Образ князя Мышкина в романе "Идиот" Ф.М. Достоевского

Введение

Со времен Христа и до наших дней перед человечеством стоит вопрос: может ли “положительно прекрасный человек” спасти людей рядом с ним, достаточно ли людям увидеть прекрасную личность, чтобы быть спасенными? Собственно, здесь разгадка фразы (приписываемой в романе Мышкину, а в публицистике наших дней Достоевскому): “Красота спасет мир”. Фраза эта — не утверждение, а проблема, центральная проблема романа «Идиот»: достаточно ли для спасения мира даже и Христовой красоты, красоты небывалой человеческой личности, если эта личность — не Божество? Эти и подобные вопросы заставляют пристально вглядываться в структуру, характер, особенности текста романа в поисках интерпретации, адекватной авторскому замыслу.

“Идиот” — одна из самых странных книг в мировой литературе. Исследователи постоянно указывают на недостатки в ее построении. Но в то же время они обычно рассматривают его как неоспоримо великое произведение, называя его “самым художественно неровным” из великих романов.

Достоевский задумал и написал “Идиота” в 1867-1869 г. во время своей жизни за границей, в нужде и горе. В такой ситуации он просто вынужден был создать роман, который бы продавался. Тем не менее, он не хотел снижать уровень своего произведения. Любимой племяннице он писал о своем страхе, что необходимость вынудит его идти на компромиссы: “Более всего боюсь, что выйдет посредственно”. Серьезно он начал работать над “Идиотом” в августе 1867 года и сменил несколько планов. Достоевский начал писать этот роман с лишь первоначальным представлением о замысле. Он был уверен только в одной вещи — он хотел “изобразить вполне прекрасного человека... Так он писал к своей племяннице С.А. Ивановой: "Идея романа - моя старинная и любимая, но до того трудная, что я долго не смел браться за нее… Главная мысль романа - изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но и даже европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, - всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал - ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо - Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо" [4].

Записные книжки ведутся параллельно писанию романа, и таким образом мы можем видеть автора, сражающегося с сюжетом и характерами, в то самое время, когда он предлагает главы для публикации. Автор не подчиняет отдельные главы окончательному, хорошо проработанному плану, как это делал Диккенс, он пишет без всякого определенного плана. Точнее, их бесчисленное множество (“шесть в день”) присутствуют в уме как возможности, но ни одного он не придерживается, разве что очень недолго.

Необычная тревожность этого романа отражает тот факт, что неуверенность здесь не придуманная, но настоящая: автор в той же степени не уверен, что случится с его героями, как и они сами, и читатель чувствует, что позиции, где знание превышало бы его собственное, попросту нет. Могущество этой книги в значительной степени проистекает из способности Достоевского сделать возбуждение творческого процесса ощутимым в тексте. Благодаря гению Федора Михайловича непроработанность плана ведет к еще большему интересу читателя, а отдельные части повествования, несогласованные с основной линией сюжета придают ему особенность, свойственную только поэтике Достоевкого. Таким образом, «Идиот» получился вполне и занял свое место в ряду великих романов.

«Положительно прекрасный» человек

Создавая образ своего героя, автор обратился к огромному опыту мировой литературы: в поле внимания Достоевского Дон-Кихот Сервантеса, Бедный рыцарь Пушкина, Жан Вальжан Гюго. Опираясь на эти образы, автор создает его не затворником и монахом, заключившим себя добровольно в келью, ушедшим от мирской суеты, а живым, земным человеком, живущим среди людей, несущим им свое слово, благую весть. Подлинное праведничество, по Достоевскому, предполагает активность и энтузиазм, борьбу и нетерпимость к злу, участие в переработке неблагообразной «среды» в братство.

Лев Николаевич Мышкин - главный герой романа Ф. М. Достоевского "Идиот". В черновиках Достоевский несколько раз называет его "Князь Христос". Но Мышкин не живая проповедь, а живой человек, мучающийся теми же сомнениями и тревогами, что и другие люди нового, железного века.

