И.В. Сталин

И.В. Сталин

План:

1.Введение. Двойственность оценок

2.Биография: детство, юность, отрочество.

3.Путь на индустриализацию.

4.Создание нового политического режима.

5.Распространение сталинской деспотической диктатуры.

6.Личность, характер Сталина.

7.Подготовленность к войне.

8.Война.

9.Последствия войны и цена победы.

10. Вердикт истории.

Введение.

1. О Сталине сейчас говорят и пишут очень много. Сталин, Сталин… А заодно и “сталинщина” и “сталинизм”: ещё так недавно совершенно невозможные в нашей прессе, носившие на себе печать лютой идеологической крамолы, слова эти то и дело звучат сегодня , причём выговариваются без всякой дрожи в голосе, как любые обычные общеупотребительные слова

Что же мы наблюдаем сегодня? Не просто отказ от упомянутой реабилитации и не просто новую волну критики Сталина. Сколь ни остра была такая критика в своё время, она всё же была направлена не на общий смысл деятельности Сталина, а лишь на отдельные её стороны и моменты, пусть даже важные и достаточно многочисленные.

А сегодня всё чаще, всё определённее отвергается именно её общий смысл. Не символично ли ? – в 1961 году по решению 22 – ого съезда партии Сталин был вынесен из ленинского Мавзолея, но всё же похоронен в почётном ряду у Кремлёвской стены. А нынче уже раздаются голоса, что и там ему не место, и мрачный образ злодея, которого исторгает сама земля, невольно встаёт перед нами, когда мы об этом думаем и говорим.

Чем объясняется столь резкое изменение оценок? Открылись ка­кие-то ранее неизвестные факты? Нет почти всё главное, что служит основанием говорить о преступлениях Сталина, выло предано глас­ности еще более четверти века назад. А о чем тогда умолчали — например, о численности жертв “ЭПОХИ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ”, 1937—1938 и последующих годов,— то и до сих пор остается ПОД покровом тай­ны. Тогда в чем же причина?

Я вижу ее в том, что на XX съезде и после него, вплоть до наших дней, в основе критического осмысления Сталина как ис­торической фигуры лежала преимущественно характеристика его личности: на Сталина-политика (и на сталинское в политике) смотрели в основном через призму его личных качеств, так или иначе пони­маемых и оцениваемых. А сегодня взглянули (вернее, пытаются взглянуть) совсем по-другому.

Буртин Юрий Григорьевич — публицист, член Союза писателей СССР. Статья написана для настоящей книги.

Если исходить в оценке исторической роли Сталина только из свойств его характера и поведения, то не избежать ни навязшей в зубах беспомощной эклектики и двойственности (“с одной сторо­ны”---с другой стороны”), ни той непримиримой разноголосицы. выразительный пример которой был продемонстрирован за одним из “круглых столов”: “Масштабы этой личности огромны.— Масштабы личности ничтожны!.. - Нет, огромны. И результаты деятельности огромны.— Господи, да результаты ужасны!”

В самом деле. Вы говорите, что он преступник, на совести которого страдания и смерть миллионов людей, договор о дружбе и границе с Гитлером, разорение деревни н пр., и пр., но разве он только и делал, что ошибался и, тем более, подписывал списки на расстрел? А кто на протяжении трех десятилетий руководил страной? При ком она индустриализировалась, выиграла величайшую из войн, прев­ратилась в мировую сверхдержаву ? Кто изо дня в день решал массу практических вопросов по строительству домен и электростанций, автозаводов и ткацких фабрик, железных дорог и морских портов, по разработке и производству новых марок тракторов и комбайнов, самолетов и танков, по освоению Севера и орошению Каракумов. по созданию театров и киностудий, университетов и музеев, по раз­витию сети школ и клубов, больниц и детских садов, по установлению льгот для сельских учителей, многодетных и одиноких матерей н пр., и пр., и пр.? Разве не стоит подпись Сталина и под многими, вероятно. тысячами документов такого рода? И кто может сказать, что в большинстве своем она скрепляла решения непродуманные, ошибоч­ные, случайные?

Конечно, для основательного и полного суждения на сей счет пока нет материала, поскольку многие документы по-прежнему закрыты даже для научного исследования, однако по внешнему впечатлению сталинским решениям, как правило, нельзя отказать ни в целеустрем­ленности, ни в последовательности, ни в логике. Так почему бы именно эти черты не “принимать за основу” в понимании и оценке как лич­ности Сталина, так и его политической деятельности? А деспотизм и жестокость почему бы не счесть всего лишь издержками печальной. но едва ли не неизбежной оборотной стороной этой непреклонной последовательности строителя великой индустриально-военной дер­жавы? Безжалостно сметающего с дороги все, что мешает, и всех, кто способен помешать осуществлению названной цели...

Вы скажете: ничего себе “издержки” — миллионы убитых, заму­ченных, растоптанных человеческих жизней! Вы скажете, что и малая доля их перевесит все, что можно зачислить в заслугу виновнику их мучений и гибели. Более того, вы укажете на бездушие и аморальность даже самого такого взвешивания: загубленная жизнь, пусть одна-единственная, или, скажем, построенный завод. Но даже если ваш оппонент согласится с этим, признает, что ваши козыри старше, тем не менее и от собственных аргументов он едва ли сможет отказаться — куда же их денешь! И в итоге выдаст вам примерно такую формулиров­ку: да, конечно, преступления Сталина непростительны, но как поли­тик (а политика вообще, как говорят, грязное дело) он действовал в основном правильно, в широком историческом плане его деятельность (хотя и оплаченная страшной ценой) все-таки была прогрессив­ной.

Такой взгляд весьма распространен — не только в прошлом, но и в наши дни. Находит он выражение и в печати — в выступле­ниях ряда авторов, которые при значительных различиях между собою все исходят из того, что в тех условиях (места и времени) не было приемлемой социалистической альтернативы ни Сталину как лидеру, ни проводимой им политике.

у- В результате образ Сталина еще и до сих пор как бы двоится в (общественном сознании — факт, достаточно отчетливо зафиксирован­ный и нашей художественной литературой.

Вот для сравнения два произведения, создававшиеся почти одно­временно, в 70-е годы, оба — без надежды на скорую публикацию, людьми примерно одного возраста: “Дети Арбата” А. Рыбакова и “Глазами человека моего поколения” К. Симонова. Там и тут Сталин. Но при некоторых точках соприкосновения (в стиле поведения, в речевой манере) это, в сущности, два разных человека. У Рыбако­ва — узурпатор, который с маниакальной неутомимостью и поистине дьявольской изобретательностью, расчетливостью, коварством плетет сеть интриг, имеющих целью создание и укрепление режима своей личной власти, и без того уже к 1934 году фактически безраздельной. Этакий зловещий паук, который, никого не любя, никому не веря, ткет свою паутину, чтобы затем методически душить в ней всех. кто прямо или косвенно стал сейчас или в будущем когда-нибудь может стать для него опасен. Ближних и дальних, волна за волной, все расширяющимися безжалостными кругами... А у Симонова (хотя и его отношение к Сталину нельзя назвать некритическим) — умный и твердый властелин, внимательный к мелочам, но в то же время мысля­щий и действующий по государственному масштабно, скорее добро­желательный и уступчивый (от спокойного сознания своей силы), чем грубый и капризный; подчас слегка играющий перед собеседником, заботящийся о создании определенного своего “образа”, но в целом достаточно естественный; интересующийся литературой...

И в обоих случаях Сталин — живой. Не только у Симонова, кото­рый описывает собственные встречи с ним, цепко во всех деталях запом­ненные и тотчас, по свежей памяти подробно и зримо воспроизведен­ные, но и у Рыбакова, не имевшего таких встреч: в его романе, кото­рому по ряду других позиций предъявлено немало справедливых претензий, образ Сталина нарисован с такой степенью художествен­ной убедительности, которая, кажется, просто не оставляет места для каких-то иных литературных интерпретаций. Где же правда: там или здесь?

А если здесь и там, то как совместить эти две правды между собою, как привести их к какому-то общему знаменателю?

В рамках “личностного” подхода задача, по-видимому, не имеет решения. Однако нынче уже стал возможным совершенно другой взгляд на предмет затянувшегося спора — оценка исторической роли Сталина на основе такого решающего и вполне объективного крите­рия, как характер созданной под его руководством системы общест­венных отношений.

