Жизнь и философия В.В. Розанова

Некоторые аспекты жизни и философии В.В. Розанова (1856-1917)

Биография Розанова

Василий Васильевич Розанов родился 20 апреля 1856г. в Костроме многодетной православной семье уездного чиновника, вышедшего из священнического рода. В 1861 г. умер его отец, и семья жила почти в нищете. Мать Розанова – строгая, жесткая оставила у него на всю жизнь ощущение “страшного одиночества и затаенности души” и поразительную восприимчивость ко всему, что его окружало.

1870г. - смерть матери. Старший брат (учитель) Николай Васильевич Розанов берет одиннадцатилетнего Василия под свою опеку. Среднее образование он получает в классических гимназиях Костромы (68 - 70), Симбирска (70 – 72) и Нижнего Новгорода (72 –78).

В 1882г. Розанов окончил Императорский Московский университет, историко-филологический факультет, но университет не наложил на него заметного отпечатка. Он всегда считал, что “вовсе не университеты вырастили настоящего русского человека, а добрые безграмотные няни”.

После окончания университета Розанов отклонил предложение остаться на кафедре и писать диссертацию для защиты ученого звания и предпочел свободное философское творчество и службу провинциального учителя (11 лет в Московском учебном округе: Брянск, Елец, Белый Смоленской губернии, преподавал историю и географию). Его учениками был Сергей Булгаков и Михаил Пришвин. Однако работа в гимназии не слишком его привлекала. Он любил детей, но учительство было ему в тягость из-за своего однообразия и прозаичности.

С 1893 по 1899 Розанов - чиновник 7-ого класса на службе в Государственном контроле в Петербурге, но в мае 1899 оставляет службу и принимает предложение А.С. Суворина стать постоянным сотрудником консервативной газеты “Нового времени”, где работал до её закрытия.

Первый брак с Апполинарией Сусловой (в прошлом возлюбленной Достоевского) – несчастливый. Розанов женился вторично в 1891 на дочери вдовы священника Варваре Дмитриевне Рудневой, но А.П. Суслова отказалась дать Розанову развод, чем сильно осложнила его дальнейшую семейную жизнь. Венчание с Рудневой было тайным, они всю жизнь прожили в гражданском браке. От этого брака у них родились 4 дочери и сын, но они считались незаконнорожденными.

В конце августа 1917 переехал с семьей в Сергиев Посад и умер от истощения и голода. Похоронен в Гефсиманском скиту под сенью храма Черниговской богоматери. Умер от инсульта. Через несколько лет скит был уничтожен, кладбище срыто и превращено в свалку.

Личность и творчество Розанова. Современники о Розанове.

Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти...

“Уединенное”

Розанов был великим тружеником – вся его жизнь прошла, собственно, в непрерывном писательском труде. “Вечно усталый”, по его же словам, он терпеливо нес бремя материальной заботы о большой семье. Писал он, как известно, удивительно быстро, легко, и поэтому вполне естественно, что его творческое наследие поистине необъятно. Тридцать книг им издано при жизни, ряд больших работ дошел до нас в виде рукописей. Огромное количество его статей, опубликованных в самых различных периодических изданиях, до сих пор не собрано. В разных архивах хранится обширная переписка Розанова, а он и в частной переписке выступал как истинный художник слова.

Голлербах, близкий друг философа, так характеризовал розановское творчество: “Все его книги в целом и общем представляют собой интимный дневник огромной, всеобъемлющей души, которая сама не знает, что в ней ценно и важно, а что ничтожно и ненужно…”

Много переживаний, боли и тоски выпало на долю Розанова, едва ли не больше всех среди сколько-нибудь значительных русских писателей. Его не поняло большинство современников, в дальнейшем имя его было просто вычеркнуто из истории русской литературы. Сам Розанов находил у себя массу недостатков и просил, что если кто будет его любить (а это он в глубине души допускал и на это, несмотря ни на что, надеялся), то воздержался бы писать о нем хорошо или уж, по крайней мере, обязательно включил бы “печальный материал”. Розанов – писатель, который призывал к доброте и нежности который считал, что недостоин того, чтобы о нем отзывались с похвалой.

Василий Розанов всю жизнь, и особенно в юности увлекался самообразованием. Делал попытки классифицировать полученные знания (посещал курсы естественных и гуманитарных наук). В этот период на его мировоззрение оказывали влияние: Белинский, Писарев, Добролюбов, Чернышевский, Милль, Фохт, Бокль, Дрепер и многие другие. В его юношеском мировоззрении главенствовала идея счастья, как верховной идеи человека. “Идея счастья как верховного начала человеческой жизни есть... придуманная идея, созданная человеком... но не есть цель, вложенная в него природою” – вот итог юношеского философского созерцания. Молодой Розанов видит жизнь, конечно, в красках – огромным красочным полотном, где каждая деталька интересна, содержит целый мир. Русские радикалы же создали для удобства ориентации в жизни нечто подобное карте-схеме бытия, стремительно двигаясь по которой, надеялись добежать к своим вожделенным социальным целям (равенство и братство) всего за несколько лет. Розанов же смотрит на жизнь эстетически, любит ее яркие краски и причудливость ее линий. И ему очень жаль что бы то ни было в этой жизни менять”.

