В.Г. Распутин - писатель

РАСПУТИН ВАЛЕНТИН ГРИГОРЬЕВИЧ (Р. 15.03.1937), ПИСАТЕЛЬ.

Введение.

Биография и творчество писателя

Произведения Валентина Распутина состоят из живых мыслей. Мы должны уметь их извлекать хотя бы потому, что для нас это важнее, нежели для самого писателя: он свое дело сделал. И здесь, думается, самое подходящее - читать его книги одну за другой.

Но прежде чем перейти к творчеству прозаика, хотелось бы рассказать о нем самом: как и где он рос, учился, работал. Это важно сделать и потому еще, что в очерках, рассказах, повестях Распутина немало автобиографичного, того, что он сам пережил, увидел и сумел потом воплотить в художественном слове, которое, обретя силу искусства, перестало принадлежать только ему одному и стало общим нашим достоянием.

"Я уверен, что писателем человека делает его детство, способность в раннем возрасте увидеть и почувствовать все то, что дает ему затем право взяться за перо. Образование, книги, жизненный опыт воспитывают и укрепляют в дальнейшем этот дар, но родиться ему следует в детстве", - писал Валентин Распутин а 1974 году в иркутской газете "Советская молодежь". И собственный его пример лучше всего подтверждает верность этих слов.

Родился Валентин Распутин 15 марта 1937 года в Иркутской области, в поселке Усть-Уда, расположенном на берегу Ангары, в трехстах километрах от Иркутска. И рос в этих же местах, в приютившейся неподалёку (по сибирским меркам), всего в полусотне километров от Усть-Уды, деревне с красивым, напевным именем Аталанка. Этого названия мы не увидим в произведениях писателя, но именно она, Аталанка, явится нам и в "Прощании с Матёрой", и в "Последнем сроке", и в повести "Живи и помни", где отдаленно, но явно угадывается созвучие: Атановка. Природа, ставшая близкой в детстве, оживет и заговорит неповторимым своим языком в книгах. Конкретные люди станут литературными героями. Поистине, как говорил В. Гюго, "начала, заложенные в детстве человека, похожи на вырезанные на коре молодого дерева буквы, растущие, развертывающиеся с ним, составляющие неотъемлемую часть его". А начала эти, применительно к Валентину Распутину, немыслимы без влияния самой Сибири - тайги, Ангары ("Я верю, что и в моем писательском деле она сыграла не последнюю роль: когда-то в неотмеченную минуту вышел я к Ангаре и обомлел - и от вошедшей в меня красоты обомлел, а также от явившегося из нее сознательного и материального чувства Родины"); без родной деревни, частью которой он был и которая впервые заставила задуматься о взаимоотношениях между людьми; без чистого, незамутненного народного языка. В большом автобиографическом очерке одной поездки "Вниз и вверх по течению", опубликованном в 1972 году (по сути, самостоятельной повести), Распутин опишет свое детство, большое внимание уделяя именно природе, общению с односельчанами - тому, что считает определяющим при формировании души ребенка и его характера.

Сознательное детство его, тот самый "дошкольный и школьный период", который дает человеку для жизни едва ли не больше, чем все оставшиеся затем годы и десятилетия, частично совпал с войной: в первый класс Аталанской начальной школы будущий писатель пришел в 1944 году. И хотя здесь не гремели бои, жизнь, как и везде в те годы, была трудной, временами полуголодной. "Для нашего поколения был очень труден хлеб детства", - отметит спустя десятилетия писатель. Но о тех же годах он скажет и более важное, обобщающее, что найдет затем отражение в его творчестве: "Это было время крайнего проявления людской общности, когда люди против больших и малых бед держались вместе".

Здесь же, в Аталанке, научившись читать, Распутин навсегда полюбил книгу. Чтение для него не было просто удовольствием, не требующим умственных усилий, или развлечением, - оно было и осталось работой над собою, и работой немалой. Читать для него - не значит просто пробегать глазами страницы, улавливая сюжетную канву, и уметь читать - не значит из букв уметь составлять слова. По его убеждению, "читатель сам должен участвовать в событиях, иметь к ним свое отношение и даже место в них, чувствовать прилив крови от уважения. Культура чтения тоже существует, но не все ею владеют".

Для него самого любимыми остались по сей день Толстой, Достоевский, Бунин, Лесков, Тютчев, Фет... И вообще - хорошая, умная книга: у Распутина богатая библиотека, которую он собирает многие годы.

Годы учебы в университете проявили, оттенили его большую любовь к родной деревне, к тайге, к Ангаре, тем местам, и вообще к природе, где прошло раннее детство. Казалось бы, так ли уж много они значат, эти четыре сотни километров от Иркутска до Аталанки? Но, как читаем в очерке "Вниз и вверх по течению", студентом он часто в навигацию добирался на пароходе домой, чтоб душа подышала вольно, отдохнула от суеты, набралась сил, "и эти поездки всякий раз были для него праздником, о котором он начинал мечтать еще с зимы и к которому готовился со всей возможной тщательностью: копил деньги, выкраивая рубли из тощенькой стипендии, нарочно оставлял нечитанной самую лучшую, по слухам среди своего брата студента, книгу, подправлял как мог свою амуницию".

Первый рассказ, написанный Валентином Распутиным, назывался "Я забыл спросить у Лешки...". Он был опубликован в 1961 году в альманахе "Ангара" и затем несколько раз перепечатывался (с него же, кстати, начинается и книга "Человек с этого света"). Газетные жанры, требующие опоры на точный факт и почти не допускающие домысла, фантазии, художественных обобщений, переставали удовлетворять Распутина. Ему хотелось большей свободы самовыражения. А ее могла дать только художественная литература, не журналистика. "Я забыл спросить у Лешки..." тоже начинался как очерк после одной из очередных поездок Распутина в леспромхоз. Но, как мы узнаем затем от самого писателя, "очерк не получился - получился рассказ. О чем? Об искренности человеческих чувств и красоте души". Иначе, наверное, и не могло быть - ведь речь шла о жизни и смерти. На лесоповале упавшая сосна случайно задела парнишку, Лешку. Поначалу ушиб казался незначительным, но вскоре возникла боль, ушибленное место - живот - почернело. Двое друзей решили сопровождать Лешку до больницы - полсотни километров пешком. В пути ему стало хуже, он бредил, и друзья видели, что это уже не шутки, им стало не до отвлеченных разговоров о коммунизме, которые вели они до этого, ибо они поняли, глядя на муки товарища, что "это игра в прятки со смертью, когда ищет смерть и нет ни одного надежного места, куда можно было бы спрятаться. Вернее, такое место есть - это больница, но до нее далеко, еще очень далеко".