По-разному именуется сегодня эта система, пока не получившая в нашей теории (да и где она? еще только пробуждается от тяжкого, протяженностью в несколько десятилетий, летаргического сна) адекватного и общепризнанного обозначения: “казарменный ком­мунизм”, “казарменный социализм”, “Административная Систе­ма”, “военно-бюрократический репрессивный режим” и т. п. Но, кажется, все так или иначе сходятся на том, что ее определяющими признаками являлись последовательный антидемократизм; подчинение общества государству, а государства — режиму личной власти; исклю­чительно административно-командные методы руководства: мало эффективность экономики, основанной — как в беспаспортной деревне, так и в городе — на фактически принудительном труде; хронически низкий уровень жизни масс в резком контрасте с привилегирован­ной бюрократической верхушкой; бесправие и произвол; сплошная официализация всех форм духовной жизни общества с культом Вождя в центре официальной идеологии и созданной ею мифологизиро­ванной картиной мира; жесткий изоляционизм во внешней политике. Ясно, что эта система представляла собой злую карикатуру на то общество всеобщего равенства, свободы и счастья, которое под име­нем социализма было многовековой мечтой угнетенных, ради которого совершалась наша революция, строилась та же промышленность и пр. Ясно, что создание, а тем более укрепление подобной систе­мы, когда антинародный характер ее уже вполне определился, под­держание ее неизменности всей мощью тоталитарного государства нельзя рассматривать иначе, как прямую измену революции, созна­тельный обман трудящихся масс, грубое насилие над ними, цинич­ное надругательство над их энтузиазмом и верой.

И вот если с такой точки зрения мы посмотрим на Сталина, то при самой полной объективности не останется места никакой двой­ственности в оценках.

Он был мудр, а порою и добр? Допустим. Но это была поистине мудрость змеи, а доброта — сытого тигра. Гениален? Да, если хотите, это был подлинный гений зла. Он обладал государственным умом и железной волей, он умел добиваться поставленных целей? Тем хуже, ибо реальной целью его была государство-тюрьма. Он создал великую державу, но не для человека, которого в ней давили, как муравья, а единственно для себя, для своей безраздельной власти и тысячелетней славы. И по неумолимой логике вещей слава эта до­вольно быстро обернулась для нашей страны бесславием — все­объемлющей отсталостью, тупиком и застоем. Со всеми своими силь­ными сторонами (и в немалой мере благодаря именно им) он— мрачная, безусловно отрицательная фигура нашей истории, и нет в его деятельности решительно ничего, что противоречило бы такому выводу.

Он мог принимать правильные, даже гуманные решения по тем или иным конкретным вопросам хозяйства, социального обеспечения, культуры, но лишь постольку, поскольку это отвечало долговременным интересам построенной им в целом антигуманной системы и в заданных ею масштабах, рамках и формах. А какой тиран, какой деспот, если он не глуп и заинтересован в прочности своей тирании, не принимает по временам подобных решений?

Сталин возглавил поистине великую, поистине Отечественную, войну против германского фашизма — страшной угрозы для всего человеческого рода- Так. И его роль в этой войне не следует преумень­шать: она была безусловно велика (пусть и не в меру обычной полно­ты его власти, в тот момент резко ограниченной рядом не зависевших от него обстоятельств, волею противника, реальным соотношением сил на фронте, необходимостью считаться с доводами специалистов воен­ного дела и пр.). Но даже если мы оставим за рамками разговора всю неоднозначность, всю двойственность этой роли: и уничтожение

перед войной преобладающей и лучшей части нашего генералитета, и самоослепление “дружбой” с Гитлером, и вызванные этим тяжкие поражения 1941—1942 годов, и многое другое, о чем сейчас все больше пишут; если не напомним себе и о том, какой кровью досталась нашему народу озаглавленная именем Сталина победа,— даже и она, эта вели­кая победа, не может послужить его оправданию в глазах поко­лений.

Почему? Да потому, что и смысл войны, ценность победы для народа и его Вождя, для армии и ее Генералиссимуса совпали в действительности лишь отчасти. Враг был один, цель его изгнания с родной земли, как и цель уничтожения фашизма, была общей. Однако если народ, как сказано в “Василии Тёркине”, вел с врагом “бой... святой и правый, смертный бой не ради славы, ради жизни на земле”, то к Сталину этих слов не отнесешь. Если солдат, “битый, тертый, жженый”, но вместе с тем и внутренне освобожденный великой войной, поднятый ею в своем человеческом достоинстве, связывал с победой мечту о жизни справедливой и счастливой, в которой он будет хозяином своей судьбы, то кремлевский Хозяин — восстановление своей чуть было не утраченной власти, ее распространение на иные земли, неру­шимую прочность и диктаторскую полноту. В этом смысле можно сказать, что солдат и его Генералиссимус воевали как бы на двух разных войнах, лишь частично совпавших между собою. И недаром не успел смолкнуть гром победного салюта, как маршал Жуков оказал­ся в опале, а из народа-победителя стали выбивать дух фронтовой ; независимости и свободы — ждановскими постановлениями о литературе и искусстве, 25-летними сроками за “высказывания” и пр. Это неявное, но существенное и с течением времени нараставшее не­совпадение народного и сталински-государственного содержания Оте­чественной войны с глубокой проницательностью обнаружено романом В. Гроссмана “Жизнь и судьба”.

История щедра на парадоксы. Деспот, заливший кровью свою страну и в этом смысле, может быть, единственный в ней настоящий “враг народа”, вынужден ради сохранения своей жизни и власти нести знамя справедливой народной войны против еще более свирепого и безжалостного врага; деспот, которого успех в этой войне (добы­той еще большей, без счета и без жалости пролитой народной кровью) нарекает чуть ли не спасителем человеческого рода,— это ли не дьявольская гримаса истории, словно специально придуманная для того, чтобы окончательно спутать в нашем и без того заблу­дившемся сознании все понятия о добре и зле! Можно понять добро­совестных сталинистов, тех, чье отношение к Сталину не замешано на корыстной заинтересованности в сохранении социально-должно­стной пирамиды и командных методов руководства: во всем этом, действительно, не так-то просто разобраться. До сих пор непро­сто, не говоря уже о былых временах. И все же сегодня, в отличие от тех времен, мы, повторим еще опыта, которым мы тогда располагали.

Пока в нашем распоряжении был только опыт “периода культа этичности”, естественно было на первых порах полагать, что все зло — в этом культе и в самой личности тирана. И стоит его развен­чать, стоит отменить наиболее драконовские его указы, открыть ворота лагерей, провозгласить “восстановление ленинских норм”, как, все действительно и придет в норму. Правда, уже тогда — и чем дальше, тем тверже—раздавались голоса о необходимости углублять крити­ческое осмысление проблемы. Передовая общественная мысль допыты­валась, как же стало возможным все то, что теперь законно ставилось в вину сталинскому руководству, и что же в таком случае сталось с партией, Советами, марксизмом-ленинизмом, с самим социализмом. наконец. Но, во-первых, тогдашние “силы торможения” клеили ярлык “ревизионизма” уже на одну постановку подобных вопросов, а во-вторых, нужно признать, что в целом, как общество, к подлинному их разрешению мы в тот момент еще не были готовы. Нужно было увидеть сталинское в самом' Хрущеве, в его методах руководства тогдашней хозяйственной и политической перестройкой, а главное — нужно было пережить все, что будет потом, при Брежневе и его преем­никах, когда даже такая ограниченная перестройка окажется затоп­тана и наступит долгая, глухая “эпоха застоя”, чтобы окончательно отдать себе отчет: суть не в лицах и даже не в тех конкретных формах, которые может принимать выкованная Сталиным система бюрократической диктатуры,— суть в самой этой системе. Она может быть по-сталински жесткой или по-брежневски “либеральной”, но в любом своем варианте она античеловечна, в любых своих моди­фикациях означает для общества паралич и тупик.

Конечно, можно назвать достаточно много существенных призна­ков, по которым “эпоха Брежнева” отличалась от “эпохи Сталина”. Но столь же реально и внутреннее их родство и преемственность едва ли не по всем основным, системообразующим показателям. Правда, в 70-е годы был застой и не было массовых репрессий. Однако “не­массовые” все же были, и их просто-напросто оказалось достаточно для решения задачи, типологически сходной с той, для которой Стали­ну в 30-е годы потребовалась ежовщина, а в послевоенные — бериев­щина. Что же касается застоя, то все его главные предпосылки сло­жились как раз при Сталине. Именно тогда, “в буднях великих строек, в веселом грохоте, огнях и звоне”, одновременно с Магниткой, Днеп­рогэсом, Турксибом и как бы в тени этого всеми раз, уже имеем в руках некую ариаднину нить, позволяющую выпутаться из этих противоречий и логических ловушек. Бескомпромиссное отвержение сталинской системы естественно приводит к столь же твердому взгляду и на автора данной системы, к вполне однозначной нравственной и по­литической оценке его личности, деятельности и исторической роли.

Итак, новый взгляд на Сталина, обусловленный новым пониманием созданной под его руководством системы общественных отношений. Но тогда следующий вопрос: а оно-то почему стало возможным только теперь? Почему не сформировалось еще четверть века назад, в рам­ках первой критической волны, той. что была поднята XX съездом партии?

