Жанрово-стилистические особенности сказки и притчи в творчестве В.И. Даля

Астраханский Государственный Университет

РЕФЕРАТ

по истории русской литературы на тему:

“Жанрово-стилистические особенности сказки и притчи в творчестве В.И. Даля”

Работу выполнила: студентка ФФ группы

РЛ-22 Канунникова К.

Работу проверила: Акулова А.С.

Астрахань

-2006-

Содержание реферата:

Введение.

Из биографии В.И. Даля.

Сборник русских сказок.

«Пяток первый»

Стилистическая особенность сказок В.И. Даля.

Творчество 40-х годов XIX века.

50-60-е годы. Языковедческие изыскания.

Заключение.

Список литературы.

Введение.

Современники не побаловали нас обилием воспомина­ний о Владимире Ивановиче Дале. В записках, дневни­ках, письмах людей, рядом с которыми он прожил жизнь, приходится, как правило, вычитывать о нем лишь отры­вочные сведения, беглые характеристики и заметки. Удив­ляет при этом разноречивость мнений, несопоставимость произведенного Далем впечатления с его словами и дела­ми. Ларчик, видно, не просто открывается!..

Даль был морским офицером и врачом в сухопутных частях, участвовал в войнах и походах, отличался в сра­жениях. Он служил чиновником особых поручений, ди­ректором министерской канцелярии, управляющим удель­ной конторой.

В течение сорока лет Даль выступал и в литературе под собственным именем и под псевдонимом Казак Лу­ганский. Полное собрание его сочинений, изданное в 1897—1898 годах, далеко не полно, хотя состоит из десяти томов (почти четыре тысячи страниц текста!). В них напечатано сто сорок пять повестей и рассказов, шестьде­сят две короткие истории из сборника «Солдатские досу­ги» и сто шесть коротких историй из сборника «Матрос­ские досуги», несколько статей и очерков. А есть еще «очерки русской жизни»; есть произведения для детей; есть стихи, напечатанные лишь однажды и не напечатан­ные вовсе; есть пьесы, хранящиеся в архиве; есть немало статей на разные темы, разбросанных в периодической пе­чати прошлого столетия и ни в одном собрании сочине­ний не помещенных; есть проекты и докладные записки, погребенные в недрах министерских архивов.

Кроме бесчисленного множества слов, Даль записал тысячу сказок — он отдал их безвозмездно составителю знаменитого издания «Народные русские сказки» Афанасьеву; свои записи народных песен отослал Петру Ки­реевскому; богатое собрание лубочных картин передал в Публичную библиотеку.

В «Толковом словаре» нет распространенного ныне слова «полиглот». Даль предлагал взамен: «многоязычник». Сам он, кроме русского языка, знал немецкий, фран­цузский, английский, знал украинский, белорусский, поль­ский, читал и писал на латыни, изучал болгарский и серб­ский языки, владел татарским, башкирским и казахским. Даль был сведущ в разных науках — естественных, точных, гуманитарных («общественных»); к тому же вла­дел многими ремеслами — мог сколотить табурет и изго­товить тончайшее украшение из стекла. Известность Даля как лингвиста, фольклориста и этнографа вышла за пре­делы России, но немногие сейчас знают, что В. И. Даль является также авто­ром очерков и рассказов из русской народной жизни, нескольких повестей и когда-то широко популярных русских народных сказок, вышедших в 30-е годы XIX века под псевдонимом Казак Луганский. Наиболее ценным из всего литературно-художественного наследия В. И. Даля являются его произведения, связанные с направлением так называемой «на­туральной школы», которое полноправным героем русской литературы сделало простого мужика, крестьянина, крепостного. В. Г. Белинский, ратуя за демо­кратизацию, народность литературы, считал, что значение литературного твор­чества В. И. Даля заключается в том, что он знал и любил русского мужика, что «он умеет мыслить его головою, видеть его глазами, говорить его языком. Он знает его добрые и его дурные свойства, знает горе и радость его жизни, знает болезни и лекарства его быта...».

Деяния Даля многочисленны и разнообразны, поступ­ки любопытны, похождения увлекательны, но, думая о нем, большинству из нас трудно припомнить что-либо, кроме «Толкового словаря» и сборника пословиц: Даль как бы не существует для нас вне главных и наиболее прославленных своих трудов. Многим ли знакома его внешность (знают разве ста­рика в темно-вишневой кофте, написанного Перовым) — внешность, кстати, достаточно своеобычная и характер­ная? Многим ли известно хоть что-либо о непростой его натуре? Наконец, о роде и образе жизни его, да и о са­мой жизни многим ли и многое ли известно?..

