Внетекстовое и текстовое пространство и законы их взаимодействия

Министерство общего и начального профессионального образования

Свердловской области.

Муниципальное образовательное учреждение

Средняя общеобразовательная школа № 43.

Реферат.

Образовательная область: Филология.

Предмет: Литература.

Тема: Внетекстовое и текстовое пространство и законы их взаимодействия.

г. Екатеринбург.

2005 год.

Оглавление.

Введение…………………………………………………………………3

Внетекстовое пространство (эпиграф). Художественные функции эпиграфа в произведениях А.С. Пушкина……………………...................…..5

Внетекстовое художественное пространство и время в романе А.С.Пушкина «Капитанская дочка»……………………………….……….…...9

Художественные функции пространственно - временных образов в эпиграфе ко всему роману «Капитанская дочка»……...…………………….…………...9

Источники пушкинских эпиграфов к главам романа «Капитанская дочка»……………………………………………………….…………...………11

Пространственно - временные образы в эпиграфах к главам романа, их художественные функции………………………………………………………18

Выводы…………………………………………………………………34

Список литературы……………………….……………………………………..36

II. Внетекстовое пространство (эпиграф). Художественные функции эпиграфа в произведениях А.С. Пушкина.

Особенностью пространственно-временной организации пушкинских произведений является присутствие почти во всех из них внетекстового пространства-эпиграфа. Уже в эпиграфах, которые поэт предпосылает своим произведениям, он создает своеобразный художественный мир, отнюдь не автономный, а гармонически контактирующий с повествовательным миром произведения. Вот почему эпиграф в его произведениях выполняет определенные функции. Прежде чем исследовать эти функции, рассмотрим значение термина "эпиграф".

Эпиграф (от греч. epigraph- надпись)-1) в античности - надпись на памятнике, здании; 2) цитата, изречение, пословица, помещенные автором перед текстом всего художественного (публицистического, научного) произведения или его части. Эпиграф поясняет основную идею произведения или характеризует его как бы от имени другого, более авторитетного лица (источника). (Энциклопедический словарь).

Эпиграф (от греч. epigraph - надпись) - короткий текст (часто - цитата), помещённый перед текстом; выражает основную идею, настроение или коллизия всего сочинения. Эпиграф задаёт ток, намекает на то, что будет увидено потом в произведении. В древности эпиграфами называли надписи на предметах, к ним непосредственно относящиеся. (Краткий словарь литературных терминов М.И.Мещерякова. М.,1998г.).

Н. Остолопов в Словаре древней и новой поэзии, изданном в 1821году, так определил эпиграф: ''Одно слово или изречение в прозе или стихах, взятое из какого-либо известного писателя или своё собственное, которое помещают авторы в начале своих сочинений и тем дают понятие о предметах оных".

Опираясь на приведённые выше определения эпиграфа, можно сказать, что его основная функция заключается в выражении идеи произведения и авторской позиции.

Эпиграф не есть что-то случайное в произведении. Он необходим для автора, как ключ для композитора, в котором будет звучать произведение. Это визитная карточка книги или отдельных глав её. Вот такой визитной карточкой произведений Пушкина являются эпиграфы, или предпослания.

Каковы же художественные функции пушкинских эпиграфов?

Эпиграф у Пушкина играет важную роль. Прежде всего интересен сам характер пушкинского эпиграфа и его отношение к произведению.

Исследуя эпиграфы пушкинской прозы, их художественные функции, можно сказать, что для Пушкина не характерен эпиграф, в котором высказывается "идея" произведения и открывается позиция автора. Для него не характерны "резюмирующие" эпиграфы.

В пушкинской прозе, по мнению С.Т.Бочарова, эпиграф- это "голос из-за границы произведения". Пушкин всегда использует положение эпиграфа "за текстом", чтобы "вывести нас за рамки произведения и наметить широкий контекст". Такой характер нося, например, эпиграфы к "Повестям Белкина".

Так, к повести "Станционный смотритель" в качестве эпиграфа взята строчка, принадлежащая князю Вяземскому: "Коллежский регистратор, Почтовой станции диктатор". Это голос из мира (реплика князя Вяземского, но не Пушкина), которому откликается повесть.

Эпиграфом из Вяземского представлено некоторое общее мнение о станционных смотрителях; это внешняя и далекая от жизни героя повести высокомерная точка зрения, не знающая собственной, внутренней меры этой чужой жизни; это взгляд проезжающего, остроумного "свысока", не входящего "в положение", взгляд из другого жизненного положения и социального круга.

"Внешняя" точка зрения эпиграфа соответствует его внешнему положению по отношению к тексту вне рассказа повествователя и повести Белкина. Но слово автора спорит с эпиграфом как слово из одного мира с князем Вяземским. Этот последний - «за текстом"- должен как будто слышать, что ему отвечает автор в первых строках повести. Голос автора в первых строках повести - это голос человека одного жизненного круга с князем Вяземским, но не со станционным смотрителем. Автор сочувственно и с призывом "войти в положение" рисует другую сторону существования диктатора".

Начало "Станционного смотрителя" откликается эпиграфу из Вяземского, то есть из-за текста эпиграф легко переходит в авторский текст. Ирония Вяземского и защита автора звучат в одной широкой аудитории, образуют открытый диалог. Таким образом, граница, отделяющая произведение от эпиграфа, очень ослаблена и открыта.

Подбирая эпиграфы к своим произведениям, Пушкин широко пользуется "отзвуком созданного до него художественного материала" (В. Шкловский). Он часто прибегает к приему цитации, и эпиграф у него является как бы "смысловым ключом к восприятию разных героев". Пушкин при помощи эпиграфов очень точно устанавливал, в каком ключе надо понимать его произведение, с чем его сопоставлять, чему и кому он противопоставляет свое восприятие. Таковы художественные функции некоторых эпиграфов романа А.С. Пушкина "Евгений Онегин". Например, в седьмой главе "Евгения Онегина" предпосланы следующие эпиграфы:

Москва, России дочь любима,

Где равную тебе сыскать...

Дмитриев.

Как не любить родной Москвы...

Баратынский.

Гоненье на Москву. Что значит видеть свет!

Где ж лучше?

Где нас нет.

А.С. Грибоедов.

Все эпиграфы используют стихотворный материал, хорошо известный в то время и имеющий определенный тон звучания.

Строчки Дмитриева взяты из стихотворения "Освобождение Москвы". Стихи Дмитриева представляют собою традиционно-дворянское понимание русской истории. Пушкин приводит эпиграф для того, чтобы снять его следующим.

Второй эпиграф взят из поэмы Баратынского "Пиры". Поэма относится к 1821 году. В ней дано противопоставление московским пирам петербургских пиров. Дело идет о пирах поэтов, о пирах, в которых принимали участие Пушкин и Дельвиг. Самого Баратынского Пушкин называл "певцом пиров". Таким образом, в развернутом виде второй эпиграф представляет собой как бы "отодвигание первого".

Третий эпиграф-фрагмент спора Софьи и Чацким в комедии Грибоедова "Горе от ума". Пушкин выбросил указание на действующих лиц. Чацкий отрицает Москву, воспетую Дмитриевым.

Эти эпиграфы выполняют художественную функцию предуведомления; они предупреждают, что Пушкин, описывая Москву, "дает ее реалистически сближая ее с грибоедовским восприятием". Город Москва подробно описан Пушкиным, и это описание прямо противопоставлено старинным пышным описаниям, в частности описанию Дмитриева в эпиграфе к главе.

Интересна роль эпиграфа в "Пиковой даме". Всему произведению Пушкин предпосылает снижающий эпиграф: "Пиковая дама означает недоброжелательность.

Новейшая гадательная книга.

Гадательная книга, да еще новейшая, изданная на серой бумаге, в лубочном издании,- это мещанская книга, а не тайный формат на пергаменте. Судя по содержанию эпиграфа, образ Лизы у Пушкина лишен всякой условности.

Ироничный характер носит эпиграф к третьей главе "Пиковой дамы": « - Вы, кажется, решительно предпочитаете камеристок?- Что делать, сударыня? Они свежее". Эпиграф ироничен, и иронична тем самым вся глава, которая кончается тем, что Герман увидел в окне Лизу: " Головка приподнялась. Герман увидел "свежее" личико и черные глаза. Эта минута решила его участь" Слово "свежее" перешло из эпиграфа в описание и снижает его. Сообразное этим Пушкин очень точно называет героиню повести: Лиза, Лизавета Ивановна. Пушкин дает имя героине в его просторечном оформлении.

В слове пушкинского эпиграфа говорит обычно мир с его "шумом и звоном", он звучит свободно и будто переплескивается из эпиграфа в повествовательный мир произведения. Художественные функции пушкинских эпиграфов достаточно разнообразны: предуведомление, философское обобщение, эмоциональный настрой, создание художественного образа Мира.

III. Внетекстовое художественное пространство и время в романе А.С. Пушкина "Капитанская дочка".

1. Художественные функции пространственно-временных образов в эпиграфе ко всему роману "Капитанская дочка".

В романе "Капитанская дочка" проявилась типичная черта пушкинской прозы - ее последовательский, аналитический характер. В этом произведении Пушкин выступает и как историк, и как художник-мыслитель, творчески осмысливающий и художественно воссоздающий историю своего народа, страны. Поэта интересует эпоха 18 века. И это не случайно. Именно в этом веке выковывалось русское дворянство, а с ним и все русское общество.

Все, что дорого и ненавистно, страшно и смешно было поэту в России, корнями уходило в "дедовский" век. Поэтому он обращается к новому для себя жанру исторического романа, в котором частная судьба показывается через историю, а история - через частную судьбу.

История "Капитанской дочки"- это маленькие человеческие судьбы, переплетенные с историей народа, страны. Следовательно, в центре внимания - маленький, простой человек и мир, в котором он живет, его отношение к этому миру, к его ценностям, важнейшими из которых являются честь и достоинство.

Не случайно роман открывается эпиграфом, предпосланным всему произведению: "Береги честь смолоду".

Пословица, взятая Пушкиным в качестве эпиграфа ко всему роману, обращает внимание читателя на идейно-нравственное содержание произведения: одна из главных проблем романа - проблема чести, нравственного долга. Она и заявлена эпиграфа ко всему произведению.

Эпиграф представляет собой сокращенный вариант русской пословицы: "Береги платье снову, а честь смолоду". Полностью эту пословицу вспоминает Гринев-отец, напутствуя сына, отправляющегося в армию. Проблема нравственного воспитания молодого поколения своего времени глубоко волновала Пушкина, с особой остротой она встала перед писателем после поражения восстания декабристов, которое в сознании Пушкина воспринималось как трагическая развязка жизненного пути лучших его современников. Приход к власти Николая Первого привел к резкому изменению нравственного "климата" дворянского общества, к забвению просветительских традиций 18 века. В этих условиях Пушкин ощутил настоятельную необходимость сопоставить нравственный опыт разных поколений, показать преемственную связь между ними. Коротенькая строчка пушкинского эпиграфа, предпосланного роману в целом,- это своеобразный микромир, открытое для всех и каждого пространство, призванное осуществить великую цель, исторически значимую, помочь маленькому человеку состояться как личности, обрести уверенность в том, что выход за пределы привычного для него мира не будет для него опасен.

Этот микромир - пространственная и временная точка отсчета, с которой начинает формироваться "самостоянье" человека. Здесь, на этом коротком пространственно-временном отрезке в жизни человека (молодость) может состояться человек, а может и не состояться. Молодость- это время поисков нравственных ориентиров в жизни. Эпиграф "Береги честь смолоду", выражающий народную мудрость, проверенную веками, обращает человека в прошлое и в то же время проецирует в будущее, так как истины, заключенные в пословицах, вечны, тем самым они обеспечивают связь времен. А это то, без чего не может состояться ни отдельная личность, ни поколения в целом.

В слове этого пушкинского эпиграфа звучит голос из мира, который свободно входит в повествовательный мир романа и сливается с голосами его героев. Уже в первой главе герой романа Петр Гринев, отправляясь на службу, получает наказ от отца: "Береги платье снову, а честь смолоду". До этого момента Гринев не задумывается над тем, что такое честь, но отец произнес эти слова, и они запали ему в душу.

Эти магические слова отец произнес тогда, когда сын снаряжался в дорогу- в путь его нравственного взросления. Эти слова - своеобразный оберег для молодого Гринева, они помогут ему выдержать суровые жизненные испытания и сохранить честь и достоинство.

И не случайно в обращении Гринева к внуку, которое Пушкин хотел предпослать запискам Гринева, герой пересматривает свою жизнь, желая предостеречь от ошибок и заблуждений внука, приходит к выводу, что самое главное для человека - во всех тяжелых жизненных обстоятельствах сохранять доброту и благородство. Именно этот принцип на склоне лет Гринев считает жизненно необходимым, а принцип этот начал складываться еще в юности. Так, в романе показана связь между поколениями, ее приоритетное значение в судьбе отдельного человека и поколения в целом, чтобы эта связь никогда не прерывалась, так как это губительно.