Отчасти, быть может, по краткости срока между 1956 годом и брежневско-сусловской победой в октябре 1964 года, после которой критическое осмысление сталинской эпохи стало целенаправленно

В этом отношении чрезвычайно знаменательным представляется мне развитие сталинской темы у Твардовского —-Наиболее глубокого исторического мыслителя в нашей поэзии. Если в конце 50-х годов, когда писалась глава о Сталине из поэмы “За далью — даль”, ее ав­тор как бы взвешивал на весах своей души то злое и доброе, что для него заключало в себе это имя в мучительном для мысли и совести единстве:

Своей крутой, своей жестокой

Неправоты

И правоты,--

то в написанной всего несколькими годами позже поэме “По праву памяти” (1966—1969) нет уже и следа подобной двойственности чувства. Лукавые ухищрения эпохи, когда

Забыть, забыть велят безмолвно.

Хотят в забвенье утопить

Живую боль.—

произвели на поэта действие, прямо противоположное тому, на какое рассчитывали инициаторы и проводники нового идеологического курса: они помогли ему прийти к однозначному и бескомпромиссному отвержению сталинщины. А ведь Твардовский застал лишь самые первые годы “брежневской эпохи”. Тем, у кого она перед глазами вся цели­ком,— куда проще. Вот почему все более тверды и “недиалектичны” наши сегодняшние оценки общего смысла деятельности Сталина, и вот почему историческая объективность заключена именно в них, а не в прежних мнимо справедливых “с одной стороны” — “с другой стороны”, на которых нас и теперь “кое-кто” пытается удержать. Одни — по инерции старых представлений, другие — что также доста­точно очевидно — из вполне современной политической корысти.

Сейчас порой раздаются раздраженные голоса: “Ну сколько же можно — все Сталин да Сталин! Нашли неисчерпаемую тему и вот себе тешатся разрешенной смелостью, упражняются в стрельбе по покойнику”.

В подобных замечаниях, даже если они принадлежат ярым стали­нистам (хотя, конечно, не только им), есть определенный резон. Дей­ствительно, наша пресса куда смелее и откровеннее судит о прошлом, чем, скажем, о ходе перестройки и о деятельности нынешнего партий­но-государственного руководства. Пока это так, мы все еще остаемся в рамках сложившихся в сталинскую эпоху общественных норм, и соот­ветственно наше моральное право на критику Сталина выглядит в из­вестной мере условным. Это во-первых. Во-вторых, верно и то, что многие печатные выступления о Сталине и его времени не вводят в обо­рот сколько-нибудь значительных массивов нового фактического мате­риала. Останавливая внимание читателя на отдельных вопиющих фактах сталинского беззакония, жестокости, коварства, подобные пуб­ликации еще и еще раз обжигают наши чувства (что действительно заг­лушаться. Но главное, думается, все-таки в другом. В недостатке исторического видимого индустриаль­но-культурного подъема, создавалась (и успела полностью сформи­роваться) система, которая, провозглашая лозунги движения “вперед и выше”, в сфере экономических и социальных отношений фактически ориентировалась на нерушимую стабильность и неизменность. Система принципиально статическая, сознательно отключившая все двигатели социального саморазвития и столь же последовательно подчинившая все свои подсистемы и институты — от механизма управления народным хозяйством до школы, прессы, Союза писателей — задаче вос­производства и увековечения наличного состояния общества. И в ре­зультате действительно обладающая той инерцией и способностью к регенерации, той страшной силой сопротивления любым преобразова­ниям (даже если они исходят сверху), которая в 60-е годы обусловила неуспех начинаний Хрущева и предпринятой было экономической ре­формы, а в наши дни сказывается очевидным для всех торможением перестроечного процесса.

С полной убедительностью показав, что и в наиболее “мягком”, ненасильственном своем варианте сталинская система столь же по­рочна, губительна и бесперспективна, как и в первоначально жестком, брежневский опыт как бы дорисовал для нас эту систему и тем самым фигуру самого Сталина, его объективно-историческую роль необходимо, чтобы преодолеть, взорвать столь характерную для современного человека эмоциональную пассивность и глухоту), но, за сравнительно редкими исключениями, дают мало пищи уму, поли­тическому и историческому сознанию общества. Тем более, что Сталин предстает в них обычно лишь как явление прошлого, не имеющее пря­мого отношения к современному положению страны, ее проблемам и перспективам. Если так, то и в самом деле не пора ли ему уходить на страницы специальных исторических журналов и книг. очищая пло­щадку массовой печати для чего-то более злободневного?

Если бы так... Но. к сожалению, это совсем не так. И, признавая за упомянутыми голосами долю истины, хочется, однако, ответить им с полным убеждением: Сталин — тема остро актуальная, сегодняш­няя. Не для одних специалистов — для общества в целом. Он — насущная проблема нашего настоящего и нашего будущего, от того или иного разрешения которой это будущее непосредственно зависит. И настоящий разговор о нем еще только-только начинается.

Что же делает тему Сталина столь важной для человека наших дней? Разумеется, не столько он сам, хотя загадки (подчас мрачные тайны) его личности и биографии, лишь отчасти приоткрытые, еще, вероятно, долгое время будут занимать наше воображение. И даже не столько его политическая и государственная деятельность, хотя в ней есть немало такого, что и до сих пор многие благоразумные наши обществоведы предпочитают обходить, как столб с надписью: “Не влезай! Убьет!” Наиболее актуальным, непосредственно участвую­щим в современной жизни остается для нас наследие Сталина. Прежде всего в виде той системы общественных отношений, которая создана была в СССР под его руководством, устояла в потрясениях 50—60-х годов, заново стабилизировалась в “эпоху застоя” и, таким образом, с известными модификациями дожила до перестройки, а зна­чит, и до сегодняшнего дня.

Перед нами стоит задача преодоления этой системы, превращения ее в нечто принципиально от нее отличное. Задача поистине невероят­ная по своей трудности, и сейчас, на старте, она, может быть, особенно жестко испытывает нас. Испытывает нашу волю к переменам, серьез­ность наших намерений, истинную меру нашей внутренней свободы, готовность обсуждать (а затем и решать) свои проблемы действительно безбоязненно, не ограничивая себя привычными запретами: этого ка­саться еще нельзя, это еще не сказал Горбачев, а это он (или Ле­нин) сказал иначе... Если подобные запреты для нас остаются в силе — значит нам не стоит и браться за дело, мы его только погубим — и притом обязательно — своей половинчатостью и трусостью. Зато если мы и в самом деле созрели для серьезного разговора о том, что есть и чего мы хотим, тогда он сам собою будет и свободным от лозун­говой крикливости, и ответственным, искренним, конструктивным.

Давайте же обратимся непосредственно к личности Сталина и выясним, каким он был и почему таким стал. Для достижения этой цели просмотрим его биографию: кто были его родители, каким он был в детстве, в юности и т. д.

2. В нескольких десятках километров от столицы Гру­зии Тифлиса (ныне Тбилиси) находится городок Гори. В конце прошлого века он представлял собой поселение с одноэтажными домами, с пыльными улочками кварта­лов бедноты. Гори расположен на берегах Куры в жи­вописной местности. На холмах вокруг города под горя­чим кавказским солнцем издавна произрастал виноград, из которого жители делали отличное вино. В древние времена, согласно греческой мифологии, Ясон и арго­навты именно на черноморских берегах Грузии искали золотое руно.

В начале 70-х годов XIX века из села Диди-Лило в Гори переселился Виссарион Иванович Джугашвили, сапожник. Есть предположение, что он не был грузи­ном по национальности, а происходил из осетин, жив­ших в горах. В 1874 году он женился на юной Екате­рине Георгиевне Геладзе, которая, как и ее муж, роди­лась в семье крепостных. Екатерина Георгиевна была неграмотной, подобно своему мужу не говорила по-русски.

Эта рыжеволосая привлекательная женщина была глубоко религиозной. Еще в молодости ей пришлось по­хоронить двух своих младенцев. Когда 9 декабря (по григорианскому календарю 21 декабря) 1879 года ро­дился сын Иосиф, она почувствовала, что жизнь ее при­обрела новый смысл. Она нежно любила своего сына и ласково называла его Сосо, Соссло. Когда ее ребенок заболел, она самоотверженно выхаживала его. Болезнь не прошла бесследно: на лице И. В. Сталина остались мотки от оспы, а одной рукой он двигал с трудом до конца сноси жизни.

Родителя по-разному представляли себе судьбу сына. Мать в 1888 году записала его в местное духов­ное училище. Но вскоре Виссарион Джугашвили за­брал его оттуда. Он хотел, чтобы его сын также стал сапожником. Отец повез его с собой в Тифлис, где ра­ботал в течение трех лет па обувной фабрике Адельханова, после того как его собственная мастерская в Гори разорилась. Однако борьба в семье закончи­лась в пользу матери, отличавшейся сильной во­лей. Сосо опять вернулся в училище. Отец умер в 1890 году.