Из биографии В.И. Даля.

Родился В. И. Даль 10 ноября (старого стиля) 1801 года в местечке , Луга ни (отсюда псевдоним: Казак Луганский) Екатеринославской губернии,— ныне г. Ворошиловград.

Отец, Иоганн Даль, родом датчанин, мать, Мария Фрейтаг,— дочь петер­бургского чиновника. Екатерина II вызвала Иоганна Даля из Германии па должность библиотекаря. Он был лингвистом, знал новые европейские языки м древнееврейский язык. Впоследствии Иоганн Даль окончил в Иене медицин­ский факультет, получил степень доктора медицины и вновь возвратился в Россию. До конца своих дней работал как врач-практик. Весьма образован­ной, знающей несколько языков была и мать Даля. В первые годы учебы сына она оказала большое влияние на формирование его нравственного со­знания. Тринадцати лет, в 1814 году, В. И. Даль был определен в Морской ка­детский корпус, который он окончил в семнадцать лет. В своей автобиографиче­ской записке, уже в семидесятилетнем возрасте, В. И. Даль писал о постановке воспитания в этом корпусе:

«Инспектор классов был того убеждения, что знания можно вбить в уче­ника только розгами или серебряною табакеркою в голову. Лучшие годы жизни, убитые мною при корпусном воспитании, не могли поселить во мне никаких добрых нравственных наклонностей, ими я обязан домашнему вос­питанию»¹. Многие черты и эпизоды из жизни в Морском корпусе отражены писателем в повести «Мичман Поцелуев».

По окончании Морского корпуса, в 1819 году, В. И. Даль был направлен на службу в Черноморский флот, в г. Николаев. Но там он прослужил не более трех лет. Вследствие неурядиц с начальством В. И. Даль был сначала переведен в Кронштадт, а вскоре он совсем оставил морскую службу.

Интерес к русскому быту, фольклору, языку появился у Даля еще в юно­сти. В Морском корпусе он усиленно занимался литературой, писал стихи. 1819 год можно считать началом работы В. И. Даля над словарем. Проезжая по Новгородской губернии, он записал заинтересовавшее его слово «замолаживать» («иначе пасмурнеть, клониться к ненастью»). С тех пор, странствуя по огромным просторам России, В. И. Даль не расставался со своими записями, постоянно, пополняя их новыми словами, меткими изречениями, послови­цами и поговорками, накопив и обработав к концу жизни двести тысяч слов.

Но творческий путь Даля не сразу определился. Выйдя в отставку, он решил идти по стопам отца. В 1826 году В. И. Даль поступил на медицинский факультет Дерптского университета. В 1828 году началась Турецкая война, и Даль, еще не кончивший курса, был призван в действующую армию. В 1829 году он успешно сдал экзамен на степень доктора медицины. Снова на несколь­ко лет его жизнь оказалась связанной с армией.

В 1832 году В. И. Даль поступил ординатором в Петербургский военно-сухопутный госпиталь и вскоре стал широко известен в Петербурге как врач-окулист, прославившийся еще и тем, что одинаково хорошо делал глазные операции как правой, так и левой рукой. Но неприятности сопутствовали Далю и здесь. Нежелание мириться с бюрократизмом, царившим в высшей военно-медицинской сфере, борьба против фальши и очковтирательства нажили Далю много врагов. В скором времени он навсегда оставил военно-медицинскую службу.

В Петербурге В. И. Даль через Жуковского, которого знал еще по Дерпту, близко познакомился с Пушкиным, Гоголем, Крыловым, Языковым.

К 1830 году относятся первые литературные опыты В. И. Даля: в 21-м но­мере «Московского телеграфа» был напечатан его рассказ «Цыганка».

Сборник русских сказок.

Известность В. И. Далю как писателю принес сборник русских сказок. В целом этот сборник отличался демократизмом и яркой сатирической направ­ленностью против «власть имущих». Основными положительными героями сво­их сказок Даль избрал мужика, солдата или бездомного бедняка. Сказочник ориентировался на простых слушателей, на тех, кто поймет и сочувственно отнесется к его героям. Во вступлении к первой сказке «Об Иване Молодом Сержанте» он писал: «Кто сказку мою слушать собирается, тот пусть на рус­ские поговорки не прогневается, языка доморощенного не пугается; у меня сказочник в лаптях; по паркетам не шатывался, своды расписные, речи затей­ливые только по сказкам одним и знает». А кому не нравятся эти сказки, «тот садись за грамоты французские, переплеты сафьяновые, листы золото­обрезные, читай бредни высокоумные!»