Князь Мышкин возвращается из Швейцарии, где он лечился четыре года от тяжелой нервной болезни, в Россию по неотложным делам, связанным с наследством. Двадцати шести лет, роста выше среднего, белокур, густоволос, с впалыми щеками и остренькой белой бородкой, большие голубые глаза, в пристальном взгляде которых что-то тихое, но тяжелое. Он последний из древнего рода князей Мышкиных, рано осиротел, воспитывался в деревне. Болен падучей. Благодаря своей болезни он постиг минуты высшей гармонии, полноты и блаженства. Он верит в возможность рая на земле, в то, что все люди способны прозреть и преобразиться. Прообраз этого рая князю удалось создать в швейцарской деревеньке, объединив вокруг себя местную детвору, и он верит, что подобное возможно и в мире взрослых. В нем самом много детского. Детское, чистое, простодушное и доверчивое обнаруживает он и в окружающих его людях.

Тихий голос князя, подкупающие откровенность и чистосердечие, радушная готовность удовлетворить любопытство каждого, то особенное внимание с каким он слушает других, располагают самых разнообразных собеседников: купца Рогожина, камердинера Алексея, семейство Епанчиных. Мышкин любит природу, она для него ласкающая, милующая, ежеминутно напоминающая о счастье всем – и даже «выкидышам», не попавшим на «пир жизни», завидующим мушке, жужжащей в солнечном луче. Гимном миру, человеку, природе заканчивает Мышкин горячую тираду перед сановниками и генералами о великом счастье жизни на земле: «О, что такое мое горе и моя беда, если я в силах быть счастливым? Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его! О, я только не умею высказать… а сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на божию зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят…»

Скорее трогательный, нежели комичный в своей неловкости, он наивен и предельно искренен. Князь проповедует нравственное самосовершенствование и истинное, не показное благородство высокопоставленным гостям, собравшимся у Епанчиных в Павловске. Не только словами, но всей своей личностью Мышкин обличает фальшь и корысть. При этом Мышкин мудр и глубоко понимает человеческую природу с ее неодолимыми противоречиями. Рассказы князя о смертной казни, переживаниях и последних думах приговоренных к ней, о вечном и ужасном надругательстве над человеком полны грусти и боли и несут в себе отрицание всего уклада жизни современного общества, как западного, так и русского.

«Я сидел в вагоне и думал: «Теперь я к людям иду; я, может быть, ничего не знаю, но наступила новая жизнь». Я положил исполнить свое дело честно и твердо. С людьми мне будет, может быть, скучно и тяжело. На первый случай я положил быть со всеми вежливым и откровенным; больше от меня ведь никто не потребует». Это Мышкин говорит вскоре по приезде в Петербург, и в его словах чувствуется сомнения и грусть, навеянные уже первыми российскими впечатлениями – историей Настасьи Филипповны, обликом и речами Рогожина, грубовато-снисходительной фамильярностью генерала Епанчина, «подлым» угодничаньем Лебедева. Достоевский сразу же вводит своего идеального героя в жизнь России. Князь с неодолимостью втягивается в трагедии и конфликты, приобщается к страстям горестям еще недавно чужих, но вскоре ставших ему близкими и дорогими «друзьями» людей.

Трагическое столкновение идеального героя с действительностью, от эпизода к эпизоду усложняющееся и обостряющееся, и составляет основной конфликт романа. Мышкин хочет помочь людям – участием, добрым словом, состраданием. «Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия». Мышкин твердо верит в этот закон. Однако он беспрерывно сталкивается с «самой неожиданной практикой», заставляющей часто почувствовать, как недостаточно одного сострадания, даже если оно и «полное», как оно достигает иногда совершенно противоположного результата. Мнительный генерал Иволгин, привыкший к насмешкам и недоверию, отвергает сострадание князя; невольно и обидел Мышкин и Антипа Бурдовского; Ипполит Терентьев прав, усматривая в этом парадокс: «Вот князь хочет помочь Бурдовскому от чистого сердца предлагает ему свою нежную дружбу и капитал и, может быть, один из всех вас не чувствует к нему отвращения, и вот они-то стоят друг перед другом как настоящие враги…» (II, X).

Еще сложнее и запутаннее складываются отношения Мышкина с главными героями романа, с которыми волею судьбы связан он неразрывно. Завязывается центральный узел, образуется своего рода «квадратура круга»: Рогожин – «брат» Мышкина, Настасья Филипповна – ее «соперница» Аглая.