Кроме того, этот эпиграф- пословица выступает в романе вектором развития художественной идеи. Эта пословица не только отражает нравственный закон, передаваемый из поколения в поколение, не только определяет направленность развития образа Гринева, но и передает критерий человечности как возможность изменить человеческому в себе. Делом чести оказывается не только верность присяге, неспособность на подлость, предательство, но и борьба за человеческое достоинство, за высшую справедливость, заключающуюся в милосердии, за любовь.

Об исключительной важности идеи милосердия в "Капитанской дочке" пишет Ю. Лотман: "Противопоставление личности и правосудия, невозможное ни для просветителей 18 века, ни для декабристов, глубоко знаменательно для Пушкина. В вихре крестьянского бунта, спасая жизнь Маши, Гринев обращается за помощью к Пугачеву, и тот проявляет милость - отпускает на свадьбу и невесту и его самого; когда же Гринев в механизм государственного правосудия, Маша отправляется к Екатерине Второй "просить милости, а не правосудия"- и тем спасает Гринева".

Милосердие у Пушкина есть явленная человечность, а человечность-пафос всего пушкинского творчества, романа "Капитанская дочка" в частности.

Итак, это внетекстовое пространство характеризуется, с одной стороны, оформленностью: оно имеет временные границы (молодость), с другой стороны, направленностью, ориентированностью (молодость-настоящее, зрелость-будущее). Оно не автономно, а напротив, органично связано с повествовательным миром произведения в целом, так и с микромиром (внутренним миром) его героев. Так, уже через внетекстовое пространство, через его взаимодействие с текстовым художественным миром высвечивается авторская концепция мира и человека, его нравственная позиция как гражданина и писателя.

2. Источники пушкинских эпиграфов к главам романа "Капитанская дочка".

Эпиграфы к главам романа делятся на две группы: цитаты из поэзии 18 века и строки из народных песен и пословиц. Такой подбор эпиграфов и такое их разделение не случайно. Эпиграфы к главам образуют здесь целую систему. В них звучат голоса эпохи, и все силы конфликта, изображенные в романе, представлены тоже за рамкой их "собственными" голосами. Исследуем подробнее источники пушкинских эпиграфов к главам романа.

Первой главе "Сержант гвардии" предпослан эпиграф:

-Был бы гвардии он завтра ж капитан.

-Того не надобно; в армии послужит.

-Изрядно сказано! Пускай его потужит...

Да кто его отец?

Эпиграф взят из комедии "Хвастун" Якова Борисовича Княжнина(1740-1791)- поэта и драматурга, автора трагедий, сатирических комедий и комических опер; его антимонархическая трагедия "Вадим Новгородский" была сожжена по приказу Екатерины II и свыше 120 лет находилась под запретом. "Хвастун" исполнялся на русской сцене до середины 1820-ых годов, Для читателей, современников Пушкина, эпиграф из комедии Княжнина говорил о многом. Строчки этого эпиграфа переносили их в другой мир, другое время- эпоху царствования Екатерины II. Княжнин в своей комедии воссоздал атмосферу екатерининского царствования, когда в гвардейские полки принимали лишь сыновей наиболее богатых и именитых дворян. Это были привилегированные полки. Служба в гвардии давала возможность быстрее и успешнее сделать карьеру. Естественно, что дворяне всячески пытались устроить своих сыновей в гвардию.

В комедии Княжнина "Хвастун" столкнулись два различных мировосприятия, люди, занимающие принципиально противоположные жизненные позиции, имеющие разные житейские установки. Так, в уста Верхолета автор вкладывает общераспространенное утверждение о том, что успешно складывающаяся карьера в гвардии - верх житейского благополучия, а служба в армии - величайшее несчастье, невезение и большая неудача. Другой герой комедии Честон считает, что служба в армии - необходимая для его сына школа жизни и воинской доблести, а служба в гвардии небезопасна и небезвредна для воспитания и становления молодого русского дворянина.

В качестве эпиграфа ко II главе "Вожатый" взята слегка измененная цитата из рекрутской песни "Породила меня матушка", напечатанной в "Новом и полном собрании российских песен". (М.,1780,ч 3,№ 68).

В рукописи второй главы этому эпиграфу предшествовал другой:

"Где ж Вожатый? Едем!", взятый из стихотворения В.А. Жуковского "Желание"(1811г.).

В окончательном же варианте эпиграфы ко II главе взяты строки из 68-й песни III части чулковского "Пленника".

Сторона ль моя, сторонушка,

Сторона незнакомая!

Что не сам ли я на тебя зашел,

Что не добрый ли да меня конь завез;

Завезла меня, доброго молодца,

Прытость, бодрость молодецкая

И хмелинушка кабацкая.

Старинная песня.

III главе романа "Крепость" предпосланы два эпиграфа. Первый эпиграф - солдатская песня, написанная, вероятно, самим Пушкиным, так как в других печатных источниках она не встречается:

Мы в фортеции живем,

Хлеб едим и воду пьем;

А как лютые враги

Придут к нам на пироги,

Зададим гостям пирушку:

Зарядим картечью пушку.

Солдатская песня.

Второй эпиграф ("Старинные люди, мой батюшка") взят из комедии Д. И. Фонвизина "Недоросль", где реплика Простаковой звучит так: "Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили" (действие III, явление 5-е).

Эпиграфом к IV главе "Поединок" взяты строчки из комедии Я.Б. Княжнина "Чудаки" (1790), действие IV, явление 12-е:

-Ин изволь, и стань же в позитуру.

Посмотришь, проколю как я твою фигуру!

Княжнин.

Комедиограф изображает в комическом плане дуэль на кортиках (короткий прямой кинжал с граненым клинком и обыкновенно такой же рукоятью, чаще костяной) двух слуг - Высоноса и Пролаза. Позитура- поза, определенное положение тела.

Сцена в комедии изображает ссору лакеев между собой и пародийную дуэль. Весь эпизод у Княжнина описан гротесково: один из дуэлянтов- лакеев защитил себе грудь под платьем толстыми пачками бумаги. Дуэль, как уже писано выше, происходит на кортиках, но дуэлянты не решаются приблизиться друг к другу и делают выпады впустую.

Пьеса Княжнина "Чудаки" в пушкинское время была хорошо известна читателям.

К V главе, которая называется "Любовь", даны два эпиграфа. Оба эпиграфа взяты из песенника. Вот они:

Ах ты, девка, девка красная!

Не ходи, девка, молода замуж;

Ты спроси, девка, отца, матери,

Отца, матери, роду-племени;

Накопи, девка, ума-разума,

Ума-разума, приданова.

Песня народная.

Буде лучше меня найдешь, позабудешь

Если хуже меня найдешь, вспомянешь.

То же.

Первый эпиграф является окончанием песни "Ах ты, Волга, Волга-матушка" из сборника Н.Новикова "Собрание народных русских песен" (ч. I, М., 1780, №176).

Второй эпиграф взят Пушкиным из песни "Вещевало мое сердце, вещевало", напечатанной в том же сборнике (№135).

В качестве эпиграфа к VI главе "Пугачевщина" Пушкин избрал слова из народной песни:

Вы, молодые ребята, послушайте,

Что мы старые старики, будем сказывати.

Песня.

Это первые строчки песни о взятии Казани Иваном Грозным. Вот начало этой песни:

Вы, молодые ребята, послушайте,

Что мы старые старики, будем сказывати.

Про грозного царя Ивана про Васильевича,

Как он наш Государь Царь под Казань город ходил.

Под Казанку под реку подкопы подводил,

За Сулай за реку бочки с порохом катал,

А пушки и снаряды в чистом поле расставлял.

("Новое и полное собрание российских песен," ч.I, М., 1780, с. 156, №125.)

К главе VII "Приступ" Пушкин взял эпиграф из песни о казни стрелецкого атамана:

Голова моя, головушка

Голова послуживая!

Послужила моя головушка

Ровно тридцать лет и три года.

Ах, не выслужила головушка

Ни корысти себе, ни радости.

Как ни слова себе доброго

И ни рангу себе высокого:

Только выслужила головушка

Два высокие столбика,

Перекладинку кленовую,

Еще петельку шелковую.

Народная песня.

После четвертой строки песни Пушкин пропустил две следующие строчки:

Со добра коня не слезаючи,

Из стремян ног не вынимаючи.

Эти две строчки не приведены Пушкиным потому, что они говорили о службе, не похожей на службу капитана Миронова - пехотинца.

В целом стихотворение, процитированное Пушкиным в эпиграфе, противоречиво. В 10-й строке (8-й строке эпиграфа) сказано, что " головушка не выслужила себе рангу высокого" (ранг - чин , степень), но дальше в стихотворении идет речь о казни Князя - Боярина; идет описание казни, причем ему отрубают голову в такой обстановке:

Идет его грозный палач,

Во руках несет саблю острую.

Казнят князя, выводя его "на сруб высок". Похоже, что все стихотворение "Сборника" является сводом двух стихотворений: одно о казни рядового военного, может быть, сержантского звания, а другое - о казни Князя - Боярина "за грехи тяжкие". Пушкин опирался главным образом на первые пятнадцать строк, но, может быть, его привлекала и драматичность второй части.

Рядом с приговоренными идет сестра и плачет. Он ее утешает:

И ты, свет моя родна сестра,

Тебе плакать, не выплакать,

Молить Бога, не вымолить,

И царя просить, выпросить.

Перенесение драмы с казнимого на близкого ему человека, может быть, учитывалось Пушкиным. В стихотворении, отрывок из которого взят в качестве эпиграфа к главе о гибели Миронова, говорится не об убийстве, а о казни, хотя есть в нем и сочувствие к казненному.

К VIII главе романа "Незваный гость" дан эпиграф, который является пословицей:

Незваный гость хуже татарина.

Пословица.

В рукописи зачеркнут первоначальный эпиграф к этой главе: "И пришли к нам злодеи в обедни - и у сборной избы выкатили три бочки вина и пили - а нам ничего не дали (показания старосты Ивана Парамонова в марте 1774 года).

IX глава романа называется "Разлука". Эпиграф к этой главе взят из стихотворения М.М. Хераскова, которое начинается следующими строками:

Вид прелестный, милы взоры!

Вы скрываетесь от глаз;

Реки и леса и горы

Разлучат надолго нас.

По наблюдениям И.Н.Розанова, текст этой песни часто встречался в песенниках ("Песни русских поэтов", М.-Л., 1936, с. 596).

Херасков Михаил Матвеевич (1733-1807) - поэт, драматург и романист, многие годы директор Московского университета, видный деятель русского масонства. Краткие высказывания Пушкина о Хераскове дают полагать, что автор "Капитанской дочки" считал его творчество безнадежно устаревшим.

Стихотворение Хераскова, строки из которого Пушкин взял в качестве эпиграфа к этой главе, представляют собой стилизацию народной песни:

Сладко было спознаваться

Мне, прекрасная, с тобой:

Грустно, грустно расставаться,

Грустно, будто бы с душой.

Эпиграф к X главе "Осада города" тоже взят из Хераскова, из его эпической поэмы "Россияда"(песнь XI), повествующей о взятии Казани войсками Ивана Грозного:

Заняв луга и горы.

С вершины, как орел, бросал на град он взоры,

За станом повелел соорудить раскат.

И, в нем перуны скрыв, в нощи привесть под град.

Херасков.

А вот точный текст Хераскова:

Меж тем Российский царь, заняв луга и горы,

С вершины, как орел, бросал ко граду взоры,

За станом повелел соорудить раскат.

И, в нем перуны скрыв, в нощи привесть под град.

Современный Пушкину читатель, знавший сочинения Хераскова, конечно, помнил, что в первой строке эпиграфа автор "Капитанской дочки" пропустил слова "Меж тем Российский царь". Перун - главное божество древних славян, бог грома и молнии. У Хераскова - молния.

Эпиграф к XI главе "Мятежная слобода" таков:

В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп.

«Зачем пожаловать изволил в мой вертеп? »-

Спросил он ласково.

А. Сумароков.

Среди "Притчей" поэта, драматурга и баснописца Александра Петровича Сумарокова (1717-1777) таких строк не обнаружено. Как указано М.А.Цявловским, эпиграф сочинен самим Пушкиным, искусно имитировавшим стиль басен А.П.Сумарокова (см.: "Рукою Пушкина. Несобранные и опубликованные тексты". М.-Л. "Academia",1935, с. 221). Более того, как свидетельствует Цявловский, лет десять назад нашли черновик эпиграфа. Он приводит данный отрывок:

Мятежная слобода.

(В то время лев)

(Лев вопросил без гнева)

(без страшного рева)

(За чем пожаловать изволил в мой вертеп?)

(В ту пору был сыт хоть он.

Сказал Лев ласков духом и свиреп).

В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп.

«Зачем пожаловать изволил в мой вертеп? »-

Спросил (сказал) он ласково.

А. Сумароков.