Одной из основных задач издания сказок Даль считал пропаганду рус­ского народного языка. «Не сказки сами по себе были ему (сказочнику.— Л. К) важны, а русское слово, которое у нас в таком загоне, что ему нельзя было показаться в люди без особого предлога и повода,— и сказка служила предлогом». Народный колорит сказок был усилен Далем множеством посло­виц, поговорок, метких образных словечек, введенных в текст сказок.

В сказке «Об Иване Молодом Сержанте» Даль явно симпатизирует герою ее, простому солдату, преодолевшему все преграды, расставленные ему злыми и завистливыми царедворцами, которых сказочник насмешливо называет «фельдмаршалом Кашиным», «генералом Дюжиным», «губернатором графом Чихирь Пяташная Голова». Ирония направлена и по адресу неблагодарного царя Додона, поверившего в клеветнические измышления своих коварных и наглых прислужников. В награду за подлые дела царь жалует своим минист­рам «по кресту на петлицу, по звезде на пуговицу, по банту за спину». Нари­совав образ смелого, выносливого и смекалистого сержанта, В. И. Даль не без сожаления, хотя и с долей мягкого юмора, отмечает, что одно у его героя плохо — с детства он привык произносить слово «виноват». Выдержал Иван самые трудные испытания, не спал трое суток, но когда заснул и его неожи­данно окрикнули; «Спишь, Иван?» —он второпях ответил: «Виноват». «Вот что нашего брата на русской земле и губит,— заключает сказочник,— вот за что нашего брата и бьют, да видно еще мало...»

В сказке «О похождениях черта-послушника, Сидора Поликарповича весьма недвусмысленно делается намек на непосильные тяготы царской военной службы, которой даже черт не выдерживает. Эта сказка была истолкована III отделением как антицерковная, подтачивающая устои христианской морали. Упрекали Даля и за то, что он черта наградил христианским именем.

Сатирический характер сказок и сочувственное изображение в них героев нз простого народа обратили на себя внимание передовых слоев общества. «Русские сказки. Пяток первый» были с восторгом встречены А. С. Пушкиным. Через год после, их выхода поэт послал В. И. Далю свой рукописный экземп­ляр «Сказки о рыбаке и рыбке» с надписью: «Твоя — от твоих! Сказочнику Ка­заку Луганскому — сказочник Александр Пушкин». Биограф В. И. Даля П. И. Мельников-Печерский указывал также, что Пушкин не только восхи­щался сказками Даля, но под влиянием их написал свою знаменитую сказку,

Однако сатира сказок насторожила правительственные круги и вызвала их прямое недовольство. Автор был заподозрен в неблагонадежности, по при­казу Николая I арестован, а сказки «Пяток первый» — запрещены. Только по личной просьбе В. А. Жуковского, бывшего тогда воспитателем царского на­следника, В. И. Даль был освобожден из-под ареста.

Сказки «Пятка, первого» не вошли и в издание сочинений 1846 года и были перепечатаны только в Собрании сочинений 1861 года.

«Пяток первый»

Даль, о сказке размышляя, называет ее «окрутником» — «переряженным»: «кто охоч и горазд, узнавай окрутника, кому не до него — проходи».

Говорят: «Не узнавай друга в три дня, узнай в три года». Чтобы «узнать» Далевы сказки, и трех дней не по­надобится.

Молодец Иван побивает царя Дадона, который «цар­ствовал, как медведь в лесу дубы гнет: гнет не парит, переломит не тужит!», и его «блюдолизов придворных» во главе с губернатором графом Чихирем, пяташной го­ловой (из Далева словаря узнаем толкование имен: Дадон — «неуклюжий, нескладный, несуразный человек»; Чихирь — «беспутный пьяница, шатун и дармоед»).

«Судью правдивого» Шемяку «за хитрые увертки и проделки» посадили на воеводство: «Ах ты, окаянный Шемяка Антонович! Судья и воевода и блюститель правды русской, типун тебе на язык! Лукавый сам не собе­рется рассудить беспристрастней и замысловатей твоего...» По милости Шемякиной «ныне на свете все так»: «Малый хлеб ест, а крестного знамения сотворити не знает, — а большой правою крестится, а левую в чужие карманы запускает!» Само название сказки «О Шемякиной суде» народу русскому за себя говорит.