Екатерина Георгиевна работала прачкой в богатых семьях, чтобы прокормить себя и сына. Эта женщина прожила долгую жизнь. Она увидела, как ее сын стал руководителем гигантской страны, окруженным по­клонением и восхищением людей. Сама она вела скромную, простую жизнь в Грузии. По просьбе сы­на она на короткое время переселилась в Кремль, но все же вскоре вернулась домой. Там она и умерла в 1937 году.

В духовном училище мальчик Джугашвили счи­тался одним из лучших учеников. Он выделялся природным умом и особенно хорошей памятью. Эта его способность впоследствии получила дальнейшее развитие.

В то время обучение шло на русском языке, но гру­зинские национальные традиции все-таки сохранялись. По воспоминаниям одноклассников, Джугашвили про­читал все книги в городской библиотеке, особенно он любил романтическую грузинскую прозу. В те годы он познакомился с героями классических произведений Чавчавадзе и Руставели. Особое пристрастие он испы­тывал к книгам писателя Казбеги.

В июне 1894 года по окончании училища он был от­мечен как лучший ученик. Учитель советовал его мате­ри продолжить обучение способного мальчика. Молодой Иосиф Виссарионович, не достигший еще 15-летнего возраста, в сентябре 1894 года был зачислен в Тифлис­скую православную духовную семинарию. С этого вре­мени и до мая 1899 года это самое значительное учеб­ное заведение Грузии оказывало решающее влияние на его духовное развитие. В эти годы он был слушателем семинарии, получавшим стипендию.

Тифлисская православная семинария являлась тогда рассадником всякого рода освободительных идей среди молодёжи, как народническо-националистических, так и марксистско-интернационалистических; она была полна различными тайными кружками. Господствующий в семинарии иезуитский режим вызывал у Сталина бурный протест, питал и усиливал в нём революционные настроения. Пятнадцатилетний Сталин становиться революционером.

“ В революционное движение,-- говорит Сталин ,-- я вступил с 15-летнего возраста, когда я связался с подпольными группами русских марксистов, проживавших тогда в Закавказье. Эти группы имели на меня большое влияние и привили вкус к подпольной марксисткой литературе”.

1 В 1896—1897 годах Сталин стоит во главе марксистских кружков семинарии. В августе 1898 года он и формально вступает в тифлис­скую органимцию Российской социал-де­мократической рабочий партии. Сталин становится членом группы „Месаме-Даси" — первой Груммской социал-демократической органивации, сыгравшей в 1893—1898 годах известную положительную роль в распро­странении идей марксизма. „Месаме-даси" не была ПОАитически однородна—её боль­шинство стояло на позициях „легального“•• марксизма" и склонялось к буржуазному на-

ционали“му“ Сталин, Кецховели, Цулукидзе составху^ЛУУМоводящее ядро революционного хшмЙИРбго меньшинства „Месаме-даси", Ц^^^Р^аародышем революционной социал-

1 Сталин ведёт в этот период интенсивную пропагандистскую работу в рабочих кружках, участвует на нелегальных рабочих собраниях, пишет листовки, организует стачки. Это была первая школа революционной практи­ческой работы, пройденная Сталиным среди передовых пролетариев Тифлиса. \

„Я вспоминаю, — говорил Сталин,— 1898 год, когда я впервые получил кружок из рабочих железнодорожных мастерских... Здесь, в кругу этих товарищей, я получил тогда первое своё боевое революционное крещение... моими первыми учителями были тифлисские рабочие"^

Занятия марксистских рабочих кружков в Тифлисе проходили по составленной Сталиным программе.

В семинарии, где была налажена стро­гая слввка за „подозрительными", начинают •догадываться о нелегальной революционной работе Сталина. 29 мая 1899 года его исключают из семинарии за пропаганду марксист. -Некоторое • время Сталин пере­бивается уроками, а затем (в декабре 1899 г.) поступает на работу в Тифлисскую физиче-скую обсерваторию в качестве вычислителя-наблюдателя, ни на минуту не прекращая революционной деятельности. 1

Уже в то время Сталин—один из самых энергичных и видных работников тифлис­ской социал-демократической организации. ?„В период 1898—1900 гг. сложилась и оформилась руководящая центральная социал-демократическая группа тифлисской орга­низации... 1 Тифлисская центральная социал-демократическая группа провела огромную революционно-пропагандистскую и организа­ционную работу по созданию нелегальной социал-демократической партийной органи­зации'^. Сталин возглавляет эту группу. Ленинский „Союз борьбы за освобождение рабочего класса" был образцом, которому неизменно следовали в своей работе ти­флисские революционные социал-демократы. Рабочее движение в Тифлисе под руковод­ством революционного меньшинства „Месаме-даси" (Сталин, Кецховели, Цулукидзе) в этот период начинает выходить из рамок старой, чисто пропагандистской работы „с выдаю­щимися единицами" из рабочих. * Агитация в массах путём выпуска листовок на алобо* дневные темы, путём летучих собраний и политических демонстраций против царизма выдвигается жизнью на первый план.

Новую тактику встречает в штыки оппор­тунистическое большинство „Месаме-даси", которое склонялось к „экономизму", чуралось революционных методов, было против „улич­ной" политической борьбы с самодержавием. Сталин, революционное меньшинство „Ме­саме-даси" ведут ожесточённую и непри­миримую борьбу против оппортунистов за проведение новой тактики, тактики массовой политической агитации. Они находят горя­чую поддержку у передовых рабочих Тифлиса.

В переходе тифлисских социал-демократов к новым методам работы выдающуюся роль сыграл Виктор Курнатовский—образованный марксист^ стойкий последователь и ближай­ший соратник Ленина, проводник ленинских идей в Закавказье, По приезде в Тифлис осенью 1900 года он завязывает тесные отно­шения СО Сталиным и революционным мень­шинством „Месаме-даси", становится бли­жайшим другом и соратником Сталина.

Когда с декабря 1900 года начала выходить ленинская “Искра", Сталин целиком стал

3. В декабре 1925 года открылся XIV съезд партии. В политическом отчёте ЦК Сталин нарисовал яркую картину роста полити­ческой и хозяйственной мощи Советского Союза. Однако, говорил Сталин, мы не можем удовлетвориться этими успехами, ибо страна наша продолжает оставаться отсталой, аг­рарной. Для того, чтобы обеспечить эконо­мическую самостоятельность нашей страны и укрепить её обороноспособность, для того, чтобы создать необходимую для победы социализма экономическую базу,—надо пре­вратить нашу страну из аграрной в индустри­альную.

С трибуны XIV съезда вождь партии го­ворил: “Превратить нашу страну из аграрной в индустриальную, способную производить своими собственными силами необходимое оборудование,—вот в чём суть, основа нашей генеральной линии”.

ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ в исторически кратчайшие сроки такой огромной и вместе с тем отсталой в экономи­ческом отношении страны, какой являлся Советский Союз в тот период, представляла гигантские трудности. Нужно было построить заново целый ряд отраслей индустрии, неиз­вестных старой царской России. Нужно было создать новую оборонную промышленность, которой не было в прежней России. Нужно было построить заводы современных сель­скохозяйственных машин, неведомых старой деревне. Это требовало колоссальных средств. Капиталистические государства добывали их беспощадной эксплуатацией народа, захват­ническими войнами, кровавым грабежом колоний и зависимых стран, внешними займами. Но Советская страна не могла пользоваться этими грязными источниками, а путь внеш­них займов был для неё закрыт капитали­стами. Оставалось добыть средства только внутри Советской страны.

Опираясь на указания Ленина, Сталин раз­работал положения о социалистической ин­дустриализации нашей страны. Он пока­зал, что:

1) существо индустриализации состоит не в простом росте промышленности, а в •раз­витии тяжёлой индустрии и прежде всего её сердцевины—машиностроения, ибо только создание тяжёлой индустрии и собственного машиностроения обеспечивает материальную вазу социализма и ставит страну социализма в независимое от капиталистического мира положение;

2) экспроприация помещиков и капитали­стов в нашей стране в результате Октябрь­ской социалистической революции, уничтоже­ние частной собственности на землю, фабрики, заводы, банки и т. д. и передача их в обще­народную собственность—создали мощный источник социалистического накопления для развития индустрии;

3) социалистическая индустриализация в корне отличается от капиталистической— последняя строится путём колониальных за­хватов и грабежей, военных разгромов, кабаль­ных займов и беспощадной эксплуатации рабочих масс и колониальных народов, а со­циалистическая индустриализация опирается на общественную собственность на средства производства, на накопление и сбережение богатств, создаваемых трудом рабочих и кре­стьян; социалистическая индустриализация неразрывно связана с неуклонным улучше­нием материального положения трудящихся масс;

4) поэтому коренными задачами в борьбе за индустриализацию являются повышение производительности труда, снижение себестои­мости, борьба за трудовую дисциплину, режим экономии и т. д.;

5) условия строительства социализма в СССР, трудовой энтузиазм рабочего класса— делают возможным осуществление необходи­мых высоких темпов индустриализации;

6) путь к социалистической переделке сельского хозяйства лежит через индустриа­лизацию страны, которая должка создать техническую базу для этой переделки.

