Повести Гоголя

Повести Гоголя

ПЛАН

I. Русская классика.

II. Сравнение “Миргорода” и “Вечеров на хуторе близ Диканьки”.

III. “Вий”.

Преемственность и различия гоголевских циклов в повести “Вий”.

“Вий” и роман Нережного “Бурсак”.

Образ философа Хомы.

IV. “Старосветские помещики”.

Жизнь главных героев.

Отличие от повестей “Вечеров на хуторе близ Диканьки”.

V. “Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”.

Углубление реалистических и сатирических тенденций.

История повести.

Сопоставление повести с романом В. Нережного “Два Ивана, или страсть к тяжбам”.

“Тарас Бульба” - исторический роман.

Жизнь казачества.

Источники повести.

Редакции “Тараса Бульбы”.

Запорожская Сечь и её герои.

Жизнь Тараса Бульбы.

Образ Андрия.

Гоголевский юмор.

Русский романтизм.

VI. Последние месяцы жизни Гоголя.

Каждый большой художник – это целый мир. Войти в этот мир, ощутить его многогранность и неповторимую красоту – значит приблизить себя к познанию бесконечного разнообразия жизни, поставить себя на какую-то более высокую ступень духовного, эстетического развития. Творчество каждого крупного писателя – драгоценный кладезь художественного и душевного, можно сказать, “человековедческого опыта”, имеющего громадное развития общества. Щедрин называл художественную литературу “сокращённой вселенной”. Изучая её, человек обретает крылья, оказывается способным шире, глубже понять историю и тот всегда беспокойный современный мир, в котором он живёт. Великое прошлое невидимыми нитями связано с настоящим. В “художественном наследии запечатлены история и душа народа. Вот почему оно – неиссякаемый источник его духовного и эмоционального обогащения.

В этом же состоит реальная ценность и русской классики. Своим гражданским темпераментом, своим романтическим порывом, глубоким и бесстрашным анализом реальных противоречий действительности она оказала громадное влияние на развитие освободительного движения России. Генрих Манн справедливо говорил, что русская литература была революцией “ещё до того, как произошла революция”.

Особая роль в этом отношении принадлежала Гоголю. “…Мы не знаем, - писал Чернышевский, - как могла бы Россия обойтись без Гоголя”. В этих словах, возможно, всего нагляднее отразилось отношение революционной демократии и всей передовой русской общественной мысли XIX века к автору “Ревизора” и “Мёртвых душ”.

Герцен говорил о русской литературе: “…слагая песни, она разрушала; смеясь, она подкапывалась”. Смех Гоголя также обладал огромной разрушающей силой. Он подрывал веру в мнимую незыблемость полицейско-демократического режима, которому Николай I пытался придать ореол несокрушимого могущества; он выставлял на “всенародные очи” гнилость этого режима, всё то, что Герцен называл “наглой откровенностью самовластья”.

Появление творчества Гоголя было исторически закономерно. В конце 20-х – начале 30-х годов прошлого века перед русской литературой возникали новые, большие задачи. Быстро развивающийся процесс разложения крепостничества и абсолютизма вызывал в передовых слоях русского общества всё более настойчивые, страстные поиски выхода из кризиса, будил мысль о дальнейших путях исторического развития России. Творчество Гоголя отражало возраставшее недовольство народа крепостническим строем, его пробуждавшую революционную энергию, его стремление к иной, более совершенной действительности. Белинский называл Гоголя “одним из великих вождей” своей страны “на пути сознания, развития, прогресса”.

Один из его сборников получил название “Миргород”(1835 год). Повести, служащие продолжением “Вечеров на хуторе близ Диканьки” - таков подзаголовок “Миргорода”.

Но эта книга была не просто продолжением “Вечеров”. И содержанием, и характерными особенностями своего стиля она открывала новый этап в творческом развитии писателя. В изображении быта и нравов миргородских помещиков уже нет места романтике и красоте, преобладавшим в повестях пасечника Рудого Панька. Жизнь человека опутана здесь паутиной мелочных интересов. Нет в этой жизни ни высокой романтической мечты, ни песни, ни вдохновения. Тут - царство корысти и пошлости.

В “Миргороде” Гоголь расстался с образом простодушного рассказчика Рудого Панька и выступил перед читателями как художник, открыто уже и остро ставящий важные вопросы жизни, смело скрывающий социальные противоречия современности. Именно в этой книге появилась типичная черта гоголевского творчества - его исследовательский, аналитический характер.

От весёлых и романтических парубков и дивчин, вдохновенно-поэтических описаний украинской природы Гоголь перешёл к изображению прозы жизни. В этой книге резко выражено критическое отношение писателя к затхлому быту старосветских помещиков и пошлости миргородских “существователей”. Действительность крепостнической России предстала в прозаической повседневности.

Преемственность и между тем различия гоголевских циклов весьма наглядно ощущаются, например, в повести “Вий”. Романтическая стихия народной фантастики, характерна для “Вечеров на хуторе”, сталкивается в этой повести с отчётливо выраженными чертами реалистического искусства, свойственными всему циклу “Миргорода”. Достаточно вспомнить искрящиеся юмором сцены бурсацкого быта, а также ярко и сочно выписанные портреты бурсаков - философа Хомы Брута, ритора Тиберия Горобца и богослова Халявы. Причудливое сплетение мотивов фантастических и реально-бытовых обретает здесь, как и в “Вечерах”, достаточно ясный идейный подтекст. Бурсак Хома Брут и ведьма-панночка предстают в “Вии” как выразители двух различных жизненных концепций. Демократическое, народное начало воплощено в образе Хомы, злое, жестокое начало - в образе панночки, дочери богатого сотника.

В примечании к “Вию” автор указывает, что “вся эта повесть есть народное придание” и что он его передал его именно так, как слышал, почти ничего не изменив. Однако до сих пор не обнаружено ни одно произведение фольклора, сюжет которого точно напоминал бы повесть. Лишь некоторые мотивы “Вия” сопоставимы с некоторыми народными сказками и преданиями.

Вместе с тем известная близость этой повести народно-поэтической традиции ощущается в ее художественной атмосфере, в её общей концепции. Силы, противостоящие народу, выступают в обличье ведьм, колдунов, чертей. Они ненавидят всё человеческое и готовы уничтожить человека с такой же злобной решимостью, с какой панночка-ведьма способна погубить Хому.

В некоторых эпизодах “Вия” можно найти отголоски романа В. Нережного “Бурсак” (1824). Сходство деталей особенно ощутимо в описании бурсацкого быта. Некоторые исследователи в прошлом склонны были на этом основании к торопливым выводам о влиянии Нережного на Гоголя. Едва ли, однако, для таких выводов есть серьёзные основания. Здесь, очевидно, имело значение то обстоятельство, что оба писателя были знакомы с одними и теми же литературными источниками, посвящёнными изображению этого быта; кроме того, что особенно важно, Гоголь и Нережный (земляки, оба миргородцы) вынесли из украинской провинции во многом схожие впечатления. Богатый разнообразными бытовыми и психологическими наблюдениями, роман Нережного в конце концов имел мало общего с повестью Гоголя, серьёзно уступая ей в глубине и цельности идейно-художественного замысла. Гоголь показывает, как тяжело жилось философу Хоме Бруту на этом белом свете. Рано осиротев, он какими-то путями оказался в бурсе. Здесь вдосталь хлебнул горя. Голод да вишнёвые розги стали каждодневными спутниками его существования. Но Хома был человеком своенравным. Весёлый и озорной, он, казалось, мало задумывался над печальными обстоятельствами своей жизни. Лишь иногда, бывало, взыграет в нём чувство собственного достоинства, и готов он был тогда ослушаться самых сильных мира сего.

Но вот разнеслась молва о смерти дочери богатейшего сотника. И наказала она перед смертным часом, чтобы отходную по ней и молитвы в течении трёх дней читал Хома Брут. Вызвал к себе семинариста сам ректор и повелел, чтобы немедленно собирался в дорогу. Мучимый тёмным предчувствием, Хома осмелился заявить, что не поедет. Но ректор и внимания не обратил на те слова: “Тебя никакой чёрт и не спрашивает о том, хочешь ли ты ехать, или не хочешь. Я тебе скажу только то, что если ты ещё раз будешь показывать свою рысь да мудрствовать, то прикажу тебя по спине и по прочему так отстегать молодым березняком, что и в баню больше не нужно ходить”.

Так ведут себя все они, власть имущие. А слабые и беззащитные зависят от них и вынуждены им подчиняться. Но Хома Брут не желает подчинится и ищет способа увильнуть от поручения, вызывающего в его душе тревогу и страх. Он понимает, что ослушание может закончиться для него весьма печально. Паны шуток не любят: “Известное уже дело, что панам подчас захочется такого, чего и самый наиграмотнейший человек не разберёт; и пословица говорит; “Скачи, враже, як пан каже!” Это говорит Хома, в сознании которого пан - это и ректор, и сотник, и всякий, кто может приказывать, помыкать другим, кто мешает человеку жить, как ему хочется. Терпеть не может Хома панов в любом обличье.

Мы говорили о близости “Вия” народно поэтическим мотивам. Но в художественной концепции этой повести появляются и такие элементы, которые существенно отличали её и от фольклорной традиции, и от “Вечеров”. Эти новые элементы свидетельствовали о том, что в общественном самосознании Гоголя произошли важные перемены.