Сказка «О похождениях черта-послушника Сидо­ра Поликарповича» тоже куда как ясна. Черт спустил­ся на землю, пошел в солдаты, «думал переиначить всю службу по-своему», да на первом же смотру «ему это отозвалось так круто и больно, что он... проклял жизнь и сбежал». Потом попал черт в матросы — «а не прино­ровишься никак к этой поведенции в морской заведенции: не дотянешь — бьют, перетянешь — бьют». Кончилось дело тем, что пристроился черт по письменной части, чи­новником, и зажил припеваючи — «места же своего по­кинуть не думает, а впился и въелся так, что его уже теперь не берет ни отвар, ни присыпка». Историю Сидора Поликарповича завершает Даль пословицей: «Вот вам сказка гладка; смекай, у кого есть догадка». Особой до­гадки, чтобы смекать, и не требуется.

Историк и переводчик Комовский сообщал поэту Язы­кову: «Даль издает свои сказки; цензура, говорят, очень милостиво обошлась с ними». Сказки не изданы еще, лишь цензуру благополучно проскочили, а те, кто читал их в рукописи, рады и удивлены: не надеялись, что лег­ко проскочат. «Славно!» — заканчивает свое сообщение Комовский. Позже он писал про сказки Далева «Первого пятка»: «Толкуют, будто им снова позволено будет явить­ся на белый свет в торжестве и славе; но мне это неве­роятно».

Невероятно, чтобы сказкам Даля разрешили уви­деть свет, — таково мнение доброжелательного современ­ника, а вот и не слишком доброжелательный — москов­ский почт-директор Булгаков — ворчит: «Здесь ходили по рукам какие-то басни или сказки Луганского... Я удив­ляюсь, что цензура допустила печатание».

Друзья Даля радовались, что в «Пяток первый» не попала сказка «Сила Калиныч, душа горемычная, или Русский солдат ни в аду, ни в раю» : «Хорошо, что не напечатана, как сначала предполагалось, сказка о Кали-ныче, который тузит и святых и грешных. Была б тогда возня еще и с попами. Эту сказку, позволенную также цензурою, Смирдин припасал для своего альманаха — теперь едва ли можно и думать о ней».

Не уверены, прав ли автор приведенных строк, гово­ря, будто цензура дозволила сказку о Силе Калиныче. Сказка эта, как явствует из письма Даля к Полевому, была написана еще в Дерпте, до отъезда на войну, и пе­редана автором Языкову для доставки в «Московский телеграф», но «некоторые выражения, без дурного наме­рения в сказке употребленные, не допустили тиснения оной». Даль пишет затем, что выражения эти «легко мож­но было бы переменить, если остальное... достойно сде­латься гласным». Да вот беда: остальное-то, хотя и в пе­ресказе самого Даля, — история о том, как солдат попал в рай и «бил праведных, отгоняя их по шеям». Вряд ли такое «остальное» могло соблазнить издателя «Москов­ского телеграфа»!..

Даль, наверно, смельчаком непреднамеренно оказался. Он сочинял многословные свои сказки (считая, что лишь перелагает народные), никак не собираясь придавать им «определенное направление». Но отзвуки подлинно народ­ных сказок слышатся в творениях Даля. Жизнь подбра­сывала ему впечатления, Даль укладывал их в свой «Пя­ток», не осторожничая, очевидно не полагая поначалу увидеть книгу напечатанной. Выбор тем и впечатлений, и не выбор даже, скорее т о, что впечатляло, равно как характер пересказа, — это со счета не сбросишь!

Профессор словесности и цензор Никитенко, кото­рый — как и сам Даль, конечно, — ничего «крамоль­ного» в сказках «Первого пятка» не находил («Просто милая русская болтовня о том, о сем»), объяснял: «От­ними у души возможность раскрываться перед сограж­данами, изливать перед ними свои мысли и чувства, —

это заставит ее погружаться в себя и питать там мысли суровые, мечту о лучшем порядке вещей. В смысле поли­тическом это опасно».

Нашлись «охочие и гораздые», заглянули под разма­леванную пословицами и прибаутками маску «окрутника», ряженого.

Директор канцелярий Третьего отделения статс-секре­тарь Мордвинов докладывал своему начальнику, шефу жандармов Бенкендорфу, находившемуся в Ревеле: «На­делала у нас шуму книжка, пропущенная цензурою, напе­чатанная и поступившая в продажу. Заглавие ее «Рус­ские сказки Казака Луганского». Книжка напечатана са­мым простым слогом, вполне приспособленным для низших классов, для купцов, солдат и прислуги. В ней содержатся насмешки над правительством, жалобы на горестное положение солдата и проч. Я принял смелость поднести ее его величеству, который приказал арестовать сочинителя и взять его бумаги для рассмотрения».