Вооружённые этой чёткой и ясной программой трудящиеся Советского Союза присту­пили к социалистической индустриализации страны.

Ни одна область, ни один вопрос инду­стриализации не ускользали из поля зрения Сталина. Сталин—инициатор создания новых отраслей промышленности, развития и рекон­струкции ранее отсталых отраслей. Сталин-вдохновитель создания второй угольно-метал­лургической базы в нашей стране, строи­тельства Кузбасса. Сталин—организатор и руководитель социалистические строек. Сталинградский тракторострой, Днепрострой, Магнитострой, Уралмашстрой, Ростовский сельмашстрой, Кузнецкстрой, Турксиб, Сара­товский комбайнстрой, строительство автомо­бильных заводов в Москве и Горьком и ряд других строек,—все они связаны с именем Сталина.

Уже к концу 1927 года определились ре­шающие успехи политики социалистической индустриализации. Первые итоги были подве­дены XV съездом партии, собравшимся в де­кабре 1927 года. В своём отчётном докладе Сталин дал яркую картину успехов социа­листической индустриализации и подчерк­нул необходимость дальнейшего расширения и укрепления социалистических командных высот, как в городе, так и в деревне, держа курс на ликвидацию капиталистических эле­ментов в народном хозяйстве. С исключительной глубиной товарищ Сталин раскрыл перед партией и советским народом всю сложность и опасность сложившегося время “Международного положения и определил принципы области советской внеш­ней политики. Он говорил:

„Задачи партии области внешней по­литики:

1. Проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами;

2. Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провока­торам войны, привыкшим загребать жар чу­жими руками;

3. Всемерно укреплять боевую мощь на­шей Красной Армии и Военно-Морского Красного Флота;

4. Крепить международные связи друж­бы с трудящимися всех стран, заинте­ресованными в мире и дружбе между народами.

4.1931—1933 годы представляли собой своеобразный переходный период в развитии Советского Союза, в строительстве политического режима нового типа, ко­торый создавал Сталин. Общество раздиралось вихрями коллективизации и индустриализации. Бывшие оппо­зиционеры были разгромлены, однако члены оппози­ционных групп после публичного покаяния были остав­лены в политической жизни, но, естественно, не на выс­ших руководящих постах. Бывшие оппозиционные груп­пы исчезали также и потому, что начало индустриали­зации и коллективизации означало практическое реше­ние общественных проблем, которые раньше обсужда­лись только в принципе, теоретически. Что касается от­ношения к политическому руководству, руководящей роли Сталина, то стали проявляться другие настроения. В то время как общество под влиянием бурь коллекти­визации и победы сталинского направления над оппо­зицией надеялось на какое-то смягчение и либерализа­цию жизни, в партийном руководстве вновь усилились голоса, требующие ухода Сталина. Уже в 1930 году, хо­тя и не публично, оппозиционная группа, связанная с именами С. И. Сырцова и В. В. Ломинадзе, высказыва­лась за смещение Генерального секретаря. Спустя два года аналогичное требование выдвинула группа М. Н. Рютина, затем кружок А. П. Смирнова, Н. Б. Эйсмонта и М. Г. Толмачева выразил это в своей програм­ме, отметив, что наряду с политическими решениями должна быть найдена возможность для смещения Ста­лина с поста Генерального секретаря ЦК. Вне всякого сомнения, эти годы были напряженными для Сталина с точки зрения создания его личной диктатуры. Было неясно, как будет реагировать общество на так назы­ваемую “вторую революцию”. Неопределенность для него создавало также и все более ощутимое противо­стояние широких кругов партийного руководства.

Кризисную для Сталина обстановку усилило то, что в ноябре 1932 года его вторая жена Надежда Аллилуева покончила с собой, оставив сиротами двоих детей В газетах сообщили о внезапной и преждевременной смерти. Покойной был 31 год.

В начале 30-х годов из партии были исключены три известных деятеля оппозиции, и им вынесли судебный приговор, затем в ссылку вновь были отправлены многие видные оппозиционеры.

XVII съезд ВКП(б), проходивший в начале 1934 года, получил название “съезд победителей”. Действительно, внешне он казался демонстрацией большого единства. Но на самом деле обстановка внутри высшего партийного руководства была по-прежнему напряжен ной. Внутренние конфликты выразились и в том, что согласно стенограмме съезда, Сталина избрали не Генеральным секретарем ЦК, а. формально членом Секретариата и секретарем ЦК ВКП(б). Хотя получивши на съезде слово известные оппозиционеры апологетически превозносили гений Сталина, в руководящих партийных кругах вновь встал вопрос о его перемещении Многие с большим удовольствием видели бы на посту Генерального секретаря ЦК популярного руководителя Ленинградской партийной организации С. М. Кирова.

5.1 декабря 1934 года Сергей. Миронович Киров бы, убит выстрелами в спину в коридоре Смольного в то момент, когда рядом с ним не было охраны. Стрелял Леонид Николаев, который, согласно медицинскому об следованию, сделанному в тот период, имел неустойчивую психику. И поныне существует множество предположений о том, что за люди подстрекали убийцу Кирова и кто являлся организатором убийства. За коротки; срок исчезли все непосредственные свидетели — офицеры НКВД, сотрудники охраны Кирова. Затем на основании приговора суда был казнен сам Николаев. Нет не посредственных свидетельств, которые подтвердили бы, что за убийством стоит Сталин. В то же время трудно себе представить, что это покушение могло произойти без его ведома. Ясно, что на классический вопрос, ком это было выгодно, сегодня может быть дан однозначный ответ.

Создание и сохранение неограниченной личной диктатуры Сталина стало возможным только после того, как была уничтожена та альтернатива, которую пред­ставлял Киров. Всеобщее распространение сталинской деспотической диктатуры могло осуществляться только путем террора во всей структуре власти. Сталин это по­нял довольно быстро. После покушения убийца, а так­же более ста человек, обвинявшихся в терроризме и находившихся в это время в тюрьмах, были казнены. Из Ленинграда было выслано большое число людей, подо­зреваемых в оппозиционной деятельности. Были уже­сточены условия содержания в тюрьмах, перед судом предстали Каменев и Зиновьев. Начиналась эпоха рас­правы с бывшей оппозицией, с великим поколением, представлявшим большевизм. Эти ужасы, как об этом говорил Хрущев на XX съезде, начались с совершения тягчайшего беззакония, инициатором которого был Ста­лин. 1 декабря 1934 года по его указанию, без опроса членов Политбюро секретарем ЦИК СССР было состав­лено постановление ЦИК СССР “О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союз­ных республик”. В соответствии с ним следствие по де­лам о террористических актах должно было заканчи­ваться в 10-дневный срок. Дела слушались без участия сторон. Кассационное обжалование приговоров, подача ходатайств о помиловании не допускались, а приговор приводился в исполнение немедленно после его выне­сения.

Естественно, ответственность за эти беззакония ло­жится не только на Сталина, по и на всех тех, кто помо­гал ему в совершении преступлений. Близко стоявшие к Сталину Молотов и Каганович использовали убийст­во Кирова как предлог для расправы с неугодными им лицами, с известными руководителями, деятелями Со­ветского государства. Чрезвычайные уголовные законы позволяли возводить клевету и истреблять честные и верные партии кадры. В стенограмме XXII съезда КПСС можно прочитать о том, что в ноябре 1937 года Сталин, Молотов и Каганович санкционировали пре­дание суду большой группы известных партийных, государственных в военных руководителей. Подпись этой “троицы” стоит на документе, одобряющем эту акцию. О безжалостном обращении с людьми, кото­рые находились под следствием, свидетельствуют резолюции Сталина, Кагановича, Молотова, Маленкова, Ворошилова на письмах и заявлениях осужден­ных.

После убийства Кирова началась подготовка к организации больших процессов, проводилось, расширение сети исправительно-трудовых лагерей, осуществлялись массовые высылки. В сентябре 193в года Сталин и Жда­нов, отдыхавшие в Сочи, направили телеграмму членам Политбюро, требуя замены наркома внутренних дел Ягоды, подготавливавшего первый большой публичный процесс, мотивируя ее тем, что ОГПУ на четыре года отстает в разоблачении троцкистских и других контрре­волюционных элементов. Эпоху 1937—1938 годов в на­роде называют “ежовщиной” по имени преемника Ягоды — Н. И. Ежова, назначенного наркомом внут­ренних дел. Однако массовые репрессии против простых советских граждан, против руководящих партийных и государственных кадров, обезглавливание командования Красной Армии, создание огромной сети лагерей в Си­бири я других местах не могли происходить без одобрения Сталина, а аресты и ликвидация многих тысяч ру­ководителей—без его личного и прямого .указания. Списки руководителей, подлежащих ликвидации, дей­ствительно, готовил нарком внутренних дел, но для их одобрения требовалась виза Сталина и Молотова, а не­редко и Кагановича. В 1937—1938 годах Ежов предста­вил примерно 400 таких списков. По одним сведениям, в них содержалось много тысяч имен, некоторые источ­ники называют 40 тысяч лиц.