Красота двух женщин покорила Мышкина. Он любит Аглаю Епанчину, но он любит и Настасью Филипповну - любовью-жалостью. Мышкин мечется между ними. Он разрывается между простым человеческим чувством мужчины к женщине и бесконечным состраданием. Настасья Филипповна любит его, но, стыдясь своего позора и нечистоты; бежит от князя к Рогожину. Аглая, ревнуя к Настасье Филипповне, отступается от него.

Таким образом, его "неотмирность" и чистота становятся катализатором разлада.

Мышкин и Рогожин

Система персонажей в романе Достоевского строится на сближении противоположных, на первый взгляд, различных людей. Все персонажи романа имеют двойников. Хотелось бы поподробнее рассмотреть отношения между «братьями» Мышкиным и Рогожиным.

Начнем с имен. Лев Мышкин. Лев - хищный зверь из рода кошек, именуемый царем зверей; символ превосходства, могущества и царской власти. Мышкин – фамилия образована от слова «мышь» - маленькое, трусливое, животное отряда грызунов. На лицо явное противопоставление. По тому же принципу построено имя Парфена Рогожина: Парфен от слова «парфира» – пурпурная мантия, символ власти монарха: Рогожин от слова «рогожа» - грубая упаковочная ткань из мочальных лент. Это, возможно, подчеркивает двойственность, противоречивость, неожиданность характеров героев.

Рогожин и князь Мышкин встречаются в самом начале романа. Князь Лев Николаевич Мышкин и Парфен Семенович Рогожин оказались «друг против друга» в вагоне поезда. На первый взгляд эти люди были чем-то похожи: «оба молодые, оба почти налегке, оба не щегольски одетые, оба с довольно замечательными физиономиями». Но различий было гораздо больше. Князь был человеком знатного рода, но совершенно беден, Рогожин – богатый наследник. Внешность Рогожина противоположна внешности Мышкина. Рогожин «кудрявый и почти черноволосый», Мышкин «очень белокур, густоволос», Рогожин «небольшого роста», Мышкин же ростом «немного повыше среднего». Глаза у князя «большие, голубые и пристальные», а у Рогожина «серые», «маленькие» и «огненные». У Мышкина и Рогожина совершенно разное выражение лица. Губы Рогожина «беспрерывно складывались в какую-то наглую, насмешливую улыбку», между тем как у Мышкина «лицо приятное, тонкое и сухое, но бесцветное». Различия между героями подчеркиваются и их одеждой: Мышкин был одет легко и «вынужден был вынести на своей широкой спине всю сладость сырой ноябрьской ночи, к которой, очевидно, был не приготовлен», а Рогожин «был тепло одет, в широкий мерлушечий тулуп». В описании внешности и одежды Мышкина преобладают светлые тона – белокур, голубые глаза, бледный, а в Рогожине – темные черты.

С первой же встречи эти различные люди полюбили друг друга. Мышкин: «благодарю за то, что вы меня полюбили…вы мне сами очень понравились». Рогожин с шумной ватагой, которая постоянно будет сопровождать его, вышел из вагона. Мышкин отправился один, и в дальнейшем в одиночестве будет странствовать, переезжать, перемещаться из города в город.

Князь прозорливо угадывает в Рогожине «свое»: «..у него огромное сердце, которое может и страдать и сострадать..» (II, V). Могучая стихийная энергия, благородство души, глубокий ум, постигающий суть многих вещей. Но рядом с этим есть и другие качества – грубость, самодурство, зверство (Лебедев неизменно называет его «извергом»), злоба и ревность. В Рогожине теснейшим образом соединены благие и низменные порывы.

Мышкин боится и помыслить о том, что Рогожин может совершить преступление. Но что-то нашептывает ему об этом: «демон шепнул ему в летнем саду, когда он сидел, забывшись под липой…что Рогожин будет непременно сторожить там его… Да Рогожин давеча почему-то заперся и солгал… А теперь у дома, он стоял по другой стороне улицы, шагах в пятидесяти наискось, на противоположном тротуаре, скрестив руки и ждал. Тут уже он был совсем на виду. Он стоял как обличитель и как судья, а не как… А не как кто?» (II, V). Демон также подсказывает Мышкину это ужасное слово - преступник. «О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!» (II, V).

