Франс Эмиль Силланпяя

Введение

Цель данной работы – рассмотреть некоторые произведения Франса Эмиля Силланпяя, единственного лауреата Нобелевской премии в области литературы в Финляндии, и на примере этих произведений показать, что нового он привнес в финскую литературу.

Хронологические рамки: 1888–1964 гг.

Задачи, поставленные в работе – изучить литературу и другие материалы, посвященные Франсу Эмилю Силланпяя, а также литературу по истории Финляндии начала XX века, и проанализировать:

Что повлияло в юношеские годы на формирование мировоззрения Силланпяя, как окружение влияло на его взгляды

в какой исторической ситуации жил и творил Франс Эмиль Силланпяя

что способствовало тому, что Силланпяя стал символом, гордостью своего народа.

Первая глава рассматривает детство и юность писателя, годы учебы в Тампере и в Хельсинки, а также его научные и философские увлечения в юношеские годы, значительно повлиявшие на его мировоззрение

Во второй главе, на фоне исторических событий тех лет, рассматриваются произведения первого периода наивысшей творческой активности писателя (это конец 10-х и начало 20-х гг.). Тогда увидели свет романы «Жизнь и солнце» («Elämä ja aurinko», 1916), «Праведная бедность» («Hurskas kurjuus», 1919), повесть «Хилту и Рагнар» («Hiltu ja Ragnar», 1923), сборники рассказов «Дети человеческие в потоке жизни» («Ihmislapsia elämän saatossa», 1917), «Дорогое мое отечество» («Rakas isänmaani», 1919), «Хранимые ангелами» («Enkelten suojatit», 1923), «От земли» («Maan tasalta», 1924), «Бобылья горка» («Töllinmäki», 1925).

Третья глава посвящена другому периоду, совпавшему с началом 30-х гг., который завершается в 1939 году присуждением ему Нобелевской премии. Он включает романы «Рано усопшая» («Nuorena nukkunut», 1931), «Путь мужчины» («Miehen tie», 1932), «Люди в летнюю ночь» («Ihmiset suviyössä», 1934). В дальнейшем Силланпя писал уже меньше и преимущественно в мемуарном жанре.

Большую помощь в данном исследовании нам оказала работа Пану Райалы о Силланпяя, а также Карху Э.Г. История литературы Финляндии.

1. Детство и юность

1.1 Годы учебы

Франц Эмиль Силланпяя, выдающийся прозаик-реалист и единственный пока в финской литературе лауреат Нобелевской премии, родился в Мюллюколу, хозяйстве мелкого арендатора в деревне Киериккала поблизости от волости Хямеенкюрё, в юго-западной Финляндии, в 1888 году. Оба его родителя происходили из крестьянских семей: отец Франс Хенрик Коскинен был родом из прихода Кауватса в западной Сатакунта, а мать Ловииса Вильхельмиина Мякеля была из Хямеенкюрё. Обширные родственные связи оказались важны, когда в самом начале XX века Франса Эмиля отправили учиться, что не было обычным для мальчика из бедной крестьянской семьи.

То, что после народной школы в 1900 году его приняли в лицей в Тампере, было удачным стечением обстоятельств. Однако это также было следствием реализации идеи народного просвещения и целенаправленного подъема общественного сознания. Годы учебы Франса Эмиля совпали со временем плодотворного перелома в жизни индустриального города Тампере. Всеобщая забастовка 1905 года воодушевила как рабочих, так и буржуазию, и мальчики-лицеисты активно участвовали в демонстрациях против царской власти. Силланпяя-лицеист имел счастливую возможность наблюдать за событиями в бурлящем обществе одновременно глазами пролетариата и состоятельной буржуазии: сначала он снимал угол в рабочем квартале Амури, а затем в качестве домашнего учителя жил в семье фабриканта Хенрика Лильерооса. В школьные годы его христианское мировоззрение существенно расширилось, что имело большое значение с точки зрения его последующей писательской карьеры.

Его патрон Лильероос посоветовал одаренному лицеисту продолжить учебу в университете на врача. В экономическом отношении это был бы абсолютно надежный путь, но он не слишком заинтересовал эстетически ориентированного Франса Эмиля. Он проучился в Хельсинки пять лет, с 1908 по 1913 годы, живя

на ссуды и получая поддержку знакомых и поручителей, однако учеба продвигалась медленно.

За годы учебы Силланпяя, помимо долгов, обрел современный естественно-научный взгляд на жизнь, в основе которого лежало стремление к широкому синтетическому восприятию. Его в гораздо большей степени интересовали точки соприкосновения науки и искусства, лекции доцента А.Й. Солталы по морфологии и профессора Юрьё Хирна о литературе современных народов, чем собственно получение ученой степени. Молодой философ Эйно Кайла выступал о революционных воззрениях Анри Бергсона об относительности времени. Наряду с научными статьями, Силланпяя зачитывался книгами Юхани Ахо, Кнута Гамсуна, Августа Стриндберга и русской прозой. Монистический взгляд на мир увлекал его своими тезисами о всеединстве, о сохранении энергии, верой в победу разума над оружием.

В общекультурном развитии Силланпяя в студенческие годы особую роль сыграло его знакомство с семьей художника и профессора Э. Ярнефельта (брата писателя А. Ярнефельта. Посещая дом Э. Ярнефельта в хельсинкском пригороде Туусула, где тогда жили и работали известные финские художники, композиторы, писатели, молодой Силланпяя впервые получил возможность общения с высококультурной интеллигентной средой, возможность видеть картины, слушать музыку, участвовать в беседах об искусстве. Хейкки Ярнефельт учился вместе с Силланпяя, что позволило последнему лично познакомиться с величайшими представителями национальной культуры того времени, такими как Ян Сибелиус, Юхани Ахо и Пекка Халонен. Свободная атмосфера семейства Ярнефельтов, в которой ощущалось влияние как аристократизма, так и радикального толстовства, имела большое значение для духовного развития молодого сельского студента. И в этой среде он оказался на перекрестке самых различных веяний. Для юноши, выросшего в батрацко-арендаторской среде, это был совсем другой мир. Мир крестьянский и мир артистический, нелегкий переход из одного в другой, а подчас и неуверенность в нужности такого перехода, чувство затянувшейся «промежуточности» собственного положения – все это отразится в раннем творчестве Силланпяя.