Оставшиеся у книгопродавцев экземпляры «Русских сказок» были изъяты, «Пяток первый» в один день сде­лался редкостью.

Как тут не прославиться — всякому любопытно, что за книжка, ч т о за сочинитель... Это, конечно, не наве­ки слава, какую принес Далю «Толковый словарь», это сиюминутная, мимоходная известность — слава («Про Казака Луганского слыхали?»), и все-таки слава; о ней пословица: «Дал денежку, а славы на рубль».

В самом деле, едва «Пяток первый» русских сказок, «на грамоту гражданскую переложенных», появился на прилавках (вернее, с прилавков исчез), мир тотчас о Ка­заке Луганском заговорил. Не весь мир, конечно, не «бо­жий свет», но мир-«общество» (петербургский мир, мос­ковский), мир литературный. Не весь «божий свет», ко­нечно, но петербургский свет, даже высший, тот, о кото­ром Даль в словаре хорошо писал: свет — «род людской, мир, община, общество, люди вообще» и свет — «отбор­ное, высшее общество, суетное в обычаях». Даль сразу прославился; и, надо признать, общество отборное, суетное в обычаях — «свет» — немало тому поспособствовало.

«Нашли в сказках Луганского какой-то страшный умысел против верховной власти и т. д.», — записал в дневнике Никитенко. Сам Даль потом вспоминал: «Обиделись пяташные головы, обиделись и алтынные, оскор­бились и такие головы, которым цена была целая гривна без вычета». Вот она какова, денежка, обернувшаяся рублвой славою, — тоже недешева.

Даль в Третьем отделении под арестом, бумаги его взяты жандармами для рассмотрения, а книжку, «наде­лавшую шуму», перелистывает на предмет вынесения приговора не кто-нибудь — сам «его величество», госу­дарь император.

Никитенко мрачно пророчит: «...Люди, близкие ко двору, видят тут какой-то политический умысел. За пре­следованием дело не станет». Для такого пророчества особой дальновидности не требуется.

Но самое удивительное: преследований не было. Ран­ним утром Даля арестовали, а освободили вечером того же дня. Статс-секретарь Мордвинов утром встретил его «площадными словами», вечером же рассыпался в любез­ностях («Это больше всего поразило меня в тот черный день», — говаривал Даль). Более того, Бенкендорф, возвратясь из Ревеля, потребовал Даля к себе: «Я жалею об этом; при мне бы этого с вами не случилось...» Уди­вительная подробность: Бенкендорф перед лекарем Далем извинился!

Стилистическая особенность сказок В.И. Даля.

Писатель задал себе задачу познакомить земляков своих сколько-нибудь с народным языком, с говором, которому откры­вался такой вольный разгул и широкий простор в народ­ной сказке».

Нельзя сказать, чтобы Даль справился полностью с задачей своей, хотя народных слов в его сказках хоть от­бавляй, а пословицы ожерельями нанизаны одна к дру­гой. Но сюжетов Даль не умел (и никогда не научится) придумывать, язык же от излишней тороватости (Даль щедро сыплет из мешков накопленные запасы), от неуме­ренного желания казаться народным нередко сложен и затейлив.

Даль придумал своим сказкам честный заголовок — «...на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими разукрашенные»... «Переложенные» — «приноровлен­ные» — «разукрашенные» — определения означают, что хоть «Русские сказки», но не народные, а, как тогда вы­ражались, на манер народных; «на манер» — всегда хуже, чем подлинное.

Точнее всех, пожалуй, и хотя жестко (жестоко?), зато беспристрастно оценил Далевы сказки Белинский. В шуме, поднятом вокруг «Первого пятка», он услышал разные голоса, острая и бурная известность книги (та, что от запрета, от ареста) не помешала Белинскому кни­гу по-своему прочитать: «Сколько шуму произвело появление Казака Луганского!.. Между тем как это про­сто балагур... Вся его гениальность состоит в том, что он умеет кстати употреблять выражения, взятые из русских сказок; но творчества у него нет и не бывало; ибо уже одна его замашка переделывать на свой лад народные сказки достаточно показывает, что искусство не его дело»...

С годами Даль сделается мудрее и бережливее, пере­станет выделывать сказки «на манер»: сперва признает, что если бы он «вздумал когда-нибудь издать собрание русских сказок, то, конечно, написал бы их гораздо про­ще и незатейливее» (однако здесь еще несоответствие: «вздумал издать» и «написал бы»), потом он от этого «написал бы» вовсе откажется.

