танцами и т. п. Однако было бы неверным определить все устное творчество крестьянства данного времени этими влияниями. В результате производившегося искусственного отбора собирателями и цензурой мы получаем далеко неполное представление о несомненном проявлении в области устной поэзии крестьянства революционного руководства пролетариата и о проникновении в крестьянский репертуар произведении революционной поэзии. Кроме этого крестьянство давало собственную продукцию, независимую от каких бы то ни было творческих влияний. В этом отношении надо на первый план поставить ведущий жанр крестьянского устнопоэтического творчества этого времени — частушку . Строго говоря, форма коротенькой песенки, какую мы находим в частушке, возникла впервые не в данный момент. Это вообще — весьма распространенная форма. Но в то время как раньше в русской крестьянской поэзии она известна была в единичных образцах, теперь она вылилась в определенный жанр — жанр частушки, быстро завоевавший первенствующее место. Начало этого необычайного по интенсивности роста частушки падает на 80-е гг. XIX в. Ошибочное мнение о фабрично-заводском происхождении частушки имеет в себе то зерно истины, что, будучи изначально деревенской, частушка начала расти несомненно в результате проникновения в деревню капиталистических отношении, ломавших исконный социально-бытовой уклад патриархального крестьянства, а затем уже проникла и в город. Рост частушки объясняется потребностью найти жанровую форму, отвечающую новым явлениям и темпам жизни, новым переживаниям. Частушка несомненно — новый этап в росте реалистических тенденций в крестьянском творчестве, но характер реализма частушки носит несколько импрессионистический оттенок. Примечательно, что частушка прежде всего стала жанром молодежи, — старики не принимали ее. На первых шагах своего развития частушка, сочувственно отражая ломку патриархального уклада и утверждая новый характер бытовых отношений и переживаний, играла боевую прогрессивную роль. Это не исключалось первоначальной узостью тематики, почти исключительно любовной и бытовой. По самым своим творческим возможностям, которые дали ей первенствующее положение (легкость создания, исполнения, удобство для фиксации отдельных индивидуальных моментов в отношениях, в переживаниях и т. д.), частушка антитрадиционна. Это отнюдь не может быть опровергнуто ссылкой на наличие в частушке элементов традиционной поэтики, — они выполняют в ней новую функцию, вместо устойчивости, однотипности переживания и художественного оформления вызывая впечатление импрессионистической зарисовки данного момента («Неужели не растает, — С гор не скатится вода? — Неужели не полюбит — Меня милый никогда?»). Однако позже, когда круг тематики частушек начал расширяться, однородность ее социальной функции, конечно утерялась. Вполне определившееся уже классово-экономическое расслоение деревни получило выражение и в этом жанре, хотя до Октября частушек с политическим или вообще широкообщественным содержанием было немного. Все же крупные события эпохи получили в частушке свое отражение (война с японцами, 1905, империалистическая война, 1917, и т. д.), притом — отражение различное, часто противоположно направленное (напр. отклик революционно настроенной части деревни на события 1905: «По дорожке шла, — Прокламацию нашла, — Не пилось, не елося, — Прочитать хотелося»; иное отношение к революции дано консервативной частью крестьянства). По мере обострения классовой борьбы она все ярче проявлялась в частушке, которая охватывала все более широкий круг тематики, пока, после Октября, она не стала жанром, почти универсально охватывающим все стороны жизни современной деревни.

Рост революционного сознания эксплоатируемых масс крестьянства проявлялся и в пополнении его репертуара — за счет поэтов революционной крестьянской демократии (Некрасов и др.) и позже — за счет пролетарского творчества — и в его собственном творчестве (в сатирических сказках, в частушках, в песнях и т. д.). По цензурным условиям многое из этого творчества не дошло до нас. В качестве примера революционного песенного фольклора о событиях 1905 назовем песню «От падших твердынь Порт-Артура» (см. собр. бр. Б. и Ю. Соколовых, № 684). С другой стороны, резко определилась линия кулацкого творчества — в шовинистических частушках, в противобедняцких сказках о дурне, в которых традиционный мотив использован для апологетики «умного» кулака и насмешки над «дурнем»-бедняком, в реакционных сказках о «крамоле» (революции) и пр. Старые сказки, былины, песни на этом этапе остаются целиком неподвижными, — наряду с сохранением традиционной формы порою наполняются новым содержанием, специфическим для данной эпохи. Такова напр. повидимому сказка «Барин и плотник», где вместо крепостного-крестьянина выступает против барина плотник, поучающий его: «нельзя обижать мастерового человека».