Поэтический мир “Вечеров” отличался своей романтический цельностью, внутренним единством. Герои подавляющего большинства повестей этого цикла отражали некую романтизированную, идеальную действительность, в основе своей противопоставленную грубой прозе современной жизни. В “Вии” же, по справедливому замечанию исследователя, уже нет единства мира, “а есть, наоборот, мир, расколотый надвое, рассечённый непримиримым противоречием”. Хома Брут живёт как бы в двух измерениях. В беспросветную прозу его нелегко бурсацкого бытия вторгается романтическая легенда. И Хома живёт попеременно - то в одном мире, реальной, то в другом фантастическом. Эта раздвоённость бытия героя повести отражала раздвоённость человеческого сознания, формирующегося в условиях неустроенности и трагизма современной действительности.

Примечательным для нового этапа гоголевского творчества явился образ философа Хомы. Простой и великодушный, он противопоставлен богатому и надменному сотнику, точно так же как Хома Брут - совершенно земной человек, со свойственными ему причудами, удалью, бесшабашностью и презрением к “святой жизни” - противостоит таинственно-романтическому образу панночки.

Вся фантастическая история с панночкой-ведьмой просвечена характерной гоголевской иронией и юмором. Социальная проблематика повести кажется несколько приглушённой. Но она тем не менее явственно проглядывает. Хома Брут и его друзья живут в окружении злых, бездушных людей. Всюду Хому подстерегают опасности и лишения. Страшный образ Вия становится словно поэтическим обобщением этого лживого, жестокого мира.

Какой же исход? Почему не выдержал единоборства с этим миром Хома? Халява и Горобец, узнав о гибели друга, зашли в шинок, чтобы помянуть его душу. “Славный был человек Хома!” - рассуждает Халява. “Знатный был человек. А пропал ни за что”. А почему же всё-таки? И вот как отвечает Горобец: “А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся. А если бы не побоялся, то бы ведьма ничего не смогла с ним сделать. Нужно только перекрестившись плюнуть на самый хвост ей, то и ничего не будет”.

Как всегда у Гоголя переплетено серьёзное и смешное, важное и пустяковое. Конечно, смешно соображение Горобца о том, что надо было плюнуть на хвост ведьме. А вот касательно того, что Хома побоялся, - это всерьёз. Именно здесь зерно гоголевской мысли.

Для этой повести характерно трагическое восприятие мира. Жизнь сталкивает человека с злыми и жестокими силами. В борьбе с ними формируется человек, его воля, его душа. В этой борьбе выживают лишь мужественные и смелые. И горе тому, кто смалодушничает и убоится, погибель неотвратимо постигнет того, кого пришибёт страх. Как уже отмечалось, в “Вечерах на хуторе близ Диканьки” черти, ведьмы и вся нечистая сила скорее смешны, чем страшны. Они пытаются нашкодить человеку, но в сущности мало преуспевают в этом. Он сильнее и легко их одолевает. Всё это соответствовало оптимизму народнопоэтической традиции, лежащей в основе “Вечером”. Нечистая сила унижена там и посрамлена. Именно так чаще всего происходит в сказке, в народной легенде. Поэтическое сознание народа охотно рисовало себе картины лёгкой и радостной победы света над тьмой, добра над злом, человека над дьяволом. И эта особенность художественного миросознания народа с замечательной силой отразилась в “Вечерах”.

Поэтическая атмосфера “Вия” уже совсем иная. Действие происходит здесь не в вымышленном, романтизированном мире, а в реальном. Вот почему человеку не так легко удаётся совладать с ведьмой. Соотношение сил между добром и злом, светом и тьмой в реальном мире иное, чем в сказке. Тут человек всегда выходит победителем, там - всё сложнее. В реальной жизни всё становится жертвой зла. Вот так и случилось с философом Хомой Брутом. У него не хватило мужества, его одолел страх. И он пал жертвой ведьмы.

“Вий” - это повесть о трагической неустроенности жизни. Вся повесть основана на контрасте: добра и зла, фантастического элемента и реально-бытового, трагического и космического. И в этом красочном многоголосье художественных приёмов, которые так щедро использует здесь Гоголь, отчётливо звучит страстный голос писателя, необыкновенно чуткого к радостям и печалям простого человека, к живой душе народа. Недаром Хома Брут, стоя у гроба панночки и с ужасом узнав в ней ту самую ведьму, которую он убил, “чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетённом народе”.

Подготавливая повести “Миргорода” для второго тома своих сочинений, Гоголь заново перебрал “Вий”. Например, было переделано место, где старуха ведьма превращается в молодую красавица, сокращены подробности эпизода в церкви, существенно изменилось описание предсмертных минут Хомы Брута, появился и новый финал повести - поминки Халявы и Горобца по их приятелю. В художественном отношении всё произведение несомненно выиграло в результате этих переработок.

В 1835 году в статье “О русской повести и повестях Гоголя” Белинский дал весьма положительную оценку “Вию” (“эта повесть есть дивное создание”), но тут же отмечал неудачу Гоголя “в фантастическом”. Белинский принципиально не разделял увлечения Гоголя “демонической” фантастикой. Он полагал, что этот характер фантастики не соответствует дарованию писателя и отвлекает его от главного - от изображения жизни действительной.

Эволюция Гоголя от “Вечеров” к “Миргороду” была результатом более углублённого критического осмысления писателем действительности.

По свидетельству Гоголя, Пушкин говорил ему, что ещё ни у одного из писателей не было “дара выставлять так ярко... пошлость человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы в глаза всем”. “Вот моё главное свойство, - добавляет Гоголь, - одному мне принадлежащее и которого, точно, нет у других писателей”. Позднее, во втором томе “Мёртвых душ”, Гоголь писал, что изображение “несовершенства нашей жизни” является главной темой его творчества. К неё писатель вплотную подошёл уже в “Миргороде”.

Характерна в этом отношении повесть “Старосветские помещики”.

Писатель отразил в ней распад старого, патриархально-помещичьего быта. С иронией - то мягкой и лукавой, то с оттенком сарказма - рисует он жизнь своих “старичков прошедшего века”, бессмысленность их пошлого существования.

Тускло и однообразно протекают дни Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, ни одно желание их “не перелетает за частокол, окружающий небольшой дворик”. Никакого проблеска духовности нельзя заподозрить в этих людях. Мир, в котором живут герои гоголевской повести, тесен. Он совершенно замкнут границами их небольшого и неуклонно хиреющего поместья. Товстогубы ведут натуральное хозяйство. Оно вполне удовлетворяет все их незатейливые потребности. И нет у этих людей никакого побуждения, чтобы привести дела, заставить землю приносить больше дохода. Нет интересов у них и нет забот. Праздно и безмятежно течёт жизнь Афанасия Ивановича Пульхерии Ивановны. И кажется им, что весь мир кончается за частоколом их двора. Всё что там, за частоколом, представляется им странным, далёким и бесконечно чужим.

Гоголь рисует внутреннее убранство домика, в котором живут Товстогубы. Обратите внимание здесь на одну деталь. На стенах их комнат висит несколько картин. То, что на них изображено - единственное напоминание в этом доме, что за его пределами есть какая-то жизнь. Но, замечает Гоголь, “я уверен, что сами хозяева давно позабыли их содержание, и если бы некоторые из них были унесены, то они бы, верно, этого не заметили”. Среди картин - несколько портретов: какого-то архиерея, Петра III, герцогини Лавальер. В бессмысленной быстроте этих портретов отражена бессмыслица существования этих хозяев.

Гоголь посмеивается над бесхитростным бытиём своих героев. Но вместе с тем он и жалеет этих людей, связанных узами патриархальной дружбы, тихих и добрых, наивных и беспомощных.

Пушкин оценил эту повесть как “шутливую трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слёзы грусти и умиления”. Конечно, идиллия здесь носит шутливый и, в сущности, иронический характер. Сочувствуя своим героям, писатель вместе с тем видит их пустоту и ничтожность. Идиллия в конце концов оказывается мнимой.

Повесть пронизана светлым, добрым, человеческим участием и её героями. Они и вправду могли бы стать людьми в условиях другой действительности! Но кто же виноват, что они не стали ими, что человеческое в них измельчено и принижено? Повесть проникнута грустной усмешкой по поводу того, что жизнь старосветских помещиков оказалась столь пустой и никчёмной.

Гуманистический смысл этой повести многозначен: он выражен и в чувстве глубокой симпатии писателя к своим героям, и в осуждении тех условий общественного бытия, которые сделали их такими, какими они есть. Но та же действительность могла превратить человека в бездушного торгаша, дерущего “последнюю копейку с своих же земляков” и наживающего на этом изрядном деле изрядный капитал. Перо Гоголя обретает бичующую сатирическую силу, когда он от патриархальных старичков переходит к тем “малороссиянам, которые выдираются из дегтярей, торгашей, наполняют, как саранча, палаты и присутственные места, дерут последнюю копейку с своих же земляков, наводняют Петербург ябедниками, наживают наконец капитал...”

“Старосветские помещики” развивали ту тенденцию творчества Гоголя, которая впервые наметилась во второй части “Вечеров на хуторе близ Диканьки” - в повести “Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка”. Но “Старосветские помещики” знаменовали собой уже следующий и более зрелый этап в художественном развитии Гоголя. Мелочность и пошлость гоголевских героев вырастала уже здесь в символ тупой бессмысленности всего господствующего строя жизни. Свойственное героям “Старосветских помещиков” чувство любви, дружбы, душевной привязанности становится никчёмным, даже в какой-то мере пошлым - потому, что прекрасное чувство несовместимо с пустой, уродливой жизнью этих людей. Своеобразие гоголевской повести тонко подметил Н, В. Станкевич, писавший своему другу Я. М. Неверову: “Прочёл одну повесть из Гоголева “Миргорода” - это прелесть! (“Старомодные помещики” - так, кажется, она названа). Прочти! Как здесь схвачено прекрасное чувство человеческое в пустой, ничтожной жизни!”.