Лешка умер на руках у друзей. Трагедия. Потрясение. Вопиющая несправедливость. И в рассказе, пусть еще и в зачаточном состоянии, присутствует то, что станет затем неотъемлемым во всех произведениях Распутина: природа, чутко реагирующая на происходящее в душе героя ("Рядом всхлипывала река. Луна, вытаращив свой единственный глаз, не отводила от нас взгляда. Слезливо мигали звезды"); мучительные раздумья о справедливости, памяти, судьбе ("Я неожиданно вспомнил о том, что еще забыл спросить Лешку, будут ли знать при коммунизме о тех, чьи имена не вписаны на зданиях заводов и электростанций, кто так навсегда и остался незаметным. Мне во что бы то ни стало захотелось узнать, вспомнят ли при коммунизме о Лешке, который жил на свете немногим больше семнадцати лет и строил его всего два с половиной месяца").

По трем первым книгам явно виден переход Валентина Распутина от журналистики к художественной литературе. На смену восторгу всепокоряющим могуществом человека в "Костровых новых городов" приходит более глубокий психологизм "Края возле самого неба", который усиленно развивается затем в "Человеке с этого света", особенно в рассказах "Мама куда-то ушла", "Василий и Василиса". Не просто край в Саянах по имени Тофалария предстает перед нами в своей неповторимой красоте, не только его легенды и сказания оживают в рассказах, но появляются люди со своим загадочным, хотя и простым с виду внутренним миром - люди, которые собеседуют с читателем, не оставляя его равнодушным к своей судьбе, мечтам, жизни. Глубже становится тема единства человека и природы ("От солнца до солнца").

"Василий и Василиса", рассказ, от которого потянулась прочная и явная нить к будущим повестям. Рассказ этот впервые появился в еженедельнике "Литературная Россия" в самом начале 1967 года и с тех пор неоднократно перепечатывался в книгах. В нем как в капле воды собралось то, что не повторится в точности потом, но с чем мы тем не менее не раз еще встретимся в книгах Валентина Распутина: природа, чутко прислушивающаяся к переменам в человеке.

Природа у него — не цепь картин, не материал для метафор, — писатель натурально сжит с нею, пропитан ею как часть её. Он - не описывает природу, а говорит её голосом, передаёт её нутряно, тому множество примеров. Драгоценное качество, особенно для нас, всё более теряющих живительную связь с природой.

С рассказа "Василий и Василиса" начинается новый период в творчестве Валентина Распутина, который к этому времени уже перешел на профессиональную литературную работу. Он стал самостоятельным писателем, прозаиком - со своим стилем, своим взглядом на мир, своей эстетической концепцией, которую в дальнейшем будет активна утверждать.

А летом того же, 1967 года в печати появляется повесть "Деньги для Марии", сразу привлекшая к тридцатилетнему автору пристальное внимание критики и принесшая ему всесоюзную славу.

Тема природы в творчестве В.Г. Распутина.

Тема природы в произведениях

"ДЕНЬГИ ДЛЯ МАРИИ"

Повесть "Деньги для Марии" впервые была опубликована в 1967 году в альманахе "Ангара". Сразу же, через месяц, она появилась и в журнале "Сибирские огни", а в следующем году вышла отдельной книгой в столичном издательстве "Молодая гвардия".

Есть произведения, удерживающие внимание лишь движением сюжета - интригой, быстрой и частой переменой ситуаций, динамизмом действия. Повести Распутина иные. Основное в них - движение души, ее самостоятельная жизнь. Он передает нам состояние и движение души главных героев через состояние и настроение природы.

И настолько движение мощно, настолько жизнь драматична, что затем уже невозможно выйти из этого потока, как невозможно бывает отказать в именно к тебе обращенной просьбе, не заметить именно на тебя направленный взгляд.

Да, здесь природа, ее состояние, как это и всегда бывает в повестях Распутина, не только оттеняет движение души героя, но и продолжает его, словно выводя за пределы самого человека и распространяя на весь окружающий мир, который не может быть покойным, если значительнейшая часть его - человек - в смуте, надломе, дискомфорте. Однако, в отличие от других повестей, в "Деньгах для Марии" Распутин выводит такие явления природы, как ветер и снег, из пейзажного ряда, ставит их в ряд героев, - особенно ветер, который на протяжении всего произведения выполняет значительно более важную функцию, нежели только подтверждение неспокойного, нервного состояния Кузьмы и Марии: он не зря безумствует именно в момент расставания супругов, перед отъездом Кузьмы в город, да так безумствует, что "бьется на ветру и стонет земля". Это - символ надчеловеческого протеста, ибо недолгая предстоящая разлука не является только лишением Марии самой надежной, необходимой, да и, в сущности, единственной для нее опоры, но и заключает в себе драму куда более глубокую, не могущую не вызвать этого протеста: отъезд Кузьмы стал последней точкой в трехдневном периоде разуверения в людской общности, и ветру предстоит теперь слишком многое смести с плодородной ранее почвы душ героев.

У Марии, продавщицы единственного на всю деревню магазина, ревизор обнаружил недостачу, и немалую, - в тысячу рублей. Надо срочно, в течение пяти дней, вернуть их в кассу, иначе Марии не миновать тюрьмы. В доме таких денег отродясь не было, и муж Марии, тракторист Кузьма, решает собрать эту тысячу, как говорится, с миру по нитке, взять в долг у кого только можно.