Обращаясь к творчеству мещанства, мы констатируем в нем дальнейшее развитие основных тенденций, наметившихся уже ранее. С одной стороны, испытывая гнет капиталистической системы, с другой, — находясь в плену буржуазной «морали», мещанство было лишено каких бы то ни было перспектив, было замкнуто в узкий круг мелочных меркантильных интересов, буднично-бытовых отношений. Потребность в разнообразии, стремление как-либо обогатить серые тона обывательщины более яркими красками выливается при весьма низком культурном уровне мещанства в нездоровую тягу к вульгарной экзотике (психологической, социальной, пейзажной). В области поэтических вкусов эта потребность удовлетворяется бульварными романами о «великосветской» жизни, о мелодраматической борьбе «злодеев» и «благородных» и т. д. и т. п. и не менее бульварной лирикой лубочных песенников. Это — мещанский романтизм, в поэтическом выражении которого трудно разграничить устную и лит-ую формы творчества, особенно тесно между собой переплетающиеся в области лирики. Если для предшествующего периода были уже характерны факты вхождения литературных произведений в устный поэтический репертуар, то еще более широкое развитие это явление получило в данный период. Так, получили распространение в мещанстве (а также частью в крестьянстве и рабочих массах) такие произведения, как «Чудный месяц плывет над рекою» и «Колечко» Ожегова, «Ухарь-купец» Никитина и др. Знакомство с этими произведениями показывает неслучайность их отбора, их известную однородность. Это почти исключительно любовная лирика, сентиментально, слащаво или мелодраматически окрашенная, в которой наряду с экзотической романтикой не менее сильно звучат мотивы унылого упадочнического натурализма (напр. «Двенадцать часиков пробило», «Мамашенька бранится», «Вспомню комнатку уютну», «Маруся отравилась», «Пускай могила меня накажет» и мн. др.). В силу указанных выше предпосылок «жестокий романс» становится ведущим жанром в мещанском творчестве. Понятно, что объективная функция такого рода произведений никогда не могла быть положительной в силу присущего им упадочничества и антихудожественности. Не могли выполнять иной функции также и такие песни мелкобуржуазного мещанского стиля, которые в слезливо-сентиментальном тоне говорили о тяжкой доле «бедняков», — их пассивность, отсутствие в них призыва к борьбе, филантропическая окраска лишали их положительного значения (ср. «Измученный, истерзанный» Горохова, «Доля бедняка» Сурикова и т. п.). Таково же значение и других жанров мещанского стиля, хотя бы и с менее унылой тематикой — анекдотов, сказок, куплетов, пословиц. Узость мещанского кругозора, вульгарность и безвкусица характеризуют в равной мере все жанры этого стиля.

Особую линию в мещанском стиле составляет так наз. блатная поэзия, т. е. поэзия деклассированной среды, социального «дна» (воров, проституток и пр.). Жанр «жестокого романса» и здесь остается преобладающим, несколько модифицируясь. Крайняя эмоциональная неуравновешенность в связи с неустойчивостью положения блатника характеризуют творчество этой среды. Песни, исполненные бесшабашности, бравады, и песни уныния, слезливых воспоминаний о детстве, наставлениях матери и т. п. представляют характерное единство в этом стиле. Обращает на себя внимание лексика этой поэзии, в которой обильно используется блатной язык («Приходи ты на бан», «Петроградские трущобы», «О мать, о мать моя родная» и др.). Мещанская и блатная поэзия, бытующая кое-где еще и в наши дни, несомненно требует решительной борьбы с нею, искоренения как в силу чуждости идейного содержания, так и в силу художественной вульгарности.