Слово «вертеп» взято в первоначальном его смысле - пещера, а не разбойничье жилье.

Эпиграф к XII главе «Сирота» взят из свадебной народной песни:

Как у нашей у яблонки

Ни верхушки нет, ни отросточек;

Как у нашей у княгинюшки

Ни отца нету, ни матери.

Снарядить то ее некому

Благословить - то ее некому.

Свадебная песня.

Это переделка свадебной песни, записанной Пушкиным:

Много, много у сыра дуба,

Много ветвей и поветвей,

Только нету у дуба

Золотыя вершиночки;

Много, много у княгини души,

Много роду, много племени,

Только нету у княгини души;

Нету ее родной матушки:

Благословить есть кому,

Снарядить некому.

(Л.Н., т. 79,М., 1968, с. 210).

Песня, которая похожа на приведенную в эпиграфе, поется тогда, когда невеста - сирота и ее выдают замуж посаженный отец и посаженная мать.

Эпиграф к XIII главе «Арест» таков:

Не гневайтесь, сударь: по долгу моему

Я должен сей же час отправить вас в тюрьму.

-Извольте, я готов; но я в такой надежде.

Что дело объяснить дозволите мне прежде.

Княжнин.

Такое четверостишие, как свидетельствует В. Шкловский, в сочинениях Я. Б. Княжнина не обнаружено. Правда, последние две строки напоминают реплику Простодума в комедии Княжнина «Хвастун»: «Так должен был мое он кончить дело прежде, Ты можешь потерпеть и быть дотоль в надежде (действие IV, явление 6-е)». Можно думать, что в эпиграфе Пушкин имитировал стиль Княжнина.

Последняя глава романа называется «Суд». Ей предпослан эпиграф:

Мирская молва - морская волна.

Пословица.

В слегка измененном виде («Мирская молва, что морская волна») эта пословица, взятая Пушкиным в качестве эпиграфа, напечатана в «Полном собрании русских пословиц и поговорок, расположенном по азбучному порядку» (С-Пб, 182, с. 141); эта книга имелась в личной библиотеке Пушкина.

Итак, исследовав источники пушкинских эпиграфов к главам романа "Капитанская дочка", можно сделать вывод о том, что все эпиграфы к главам романа делятся на две группы: частично подлинно заимствованные из поэзии 18 века, частично под них стилизованные и фольклорные эпиграфы. В подборе эпиграфов, которые являются смысловым ключом к пониманию каждой главы, отражено авторское отношение к изображаемым событиям. Пушкину важно было, чтобы имена Сумарокова, Княжнина, Хераскова значились над главами, определенным образом ориентируя читателей. Эти поэты в своих произведениях прославляли высокое служение отчизне, верность долгу и дворянской чести.

Большая часть эпиграфов заимствована из народного творчества. Фольклорные эпиграфы отражают исторический, социальный, нравственный опыт народа, его быт, интересы, воззрения, идеалы, его мудрость, подчеркивают высокие нравственные устои народной жизни. Таким образом, внетекстовое пространство романа неоднородно. Это два мира: дворянский и народный. Это миры - антиподы. Так, уже в пределах внетекстового пространства выражена антитеза " народ - дворяне ", которая станет определяющей в повествовательном мире произведения.

3. Пространственно - временные образы в эпиграфах к главам романа, их художественные функции.

Эпиграфы к главам романа делятся на две группы: цитаты из поэзии 18 века и строки из народных песен и пословицы. Такой подбор эпиграфов и такое их разделение не случайно. Эпиграфы к главам образуют здесь целую систему. В них звучат голоса эпохи, и все силы конфликтов, изображенные в романе, представлены также за рамкой их "собственными" голосами.

Так, первой главе романа "Сержант гвардии" предпослан эпиграф: «Был бы гвардии он завтра ж капитан...», взятые из комедии Я. Б Княжнина «Хвастун». Для читателей, современников Пушкина, эпиграф из комедии Княжнина говорил о многом. Строчки это­го эпиграфа переносили их в другой мир - в эпоху царствования Екатерины II.

Княжнин в своей комедии воссоздал атмосферу екатерининского царствования, когда в гвардейские полки принимали сыновей наиболее богатых и именитых дворян. Это были привилегированные полки. Служба в гвардии давала возможность быстрее и успеш­нее сделать военную карьеру. Естественно, что дворяне всячески пытались устроить своих сыновей в гвардию.

В комедии Княжнина «Хвастун» столкнулись два различных мировосприятия, люди, занимающие принципиально противоположные жизненные позиции, имеющие разные житейские установки. Так, в уста Верхолета автор вкладывает общераспространенное утверждение о том, что успешно складывающаяся карьера в гвардии - вверх житейского благополучия; служба же в армии - величайшее несчастье, невезение и большая неудача. Другой герой комедии Честон считает, что служба в армии - необходимая для его сына школа жизни и воинской доблести, а служба в гвардии небезопасна и небезвредна для вос­питания и становления молодого русского дворянина.

Художественное пространство этого пушкинского эпиграфа составляют два мира, которые мы можем условно обозначить как «внешний мир» и «мир внутренний». Внешнее пространство - это Россия эпохи екатерининского правления, это универсум, человечество со всеми его нуждами и потребностями в полном объеме. Этому внешнему пространству соответствует внутреннее пространство - гвардия, армия. Кому-то суждено занять первое пространство, а кому-то - второе. С чем это связано? Наверное, с личностью человека, с его духовным и нравственным потенциалом. с его внутренним миром. Внутренний мир героя - это тоже своеобразное пространство, составляющее неотъемлемую часть внешнего пространства, но отдаленного от него своими границами и определенными законами существования в пределах данных границ

Эпиграфом ко второй главе романа "Вожатый" является слегка измененная цитата из рекрутской песни "Породила меня матушка ":

Сторона ль моя, сторонушка.

Сторона незнакомая!

Что не сам ли я на тебя зашел,

Что не добрый ли да меня конь завез.

Завезла меня, доброго молодца.

Прытость, быстрость молодецкая.

Старинная песня.

В рукописи второй главы этому эпиграфу предшествовал другой: «Где же Вожа­тый? Едем!», взятый из стихотворения Жуковского "Желание" (1811).

Почему же Пушкин предпочел последний вариант эпиграфа первому? Какова художественная функция эпиграфа, взятого из народной песни?

Пушкин здесь использует реалистический способ расширения границ внешнего пространства. Из дворянской екатерининской России мы попадаем в Россию «незнакомую», в которой без вожатого не обойтись.

Для кого эта Россия - «сторона незнакомая»? Кому в ней без вожатого дороги не найти? Эти вопросы заданы самим эпиграфом, а ответ на них мы получаем, уже читая вторую главу романа.

Эпиграф к главе соотносит героев - Гринева и вожатого - с пространством, где оба попадают во власть стихии - буран.

Гринев, увидев Пугачева в степи, спрашивает его:

- Послушай, мужичок, знаешь ли ты эту сторону?

- Сторона мне знакомая, - отвечал дорожный.

Пушкин слегка изменяя строку песни, про­должая ее образ, как бы спорит с ней: степь не чужбина для Пугачева.

Эпиграф к главе, во-первых, создает эмоциональный настрой: предощущение чего-то трагического, непоправимого. Во-вторых, эпиграф воссоздает действительность за краем действительности повествования, воспроизводит «в подлиннике» ее сознание и культуру, "стиль эпохи". Это внетекстовое пространство весьма неоднородно, в нем можно выделить два микромира: мир дворян и мир народа. И если в первом эпиграфе звучали голоса дворянской России, то во втором мы слышим голос народный и ощущаем мощь этого голоса 'Этот голос - символ народный России, которая говорит на другом языке, лишь ей понятном.

Да, такая Россия для молодого Петруши Гринева - «сторона незнакомая», ему в ней без вожатого, без помощника не обойтись.

Итак, уже в эпиграфе автор, используя метафорический тип построения пространства, создает образ России, незнакомой, чужой, в которой трудно найти правильную дорогу.

Внетекстовое пространство легко переходит в повествовательный мир произведения, мир, созданный во второй главе романа.

Ключевым образом этой главы является образ бурана. Это образ, сочетающий в себе и пространственное, и временное значение.

Н.Н. Петрунина пишет, что у Пушкина «картина бурана органически вплетается в облик края, где разворачивается действие», «однажды определившаяся тональность рассказа (достоверного, осязаемого, конкретного, насыщенного приметами страны и быта) распространяется и на описание метель».

Пушкин изображает буран в соотношении с человеком, развертывания картины бурана включено в повествование о движении героев по степи.

Автор использует здесь метафорический тик построения хронотопа не случайно.

Буран, метель - это космический враг, который вовлекает в свое бесприютное российское пространство и дворянина Гринева, и предводителя народного восстания Пугачева.

Важную роль играет художественная деталь - «белое облачко». Всего одна деталь, но как она выразительна! Деталь у Пушкина самодостаточна, автономна, очень значима. Она призвана создать ощущение ясного, понятного мира, «своего» пространства, в котором герой чувствует себя в безопасности: «Не вижу ничего, кроме белой степи и ясного неба ...» Это белое и ясное пространство - полотно жизни, на котором возникнут следы Гринева. Он сам пока что белое и ясное пространство. Петрушка Гринев покинул родительский дом - символ тепла, уюта, понимания, где границей, охраняющей человека, являются двери, стены. Он нарушил границу своего микроклимата, а это всегда чревато.

Не случайно у Пушкина это "белое облачко"- предвестник бурана, ведь в след за ним возникает метафорический образ «печальных пустынь», покрытых снегом, - символ вечного, адского холода, в котором легко можно выморозить душу, потерять нравственные ориентиры.

Образ бурана как символа вечного хаоса Пушкин создает, используя прием градации: «Ветер между тем час от часу становился сильнее, Облачко обратилось в белую тучку, которая постепенно облегало небо. Пошел мелкий снег - и вдруг повалил хлопьями; в одно мгновенье темное небо смешалось со снежным морем». Постепенность заменяется внезапностью, быстротой. В эту мутную круговерть бурана (мира хаоса) попадают герои романа.

Из белого и ясного пространства возникает что-то черное и незнакомое, что возникло из смешения стихий: или волк, или человек.

Мне кажется, что буран у Пушкина, как властная стихия, несущая в них «мрак и вихрь», - это еще и пограничное пространство между микрокосмосом (это и есть сам че­ловек) и обтекающим его жизнь великим Космосом. Это, на мой взгляд, самый напряженный, конфликтный, чреватый внезапными встречами и неожиданными поворотами судьбы участок художественного пространства в романе. Ведь именно это символическое буранное пространство привело в соприкосновение русского офицера, дворянина Петра Гринева и предводителя народного восстания Пугачева.

Метафорический тип построения хронотопа встречи здесь неслучаен. Хронотоп встречи выполняет важную художественную функцию: он преломляет в себе духовные движения героя, становясь косвенной оценкой того нравственного выбора, который вынужден будет сделать Гринев как человек и как офицер-дворянин, выбора, который будет сопряжен с глубокими внутренними противоречиями в душе героя.

Из буранной степи вышел к Гриневу его вожатый (Пугачев). Он уже стоит на твердой дороге, по которой поведет Петрушу в сторону ему, Пугачеву, знакомую - в стихию народного бунта.

Таким образом, хронотоп эпиграфа и второй главы романа представляет собой своеобразный микромир, «вселенную в миниатюре» И микромир этот представляет собой не простое, а сложное целое ("как бы Россия в россии"). Это пространство двулико и призвано осуществить цель, исторически значимую» - привести в столкновение две силы Рос­сии - дворянство и народ.

Эпиграф ко II главе романа не только создает эмоциональный фон, на котором будет развиваться события романа, но выполняет роль философского обобщения: здесь, на романном пространстве столкнутся два мира, люди исповедующие разные идеалы, даже говорящие по-разному, столкнутся две России, Пока эпиграфы к роману помогают наметить этот основной конфликт эпохи.

Третья глава романа называется «Крепость». Этой главе предпосланы два эпиграфа:

Мы в фортеции живем,

Хлеб едим и воду пьем:

А как лютые враги

Придут к ним на пироги,

Зададим гостям пирушку:

Зарядим картечью пушку.

Солдатская песня.

Старинные люди мой батюшка.

Недоросль.

Оба эти эпиграфа служат как бы экспозицией дальнейшего повествования. Если первый из них точно определяет место действия, то второй возвращает нас к фонвизинским реминисценциям, которые преобладали в первой главе. Таким образом, Пушкин намекает на некоторое сходство между семействами Гриневых и Мироновых. Несмотря на различие их социального происхождения (капитан Миронов офицер, следовательно, дворянин, но не по происхождению, а по выслуге), и Андрей Петрович, и Иван Кузьмич - это люди, которые чтят патриархальные нравы, для них понятия долга и чести превыше всего.