Повесть начинается с того, что Кузьме снится сон: он едет по деревне на машине и собирает деньги. "Ему выносят деньги, и машина едет дальше, опять в полной темноте. Но как только на ее пути попадается дом, в котором есть деньги, срабатывает какое-то неизвестное ему устройство, и фары загораются. Он снова стучит в окно, и снова его спрашивают:

- Что вам надо?

- Деньги для Марии.

Он просыпается во второй раз".

Столько раз Кузьма думал об этом наяву, что мозг уже и во сне не в состоянии вырваться из плена давящей мысли, на время затмившей и омрачившей все иные. Он обошел всю деревню, но нужной суммы так и не набрал, хотя знал, что в деревне она есть, точно есть. Но коль не дают - силой не возьмешь, да и не таков Кузьма, чтоб силой брать. И вот появилась во сне эта машина, как бунт воспаленного мозга, как детектор совести и одновременно нечто, совершающее надзор за неукоснительным исполнением нравственного закона: у тебя есть возможность помочь другому, и ты обязан воспользоваться этой возможностью, иначе ты предашь себя.

Действие повести ограничено всего пятью днями. Но каждый из них намного, на годы длиннее, нежели в обычном течении времени: в них словно спрессовано неведомое нам еще будущее, и из них же, из этих пяти дней, тянется шлейф прошлого. Когда видишь, как Мариины "ребятишки, все четверо, выстроились возле русской печи строго по порядку - один на голову ниже другого", как они, "не отрываясь друг от друга, будто связанные, тычутся в углы", словно заранее уже боясь расстаться, - не задумываешься о том, прошлое они или будущее, - они не виноваты, они, скорее, наоборот - воплощенный лик вины, который должен был бы преследовать тех, кто дал ему воплотиться. Но и Мария тоже не виновата. Не только потому, что денег она не брала и что неопытна в торговом деле, но и потому в первую очередь, что случившееся произошло не просто с позволения, но и, если разобраться, по вине всей деревни. Ведь все же знали, что "магазин был как проклятый - уже сколько народу пострадало из-за него!" - и сразу после войны, когда продавщице Марусе "дали пять лет, ребятишек ее отправили в детдом, и что со всеми с ними сталось, больше в деревне не слыхали"; и потом, когда с трудом едва выкрутился однорукий Федор - но у него обнаружили остатки, а не недостачу; и молоденькая Роза, получившая три года... Знали, но просили Марию стать за прилавок, потому что измаялись; после Розы никто не хотел "план на тюрьму выполнять", магазин был закрыт, и "лаже за солью, за спичками приходилось ехать за двадцать верст в Александровское", теряя день, а то и два. Просили, зная, что Мария совестлива - не откажет. И она не отказала, более того, сделала магазинчик своего рода бытово-событийным центром деревни - и "бабы собирались даже тогда, когда им ничего не надо было покупать", и "мужики зимой перед работой заходили сюда курить..."

Значит, те, кто отказывался помочь попавшей в беду Марии, и от себя в чем-то отказывались, добровольно решаясь стать навсегда не такими, как были: ведь деньги приходят и уходят, а подобные ситуации, когда и от тебя зависит судьба человека, не забываются и задним числом не поправляются. Какой ты, человек? - спрашивает Распутин. - И что с тобою сталось, коли стыд перед собою самим стал для тебя ничего не значащим? Каковы вы, люди, если сильные, здоровые, не бедствующие, не голодные не хотите все вместе помочь одному страдающему? Почему обкрадываете себя, лишая возможности еще раз убедиться в том, насколько вы сильны вместе, когда беда перед вашим единством отступит? И кто знает, от чего больше страдает Мария - от конкретной ли, имеющей цифровое обозначение недостачи, или же от того, что отравило ее душу: от впервые почувствованного неверия в людей, в добро, в ответную элементарную совестливость? Одно дело, когда она, только узнав о подсчетах ревизора, "плакала, жалея и проклиная себя, и, плача, хотела себе смерти", - это была естественная реакция, вызванная потрясением, естественный эмоциональный срыв, когда надо сбросить опасное напряжение. И совсем иное - когда она направилась за помощью к давней подруге Клаве, но вместо помощи услышала лишь оплакивания, как будто ее, Марии, уж и нет, как будто судьба ее решена и осталось только смириться с этим нелепым решением; когда Надя Воронцова, вместо которой Мария и пошла-то в этот магазин, стала, не выказав даже сочувствия, ругать ее... Именно после этого "больше она не верила, что у Кузьмы что-нибудь выйдет с деньгами".

Кузьма, сам не умеющий отказывать и сам нравственно светлый, так же по-доброму думает и о других, веря в понимание, которое не нуждается в словах: он "даже в мыслях не осмеливался просить у них деньги. Он представлял себе свой обход так: он заходит и молчит. Уже одно то, что он пришел, должно было сказать людям все". Но Кузьма оказался слишком светлым для уже сереющего мира; даже этот луч, более сильный и настойчивый, нежели Мариин, устал пробивать непредвиденный, невесть когда спустившийся туман. И тогда все стало безразлично. Произошло это скорее даже не от неверия в успех, а от невысказанной, неосознанной обиды, в которой он и сам-то себе не хотел признаваться, словно боясь разочарованием в людях обидеть и их.