Творчество 40-х годов XIX века.

Первым значительным художественным произведением, написанным Далем после «Русских сказок», была повесть «Бикей и Мауляна» (1836). Рассказывая трагическую историю жизни казахского юноши Бикея и его любимой, Мауляны, выступивших против традиционных, уродующих жизнь человека нравов и обычаев, В. И. Даль рисует их поборниками человеческого достоинства в справедливости. Бикей выступает против похищения казахами русских, посто­янно поддерживает дружеские отношения с русскими, оказывающими на само­го Бикея благотворное влияние, борется против национальной самоизоляции баев-казахов. Обаятелен и образ Мауляны, сильной, волевой казахской краса­вицы, сумевшей отстоять свою любовь. Эта лучшая казахская повесть В. И. Да­ля сильна не психологической разработкой характеров, не композиционным планом и построением сюжета, а своей правдивостью и точностью изображения быта казахского народа. В. И. Даль в изображении жизни казахов отличался от романтически приподнятой трактовки казахского сюжета у В. А. Ушакова в его повести «Киргиз-кайсак» и от антихудожественной, дидактической и аван­тюристической манеры Ф. Булгарина в «Иване Выжигине». В произведениях В. И. Даля, изображающих жизнь народностей России, уже заложены были черты нового литературного стиля, который особенно ярко проявится в твор­честве писателей «натуральной школы». К циклу казахских повестей примы­кают и повесть В. И. Даля «Майна», рассказ «Осколок льду», талантливый очерк «Уральский казак» и др.

В. Г. Белинский, давая оценку творчества В. И. Даля, подметил тонкую наблюдательность, правду «частностей» в повестях из жизни народностей Рос­сии: «Многие рассказы очень занимательны, легко читаются и незаметно обо­гащают вас такими знаниями, которые, вне этих рассказов, не всегда можно приобрести и побывавши там, где бывал Даль. Так, в рассказах «Майна», «Би­кей и Мауляна» знакомит он нас с нравами и бытом кайсаков...».

Но не сказки и повести из жизни различных народностей России поста­вили В. И. Даля в ряды писателей, содействовавших делу демократизация русской литературы. К лучшим произведениям В. И. Даля относятся era повести, рассказы и очерки из простонародного быта, написанные им в 40-е годы.

Конец 30-х —40-е годы XIX века в России характеризуются дальнейшим ростом освободительного движения, обострением социальных противоречий, борьбой вокруг крестьянского вопроса. В 1839 году крестьянские волнения охватывают двенадцать губерний.

Передовая литература этого периода выражала настроения и чаяния луч­ших людей своего времени. Защита прав угнетенного народа, «безграничное, охватывающее все существо чувство любви к русскому народу, русскому складу ума», как писал Герцен, поиски положительного героя, борьба за освобождение женщины — вот основные проблемы литературы той эпохи. 40-е годы XIX века характеризуются окончательным развитием и упрочением гоголевского направ­ления в литературе, демократических и реалистических ее тенденций, возник­новением так называемой «натуральной школы». Это направление создало отвечающий новым жизненным требованиям жанр — «физиологический очерк», правдиво описывающий жизнь различных слоев общества.

Физиологический очерк в 30—40-е годы был особенно интересен тем, что давал представление о типе русского человека. Социальные моменты, сослов­ные различия отображены были в литературе еще очень незначительно. Но обрисовка типа требовала от писателя пристального изучения либо профессии того или иного героя, либо его национальных и этнографических особенностей. Это была в некотором роде первая ступень к «различному» сословному изо­бражению русских людей. Поэтому такой живой интерес вызвали очерки и повести Е. Гребенки, Я. Буткова, Н. Некрасова.

Бытописательная повесть и физиологический очерк характерны и для твор­чества В. И. Даля этой поры. Его произведения выгодно отличались и от при­поднятых, чисто условных, а порою и сентиментальных рассказов из быта простонародья Н. Полевого и М. Погодина. В очерках В. И. Даля содержалась прямая полемика с морализирующей тенденцией Греча и Булгарина. Этногра­фические зарисовки, воспроизведение быта, отличающиеся живостью описаний, лиричностью и верностью частностям,— только одна из художественных осо­бенностей его творчества. На первом плане стоит все же обрисовка характеров, пристальный интерес к изображению отдельных типов. В этом заключается непреходящее значение его произведений. Но В. И. Даль не смог объяснить, какими причинами обусловлены особенности изображаемого им типа. Он умело уловил лишь внешний облик того или иного типа, лишь внешнюю сторону жизни. В. И. Даль своими беглыми зарисовками предвосхитил многие, ставшие нарицательными, образы произведений А. Н. Островского. Прототипы русского купца, самодура и скопидома выведены Далем и в образе Гаврилы Степанови­ча Гребнева в повести «Отец и сын» (1848) и в образе своенравного, жестокого, самовлюбленного и вместе с тем бесшабашного купца Корюшкина в повести «Колбасники и бородачи» (1846).