Оба эпиграфа воссоздают мир простых добрых людей, в основе мировосприятия которых находятся патриархальные нравы («старинные люди»). Это мир, в котором люди живут в гармонии с собой и своей совестью. Чувство долга, честь и достоинство - вот их «духовный капитал». На этих людях держится Россия это они по зову сердца и совести будут защищать ее в трудный для нее, трагический момент («как лютые враги придут» - «зарядим картечью пушку»).

Граница, отделяющая эти эпиграфы от главы очень ослаблена и открыта; внетекстовой мир, созданный в эпиграфах, свободно вторгается в повествовательный мир, обра­зуя целостную картину художественного мира произведения.

Петруша Гринев, чем дольше живет в Белогорской крепости, тем сильнее привязывается к семье капитана Миронова, открывая для себя ранее не замеченную красоту этих простых добрых людей, испытывая радость от общения с ними: «Другого общества не было, но я другого и не желал». Не военная служба, не смотры и награды его идеал, а беседы с милыми простыми людьми, занятия литературой, любовные переживания - вот сфера его жизни.

В основе эпиграфов к первым трем главам и самих этих глав лежит мифологема пути: сначала герой отправляется в путь (путь своего нравственного взросления), получая от отца наказ «беречь честь смолоду», потом он сбивается с правильной дороги, попадая в «сторону незнакомую», из-за страшного бурана, но выходит из него нравственно невре­димым, обретая счастье в Белогорской крепости, во высившись до жизни влюбленного и поэта. Ему открывается мир иной.

Таким образом, в романе частная жизнь вырастает до символа идеально устроенного мироздания. Дома в высшем значении этого слова. Пространственные образы, созданные за пределом текста (в эпиграфах к третьей главе) и повествовательном тексте третьей главы, сливается в единый образ России - Дома, в котором возможно обретение счастья, внешней и внутренней гармонии.

Внешнее пространство, созданное в предыдущей главе (бунт как выражение хаотического начала в мире), расширяется, таким образом, до Космоса - идеально устроенного мироздания.

В. Шкловский отмечает еще одну художественную функцию эпиграфа к третьей главе «Старинные люди, мой батюшка», взятого из комедии Д. И. Фонвизина. Слова эти принадлежат Простаковой. А чем был образ Простаковой в эпоху Пушкина? Для современников поэта Простакова - жестокая, грубая, необразованная, ограниченная женщина.

Василиса Егоровна, комендантша, пославши поручика рассудить городового солдата с бабой, снабдила его такой инструкцией: «Разбери, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи». Узнав о приезде Гринева, Василиса Егоровна говорит: «Отведи Петра Андреича к Семену Кузову. Он, мошенник, лошадь свою пустил ко мне в огород» Вне всякого со­мнения, в Василисе Егоровне так и проглядывает фонвизинская Простакова. И, наверное, прав Шкловский, что считает, что Пушкин дает точную характеристику своих героев и для него комендантша, хотя и храбро умирающая, «не то, что мы называем положительным типом». Пушкин видит в ней и простаковские элементы. Нельзя не согласиться со Шкловским в том, что в данном случае эпиграф служит «уточнением идеологической ха­рактеристики ».

Эпиграф к четвертой главе романа взят из комедии Я.Б Княжнина «Чудаки»:

Ин изволь, и стань же в позитуру.

Посмотришь, проколю как я твою фигуру!

Княжнин.

Комедиограф изображает в комическом плане дуэль на кортиках двух слуг. Этот эпиграф соотносится с рассказом капитанши о дуэли Гринева и Швабрина Таким образом, эпи­граф, связанный с Гриневым и Швабриным, как считает Шкловский, дан снижающим.

Мне кажется, что художественный образ дуэли, созданный в эпиграфе к четвертой главе и в самой главе романа, имеет пространственное значение.

Дуэльное пространство - это «чужое» для героя пространство. Он покидает пределы «микрокосмоса» («своего я»), значит, нарушает границу, охраняющую его Переход в «чужое» пространство означает абсолютный разрыв героя с другими пространственными мирами: и с миром хаоса, и с миром космоса, означает удаление от центра «своего» мира. А в «чужом» пространстве защитные силы, ценности, святыни утрачивают свое благое воздействие, и герой может погибнуть. Но у Пушкина Гринев не только не погибает, но и преодолевает это «чужое», опасное для него пространство нравственно обновленным человеком, сохранившим честь и достоинство.

Наверное, магическую роль сыграли слова, произнесенные отцом Гринева в начале его пути: «Береги платье снову, а честь смолоду». Они прочно вошли в сознание молодого Гринева и стали своеобразным оберегом для Петруши.

Эпиграфы к главам (об этом уже можно скупать) образуют действительно целую систему. В них звучат голоса эпохи, которые сливаются с голосами пушкинских героев, становясь их «собственными», из-за текста эпиграф легко переходит в авторский текст.

К главе пятой «Любовь» даны два эпиграфа, оба взятые из народных песен. Вот они:

Ах ты, девка, девка красная!

Не ходи, девка, молода замуж;

Ты спроси, девка, отца, матери

Отца, матери, роду-племени;

Накопи, девка, ума-разума.

Ума-разума, приданова.

Песня народная.

Буде лучше меня найдешь, позабудешь.

Если хуже меня найдешь, вспомянешь.

То же.

Эти эпиграфы художественно воссоздают мир народа. В слове этих пушкинских эпиграфов звучат народные голоса, выражающие народные представления о жизни, о счастье, о замужестве, о судьбе невесты. Эти голоса как бы сливаются с авторским голосом его героев, проявляя близость точки зрения автора и его героев к народным представлениям о счастье, о любви, о замужестве.

Счастливый мир, в котором герой обретает душевный покой, радость жизни, оказывается удивительно хрупким. Отец Гринева отказывает ему в благословении. Но Гринев - человек чести, он не может нарушить обещание, данное Маше и ее родителям. Он согласен венчаться без благословения отца.

Маша освобождает Гринева от данного слова, потому что родители жениха против их брака. Решение Маши дано в одной фразе. Во втором эпиграфе этот мотив развернут психологически: девушка, отпуская любимого, думает о его судьбе, о его счастье, о том, будет ли он ее вспоминать.

Итак, художественная функция эпиграфов, предпосланных пятой главе, заключается в том, что «внешняя » точка зрения эпиграфов соответствует авторской и не только не противоречит точке зрения пушкинских героев, а наоборот, становится их «собственной».

VI глава романа называется «Пугачевщина». В качестве эпиграфа Пушкин использу­ет первые две строки исторической песни, в которой дается народная версия героического взятия Казани. Вот этот эпиграф:

Вы, молодые ребята, послушайте,

Что мы, старые старики, будем сказывать.

Песня.

Художественная функция этого эпиграфа заключается в подчеркивании народной памяти о знаменитейшем в истории России событии. Оттого это событие именуется так, как назвал восстание народ, - «пугачевщина». Автор романа, как бы, анализируя прошлое, приглашает своих современников, «молодых ребят» прислушаться к этому прошлому не только для того, чтобы понять настоящее, но и, по возможности, подумать о будущем.

В. Шкловский считает, что все эпиграфы, относящиеся к Пугачеву, взяты из таких стихотворений, в которых строчкой позже или строчкой раньше упоминается слово «рос­сийский царь». На основании этого Шкловский считает, что образ Пугачева в сознании Пушкина ассоциировался с образом Ивана Грозного (строчки эпиграфа взяты из песни о взятии Казани Иваном Грозным).

Эпиграф к седьмой главе романа взят из песни о казни стрелецкого атамана - Вот этот эпиграф:

Голова моя, головушка

Голова послуживая!

Послужила моя головушка

Ровно тридцать лет и три года.

Ах, не выслужила головушки

Ни корысти себе, ни радости.

Как ни слова себе доброго

И ни рангу себе высокого:

Только выслужила головушка

Два высокие столбика,

Перекладинку кленовую,

Еще петельку шелковую.

Народная песня.

Эпиграф, во-первых, создает эмоциональный настрой: ощущение ужаса, тоски, одиночества перед надвигающимся Неведомым. Кроме того, он выполняет художествен­ную функцию предуведомления, подготавливая читателя к восприятию стремительно развивающихся в романе событий, таинственных и странных.

Художественный образ «двух столбиков с кленовой перекладинкой», возникающий в эпиграфе, имеет пространственное значение. Он «переносит» как бы читателя в холодное, бесприютное российское пространство, в котором «дороги нет, и мгла кругом». Оно, это пространство, не просто опасно, а гибельно для человека. Наиболее подходящий интерьер для него поэтому - «два столбика с кленовой перекладинкой». Вот посмертное пространство, которого достоин человек, честно прослуживший «тридцать лет и три года».

Страшный мир, полный трагизма, воссозданный в эпиграфе, находит отражение в повествовательном тексте седьмой главы романа.

«Неожиданные происшествия» ворвавшейся в повествование Истории рождают еще более трагичное лирическое настроение. Гринев и гарнизон Белогорской крепости оказались вовлечены волею судьбы в грозные, трагические события Роковая сила обстоятельств ставит Ивана Кузьмича, Василису Егоровну на край гибели. Словами народной песни, взятой в качестве эпиграфа, Пушкин выражал свое отношение к коменданту Бело­горской крепости. В слове пушкинского эпиграфа чувствуется печаль, сострадание автора Ивану Кузьмичу, горькой доле, которая постигла этого скромного, честного человека, «не выслужившего себе ни корысти, ни радости» на царской службе, а принявшего смерть на виселице. В ситуации на грани жизни и смерти этот простой русский офицер проявляет поистине рыцарское благородство, идет в своем сужении долгу до конца; не хочет при­нимать присягу на верность Пугачеву, так как считает, что дело чести - служить тому, кому присягал. Верность любви, долгу проявляет и Василиса Егоровна: «вместе жили, вместе умирать».

Герой народной песни и пушкинский герой, словно зеркала друг друга, варианты одной судьбы, которая уготована человеку в бесприютном пространстве России, находящейся во власти стихии.

Мир, воссозданный в эпиграфе к главе и в самой главе, оказывается очень непрочным, временным. Словно метель, закружившая когда-то Гринева, «подхватила» и других героев романа, кружит их и ведет к гибели. Здесь, на общем российском пространстве, находящемся во власти стихии, сталкиваются два зла, которые относятся к разным пространственным мирам: миру хаоса и миру космоса. Зло хаоса - это зло раздробленного социального мира, а зло космоса - в самих людях. Из временного мира - мира хаоса - герой переходит в вечный мир - мир космоса. Так, Пушкин вновь раздвигает рамки пространства; от замкнутого (микрокосмоса) до вечного (космоса), в котором, наверное, только и возможно обретение человеком истины и покоя.

Глава восьмая называется «Незваный гость», а эпиграфом к этой главе автор взял пословицу:

Незваный гость хуже татарина.

Пословица

Эпиграф воссоздает художественный образ "чужого" пространства, незнакомого для человека, далекого от него, ведь его туда не звали и его там не ждали.

Это абстрактное «чужое» пространство обретает конкретные черты в восьмой главе романа, в которой Гринева приглашают к Пугачева Вновь герой переступает границу «микрокосмоса», «своего» пространства и вторгается в «чужое» для него пространство, на котором окажется «незваным гостем». Почему же "незваным", если его пригласили?

Образ «военного совета», на который попадает Гринев волею обстоятельств, имеет пространственное значение. Это «свое», родное, близкое пространство для Пугачева и его сподвижников. Этот совет Гринев называет «странным», следовательно, он не до конца понял смысл того, что увидел, ведь он - «незваный гость».

Ключевым художественным образом здесь является песня, которая потрясла Гринева «каким-то мистическим ужасом».

Песня эта - тоже своеобразное пространство, близкое, родное, любимое для Пугачева и его соратников. Не случайно именно в песне раскрывается душа пугачевцев.

Пушкин использует здесь метафорический тип построения этого художественного пространства. Песня эта в целом отражает единство образного представления мира с точ­ки зрения человека, размышляющего о неминуемой казни,- образ виселицы в соотношении с «зеленой дубравушкой» являет здесь аппозицию двух миров; бытие (жизнь) - небытие (смерть). Вот почему Гринев называет ее «простонародной песней про виселицу» и Оренбург, с другой стороны, это люди, которые чувствуют свою обреченность, знают трагический финал своей судьбы, тем не менее готовы продолжить борьбу.

Образ виселицы выступает стержневым во всей восьмой главе, виселица все время находится в поле зрения потрясенного Гринева: Проходя мимо площади, я увидел несколько Башкирцев, которые теснились около виселицы и стаскивали сапоги с повешенных», или: «Виселица со своими жертвами страшно чернела», или: «Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу».

Таким образом, виселица выступает страшным знаком мира Пугачева - символом противоестественной насильственной смерти, символом черного зла. Готовность кончить жить на виселице, отраженная в народной песне и проявляющаяся в пугачевцах, потрясает душу Гринева «мистическим ужасом». Постигая трагичность ситуации, Гринев как бы иначе видит их; это уже не злодеи.