В то время как князь в каком-то смысле не от мира сего, подчинен и никогда не изменит своим высоким, почти небесным идеалам, прежде всего – христианскому состраданию, Рогожин – непосредственная земная натура, подчиненная охватывающим ее сильным страстям. Его можно считать с некоторыми оговорками «широкой русской натурой», но в определенном смысле ограниченной социальным происхождением (не просто купеческим, но и еще более специфическим – скопческим) и слишком уж неукротимым страстным своеволием. Его отец был купцом, близким к скопцам, сына своего всячески ограничивал однако уже при жизни отца Рогожин позволял себе некоторое своеволие, за что бывал жестоко наказан. Он рвется к свободе и своеволию, в его характере нет ни капли смирения, что его, в известной мере, отделяет от благородной православной народной почвы. В первый момент знакомства с Рогожиным Мышкин ощутил в нем «что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее с нахальною и грубою улыбкой и с резким, самодовольным его взглядом» (I, I). Он прямо говорит Рогожину: «все до страсти доведешь.. ты мнителен и ревнив» (II, III). Ипполит однажды высказывается о Рогожине в том смысле, что это человек, «живущий самою полною, непосредственною жизнью, настоящею минутой» (III, VI). Рогожин безумной страстью любит Настасью Филипповну и дико ревнует ее к Мышкину, который замечает как-то ему: «твою любовь от злости не отличишь» (II, III) [3].

Мрачный вид имеет и «дом потомственного почетного гражданина Рогожина». «Дом этот был мрачный , в три этажа, без всякой архитектуры, цвету грязно-зеленого…И снаружи и внутри как-то негостеприимно и сухо, все как будто скрывается и таится..» (II, III). Еще более зловещим рисуется он в восприятии Настасьи Филипповны – пророческом восприятии: у него дом мрачный, скучный, и в нем тайна… Все время, когда я была у них в доме, мне все казалось, что где-нибудь, под половицей, еще отцом его, может быть, спрятан мертвый и накрыт клеенкой».

Но с домом связано и другое светлое пророчество. Оно высказывается в романе Мышкиным и Настасьей Филипповной в разное время, но как бы в одно слово: «А мне на мысль пришло,- говорит князь, - что если бы не было с тобой этой напасти, не приключилась бы эта любовь, так ты, пожалуй, точь-в-точь, как твой отец бы стал, да и в весьма скором времени. Засел бы молча один в этом доме с женой, послушною и бессловесною, с редким и строгим словом, ни одному человеку не веря, да и не нуждаясь в этом совсем и только деньги молча и сумрачно наживал» (II, III). В Рогожине, в душе его есть предвестие его пути к искуплению, Рогожин ищет живого Бога. Оттого он говорит, что любит смотреть на картину Гольбейна «Труп Христа»: «..не любит,- мысленно поправляет его князь,- а, значит, ощущает потребность…он хочет силой воротить свою потерянную веру. Ему она до мучения теперь нужна…» (II, V) [1].

Князь стремится стать братом Рогожину, но ведь для настоящего братства необходимо, чтобы и Рогожин назвал братом Мышкина, и тут непреодолимой преградой между ними встает «ревность» Рогожина к сопернику. Страсть, настигшая Рогожина, отторгла его от мира ростовщиков и наживателей денег, разбудила духовные стремления – и в этом заключено величайшее благо для него. Но, с другой стороны, страсть высвободила и разрушительные инстинкты: злобу, ненависть и глухое, тяжелое отчаяние. Рогожина постоянно сжигает огонь любви и ненависти – очистительный, уничтожающий все низменное и материальное, и губительный, несущий разрушение и смерть.

Обменявшись крестами, Рогожин и Мышкин становятся как бы духовными братьями. Интересно, что с этого момента начинается сближение двух героев. Они становятся все более похожими друг на друга и внешне, и в манерах, стиле поведения. Рогожин становится рассеяннее и задумчивее, а князь Мышкин – наоборот, менее спокойным и все более эмоциональным: в описании его все чаще употребляется слово «вскричал»: «Да как же ты… как же ты!..» – вскричал князь и не докончил»; «Все этот ревность, Парфен, все это болезнь, все это ты безмерно преувеличил…» - пробормотал князь в чрезвычайном волнении»; «На эту картину!» – вскричал вдруг князь под впечатлением внезапной мысли». «Да дай же я хоть обниму тебя на прощанье, странный ты человек!..» - вскричал князь….». Бледность, которая свойственна князю, становится чертой Рогожина. В конце встречи все лицо Рогожина «преобразилось: он ужасно побледнел, губы его задрожали, глаза загорелись».