Не доводилось ему ранее так немилосердно, до отвращения, насиловать себя, испытывать столько унижений. Потому и устала его душа, и показалось Кузьме, "что он остался один на всем белом свете - он даже подумал: не на белом, а на черном, будто белого света уже не существовало". Потому и в избе их, в доме, в этом гармоничном дотоле микрокосме, стало "тихо и боязно". Словно весь мир, удрученный и пришибленный происходящим - мир и внутренний и внешний, - замолк не столько в ожидании ответа на вопрос "Что будет?", сколько в недоумении - как такое может быть? И даже ветер, постоянно сопутствующий Кузьме, воспринимается не как живое движение природы, а как символ чего-то разметающего, развевающего, рассеивающего былые представления и веры, надежды, связи. Дома "километров двадцать подряд одно и то же: ветер, ветер, ветер - ветер в лесу, ветер в поле, ветер в деревне"; у железнодорожного вокзала - тот же ветер, "который как начал дуть от дома, так и не переставал"; Кузьме даже кажется, что и пассажиры по перрону не просто мечутся, а "кружит их ветер". Хотя "ветер не может иметь никакого отношения ни к истории с Марией, ни к поездке в город, он дует сам по себе, как дул, наверное, и в прошлом и в позапрошлом году, когда у Кузьмы с Марией было все хорошо, и тем не менее Кузьма не может отделаться от чувства, что одно с другим связано и ветер дует не зря".

"Валентин Распутин всем, что написал, убеждает нас, что в человеке есть свет и погасить его трудно, какие б ни случились обстоятельства, хотя и можно. Он не разделяет мрачного взгляда на человека, на изначальную, неустранимую "порочность" его природы. В героях Распутина и в нем самом есть поэтическое чувство жизни, противостоящее низменному, натуралистическому ее восприятию и изображению".

"ПОСЛЕДНИЙ СРОК"

Повесть, которую сам Валентин Распутин назвал пока главной из своих книг, начинается с фразы: "Старуха Анна лежала на узкой железной кровати возле русской печки и дожидалась смерти, время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят", - и заканчивается фразой: "Ночью старуха умерла".

Размышляет о смерти старый Василий, задаваясь вопросом "Почему человек на белый свет приходит ночью и уходит ночью?"

Повесть "Последний срок", над которой Валентин Распутин начал работать в 1969 году, впервые была опубликована в журнале "Наш современник", в номерах 7, 8 за 1970 год. Она не только продолжала и развивала лучшие традиции отечественной словесности - в первую очередь традиции Толстого и Достоевского, - но и сообщала новый мощный импульс развитию современной литературы, задавала ей высокий художественно-философский уровень. Повесть сразу же вышла книгой в нескольких издательствах, была переведена на другие языки, издана за рубежом - в Праге, Бухаресте, Милане, Будапеште, Штутгарте, Софии. Пьесу "Последний срок" поставили в Москве (во МХАТе) и в Болгарии. Слава, принесенная писателю первой повестью, была прочно закреплена. Место Валентина Распутина в литературе определилось окончательно.

В этом произведении природа так же играет определенную роль. Роль в душе и судьбе человека. Здесь Распутин показывает героине повести Люсе её возможное но упущенное настоящее в лице природы. Именно природа выводят Люсю из привычной для нее, самою для себя установленной системы существования: она помимо своей воли начинает подчиняться иной, более высокой власти, иной, более могущественной силе, противиться которой бесполезно.

Размышляя о своей близкой родне, Люся "не чувствовала особой, кровной близости между собой и ею, только знала о ней умом, и это вызывало в ней раздражение и против себя - оттого, что она не может сойтись с ними душевно и проникнуться одним общим и радостным настроением встречи, и против них, и даже против матери, из-за которой ей пришлось напрасно приехать..." Этот же разрыв, отмежевание она пытается перенести и на тот мир, в котором выросла; но семья, родня - лишь часть этого мира, и то, что Люся разрывает нити между собою и семьей, еще не значит, что в ее силах управлять и связями между собою и природным миром. Так оно и случилось. Выйдя целенаправленно на прогулку ("для нее важно было пройтись по лесу, подышать свежим воздухом - то, ради чего в выходные она выезжает за город"), она постепенно попадает в мощное силовое поле воспоминаний, излучаемое всем, что встречается на ее пути. Кажется, каждый куст, дерево, пригорок особым магнитом вытягивают из нее то, что она прятала в глубине души или от чего сама пряталась, словно боясь, как бы она, нынешняя, не осталась в проигрыше перед собою же, юной. И если сначала она еще прикладывает некоторые усилия, стараясь понять, почему гора стала меньше (ее частично срыли, чтоб не мешала машинам), то затем сами приходят приятные воспоминания о детстве и юношеских забавах, о дружной работе; а потом Люся уже и не в состоянии контролировать их, обретших самостоятельную форму существования ("Казалось, какой-то голос - травяной или ветряной - наносил живущие здесь слова, и слух, уловив их, дал для повторения").

Наблюдая хиреющие поля, заброшенный лес, "чужое широкое запустенье, которому не хотели верить глаза", она вспомнила невезучий свой колхоз "Память Чапаева" люди ушли из него в леспромхоз, оставив землю на разорение ветрам и сорнякам; и она ощутила чувство вины, будто могла чем-то помочь и не помогла. Правда, привычка всегда оставаться правой сработала мгновенно - Люся тут же отмахнулась от незапланированных мыслей! "Я здесь совсем ни при чем... Я здесь человек посторонний". Но иные законы, не ею установленные, уже вступали в силу - теперь она, даже если бы захотела, не могла уйти от прошлого: "Ее вело что-то помимо ее желания, и она, подчиняясь ему, послушно переставляла ноги"; она уже и сама поняла, что "не вольна поступать сейчас так, как ей нравится", и испугалась этого необычного состояния подвластности.

Приезд к умирающей матери не может превратиться в увеселительную прогулку - это крайне противоестественно; и коль уж Люся не чувствует боли и горя, стоя у смертного одра Анны, судьба заставляет ее испытать потрясение, страх и боль, предоставив возможность заглянуть в самое себя. Не зря Люсе кажется, что "кто-то с самого начала подсматривает за ней, следит за каждым ее шагом", не зря она "не сошла с дороги, не смогла сделать в сторону ни одного шага, подчиняясь чьей-то чужой воле, которую невозможно ослушаться": она подсудна, а суд вершило ее собственное прошлое, преданное ею. С нее спрашивалось.