В 1839 году в «Отечественных записках» В. И. Даль выступил с повестью «Бедовик». Главный герой этой повести — уездный чиновник Евсей Стахеевич Лиров, которого называют «беловиком», то есть неудачником в жизни. И вме­сте с тем это человек доброй души и благородных намерений.

Крестьянской теме посвящена повесть «Хмель, сон и явь» (1843). С лю­бовью и интереснейшими подробностями рассказывается о жизни и быте кре­стьян среднерусской полосы, даны колоритные зарисовки с редкими этногра­фическими наблюдениями. Пафос этого произведения — в утверждении права литературы на изображение жизни низшего сословия, труженика, человека от земли. «Человек все один и тот же, — говорит Даль,—отличается один от дру­гого либо тем, что бог ему даст,—и этот дар даруется не по сословиям; либо тем, что приобретешь наукой и образованием,—и если это собственность выс­ших сословий, то по крайней мере способность, восприимчивость к тому всюду одинаковая; либо, наконец, отличается один от другого кафтаном,— и это раз­личие, бесспорно, самое существенное, на котором основано многое». Даль выступает против тех, кому «жизнь простолюдина... кажется однообразною, незанимательною». Он видит «вечные заботы» крестья­нина «о насущном хлебе», потому и помышлениям последнего «указан тесный круг» и «нет потребностей, кроме сна и пищи».

В этом произведении затрагивается очень важная для того времени про­блема— уход крестьян на отхожие промыслы. В. И. Даль подробно рассказы­вает, как «в малоземельных губерниях наших значительная часть населения зарабатывает хлеб свой на чужбине». Тверитяне и новгородцы целыми семьями становятся летом штукатурами, зимой — сапожниками; владимирцы — плотни­ками и т. д. В повести явственно слышится сочувствие к крестьянству, умение показать, по выражению Белинского, «болезни и лекарства его быта», защита в крестьянине человеческих прав и достоинств и вместе с тем восхищение его умением выполнить любое дело, его врожденной изобретательностью и сме­лостью. В центре повести — семья крестьянина Воропаева. Один из сыновей, Степан Воропаев, хороший плотник, морально чистый и честный человек. Однако имеет одну слабость — любит выпить. Пружина сюжета — мнимое убийство Степаном своего друга Григория. В отношениях Григория и Степана подчеркнуто чувство товарищества, дружбы, взаимной помощи. Но обличаю­щее впечатление от этой повести В. И. Даль ослабил тем, что попытался объ­яснить все несчастья и невзгоды только пьянством. «Перестав пить, Степан Воропаев вышел человеком и не только зарабатывал, что следовало на себя и на своих, но лет через восемь завел свою артель...» Писатель и не попытал­ся вскрыть высказанные в начале повести намеки на то, что «есть, без сомне­ния, и другие причины этой страсти к переселению». А причины эти — нищета, малоземелье, бесправие крестьян.

Один из самых ранних физиологических очерков — «Уральский казак» (1-843) напечатан в сборнике «Наши, списанные с натуры». Само название сборника, в котором был помещен очерк, указывает на основную цель таких произведений — знакомство с различными слоями русского населения. Белин­ский отмечал, что этот мастерски написанный очерк «в «Наших» читается, как повесть, имеющая все достоинство фактической достоверности, легко и приятно знакомящая русского читателя с одним из интереснейших явлений в современ­ной жизни его отечества».

Еще больший резонанс нашли в русской общественной жизни очерки «Петербургский дворник» (1844) и «Денщик» (1845). Переизданные в 1845 го­ду в «Физиологии Петербурга», содержащей литературное credo «натуральной школы», они прочно и навсегда связали имя Даля с передовым направлением 40-х годов, с именами Некрасова и Белинского. Со страниц «Физиологии Пе­тербурга» повеяло жизнью петербургских окраин, радостями и тревогами людей низшего сословия. Петербургский дворник с его засаленным фартуком, утиральником, упитанным и умащенным «разнородною смесью всякой всячины досыта», вовсе не означал воспевания чего-то недостойного, низкого и грязного, как об этом писала реакционная и охранительная печать. Его изображение подчеркивало темноту, невежество, бескультурье и пробуждало чувство ответ­ственности, которая ложится на общество за положение в нем бедняка. В. Г. Бе­линский, защищая Даля от нападок реакционной критики, которая в то же время пыталась оторвать Даля от передового крыла русской литературы, писал в обзоре «Русская литература в 1845 году», что «после Гоголя это до сих пор решительно первый талант в русской литературе».