Затем он обратился к естественным целям человеческой жизни, то есть пытался раскрыть природу человека, к проблемам бытия. (О себе и жизни своей. М. 1990)

Несколько трудов Розанова прошли незамеченными философской общественностью и это привело к творческому кризису, Розанов не писал несколько лет. Восстановление литературной деятельности в 1889 и вхождение в общественно– литературную жизнь произошло при знакомстве и поддержке трех консерваторов, заканчивавших свой путь: Страхова, проф. Рачинского и К.Н.Леонтьева. Розанов выступал с традиционными для консервативной печати второй половины ХIХ в. русскими темами: монархия, православие, проблема Восток-Запад, русские историософские проблемы и т.п. Писания этого периода были проникнуты духом патриотизма и антилиберализма. Очерк “С и Н” воспевает разнообразие жизни, ее удивительность и в нем Розанову рукой подать до биологизма. Это особо чувствуется в розановском “гимне” идеям К.Леонтьева. Леонтьев – большой авторитет для молодого Розанова, мыслитель, согласный с тем, что жизнь красива и должна оставаться красивой, чтобы и впредь волновать чувства. Уподобление развития исторической жизни развитию природы, развитию биологических организмов и их групп – основное, что влечет Розанова в воззрениях Леонтьева.

Весь свой досуг в этот период Розанов отдавал работе над большим философским сочинением “О понимании”, на который потратил пять лет труда и в 1886 г. опубликовал на собственные средства, скопленные с большим трудом, тиражом в 600 экземпляров. “О понимании” этот капитальный труд, принесший бы известность автору в другой стране, в России остался незамеченной; хотя проблема понимания (такая проблема существует в теории познания) рассматривалась им по-новому. Свыше ста лет эта книга не переиздавалась, а Розанов ценил ее до последних дней своей жизни.

Д. Мирский, автор труда по истории русской литературы писал о Розанове: “Стиль в Розанове – это все. Кто не чувствует стиля Розанова, тот ничего не поймет и оценит. По глубине интуиции он превосходит всех писателей мира, даже Достоевского”.

Интересной и даже шокирующей казалась в Розанове та внешне безосновательная дерзость, с какой этот, по всем признакам “маленький человек”, брался за решение вопросов брака, проблем пола, критику ортодоксального христианства – за, по тем временам, авангардное и “стыдное”. Розанов явно позволял себе то, что из его скромного общественного статуса не вытекало и это вызывало острое любопытство.

Розанов – необыкновенно оригинальный мыслитель. Он оказал заметное влияние на настроение русского декаданса, на поэтов-символистов, предложил концепцию “интегрального понимания”: путем сочетания умозрения и опыта можно преодолеть антагонизм между философией и наукой.

Осмысление его жизненного и творческого пути – через понимание социально-духовных корней. Он – часть русского мещанства (по С.Носову мещанство русское, это не пошлость и бездуховность. Русское мещанство есть душевное неспокойствие, обнажающее человеческую натуру, суть; оно порождало лихорадку неутоленных стремлений, беспокойство духа, стремление жить не по шаблону). Розанов не принимал никакой официальности, чуждался славы, так как считал ее формой душевного покоя, неподвижности, за которой вырождение и небытие.

Иванов-Разумник говорил о Розанове, что он “играет роль юродивого русской литературы”

А С.Носов дополняет: “Юродивый – как человек экстаза, крайности – как бы искупал свою дерзость внешним убожеством поведения, показной убогостью своего облика….

В общественно-литературном поведении Розанова были элементы кривляния, которое выполняло защитную функцию, служа доказательством непреднамеренности, отсутствия злого умысла в Розановских “пощечинах” общественному вкусу”. Розанов стремится предельно насытить свое творчество всевозможными реалиями жизни – подробностями, частностями, интимными деталями, считает бытовое, внешне незначительное, как раз главным”.

Розанов – писатель открытого типа, сообщающий все о себе, но чем более сообщает, тем менее становится ясен. Взгляд на себя – совсем со стороны – одиночество. Весь Розанов, вплоть до мельчайших граней его личности, именно таков – неясен, загадочен, интригующе изменчив. Розанов порой напоминал человека, идущего к истине пешком, останавливающегося на каждом приветливом пригорке, подолгу разглядывающего каждый смеющийся среди камней ручеек…. Розанов предвидел нашу усталость от стремления вперед или (скорее последнее), устал от этого стремления раньше других, раньше культуры и цивилизации в целом…Розанов учит вглядываться в жизнь, не спешить, избегать прямолинейности и доверять лишь окольным путям к своим целям. Он чуток к деталям, оттенкам, мельчайшим изгибам жизни и советует присматриваться к ним, поскольку нередко именно они решают все.