Распутин не только наиболее ярко, сильно показывает состояние человека через состояние природы, но и вводит природу, пейзаж в произведение на правах одушевленных героев, могущих проявлять свое отношение к другим героям, не пассивно иллюстрирующих, но - активно действующих. В начале Люсиного путешествия мы читаем, что "впереди совсем посветлело", а в середине, после одного из самых ярких воспоминаний - о коне Игреньке, - "она обернулась и ничего не увидела позади себя - все было залито солнцем, и его свет ослепил Люсю". Это вполне может объясняться тем. что писатель подчеркивал: самое светлое, яркое, солнечное в жизни героини - именно эта, вспоминаемая ею пора. Но совсем другие мысли приходят в голову по прочтении строк: "Внизу при Люсиных шагах все смолкло, затаилось. Земля под ногами не отзывалась, была окаменевшей, глухой"; это - уже явное отношение природы к героине, эмоционально окрашенное, с приданными ему человеческими свойствами.

Но, с другой стороны, это принудительное исповедание героини, это испытание и наказание виною - может быть, это тоже тот последний срок, который отпущен ей для решительного понимания себя, для перемен в себе? Человеку неведомы пока еще все резервы даже его собственного организма, в котором загадочного больше, нежели открытого; уж не говоря о том, что неведома ему жизнь природы во всей ее полноте. Природы не как пейзажа, но как сложнейшей, гармонически завершенной системы, не только породившей человека, но и осуществляющей контроль над ним. Я далек от мысли приписывать происходящее с Люсей влиянию мистических сил. Нет, это вполне реальные силы, просто еще не до конца познанные наукой, ибо, как говорил в свое время Альберт Эйнштейн, "наука не является и никогда не будет являться законченной книгой. Каждый важный успех приносит новые вопросы. Всякое развитие обнаруживает со временем все новые и более глубокие трудности".

В самостоятельной замкнутой системе деревенского микрокосма, в то же время открытого для Вселенной, Люся оказалась не совсем инородным, но и не до конца родным телом: инородное было бы сразу отторгнуто, родное - принято. В данном же случае в работу вступили нравственные фильтры; основные среди них - память и вина. И путешествие героини - это прохождение именно через них, через эти нравственные фильтры, с целью очищения души. Она вспоминает голодные послевоенные годы, когда боронила поле и изможденный конь Игренька упал, обессилев, - не Люсины побои, а ласка, доброе слово испуганной Анны подняли его тогда на ноги; вспоминает послевоенную страшную встречу с власовцем, который, конечно же, убил бы ее, если б не брат Миша, оказавшийся рядом. И она понимает, что эти воспоминания пришли не просто так именно сейчас и именно здесь; не просто так "и, повторившись, прежнее, бывшее когда-то давно, не исчезало совсем, а лишь отходило в сторону, чтобы увидеть, что с ней сталось после этого повторения, что в ней прибыло или убыло, отозвалось или омертвело навеки..." (курсив мой. - И.П.).

"ПРОЩАНИЕ С МАТЕРОЙ"

Перед человечеством в конце XX столетия остро встала проблема выбора: либо голый практицизм, признающий лишь материальное благополучие, либо установка на духовные ценности, на опыт предшествующих поколении, на любовь ко всему живому на земле. Валентин Распутин относится к тем авторам, которые ставят эту проблему выбора с максимальной откровенностью и жесткостью. И это понято: от того, каким путем пойдет человек в своих взаимоотношениях с окружающим миром, с природой, зависит его ближайшее будущее.

Повесть Распутина «Прощание с Матерой» можно назвать повестью-предупреждением. Предупреждением о реальности исчезновения человечества как рода.

Каждый из нас знает, что он смертен, и проблему небытия мы в большинстве случаев решаем оптимистически: я умру, но будут жить мои потомки. Сейчас же наряду с таким традиционным пониманием жизни и смерти формируется повое миропонимание: мысль о возможности космической катастрофы. О гибели всей человеческой цивилизации в связи с ядерной и экологической угрозой. «Прощание с Матерои» выражает в художественной форме именно эту эсхатологическую концепцию: для героев распутинской повести конец света как будто уже наступил.

Казалось бы, речь идет о «немногом»: как организованно и быстро провести затопление острова, необходимое в связи со строительством ГЭС на одной из сибирских рек. Однако для жителей Матеры (в основном это старые люди) переселение из затопляемой деревни, где прошла вся их жизнь, на новое место равносильно смерти. Будто свет «пополам переломился». Раньше деревня «худо-бедно», но все же держалась «своею места» на яру у левого берега, «встречая и провожая годы» «И как нет, казалось, конца и края бегущей воде, нет и веку деревне: уходили на погост одни, нарождались другие.» Крестьянин осознавал себя звеном в вечной движущейся цепи времен, событии, человеческих судеб Теперь же, когда Матера «сошла с привычного хода», ясно видится неестественность происходящего.

Человек не должен творить насилие над окружающим миром. так как он посягает нс только на нс принадлежащие ему души деревьев, зверей, птиц, но, прежде всего на самого себя. Если людей, подобных старухам Дарье, Настасье, Катерине, занимавшихся каждодневным созидательным трудом: сеяли и убирали хлеб, воспитывали детей, обиходили скотину — можно уподобить царственному лиственю, которым островная Матера кренится к речному дну, то пожогщики (дома прежде, чем затоплять, нужно предварительно сжечь) — скорее сорная трава, «перекати-поле», люди. - забывшие о душе и совести.