Суть дела, однако, в том, что само это “прекрасное чувство человеческое” тоже оказывается не настоящим, мнимым. Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна нежно привязаны друг к другу. Кажется, что они любят друг друга. Но Гоголь осложняет это впечатление размышлением о том, что а отношениях героев повести преобладает сила привычки: “Что бы то ни было, но в это время мне казались детскими все наши страсти против этой долгой, медленной, почти бесчувственной привычки”. Цитированные строки привлекли к себе внимание современной писателю критики. Шевырев ополчился против них, отметив, что ему очень не понравилась в повести “убийственная мысль о привычке, которая как будто разрушает нравственное впечатление целой картины”. Шевырев заявил, что он вымарал бы эти строки. В их защиту выступил Белинский. Он писал, что никак не может понять “этого страха, этой робости перед истиной”. Упоминание о привычке действительно разрушало ”нравственное впечатление”, первоначально создаваемое гоголевской “идиллией”. Но это впечатление и должно было, по мысли писателя, быть разрушено. Никаких иллюзий! Даже в той среде, в которой, казалось, могло бы проявиться высокое человеческое чувство героев повести, - оно искажено и там.

В художественном отношении “Старосветские помещики” весьма заметно отличаются от романтических повестей “Вечеров на хуторе близ Диканьки”. Поэтика, да и сама стилистика этого произведения весьма наглядно свидетельствовала о вызревании в Гоголе нового взгляда на жизнь и на искусство. Принципы изображения характеров и их повседневных условий жизни, бытопись “Старосветских помещиков” - всё это предвещало могучий взгляд реалистического творчества Гоголя и открывало прямую дорогу к “Мёртвым душам”.

Реалистические и сатирические тенденции гоголевского творчества углубляются в “Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”. История глупой тяжбы двух миргородских обывателей осмыслена Гоголем в остро обличительном плане. Жизнь этих обывателей уже лишена атмосферы патриархальной простоты и непосредственности, характерной для старосветских помещиков. Поведение обоих героев возбуждает в писателе уже не мягкую усмешку, но чувство горечи и гнева: “Скучно на этом свете, господа!” Эта резкая замена юмористической тональности обнаженно сатирической с предельной ясностью раскрывает смысл повести. С виду забавный, весёлый анекдот превращается в сознании читателей в глубоко драматическую картину действительности. Гоголь как бы хочет сказать: люди, подобные Ивану Ивановичу и Ивану Никифоровичу, к сожалению, не прихотливая игра писательской фантазии; они действительно существуют, они среди нас, и потому жизнь наша так печальна. “Да! Грустно думать, - писал Белинский, - что человек, этот благороднейший сосуд духа, может жить и умереть призраком и в призраках, даже и не подозревая возможности действительной жизни! И сколько на свете таких людей, сколько на свете Иванов Ивановичей и Иванов Никифоровичей!”.

Гоголь с присущей ему обстоятельностью вглядывается в характеры своих героев: двух закадычных приятелей. Они - “два единственные друга” в Миргороде - Перерепенко и Довгочхун. Но каждый из них себе на уме. Казалось, нет такой силы, которая могла бы расстроить их дружбу. Однако глупый случай вызвал взрыв, возбудив ненависть одного к другому. И в один несчастный день приятели стали лютыми врагами.

Ивану Ивановичу очень не хватает ружья, которое он увидел у Ивана Никифоровича. Ружьё - не просто “хорошая вещь, оно должно укрепить Ивана Ивановича в сознании его дворянского первородства. Дворянство-то у него, впрочем, не родовое, а благоприобретённое: отец его был в “духовном звании”. Тем важнее ему иметь собственное ружьё! Но Иван Никифорович тоже да ещё всамделишный, потомственный! Ружьё и ему необходимо, хотя с тех пор, как купил его у турчина и имел в виду записаться в милицию, он ещё не сделал из него ни единого выстрела. Он считает кощунством променять столь “благородную вещь” на бурую свинью да два мешка с овсом. Потому-то так и воспалился Иван Никифорович, и с языка его слетел этот злосчастный “гусак”.

В этой повести ещё гораздо сильнее, чем в предшествующей, даёт себя чувствовать ироническая манера гоголевского письма. Сатира Гоголя никогда не раскрывается обнажённо. Его отношение к миру кажется добродушным, незлобивым, приветливым. Ну в самом деле, что же можно сказать худого о таком прекрасном человеке, как Иван Иванович Перерепенко! У него такая бекеша, с такими смушками! А какой у него дом в Миргороде! Да сам комиссар полтавский, Дорош Тарасович Пухивочка, заезжает к нему домой, а протопоп отец Пётр не знает никого, кто бы исправнее, чем он, исполнял свой долг христианский. Природная доброта так и бьёт ключом из Ивана Ивановича. А какой он богомольный человек! Но стоп! До сих пор были только слова. А вот и дела Ивана Ивановича - богомольные. Каждое воскресенье он надевает свою знаменитую бекешу и отправляется в церковь. А после службы он, побуждаемый природной добротой, обязательно обойдёт нищих. Увидит нищенку и заведёт с ней сердечный разговор.

“ - Бедная головушка, чего ты пришла сюда?” - “А так, паночку, милостыню просить, не даст ли кто-нибудь хоть на хлеб”. - “Гм! что ж, тебе разве хочется хлеба?” - обыкновенно спрашивал Иван Иванович. “Как не хотеть! голодна, как собака”. - “Гм!” - отвечал обыкновенно Иван Иванович: - “так тебе, может, и мяса хочется?” - “Да всё, что милость ваша даст, всем буду довольна”. - “Гм! Разве мясо лучше хлеба?”. На том и пошлёт её Иван Иванович “с богом”, обратившись с теми же вопросами к другому и третьему.

Так-то вот выглядит “природная доброта” и сердобольность Ивана Ивановича, оборачивающиеся лицемерием и совершенной жестокостью. А вслед за тем мы знакомимся с его приятелем. “Очень хороший также человек Иван Никифорович”. И такой же доброй души. Нет у Гоголя в этой повести прямых инвектив. Но обличительная направленность его письма достигает необыкновенной силы. Его ирония кажется добродушной и незлобивой. Но столько же в ней истинного негодования и сатирического огня!

Впервые в этой повести объектом гоголевской сатиры становится и чиновничество. Здесь и судья Демьян Демьянович, и подсудок Дорофей Трофимович, и секретарь суда Тарас Тихонович, и безымянный канцелярский служащий (с “глазами, глядевшими скоса и пьяна”) со своим помощником, от дыхания которых “комната присутствия превратилась было на время в питейный дом”, и городничий Пётр Фёдорович. Все эти персонажи кажутся нам прообразами героев “Ревизора” и чиновников губернского города на “Мёртвых душ”.

“Но я тех мыслей, что нет лучше дома, как поветовый суд”. И мы, зная манеру иронического письма Гоголя, уже начинаем догадываться, что это за “лучший дом” и что за порядки царят в нём. Крыша дома должна была быть выкрашена в красный цвет, “если бы приготовленное для того масло канцелярские, приправивши луком, не съели”. Судья подписывает решения, о содержании коих он и понятия не имел. А стоило судье только выйти из присутствия, как канцелярские товары начинают быстро укладывать “в мешок нанесённых просителями кур, яиц, краюх хлеба, пирогов, книшей и прочего дрязгу”. Все необычайно заняты делом и надо же было случиться - именно в этот момент бурая свинья вбежала в помещение суда и унесла прошение Ивана Ивановича...

Весело и непринуждённо нанизывает Гоголь один эпизод на другой. А картина, на которой запечатлено “почтенное дворянство” Миргорода, получилась убийственная.

Повесть имеет свою историю. Впервые она была напечатана в альманахе Смирдина “Новоселье”, с подзаголовком “Одна из неизданных былей пасичника Рудого Панька”. В 1835 году повесть появилась с незначительными стилистическими исправлениями в сборнике “Миргород”. Она была написана ранее других произведений этого сборника. В альманахе “Новоселье” “Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем” датирована 1831 годом. Однако исследователями эта дата берётся под сомнение. Повесть могла быть написана не ранее лета 1833 года.

Готовя повесть к переизданию в “Миргороде”, Гоголь написал небольшое предисловие:

“Долгом почитаю предуведомить, что происшествие, описанное в этой повести, относится к очень давнему времени. Притом оно совершенная выдумка. Теперь Миргород совсем не то. Строения другие; лужа среди города давно уже высохла, и все сановники: судья, подсудок и городничий - люди почтенные и благонамеренные”.

Предисловие это представляло собой замаскированную издевку над цензурой, обкорнавшей повесть при первом издании. Однако в самый последний момент перед выходом “Миргорода” в свет Гоголь, по причинам недостаточно выясненным, снял это предисловие. Оно сохранилось лишь в нескольких первых экземплярах книги.

Материалом для сюжета “Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем” послужили известные Гоголю факты сутяжничества, между помещиками и отчасти семейные воспоминания. Повесть Гоголя нередко сопоставляют с романом В. Нережного “Два Ивана, или Страсть к тяжбам”. Здесь рассказана история ссоры и бесконечной судебной тяжбы двух приятелей - Ивана Зубаря и Ивана Хмары - с их соседом Харитоном Занозой. Роман Нережного представлял собой выразительную картину нравов провинциальной помещичьей среды. Схожи и некоторые сюжетные линии романа “Два Ивана” и “Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”. Но повесть Гоголя принципиально отличается от романа. Реалистичность замысла романа Нережного в значительной степени ослаблялась дидактической тенденцией автора. Тяжущимся бездельникам противопоставлен некий сентиментальный и мудрый пан Артамон, которому в конце концов удаётся примирить героев и обратить их на путь нравственного возрождения. Для вящего скрепления дружбы вчерашних врагов сыновья двух Иванов женятся на дочерях Харитона. Эта фальшивая идиллия, венчающая роман, ослабляла его сатирическую направленность.