1.2 Формирование собственного мировоззрения

Студенческие годы имели большую важность для литературного и мировоззренческого развития Силланпяя. Его особенно увлекали вопросы, связанные с естественнонаучными исследованиями и свободной философией науки. Тогда в Европе широко обсуждалась монистическая натурфилософия, исследующая природу основ мироздания. В 1909 году ведущий представитель этого направления Вильгельм Оствальд получил Нобелевскую премию в области химии. Для монизма была характерна вера в прогресс, мир во всем мире, всеобщую связь между всем сущим. Делалась попытка создать некий синтез старого религиозного и нового материалистического мировосприятия. На основе этих построений Силланпяя начал развивать собственное, ориентированное на природу, мировоззрение.

Университетские занятия биологией оказали сильное влияние на взгляды Силланпяя. В числе интересовавших его естественнонаучных и философских теорий были эволюционистские взгляды знаменитого дарвиниста Э. Геккеля, так называемый «энергетический монизм» В. Оствальда, вышеупомянутого химика и философа-идеалиста; интуитивистская философия А. Бергсона, теория относительности А. Энштейна, морфология культуры О. Шпенглера, психоаналитическое учение З. Фрейда.

Силланпяя упорно считал себя материалистом, ревностным сторонником эволюционно-монистического взгляда на природу и человеческое бытие. «Я всегда буду благодарен судьбе за то, что мне посчастливилось получить основательные познания в эволюционной теории, которая составляет фундамент всего моего миро- и жизневоззрения; я даже не представляю, как можно было бы обойтись без этой теории в выработке практических, чего-либо стоящих убеждений»^¹

Термин «монизм» в значении, противоположном философскому дуализму, был весьма распространенным в научно-философских кругах того времени (Э. Геккель основал в 1906 г. в Германии «Союз монистов»). Но, как известно, есть монизм материалистический и монизм идеалистический.

Монизм Силланпя тоже был с уступками идеализму и пантеизму в духе Спинозы, в философии которого материалистическая тенденция облекалась в форму натуралистического пантеизма. Стихийный материализм Силланпяя проявлялся ярче всего в его художническом доверии к эмпирической действительности, к природно-крестьянскому миру, к непосредственной плоти жизни, часто неприглядной и грубой, но подлинной. В строго философском смысле это был материализм довольно-таки уязвимый – на строгую последовательность не претендовал и сам писатель. Акцентировался некий универсальный взгляд на все сущее, что отразилось в самом стиле Силланпяя. Исходным было представление, что все в мироздании и земной природе, в жизни человечества и отдельного индивида объединено субстанциональной всеобщностью, всюду проявляют себя взаимозависимые органические циклы и ритмы. Микрокосм соотносится с макрокосмом, мгновение с вечностью, обыденнейший быт с универальным всебытием. Соответственно в прозе Силланпяя совмещаются разные временные потоки: космическое время, биологическое время, историческое время, причем последнее несколько ослаблено. Гуманист и пацифист Силланпяя критически относился к церкви и официальному духовенству, обвиняя их в прислужничестве власть имущим, но ему не был чужд интерес к христианской этике, к взглядам Л. Толстого. С идей эволюционистского монизма связано у Силланпяя представление о едином человечестве с общими для всех народов идеалами и целями. Он писал, что подобно тому как отдельных людей объединяет на определенном этапе их развития чувство гражданской солидарности, так должна в будущем возникнуть всеобщая «солидарность народов», «органически единое человечество».

Из-за материальных трудностей и ухудшившегося состояния здоровья Силланпяя не окончил университетского курса. В конце 1913 г. он покинул Хельсинки и поселился в деревне у родителей с намерением посвятить себя литературному творчеству.^¹ У него не было ни денег, ни возможностей продолжить учебу, зато было четкое представление о том, куда следует идти. «Жизнь неприкаянного доктора» в Тёллинмяки на родительский счет была не слишком приятна, однако в его комнатке начали рождаться рассказы, в которых выплеснулись окружающее социальное напряжение и личные переживания того мирка, в котором ему пришлось находиться.

Осенью 1916 года Силланпяя, подобно ракете, ворвался на литературный небосвод со своим романом «Жизнь и солнце». В царившей атмосфере застоя в романе били ключом летние настроения, смело обрисованная любовь между молодыми людьми, опьянение природой. Роман полностью овладевал своим читателем, он стал сенсационным прорывом писателя – дебютанта. Критика встретила нового автора как отрицательными, так и восторженными рецензиями.

Силланпяя – бытописатель сельской Финляндии. По тематике в самом общем ее выражении он довольно традиционен, причем из множества предшественников особенно близки ему были Ю. Ахо и А. Ярнефельт. В прозе Ахо он находил психологизм, тонкое чувство природы, «сплав европейской культуры с истинно финской, благородной простотой». Эта краткая характеристика включает нечто от специфики собственного таланта Силланпяя, но уже с поправкой на новый этап литературного развития. Новое – после Ахо – поколение прозаиков писало о деревне более жесткой рукой, к тому же у Силланпяя был социально иной, чем у Ахо, более непосредственный опыт общения с деревенской жизнью.

Силланпя писал о батраках и батрачках, мелких арендаторах и земельных собственниках, о деревенских детях. В автобиографических произведениях писатель никогда не упускал случая напомнить, что и сам он – «от земли», из деревни, из малоимущих ее слоев. Сельская жизнь в изображении Силланпяя далека от идиллии, совсем напротив. Однако иной жизни, кроме деревенской, его герои себе не представляют, они органически связаны с нею всем своим опытом и мировосприятием. Силланпяя принадлежит к тем финским писателям, для которых Финляндия и в XX в. все еще оставалась традиционно аграрной страной, финский народ – земледельческим народом с соответствующим укладом жизни, психологией, культурой. Также и то новое, что происходило в стране и мире, воспринималось их героями в аграрном ракурсе, мерилось и оценивалось крестьянскими критериями и традициями.