Если проникновение в устнопоэтический репертуар книжных произведений характерно для мещанского стиля, то еще более характерно оно в данный период для поэзии рабочих масс. Процесс превращения пролетариата из класса в себе в класс для себя сопровождался все большим овладением грамотой, литературой, печатью. Устное творчество пролетариата не достигло такой степени развития, как крестьянская устная поэзия, но отнюдь не потому, что меньше творческие силы пролетариата, а как раз по противоположной причине: культура пролетариата с первых же шагов по своему качеству стоит на неизмеримо более высоком уровне, чем крестьянская, — в частности в области художественно-словесного творчества: Достаточно напомнить, что с 90-х гг. выступает уже М. Горький, который необычайно быстро выводит пролетарский литературный стиль на передовые позиции мировой литературы Однако было бы глубоко ошибочным недооценивать содержание и роль устнопоэтического процесса, являющегося одним из весьма существенных показателей массового идейнополитического и общекультурного роста пролетариата в его различных группах. В ходе устнопоэтического процесса легко прощупываются все этапы становления и развития рабочего класса. Связи пролетариата с деревней, его мелкобуржуазное окружение в городе объясняют проникновение в его устно-поэтический репертуар многочисленных произведений крестьянской и мещанской поэзии. Однако как бы количественно ни была велика эта составная часть репертуара рабочих масс, не она является ведущим началом в устно-поэтическом процессе, протекающем в этом классе. В данный период продолжает свое развитие линия творчества фабрично-заводских масс, отмеченная в предыдущем периоде («Кто на Охте не живал», «Жисть наша нелегкая» и др.). Но в основном творчество пролетарских масс в данный период поднимается на новый идейный уровень. Осознание непримиримой противоречивости интересов пролетариата и капиталистов все ярче проявляется в творчестве самих рабочих масс, знаменуя процесс перехода пролетариата из класса в себе в класс для себя. Но и осознанная уже ненависть к буржуазии не сразу попадает в надлежащее русло. Характерная для ранних этапов идеологического роста пролетариата ненависть к машине, к самой фабрике как таковой находит яркое выявление в устной поэзии, в частности в фабричной частушке («Распроклятый наш завод — Перепортил весь народ, — Кому палец, кому два, — Кому по локоть рука» и т. п.). Далее однако все яснее становятся как истинные виновники бед — буржуазия и ее прислужники, так и пути борьбы и ее герои. По мере роста классового самосознания масс все более ярко начинает звучать в рабочей песне тема революции (см. «На Нижне-Тагильском заводе», «Эх, и прост же ты, рабочий человек», «Не трава в степи колышется» и др.). Однако до конца последовательная революционная пролетарская идеология получила свое законченное боевое художественное оформление не в устном фольклорном творчестве самих масс, а в литературной поэзии. Эта поэзия, литературная по происхождению, во многих своих образцах входит в массовый репертуар, становится достоянием широких масс. Таковы общеизвестные боевые революционные песни (начиная с «Интернационала» и продолжая «Красным знаменем» и пр.).

3. Устная поэзия после Великой социалистической революции

Октябрьская революция обусловила глубочайшие качественные изменения в содержании устнопоэтического процесса. Определяющим фактором является здесь то, что диктатура пролетариата направлена к уничтожению классового общества, к построению общества социалистического. Великая социалистическая революция впервые открывает для широких трудящихся масс действительный доступ к овладению культурными ценностями, к построению социалистической культуры. Вместе с тем широко развертывается инициатива самих масс, в частности — ее художественная самодеятельность. С одной стороны, русло проникновения литературных произведений в устный репертуар чрезвычайно расширяется, а с другой — произведения, даже и устные по происхождению, легко попадают в печать и притом отнюдь не только в порядке научного собирания, а в процессе своего живого бытования. Так, легко попадает в сборник, в стенгазету, в многотиражку частушка, независимо от того, сочинена ли она устно или письменно. В этом отношении чрезвычайно характерными являются напр. факты выпуска маленьких сборников местных частушек редакциями политотдельских газет (напр. сборник частушек, изданный Политотделом Старожиловской МТС и др.). Вместе с тем в культуре широких трудящихся масс все больше повышается удельный вес литературы, книги.