Повесть Гоголя свободна от искусственно усложнённой авантюрной интриги романа Нережного. Внимание Гоголя сосредоточено прежде всего на характерах героев, обретающих огромную силу художественного обобщения и социальной выразительности. В отличие от Нережного Гоголь создаёт произведение большого сатирического накала.

Композиция “Миргорода” отражала широту восприятия Гоголем современной действительности и вместе с тем свидетельствовала о размахе и диапазоне его идейно-художественных исканий. Произведения, столь разнородные по содержанию и стилю, были внутренне связаны между собой и в совокупности образовали единый, целостный художественный цикл. Обе части “Миргорода” построены контрастно: поэзия героического подвига в “Тарасе Бульбе” противостояла пошлости старосветских “существователей”, а трагическая борьба и гибель философа Хомы Брута ещё больше оттеняла жалкое убожество и ничтожность героев “Повести о том, как поссорился Иван Иванович и Иваном Никифоровичем”.

Все четыре повести “миргородского” цикла связаны, таким образом, внутренним единством идейного и художественного замысла. Вместе с тем каждая из них имеет и свои отличительные стилевые особенности. Своеобразие “Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем” состоит в том, что здесь наиболее отчётливо и ярко выражен свойственный Гоголю приём сатирической иронии. Повествование в этом произведении, так же как и в “Старосветских помещиках”, ведётся от первого лица - не от автора, но от некоего вымышленного рассказчика, наивного и простодушного. Это он восторгается доблестью и благородством Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Это его приводят в умиление “прекрасная лужа” Миргорода, “славная бекеша” одного из героев повести и широченные шаровары другого. И чем патетичнее выражаются его восторги, тем очевиднее для читателя раскрывается пустота и ничтожество этих персонажей. Рассказчик - представитель того же самого царства пошлости, и, таким образом, он содействует его саморазоблачению.

Нетрудно заметить, что рассказчик из повести о ссоре существенно отличен от Рудого Панька. В “Вечерах” рассказчик - совсем иной социально-психологический характер. Он выступает как выразитель самосознания народа. В том, как Рудый Панько воспринимает и оценивает явления действительности, проглядывает юмор и усмешка самого Гоголя. Пасичник является выразителем нравственной позиции автора. В “Миргороде” художественная функция рассказчика другая. Уже в “Старосветских помещиках” его нельзя отождествлять с автором. А в повести о ссоре он ещё более отдалён от него. Ирония Гоголя здесь обнажённее, острее. И мы уже догадываемся, что предметом гоголевской сатиры является, по существу, и образ рассказчика. Его особая композиционная роль в повести помогает более полному решению поставленной писателем сатирической задачи. “...Автор как бы прикидывается простачком, - писал Белинский. - Г-н Гоголь с важностью говорит о бекеше Ивана Ивановича, и иной простак не шутя подумает, что автор и в самом деле в отчаянии оттого, что у него нет такой прекрасной бекеши. Да, г. Гоголь очень мило прикидывается; и хотя надо быть слишком глупым, чтобы не понять его иронии, но эта ирония чрезвычайно как идёт к нему. Впрочем, это только манера...”.

Лишь один раз предстаёт перед нами в повести о ссоре образ рассказчика, которого не коснулась авторская ирония, в заключительной фразе повести: “Скучно на этом свете, господа!” Эта фраза произнесена, конечно, уже не тем вымышленным персонажем, который восхищается бекешей Ивана Ивановича и шароварами Ивана Никифоровича. Нет, это сам Гоголь словно раздвинул рамки повести и вошёл в неё, чтобы открыто и гневно, без какой бы то ни было тени иронии произнести свой приговор. Эта фраза приобретает тем более значительный смысл, что она венчает не только повесть о ссоре, но и весь “миргородский” цикл. Здесь - фокус всей книги. Белинский тонко и точно заметил, что повести Гоголя “смешны, когда вы их читаете, и печальны, когда вы их прочтёте”. На всём протяжении книги писатель творит суд над людской пошлостью, становящейся как бы символом современной жизни. Но именно здесь, в конце повести о ссоре, Гоголь открыто, от своего собственного имени выносит окончательный приговор этой жизни.

Историческая повесть “Тарас Бульба” на поверхностный взгляд не кажется достаточно органичной в “Миргороде”. Отличается она от других вещей этой книги и содержанием своим, и стилем. На самом же деле “Тарас Бульба” представляет собой очень важную часть “Миргорода”. Более того включение этой повести в сборник было необходимым. Она позволяла с какой-то ещё одной, существенной стороны взглянуть на героев других повестей той же книги.

В “Авторской исповеди” Гоголь писал: “У меня не было влечения к прошедшему. Предмет мой был современность и жизнь в ёё нынешнем быту, может быть, оттого, что ум мой был всегда наклонён к существенности и к пользе, более осязательной. Чем далее, тем более усиливалось во мне желание быть писателем современным”. Это замечание Гоголя может показаться странным, малодостоверным. Ведь оно сделано человеком, для которого изучение прошлого едва ли не стало профессиональной привязанностью и в художественное сознание которого так глубоко вошла историческая тема. И, однако же, Гоголь был вполне искренен в своей “Авторской исповеди”. Историком он так и не стал, несмотря на серьёзный и основательный характер своих увлечений. А что касается его интереса к исторической теме в художественном творчестве, то характер его, возможно, лучше всего отражают известные строки гоголевского письма к Н. М. Языкову: “Бей в прошедшем настоящее, и тройной силою облечётся твоё слово”. Именно такое отношение к истории и исторической теме отразилось в “Тарасе Бульбе”.

Мы издавна привыкли называть “Тарасу Бульбу” повестью. И для этого, разумеется, есть серьёзные основания. По многим своим объективным жанровым признакам “Тарас Бульба” и есть историческая повесть. Но тем не менее широта эпического охвата действительности и основательность в изображении народной жизни, многоплановость композиционного строения - всё это позволяет видеть в гоголевской повести произведение, близкое к жанру исторического романа. Более того, в истории русского исторического романа “Тарас Бульба” - весьма важная веха.

Развитие этого жанра в западноевропейской, да и русской литературе шло трудными путями. В XVIII и в самом начале XIX века широкой известностью пользовались на Западе исторические романы Флориана, Мармонтеля, Жанлис. Собственно история играла в их произведениях лишь роль общего декоративного фона, на котором строились различные, главным образом любовные коллизии. В этих романах отсутствовали живые человеческие характеры как выразители конкретных исторических эпох, судьбы героев развивались изолированно и независимо от судеб истории.

Огромная заслуга в развитии европейского исторического романа принадлежала Вальтеру Скотту. Он освободил историческую тему от фантастики. История впервые стала приобретать в его произведениях не только реальные, жизненно достоверные очертания, но и глубинный философский смысл. По этому поводу Бальзак в предисловии к “Человеческой комедии” справедливо заметил, что Вальтер Скотт возвысил роман “до степени философии истории”. Совместив в своих романах изображение частного человека с изображением истории, Вальтер Скотт исследовал серьёзные явления общественной жизни и ставил на материале прошлых эпох большие проблемы современной ему действительности.

Широко и в самых разнообразных жанровых формах использовали историческую тему писатели-декабристы, например в поэме (Рылеев, Марлинский), думе (Рылеев), трагедии (Кюхельбекер), повести (Марлинский), романе (Ф. Глинка, Лунин). Обращаясь к историческому прошлому, декабристы прежде всего искали в нём сюжеты, которые позволили бы им ярко выразить свои гражданские идеалы - их патриотизм, их вольнолюбие, их ненависть к деспотизму. Но известная узость мировоззрения декабристов, присущая им недооценка роли народных масс в историческом процессе, - всё это сказалось и в их художественно-исторических произведениях. Главное внимание писателей было сосредоточено на изображении героической личности, романтически приподнятой и не связанной с народной жизнью. Достаточно вспомнить, например, Войнаровского из одноимённой поэмы Рылеева или героя романа Глинки “Зиновий Богдан Хмельницкий, или Освобождённая Малороссия”. В этих произведениях ещё не было художественного исследования исторического прошлого, глубокого постижения духа эпохи. Писателей-декабристов больше занимали абстрактно-дидактические аналогии между веком минувшим и нынешним, поверхностные, порой произвольные догадки, основывавшиеся главным образом на авторском воображении или интуиции. Как писал однажды Марлинский в письме к Н. Полевому по поводу его романа “Клятва при гробе господнем”: “Пусть другие роются в летописях, пытая, было ли так, могло ли быть так во времена Шимяки? Я уверен, я убеждён, что оно так было... в этом порукой моё русское сердце, моё воображение, в котором старина наша давно жила такою, как ожила у вас”.

Уже Пушкин осознал недопустимость подобного обращения с историей. Он полагал, что писатель обязан объективно, без каких бы то ни было предрассудков понять прошлое, “его дело воскресить минувший век во всей его истине”. Хотя Пушкин говорил здесь о жанре трагедии, но поставленная им задача была более злободневной для исторического романа.

Своим “Арапом Петра Великого”, а затем и “Капитанской дочкой” Пушкин положил начало новому историческому роману в России - социальному по своему содержанию и реалистическому по своему методу. В это русло включается и “Тарас Бульба”. Исторический роман нового типа, формировавшийся в 30-х годах XIX века в России, существенно отличался от романа Вальтера Скотта.