50-60-е годы. Языковедческие изыскания.

В 50—60-е годы написаны основные языковедческие статьи В. И. Даля! «О наречиях великорусского языка» (1852), «О русском словаре» (1860), «Напутное слово» (1862) и др., в которых сформулированы теоретические воз­зрения В. И. Даля на развитие языка. В. И. Даль говорил в этих статьях о реформе русского языка на основе народной речи. Он ратовал за изъятие всех иноязычных слов, считая, что литература засоряла русский язык, внося в нее многие иностранные слова и понятия. Такими воззрениями В. И. Даль, по существу, зачеркивал деятельность великих русских писателей, недооцени­вал их заслуг в деле формирования национального языка и ориентировал раз­витие русского языка не вперед, а назад. В. И. Даль, несмотря на свои сим­патии к русскому мужику, пропагандировал антиисторические, а порою и прямо реакционные взгляды на распространение культуры в народе. Он выступил против развития грамотности в народе, полагая, что она может разрушить сложившийся народный быт, народную поэзию и самобытный язык. Основы этой языковедческой и культурной концепции были порочны, но вышедшие поч­ти в одно и то же время «Пословицы русского народа» (1862) и «Толковый словарь» (1864) обогатили русскую культуру и литературу, отражая правдивую картину русской жизни и порождая критическое отношение ко многим явле­ниям окружавшей действительности. Созданию «Толкового словаря» В. И. Даль посвятил сорок пять лет своей жизни. В Москве на склоне лет он часто гова­ривал: «Ах, дожить бы до конца Словаря!» Желание Даля исполнилось: он завершил свой труд, который получил всеобщее признание еще при жизни его. Умер В. И. Даль 22 сентября (старого стиля) 1872 года в Москве.

Заключение.

Лучшие произведения В. И. Даля позволили Белинскому сказать, что «В. И. Луганский создал себе особенный род поэзии, в котором у него нет соперников. Этот род можно назвать физиологическим. Повесть с завязкою и развязкою —не в таланте В. И. Луганского... в физиологических же очерках лиц разных сословий он — истинный поэт, потому что умеет лицо типическое сделать представителем сословия, возвести его в идеал, не в пошлом и глупом значении этого слова, т. е. не в смысле украшения действительности, а в истин­ном его смысле — воспроизведения действительности во всей ее истине».

Похвала В. И. Далю со стороны передового крыла русской мысли вызвана была еще и тем, что произведения его подвергались нападкам «охранительной» и «аристократической» критики, которую, по словам Белинского, «оскорбила, зацепила за живое любовь Даля к простонародью».

В 60-е годы Н. Г. Чернышевский уже иначе смотрел на творчество В. И. Да­ля. При изображении народа в эпоху борьбы за крестьянскую реформу одного сочувствия, наблюдательности и любви к народу было мало. В произведениях В. И. Даля не было сколько-нибудь серьезных социальных выводов, они не будили мысль об изменении существующего порядка. И поэтому в новых исто­рических условиях, на новом этапе развития литературы, когда уже звучал обличающий голос Салтыкова-Щедрина, когда появились гневные рассказы Н. Успенского, Чернышевский справедливо считал, что В. И. Даль как писатель устарел, представляет лишь этнографический интерес.

Однако произведения В. И. Даля — не преходящее явление. М. Горький, оценивая вклад писателей в дело изучения русского народа, говорил о В. И. Да­ле: «Его очерки — простые описания натуры, такою, какова она есть. Эти очер­ки имеют огромную ценность правдивых исторических документов... Даль не художник, он не пытается заглянуть в душу изображенных им людей, зато их внешнюю жизнь он знает, как никто не знал ее в то время».

Список литературы:

Даль В.И. «Повести и рассказы» // Москва, 1984 год.

Порудоминский В.И. «В.И. Даль» // Москва, 1971 год.

Даль В.И. «Повести, рассказы, очерки, сказки» // 1981 год.

Даль В.И. «Повести и рассказы» // Москва, 1983 год.