Для самого Гринева виселица - страшный признак смерти, которую привел в крепость Пугачев - и перед которой он своей «монаршей волею» помиловал Гринева: «А покачался бы ты на перекладине, если б не твой слуга!»

Слова и образы народной песни «о виселице» зеркально отражаются в судьбе Гринева: милость государя в песне - это виселица для доброго молодца, честно не выдавшего своих товарищей, милость Пугачева - избавление Гринева от виселицы, несмотря на отказ служить ему «с усердием». Поэтический образ «доброго молодца», «удальца» из разбойничьей песни высвечивает для Пугачева его путь, непонятный до конца Гриневу, ведь он в пугачевском мире " чужой, «незваный гость». Эпиграф к восьмой главе, таким образом, выполняет художественную функцию философского обобщения.

Девятая глава романа называется "Разлука". Эпиграф к этой главе взят из стихотворения М. М. Хераскова. Вот этот эпиграф:

Сладко было спознаваться

Мне, прекрасная, с тобой:

Грустно, грустно расставаться,

Грустно, будто бы с душой.

Херасков.

Эпиграф создает эмоциональный настрой (элегический). Чувство грусти, печали возникает, когда читаешь строки эпиграфа. Разлука всегда сопряжена с чувством глубокой печали, грусти. В этой тональности выдержана вся 9 глава; мрачные мысли волновали Гринева, размышляющего о том, как помочь несчастной Марье Ивановне, как освободить ее из рук Швабрина. Таким образом, эмоциональный (элегический) настрой, заданный эпиграфом, и эмоциональный настрой главы совпадают. Эпиграф уже настраивает читателей на восприятие грустных, печальных событий» которые будут отражены в восьмой главе романа.

К десятой главе «Осада города» эпиграф взят из поэмы М. Хераскова «Россияда»:

Заняв луга и горы.

С вершины, как орел, бросал на град он взоры.

За станом повелел соорудить раскат.

И, в нем перуны скрыв, в нощи привесть под град.

Херасков.

В поэме «Россияда», из которой взят пушкинский эпиграф, изображается взятие Казани Иваном Грозным. Эпиграф воссоздает образ реального исторического пространства - града (Казани), покоренного Грозным.

Образ царя Ивана Грозного - это своеобразный микромир - символ вольности и силы. Не зря он ассоциируется с орлом, птицей независимой, гордой, сильной.

Пушкин использует здесь ассоциативный тип построения художественного пространства. Современный писателю читатель, знавший сочинения Хераскова, конечно, помнил, что в первой строке эпиграфа автор пропустил слова «Меж тем Российский царь». Таким образом, контекст, появляющийся в сознании читателя, намекал на «царственный» облик Пугачева, о чем свидетельствовал также эпиграф к шестой главе. Образ Пугачева, как об этом уже было написано выше, по мнению Шкловского, ассоциировался у Пушкина с Иваном Грозным.

Одиннадцатой главе «Мятежная слобода» предпослан эпиграф, который Пушкин будто бы взял из Сумарокова. На самом деле такого отрывка, как отмечают многие исследователи творчества Пушкина, в частности В. Шкловский, у Сумарокова нет. Пушкин сочинил его:

В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп.

«Зачем пожаловать изволил в мой вертеп? »-

Спросил он ласково.

А. Сумароков.

Художественная функция этого эпиграфа заключается в том, что он выражает авторскую оценку героя - Пугачева. Символика эпиграфа перекликается с дальнейшим изложением. В "калмыцкой сказке", рассказанной Пугачевым - он сравнивает себя с орлом. В этой народной сказке в иносказательной форме Пугачев выражает свое представление о настоящей жизни. Сказка эта о двух возможных выборах жизненного пути: тихом, размеренном, небогатом внешними событиями и другом ярком, насыщенном, но коротком. Символическую роль играют и герои сказки - орел и ворон. Орел - царь птиц, это образ, связанный с идеей свободы, практически всегда несущий положительную оценочность. Ворон - птица мрачная, этот образ связан с представлением зла, смерти, беды, а также с идеей древности, долголетия и даже вечности.

Гринев и Пугачев выражают свое отношение к жизни благодаря этой сказке. Гриневу отвратителен разбой и злодейство, он рожден для жизни мирной среди дорогих ему людей. Пугачев хочет жить по - орлиному, напиться живой крови, то есть сразиться в открытом бою, отдать в этой борьбе свою жизнь.

Но Гринев отнимает у него это орлиное начало: «Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину».

Пушкин же (через эпиграф) сравнивает Пугачева со львом, который обычно свиреп, жесток, но сейчас ласков, то есть видит в нем сильную, могучую личность, которой свойственна и доброта, и ласковость, и жестокость,

Таким образом, позиция автора, нигде не выраженная прямо (повествование ведется с точки зрения героя - рассказчика), тем не менее, проявляется в направленности эпиграфов, в частности эпиграфа к XI главе. Неодноплановость, неоднозначность подхода к образу Пугачева чувствуется не только в повествовательном тексте, но и в эпиграфах, предшествующих ему.

К XII главе «Сирота» дан эпиграф из свадебной песни:

Как у нашей у яблонки

Ни верхушки нет, ни отросточек;

Как у нашей у княгинюшки

Ни отца нету, ни матери.

Снарядить то ее некому

Благословить - то ее некому.

Свадебная песня.

В слове этого эпиграфа звучат народные голоса. Этим голосам из мира народного откликается глава романа, посвященная Маше Мироновой, круглой сироте. В поэтических строках эпиграфа автор метафорически воссоздает картину народной жизни, нравственный образ народа, его душу, которая как бы «аккумулировалась» в этой народной свадебной песне. Этот внетекстовой мир с его голосами будто бы переплескивается из эпиграфа в повествовательный мир произведения. Автор сравнивает героиню с «яблонкой», у которой «ни верхушки нет, ни отросточек». Она - круглая сирота, одна - одинешенька. Но есть и другой (скрытый) смысл эпиграфа. Маша - невеста Гринева, и брак ее благословляет никто иной, как Пугачев. Ведь он предлагает и свадьбу сыграть, и посаженым отцом быть на свадьбе. Создается трагическая ситуация, поэтому строки свадебной песни, взятые Пушкиным в качестве эпиграфа, звучат вдвойне 11ечально

Глава XIII называется «Арест». Этой главе предпослан эпиграф, взятый из Княжнина:

Не гневайтесь, сударь: по долгу моему

Я должен сей же час отправить вас в тюрьму.

-Извольте, я готов; но я в такой надежде.

Что дело объяснить дозволите мне прежде.

Княжнин.

Пространственный образ тюрьмы, возникающий в эпиграфе, перекликается с про­странственным образом острога, созданном в XIII главе романа.

Тюрьма, острог - «чужое» пространство, враждебно настроенное к человеку. Оно может погубить человека, сломать его. В острог попадает герой романа - Петр Гринев. Строчки эпиграфа " Извольте, я готов; но я в такой надежде. Что дело объяснить дозволите мне прежде" перекликаются со строками главы: "Совесть моя чиста, я суда не боялся".

И в строчках пушкинского эпиграфа, предшествующего главе, и в строках самой главы мы чувствуем надежду на то, что герой не только преодолеет чужое для него пространство и выйдет из него нравственно невредимым, но и сохранит верность отцовскому завету («Береги честь смолоду»).

Эпиграф, таким образом, не только создает определенный эмоциональный настрой (оптимистический), но и выполняет художественную функцию предуведомления читателей о том, что финал трагических событий, развернувшихся на его глазах, для героев ро­мана Петра Гринева и Маши Мироновой должен быть положительным.

Последняя глава романа называется «Суд», а эпиграфом к ней Пушкин взял пословицу:

Мирская молва -Морская волна.

Пословица.

Мирская молва - людские толки, слухи.

В слове этого пушкинского эпиграфа говорит мир с его «шумом и звоном», с его толками, слухами, домыслами. Образ мирской молвы соотносится автором с образом морской волны, которая подхватывает человека и несет его по волнам житейского моря. Эти художественные образы получают конкретное наполнение в главе романа. Одних слов: «Государев кум со своей хозяюшкой», - то есть свидетельства о принадлежности пойманных людей к миру восставших, достаточно Зурину, чтобы, не размышляя, отправить Гринева в острог. Но вот Гринев арестован и приведен на суд. Его уверенность в том, что ему удастся оправдаться, зиждилась на чувстве своей человеческой правоты. Отец Гринева, получив письмо от родственника, в котором тот писал о Петре Гриневе, называет сына «ошельмованным изменником». Приговор ему произносит не только дворянский суд, но и родной отец. Так, людская молва, вторгаясь в частную жизнь человека, «бросает» его в волны житейского моря: выплывет - не выплывет Человеческая судьба Гринева и Маши оказывается в постоянном соприкосновении с «мирской молвой», и жизни и счастью ге­роев грозит смертельная опасность. На что в этом случае могут надеяться герои? На пра­восудие? На милость?

Маша Миронова просит Екатерину II за Гринева, но приехала она «просить милости, а не правосудия». Императрица, в отличие от Пугачева, не проявляет к Гриневу той милости, о которой просит Марья Ивановна. Истинный правитель, коим в романе является Екатерина II, по мысли Пушкина, творит не произвол («Казнить так, казнить, жаловать так, жаловать»), а правосудие. И Екатерина II приняла решение не прежде, чем внимательно выслушала Марью Ивановну и вникнула в сложную, запутанную историю Гринева, во многом «овеянную мирской молвой».

"Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невиновности вашего жениха"

Итак, истинного правителя от ложного, по мнению Пушкина, отличает правосудие.

Этой точки зрения придерживается литературовед Г. Красухин.

Но вот, например, Ю. Лотман придерживается иной точки зрения. По мнению Лотмана, Екатерина II как императрица вынуждена осудить Гринева, но как человек она его прощает. Милость, по мысли Лотмана, противопоставлена в романе правосудию - Он утверждает: в борьбе двух сословий, в кровавой войне человечность, милость важнее сословных, политических интересов и любых иных интересов. Для Пушкина, как считает Лотман, правильный путь состоит не в том, чтобы из одного лагеря современности перейти в другой, а в том, чтобы «подняться над «жестоким веком», сохранив в себе гуманность, человеческое достоинство и уважение к живой жизни других людей. Такими он показывает своих героев, которые, имея в душе крепкий нравственный стержень, не поддаются мирской волне, а противостоят ей, умея плыть, не по течению волн житейского моря, а наоборот, против них.

Мне кажется, что правы оба литературоведа, так как Пушкин, как истинный художник, избегает однозначного смысла. Нет правды в категорическом суждении, нет правды без учета чужой, другой правды; истина диалогична. Таким образом, хронотоп эпиграфа в последней главе романа помогает понять авторскую концепцию мира и человека.

Эпиграф звучит как реплика, обращенная ко всему миру. Роман резонирует миру как некое эхо. Это не является только "условностью"

Оно необычайно важно. Ограниченная точка зрения рассказчика, благодаря посредничеству этого эха, является более широкой, общечеловеческой.

Итак, уже в эпиграфах к главам романа художественно воссозданы два мира(дворянский и народный), намечен основной конфликт эпохи. Внетекстовое пространство гармонично сливается с повествовательным миром произведения. Это мир, который представляет собой не простое, а сложное целое (как бы Россия в России). Внетекстовое и текстовое пространство двулики и призваны осуществлять цель исторически значимую - привести в столкновение две силы (дворянство и народ).

Такое взаимодействие внетекстового романного пространства в произведении чрезвычайно значимо. Это художественная находка автора, большая его удача, так как позволяет избежать однозначности в оценке мира и человека, выразить более широкую, общечеловеческую точку зрения на исторические события, участников.

IV Выводы.

Исследуя роман А.С. Пушкина «Капитанская дочка» в свете заявленной темы, я пришла к следующим выводам.

Во - первых, пространственно - временная организация пушкинских эпиграфов к главам романа, а также романа в целом достаточно сложна и многообразна. Она подчинена главной художественной задаче - философскому осмыслению истории, прошлой, настоящей и будущей судьбы человека.

Во - вторых, художественным своеобразием хронотопа в пушкинском романе является гармоничное взаимодействие двух пространств (внетекстового и романного), что позволяет автору глубоко исследовать мир - Вселенную и мир души человеческой и избежать однозначности в их оценке.

В - третьих, в создании пространственно - временных образов у Пушкина участвуют такие формы, как «подтекст» и «сверхтекст». Его роман - это неявный диалог автора и его героев с миром и душой человека, проявляющийся в системе ёмких и выразительных образов. В этом заключается, на мой взгляд, одна из сопоставляющих художественную ценность пушкинского романа.

В - четвертых, писатель глубокой мысли, он назначение свое как творца прежде всего видит в том, чтобы проникнуть в иной, высший мир, постичь Вечность через осознание Прошлого и Настоящего.

А.С.Пушкин глубоко и остро переживал ощущение бытия человека, конфликт Космоса и Хаоса. И эти переживания выражены на языке философского писателя, которому присуще было сознание трагического бытия.