Для пролетарского фольклора после Октябрьской революций характерен интенсивный рост художественно-идеологического уровня устного песенного репертуара масс, в значительной мере за счет дальнейшего проникновения в него произведений книжной революционной поэзии («Проводы» и «Нас побить, побить хотели» Д. Бедного, «С неба полуденного» Н. Асеева, «Молодая гвардия» С. Третьякова, «По долинам и по взгорьям» и др.), частью за счет самодеятельного массового творчества Другой стороной этого же процесса является все большее вытеснение струи мещанской и «блатной» поэзии, а также процесс изживания старой крестьянской поэзии, относительно поддерживающейся впрочем в репертуаре рабочих благодаря постоянному притоку новых кадров из деревни. Однако над этим потоком устной поэзии из деревни в город явно преобладает обратное движение — влияние пролетарского (и советского вообще) литературного творчества на фольклор советского крестьянства, затем колхозных масс.

Уже с самого начала гражданской войны события Великой социалистической революции вошли в тематику устнопоэтического творчества (к сожалению материал в этой области собран далеко не полно). Подобно тому как это было в области литературы, и в устной поэзии эпохи гражданской войны преобладали лирические жанры — песня, частушка. Далеко не все произведения возникали при этом целиком заново. Весьма характерными представляются факты переделок старых песен на новый лад, причем степень переработки бывает весьма различной. Порою дело сводится к замене всего лишь нескольких, но зато, правда, решающих в смысловом отношении слов. Так, переделана была напр. известная песня об атамане Чуркине, в которой основной текст и традиционный припев остались почти без изменений, за исключением замены строки «Наш Чуркин молодой» и «Скажи нам атаман» строкой «Командир наш молодой» и «Наш красный атаман», кроме того прибавлен был новый припев.

Подобным же образом переработана старая патриотическая песня о взятии Варшавы в 1831 путем замены ряда строк новыми, напр.; «Трудно, трудно нам, ребята — Нам с белюгой воевать» или «С капиталом воевать» и т. п. В иных случаях переработка носит более глубокий характер. Порою от старого текста остаатся одно начало, особенно при куплетной композиции:

«Ой, да мы фабричные ребята

Э... э... эй,

Мы фабричные ребята,

У нас кудри кудреваты,

Да

Ой, да мы, на горе всем буржуям

Э... э... эй,

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем

Право...» и т. д.

Наконец нередко связь со старыми образцами проявляется и в форме подражания им, причем сохраняется мелодия, размер, некоторые отдельные фразы, но в целом содержание меняется (напр. «Понапрасно, колчак, ходишь..., см. тексты партизанских песен в журн. «Сибирская живая старина», 1926, I (V), в сб. «Партизаны», Чита, 1929, в сб. «Советский фольклор»). Своеобразие переживаемых событий и отдельных фактов естественно фиксировано и в произведениях, сочиненных заново. Среди материала, записанного от красных партизан, находим напр. песню, сложенную партизанами Белореченского района (Сев. Кавказ) о предателе Сорокине: «Спомним, славные кубанцы...» (см. А. Н. Лозанова, Песни о гражданской войне в северокавказских колкозах, сб. «Советский фольклор», Л., 1934. Ср. песню «Бой под Усть-Кутом» партизанского поэта Реброва-Денисова, погибшего на фронте гражданской войны в 1920, и др. тексты в журн. «Новая Сибирь», 1935, № 1).

Наиболее широко однако в устной поэзии этого времени представлена частушка. Простота этой формы приводит к большой легкости переработки, при которой путем замены одного-двух слов достигается коренное изменение всей политической направленности произведения в целом. Таковы напр. известные частушки с зачином «Я на бочке сижу», «Эх, яблочко» и др. (см. А. М. Астахова, Фольклор гражданской войны, сб. «Советский фольклор»).

С окончанием гражданской войны тематика устно-поэтического творчества естественно расширяется. Однако не исчезает из круга интересов и тема гражданской войны и событий первых лет революции, но оформляется она иначе: если в обстановке фронта наиболее характерны лирические песенные жанры, то с окончанием гражданской войны эта тема обрабатывается в эпической прозаической форме: получает широкое развитие жанр устных мемуаров, жанр героического сказа. Это обычно автобиографический рассказ рабочего или колхозника — участника гражданской войны — о наиболее ярких эпизодах своей боевой жизни. Такой рассказ представляет собой форму, промежуточную между художественным творчеством и бытовой речью. Порой однако этот жанр достигает большой языковой яркости и эмоциональной выразительности. Иногда наблюдается даже отделение такого устного рассказа от непосредственного автора, — рассказ входит в устную традицию (см. А. М. Астахова, Фольклор гражданской войны).