Для распутинских старух в окружающей их действительности нет ничего случайного Они хорошо ощущают свою сращенность с природным миром. Чувство природы для них—гораздо большее, чем простое любование ее красотами. Не любование, а любовь движет распутинскими героинями. Поэтому домашние животные, будь то конь, корова, кошка, естественно включаются в систему семейных отношении и видят в человеке своего покровителя, защитника, хозяина в самом полном и глубоком значении этою слова. Такое любовное, а не потребительское отношение к живой твари, постоянная забота о ней очищают и самою человеческую душу. вносят в нее спокойствие и уверенность. Через природу и Дарья в «Прощании с Матерой», и старуха Анна в повести «Последний срок» чувствуют приток живительных сил, понимают свою причастность к бытию Вселенной. Поэтому их кругозор не замкнут крестьянским бытом. Возникает парадоксальная на первый взгляд ситуация: героини, жившие просто и естественно, на одном месте, как деревья в лесу, знают и понимают больше образованных, поездивших по свету людей. В споре с внуком Андреем, склонным к «перемене мест», старуха Дарья так объясняет свое преимущество: «Я мало видала, да много жила. На че мне довелось смотреть, я до-о-олго на его смотрела, а не походя, как ты». К этому надо добавить, что на жизнь Дарья смотрит не только своими глазами, но как бы мудрым взором предшествующих поколений, твердо знавших свое место в жизни.

Отчуждение от земли, невосприимчивость к веками накопленным духовным ценностям — вот главная причина невосполнимых моральных потерь, взаимонепонимания, тех бед, которые обрушились на человечество с победой бездушной цивилизации.

Гонимые со своей земли, насильственно вырванные из привычных обстоятельств бытия, ставшие «квартирантами» люди теряют себя, живут не своей, а чужой жизнью. «Ты это или не ты? А если ты, как ты здесь оказался?» — горестно размышляет о своей судьбе сын старухи Дарьи Павел Пинигин. «Не своим ходом живем» — таков лейтмотив повести «Прощание с Матерой». А вот персонаж по имени Петруха, который, не дожидаясь пожогщиков, преднамеренно опережая их, собственноручно сжигает родную избу. Горящая изба символизирует всеобщий пожар, самосожжение, саморазрушение России. Не случайно показываемое в произведении событие характеризуется необычайной обобщенностью: «Пылало так. что не видно было неба. Далеко кругом озарено было этим жарким недобрым сиянием..»

Разрушая природу, разрушаем себя, свое прошлое, настоящее и будущее.

Если вам доводилось читать очерк Распутина "Вниз и вверх по течению" (впервые он был опубликован в 1972 году и с тех пор неоднократно переиздавался), то многие ситуации в "Прощании с Матёрой" могут показаться вам знакомыми. Так оно и есть. Герой очерка Виктор (тоже, кстати, писатель) едет на теплоходе по реке - погостить в деревне у родителей. Правда, родной его деревни, в которой он родился и вырос, уже нет - она затоплена, осталась на дне рукотворного моря вместе с кладбищем, огородами, лугами. Люди перевезли свои избы на другое место, снова как-то обжились, но чувствуется, что нечто значительное, важное все-таки утрачено, и это сказывается на самом укладе жизни, на настроениях, роде занятий. Меньше стали общаться друг с другом, стали жестче. Вряд ли в этом поселке уже возможна такая дружба, как была в старой деревне между бабушкой героя и старухой Лукеей; для них поистине трагедией было то, что на дальнейшую жизнь их определили в разные места, теперь они уже могут и не увидеться. Не только нравы - сама природа изменилась: и вода стала не та, и рыба в реке другая, и птицы улетели.

В "Прощании с Матёрой", как ни в какой другой повести Распутина, в само действие вводится природа, играющая огромную роль с первой главы (обещание весны) по заключительную (туман, прячущий остров), Природа и символико-фантастический ряд позволяют воспринимать Матёру как самостоятельную часть Вселенной, модель мира, призванного жить, но приговоренного к уничтожению теми, кому сам этот мир дал право первого вздоха и готов принять вздох последний. В ряду символов и тот зверек, что бежал рядом с Дарьей, - Хозяин острова. Он делает ночные обходы своих владений, слушает голоса изб и вещей, видит сквозь стены то, что творится внутри, и даже предвидит будущее: какая изба за какой будет гореть, кто их станет поджигать. Он видит намного-намного вперед, и - в точности. Трудная досталась ему доля: зная, ничего не уметь изменить и предотвратить. Его на острове не видел никто и никогда, а он знал всех. И то, что он открылся Дарье, и то, что она увидела его, - не от их ли общего предназначения и особого видения мира? Он ее спасал, но у нее же он, быть может, искал и крепости? Обладание сверхъестественными качествами уже не помогает Хозяину - он знал, "что скоро одним разом все изменится настолько, что ему не быть хозяином, не быть и вовсе ничем, он с этим смирился... Еще и потому он смирился, что после него здесь не будет никакого хозяина, не над чем станет хозяйничать. Он последний".

"Век живи - век люби"

Добролюбие - вот что привлекает в героях распутинских рассказов, в которых ищет и находит свое место гармония, какое-то неистребимое стремление к ладу с собою, с людьми, с природой. Может быть, это происходит и потому еще, что энергия доброты, излучаемая взрослыми, не только воспринимается, но и развивается затем детьми (впрочем, так же, как и энергия отторжения). В одном из лучших рассказов Распутина, "Век живи - век люби", 15-летний Саня как раз и является носителем такого изначального заряда, уже требующего своей реализации, как и сам герой, стремящийся к самоутверждению. Век люби, ибо в ней, в любви, вся сила, держащая этот свет, не дающая ему пропасть; в ней вся сущность человека - может, для того он и явлен миру, чтобы облагородить, согреть его своею любовью. Иначе зачем человек в прекрасном мире - не для себя же только одного рожден он на свет?

Человек немыслим без природы не только как неотъемлемая часть ее, но и как совершенно уникальная субстанция, которая способна соединить разум и то, что этот разум питает; осуществить связь между малой частью планеты и необозримыми просторами Вселенной. Саня не задумывался об этом, но какие-то потенциальные силы смутно бродили в нем и словно готовились, не выплескиваясь раньше времени, к только им ведомому часу. И час этот настал. Зашедший занять три рубля дядя Митяй предложил подростку вместе сходить в тайгу за ягодами. Этот-то вот обычный с виду поход и стал тем ключом, который открыл Сане и в себе самом, и в окружающем мире, и в людях столько, сколько не было постигнуто за несколько лет до того.