Во время скандала на концерте (III, II) Рогожин вновь «казался потрясенным ужасно, был бледен и весь дрожал». В первый раз после встречи в трактире Рогожин и Мышкин разговаривали друг с другом. («В первый раз сходились они после встречи их в коридоре трактира»). «Человек, лицо которого трудно было различить в темноте, подошел к скамейке и сел подле него [князя Мышкина]. Князь быстро придвинулся к нему, почти вплоть, и различил бледное лицо Рогожина». Интересно, что эта встреча Рогожина и Мышкина происходит накануне его дня рождения. Ему исполняется двадцать семь лет, столько же, сколько было Рогожину в начале романа. Одинаковый возраст еще более сближает героев.

Ни Рогожин, ни Мышкин не любят Настасью Филипповну. Чувства Мышкина и Рогожина к Настасье Филипповне являются не любовью, а какими-то другими чувствами: болезненной страстью у Рогожина и жалостью у князя Мышкина. («Все это ревность, Парфен, все это болезнь, я ее «не любовью люблю, а жалостью»» (Князь Мышкин – Рогожину).

Последняя встреча Мышкина и Рогожина в романе окончательно сближает их. Сходство Рогожина и Мышкина является здесь и внешним, и внутренним. Они действуют, словно один человек: «Стой, слышишь?» – быстро перебил вдруг Рогожин и испуганно присел на подстилке, - « Слышишь?». « Нет!» – так же быстро и испуганно выговорил князь». «Оба стали слушать». И Рогожин, и Мышкин говорят шепотом. «Когда Рогожин затих, князь тихо нагнулся к нему». Рогожин не смог преодолеть ревности, рождающей ненависть, и только после убийства Настасьи Филипповны его злоба уступила место надрывной и грустной нежности. Он пролил кровь, убил, а в результате – горячка, опустошение души. Князь не упрекает Рогожина – и в эти невыносимые мгновения в мрачном доме купца, следуя своей вере, прощает, по-братски утешает убийцу, не находя в себе ни силы, ни права осудить его. Спокойствие Рогожина на суде говорит о безразличии к жизни, потерявшей всякий смысл со смертью его кумира, «королевы», чья красота, страдание и безумие разделили и связали «братьев».

«Христов братец»

Очень интересную параллель провела Лотман Л. М. между эпизодом братания Мышкина и Рогожина в романе «Идиот» и апокрифической легендой «Христов братец».

Новый сборник легенд Афанасьева, вышедший в начале 1860 г. и «Памятниках старинной русской литературы» подготовленный Н. Костомаровым не могли не вызвать интереса у Достоевского. Сама мысль придать характеру «положительно прекрасного» современного человека черты легендарного Христа, как бы странствующего по России, положенная в основу образа Мышкина, не может не ассоциироваться с типичным для апокрифических легенд представлением о том, что Христос и ныне «ходит по земле, принимая на себя страннический вид убогого». В обоих сборниках публикуются легенды о братании с Христом. В сборнике Афанасьева ей дано название «Христов братец».

Совокупность обоих вариантов легенды в наибольшей степени раскрывает сходство между братанием в романе и в «Христовом братце». В одном из вариантов легенды, приведенной в сборнике Афанасьева, говорится об изгнании купеческого сына за щедрость из родного дома. В романе «Идиот» этот мотив представлен в своеобразно преломленном виде: Рогожин вынужден бежать от отцовского гнева и фактически скрываться в изгнании; причиной «опалы» и здесь является «широта» его натуры, пренебрежение к материальному расчету, хотя в романе в отличие от легенды речь идет не о щедром подаянии, а о щедром подарке.