В центре его романа - изображение жизни частного человека, более или менее случайно вовлекаемого в водоворот исторических событий. Но даже став участником этих событий, он не сливается с ними органически. Личные интересы героя, как частного человека, могут так или иначе пересекаться с целями исторического движения, но никогда полностью не совпадают с ними. Такой метод освещения исторического прошлого ограничивал возможности художника в изображении глубинных процессов истории и главных движущих сил исторического процесса - широких народных масс.

Этот недостаток в ещё большей мере обнаруживается в исторической прозе Загоскина, Лажечникова, Вельтмана. Их произведения были проникнуты патриотическим чувством, они более или менее правдиво воссоздали картины минувшей эпохи. Но особенности мировоззрения, как и масштаб дарования этих романистов не позволяли им художественно исследовать подлинные пружины исторических событий и раскрыть характеры исторических деятелей во всей глубине и сложности свойственных им противоречий.

Автор “Тараса Бульбы” воспринял сильную сторону декабристкой традиции, придав исторической теме яркую гражданскую направленность. Но он был свободен от свойственных писателям-декабристам схематизма и дидактики в истолковании исторического прошлого, а также характерного для их произведений одностороннего изображения оторванного от народной жизни героя. С необыкновенной широтой и эпическим размахом раскрывается в “Тарасе Бульбе” народное освободительное движение. Главный герой повести представляет как участник и выразитель этого движения.

Свободно распоряжаясь историческим материалом, не производя ни одного конкретного исторического события, почти ни одного реального деятеля, Гоголь вместе с тем создал произведение искусства, в котором с гениальной художественной мощью раскрыл доподлинную историю народа, или, как говорил Белинский, исчерпал “всю жизнь исторической Малороссии и в дивном, художественном создании навсегда запечатлел её духовный образ”.

Нет нужды искать конкретный исторический прототип Тараса Бульбы, как это делали некоторые исследователи. Как нет оснований предполагать, что сюжет повести запечатлел какой-то определённой исторический эпизод. Гоголь даже не заботился о точности хронологии изображаемых событий. В одних случаях кажется, что события отнесены к XV веку, а другие - к XVI, а то и к началу XVII века. В действительности писатель имел в виду нарисовать такую картину, в которой отразились бы наиболее типические, коренные черты всей национально-героической эпопеи украинского народа.

В изображении Сечи и её героев Гоголь сочетает историческую конкретность, характерную для писателя-реалиста, и высокий лирический пафос, свойственный поэту-романтику. Органическое слияние различных художественных красок создаёт поэтическое своеобразие и обаяние “Тараса Бульбы”.

Белинский, первый среди современных Гоголю критиков угадавший своеобразие этой повести, писал, что она представляет собой не что иное, как “отрывок, эпизод из великой эпопеи жизни целого народа”. Здесь - объяснение жанровой оригинальности созданного Гоголем творения. Белинский называл это произведение повестью-эпопеей, народно-героической эпопеей. “Если в наше время возможна гомерическая эпопея, то вот вам её высочайший образец, идеал и прототип!...”.

В гоголевской повести вырисовывается перед нами вся жизнь казачества - его частный и общественный быт, его жизнь в мирное и военное время, его административный уклад и повседневные обычаи. Поразительная ёмкость “Тараса Бульбы”, композиционный размах и глубина его содержания - вот что существенно раздвигает жанровые границы этой уникальной повести-эпопеи и делает её одним из замечательных событий в истории русского исторического романа.

Работе Гоголя над “Тарасом Бульбой” предшествовало тщательное, глубокое изучение исторических источников. Среди них следует назвать “Описание Украйны” Боплана, “Историю о казаках запорожских” Мышецкого, рукописные списки украинских летописей - Самовидца, Величко, Грабянки т. д.

Но эти источники не удовлетворяли вполне Гоголя. В них много ему не хватало: прежде всего характерных бытовых деталей, живых примет времени, истинного понимания минувшей эпохи. Специальные исторические исследования и летописи казались писателю слишком сухими, вялыми и в сущности мало помогающими художнику постигнуть дух народной жизни, характеры, психологию людей. В 1834 году в письме к И. Срезневскому он остроумно заметил, что эти летописи, создававшиеся не по горячему следу событий, а “тогда, когда память уступила место забвению”, напоминаю ему “хозяина, прибившего замок к своей конюшне, когда лошади уже были украдены”.

Среди источников, которые помогли Гоголю в работе над “Тарасом Бульбой”, был ещё один, важнейший: народные украинские песни, особенно исторические песни и думы.

Гоголь считал украинскую народную песню драгоценным кладезем для историка и поэта, желающих “выпытать дух минувшего века” и постигнуть “историю народа”. Из летописных и научных источников Гоголь черпал исторические сведения, необходимые ему фактические подробности, касающиеся конкретных событий. Думы и песни же давали ему нечто гораздо более существенное. Они помогали писателю понять душу народа, Его национальный характер, живые приметы его быта. Он извлекает из фольклорной песни сюжетные мотивы, порой даже целые эпизоды. Например, драматическая повесть о Мосии Шиле, попавшем в плен к туркам и затем обманувшем их и вызволившем из вражеского плена всех своих товарищей, навеяна Гоголю известной украинской думой о Самойле Кишке. Да и образ Андрия создан под несомненным влиянием украинских дум об отступнике Тетеренке и изменнике Савве Чалом.

Гоголь много берёт в народной поэзии, но берёт как писатель, чуткий и восприимчивый к её художественному строю, со своим отношением к действительности, к материалу. Поэтика народной песни оказала огромное влияние на всю художественно-изобразительную систему “Тараса Бульбы”, на язык повести.

Яркий живописный эпитет, красочное сравнение, характерный ритмический повтор - все эти приёмы усиливали песенное звучание стиля повести. “Не достойна ли я вечных жалоб? Не несчастна ли мать, родившая меня на свет? Не горькая ли доля пришла на часть мне? Не лютый ли ты палач мой, моя свирепая судьба?” Или: “Кудри, кудри он видел, длинные, длинные кудри, и подобную речному лебедю грудь, и снежную шею, и плечи, и всё, что создано для безумных поцелуев”. Необыкновенно эмоциональная, лирическая окраска фразы, равно как и все другие её художественные приметы, создаёт ощущение органической близости манеры гоголевского повествования к стилю народной песни.

В повести чувствуется влияние былинно-песенного приёма распространённых сравнений:

“Оглянулся Андрий: перед ним Тарас! Затрясся он всем телом и вдруг стал бледен... Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкой по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный вскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовым разорвать его на части, и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собой одного только страшного отца”.

Сравнение становится столь обширным, что вырастает слово в самостоятельную картину, которая на самом деле нисколько не является самодовлеющей, а помогает конкретнее, полнее, глубже раскрыть характер человека или его душевное состояние.

“Тарас Бульба” имеет большую и сложную творческую историю. Он был впервые напечатан в 1835 году в сборнике “Миргород”. В 1842 году во втором томе своих “Сочинений” Гоголь поместил “Тарасу Бульбу” в новой, коренным образом переделанной редакции. Работа над этим произведением продолжалась с перерывами девять лет: с 1833 года до 1842-го. Между первой и второй редакциями “Тараса Бульбы” был написан ряд промежуточных редакций некоторых глав.

В писательском облике Гоголя есть одна весьма примечательная черта. Написав и даже напечатав своё произведение, он никогда не считал свою работу над ним законченной, продолжая неутомимо совершенствовать его. Вот почему произведения этого писателя имеют такое множество редакций. Гоголь, по свидетельству Н. В. Берга, рассказывал, что он до восьми раз переписывал свои произведения: “Только после восьмой переписки, непременно собственной рукою, труд является вполне художнически законченным, достигает перла создания”.

Интерес Гоголя к украинской истории после 1835 года нисколько ни ослабевал, а порой даже приобретал особую остроту, как это было, например, в 1839 году. “Малороссийские песни со мною”, - сообщает он Погодину в середине августа этого года из Мариенбада. “Запасаюсь и тщусь сколько возможно надышаться стариной”. Гоголь в это время размышляет об Украине, её истории, её людях, и новые творческие замыслы будоражат его сознание. В конце августа того же года он пишет Шевыреву: “Передо мною выясняются и проходят поэтическим строем времена казачества, и если я ничего не сделаю из этого, то я буду большой дурак. Малороссийские ли песни, которые теперь у меня под рукою, навеяли или на душу мою нашло само собою ясновидение прошедшего, только я чую много того, что ныне редко случается. Благослови!”.

Усилившийся осенью 1839 года интерес Гоголя к истории и к фольклору был связан с задуманной им драмой из украинской истории “Выбритый ус”, а также с работой над второй редакцией “Тараса Бульбы”. Пришлось снова обратиться к написанным а различное время черновым наброскам новой редакции, заново многое переосмыслить, устранять некоторые случайно вкравшиеся противоречия¹ и т. д. Интенсивная работа продолжалась в течение трёх лет: с осени 1839 года до лета 1842.

Вторая редакция “Тараса Бульбы” создавалась одновременно с работой Гоголя над первым томом “Мёртвых душ”, т. е. в период наибольшей идейно-художественной зрелости писателя. Эта редакция стала глубже по своей идее, своему демократическому пафосу, совершеннее в художественном отношении.

Чрезвычайно характерна эволюция, которую претерпела повесть. Во второй редакции она значительно расширилась в своём объёме, став почти в два раза больше. Вместо девяти глав в первой редакции - двенадцать глав во второй. Появились новые персонажи, конфликты, ситуации. Существенно обогатился историко-бытовой фон повести, были введены новые подробности в описании Сечи, сражений, заново написана сцена выбора кошевого, намного расширена картина осады Дубно и т. п.