Много народу ехало в тот день за ягодой - какое-то "недружелюбное многолюдье" царило на площадке, где притормаживал поезд (сначала надо было ехать по железной дороге, а затем уже пешком, до заветных болот и опушек). Описывая эту, по слову Митяя, орду, Распутин дает понять, что нелегко теперь живется тайге - вытоптанной, изломанной. Особенно - вблизи от поселений: больше половины страждущих как раз на первой остановке и выскочили. Но не таков Митяй, чтоб со всеми вместе, как будто он и не таежник вовсе. Многое сокрыто в характере этого странного неразговорчивого человека, он бывает хмурым, раздосадованным, задумчивым - но злым. Еще в поезде Митяй преобразился, голос его зазвенел - он был уже в ожидании встречи. Правда, и его и Саню несколько насторожило появление третьего, дяди Володи (хотя Митяй-то знал о том, что они пойдут втроем): слишком уж не вписывалось что-то в нем в ту начинающуюся мелодию, которая, казалось, вот-вот должна зазвучать.

В этом рассказе, как ни в каком другом у Распутина, природа живет самостоятельно, независимо, вольно и в то же время - предвосхищая или поясняя происходящее с человеком. С первых же минут Саня отмечает, что "тайга стояла тихая и смирная; уже и проснувшись, вступив в день, она, казалось, безвольно дремала в ожидании каких-то перемен". И из неба словно вынули плоть, и солнце не показывалось; что-то, вероятно, должно произойти - как и с теми, кто видит это. И произойдет. А пока...

Пока деловитый Митяй, брюзжащий, чем-то недовольный дядя Володя и не верящий своим глазам Саня только входят в тайгу. У каждого свое восприятие, свой взгляд. И кажется, какое им дело - вековым деревьям, безмолвным кустам, тихой траве - до этой троицы, забредшем на два дня с ночевкой по своим человечьим делам? Но растительный мир крепкими невидимыми нитями соединен с человеком, с его миром, и изменения в одном тут же сказываются па состоянии другого. Только на первый взгляд может показаться случайным разговор между Митяем и дядей Володей, когда они вышли к участку тайги, зацепленному смерчем, - деревья, как подрезанные, лежали навалку. На угрюмое замечание дяди Володи, что так и убить кого-нибудь могло, Митяй отвечает:

"- А новичков-то и хлещет. Их-то, главно, и караулит. Из-за их-то и происходит. Ишь, сколь тайги из-за одного такого погубило.

- Из-за кого? - вскинулся дядя Володя. - Что ты мелешь?!

- Откуль я знаю, из-за кого. Я тут не был".

Так появляется в рассказе этот мотив - греха и наказания; наказывают силы природы, от которых не скрыть содеянного. Наверное, не все чисто на душе у дяди Володи, так резко отреагировавшего на Митяево "из-за одного такого"; вступая в царство тайги, все трое понимают, что тут есть и особые какие-то законы, правила, - и каждый в меру своего представления о них соответственно себя ведет. У Сани представления эти, как и бывает в отрочестве, не сформированы ясно; он - в поисках.

И поиски эти, как почти у всех распутинских главных героев, прежде всего философские, направленные в сторону таких понятий, как смысл жизни, чувства человека, отношения между человеком и природой. "Не может быть, - не однажды размышлял Саня, - чтобы человек вступал в каждый свой новый день вслепую, не зная, что с ним произойдет, и проживая его лишь по решению своей собственной воли, каждую минуту выбирающей, что делать и куда пойти. Не похоже это на человека. Не существует ли в нем вся жизнь от начала и до конца изначально, и не существует ли в нем память, которая и помогает ему вспомнить, что делать?.. Всякая жизнь - это воспоминание вложенного в человека от рождения пути. Иначе какой смысл пускать его в мир?» Человек столь закончен в своих формах и способностях, что просто не верится, что его может сорвать, как перекати-поле. "Не может быть! К чему тогда эти долгие и замечательные старания в нем? Столько сделать внутри и оставить его без пути?"

Это Санино "Не может быть!" очень важно - еще ничем не доказанное, не обоснованное, не подкрепленное, оно уже существует в его сознании, как противовес хаосу и разладу. Ибо первична все-таки гармония. Неумение сохранить се, леность или бессилие - к чему теперь гадать, что именно, - позволили ей отступить перед хаосом, а не она из него возникла. Древние воспринимали космос как гармонию. И сейчас, когда это понятие приобрело объемный смысл, Санино "Не может быть!", обращенное к человеку, почерпнуто из той же общекосмической гармонии. Словно в благодарность за понимание сверхидеи (хотя бы на уровне вопроса) природа и предоставляет Сане возможность если еще не единения с нею, то приближения к единению. Это - такое взаимное доверие, какому не бывать в случае с дядей Володей. Не случайно, как только Саня "открылся для всего, что было вокруг", так и низина, заросшая голубичником, и само небо, и звуки - "все это вливалось, входило, вносилось нароком и ненароком в забывшегося в сладкой истоме парня, все это искало в нем объединяюще-продолжительного - в иную, не человеческую меру - участия и правильного расположения..."

Природа подталкивает его к новым размышлениям-воспоминаниям: нет, не его воспоминаниям, а чьим-то, всколыхнувшимся и возродившимся в нем - в пальцах, собирающих дымчато-синие плоды, обласкивающих каждую ягоду, в не произносимых дотоле словах, в подспудном восторге и чувстве вины одновременно. Его обращение к голубике и по форме своей, и по содержанию уходит корнями в древнюю культуру, в родной язык. И оно невозможно на людях, в толпе, при чужих. Оно - акт единения, позволяющего открыться родному, близкому. "Не обижайся, - наговаривал он, - что я возьму тебя... я возьму тебя, чтоб ты не пропала напрасно, чтоб" не упала на землю и не сгнила, никому не дав пользы. И если я тебя не возьму, если ты не успеешь упасть на землю и сгнить, все равно тебя склюет птица или оберет зверь, - так чем же хуже, если сейчас соберу тебя я? Я сберегу тебя... и зимой маленькая девочка Катя, которая часто болеет... она очень любит голубицу, любит тебя, ты очень помогаешь этой девочке. Когда мы приедем домой, ты увидишь ее и поймешь, как ты нужна ей... не обижайся, пожалуйста".