“Сложилась порочная практика, когда в НКВД составлялись списки лиц, дела которых подлежали рассмотрению на Военной коллегии, и им заранее определялась мера наказания. Эти списки направлялись Ежовым лично Сталину для санкционирования предлагаемых мер наказания”, --говорил Хрущёв на 20-ом съезде партии. Хотя Сталин пытался оправдать политику массового террора выдвинутым им тезисом обострения классовой борьбы по мере строительства социализма, это никоим образом не уменьшает его личной ответственности. Сфабрикованные процессы и подобные другие акции были самыми громкими проявлениями волны террора прокатившейся по всей стране.

6.В многочисленных произведениях, посвященных Сталину, освещаются разнообразные вопросы, связанные с его личностью. Однако вряд ли найдется вопрос, но которому бы мнения и оценки исследователей совпа­дали.

Даже такие известные черты характера Сталина, как двуличие, вероломство, способность отказаться от данного им слова, жестокость рассматриваются по-раз­ному. Это прежде всего зависит от определения факто­ров, мотивировавших его поведение. Впрочем, сейчас все больше исследователей склоняются к тому, чтобы не объяснять поведение Сталина исключительно его тяжелым душевным заболеванием, манией преследова­ния, болезненной подозрительностью, которая проявля­лась и по отношению к его коллегам и соратникам. Всем этим чертам его характера особое значение конечно же придает фактор, который Ленин назвал “необъятной властью”, сосредоточенной в руках Сталина. Правда, Ленин указывал и на такие черты характера своего бу­дущего преемника, как капризность, грубость, нелояльность по отношению к товарищам и определенный эгоцентризм.. Позднее выяснялось, что тщеславие Сталина было более сильным, чем у Троцкого, что у него были совершенно безудержные амбиции, что он полностью пренебрегает моральными нормами. Ленин только тог­да стал обращать внимание на эта качества Сталина, когда внутри партии тот сконцентрировал в своих ру­ках “необъятную власть” к начал предпринимать по­пытки контролировать деятельность самого Ленина. Но в тот период эти качества Генерального секретаря ЦК еще не были настолько очевидными, как это стало позднее. Подобные черты личности Сталина, не очень разборчивого в средствах, вероятно, не проявились бы, если бы он, скажем, занял должность секретаря райкома или управдома где-нибудь в России или Грузии. Ведь униженность, насилие и жестокость представляли собой общественную болезнь, которая в России имела вековое прошлое. В начале века население многих де­ревень подвергалось поркам. Даже долгие годы под­полья не смогли радикально изменить восточные, по-азиатски неукротимые черты характера Сталина. К са­модисциплине его приучили духовная семинария и строгие правила пребывания на нелегальном положе­нии. Однако и они не переломили в нем вождистских амбиций. По мере приближения к вершинам власти эти стремления все больше и больше заполняли его лич­ность. Как и многие настоящие революционеры, он был человеком одержимым, но не только идеей революции. Он был одержим мыслью о своем предназначении, о своем призвании. Его способность навязывать другим свою волю нельзя отождествлять с понятием сильной воли. Среди членов партии большевиков было много людей с сильной волей, было немало и таких людей, которые в сталинских тюрьмах сохранили спою мораль­ную физическую стойкость, и, кстати, как пишет Рой Медведев, трудно сказать, оказался бы Сталин способ­ным на это в подобных условиях.

7.В 30-е годы принимались определенные мери по повышению военно-теоретического уровня командного состава, фор­мированию у него гибкого, масштабного мышления. Но нельзя избавиться от горькой мысли, что десятки тысяч командиров не смогли (не по своей воле) применить знания и умение на по­ле брани, защищай Отечество. В целом накануне войны военно-стратегическая мысль в РККА не уступала немецким доктринальным установкам. Стратегические идеи носили про­грессивный, но, к сожалению, в ряде случаев односторонний и плохо увязанный с практикой оперативного искусства характер. Как уже отмечалось, недооценивалась стратегическая оборона. Многое что было предусмотрено военной мыслью ранее в недалёком будущем придётся нащупывать путём кровавой эмпирии в ходе страшной учёбы на полях сражений.

Несмотря на заключение пакта о ненападении и договора о “дружбе” с Германией , Сталин чувствовал , что на западных границах сгущаются тучи. В то же время он ошибочно уверовал в то что пока Гитлер не добьётся успеха на Западе он не решится вести борьбу на два фронта. В ряде своих выступлений, и в частности 5 мая 1941 года в Кремле, Сталин настойчиво проводил мысль о том, что немцы побеждают благодаря прежде всего правильной политической стратегии исключающей одновременную борьбу на Западе и на Востоке. Но Сталина поразила лёгкость, c какой вермахт последовательно сокрушил ряд армий западноевропейских стран. Он не был уверен, что Красная Армия своевременно извлечёт для себя уроки из стремительно разворачивающихся событий. именно поэтому в своих беседах с Тимошенко Сталин, изучив обстоятельные обзоры действий немецких войск, подготовленные для него Генштабом, посоветовал новому наркому обороны усилить внимание боевой выучке войск.

Cталину ещё многое было неизвестно. Не знал он, например, как гитлеровские военные оценивали состояние Красной Армии, её кадров в начале 1941 года. Как выяснилось уже после войны, Гитлер, зная о прокатившихся по Красной Армии в 1937—1938 годах репрессиях, затребовал от своих разведорганов доклад о качестве офицерского состава РККА. За полтора месяца до начала войны, на основании доклада военного атташе Германии в СССР полковника Кребса, других данных, фюреру доложили : офицерский корпус РККА ослаблен не только количественно, но и качественно. “Он производит худшее впечатление, чем в 1933 году. России потребуются годы, чтобы достичь её прежнего уровня...”

Потенциальный (а точнее, реальный) противник не без основания включал в число благоприятных для себя факторов фактическую замену целых звеньев военной структуры СССР. В истории трудно найти прецедент, когда одна из сторон накануне смертельной схватки так бы ослабляла себя сама. И простить, и забыть это невозможно.”

К началу войны иллюзия о непогрешимости Сталина буквально ослепляла людей, в том числе и всё советское военное руководство. Для того, чтобы развеять её, потребовался лишь один июньский день 1941-ого...

Осуществив известные нам дипломатические шаги по предотвращению войны и допустив в этом плане явные политические просчёты и ошибки, Сталин всё время испытывал внутренние противоречия. C одной стороны, действуют соглашения с Германией, которые, как он полагал, немцам более выгодны, чем СССР. Ведь с их помощью Гитлер избежал войны на два фронта, и поэтому он будет соблюдать их положения. таковой была логика рассуждений “вождя” и его окружения.

С другой стороны, Гитлер, будучи по своей натуре авантюристом (а в этом Сталин был убеждён) , не обязательно будет следовать обычной логике. Вся его импульсивная стратегия построена на учёте кратковременных факторов: внезапности, коварства, непредсказуемости. Поэтому Сталин с глубоким опасением следил за всеми военно-политическими шагами Гитлера, ходом “молниеносной” войны на Западе. Не случайно Сталин дал указание Тимошенко лично убедиться в реальной боеготовности войск.

8.В воскресенье 22 июня 1941 года Сталин отправился спать на рассвете, в половине третьего. В три часа он был разбужен телефонным звонком – начальник Генерального штаба Красной Армии срочно просил соединить его с товарищем Сталиным. Так описывает этот разговор Жуков.

“—Что? Сейчас ?! -- изумился начальник охраны. –Товарищ Сталин спит.

--Будите немедля : немцы бомбят наши города!

Несколько мгновений длится молчание. Наконец в трубке глухо ответили :

--Подождите.

Минуты через три к аппарату подошёл И. В. Сталин.

Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. И. В. Сталин молчит. Слышу лишь его дыхание.

--Вы меня поняли?

Опять молчание.

Наконец Сталин спросил:

--Где нарком?

--Говорит по ВЧ с Тимошенко. Скажите Поскрёбышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро.”

В половине пятого в кабинете Сталина собрались все члены Политбюро, нарком обороны и начальник Генштаба. Позвонили в немецкое посольство, затем Молотов ушёл, чтобы принять посла Германии. Вернулся быстро : “--Германское правительство объявило нам войну. –Заглянув в бумажку, которую держал в руках, Молотов добавил : --Формальный повод стандартный: “ Националистическая Германия решила предупредить готовящееся нападение русских... ”.

Нет, в первый день большого шока у Сталина не было. Была растерянность, злоба на всех—его так жестоко обманули,-- тревога перед неизвестностью. Тот первый день члены Политбюро почти сутки пробыли у него в кабинете, ожидая вестей с границы. Говорили мало. Все в душе надеялись, что это лишь временные неудачи. Никто не сомневался, что Гитлер получит достойный отпор. Возможно, переговаривались между собой члены партийного ареопага, на неделю-другую в районе границы завяжутся тяжёлые бои. Война может стать на какое-то время оппозиционной, до тех пор пока Красная Армия не нанесёт агрессору сокрушающий ответный удар...