Самое же главное в другом. В первой, “миргородской”, редакции “Тараса Бульбы” движение украинского казачества против польской шляхты ещё не было осмыслено в масштабе общенародной освободительной борьбы. Именно это обстоятельство побудило Гоголя к коренной переработке всего произведения. В то время как в “миргородской” редакции “многие струны исторической жизни Малороссии” остались, по словам Белинского, “нетронутыми”, в новой редакции автор исчерпал “всю жизнь исторической Малороссии”. Ярче и полнее раскрывается здесь тема народно-освободительного движения, и повесть в ещё большей мере приобретает характер народно-героической эпопеи.

Подлинно эпический размах приобрели во второй редакции батальные сцены.

Вышколенному, но разобщённому воинству польской шляхты, в котором каждый отвечает только за себя, Гоголь противопоставляет сомкнутый, железный, проникнутый единым порывом строй запорожцев. Внимание писателя почти не фиксируется на том, как сражается тот или иной казак. Гоголь неизменно подчёркивает слитность, общность, мощь всей Запорожской рати: “Без всякого теоретического понятия о регулярности, они шли с изумительною регулярностию, как будто бы происходившею от того, что сердца их и страсти были в один такт единством всеобщей мысли. Ни один не отделяется; нигде не разрывалась эта масса”. То было зрелище, продолжает Гоголь, которое могло быть достойно передано лишь кистью живописца. Французский инженер, воевавший на стороне врагов Сечи, “бросил фитиль, которым готовился зажигать пушки, и, позабывшись, бил в ладони, крича громко: “Браво, месье запороги!”.

Этот яркий, о несколько театральный эпизод претерпел затем существенную эволюцию. Он развёртывается в большую батальную картину, эпическую по своей широте. В первой редакции французский инженер, о котором сказано, что он “был истинный в душе артист”, восхищается красотой казацкого строя, который в едином порыве несётся на пули врага. Во второй редакции подробно изображается уже самый бой, а иноземный инженер дивится не строю казаков, а их “невиданной тактике” и при этом произносит уже совсем иную фразу: “Вот бравые молодцы-запорожцы! Вот как нужно биться и другим в других землях!”.

Подвергается серьёзной переработке образ Тараса Бульбы: он становиться социально более выразительным и психологически цельным. Если в “миргородской” редакции он перессорился со своими товарищами из-за неравного дележа добычи - деталь, явно противоречившая героическому характеру Тараса Бульбы, - то в окончательном тесте повести он “перессорился с теми из своих товарищей, которые были наклонны к варшавской стороне, называя их холопьями польских панов”. Подобное усиление идейно акцента мы находим и в ряде других случаев. Например, в “миргородской” редакции: “Вообще он был большой охотник до набегов и бунтов”. В окончательной же редакции 1842 года мы читаем: “Неугомонный вечно, он считал себя законным защитником православия. Самоуправно входил в сёла, где только жаловались на притеснения арендаторов и на прибавку новых пошлин с дыма”. Таким образом, из “охотника до набегов и бунтов” Тарас Бульба превращается в “законного” защитника угнетённого народа. Усиливается патриотическое звучание образа. Именно во второй редакции Тарас произносит свою речь о том, “что такое есть наше товарищество”.

Некоторые важные изменения претерпевает и образ Андрия. Он приобретает ощутимо большую психологическую определённость. Гоголю удаётся преодолеть прежде присущую образу Андрия известную схематичность и однолинейность. Внутренний мир его переживаний становится более ёмким, сложным. Его любовь к полячке теперь не только глубже мотивируется, но и получается, но и получает более яркую эмоциональную лирическую окраску.

Словом, во второй редакции повесть превращается в широкое лирико-эпическое полотно, ставшее, по выражению Белинского, “бесконечно прекраснее”.

В работе над окончательным тестом “Тараса Бульбы” Гоголь несомненно учёл художественный опыт исторической прозы Пушкина. Именно во второй редакции повесть приобрела ту реалистическую полноту и завершённость поэтической формы, которая отличает это великое произведение русской классической литературы.

“Тарас Бульба” не первое произведение Гоголя, в котором он обратился к изображению национально-освободительной борьбы украинского народа. Достаточно вспомнить повесть “Страшная месть”. Почти одновременно, но несколько в ином художественном плане пытался решить Гоголь занимавшую его историческую тему в незавершённом романе “Гетьман”, над которым работал в начале 30-х годов. Дошедшие до нас отрывки романа дают возможность судить о широте, но вместе с тем и об известной противоречивости гоголевского замысла. Реалистические тенденции в изображении крупных исторических событий, а также некоторых вымышленных персонажей неожиданно столкнулись здесь с приёмами старой, романтической школы, и произведение начинало утрачивать внутреннюю художественную цельность. Вероятно, почувствовав это, Гоголь потерял интерес к роману и оставил его незавершённым. Нот опыт, который писатель приобрёл в процессе работы над “Страшной местью” и “Гетьманом”, не прошёл для него даром.

В статье “О преподавании всеобщей истории”, написанной почти одновременно с началом работы над “Тарасом Бульбой”, есть несколько строк, существенных для понимания этой повести. “Всё, что ни является в истории: народы, события - должны быть непременно живы и как бы находиться перед глазами слушателей или читателей, чтоб каждый народ, каждое государство сохраняли свой мир, свои краски, чтобы народ со всеми своими подвигами и влиянием на мир проносился ярко, в таком же точно виде и костюме, в каком был он в минувшие времена. Для того нужно собрать не многие черты, но такие, которые бы высказывали много, черты самые оригинальные, самые редкие, какие только имел изображаемый народ.” Хотя Гоголь не касается здесь специфических задач, стоящих перед автором исторического романа, но цитированные строки помогают многое понять не только о теоретических взглядах Гоголя на историю, но и в его художественно-историческом методе. То новое, что содержалось а повести “Тарас Бульба” и отличало её от предшествующих произведений Гоголя на историческую тему, было прежде всего связано с учётом “живых”, “самых редких” чёрт народа, своеобразие его национального характера.

Новаторское значение “Тараса Бульбы” состояло в том, что главной силой исторических событий выступал в нём народ. Пушкин и Гоголь впервые в нашей отечественной литературе подошли к изображению народных масс как главной движущей силы исторического процесса, и это стало величайшим завоеванием русского реализма, и в частности русского исторического романа XIX века.

В центре “Тараса Бульбы” - героический образ народа, борющегося за свою свободу и независимость. Никогда ещё в русской литературе так полно и ярко не изображались размах и раздолье народной жизни. Каждый из героев повести, сколь бы он ни был индивидуален и своеобразен, чувствует себя составной частью народной жизни. В беспредельной слиянности личных интересов человека с интересами общенародными - идейный пафос этого произведения.

Подлинно эпического размаха достигает изображение Гоголем Запорожской Сечи - этого гнезда, “откуда вылетают все те гордые и крепкие как львы!.. откуда разливаются воля и казачество на всю Украину”. Созданный художником поэтический образ Сечи неотделим от ярких могучих характеров, её населяющих.

С сочувствием и симпатией рисует Гоголь картину общественного устройства Сечи с характерной для неё атмосферой демократии и своеволия, суровой дисциплины и анархии, с её “немногосложною управой” и системой, в которой “юношество воспитывалось и образовывалось... опытом”. Весь бытовой и нравственный уклад Сечи содействовал воспитанию в людях высоких моральных качеств. Отношения между кошевым и казаками основаны на принципах гуманности и справедливости. Власть кошевого отнюдь не влечёт за собой необходимости слепого повиновения ему. Он не столько хозяин общества, сколько его слуга. Он руководит казаками на войне, но обязан выполнять все их требования в мирное время. Любой из запорожцев мог быть избранным в кошевые атаманы, и каждый атаман в любой момент мог быть смещён.

Узнав от гонца о набеге врагов на Сечь, казаки собрались на совет: “Все до единого стояли они в шапках, потому что пришли не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою”.

Запорожская Сечь в изображении Гоголя - это царство свободы и равенства, это вольная республика, в которой живут люди широкого размаха души, абсолютно свободные и равные, где воспитываются сильные, мужественные характеры, для которых нет ничего выше, чем интересы народа, чем свобода и независимость отчизны.

Конечно, в этой патриархальной демократии есть свои слабости. Гоголь не мог не видеть присущую казакам отсталость, относительно невысокий уровень их культуры, а также власть рутины, проникавшей а различные сферы их быта и общественной жизни. Всё это не могло не свидетельствовать об известной ограниченности “странной республики” и заложенных в ней серьёзных противоречий, исторически ускоривших её гибель. Будучи верным правде жизни, Гоголь ничего этого не скрывает. Он далёк от идеализации Сечи. Прославляя бессмертные подвиги запорожцев, писатель вместе с тем не приукрашивает их, не скрывает того ,что удаль в них сочеталась с беспечностью и разгулом, ратные подвиги - с жестокостью. Таково было время, таковы были правы. “Дыбом воздвигнулся бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы”, - пишет Гоголь. Но пафос его изображения - всё-таки в другом. Запорожское казачество для Гоголя - это пример справедливого и здорового общественного устройства, основанного на принципах человечности и братства. Своей идейной устремлённостью повесть вступала в резкий контраст с теми нормами общественной морали, которые насаждала современная писателю официальная Россия. Историческая проблематика повести приобретала чрезвычайно злободневное звучание.