Однако традиционная крестьянская тематика предстает у Силланпяя в особом освещении. И не только в силу индивидуального своеобразия его таланта, но и по причине исторического своеобразия отразившихся в его творчестве объективных социальных процессов, которые происходили тогда в финской деревне и которые коснулись Силланпяя лично, равно как и близких ему людей.

Показателен следующий биографический факт. Родители Силланпяя – и отец и мать – до своей женитьбы были наемными батраками, но их предки некогда владели крестьянскими усадьбами. По записям в церковно-приходских книгах крестьянский род отца Силланпяя (именно как род земельных собственников) прослеживался с 1702 г. Но со временем род разорился, потерял усадьбу, и в очерке «Дорогое мое отечество» из книги того же названия Силланпя не без горечи писал о своем отце: «Я не могу говорить об отчей земле, потому что земли у моего отца до сих пор не было. Это может показаться странным – ведь моему отцу скоро исполнится 70 лет, и преимущественную часть этого времени он только и делал, что обрабатывал землю».

Силланпяя сознавал себя в некотором смысле отпрыском разорившегося крестьянского рода, человеком, у которого предки были земельными собственниками, но который сам теперь социально породнился с батраками и арендаторами. Не случайно писателя так занимали, с одной стороны, непосредственная батрацко-арендаторская среда, а с другой – тема разорения и деградации наследственных крестьянских родов. Причем о крестьянской усадьбе в произведениях Силланпя нередко говорится как о коллективно-родовом существе.

Роман Силланпя «Праведная бедность» начинается с того, что упоминается о социальном происхождении героя, нынешнего батрака Юха Тойвола, а именно: предки его не были батраками, они принадлежали к сословию крестьян-собственников; читатель узнает, что и теперь в соседних с местожительством героя приходах есть влиятельные хозяева, которые приходятся ему родственниками, но с которыми он давно потерял связь.

Роман «Рано усопшая» имеет даже специфический подзаголовок: «Последний отпрыск старинного рода» – подразумевается крестьянский род.

Зато в следующем романе Силланпя – «Путь мужчины» – вроде бы нет мотива генеалогической деградации; напротив, повествуется если не о совершенно ровной изначально, но все же постепенно выравнивающейся крестьянской усадьбе, о пути от состояния неустойчивости к стабильности – слово «стабильность» вынесено в подзаголовок романа («Ahrolan talon oloista Paavon isännyyden vakiintuessa»). Тем не менее, хотя мотива социально-генеалогической деградации нет, остается угроза иной, нравственной, деградации героя, на чем, собственно, и строится сюжет этого романа.

Непростой проблемой является соотношение социальных и биологических мотивировок, социального и биологического детерминизма в творчестве Силланпя. О биологизме его мировосприятия в критике высказывались крайние точки зрения. Еще в статье 1932 г. К. Марьянен, предельно заостряя проблему, утверждал, что если прежние финские писатели (например, Ю. Ахо) изображали «человека через природу», то Силланпя, напротив, изображает «природное в человеке», то есть биологическое начало. О героях Силланпя, по мнению критика, даже нельзя сказать, что они «чувствуют природу», – они находятся «вровень с природой», растворяются в ней. Несколько позднее эту же идею развивал талантливый критик Т. Вааскиви, чья книга о Силланпя наряду с достоинствами имеет и свои изъяны. Автор подчас слишком увлекался модными тогда фрейдистскими интерпретациями бессознательного и даже считал, что в ряде случаев «вегетативный» уровень героев Силланпя, их погруженность в природно-бессознательное чуть ли не начисто лишает их индивидуальности, ибо индивидуальность человека духовна, предполагая более или менее развитое сознание.

Последующие критики (Л. Вильянен, А. Ояла, А. Лаурила) находили подобные суждения односторонними, доводящими тезис о биологизме мировосприятия Силланпя до абсурда. При том, что Силланпя настойчиво стремился выявить «первосущее в человеке» («perusihmisyys»), которое оказывалось во многом природно-биологическим «первосущим», он тем не менее оставался художником-гуманистом, защищающим в человеке именно человеческое. Даже когда он заявлял о своем принципиальном политическом «аутсайдерстве» и пытался воздерживаться от непосредственного участия в общественной борьбе, от активной поддержки какой-либо из борющихся сторон, это вовсе еще не было позицией холодного равнодушия к социальным драмам и человеческим страданиям.

Силланпя не раз подчеркивал, что как писателя его мало интересовал официальный фасад истории вместе с казенным патриотизмом, парадно-юбилейными датами и т.п. За официальным фасадом истории был страдающий «частный» человек, нередко совершенно незаметный, загнанный в какую-нибудь темную щель, – именно ему посвящал свое искусство Силланпя. Его голос – это всегда голос сострадания трагическим жертвам истории. Если не обязательно в политической форме, то непременно этической, по законам человеческой солидарности, Силланпя всегда на стороне жертв, и это определяет его повествовательную интонацию. «Желание защитить попранных другими, показать красоту их жизни, кажущуюся этим другим никчемной, – вот истоки моего вдохновения с первых шагов в литературе и по настоящее время. В этом цель и мораль моего искусства», – заявлял Силланпя. Он не признавал «бесцельного», эстетского искусства. «По моему убеждению, не может быть литературного произведения без цели. Каждая фраза в романе, каждый стих в лирике пишется для чего-то. Выбор слов, их порядок, ритм – все служит цели той «тенденции», которой одержим писатель в своем творчестве. В конечном итоге вопрос лишь в том, насколько высока сама цель». Эволюция Силланпя была такова, что этический пафос его творчества со временем все более возрастал.

