Ю. Кристева и литературный семанализ

Федеральное агентство по образованию РФ

Российский государственный университет им. И. Канта

Факультет филологии и журналистики

Кафедра истории русской литературы

Калининград

2010

Введение

Юлия Кристева – известный философ, писатель, исследователь, участница феминистского движения во Франции. Долгое время Ю. Кристева была участницей группы "Tel Quel", которая получила такое название по названию одноименного журнала, который был основан французским писателем Филиппом Соллерсом. Группа "Tel Quel" оказала значительное влияние на работы исследовательницы. Во многом, как и структуралисты, группа сосредоточивала внимание на языке как исходной точке размышлений о субъекте и понимала историю как текст и письмо, не как репрезентацию, а как производство. На этой основе группа пыталась выработать новую концепцию для описания социальной практики.

В разные годы Ю. Кристевой были написаны работы: "Полилог", "Разрушение поэтики", "Семиотика" и т.д.

поэтика семиотика интертекстуальность генотекст

Основная часть

Впервые термин "семанализ" был использован Ю. Кристевой в работе "Семиотика". "Семанализ есть теория текстового значения", изучающая означивающую деятельность и ее типы в тексте, которая была разработана Ю. Кристевой в качестве альтернативы семиологии Ф. де Соссюра. Семиология - "наука, изучающая жизнь знаков в рамках жизни общества", писал Ф. де Соссюр в своей работе "Заметки по общей лингвистике", таким образом, провозглашая основополагающую роль знака в своей теории. Знак, по мнению Ф. де Соссюра, имеет бинарную структуру, где с одной стороны означающее (план выражения), а с другой означаемое (план содержания).

Ю. Кристева же отрицала господство знака, предлагая пересмотр самого понятия знак, его исторического развития, "его отношения к различным типам означивающих практик и его роли в них". Эта наука должна быть построена "не как "семиология" или "семиотика", а скорее как критика смысла, его элементов и законов — как семанализ", который будет строиться на "научной теории системы знаков в истории и истории как системы знаков"и будет иметь критическую направленность.

Важной для понимания семанализа является категория текста. Текст Ю. Кристева понимала как объект, как результат текстопорождения, где процессом текстопорождения является означивание. Текст – это производство, а не произведение. Исследовательница рассматривает текст как "некое транслингвистическое устройство", как "текстовую продуктивность", которая являясь внутренней мерой литературы (текста), "не есть литература (текст), подобно тому, как любой труд есть внутренняя мера стоимости, но не сама стоимость". Текст не показывает нечто реальное, текст трансформирует реальность.

Однако объектом семанализа Ю. Кристевой становится не любое литературное произведение, но только такое, которое имеет отношение к знаковой семиотической практике и, "будучи идеологемой, уже завершено, замкнуто в самом своём начале". "Идеологемой" Ю. Кристева называет пересечение конкретной текстовой организации как семиотической практики с иными высказываниями, которые она вбирает в своё пространство или к которым она отсылает в пространстве внеположных ей текстов. Идеологема представляет собой интертекстовую функцию, задающую структуре текста исторические и социальные координаты.

В теории Ю. Кристевой можно выделить два поля - семиотическое и символическое, на пересечении которых возникает "говорящий субъект". Семиотическое представляет собой долингвистическое пространство языка, которое является фундаментальной стадией для формирования субъекта. В его основе лежит знак. Субъект такого дискурса отождествляет себя со знаком. Символическое же формируется под воздействием речи "другого" (адресата). Средние века, говорит Кристева, были эпохой символа, когда любой элемент имел значение в соотнесении с другим элементом при господстве означаемого.

Отношения семиотического и символического можно сопоставить с отношениями понятий "генотекст" и "фенотекст".

Доязыковые семиотические процессы формируют генотекст. "Понятие генотекста описывает возникновение объекта и субъекта, конституирование ядра значения". Генотекст исследовательница называет бесконечным означающим. В каждом тексте поверх генотекста располагается фенотекст.

"Фенотекст - это готовый, иерархически организованный семиотический продукт, обладающий вполне устойчивым смыслом". В фенотексте происходят трансформационные процессы генотекста. "Чтобы выявить в тексте его генотекст необходимо проследить в нем импульсационные переносы энергии, оставляющие следы в фонематическом диспозитиве(скопление и повтор фонем, рифмы и т. д.)и мелодическом (интонация, ритм и т. д.), а также порядок рассредоточения семантических и категориальных полей, как они проявляются в синтаксических и логических особенностях или в экономии мимесиса (фантазм, пробелы в обозначении, рассказ и т. д.)".

Литература, по мнению Ю. Кристевой, это особая семиотическая практика, для номинации которой она прибегает к термину "письмо". Литературный текст исследовательница представляет как систему, образованную посредством сцеплений, которую она описывает как "структуру парадигматических связей".

Существует два вида частных грамм:

А. Текст как письмо: граммы письма.

В. Текст как чтение: граммы чтения.

Граммы чтения Ю. Кристева разделяет на две субграммы:

В _>1>. Чужой текст как реминисценция.

В _>2>. Чужой текст как цитация.

Продолжая развивать концепцию Ю. Кристевой, Р. Барт принципиально важное значение придаёт чтению. Специфичность любого текста, утверждает Р. Барт, не является его неотъемлемым атрибутом наподобие названия или авторской подписи. Это — "подвижная специфичность", оформляющаяся и складывающаяся из всей бесконечной совокупности текстов, языков и систем и возобновляющаяся в каждом новом тексте.

Поэтому оценка текста может быть связана только с практикой письма. Существуют 1) "текст-письмо" ("то, что можно написать") и 2) "текст-чтение" или классический текст ("то, чего написать уже нельзя").