Резкими и выразительными штрихами рисует Гоголь героев Сечи. Остап, бесстрашно поднимающийся на плаху; Бовдюг, страстно призывающий к товариществу; Шило, преодолевающий неимоверные препятствия, чтобы вернуться в родную Сечь; Кукубенко, высказывающий перед смертью свою заветную мечту: “Пусть же после нас живут ещё лучше, чем мы”, - этим людям свойственна одна общая черта: беззаветная преданность Сечи и Русской земле. В них видит Гоголь воплощение лучших черт национального русского характера.

Всю повесть пронизывает мысль о нерасторжимом единстве двух братских народов - украинского и русского. Гоголь называет казачество “широкой разгульной замашкой русской природы”. В этой русской природе отразилась душа русского и украинца. Отстаивая свою национальную независимость и свободу, казаки перед лицом иноземного врага называют себя русскими. В сознании запорожцев украинец - родной брат русского, украинская земля - неотторжимая часть необъятной земли русской. Тарас Бульба недаром говорит о “лучших русских витязях на Украйне”. В знаменитой речи о товариществе Тарас снова возвращается к этой мысли: “Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей”. “Русскую землю” славят и Мосий Шило (“Пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля и будет ей вечная честь!”), и Балабан, и Степан Гуска, и многие другие “добрые казаки”. Все они себя причисляют к воинству русскому и считают защитниками Русской земли.

Каждый из персонажей гоголевской повести мог бы стать героем вдохновенной поэмы. Но первый среди этих героев - Тарас.

Суровый и непреклонный ,Тарас Бульба ведёт жизнь, полную невзгод и опасностей. Он не был создан для семейного очага. Его “нежба” - чистое поле да добрый конь. Увидевшись после долгой разлуки с сыновьями, Тарас назавтра же спешит с ними на Сечь, к казакам. Здесь его подлинная стихия. Человек огромной воли и недюжинного природного ума, трогательно нежный к товарищам и беспощадный к врагу, он карает польских магнатов и арендаторов и защищает угнетённых и обездоленных. Это могучий образ, овеянный поэтической легендой, по выражению Гоголя, “точно необыкновенное явление русской силы”. Это мудрый и опытный вожак казацкого войска. Его отличали, пишет Гоголь, “умение двигать войском и сильнейшая ненависть к врагам”. И вместе с тем Тарас ни в малейшей степени не противопоставлен окружающей его среде. Он “любит простую жизнь казаков” и ничем не выделяется среди них.

Вся жизнь Тараса была неразрывно связана с жизнью Сечи. Служению товариществу, отчизне он отдавал себя безраздельно. Ценя в человеке прежде всего его мужество и преданность идеалом Сечи, он неумолим к изменникам и трусам. Образ Тараса воплощает в себе удаль и размах народной жизни, всю духовную и нравственную силу народа. Это человек большого накала чувств, страстей, мысли. Сила Тараса - в могуществе тех патриотических идей, которые он выражает. В нём нет ничего эгоистического, мелкого, корыстного. Его душа проникнута лишь одним стремлением - к свободе и независимости своего народа.

В центре гоголевской повести - тема народно-освободительного движения. Но борьба героев повести осмысливается не только в аспекте национально-освободительного движения, но и как конфликт между двумя вековыми антагонистами: народом и угнетающим его феодально-помещичьим строем.

Гоголь отнюдь не изображает казаков как социально-единую, однородную массу. Отдельными штрихами показано а повести социальное расслоение казачество. Образ Тараса Бульбы довольно определённо противопоставлен тем, которые “перенимали уже польские обычаи, заводили роскошь, великолепные прислуги, соколов, ловчих, обеды, дворы”. Гоголь при этом замечает: “Тарасу это было не по сердцу. Он любил простую жизнь казаков...” Тарас глубоко демократичен. Он ненавидит угнетателей, которые были с ним одной крови и веры, равно, как и чужеземных.

Большой интерес в этой связи представляют некоторые дошедшие до нас отрывки гоголевского “Гетьмана”. В одном из его фрагментов идея социального возмездия воплощена в символико-аллегорическом образе могучей сосны, оживающей по ночам и преследующей жестокого пана. Сосна, будучи свидетельницей многих преступлений пана, неожиданно выступает а роли мстителя.

Тема социального возмездия раскрывается Гоголем в другом отрывке того же “Гетьмана”, впервые появившемся в печати уже после смерти писателя, в 1855 году. Есть там потрясающая по своему трагизму сцена, когда Остраница заступается за избиваемого стодвадцатилетнего старика и в порыве ярости вырывает у поляка-полицейского ус. Толпа вешает ростовщика и тут же хочет расправиться с полицейским. Но Остраница уговаривает толпу не делать этого, ибо не он, полицейский, главный виновник всего, - и в ответ страшный, неистовый крик оглашает всю площадь: “Тут виноват, виноват король!..”

Народ изображается здесь не смиренным и безмолвствующим, но осознающим скрытую в нём силу и яростно реагирующим на своё унижение. Характерна высокая оценка, которую дал Гоголь личности Пугачёва незадолго перед началом работы над “Тарасом Бульбой”. Сообщая в одном из писем к Погодину об окончании Пушкиным работы над “Историей Пугачёва”, он подчёркивает: “Замечательна очень вся жизнь Пугачёва”. Тарас Бульба, разумеется, существенно отличен от Пугачёва, но отсвет раздумий писателя над образом выдающегося крестьянского вожака лежит на характере гоголевского героя.

Тарас выписан резко, крупно, пластично. Он точно высечен из гранита. И вместе с тем образ смягчён юмором - добрым, лукавым, светлым. В Тарасе, как и в Других персонажах повести, перемешаны нежность и грубость, серьёзное и смешное, великое и малое, трагическое и комическое. В таком изображении человеческого характера Белинский видел замечательный гоголевский дар “выставлять явления жизни во всей их реальности и истинности”.

С совершенной художественной достоверностью рисуется нам образ Тараса Бульбы - в Сечи и дома, в мирное время и на войне, в его отношениях с друзьями и врагами. Столь же крупно, выразительно и достоверно, хотя и в ином психологическом ключе, раскрывается характер Тараса в трагическом конфликте с Андрием.

Младший сын Тараса - человек ветреных, хотя и страстных порывов. Легко и бездумно увлёкся он красивой полячкой и, презрев священный долг, перешёл на сторону врагов Сечи. “А что мне отец, товарищи и отчизна?” - говорит он. Суровая и бурная героика Сечи не захватила Андрия. Его романтическая настроенная душа больше тяготила к тихим радостям любви. Это стремление к личному счастью подавило в конце концов в нём все другие стремления и сделало его изменником родины.

Но образ Андрия, однако, не так прост. Гоголь вовсе не имел в виду представить его мелким злодеем. Андрия отличает богатство духовных сил, его внутренний мир по-своему сложен и драматичен. Гоголь отметил и свойственную этому человеку удаль и отвагу, и крепость его руки в бою. Не следует думать, что суровый, воинственный Остап противопоставлен мечтательному и лирическому Андрию. Нет, они оба - люди большого сердца и мужества. Белинский называл их обоих “могучими сыновьями” Тараса Бульбы. Не раз радовалось отцовское сердце при виде младшего сына: “И этот добрый - враг бы не взял его - вояка!” Ещё в бурсе Андрий отличался среди товарищей своей сметливостью, ловкостью, силой, и за это не раз избирался ими предводителем опасных предприятий. Но Андрий не только “кипел жаждою подвига, но вместе с нею душа его была доступна другим чувствам”. Они-то и ввергли его в катастрофу.

Важно заметить, что Гоголь вовсе не стремится снизить, скомпрометировать любовь, охватившую Андрия. Его чувства к прекрасной полячке полны высокого лирического движения. Причём во второй редакции повести Гоголь гораздо более глубоко обосновал психологические мотивы измены Андрия и тем самым ещё дальше ушёл от фольклорных источников этого образа - дум о Савве Чалом и отступнике Тетеренке, в которых герои изображены мелкими честолюбцами и пройдохами.

Андрий горячо любит прекрасную полячку. Но нет в этой любви истинной поэзии. Искренняя, глубокая страсть, вспыхнувшая в душе Андрия, вступила в трагическое противоречие с чувством долга перед своими товарищами и своей родиной. Любовь утрачивает здесь обычно присущие ей светлые, благородные черты, она перестаёт быть источником радости. Любовь не принесла Андрию счастья, она отгородила его от товарищей, от отца, от отчизны. Такое не простится даже храбрейшему из “рыцарей казацких”, и печать проклятья легла на чело предателя. “Пропал, пропал бесславно, как подлая собака...” Измену родине ничто не может ни искупить, ни оправдать.

Идейный пафос “Тараса Бульбы” - в беспредельном слиянии личных интересов человека с интересом общенародным. Лишь один образ Андрия резко обособлен повести. Он противостоит народному характеру и как бы выламывает из главной её темы. Позорная гибель Андрия. являющаяся необходимым нравственным возмездием за его отступничество и измену народному делу, ещё более подчёркивает величие центральной идеи повести.

“Тарас Бульба” - одно из самых прекрасных поэтических созданий русской художественной литературы. Глубина и ёмкость характеров голевских героев гармонирует с совершенством композиционной структуры повести и поразительной завершёностью всех элементов её стиля.

Характерные черты гоголевского мастерства замечательно выражены в пейзажной живописи. Гоголь был великим живописцем природы. Его пейзаж всегда очень лиричен, проникнут сильным чувством и отличается богатством красок, картинностью. Достаточно вспомнить, например, давно вошедшее в хрестоматию описание украинской степи.