В ранних его произведениях еще значителен автобиографический элемент. В ранних рассказах и романе «Жизнь и солнце» местом действия является деревня, причем интеллигентные герои подобны автору – это интеллигенты в первом поколении, выходцы из батрацко-арендаторской среды. В них происходит еще борьба «почвы» и «культуры», аграрного и урбанического начала, ничто еще не устоялось в их сознании. В одном из рассказов автор вспоминал о своей ранней юности: «Тогда во мне постепенно обрывались корни, которыми я врос в вскормившую меня почву. Я походил на человека, который просунул голову в слишком узкий проход, ведущий на верхний этаж, увидел там немало интересного и замер в удивлении, но полностью выбраться наверх у него не хватало сил».

Силланпя усматривал особую опасность «утраты корней» в том, что это могло обернуться декадентским умонастроением, подменой подлинного интереса к жизни созерцательно-эстетским к ней отношением, бесконечным самоанализом и иронической рефлексией. Эту специфически «интеллигентскую» проблематику Силланпя затронул в некоторых ранних рассказах, но она оказалась для него преходящей.

С акцентом на внутренних переживаниях героя при минимуме внешнего действия был написан и первый роман Силланпя «Жизнь и солнце». Это лирический роман, продолжавший традиции финской лирической прозы. Вместе с тем Силланпя впервые экспериментировал в этом романе с категорией повествовательного времени и его психологическим наполнением. В начале 1910-х гг. писатель близко познакомился с Э. Кайла, философом и одним из первых пропагандистов Бергсона в Финляндии. Идеи Бергсона, в особенности трактовка им категории времени, увлекли Силланпя. В этот ранний период он был занят также переводом на финский язык сборника статей М. Метерлинка «Сокровище смиренных» (перевод вышел в 1918 г.). В связи с идеей символистского «статического театра» Метерлинк утверждал, что новую драму интересуют не столько события, сколько внутренняя жизнь личности; загадочный смысл бытия открывается скорее в тишине размышления, чем в громе битв; именно фиксация этих внутренних состояний, когда сознание погружается в сферу метафизического, составляет задачу искусства. Для романа Силанпя «Жизнь и солнце» чрезвычайно характерна также фиксация «вечных мигов» психологической жизни, когда время как бы останавливается и когда сознание переходит в состояние некоего абсолютного покоя, чтобы схватить бытие в максимальной полноте и вневременности. Субъективное «я» героя обретает в такие мгновения (по аналогии с рассуждениями Бергсона) «вечную длительность» и космическую протяженность. О герое романа читаем следующее: «В иные мгновения ему открывалась великая простота жизни, и тогда единым просверком сознания охватывалось все вокруг: и тиканье часов, и дыхание растущей травы, и красота угасающего дня, его собственное присутствие. Как будто человек внутри него говорил: «Я здесь», – и этим объяснялась тайна жизни».

В связи с романом «Жизнь и солнце» Т. Вааскиви назвал Силланпя писателем, который первым ввел в финскую прозу принцип синхронного восприятия времени. Его мировоззрение исследователь охарактеризовал как «гелиоцентрическое», и с точки зрения проблематики времени в творчестве Силланпя это приобретает особый смысл. В его произведениях часто используется «космический ракурс» наблюдения с описанием, как «видят» земные дела луна, солнце, звезды. Так называемый «панкосмизм» у Силланпя связан с его представлением о «сферическом сознании» в отличие от обычного «линейного сознания». Можно вспомнить в этой связи, что искусствоведы говорят о «сферической перспективе» вместо линейной перспективы в картинах Сезанна. В метафорах Силланпя, например, утро может быть воспринято как вращающееся космическое тело; проснувшегося человека посещает мысль, что «у земного шара есть только одно единственное утро; вращаясь над его поверхностью, оно раз за разом проносится и вот над этой местностью». Акцент на времени как материальном и даже живом существе очень характерен для Силланпя. Еще примеры из разных произведений: «На дворе стоит летняя ночь и смотрит на меня в нетерпеливом ожидании, скоро ли я выйду»; «Свежее, влажное утро было словно сильное и независимое существо».

Выразившееся в первом романе Силланпя тяготение к лиризму отчасти сохранялось и в дальнейшем, но наряду с этим набирал силу эпик. Усилению эпического начала в прозе Силланпя способствовало развитие самой действительности. Второй его роман, «Праведная бедность», был написан по горячим следам событий финской революции 1918 г. Ход революции, трагедия ее поражения, разгул белого террора – все это обострило социальные чувства Силланпя, активизировало его гуманизм.

В период революции Силланпя с семьей жил в деревне, местность вокруг была охвачена острейшей классовой борьбой, но он хотел остаться в стороне от событий, хотя это ему не удалось. Сначала, когда положение контролировалось красногвардейцами, он подвергся проверке на предмет владения огнестрельным оружием. Потом, когда местностью овладели белогвардейцы, Силланпя был допрошен в их штабе, и при допросе от него в грубой форме потребовали объяснить свое поведение, отвести возникшие подозрения в возможных его сношениях с красными. Силланпя даже подозревали в соучастии в убийстве сына местного аптекаря. Уже эти безосновательные подозрения и грубость допроса оскорбили Силланпя. Но в еще большей степени его нравственное чувство было потрясено масштабами учиненной белыми кровавой расправы над побежденными. Писатель узнал о массовых расстрелах без суда и следствия, о гибели тысяч людей в лагерях от голода и жестокого обращения. Особенно тягостной для Силланпя была атмосфера мстительной ненависти и злобных наветов, от которых гибли безвинные люди; хозяева мстили недостаточно почтительным батракам, работницам, подросткам, и все это вызывало у «постороннего» Силланпя страстное желание вмешаться немедленно, подать свой голос в защиту попранных норм человечности. В письме к одному из буржуазных политических деятелей (от 7-го июля 1918 г.) Силланпя писал о кровожадном облике белогвардейской Фемиды: символическая повязка беспристрастия была сорвана с ее глаз, в сторону были отброшены весы правосудия, она держала в руке меч и жадно выискивала очередную жертву. Это письмо Силланпя по каким-то причинам осталось неотправленным, но в еще более резких выражениях писатель изложил свое возмущение белым террором в другом, отправленном, письме к издательскому редактору (от 17-го октября 1918 г.). Поводом послужили претензии издательства к рукописи романа «Праведная бедность».