Таким образом, оценку текста производит читатель, который при этом находится в непростой ситуации, так как читать — значит декодировать буквы, слова, смыслы, структуры, однако по мере того как со смысла снимаются ограничения, поскольку чтение начинает двигаться "без тормозов", читатель оказывается в противоположной роли: "в конечном итоге он не декодирует, а докодирует; он не дешифрует, а производит, накладывает друг на друга различные языки, он бесконечно и неустанно пронизывается ими; его суть в этой пронизанности".

"Текст-письмо" — это автор в процессе письма, иными словами, это сам процесс продуцирования текста. "Текст-чтение" — это продукт письма. Интерпретировать такой текст — значит понять его как воплощённую множественность. Этот множественный текст пронизан сетью бесчисленных и переплетающихся между собой кодов.

Интерпретируя концепцию диалогизма М.М. Бахтина, которая была изложена им в работах: "Проблемы поэтики Достоевского", "Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве", Ю. Кристева предлагает теорию, согласно которой "всякое письмо есть способ чтения совокупности предшествующих литературных текстов, что всякий текст вбирает в себя другой текст и является репликой в его сторону".

В основе концепции М.М. Бахтина находилась мысль о несобственно-прямой речи, которая в трактовке ученого занимала промежуточное положение между косвенной и прямой речью. С одной стороны она оформлена как косвенная речь и принадлежит автору, но в тоже время содержит цитирование, явное или скрытое. Диалогизм рассматривает любое "слово как слово о слове, обращенное к другому слову". Слово в теории М.М. Бахтина становится объектным, "двуголосовым словом", оно становится действующим лицом, на которое направленно внимание автора и читателя.

Автор, предоставляя слово субъекту повествования, в этих условиях отказывается от претензий на то, чтобы сформулировать прямо свое миропонимание. Он стремится донести до читателя свою позицию, которая складывается из соотношения двух и более голосов. В этом слове могут оказывать две смысловые направленности. Такие тексты оказываются лишены единства субъекта и единства смысла.

Открытия М.М. Бахтина, как считает Ю. Кристева можно свести к следующему: "любой текст строится как мозаика цитации, любой текст — это впитывание и трансформация какого-нибудь другого текста". Ю. Кристева находит параллель между статусом диалогического слова у Бахтина и статусом текстов: подобно всякому слову, которое одновременно принадлежит как субъекту речи, так и ее адресату, и которое ориентировано на предшествующие и современные ему высказывания, текст всегда находится в точке пересечения других текстов, считает исследовательница.

Итак, на место понятия интерсубъективности М.М. Бахтина приходит понятие интертекстуальности Ю. Кристевой.

Исследование интертекстуальности открывает факт амбивалентности, т.е. включённости истории в текст и текста — в историю. "Отсюда следует, что задача литературной семиологии должна состоять в том, чтобы установить такие формальные операции, при помощи которых можно было бы описать различные способы сочленения слов (или синтагматических последовательностей) в диалогическом пространстве текстов".

Определяя понятие интертекстуальности, Ю. Кристева принципиально отличает ее от интертекста-объекта, который, как она считает, легко поддается опознанию. Любой текст, который являлся результатом взаимодействия других текстов и кодов, являлся интертекстом. В концепции Ю. Кристевой любой текст становился интертексом. Причем интертекстуальность, на ее взгляд, распространяется не только на литературные тексты, но и на все остальные системы знаков.

Литературный текст всегда включен в иные тексты. Так как автор пишет, находясь в ситуации окружения более раннего или современного ему корпуса литературных текстов, он живет в истории, а жизнь общества записывается в тексте. Чужой текст обязательно внедряется в плетение письма, а письмо вбирает в себя этот текст. Таким образом, в параграмме текста, который пишет автор, функционируют все тексты, находящиеся в сфере чтения данного писателя. Таким образом, с помощью параграмматического письма писатель участвует в жизни отчужденного общества, исходя из этой отчужденности. При этом воля автора уже не имеет значения, так как автор не контролирует процесс диалогического взаимодействия своего текста с другими.

Как замечает И.И. Ильин, "концепция Кристевой быстро получила широкое признание и распространение у литературоведов самой различной ориентации. Однако конкретное содержание термина существенно видоизменяется в зависимости от теоретических и философских предпосылок, которыми руководствуется в своих исследованиях каждый ученый. Общим для всех служит постулат, что всякий текст является "реакцией" на предшествующие тексты".

Впоследствии Р. Барт дал определение интертексту и интертекстуальности, которое сейчас принято считать каноническим: "Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат".

Заключение

Сформулировав понятие интертекстуальности, Ю. Кристева открыла путь для дальнейших исследований в области межтекстовых взаимодействий.

Ю. Кристева ввела такие понятия как "семанализ", "генотекст", "фенотекст", "интертекст", которые также оказали огромное влияние на развитие науки.

Проблема интертекста привлекают внимание множества исследователей, среди них и Р. Барт, чье определение интертекста в современной науке считается каноническим.

Список использованной литературы

1) Барт Р. От произведения к тексту // Барт Р.Избранные работы: Семиотика. Поэтика. — М. Прогресс, 1989.

2) Барт P. S/Z. М., 1994.

3) Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972.

4) Ильин И.И. Интертекстуальность // Современное зарубежное литературоведение. М., 1999.

5) Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. – М, 1996.

6) Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. М, 2004.

7)Соссюр Ф. де. Заметки по общей лингвистике. М.: Прогресс, 1990.

8) Новейший философский словарь:3-е изд., исправл. — Мн.: Книжный Дом. 2003.

9)Постмодернизм: энциклопедия / сост. и науч. ред. А.А. Грицанова, М.А. Можейко. Минск, 2001.