Когда утром 22 июня ВСТАЛ ВОПРОС, КТО обратится к народу с сообщением о нападении гитлеровской Германии, то все, естественно, повернулись к Сталину, но тот неожиданно отказался. Почти не раздумывая. Отказался решительно. В исторической литературе по сей день бытует мнение, что Сталин принял такое решение потому, что был, как например, вспоминал А. И. Микоян, в подавленном состоянии, “не знал, что сказать народу, ведь воспитывали народ в духе того, что войны не будет, а если и начнётся война, то враг будет разбит на его же территории и т. д., а теперь надо признавать, что в первые часы войны терпим поражение”.

Но дело обстояло не совсем так. Вопрос об обращении к народу решался ранним утром, когда ещё никто в Москве не знал, что мы “в первые часы войны терпим поражение”. О войне и её угрозе народу часто говорили. Готовились к ней. Но пришла она всё равно неожиданно. Сталину было во многом неясно, как развиваются события на границе. Вероятнее всего, он не хотел ничего говорить народу, не уяснив себе ситуации. Сталин никогда до этого, во всяком случае в 30-е годы. не делал крупных шагов, не будучи уверенным в том, что они окажутся па его положении. Он всегда исключал риск, который мог бы поколебать его авторитет, авторитет вождя.

22-ого утром талин не слышал победных реляций, был в тревоге, даже смятении, но его не покидала внутренняя уверенность, что через две-три недели он накажет Гитлера за вероломство и вот тогда “явится” народу. (Парализующий шок поразит Сталина лишь через четыре-пять дней, когда он наконец убедится, что нашествие несёт смертельную угрозу не только Отечеству, но и ему, “мудрому и непобедимому вождю”.) Что это было именно так, свидетельствуют две директивы войскам, одобренные в 7.15 утра и в 9.15 вечера 22 июня в его кабинете и подписанные Тимошенко, Маленковым и Жуковым

Начало войны застало Советский Союз неподготовленным. Стратегические ошибки высшего военного командования усугубили трудности. Довольно долго Сталин был неспособен порвать с догмой, гласившей, что войну нужно вести на территории противника. отступать нельзя было даже тогда, когда войска могли занять более выгодные позиции с точки зрения стратегической обороны. Директива № 2 Наркомата обороны, отданная в 7 часов утра 22 июня, была просто невыполнимым и бессмыс­ленным приказом, свидетельствовала об искаженном по­нимании обстановки. Такое негибкое мышление в под­ходе к руководству военными действиями привело к гро­мадным людским потерям.

В боях с Красной Армией, защищавшей каждую пядь земли, немцы, даже в период своего самого быст­рого продвижения, несли большие потери, чем в любой из своих предыдущих кампаний. Планы “блицкрига” рухнули.

8 августа Сталин был назначен Верховным Главно­командующим Вооруженными Силами СССР. Он воз­главлял Ставку Верховного Главнокомандования. С 19 июля он занял пост наркома обороны, освободив от этой должности С. К. Тимошенко. В начальный период войны Главнокомандующий не проявил своих полковод­ческих способностей. Современники единодушно отме­чают его чрезвычайную способность разбираться в об­становке, огромную работоспособность и исключитель­ную быстроту, с которой он осваивал и запоминал даже мельчайшие технические детали. Но его представления о стратегии были в определенной мере устаревшими, они были связаны с опытом гражданской войны.

Мы уже отмечали склонность Сталина отвергать идеи о стратегической обороне. Большой вред принесло в начале войны его стремление постоянно навязывать советским войскам наступление. Даже в условиях ката­строфического положения на Западном фронте в первые дни войны Сталин понуждал к наступательным боям. Под Москвой он нетерпеливо подстегивал войска к пе­реходу в контрнаступление, когда сил хватало только для обороны. После успешного наступления под Моск­вой советские войска к лету 1942 года опять попали в стратегически невыгодное положение.

Согласно мемуарам некоторых генералов, занимав­ших высшие посты в Генеральном штабе, мышление Сталина было схематично, он не терпел, когда ему вы­сказывались возражения. Им были допущены немалые ошибки в подборе командного состава, затем некоторых выдвинутых им самим лиц Сталин необоснованно обви­нил в предательстве. Были отданы под трибунал и рас­стреляны генерал армии Д. Г. Павлов, командующий Западным фронтом, и ряд подчиненных ему генералов и высших офицеров.

Ряд исследователей утверждают, что именно личный пример Сталина помог остановить поток бегущих из Москвы. Однако некоторые историки подвергают со­мнению то, что Сталин находился в Москве в критиче­ские дни обороны столицы. Так, по мнению Р. Медве­дева, в момент паники, начавшейся 16 октября, он тоже покинул город и несколько дней отсутствовал. Другие исследователи полагают, что его отсутствие было более длительным.

В ходе планирования контрнаступления под Моск­вой Сталин требовал, чтобы советские войска наступали по широкому фронту, хотя в то время ощущалась не­хватка людских и материальных резервов. Он настаи­вал на продолжении наступления, несмотря па то что заметно иссяк наступательный порыв войск. Известно, что Сталин отклонял предложения Жукова о перегруп­пировке войск.

В ходе своего летнего наступления 1942 года немцы встретились с уставшими, измотанными войсками, и это, естественно, облегчило им выполнение поставленных задач. Как и летом 1941 года, советское командование неверно оценило направление главного удара гитлеров­ских войск, так как предполагалось, что и летом 1942 го­да немцы опять двинутся па Москву. А они начали на­ступать на Юго-Восточном направлении. К тому же Сталин уверовал, что война может закончиться в 1942 году. Именно поэтому были запланированы насту­пательные операции у Харькова и в Крыму. Наступле­ние па юге завершилось провалом — в ходе “керченской катастрофы” за один месяц было потеряно 200 тысяч человек, огромное количество военной техники, тяжелой артиллерии.

Наступление под Харьковом также было неудачным. После начального успеха советского наступления нем­цы развернули контрнаступление и окружили войска Красной Армии. И хотя начальник Генерального штаба предлагал это сделать раньше, Сталин отдал приказ о приостановке наступления, когда уже было поздно. Две армии попали в окружение. На Южном фронте немцы почти беспрепятственно продвигались вперед. В этот момент отчаянного положения Сталин отдал свой изве­стный приказ № 227, в котором было сформулировано требование: “Ни шагу назад!” Позади линии фронта были поставлены заградительные отряды.

Осенью 1942 года немцев удалось остановить уже в глубине страны — на Кавказе и на Волге. Решающую роль сыграл массовый героизм советских людей, кото­рый творил чудеса. Грандиозное сражение произошло в районе города, названного в честь Сталина, в прошлом Царицына. 23 августа 600 немецких самолетов подверг­ли город бомбардировке, в тот же день сухопутные ча­сти вермахта в 7 километрах к северу от города вышли к Волге. Бои шли за каждую пядь земли, за каждый дом. 15 октября немцы заняли тракторный завод. В ру­ках советских войск оставалась полоса вдоль реки ши­риной в несколько сот метров.

6 ноября газеты опубликовали письмо Сталину от защитников Сталинграда: “Посылая это письмо из око­пов, мы клянемся Вам, что до последней капли крови, до последнего дыхания, до последнего удара серд­ца будем отстаивать Сталинград и не допустим врага к Волге!

Перед лицом наших отцов, поседевших героев цари­цынской обороны, перед полками товарищей других фронтов, перед нашими боевыми знаменами, перед всей Советской страной мы клянемся, что не посрамим славы русского оружия, будем биться до последней возмож­ности.

Под Вашим руководством отцы наши победили в ца­рицынской битве, под Вашим руководством победим мы и теперь в великой битве под Сталинградом!”

II ноября немцы вновь пошли в атаку, однако боль­ших успехов им не удалось добиться. Ценой огромных потерь советские войска отстояли Сталинград. 19 нояб­ря на севере и на юге от города началось мощное контр­наступление. Трехсоттысячная армия Паулюса, не по­лучившего приказа к отступлению, была окружена. 2 февраля 1943 года капитулировали последние части окруженной группировки войск.

По наблюдениям очевидцев, с июня по ноябрь 1941 года советские газеты редко упоминали имя Ста­лина. Впервые за долгие годы не публиковались его фотографии, не было обычных славословий. После раз­грома немцев под Москвой он вновь занял свое старое место в пропаганде, но в трудное лето 1942 года опять отошел на задний план. После Сталинграда началось прославление военного гения Сталина. Начиная с этого времени пошло сознательное распространение легенды о “гениальном полководце”.