В той общественной ситуации роман Силланпя был ответом на срочный социальный заказ и одновременно актом гражданского мужества. Роман был написан быстро, в течение нескольких месяцев (в отличие от некоторых последующих романов Силланпя, писавшихся мучительно долго, с большими перерывами). Рукопись «Праведной бедности» автор отсылал в издательство по частям; к началу декабря 1918 г. рукопись была готова полностью, в феврале 1919 г. книга появилась в продаже. Даже много времени спустя, в интервью 1939 г., Силланпя не мог без волнения говорить об этом романе и обстоятельствах его написания. На вопрос, почему он написал «Праведную бедность», писатель ответил: «Никаких «почему» в то время для меня не существовало. Мой народ истекал кровью в буквальном и переносном смысле слова… Не прошло и года после боев, казней, убийств, как появилась моя книга. И я не без удовлетворения и гордости смог убедиться: народ наш, все его слои, словно вздрогнул. «Неужели все это было так?» – спрашивал народ».

Роман «Праведная бедность» имеет подзаголовок: «Полная биография одного финна». Многострадальная жизнь Юха Тойвола – батрака, лесоруба, торпаря – рассказана с момента рождения до трагического финала, до его расстрела белогвардейцами у братской могилы, вместе с восемью другими красногвардейцами. Причем основные моменты жизни и обстоятельства гибели героя сообщаются уже в прологе – этот прием роднит Силланпя с Гамсуном. Еще Горький, восхищаясь романами норвежца, заметил, что их автор «рассказывает на первой же странице все, о чем речь идет дальше, и заставляет затем читать пятнадцать листов»

Судьба отмерила Юха Тойвола шестьдесят лет жизни, и это был, по словам автора, один из наиболее насыщенных событиями периодов финской истории. В романе Силланпя нет развернутого изображения исторических событий, этого не требует избранный автором стиль, но главные вехи экономической и политической истории все же расставлены: упоминается о жестоком общефинляндском голоде 1867–68 гг. и строительстве первой железной дороги, о развитии лесной промышленности и появлении первых сельскохозяйственных машин, о зарождении рабочего движения и всеобщей политической стачке 1905 г., о новом революционном подъеме 1917–18 гг. О финской истории автор судит сурово, она, по его словам, «исполнена трагизма, необычайно изощренного трагизма. Судьба не убивала нас, а лишь медленно истязала». Строительство голодными людьми первой железной дороги передано следующим образом: «Одни копали, другие ждали за их спиной, когда смерть передаст им кирку. И смерть старалась быть беспристрастной, она отдавала кирку все новым и новым тысячам, убирая тех, кто отработал свое… Тихо умирали люди на склонах Салпаусского кряжа, и тысячи мертвецов, лежащих там в своих песчаных могилах, должно быть, очень удивились, когда ровно пятьдесят лет спустя уловили в пульсации проложенной ими железной артерии слова: «Чаша страданий переполнилась!» – «Как так? – наверное, спросили они. – Неужто она переполнилась только сейчас? Ведь она и тогда уже была полным-полна».

Нет подробного описания исторических событий, но в повествовании постоянно ощущается пульсация истории, ее внутренние токи. Причем финская история увидена и прочувствована под свежим впечатлением только что пережитой социальной драмы1918г., ставшей главной точкой отсчета независимо от того, идет ли речь о прошлом или настоящем. В вышеприведенной цитате с революцией 1918 г. соотнесен голод 1867–1868 гг. С той же главной точкой отсчета соотнесено рождение героя – при описании этого события последней фразой автор подчеркивает, что Юха родился «за шестьдесят лет до красного восстания». Все в романе пронизано предчувствием конечного социального взрыва – задолго до того, как взрыв случился.

В результате и «биологизм» и «космизм» мировосприятия Силланпя в «Праведной бедности» решительно социологизируются, наполняются общественно-историческим содержанием. И все же Юха для роли героя революционной эпохи социально слишком пассивен, это постоянно подчеркивается в романе. По характеру Юха безынициативен, не умеет постоять за себя и какой-то уж очень невезучий. Но и таких революция увлекала за собой, вселяла надежду, наполняла воодушевлением, побуждала вступать в Красную гвардию. О Юха в период революции говорится, что он даже помолодел, «словно сбросил с себя десяток лет». В стиле романа в таких местах появляется патетика, вот как описано нарастание революционного движения: «А революция продолжается, набирает силу и крепнет. Каждое утро почта приносит вести о том, как движение, исходя из Хельсинки, Разрастается по всей стране. Это лето финской бедноты, ее золотое лето». И через несколько строчек: «Бедняцкое лето 1917 года! Свободный, с гордо поднятой головой шагает поденщик по летним дорогам; милы стали торпарю поля его торпа, от них веет радостью и надеждой».

Внимательно вчитываясь в роман, можно заметить, что многое в нем построено на контрастах, также неведомый дотоле энтузиазм бедноты ярче выступает на фоне социального пессимизма буржуазных кругов. Особенно первая мировая война поколебала либерально-прогрессистские иллюзии. В романе об этом говорится кратко, но саркастически: «Идеи и идеалы, скропанные между деловыми операциями во второй половине прошлого столетия, оказались фикцией из бумаги и чернил. Больно было глядеть на людей старшего поколения, сидевших среди обломков рухнувших идеалов, – больно потому, что по-видимому, они действительно верили в них».