Но конечно с переходом к новым этапам революции в советской устной поэзии выдвигаются и новые темы о новых формах классовой борьбы, об успехах и трудностях социалистического строительства. И здесь опять-таки наиболее видными жанрами являются частушка и автобиографический сказ (Ю. Соколов, «Песни и рассказы колхозной деревни», журн. «Колхозник», 1935, № 8). Устное поэтическое творчество достигает небывалого расцвета в многонациональной культуре народов Советского Союза, частью которой является и русский фольклор.

Основной почвой, на которой развивается частушка, как и раньше, остается деревня, колхоз. С удивительной для такого маленького произведения полнотой отражает частушка в своей массе все этапы роста социалистического строительства в деревне. Коллективизация, техническое возрождение сельского хозяйства, антирелигиозная работа, борьба с кулачеством, перестройка быта, новый характер отношений между полами, наконец явления общей политической жизни страны, — все это получило и получает яркое, меткое отражение в колхозных частушках. Проникнутые глубокой любовью и преданностью трудящихся встают в устном творчестве образы великих вождей народа — В. И. Ленина и И. В. Сталина, гениальному руководству которых трудящиеся СССР обязаны своей новой счастливой жизнью, своей свободой от всяческой эксплоатации и гнета. С меньшей (количественно) широтой, но с большей углубленностью, чем в частушке, дана эта тематика в колхозном сказе.

Вместе с тем процесс проникновения в устный обиход литературных произведений — песен — захватывает и колхозную деревню. В деревне не менее, чем в городе, популярны «Проводы» Д. Бедного и ряд других песен такого рода.

Но если колхозная частушка, литературная советская песня, колхозный сказ являются жанрами основными и несущими в себе тенденции развития поэтической культуры деревни, то в репертуаре колхозной деревни находим еще многое такое, что показывает связь его с прошлым В этом смысле вполне закономерны, особенно в первые годы после Великой социалистической революции, попытки приспособления старых жанров к новому содержанию, — введение новых мотивов в традиционную сказку, в колядку и т. п. (напр. «Советское виноградье», сказка «Как Ваня на царской дочке не женился» и т. п.). Нельзя впрочем факты сохранения старых произведений и жанров расценивать огульно. В иных случаях — это результат не вполне еще изжитого консерватизма в некоторых сторонах сознания отстающих групп крестьянства (устная поэзия, связанная с суевериями и религиозными верованиями, с мещанскими влияниями и т. п.). Но от такого консервативного бытования надо отличать вполне законное бережное хранение массами поэтического наследия, в высокохудожествененой форме отражающего трудовую жизнь и борьбу крестьянства в прошлом В новом осмыслении как память о прошлом хранятся старинные песни и сказки в репертуаре колхозных хоров, сказочников и т. д. Чрезвычайно интересный факт такого использования представляет изустно-импровизированная пьеса, поставленная самодеятельным женским колхозным кружком с. Панинское, Старожиловского района Моск. обл. Пьеса, сочиненная женщинами в возрасте от 35 до 55 лет с целью показать молодежи тяжесть старого быта, называется «Как пропивалась невинная жертва» (старинная свадьба).

В диаметрально противоположном направлении отбирается и используется продукция старого устно-поэтического творчества кулачеством в его контрреволюционной борьбе против социалистического строительства. Реакционная сущность идеологии кулачества заставляет его искажать действительность в своем творчестве. В целях контрреволюционного искажения действительности кулачество использовало жанры религиозной легенды, суеверных рассказов, использовало форму частушки для маскировки лжи и клеветы на советскую действительность. После ликвидации кулачества как класса эта поэзия обречена на гибель, но лишь в процессе борьбы с остатками враждебной идеологии.