Эта легенда пережила самого Сталина, ее влияние ощущается и в наши дни. Правдива ли она? Верно ли, что творцом всемирно-исторической победы Красной Армии был Сталин? Нередко можно услышать такой силлогизм: раз война закончилась победой, а Сталин был Верховным Главнокомандующим, то, значит, он был великим полководцем. На основе изучения мемуа­ров советских военачальников, работ историков и лите­ратурных произведений, разбиравших действия Сталина, можно утверждать, что в случае продуманной, тща­тельной и эффективной подготовки к войне немецкое наступление можно было бы остановить не у Волги и Курска, а значительно раньше, причем с меньшими людскими и материальными потерями. На методы ру­ководства Сталина, на его отношение к своим соратникам и сотрудникам решающее влияние оказали те полтора десятилетия, в ходе которых сформировался и ок­реп миф о непогрешимости и дальновидности вождя. Он испытывал тягу к абстрактному схематизму, часто недооценивал силу противника и переоценивал собст­венные способности. Его не волновали потери. Он не хо­тел или не мог вести войну с меньшими потерями. В то же время надо сказать о том, что генералы, работав­шие около него в Генеральном штабе, отмечают его иск­лючительную силу воли, самообладание и четкость, ог­ромную работоспособность. Они подчеркивают, что он был способен учиться и делать выводы из ошибок на­чального периода войны и что в результате этого мог самостоятельно разбираться в вопросах военной страте­гии. Авторы воспоминаний не подтверждают издеватель­ского замечания Н. С. Хрущева о том, что Верховный следил за военными действиями по глобусу. Это отри­цал и маршал Г. К. Жуков: “Могу твердо сказать, что И. В. Сталин владел основными принципами организа­ции фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими со знанием дела, хорошо разбирался и больших стратегических вопросах. Эти способности И. В. Сталина как Верховного Главнокомандующего особенно раскрылись, начиная со Сталинградской битвы”.

На втором этапе войны у Сталина не осталось и сле­дов прежней неуверенности. На переговорах он предста­вал перед союзниками как вдумчивый, сильный и хит­рый государственный деятель. Руководя военными опе­рациями, он вполне соответствовал своим высоким по­стам. Во время крупных наступлений — а особый инте­рес Сталина вызывали именно наступательные опера­ции — проявлялась его квалификация в военных вопро­сах. Однако его личность не претерпела изменений и во время войны. Он мог быть безжалостным даже по отно­шению к собственному сыну. В самом начале войны Яков Джугашвили попал в плен, будучи рядовым офи­цером. В начале 1943 года немцы предложили обменять его па плененного фельдмаршала Паулюса. Ответ Ста­лина был характерным для пего: “Они хотят, чтобы я начал торговаться с ними. Я не буду этого делать. Война—это война ”. Позднее Яков погиб в плену. Его жена в соответствии с указом, по которому подлежали наказанию родственники попавших в плен, была аре­стована в Москве.

В стратегическом и психологическом отношениях победа под Сталинградом означала поворот в истории войны. Но ради окончательной победы пришлось прине­сти еще немалые жертвы. Летом 1943 года Красная Ар­мия, располагавшая тогда уже преимуществом в техни­ке, предотвратила попытку нового крупного наступле­ния гитлеровцев и разгромила стратегическую группи­ровку противника под Курском. Сталин считал важным подчеркнуть, что в этой битве был развеян миф о непо­бедимости немецкой армии в летних операциях. После большой победы, одержанной в районе Курска, нача­лось постепенное изгнание германских войск с террито­рии Советского Союза. Особенно тщательной подготов­кой отличалось крупное наступление Красной Армии летом 1944 года в Белоруссии. Белорусская операция имела кодовое наименование “Багратион”. Она увенча­лась блистательным успехом. Для советских войск от­крылся путь в Европу, реально стал звучать лозунг пре­дыдущего периода: “Разгромим фашистского зверя в его собственной берлоге”. Красная Армия изгнала фашист­ские войска из Болгарии, Румынии, Венгрии, Польши. В начале 1945 года советские войска находились уже в Германии, угрожая ее столице — Берлину. Гитлер бро­сал в бой все наличные силы, стремясь задержать про­движение советских поиск. Восточный фронт получал подкрепления даже за счет ослабления немецкой оборо­ны на Западе, где с июня 1944 года вели бои англо-аме­риканские войска, совершившие высадку в Западной Европе. Но все было напрасно. Правда, Красной Армии не удалось с ходу запять Берлин, но, перегруппировав свои силы, она начала весной наступление, которое ста­ло сокрушительным. Немецкое сопротивление было сломлено. Германия капитулировала. В ночь с 8 на 9 мая 1945 года был подписан Акт о безоговорочной ка­питуляции Германии, с советской стороны его подписал маршал Неуков, заместитель Верховного Главнокоман­дующего.

9. Однако радость победы не могла заставить забыть о страшных разрушениях, причинённых Германским фашизмом. Потери и подлинное величие героизма советского народа иллюстрирует сухие цифры, свидетельствующие о том, что Советский Союз потерял в этой войне 30 % своего национального богатства. Но это представляется не столь значительным по сравнению с утратой 20 миллионов человеческих жизней.

Из справки, которую подготовили для Сталина в январе 1947 года военные и Вознесенский, выходило, что о наших потерях можно говорить лишь приблизительно. Эта кровавая статистика, особенно в начале войны, велась крайне плохо. Вознесенский сообщил при личном докладе: более или менее точно потери можно будет оценить лишь через несколько месяцев, но по имеющимся наметкам, всего погибло более 15 миллионов человек. Сталин промолчал: по донесению Генштаба, убитых, умерших от ран и пропавших без вести на поле боя—7,5 миллиона человек. В 1946 году Сталин остановился именно на этой цифре. Ему не хотелось говорить о большей цене, ведь тогда сразу потускнеет его полководческий образ. Этого допустить он не мог.

Цена нашей великой Победы неимоверно высока. Навсегда победа будет окрашена горечью безмерных потерь. Сталина этот вопрос никогда не мучил. Жертвенный сталинский социализм требовал и жертвенных побед. Сама непреложность этого исторического факта не только подчёркивает великое долготерпение, подвижничество советского народа, но и напоминает: Сталину стать тем, кем он стал, позволили.

10.Вердикт истории выносит прежде всего народ, который три десятилетия шёл за человеком, жестоко поправшим великую, хотя, невероятно, и утопическую Идею. В конечном счёте попытки реализовать эту идею и после Сталина окончились огромной исторической неудачей. В ходе “судебного разбирательства” всё сильнее меняется политический облик Сталина. Но уже сегодня ясно, что говорить и писать о Сталине – это значит всмотреться, вглядеться в эпоху, на щите которой этот человек оставил столь глубокую и кровавую вмятину. Как бы там ни было , на основе анализа тысяч документов, сталинской переписки, решений и указаний диктатора, воспоминаний его соратников и людей, общавшихся с ним, мы в праве сделать ещё несколько завершающих “мазков” на этом портрете.

Жизнь и смерть Сталина подтвердили ряд вечных истин. Пропасть истории одинаково глубока для всех. Но эхо падения ушедшего туда может доноситься как призыв и свидетельство Добра и Зла. чем больше мы узнаём о Сталине, тем глубже убеждаемся, что ему суждено стать в истории одним из самых страшных олицетворений Зла. Никакие благие намерения и программы не могут служить оправданием актов бесчеловечности. Сталин своей жизнью ещё раз показал, что даже благородные, высокие человеческие идеалы можно вывернуть наизнанку, если политика отказывается от союза с гуманизмом. Сталин выпустил из поля зрения главное—человека. Для “вождя” человек всегда был и остался составной частью массы, а это почти ничто. Жизнь и смерть Сталина подтвердили, что единовластие как выражение диктатуры одного лица исторически исключительно хрупко. Оно гибнет, исчезает вместе со смертью единодержца. Сталин никогда не мог и не хотел понять, что подлинно свободное общество—это не платформа для пирамиды, на вершине которой находится один человек, а ассоциация, где каждый волен принимать участие в выборе собственной судьбы.

Жизнь и смерть Сталина показали, что отсутствие гармонии между политикой и моралью всегда в конечном счёте приводит к краху. Исторический маятник событий в нашей стране поднял Сталина на высшую точку и опустил его до низшей. Жизнь и смерть Сталина рельефно высветили, что человек, верящий только в могущество насилия, может идти от одного преступления к другому. Декорации, созданные диктатором из его “славы, мудрости, прозорливости, почитания”, рано или поздно рушатся. Своей жизнью и смертью Сталин показал, что его претензии на совершенство управления оказались призрачными. Его способность овладевать сознанием людей, превращать их в бездумных исполнителей является грозным предупреждением—к чему может вести власть бесконтрольная, абсолютная и сконцентрированная в одних руках. Но это историческое предупреждение мы в полной мере ещё не учли. Надёжных гарантий по недопущению обожествления первого лица в государстве и обществе пока ещё не создано. Триумф Сталина и трагедия народа—вечное предостережение... История Сталина обвиняет. Смерть не стала его оправданием.

1