Волна подлинно народного, бедняцкого энтузиазма стилистически приурочена в романе к лету 1917 г. Между тем главные события финской революции относятся к январю-апрелю 1918 г. В романе эти зимне-весенние события даются уже в трагическом ключе, в отличие от радостных ожиданий предшествовавшего лета. Вообще Силланпя любил изображать лето (в связи с романом «Люди в летнюю ночь» Э. Диктониус писал, что у него «патент на изображение летних ночей»). Лето в творчестве Силланпя всегда предстает временем интенсивнейшей жизни, но чаще природно-биологической жизни. В романе же «Праведная бедность» на первом плане – интенсивность социальных надежд. Этому способствовали, как указывается в романе, русские события, к которым беднота и буржуазия относились по-разному. После Февральской революции 1917 г. в Росси финская буржуазия была настроена к временному правительству еще верноподданнически, однако «верности хватило лишь до прихода к власти большевиков», как иронически замечает автор; после этого «во все более широких кругах финляндского общества стали говорить о сторонниках независимости». То есть буржуазная линия поведения предполагала политический расчет, хитрость, и автор говорит об этом с иронией.

Другая, стихийно-бедняцкая, линия поведения тоже не лишена в глазах автора некоторых изъянов, но все же в ней больше человеческой подлинности. Юха Тойвола не искушен в политике и поступает не всегда лучшим образом, но поступки его бесхитростны, и, главное, подлинны его страдания – недаром роман называется «Праведная бедность». В действиях Юха при всей их внешней непритязательности есть подлинность и в более широком, общеисторическом смысле. Ведь это о нем в романе сказано буквально вслед за ироническим абзацем о расчетливом поведении буржуа: «Где-то там, в глухом углу финской земли, и поныне еще здравствует Юха Тойвола; более того, в настоящий момент он даже очень весомо творит историю своей страны».

В скептическом восприятии Силланпя ход истории достаточно загадочен и темен, и все же бедный, забитый Юха в не меньшей степени ее участник и творец, чем иные искушенные политики. В утверждении этой истины смысл следующей фантастической картины: «Поглядеть на него сейчас, когда он бредет во мраке по зимней дороге, – эта борода, эти глаза, это ружье, – и, кажется, видишь на его тощих плечах демона исторического развития; высунув язык, нещадно дергая и подгоняя Юха, он точно скачет на нем верхом. И под этим углом зрения Юха вовсе не кажется такой уж несимпатичной личностью, наоборот, он скорее даже вызывает сочувствие. Ибо уже не раз этот самый демон, без ведома непосредственно затронутых лиц, корчил рожи с плеч даже таких индивидуумов, которые шествовали своим путем с морщинами глубоко мудрости на высоком челе».

То, что героем романа избран пассивный человеческий тип, а не активный и сознательный борец, определяется во многом мировоззрением автора, его скептицизмом и политической «отстраненностью». Но была у автора еще и этическая цель, наложившая печать на всю стилистику романа. Чтобы усилить читательское сочувствие к Юха и показать полную необоснованность белогвардейской расправы над ним, писателю нужен был именно герой «без вины виноватый». Юха только ходил с ружьем, но никого не убил, тогда как его самого расстреляли без суда и следствия, только по ложному подозрению. Для такой художественной идеи требовался именно «негероический сюжет» (в сцене расстрела Юха и его товарищей автор, описывая их поведение перед казнью, мимоходом роняет фразу: «Как видно, в этой партии нет героев»). Для полноты художественного эффекта сцена расстрела написана таким образом, что из всей партии расстреливаемых Юха последним проходит через кладбищенские ворота, последним встает у края вырытой могилы и даже сам ложится на трупы – «дескать, я готов. Это было так на него похоже!» – замечает по этому поводу автор еще в прологе. Однако белый егерь, руководящий казнью, приказывает Юха встать, чтобы тут же расстрелять его «по уставу». Вот как это описано потом в заключительной сцене романа: «В напряженные моменты люди машинально повинуются отданному приказу, – Юха неловко поднимается и, придерживая руками злосчастные подштанники, без какой-либо «последней мысли» повергается в смерть, которая над всеми властна, для всех одна».

С одной стороны – предельная обыденность и «негероичность» поведения расстреливаемых, с другой – «уставная» строгость палачей. Контраст нужен автору для того, чтобы подчеркнуть, что совершается хладнокровное убийство; даже не слепая импульсивная месть, а именно убийство «по уставу». В разгул белого террора «культ убийства имел своих публичных вдохновителей и пропагандистов. Автор романа сослался в прологе на садистское утверждение некоего «генерала от пера», проповедовавшего, что «на войне надо убивать с наслаждением»; именно по поводу этого полемического пролога, который в первоначальной рукописи был еще более резким, издательство высказало автору возражения.

Роман «Праведная бедность», справедливо признанный лучшим романом Силланпя, имел большой общественный резонанс. Прочитав роман, Ю. Ахо писал автору: «Очень своевременная книга – она заставит кое-что понять и увидеть в истинном свете даже тех, кто долго ничего не понимал и не видел. Такой глубокой вспашки целины и взрыхления почвенного слоя, как это сделали вы своим романом, давно не было в финской литературе. И такая книга несомненно окажет далеко идущее влияние».

К «Праведной бедности» примыкают тематически, а отчасти и сюжетно, рассказы сборника «Дорогое мое отечество» (1919) и повесть «Хилту и Рагнар» (1923). Примерно в тому же времени, к 1924 г., относятся первые наброски к роману «Рано усопшая», хотя основная работа над ним отодвинулась на несколько лет.

2. Роман "Рано усопшая", вышедший в конце 1931 г.

«Рано усопшая» – тоже «крестьянский роман», но написанный в ином ключе, чем «Праведная бедность». В том и другом произведении резко различаются, прежде всего, крестьянские типы героев. Различна степень их «соответствия» обычной крестьянской среде, психологии, умственному кругозору. Юхо Тойвола не только не возвышался над своим окружением, но, напротив, всем своим обликом воплощал наиболее примитивный и отсталый слой торпарско-бедняцкой массы.

Кустаа Салмелус и его дочь Силья в романе «Рано усопшая» – крестьяне больше по рождению и внешним обстоятельствам жизни, а не по их внутреннему складу. Жить в мелкособственнической крестьянской среде они совершенно не приспособлены и обречены на гибель.