Обращение, доступное только женщинам и детям. Лучшее, что есть в душе, изливается на окружающее, словно оживляя, очеловечивая его, поднимая до равенства. И тогда природа тоже признает тебя равным, помогает тебе и мстит твоим обидчикам, предостерегает и разделяет твои горести. Никогда в жизни Саня не видел такого густоилодья, к какому привел их Митяй. Никогда не испытывал ранее он такого удивления и восторга - разве только в беспамятном детстве, которое запомнило все не головой, а телом, клетками и когда-нибудь вернет эту особую память. Но то было давно и без его участия. А тут именно ему, пришедшему на эту встречу одному ему открывалось, показывалось нечто тайное. И даже сама наступившая ночь тоже "точно взялась показать ему один из своих могучих пределов", - такие ночи не бывают напрасно; герой уже ждет чего-то глобального, могущего враз изменить его, все его существо, восприимчивое к неведомому, готовое к новой встрече, новой тайне, откровению. "Нетерпение становилось все сильней - и ближе, значит, было исполнение, точно что-то, невидимое и всесильное, склонилось и рассматривает, он ли это. Нет, не рассматривает... улавливает все его чувства, всю исходящую из него молчаливую тайную жизнь и по ней определяет, есть ли в нем и достаточно ли того, что есть, для какого-то исполнения".

Вот он - духовный внук Анны и Дарьи, словно передавших ему умение видеть и слышать отринутое другими и потому другим недоступное. Не фантастика, не ночное нагнетание переутомленной от дневных впечатлений психики подростка явлено нам, но тот уровень нравственного, непосредственного общения человека со всеми земными структурами, входящими в структуры космические, который многими, увы, утерян или занижен до пошлости. Кульминацию этого общения Распутин не зря передает, используя образ дыхания - самого необходимого для жизни всего сущего. Герой помимо своей волн переходит на миг в иные сферы, и они в свою очередь заполняют его: "Дважды на Саню дохнуло звучанием нсполински-глубокой, затаенной тоски, и почудилось ему, что невольно он отшатнулся и подался вослед этому возвещенному, невесть как донесшемуся зову - отшатнулся и тут же подался, вослед, словно что-то вошло в него к что-то из него вышло, но вошло и вышло, чтобы, поменявшись местами, сообщаться затем без помехи. На несколько мгновений Саня потерял себя, не понимая и боясь понять, что произошло; приятное тепло сплошной мягкой волной разлилось по всему его телу, напряжение и ожидание исчезли вовсе, и с ощущением какой-то особенной полноты и конечной исполненности он поднялся и перешел в шалаш". Этот законченный психологический этюд высочайшего уровня, созданный прозаиком-реалистом, с благодарностью принял бы и умный писатель-фантаст, и ученый-физиолог, и психолог, - ибо явлено редкое человеческое состояние, и не просто явлено, но философски осмыслено, точно и детально зафиксировано.

День вхождения в новый мир; ночь познания мира Саней и Сани - миром; второй день, освещенный уже промелькнувшими зарницами познания и истины, - неумолимое крещендо не только звуков, но и красок, близящийся апофеоз, за которым уже чувствуется какое-то опустошение.

Первое, что увидел разбуженный Митяем юноша, было Солнце - во все огромное небо. Ушли и ночные страхи, и дождь, и беспросветная тьма. Природа (не только, конечно, лес, гора, река, но Природа - как единство всею сущего на Планете, как Праматерь) продолжала являть свое многообразие, наполняя специально для этого дня подготовленную, очищенную душу молодого человека. Потому "Саня и ступал как-то необыкновенно легко и высоко, словно приходилось затрачивать усилия не для того, чтобы ступать, а чтобы удержаться на земле и не взлететь". Он жаждет "вместить в себя все сияние и все движение мира", и это чувство - не потребления, а именно приятия - доминирует в нем, возвышая над, тем городским Саней, каким был он еще месяц назад. Для себя юноша неизъяснимость этого всеславного дня тем и поясняет, что все происходящее с ним происходит на прямом контакте, минуя рациональные сферы сознания; такой день не поддается "умственному извлечению из себя. Его возможно лишь чувствовать, угадывать, внимать..."

Заключение

Творчество Валентина Распутина - явление в мировой литературе, и, как всякое явление, оно единственно, уникально. Критики и философы, занимающиеся проблемами словесности, этики и эстетики, не раз еще будут обращаться к его произведениям, приводить примеры, изучать концепции, развивать мысли писателя. Но главное, конечно, - сами произведения. Не пройдите мимо них, снимите с полки, спросите в библиотеке - и читайте медленно, не торопясь, с раздумьями. Так, как книги его заслуживают. Писатель создавал их для нас. Только что мы перечитали повести и рассказы, статьи и очерки Валентина Распутина вместе. Но чтение - процесс индивидуальный, интимный. И, как говорит сам писатель, "чтение - это работа... Читатель сам должен участвовать в событиях, иметь к ним свое отношение и даже место в них, чувствовать прилив крови от движения". Успехов вам в чтении. И всем нам - новых книг Валентина Распутина.

Использованная литература:

«Строгая литература» – Б. Пайкин

«Общность цели» - Н. Машовец

Валентин Распутин «Повести» «Молодая гвардия» 1976г.

В. Распутин «Пожар» и «Прощание с матёрой». «Советский писатель» 1990г.

Соч.: Избр. произв.: В 2 т. / Вступ. ст. Н. Котенко. М., 1990;

Век живи — век люби: Рассказы и очерки. М., 1982;

Слово о патриотизме // Сибирь. 1988. № 6;

Ближний свет издалека: О Сергии Радонежском // Север. 1992. № 5;

Тендитник Н. С. Валентин Распутин: Очерк жизни и творчества. Иркутск, 1987;