Через сознание Прошлого проникнуть в тайну своего века, своего времени и попытаться заглянуть в Будущее - этой глобальной задаче подчинено создание внетекстового пространства через эпиграфы.

Кроме того, интересен сам характер пушкинских эпиграфов в романе «Капитанская дочка»: это голос мира, которому откликается произведение.

В слове пушкинского эпиграфа говорит с его «шумом и звоном», он звучит свободно и будто бы переплёскивается из эпиграфа в повествовательный мир произведения. В эпиграфах к главам романа звучат голоса эпохи; все силы конфликта, изображенные в романе, представлены также за рамкой их «собственными» голосами в культуре изображаемого прошедшего времени.

Таким образом, эпиграфы образуют реальное обрамление, колоритный исторический фон для более обобщенного и нейтрального повествования, отдаленного от эпохи гриневско - пушкинского повествования. Они образуют ещё одну действительность за краем действительности повествования, воспроизводящую в «подлиннике» её сознание и культуру. В эпиграфах «Капитанской дочки» не автор, а мир говорит за гранью повествования.

Художественные функции эпиграфов романа тоже разнообразны: они выполняют роль предуведомления, философского обобщения, эмоционального фона.

Итак, исследование внероманного текста пушкинского произведения в направлении темы реферата позволяет почувствовать своеобразие авторского мироощущения и мироотношения, отразившееся как в эпиграфах, так и в романе в целом. Это писатель, для которого нет правды без учета чужой, другой правды. Истина, с его точки зрения, всегда диалогична. В страшном, жестоком мире, который он воссоздал в своем романе, для него, писателя и человека, приоритетными оказывается общечеловеческие ценности: милосердие, честь и достоинство, уважение к жизни других людей - словом, то, чего так не хватает нам, живущим в начале XXI века.

И Пушкин через столетия протягивает нам руку помощи, помогая ориентироваться в сложном, противоречивом мире, заставляя нашу мысль биться над решением главной дилеммы - дилеммы добра и зла.

Итак, исследовав источники пушкинских эпиграфов к главам романа "Капитанская дочка", можно сделать вывод о том, что все эпиграфы к главам романа делятся на две группы: частично подлинно заимствованные из поэзии 18 века, частично под них стили­зованные и фольклорные эпиграфы. В подборе эпиграфов, которые являются смысловым ключом к пониманию каждой главы, отражено авторское отношение к изображаемым событиям. Пушкину важно было, чтобы имена Сумарокова, Княжнина, Хераскова значились над главами, определенным образом ориентируя читателей. Эти поэты в своих произведениях прославляли высокое служение отчизне, верность долгу и дворянской чести.

Большая часть эпиграфов заимствована из народного творчества. Фольклорные эпиграфы отражают исторический, социальный, нравственный опыт народа, его быт, интересы, воззрения, идеалы, его мудрость, подчеркивают высокие нравственные устои народной жизни. Таким образом, внетекстовое пространство романа неоднородно. Это два мира: дворянский и народный. Это миры - антиподы. Так, уже в пределах внетекстового пространства выражена антитеза " народ - дворяне ", которая станет определяющей в повествовательном мире произведения.

3. Пространственно - временные образы в эпиграфах к главам романа, их художественные функции.

Эпиграфы к главам романа делятся на две группы: цитаты из поэзии 18 века и строки из народных песен и пословицы. Такой подбор эпиграфов и такое их разделение не случайно. Эпиграфы к главам образуют здесь целую систему. В них звучат голоса эпохи, и все силы конфликтов, изображенные в романе, представлены также за рамкой их "собственными" голосами.

Так, первой главе романа "Сержант гвардии" предпослан эпиграф: “Был бы гвардии он завтра ж капитан...”, взятые из комедии Я. Б Княжнина “Хвастун”. Для читателей, современников Пушкина, эпиграф из комедии Княжнина говорил о многом. Строчки этого эпиграфа переносили их в другой мир - в эпоху царствования Екатерины II.

Княжнин в своей комедии воссоздал атмосферу екатерининского царствования, когда в гвардейские полки принимали сыновей наиболее богатых и именитых дворян. Это были привилегированные полки. Служба в гвардии давала возможность быстрее и успешнее сделать военную карьеру. Естественно, что дворяне всячески пытались устроить своих сыновей в гвардию.

В комедии Княжнина “Хвастун” столкнулись два различных мировосприятия, люди, занимающие принципиально противоположные жизненные позиции, имеющие разные житейские установки. Так, в уста Верхолета автор вкладывает общераспространенное утверждение о том, что успешно складывающаяся карьера в гвардии - в верх житейского благополучия; служба же в армии - величайшее несчастье, невезение и большая неудача. Другой герой комедии Честон считает, что служба в армии - необходимая для его сына школа жизни и воинской доблести, а служба в гвардии небезопасна и небезвредна для воспитания и становления молодого русского дворянина.

Художественное пространство этого пушкинского эпиграфа составляют два мира, которые мы можем условно обозначить как “внешний мир” и “мир внутренний”. Внешнее пространство - это Россия эпохи екатерининского правления, это универсум, человечество со всеми его нуждами и потребностями в полном объеме. Этому внешнему пространству соответствует внутреннее пространство - гвардия, армия. Кому-то суждено за­нять первое пространство, а кому-то - второе. С чем это связано? Наверное, с личностью человека, с его духовным и нравственным потенциалом, с его внутренним миром. Внутренний мир героя - это тоже своеобразное пространство, составляющее неотъемлемую часть внешнего пространства, но отдаленного от него своими границами и определенными законами существования в пределах данных границ

Эпиграфом ко второй главе романа "Вожатый" является слегка изменная цитата из рекрутской песни "Породила меня матушка ": Сторона ль моя, сторонушка.

Сторона незнакомая!

Что не сам ли я на тебя зашел,

Что не добрый ли да меня конь завез.

Завезла меня, доброго молодца.

Прытость, быстрость молодецкая.

Старинная песня.

В рукописи второй главы этому эпиграфу предшествовал другой: “Где же Вожатый? Едем!”, взятый из стихотворения Жуковского <Желание” (1811).

Почему же Пушкин предпочел последний вариант эпиграфа первому? Какова художественная функция эпиграфа, взятого из народной песни?

Пушкин здесь использует реалистический способ расширения границ внешнего пространства. Из дворянской екатерининской России мы попадаем в Россию “незнакомую”, в которой без вожатого не обойтись.

Для кого эта Россия - “сторона незнакомая”? Кому в ней без вожатого дороги не найти? Эти вопросы заданы самим эпиграфом, а ответ на них мы получаем, уже читая вторую главу романа.

Эпиграф к главе соотносит героев - Гринева и вожатого - с пространством, где оба попадают во власть стихии - буран.

Гринев, увидев Пугачева в степи, спрашивает его:

- Послушай, мужичок, знаешь ли ты эту сторону?

- Сторона мне знакомая, - отвечал дорожный.

Пушкин, слегка изменяя строку песни, про­должая ее образ, как бы спорит с ней: степь не чужбина для Пугачева.

Эпиграф к главе, во-первых, создает эмоциональный настрой: предощущение чего-то трагического, непоправимого. Во-вторых, эпиграф воссоздает действительность за краем действительности повествования, воспроизводит “в подлиннике” ее сознание и культуру, "стиль эпохи". Это внетекстовое пространство весьма неоднородно, в нем можно выделить два микромира: мир дворян и мир народа. И если в первом эпиграфе звучали голоса дворянской России, то во втором мы слышим голос народный и ощущаем мощь этого голоса 'Этот голос - символ народный России, которая говорит на другом языке, лишь ей понятном.

Да, такая Россия для молодого Петруши Гринева - “сторона незнакомая”, ему в ней без вожатого, без помощника не обойтись.

Итак, уже в эпиграфе автор, используя метафорический тип построения пространства, создает образ России, незнакомой, чужой, в которой трудно найти правильную дорогу.

Внетекстовое пространство легко переходит в повествовательный мир произведения, мир, созданный во второй главе романа.

Ключевым образом этой главы является образ бурана. Это образ, сочетающий в себе и пространственное, и временное значение.

Н.Н. Петрунина пишет, что у Пушкина “картина бурана органически вплетается в облик края, где разворачивается действие”, “однажды определившаяся тональность рассказа (достоверного, осязаемого, конкретного, насыщенного приметами страны и быта) распространяется и на описание метель”.

Пушкин изображает буран в соотношении с человеком, развертывания картины бурана включено в повествование о движении героев по степи.

Автор использует здесь метафорический тик построения хропотопа не случайно.

Буран, метель - это космический враг, который вовлекает в свое бесприютное российское пространство и дворянина Гринева, и предводителя народного восстания Пугачева.

Важную роль играет художественная деталь - “белое облачко”. Всего одна детал, но как она выразительна! Деталь у Пушкина самодостаточна, автономна, очень значима. Она призвана создать ощущение ясного, понятного мира, “своего” пространства, в котором герой чувствует себя в безопасности: “Не вижу ничего, кроме белой степи и ясного неба ...” Это белое и ясное пространство - полотно жизни, на котором возникнут следы Гринева. Он сам пока что белое и ясное пространство. Петрушка Гринев покинул родительский дом - символ тепла, уюта, понимания, где границей, охраняющей человека, являются двери, стены. Он нарушил границу своего микроклимата, а это всегда чревато.

Не случайно у Пушкина это "белое облачко"- предвестник бурана, ведь вслед за ним возникает метафорический образ “печальных пустынь”, покрытых снегом, - символ вечного, адского холода, в котором легко можно выморозить душу, потерять нравствен­ные ориентиры.

Образ бурана как символа вечного хаоса Пушкин создает, используя прием градации: “Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучку, которая постепенно облегало небо. Пошел мелкий снег - и вдруг повалил хлопьями; в одно мгновенье темное небо смешалось со снежным морем”. Постепенность заменяется внезапностью, быстротой. В эту мутную круговерть бурана (мира хаоса) попадают герои романа.

Из белого и ясного пространства возникает что-то черное и незнакомое, что возникло из смешения стихий: или волк, или человек.

Мне кажется, что буран у Пушкина, как властная стихия, несущая в них “мрак и вихрь”, - это еще и пограничное пространство между микрокосмосом (это и есть сам человек) и обтекающим его жизнь великим Космосом. Это, на мой взгляд, самый напряженный, конфликтный, чреватый внезапными встречами и неожиданными поворотами судьбы участок художественного пространства в романе. Ведь именно это символическое буранное пространство привело в соприкосновение русского офицера, дворянина Петра Гринева и предводителя народного восстания Пугачева.

Метафорический тип построения хронотопа встречи здесь неслучаен. Хронотоп встречи выполняет важную художественную функцию: он преломляет в себе духовные движения героя, становясь косвенной оценкой того нравственного выбора, который вынужден будет сделать Гринев как человек и как офицер-дворянин, выбора, который будет сопряжен с глубокими внутренними противоречиями в душе героя.

Из буранной степи вышел к Гриневу его вожатый (Пугачев). Он уже стоит на твердой дороге, по которой поведет Петрушу в сторону ему, Пугачеву, знакомую - в стихию народного бунта.

Таким образом, хронотоп эпиграфа и второй главы романа представляет собой своеобразный микромир, “вселенную в миниатюре” И микромир этот представляет собой не простое, а сложное целое ("как бы Россия в России"). Это пространство двулико и призвано осуществить цель, исторически значимую” - привести в столкновение две силы России - дворянство и народ.

Эпиграф ко 2 главе романа не только создает эмоциональный фон, на котором будет развиваться события романа, но выполняет роль философского обобщения: здесь, на романном пространстве столкнутся два мира, люди, исповедующие разные идеалы, даже говорящие по-разному, столкнутся две России, Пока эпиграфы к роману помогают наметить этот основной конфликт эпохи.

Третья глава романа называется “Крепость”. Этой главе предпосланы два эпиграфа:

Мы в фортеции живем,

Хлеб едим и воду пьем:

А как лютые враги

Придут к ним на пироги,

Зададим гостям пирушку:

Зарядим картечью пушку.

Солдатская песня.

Старинные люди мой батюшка.

Недоросль.

Оба эти эпиграфа служат как бы экспозицией дальнейшего повествования. Если первый из них точно определяет место действия, то второй возвращает нас к фонвизинским реминисценциям, которые преобладали в первой главе. Таким образом, Пушкин намекает на некоторое сходство между семействами Гриневых и Мироновых. Несмотря на различие их социального происхождения (капитан Миронов офицер, следовательно, дворянин, но не по происхождению, а по выслуге), и Андрей Петрович, и Иван Кузьмич - это люди, которые чтят патриархальные нравы, для них понятия долга и чести превыше всего.

Оба эпиграфа воссоздают мир простых добрых людей, в основе мировосприятия которых находятся патриархальные нравы (“старинные люди”). Это мир, в котором люди живут в гармонии с собой и своей совестью. Чувство долга, честь и достоинство - вот их “духовный капитал”. На этих людях держится Россия, это они по зову сердца и совести будут защищать ее в трудный для нее, трагический момент (“как лютые враги придут” - “зарядим картечью пушку”).