Некоторые критики также применительно к этому роману чрезмерно акцентировали биологическую мотивацию поведения героев и их трагических судеб, упуская из виду социально-этическую проблематику произведения. Например, А. Ояла, говоря о «бунте Кустаа против крестьянского материализма» (здесь под «материализмом» подразумевалось накопительство, жажда обогащения), считал стимулирующей первопричиной такого бунта «биологический идеализм», «чистоту биологического чувства жизни», а не характер социальных отношений в буржуазном обществе. Между тем этическая проблематика и сама «деградация» героев имеют в романе отчетливую социальную основу.

Кустаа Салмелус унаследовал от отца крестьянскую усадьбу, но по натуре он мало пригоден для роли собственника и хозяина. Главное для собственника – умножение собственности, в данном случае земельной. Силланпя умел изображать цепкую «власть земли». Например, крестьянин из его рассказа «Старый властелин» («Vanha valtias») уже совершенно немощен, на пороге смерти, но извращенная страсть к богатству и земле по-прежнему гложет его, он отказывается понять, как мог его сын продать часть усадьбы. «Продать землю?. Это все равно что продать часть самого себя, ломоть собственной плоти. Уж коли человек в жизни не мечтает расширить свои владения, то для чего он тогда вообще живет?»

Кустаа в романе отлично знает эту мораль, но сам не умеет и не хочет ей следовать. От матери ему передалась особая деликатность характера, он слабовольный, но очень порядочный и не способен поступить своекорыстно с кем бы то ни было. О молодом Салмелусе в романе говорится, что ключ к пониманию его характера – в его неумении «бесстыдствовать во зле». Он крайне непрактичен, лишен всякой хозяйской хватки, женится на бедной служанке по любви, хотя этому противится его родная тетка, да и для остальных односельчан, привыкших к бракам хозяев по расчету, было бы куда «натуральней», если бы Кустаа, натешившись тайной любовью, потом откупился от нее ради более выгодной брачной сделки. Доставшаяся Кустаа наследственная усадьба быстро приходит в упадок, он запутывается в долгах, а после болезни и смерти жены начинает пить; богатый сосед Роймала, из «настоящих хозяев», безжалостно сокрушает его, скупив усадьбу за бесценок. Вконец раздавленному Кустаа это приносит даже облегчение, он и раньше тяготился собственностью и вдосталь намаялся с нею. Кустаа умирает в бедности, его дочь Силья уходит в служанки.

Автор не скрывает того, что характер Кустаа – редкое исключение в мелкобуржуазно-собственнической среде. Исключительность характера Кустаа, а в еще большей степени характера Сильи, накладывает особую печать на проблематику романа и его стиль. Среди крестьян-хозяев Кустаа трагически одинок, его понимает только дочь, столь же одинокая натура. Натерпевшись жестокости от соседей, они начинают подозревать, что мир всегда был жесток. Чтобы рассеять все иллюзии на сей счет, отец с умыслом дает дочери прочитать соответствующие места из религиозных книг, из коих явствует, что еще библейский мир был страшным миром, что еще в древних войнах и нашествиях не щадили никого, в покоренных землях насильничали, грабили, убивали.

В образе Сильи бунтарство и беззащитность идеальной человечности вознесены на романтическую высоту. В критике не раз отмечалось, что этот роман Силланпя делится как бы на два романа – роман об отце и роман о дочери. И если первая часть написана в реалистическом стиле, то во второй части многое идет от романтической эстетики. Характерно романтическим является предельное заострение контраста между материальным и идеальным, плотью и духом. С одной стороны – ужасные внешние условия жизни Сильи, грубое скотство ее окружения, подтачиваемое туберкулезом юное тело и раннее физическое угасание. С другой – нетленная чистота ее души, помыслов и представлений об идеальной жизни. Об умирающей Силье говорится: «Лишь плоть убывала в ней, желая оставить больше простора для духа».

Силья – батрачка и живет в работницких помещениях с их особым укладом. От убожества жизни у Сильи такое чувство, что и вся-то разница между батраками и скотиной лишь в том, что «одних кормят за столом, других в стойле». Хозяевам батраки нужны только как рабочая сила, а о том, что они еще и люди, похоже, даже не вспоминают. Товарки Сильи зло шутят между собой: «Сорока не птица, служанка не человек»; «То, что людям не сгодится, пойдет свинье, а свинья отвернется – служанка съест». Не защищены батрачки и от морального скотства, но юной Силье каким-то чудом удается сохранить чистоту. В ее облике есть нечто такое, что заставляет одного домогателя сказать другому: «Напрасны старания – она как Христова невеста».

Но Силья бесприютна – и в прямом и в расширительном смысле. В поисках работы ей приходится переходить от хозяина к хозяину, у нее нет постоянного пристанища. А в качестве романтической героини, вознесенной на абсолютную моральную высоту, у Сильи вообще нет приюта в алчном и жестоком мире. В своих странствиях она не раз убеждается в этом. Силью временно нанимают служанкой на дачу демократически настроенного интеллигента, «профессора из народа», который обращается с нею по-человечески, вводит в круг образованных людей; она знакомится с молодым человеком, Армасом, краткое общение с которым рождает в ее душе скорее смутную тоску по идеальной любви, чем чувство привязанности к конкретному человеку. С отъездом Армаса профессорская дача кажется Силье столь же постылой, как и работницкая изба, странствиям ее суждено продолжаться. В образе Сильи есть нечто от неоромантических «странников» начала века. Стиль в этих сценах местами грозит обернуться чувствительностью, но в целом автор все же не преступает опасной черты. При некоторых издержках роман стал заметным шагом в развитии психологизма в финской прозе.