Костомаровская легенда о братании распадается на три сюжетных узла: 1) встреча с Христом в пути, 2) братание Христа и встретившего его в пути человека и 3) чудеса Христа — исцеления. Два первых эпизода находят хотя и своеобразное, но все же несомненное соответствие в романе «Идиот». Рогожин встречается с Мышкиным в пути, он богат по сравнению с бедным Мышкиным, убогость одежды которого не только отмечается, но всячески подчеркивается в тексте романа. Рогожин — носитель земной власти. В легенде герой — носитель царской власти, и это имеет конструктивное значение в эпизоде сбора дани; в романе Достоевского власть, которую придает Рогожину его богатство, сразу выявляется щедрыми обещаниями Рогожина «одеть» полюбившегося ему Мышкина, одарить его шубой, дать ему денег. В дальнейшем о власти капитала Рогожина говорится не раз.

Однако «могущественный» знакомец князя, как и герой соответствующей легенды, глубоко несчастлив: его родных преследуют болезни; женщина, которую он любит, одержима терзающими ее противоречивыми страстями; по мнению Мышкина, она безумна. Поведение Настасьи Филипповны, ее метания и скитания приводят на память описания побегов и скитаний одержимой Соломонии. Мышкин, как и Христос в легенде, сострадает своему новому знакомцу, вступает с ним в побратимство, хочет «устроить» его дела. Несомненно, вера в святость названого братства и особенную греховность покушения на побратима и заставляет Рогожина вступить в побратимство с князем Мышкиным. Чтобы закрепить этот акт и поддержать свою веру в его значительность, он подводит Мышкина под благословение своей матери. Мышкин инстинктивно догадывается, что Рогожин хочет святостью братания связать себя и сделать невозможным исполнение своего злодейского замысла. «Как крестами менялись, тут... и зашевелилась во мне эта мысль. Для чего ты меня к старушке тогда водил? Свою руку этим думал сдержать?».

Таким образом, оба героя Достоевского, принимающие участие в обряде братания, оказываются приобщенными к той древней русской культуре, разные проявления которой отразились в апокрифических легендах.

В примечаниях Костомарова к легенде о побратимстве содержатся сведения, которые также могут внести некоторые дополнительные нюансы в понимание эпизода братания в романе. Ученый пишет об обычае братания, отраженном в фольклоре: «...нередко двое врагов, столкнувшись между собою неприязненно и оценив друг в друге равное мужество и храбрость, прекращали бой и заключали братство»; «Названое братство считалось действительнее родного»; «...существует (хотя уже редко) обычай промениваться грудными крестами, обычай, означающий установление взаимного братства между двумя особами».

Разговор между Мышкиным и Рогожиным в доме последнего предстает как своеобразный поединок, кульминационный момент их соперничества. Рогожин, пылающий жестокой ревностью, вынужден признать мужество и нравственную высоту князя и готов отказаться от вражды во имя братства. Однако подлинного умиротворения, которое в фольклорных произведениях наступает при подобном развитии сюжета, в романе Достоевского не происходит.

Характерно преломление в романе «Идиот» эпизода «чудес» — наиболее далекого от идей самого писателя сюжетного узла легенды о побратимстве. Казалось бы, этот эпизод («опознание» чудесной сущности героя — Христа — через его чудеса) совершенно не отражен в романе и не мог отразиться в нем, как наиболее фантастическая часть сюжета.

Действительно, фантастический мотив божественной природы героя и чудесного преодоления им зла начисто отсутствует в романе, и несмотря на это в «Идиоте» ощутима реакция писателя на этот мотив и его образное и сюжетное воплощение в последней части анализируемой нами легенды. Возможность таких откликов определяется особенностями художественной задачи, которую ставил перед собою писатель в романе, в частности тем замыслом, который он реализовал в образе Мышкина. Идеальный образ этого героя возник в рамках реалистической художественной системы Достоевского. Писатель вложил в разработку этого характера всю силу своего психологического ясновидения, все свое умение проникнуть в логику живой человеческой личности и соотнести ее с логикой социальных обстоятельств. Вместе с тем он стремился воплотить в князе Мышкине и свой идеал человеческой личности, придав ему общенародное и общечеловеческое значение. На пути решения этой непомерно трудной задачи структура образа героя особенно осложнилась. Обилие ассоциаций, прообразов и «контртипов», в соотношении с которыми воспринимается этот герой, придает его фигуре объемность, а предполагаемая внутренняя сопоставленность его с идеальным «сверхтипом» Христа определяет символико-фантастический ореол этого образа, создающий почву для его сближения с героем легенды.