Граница, отделяющая эти эпиграфы от главы, очень ослаблена и открыта; внетекстовой мир, созданный в эпиграфах, свободно вторгается в повествовательный мир, образуя целостную картину художественного мира произведения.

Петруша Гринев, чем дольше живет в Белогорской крепости, тем сильнее привязывается к семье капитана Миронова, открывая для себя ранее не замеченную красоту этих простых добрых людей, испытывая радость от общения с ними: “Другого общества не было, но я другого и не желал”. Не военная служба, не смотры и награды его идеал, а беседы с милыми простыми людьми, занятия литературой, любовные переживания - вот сфера его жизни.

В основе эпиграфов к первым трем главам и самих этих глав лежит мифологема пути: сначала герой отправляется в путь (путь своего нравственного взросления), получая от отца наказ “беречь честь смолоду”, потом он сбивается с правильной дороги, попадая в “сторону незнакомую”, из-за страшного бурана, но выходит из него нравственно невредимым, обретая счастье в Белогорской крепости, возвысившись до жизни влюбленного и поэта. Ему открывается мир иной.

Таким образом, в романе частная жизнь вырастает до символа идеально устроенного мироздания. Дома в высшем значении этого слова. Пространственные образы, созданные за пределом текста (в эпиграфах к третьей главе) и повествовательном тексте третьей главы, сливается в единый образ России - Дома, в котором возможно обретение счастья, внешней и внутренней гармонии.

Внешнее пространство, созданное в предыдущей главе (бунт как выражение хаоти­ческого начала в мире), расширяется, таким образом, до Космоса - идеально устроенного мироздания.

В. Шкловский отмечает еще одну художественную функцию эпиграфа к третьей главе “Старинные люди, мой батюшка”, взятого из комедии Д. И. Фонвизина. Слова эти принадлежат Простаковой. А чем был образ Простаковой в эпоху Пушкина? Для современников поэта Простакова - жестокая, грубая, необразованная, ограниченная женщина.

Василиса Егоровна, комендантша, пославши поручика рассудить городового солдата с бабой, снабдила его такой инструкцией: “Разбери, кто прав. кто виноват, да обоих и накажи”. Узнав о приезде Гринева, Василиса Егоровна говорит: “Отведи Петра Андреича к Семену Кузову. Он, мошенник, лошадь свою пустил ко мне в огород” Вне всякого сомнения, в Василисе Егоровне так и проглядывает фонвизинская Простакова. И, наверное, прав Шкловский, что считает, что Пушкин дает точную характеристику своих героев и для него комендантша, хотя и храбро умирающая, “не то, что мы называем положитель­ным типом”. Пушкин видит в ней и простаковские элементы. Нельзя не согласиться со Шкловским в том, что в данном случае эпиграф служит “уточнением идеологической характеристики ”.

Эпиграф к четвертой главе романа взят из комедии Я.Б Княжнина “Чудаки”:

Ин изволь, и стань же в позитуру.

Посмотришь, проколю как я твою фигуру!

Княжнин.

Комедиограф изображает в комическом плане дуэль на кортиках двух слуг. Этот эпиграф соотносится с рассказом капитанши о дуэли Гринева и Швабрина. Таким образом, эпиграф, связанный с Гриневым и Швабриным, как считает Шкловский, дан снижающим.

Мне кажется, что художественный образ дуэли, созданный в эпиграфе к четвертой главе и в самой главе романа, имеет пространственное значение.

Дуэльное пространство - это “чужое” для героя пространство. Он покидает пределы “микрокосмоса” (“своего я”), значит, нарушает границу, охраняющую его Переход в “чужое” пространство означает абсолютный разрыв героя с другими пространственными мирами: и с миром хаоса, и с миром космоса, означает удаление от центра “своего” мира. А в “чужом” пространстве защитные силы, ценности, святыни утрачивают свое благое воздействие, и герой может погибнуть. Но у Пушкина Гринев не только не погибает, но и преодолевает это “чужое”, опасное для него пространство нравственно обновленным человеком, сохранившим честь и достоинство.

Наверное, магическую роль сыграли слова, произнесенные отцом Гринева в начале его пути: “Береги платье снову, а честь смолоду”. Они прочно вошли в сознание молодого Гринева и стали своеобразным оберегом для Петруши.

Эпиграфы к главам (об этом уже можно скупать) образуют действительно целую систему. В них звучат голоса эпохи, которые сливаются с голосами пушкинских героев, становясь их “собственными”, из-за текста эпиграф легко переходит в авторский текст.

К главе пятой “Любовь” даны два эпиграфа, оба взятые из народных песен. Вот они:

Ах ты,девка,девка красная!

Не ходи,девка,молода замуж;

Ты спроси,девка, отца, матери

Отца ,матери, роду-племени;

Накопи, девка, ума-разума.

Ума-разума, приданова.

Песня народная.

Буде лучше меня наидешь,позабудешь.

Если хуже меня найдешь, вспомянешь.

То же.

Эти эпиграфы художественно воссоздают мир народа. В слове этих пушкинских эпиграфов звучат народные голоса, выражающие народные представления о жизни, о счастье, о замужестве, о судьбе невесты. Эти голоса как бы сливаются с авторским голосом его героев, проявляя близость точки зрения автора и его героев к народным представлениям о счастье, о любви, о замужестве.

Счастливый мир, в котором герой обретает душевный покой, радость жизни, оказывается удивительно хрупким. Отец Гринева отказывает ему в благословении. Но Гринев - человек чести, он не может нарушить обещание, данное Маше и ее родителям. Он согласен венчаться без благословения отца.

Маша освобождает Гринева от данного слова, потому что родители жениха против их брака. Решение Маши дано в одной фразе. Во втором эпиграфе этот мотив развернут психологически: девушка, отпуская любимого, думает о его судьбе, о его счастье, о том, будет ли он ее вспоминать.

Итак, художественная функция эпиграфов, предпосланных пятой главе, заключается в том, что “внешняя ” точка зрения эпиграфов соответствует авторской и не только не противоречит точке зрения пушкинских героев, а наоборот, становится их “собственной”.

VI глава романа называется “Пугачевщина”. В качестве эпиграфа Пушкин использует первые две строки исторической песни, в которой дается народная версия героического взятия Казани. Вот этот эпиграф:

Вы, молодые ребята, послушайте,

Что мы, старые старики, будем сказывать.

Песня.

Художественная функция этого эпиграфа заключается в подчеркивании народной памяти о знаменитейшем в истории России событии. Оттого это событие именуется так, как назвал восстание народ, - “пугачевщина”. Автор романа, как бы, анализируя прошлое, приглашает своих современников, “молодых ребяг” прислушаться к этому прошлому не только для того, чтобы понять настоящее, но и, по возможности, подумать о будущем.

В. Шкловский считает, что все эпиграфы, относящиеся к Пугачеву, взяты из таких стихотворений, в которых строчкой позже или строчкой раньше упоминается слово “российский царь”. На основании этого Шкловский считает, что образ Пугачева в сознании Пушкина ассоциировался с образом Ивана Грозного (строчки эпиграфа взяты из песни о взятии Казани Иваном Грозным).

Эпиграф к седьмой главе романа взят из песни о казни стрелецкого атамана- Вот этот эпиграф:

Голова моя, головушка

Голова послуживая!

Послужила моя головушка

Ровно тридцать лет и три года.

Ах, не выслужила головушки

Ни корысти себе, ни радости.

Как ни слова себе доброго

И ни рангу себе высокого:

Только выслужила головушка

Два высокие столбика,

Перекладинку кленовую,

Еще петельку шелковую.

Народная песня.

Эпиграф, во-первых, создает эмоциональный настрой: ощущение ужаса, тоски, одиночества перед надвигающимся Неведомым. Кроме того, он выполняет художествен­ную функцию предуведомления, подготавливая чигателя к восприятию стремительно развивающихся в романе событий, таинственных и странных.

Художественный образ “двух столбиков с кленовой перекладинкой”, возникающий в эпиграфе, имеет пространственное значение. Он “переносит” как бы читателя в холодное, бесприютное российское пространство, в котором “дороги нет, и мгла кругом”. Оно, это пространство, не просто опасно, а гибельно для человека. Наиболее подходящий интерьер для него поэтому - “два столбика с кленовой перекладинкой”. Вот посмертное пространство, которого достоин человек, честно прослуживший “тридцать лет и три года”.

Страшный мир, полный трагизма, воссозданный в эпиграфе, находит отражение в повествовательном тексте седьмой главы романа.

“Неожиданные происшествия” ворвавшейся в повествование Истории рождают еще более трагичное лирическое настроение. Гринев и гарнизон Белогорской крепости оказались вовлечены волею судьбы в грозные, трагические события Роковая сила обстоятельств ставит Ивана Кузьмича, Василису Егоровну на край гибели. Словами народной песни, взятой в качестве эпиграфа, Пушкин выражал свое отношение к коменданту Бело­горской крепости. В слове пушкинского эпиграфа чувствуется печаль, сострадание автора Ивану Кузьмичу, горькой доле, которая постигла этого скромного, честного человека, “не выслужившего себе ни корысти, ни радости” на царской службе, а принявшего смерть на виселице. В ситуации на грани жизни и смерти этот простой русский офицер проявляет поистине рыцарское благородство, идет в своем сужении долгу до конца; не хочет при­нимать присягу на верность Пугачеву, так как считает, что дело чести - служить тому, кому присягал. Верность любви, долгу проявляет и Василиса Егоровна: “вместе жили, вместе умирать”.

Герой народной песни и пушкинский герой, словно зеркала друг друга, варианты одной судьбы, которая уготована человеку в бесприютном пространстве России, находя­щейся во власти стихии.

Мир, воссозданный в эпиграфе к главе и в самой главе, оказывается очень непрочным, временным. Словно метель, закружившая когда-то Гринева, “подхватила” и других героев романа, кружит их и ведет к гибели. Здесь, на общем российском пространстве, находящемся во власти стихии, сталкиваются два зла, которые относятся к разным пространственным мирам: миру хаоса и миру космоса. Зло хаоса - это зло раздробленного социального мира, а зло космоса - в самих людях. Из временного мира - мира хаоса - ге­рой переходит в вечный мир - мир космоса. Так, Пушкин вновь раздвигает рамки пространства; от замкнутого (микрокосмоса) до вечного (космоса), в котором, наверное, только и возможно обретение человеком истины и покоя.

Глава восьмая называется “Незваный гость”, а эпиграфом к этой главе автор взял пословицу:

Незваный гость хуже татарина.

Пословица

Эпиграф воссоздает художественный образ "чужого" пространства, незнакомого для человека, далекого от него, ведь его туда не звали и его там не ждали.

Это абстрактное “чужое” пространство обретает конкретные черты в восьмой главе романа, в которой Гринева приглашают к Пугачева. Вновь герой переступает границу “микрокосмоса”, “своего” пространства и вторгается в “чужое” для него пространство, на котором окажется “незваным гостем”. Почему же "незваным", если его пригласили?

Образ “военного совета”, на который попадает Гринев волею обстоятельств, имеет пространственное значение. Это “свое”, родное, близкое пространство для Пугачева и его сподвижников. Этот совет Гринев называет “странным”, следовательно, он не до конца понял смысл того, что увидел, ведь он - “незваный гость”.

Ключевым художественным образом здесь является песня, которая потрясла Гринева “каким-то мистическим ужасом”.

Песня эта - тоже своеобразное пространство, близкое, родное, любимое для Пугачева и его соратников. Не случайно именно в песне раскрывается душа пугачевцев.

Пушкин использует здесь метафорический тип построения этого художественного пространства. Песня эта в целом отражает единство образного представления мира с точки зрения человека, размышляющего о неминуемой казни,- образ виселицы в соотношении с “зеленой дубравушкой” являет здесь аппозицию двух миров; бытие (жизнь) - небытие (смерть). Вот почему Гринев называет ее “простонародной песней про виселицу” и Оренбург, с другой стороны, это люди, которые чувствуют свою обреченность, знают трагический финал своей судьбы, тем не менее, готовы продолжить борьбу.

Образ виселицы выступает стержневым во всей восьмой главе, виселица все время находится в поле зрения потрясенного Гринева: Проходя мимо площади, я увидел несколько Башкирцев, которые теснились около виселицы и стаскивали сапоги с повешенных”, или: “Виселица со своими жертвами страшно чернела”, или: “Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу”.

Таким образом, виселица выступает страшным знаком мира Пугачева - символом противоестественной насильственной смерти, символом черного зла. Готовность кончить жить на виселице, отраженная в народной песне и проявляющаяся в пугачевцах, потрясает душу Гринева “мистическим ужасом”. Постигая трагичность ситуации, Гринев как бы иначе видит их; это уже не злодеи.