События 1918 г. затронуты и в этом романе, но сообразно с характером героини предстают в особом психологическом ракурсе. Также в этих сценах идеальные устремления Сильи сокрушаются жесткой явью. Образуется цепь трагических недоразумений и несоответствий. В дом, где служит Силья, заходят двое юношей, и она с готовностью показывает им дорогу, не подозревая, что вскоре эти благообразные с виду юноши коварно расправятся с часовым-красногвардейцем, который мог помешать им пробираться дальше на север, в район формирования белой армии. С другим красногвардейцем, Телиниеми, у Сильи устанавливаются добрые отношения, он заботливо оберегает ее, помогает в критическую минуту. А когда приходят белые, Силья от всей души хочет отплатить красногвардейцу добром, спасти его от расправы – и оказывается невольной причиной его гибели. Белого офицера Силья убеждает в невиновности Телиниеми, ей кажется, что тот уже поверил в это, и в надежде на доброту и милосердие она ведет белых к тайному укрытию красногвардейца, чтобы известить его о безопасности, а красногвардеец, подозревая предательство и проклиная Силью, мгновенно перерезает себе горло, чтобы избежать плена.

Моральное сочувствие автора в этом романе на стороне жертв, на стороне страдающей бедноты. Хозяева хитры и трусливы, белогвардейцы жестоки, расстреливают женщин; у бедняков больше человечности: вдова Телиниеми, зная о вине Сильи, жалеет ее.

Образ Сильи вырастает в романе в символ попранной и страдающей человечности. Силья умирает в доме скаредных и черствых хозяев, болезнь разрушает оболочку-плоть, но остается чистота устремлений.

В произведениях Силланпя часто говорится о судьбе и человеческом предназначении. Из «Рано усопшей» критики охотно цитировали слова о том, что за свою короткую жизнь Силья «только и успела, что быть человеком, радостно исполнившим свое предназначение». В истолковании этих слов нередко допускался «биологический» крен, но их этико-гуманистический пафос очевиден.

Предназначение и смысл трагической жизни Сильи – осветить лучом света идеалы человечности.

За роман «Рано усопшая» автору была присуждена в 1939 г. Нобелевская премия.

Тот крайний романтический и этический максимализм, который сказался в этом произведении, побудил Силланпя в дальнейшем искать более «компромиссные» варианты, чтобы как-то увязать этику с жизнью, нравственный идеал с действительностью. Прямо скажем, для Силланпя это оказалось нелегкой, по существу невыполнимой задачей, прежде всего по причинам мировоззренческим. Его общественный идеал оставался по-прежнему связанным только с крестьянством, хотя в крестьянской среде господствовала мелкобуржуазно-собственническая мораль, изъяны которой он хорошо знал. В художественных решениях приходилось отчасти идти на уступки этой морали. В итоге компромиссные варианты оказывались в чем-то искусственными, вели к принудительному притуплению социально-нравственного зрения.

Вышедший в 1932 г. роман «Путь мужчины» в некотором смысле прямая противоположность роману «Рано усопшая». Здесь уже не трагическая, а процветающая фигура крестьянина, который ценой испытаний и моральных компромиссов достигает устойчивого положения. В молодости Пааво Ахрола не устоял перед родней, пожертвовал своею любовью, женился по расчету. Вместе с тем как человек и крестьянин он не лишен обаяния: трудолюбив, привязан к земле, справедлив к работникам. Словом, герой предстает если не идеальным, то во всяком случае и не «деградирующим» землевладельцем и хозяином. В романе чувствуется рука мастера, есть впечатляющие описания крестьянского труда, жизненны ситуации и характеры. И все же в общем развитии сюжета, в сцеплении эпизодов, в мотивации поступков, моральных критериях, пронизывающих повествование, наблюдается некоторая искусственность и облегченность. Чтобы «компромиссный» и «процветающий» герой более или менее состоялся именно как образ нравственно-положительного человека и чтобы все в его жизни упорядочивалось вовремя, все двигалось к благополучному концу, автор вынужден помогать герою облегченными фабульными решениями. В силу такой фабульной помощи нелюбимая жена Пааво вскоре умирает, а к концу романа умирают и ее родители, затеявшие было имущественную тяжбу с зятем. И хозяйственные и сердечные дела Пааво теперь могут развиваться беспрепятственно, долго подавлявшееся чувство к Альме, предмету первой его любви, находит наконец благополучный выход. Их любовь и перенесенные испытания должны лишь подтвердить, что «зов природы», предназначившей их друг для друга, сильнее всех препятствий. В этом случае в поведении и психологии героев явственно акцентируются биологические импульсы.

Книге «Люди в летнюю ночь» (1934) Силланпя дал подзаголовок «Эпическая сюита» («Eepillinen sarja»), и нечто от музыкальной сюиты есть в самой композиции этого произведения. Оно построено как цепь относительно самостоятельных картин-эпизодов, объединяющим фоном является атмосфера летней северной ночи с игрой света, звуков, движений. Акцент делается на импрессионистической многоликости жизни, в которой соседствуют нежное и грубое, любовь и ненависть, рождение и умирание. В пьяной драке сплавщиков нелепо гибнет человек, в одной из последующих сцен умирает старая крестьянка; но в эту же летнюю ночь, тонко прочувствованную и любовно прорисованную, встречаются юные пары, молодая роженица дает начало новой жизни. Характеры в этом произведении социально менее очерчены, не столь очевидна и этическая тенденция повествования, но зато усилена интенсивность эстетического восприятия жизни, акцент делается на переживаниях, и это в какой-то мере сближает книгу «Люди в летнюю ночь» с первым романом Силланпя, с «Жизнью и солнцем».

Последними художественными произведениями Силланпя стали романы «Август» («Elokuu», 1941) и «Красота и убожество жизни человеческой» («Ihmiselon ihanuus ja kurjuus», 1945). Кроме того, писатель выпустил несколько мемуарных книг.

Как указывают финские критики, в сознании послевоенных поколений Силланпя-романист был несколько отодвинут на задний план другим обликом писателя, связанным с популярными его выступлениями по радио, в газетах и журналах. Многим больше запомнился «дедушка Силланпя» с рождественскими посланиями и неисчерпаемыми воспоминаниями. Однако для литературы лучшие романы и рассказы Силланпя представляют непреходящую ценность, они вошли в золотой фонд финской классики.

Заключение

силланпяя произведение лауреат мировоззрение

1