Наконец сохраняет после Октября 1917 известное место постепенно изживаемая мещанская и «блатная» устная поэзия. Здесь констатируем, наряду с традицией старых произведений, создание новых, несущих в себе по существу старую мелкобуржуазную и «блатную» идеологию и примыкающих по стилю к дооктябрьскому творчеству этих групп, хотя тематически и обновленному. Таков целый ряд чрезвычайно популярных песен, вроде «Кирпичиков», «У самовара» и т. п. В ряде случаев в этом творчестве получает отражение процесс перевоспитания этих групп в условиях успешного социалистического строительства.

В условиях диктатуры пролетариата устно-поэтический процесс, ранее стихийный, становится процессом, сознательно руководимым пролетариатом во главе с коммунистической партией. Это руководство осуществляется прежде всего в форме общего идейно-политического воспитания масс, в форме повышения общего культурного уровня их. Вместе с тем встает задача и специального руководства в данной области, задача введения в организованное русло творческой самодеятельности масс и вооружения этой самодеятельности должной поэтической культурой. И в этом отношении, как и в других, устно-поэтический процесс становится одной из сторон единого поэтического (литературного) процесса в целом. Это единство получило и организационное выражение в факте создания при Союзе советских писателей секции фольклора.

Из сказанного понятен активный интерес советской общественности, в частности литературной, к поэтическому творчеству масс. Мы не мыслим возможности создания социалистической литературы и искусства вообще без использования ценностей устно-поэтического наследия прошлого и в отрыве от творчества масс. Широко принципиальное значение имеет указание т. Сталина, данное им в беседе с т. Довженко о необходимости использовать в процессе создания фильма о Щорсе материалы народного устно-поэтического творчества. В 1935 Московским комитетом партии, по инициативе т. Л. М. Кагановича, была проведена экспедиция по собиранию устной поэзии в Московской области, а затем руководящие указания партии и ее вождя т. Сталина вызвали широкое движение за массовые масштабы в работе по созданию и собиранию народного творчества. Значение народного творчества в истории поэзии вообще, значение его использования для создания литературы социалистического реализма глубоко и развернуто раскрывается в многочисленных высказываниях А. М. Горького. За последнее время все шире и шире организуется показ интенсивно растущей художественной самодеятельности масс (создание Театра народного творчества, организация выступлений народных певцов, сказителей, музыкантов и пр.). Поэзия бесклассового общества, используя как литературное, так и устно-поэтическое наследие, разовьет все возможные средства и устного и письменного художественного слова.

Список литературы

Буслаев Ф. И., Исторические очерки русской народной словесности и искусства, тт. I—II, СПБ, 1861, и Сочинения, т. II, СПБ, 1910

Владимиров П. В., Введение в историю русской словесности, Киев, 1896

Миллер В. Ф., Очерки русской народной словесности, т. I, М., 1897

т. II, М., 1910

т. III, М., 1924

История русской литературы, под ред. Е. В. Аничкова, А. К. Бороздина, Д. Н. Овсянико-Куликовского, т. I. Народная словесность, М., 1908

Художественный фольклор, вып. 1, М., 1926

вып. 2—3, М., 1977

вып. 4—5, М., 1929: Шамбинаго С., Введение в народную словесность, М., 1910

Лобода А. М., Лекции по народной словесности, Киев, 1912

Келтуяла В. А., Курс истории русской литературы, ч. 1, кн. 1, изд. 1-е, СПБ, 1913, кн. 2, СПБ, 1911

Шамбинаго С., История русской словесности, М., 1914

Бродский Н. Л., Гусев Н. А., Сидоров Н. П., Русская устная словесность, Л., 1924

Соколовы Борис и Юрий, Поэзия деревни, М., 1926

Сакулин П. Н., Русская литература, ч. 1, М., 1928, ч. 2, М., 1929

Соколовы Борис и Юрий, Русский фольклор, вып. 1—4, М., 1929—1932

Соболев П. М., Русский фольклор, М., 1931

Фольклор фабрично-заводских рабочих, Статьи и тексты, под ред. П. М. Соболева, Смоленск, 1934

Советский фольклор, вып. 1 и 2—3, Л., 1934—1935. см. также «Былины», «Духовный стих», «Обрядовая поэзия», «Песня», «Сказка», «Частушка».

Для подготовки данной применялись материалы сети Интернет из общего доступа