Мышкин, как и Христос в легенде, хочет «осчастливить» окружающих. Все его помыслы заняты тем, чтобы сделать каждого человека и всех людей счастливыми. Трагедия Мышкина состоит в том, что, вторгаясь в неумолимый ход событий, он не может освободить людей из-под власти обстоятельств и их собственных страстей и в своем стремлении спасти человека оказывается перед необходимостью совершения чуда. Неспособность Мышкина творить чудеса является явной, хотя и «минусовой» частью его характеристики. Если Христос легенды покидает людей, торжествуя, чудесами «доказав» свою власть над гнетущими их бедами, князь Мышкин «весь сгорает в идеале» и, сраженный скорбью, навеки уходит из мира. Это отличие свидетельствует не о полной независимости образа Достоевского от героя легенды, а о полемическом его начале, о противопоставлении, которое дается на общем фоне их сближения.

Мышкин, если следовать определению Ипполита, «необыкновенного ума и может очень многое угадывать», но ему не дано «осчастливить» встреченного им в пути Рогожина, исцелить безумную Настасью Филипповну, не подаст он утешения и ждущему его Ипполиту. И это не только потому, что Мышкин не бог, а человек. Писатель вступает в полемику с народной точкой зрения, выразившейся в легенде, согласно которой счастье человека состоит в достижении «земных» целей и всемогущество бога может проявиться в том, что он чудесным образом разрешает реальные, важные для человека, но в силу каких-либо причин неразрешимые для него задачи [2].

Заключение

Как это чаще бывает в нашем мире, хорошие люди всегда страдают больше всех. И Достоевский, как настоящий реалист, показал нам предполагаемую жизнь самого «прекрасного» человека в нашем лживом, грубом капиталистическом обществе. "Князь Христос", идиотичен, по мнению большинства его членов. Все это проистекает от того, что его представители отвыкли от естественности, искренности, простоты и доброты. Так называемый "идиотизм" князя Мышкина провоцирует выход на поверхность всех скрытых намерений других персонажей и обнаружение подлинного краха мнимой, иллюзорной "нормальности" той жизни, в которой он оказался и которая движется в границах "темной основы нашей природы", так сказать, совершенствуясь в своей темноте на стыке развития практически-земных интересов. Люди не понимают его, так как они еще не готовы принять такую личность, как и когда-то не все были готовы принять самого Христа. Поэтому отсюда следует, что эта личность должна обладать какой-то нечеловеческой силой, способностью преобразовывать все вокруг. Как пишет Лотман, различие Иисуса и Мышкина как раз в том, что Христос творил чудеса, Мышкин же этого делать не мог. Он также привлекает, к себе людей своим внутренним светом и всепрощением, но он же провоцирует и зло. Ему исповедуются, но его сострадание мучительно и вызывает у многих протест. Свою работу я хочу закончить словами Лосского Н. О.:"Образ князя Мышкина чрезвычайно привлекателен; он вызывает сочувствие и сострадание, но от идеала человека он весьма далек. Ему не хватает той силы духа, которая необходима, чтобы управлять своею душевною и телесною жизнью и руководить другими людьми, нуждающимися в помощи. На чужие страдания он может откликнуться лишь своим страданием и не может стать организующим центром, ведущим себя и других сообща к бодрой жизни, наполненной положительным содержанием" (Лосский Н.О. Бог и мировое зло. М., 1994, с. 188).

Список литературы

1. Буянова Е.Г. Романы Ф. М. Достоевского: в помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. – М.: Изд-во МГУ, 1997.

2. Лотман Л.М. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века. (Истоки и эстетическое своеобразие). - Л.: Наука, 1974.

3. Мелетинский Е.М. Заметки о творчестве Достоевского. - М.: РГГУ, 2001.

4. Роман Ф. М. Достоевского "Идиот": современное состояние изучения: сборник работ отечественных и зарубежных ученых / Под ред. Т. А. Касаткиной. – М.: Наследие, 2001.