Для самого Гринева виселица - страшный признак смерти, которую привел в крепость Пугачев - и перед которой он своей “монаршей волею” помиловал Гринева: “А покачался бы ты на перекладине, если б не твой слуга!”

Слова и образы народной песни “о виселице” зеркально отражаются в судьбе Гринева: милость государя в песне - это виселица для доброго молодца, честно не выдавшего своих товарищей, милость Пугачева - избавление Гринева от виселицы, несмотря на отказ служить ему “с усердием”. Поэтический образ “доброго молодца”, “удальца” из разбойничьей песни высвечивает для Пугачева его путь, непонятный до конца Гриневу, ведь он в пугачевском мире " чужой, “незваный гость”. Эпиграф к восьмой главе, таким образом, выполняет художественную функцию философского обобщения.

Девятая глава романа называется "Разлука". Эпиграф к этой главе взят из стихотворения М. М. Хераскова. Вот этот эпиграф:

Сладко было спознаваться

Мне, прекрасная, с тобой:

Грустно, грустно расставаться,

Грустно, будто бы с душой.

Херасков.

Эпиграф создает эмоциональный настрой (элегический). Чувство грусти, печали возникает, когда читаешь строки эпиграфа. Разлука всегда сопряжена с чувством глубокой печали, грусти. В этой тональности выдержана вся 9 глава; мрачные мысли волновали Гринева, размышляющего о том, как помочь несчастной Марье Ивановне, как освободить ее из рук Швабрина. Таким образом, эмоциональный (элегический) настрой, заданный эпиграфом, и эмоциональный настрой главы совпадают. Эпиграф уже настраивает читателей на восприятие грустных, печальных событий” которые будут отражены в восьмой главе романа.

К десятой главе “Осада города” эпиграф взят из поэмы М. Хераскова “Россияда”:

Заняв луга и горы.

С вершины, как орел, бросал на град он взоры.

За станом повелел соорудить раскат.

И, в нем перуны скрыв, в нощи привесть под град.

Херасков.

В поэме “Россияда”, из которой взят пушкинский эпиграф, изображается взятие Казани Иваном Грозным. Эпиграф воссоздает образ реального исторического пространства - града (Казани), покоренного Грозным.

Образ царя Ивана Грозного - это своеобразный микромир - символ вольности и силы. Не зря он ассоциируется с орлом, птицей независимой, гордой, сильной.

Пушкин использует здесь ассоциативный тип построения художественного пространства. Современный писателю читатель, знавший сочинения Хераскова, конечно, помнил, что в первой строке эпиграфа автор пропустил слова “Меж тем Российский царь”. Таким образом, контекст, появляющийся в сознании читателя, намекал на “царственный” облик Пугачева, о чем свидетельствовал также эпиграф к шестой главе. Образ Пугачева, как об этом уже было написано выше, по мнению Шкловского, ассоциировался у Пушкина с Иваном Грозным.

Одиннадцатой главе “Мятежная слобода” предпослан эпиграф, который Пушкин будто бы взял из Сумарокова. На самом деле такого отрывка, как отмечают многие исследователи творчества Пушкина, в частности В. Шкловский, у Сумарокова нет. Пушкин сочинил его:

В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп.

“Зачем пожаловать изволил в мой вертеп? ”-

Спросил он ласково.

А. Сумароков.

Художественная функция этого эпиграфа заключается в том, что он выражает авторскую оценку героя - Пугачева. Символика эпиграфа перкликается с дальнейшим изложением. В "калмыцкой сказке", рассказанной Пугачевым - он сравнивает себя с орлом. В этой народной сказке в иносказательной форме Пугачев выражает свое представление о настоящей жизни. Сказка эта о двух возможных выборах жизненного пути: тихом, размеренном, небогатом внешними событиями и другом ярком, насыщенном, но коротком. Символическую роль играют и герои сказки - орел и ворон. Орел - царь птиц, это образ, связанный с идеей свободы, практически всегда несущий положительную оценочность. Ворон - птица мрачная, этот образ связан с представлением зла, смерти, беды, а также с идеей древности, долголетия и даже вечности.

Гринев и Пугачев выражают свое отношение к жизни благодаря этой сказке. Гриневу отвратителен разбой и злодейство, он рожден для жизни мирной среди дорогих ему людей. Пугачев хочет жить по - орлиному, напиться живой крови, то есть сразиться в открытом бою, отдать в этой борьбе свою жизнь.

Но Гринев отнимает у него это орлиное начало: “Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину”.

Пушкин же (через эпиграф) сравнивает Пугачева со львом, который обычно свиреп, жесток, но сейчас ласков, то есть видит в нем сильную, могучую личность, которой свойственна и доброта, и ласковость, и жестокость,

Таким образом, позиция автора, нигде не выраженная прямо (повествование ведется с точки зрения героя - рассказчика), тем не менее, проявляется в направленности эпиграфов, в частности эпиграфа к XI главе. Неодноплановость, неоднозначность подхода к образу Пугачева чувствуется не только в повествовательном тексте, но и в эпиграфах, предшествующих ему.

К XII главе “Сирота” дан эпиграф из свадебной песни:

Как у нашей у яблонки

Ни верхушки нет, ни отросточек;

Как у нашей у княгииюшки

Ни отца нету. ни матери.

Снарядить то ее некому

Благословить - то ее некому.

Свадебная песня.

В слове этого эпиграфа звучат народные голоса. Этим голосам из мира народного откликается глава романа, посвященная Маше Мироновой, круглой сироте. В поэтических строках эпиграфа автор метафорически воссоздает картину народной жизни, нравственный образ народа, его душу, которая как бы “аккумулировалась” в этой народной свадебной песне. Этот внетекстовой мир с его голосами будто бы переплескивается из эпиграфа в повествовательный мир произведения. Автор сравнивает героиню с “яблонкой”, у которой “ни верхушки нет, ни отросточек”. Она - круглая сирота, одна - одинешенька- Но есть и другой (скрытый) смысл эпиграфа. Маша - ненес га Гринева, и брак ее благословляет никто иной, как Пугачев. Ведь он предлагает и свадьбу сыграть, и посаженым отцом быть на свадьбе. Создается трагическая ситуация, поэтому строки свадебной песни, взятые Пушкиным в качестве эпиграфа, звучат вдвойне печально

Глава XIII называется “Арест”. Этой главе предпослан эпиграф, взятый из Княжнина:

Не гневайтесь, сударь: по долгу моему

Я должен сей же час отправить вас в тюрьму.

-Извольте, я готов; но я в такой надежде.

Что дело объяснить дозволите мне прежде.

Княжнин.

Пространственный образ тюрьмы, возникающий в эпиграфе, перекликается с пространственным образом острога, созданном в XIII главе романа.

Тюрьма, острог - “чужое” пространство, враждебно настроенное к человеку. Оно может погубить человека, сломать его. В осрог попадает герой романа - Петр Гринев. Строчки эпиграфа " Извольте, я готов; но я в такой надежде. Что дело объяснить дозволите мне прежде" перекликаются со строками главы: "Совесть моя чиста, я суда не боялся".

И в строчках пушкинского эпиграфа, предшествующего главе, и в строках самой главы мы чувствуем надежду на то, что герой не только преодолеет чужое для него пространство и выйдет из него нравственно невредимым, но и сохранит верность отцовскому завету (“Береги честь смолоду”).

Эпиграф, таким образом, не только создает определенный эмоциональный настрой (оптимистический), но и выполняет художественную функцию предуведомления читателей о том, что финал трагических событий, развернувшихся на его глазах, для героев романа Петра Гринева и Маши Мироновой должен быть положительным.

Последняя глава романа называется “Суд”, а эпиграфом к ней Пушкин взял пословицу:

Мирская молва - Морская волна.

Пословица.

Мирская молва - людские толки, слухи.

В слове этого пушкинского эпиграфа говорит мир с его “шумом и звоном”, с его толками, слухами, домыслами. Образ мирской молвы соотносится автором с образом морской волны, которая подхватывает человека и несет его по волнам житейского моря. Эти художественные образы получают конкретное наполнение в главе романа. Одних слов: “Государев кум со своей хозяюшкой”, - то есть свидетельства о принадлежности пойманных людей к миру восставших, достаточно Зурину, чтобы, не размышляя, отправить Гринева в острог. Но вот Гринев арестован и приведен на суд. Его уверенность в том, что ему удастся оправдаться, зиждилась на чувстве своей человеческой правоты. Отец Гринева, получив письмо от родственника, в котором тот писал о Петре Гриневе, называет сына “ошельмованным изменником”. Приговор ему произносит не только дворянский суд, по и родной отец. Так, людская молва, вторгаясь в частную жизнь человека, “бросает” его в волны житейского моря: выплывет - не выплывет Человеческая судьба Гринева и Маши оказывается в постоянном соприкосновении с “мирской молвой”, и жизни и счастью героев грозит смертельная опасность. На что в этом случае могут надеяться герои? На пра­восудие? На милость?

Маша Миронова просит Екатерину II за Гринева, но приехала она “просить милости, а не правосудия”. Императрица, в отличие от Пугачева, не проявляет к Гриневу той милости, о которой просит Марья Ивановна. Истинный правитель, коим в романе является Екатерина II, по мысли Пушкина, творит не произвол (“Казнить так казнить, жаловать так жаловать”), а правосудие. И Екатерина II приняла решение не прежде, чем внимательно выслушала Марью Ивановну и вникнула в сложную, запутанную историю Гринева, во многом “овеянную мирской молвой”.

"Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невиновности вашего жениха"

Итак, истинного правителя от ложного, по мнению Пушкина, отличает правосудие.

Этой точки зрения придерживается литературовед Г. Красухин.

Но вот, например, Ю. Лотман придерживается иной точки зрения. По мнению Лотмана, Екатерина II как императрица вынуждена осудить Гринева, но как человек она его прощает. Милость, по мысли Лотмана, противопоставлена в романе правосудию - Он утверждает: в борьбе двух сословий, в кровавой войне человечность, милость важнее сословных, политических интересов и любых иных интересов. Для Пушкина, как считает Лотман, правильный путь состоит не в том, чтобы из одного лагеря современности перейти в другой, а в том, чтобы “подняться над “жестоким веком”, сохранив в себе гуманность, человеческое достоинство и уважение к живой жизни других людей. Такими он показывает своих героев, которые, имея в душе крепкий нравственный стержень, не поддаются мирской волне, а противостоят ей, умея плыть, не по течению волн житейского моря, а наоборот, против них.

Мне кажется, что правы оба литературоведа, так как Пушкин, как истинный художник, избегает однозначного смысла. Нет правды в категорическом суждении, нет правды без учета чужой, другой правды; истина диалогична. Таким образом, хронотоп эпиграфа в последней главе романа помогает понять авторскую концепцию мира и человека.

Эпиграф звучит как реплика, обращенная ко всему миру. Роман резонирует миру как некое эхо. Это не является только "условностью"

Оно необычайно важно. Ограниченная точка зрения рассказчика, благодаря посредничеству этого эха, является более широкой, общечеловеческой.

Итак, уже в эпиграфах к главам романа художественно воссозданы два мира (дворянский и народный), намечен основной конвликт эпохи. Внетекстовое пространство гармонично сливается с повествовательным миром произведения. Это мир, который представляет собой не простое, а сложное целое (как бы Росссия в России). Внетекстовое и текстовое пространство двулики и призваны осуществлять цель исторически значимую - привести в столкновение две силы (дворянство и народ).

Такое взаимодействие внетекстового романного пространства в произведении чрезвычайно значимо. Это художественная находка автора, большая его удача, так как позволяет избежать однозначности в оценке мира и человека, выразить более широкую, общечеловеческую точку зрения на исторические события, участников.

Список литературы,

1. Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М., 1994.

2. Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе, М., 1975.

3. Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М.. 1974.

4. Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М:, 1963;

5. Дегожская А. С. «Капитанская дочка» в школьном изучении. Л., 1971.

6. Коровин В. Я. Пушкин в школе. М.. 1978.

7. Лейдерман Н. Л. Введение в литературоведение, Екатеринбург. 1991.

8. Лотман Ю. В школе поэтического творчества: Пушкин» Лермонтов, Гоголь. М..1988.

9. Лотман Ю. М. Идейная структура «Капитанской дочки». М., 1988.

10. Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., 1970.

11. Макогоненко «Капитанская дочка» А. С. Пушкина. Л., 1977.

12. Петрунина Н. Н. Проза Пушкина (пути эволюции). Л., 1987.

13. Петрова Т. С. Анализ художественного текста и творческие работы в школе. М.,2002.

14. Петрунина Н. Н., Фридлендер Г. М. Над страницами Пушкина. Л., 1974.

15. Фридлендер Г. М. Человек. Мир человека. Время. Пространство. Л.. 1971.

16. Цветаева М. Мой Пушкин. М., 1967.

17. Шкловский В. Заметки о прозе Пушкина. М.. 1953.

18. Штерн М. С. Символика художественного пространства. Екатеринбург, 1998.