Природа помогает читателю полнее и резче оттенить внутренний психологический мир героев повести. Когда Андрий и Остап, распрощавшись с опечаленной матерью, вместе с Тарасом покидают родной хутор, Гоголь вместо пространного описания гнетущего настроения путников ограничивается одной фразой: “День был серый; зелень сверкала ярко; птицы щебетали как-то вразлад”. И в ней мгновенно раскрывается душевное состояние персонажей. Люди расстроены, они не могут сосредоточиться, и всё окружающее кажется им лишённым единства и гармонии. И тогда даже птицы щебечут “как-то вразлад”. Природа живёт у Гоголя напряжённой и многогранной жизнью - почти такою же, как и его герои.

Ещё одним важным элементом стиля “Тараса Бульбы” является своеобразный гоголевский юмор. Вся повесть искрится лукавым, тонким юмором. Стоит здесь упомянуть хотя бы знаменитую встречу Тараса с сыновьями или того безымянного запорожца, который, “как лев, растянулся на дороге” в своих шароварах из алого дорогого сукна, запачканных дёгтем, “для показания полного к ни презрения”.

Но природа гоголевского смеха в этой повести иная, чем, скажем. в “Ревизоре” или “Мёртвых душах”. Если в сатирических произведениях Гоголя юмор был формой проявления критического отношения писателя к действительности. то здесь юмор служит задаче совершенно противоположной: он содействует утверждению положительного идеала. Юмор “Тараса Бульбы” светится и лучиться нежной любовью к героям повести. Он придаёт обаяние и человечность героям повести, лишает их ходульности и фальшивой патетики, оттеняет их высокие нравственные качества, их патриотизм, их беззаветную преданность Сечи, Русской земли.

“Тарас Бульба” - свидетельство поразительного многообразия гоголевского гения. Кажется, ни в одном писателе мира не совмещались возможности столь разностороннего отражения жизни, столь разнообразные художественные краски в изображении героических и сатирических образов, как это мы видим в “Тарасе Бульбе” и, скажем, “Ревизоре”.

Уже отмечалось, что увлечение романтизмом имело глубокие корни в художественном сознании Гоголя. Этому увлечению он отдал дань только в “Вечерах”, но и в “Миргороде”, когда уже вполне вкусил плоды реалистического творчества. В “Тарасе Бульбе” гоголевский романтизм обрёл наиболее зрелые формы. И способом изображения эпохи, свободного от деспотической власти исторического документа, и манерой раскрытия характеров, совершенно раскованных и лирически приподнятых, и общим эмоциональным стилем письма, очень яркого, живописного, - во всех этих примерах отчётливо проглядывает романтический настрой гоголевской души. И вот интересно - стоит ещё раз подчеркнуть это обстоятельство, имеющее общий методологический интерес, - что “Тарас Бульба” в первой своей редакции писался примерно в то же время, когда создавалась реалистическая классика - “Старосветские помещики” и повесть о двух Иванах, некоторые петербургские повести, а во второй редакции, - тогда, когда автор особенно напряжённо и самоотверженно работал над “Мёртвыми душами”. Гоголь начал как романтик, но затем, после повести о Шпоньке романтизм и реализм развивался в его творчестве двумя параллельными потоками. Писатель почти синхронно шёл разными дорогами, иногда, впрочем, пересекавшимися. Вот, почему не удивительно, что различные элементы обоих художественных методов переплетаются даже в одном и том же произведении - и в “Тарасе Бульбе” и, например, в “Мёртвых душах”, лирические отступления которых в своей художественной структуре, в своём стиле несут на себе несомненную печать романтических порывов Гоголя.

Русский романтизм 20-30-х годов наиболее плодотворно проявил себя в поэзии. В прозе он раскрыл преимущественно слабыми своими сторонами. Изображение тех или иных сторон действительности отзывалось в романтических повестях крайним субъективизмом, приводившим к ходульности и всяческой фальши. Романтическая проза Гоголя представляет собой совершенно новое явление в отечественной литературе, раздвинув возможности художественного изображения народной жизни, обогатив стилевые и изобразительные краски всей литературы. Высокая патетика и проникновенная лирика характерно окрасили и самые значительные страницы реалистического искусства Гоголя. Его романтизм не только не противостоял реализму, но, напротив, всячески содействовал его упрочению. Недаром романтическое начало так ярко выражено в реалистических произведениях Гоголя.

“Тарас Бульба” был одним из самых любимых детищ писателя, но повесть эта никогда не выходила при его жизни отдельным изданием. Впервые она появилась в 1835 году, в “Миргороде”, второй и последний раз - в 1842 году, в “Сочинениях” Гоголя, в том же “миргородском” цикле.

Поэзия героического подвига, казалось, мало гармонировала с сонным царством старосветских помещиков и похождениями двух Иванов. Но историческая повесть не случайно была включена писателем в цикл произведений, главной темой которых была современность.

В “Старосветских помещиках” и “Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем” Гоголь впервые выступил перед читателями как “поэт жизни действительной”, как художник, смело обличающий уродство общественных отношений крепостнической России. Смех Гоголя творил великое дело. Он обладал огромной разрушительной силой. Он уничтожал легенду о незыблемости феодально-помещичьих устоев, развенчивал созданный вокруг них ореол мнимого могущества, выставлял на “всенародные очи” всю мерзость и несостоятельность современного писателю политического режима, творил суд над ним, будил веру в возможность иной, более совершенной действительности.

Писателем, остро чувствующим современность, оставался Гоголь и тогда, когда он обращался к исторической теме. Гоголь советовал поэту Н. Языкову опуститься “во глубины русской старины” и в ней поразить “позор нынешнего времени”. Такое отношение к исторической теме было свойственно и самому автору “Тараса Бульбы”.

Гоголь мечтал о сильном, героическом характере. В многовековой истории борьбы украинского народа за своё освобождение от гнета польской шляхты он находил такие характеры. Человеческое обаяние героев повести, красота и благородство их нравственных принципов, величие их национальных и патриотических идеалов - всё это не могло не выступать резким контрастом современной писателю действительности, мелочному, пошлому миру Иванов Ивановичей и Иванов Никифоровичей. Героический уклад жизни Запорожской Сечи ещё более оттенял ничтожность миргородских существователей, чрезвычайно усилив обличительное звучание сатирических повестей Гоголя.

Что эти контрастные краски в композиционной структуре “Миргорода” не были случайными, что они выражали сознательное намерение писателя, озабоченного возможно более современным звучанием своей исторической повести, об этом свидетельствует характерная деталь. В рукописи первой редакции “Тараса Бульбы” взволнованный лирический голос автора однажды открыто раздвинул рамки исторического сюжета и непосредственно обратился к своим современникам. Картину безудержного веселья и удали, открывшуюся взорам Тараса и его двух сыновей, только что прибывших в Сечь, Гоголь неожиданно завершает таким рассуждением: “Только в одной музыке есть воля человеку. Он в оковах везде. Он сам себе куёт ещё тягостнейшие оковы ,нежели налагает на него общество и власть везде, где только коснулся жизни. Он - раб, но он волен, только потерявшись в бешеном танце, где душа его не боится тела и возносится вольными прыжками, готовая завеселиться на вечность”.

Это место по цензурным соображениям не увидело печати - ни в первой редакции повести, ни во второй. Но в данном случае существенно другое. Прославляя героические подвиги вольных казаков, Гоголь ни на один момент не мог отвлечься от тех горьких раздумий, какие вызывала в нём современная Россия. Из глубин седой старины Гоголь действительно разил “позор нынешнего времени”.

Последние месяцы и недели жизни Гоголя были особенно драматическими. Писатель чувствовал, как быстро иссякают его творческие и физические силы. Изнурённый постоянными болезнями, он начинает думать о приближении смерти и ещё больше погружается в чтение церковных книг. Религиозно-мистические настроения всё сильнее овладевают им.

В самом начале 1852 года в Москву приезжает из Ржева протоиерей Матвей Константиновский, с которым Гоголя давно познакомил граф А. П. Толстой. Протоиерей взял на себя обязанность “очистить” совесть Гоголя и приготовить его к “христианской, непостыдной смерти”. Он потребовал, чтобы Гоголь строго соблюдал все церковные обряды, посты и нашёптывал ему, что единственным средством спасти душу является отречение от литературной деятельности, уход в монастырь. Он также уговаривал Гоголя отречься от Пушкина. Но эти увещевания “отца Матвея” лишь раздражали Гоголя и выводили из душевного равновесия – настолько, что однажды, не совладев с собой, он оборвал попа:

Довольно! Оставьте, не могу далее слушать, слишком страшно!

Гоголь ещё пробовал сопротивляться влиянию, которому он подвергался. Но силы его были уже слишком надорваны.

Гоголь жил в доме А. П. Толстого и подвергался постоянному воздействию этого сильного волей мрачного фанатика. Однажды он обратился к графу с просьбой спрятать у себя его рукописи. Толстой отказался это сделать, чтобы не утвердить Гоголя в мысли о приближающейся смерти. В ночь на 12 февраля 1852 года рукописи были сожжены.

Болезнь Гоголя катастрофически прогрессировала. Он морил себя голодом, отказывался от медицинской помощи. Доведённый до крайней степени истощения, он 21 февраля (4 марта по новому стилю) 1852 года скончался.

Использованная литература

С. Машинский “Художественный мир Гоголя”, М., “Просвещение”, 1971 г.

Н. В. Гоголь “Избранные произведения”, “Госиздат” ЧАССР, 1941 г.

Н. В. Гоголь “Собрание сочинений”, “Государственное издательство художественной литературы”, Москва 1952 г.

1 Например, в черновом варианте одной из глав Кукубенко умирал, а в последующей главе, которая должна была служить продолжением предыдущей, снова оказывался участником баталий.