Такой подход ко всему – розановщина, в основе которой великая и стихийная чуткость, Розанов как писатель начался с умения выразить эту чуткость, с умения рисовать словами. Чуткость хвалят у тех, кто уже овладел ею как тонким инструментом для оперирования тела жизни. Но чуткость может и погубить, вынудить к страшной непоследовательности. Розанова чуткость доводила и до неудач. Она – антипод трезвой логики… Подразумевает чуткость и своего рода сон разума, его недейственность и слабость, обостряясь (отсюда и родственность чуткости с детскостью) именно тогда, когда чутье, предчувствие, подсознательное ощущение заменяют человеку выкладки рассудка. Ассоциация для Розанова – опора познания.

Розанов не принадлежит к числу “статических” писателей, тех, чье творчество, а чаще всего и личность неизменны, не подвержены метаморфозам или не способны к ним. Составить итоговые представления об идеях и воззрениях Розанова на редкость сложно: к некоему общему знаменателю они не сводятся, а скорее, сосуществуют, как лики розановского творчества, заставляя исследователей кружить среди противоречий или привносить в багаж идей Розанова формальное единство. У каждого, сколько-нибудь значительного автора есть своя концепция литературы, своего рода “хартия”, которая может претерпевать различные изменения, но в основе остаётся. Этого не скажешь, однако, о Розанове. У него не было “хартии”, как системы с твёрдыми “да” и вполне определёнными “нет”. У него своё, розановское понимание концепции, при котором “да” и “нет”, “правое” и “левое” сосуществуют, вернее сказать “да” не всегда “да”, а “нет” отнюдь не означает обязательно “нет”. Сама личность философа соткана из противоречий. Концепция Розанова (если вообще можно говорить о “концепции” аконцептуального писателя) была направлена против “литературного шаблона”, позитивизма и вообще всех “правил”.

Альтернативность мышления Розанова запечатлена в диалоге с предполагаемым оппонентом:

Сколько можно иметь мнений, мыслей о предмете?

Сколько угодно… Сколько есть “мыслей” в самом предмете, ибо нет предмета без мысли, и иногда без множества в себе мыслей.

Где же тогда истина?

В полноте всех мыслей. Разом. Со страхом выбрать одну. В колебании.

Неужели же колебание – принцип?

Первый в жизни. Единственный который твёрд. Тот, которым цветёт всё и все живет. Наступи-ка устойчивость – и весь мир закаменел бы, заледенел.

“Форма: а я – бесформен. Порядок и система: - а я бессистемен и даже беспорядочен. Долг: - а мне всякий долг казался в тайне души комичным и со всяким “долгом” мне в тайне души хотелось устроить “каверзу”, “водевиль”.

Гиппиус о Розанове: “Невзрачный, роста среднего, широковатый, но худощавый, суетливый, не то застенчивый, не то смелый. Говорил быстро, скользяще, не громко, с особенной манерой, которая всему, чего бы он ни касался, придавала интимность (свободу поведения, открытость), делала каким-то шепотным”. “….для него всякое человеческое общество - чужой монастырь. Он в него пришел со своим уставом”.

Павел Флоренский: “Существо его – богоборческое; он не приемлет ни страдания, ни лишений, ни смерти, ему не надо искупления, не надо и воскресения, ибо тайная мысль его – вечно жить, и иначе он не воспринимает мира”.

Н. Бердяев: “Р. один из самых необыкновенных, самых оригинальных людей, каких мне в жизни приходилось встречать”.

Владимир Соловьев назвал его “Иудушкой Головлевым”. “Для своей собственной эпохи Розанов был своего рода гениальным скандалом, устроенным в мире нравственности и религии очень изысканно и утонченно”.

После Октября 1917 года стали ходить слухи о расстреле Розанова. Л. Троцкий: “Розанов был заведомой дрянью, трусом приживальщиком, подлипалой”.

М. Горький: “Один из крупнейших мыслителей русских, он не скрывал своей антипатии к делу мысли, науки. Враг социальных потрясений, он признавал, что революция права. Религиозный человек, не страшился богохульства; моралист, выступал против нравственности.”

Метафизика личности Р. – ярчайшая страница в истории русской (и мировой) культуры. Все творчество Р. охвачено субъективным духом, и через все его полотно отмечено постоянством присутствия автобиографических мотивов. Апогеем включения конкретной исторической авторской личности в творческие формы стали “Уединенное”, “Опавшие листья”, “Сахарна”, “Мимолетное”, “Апокалипсис нашего времени”

Все эти книги названы “жизнью души”.

Тема России в творчестве Розанова

Национальное в его творчестве и личности есть нечто почти физиологическое, некая неуничтожимая эмоционально-психологическая русскость. В “Опавших листьях” Розанов писал: “Счастливую и великую Родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить именно когда она слаба. мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно когда наша “Мать” пьяна, лжет и вся запуталась в грехе – Мы и не должны отходить от нее”. Любовь такого рода (не обязательно к Родине ) – не есть любовь-обладание, любовь-гордость и даже любовь, как достояние души. Это любовь-сострадание и любовь-несчастье.

Иванов-Разумник, яркий представитель неонародничества начала 20 века, не только непримирим к обшеству социального неравенства, но и восторженное жизнелюбие, яркие краски и сильные страсти. В этом последнем отношении Иванов-Разумник встретил в Розанове родственную душу, человека, также не любившего казенную жизнь, помышлявшего о пиршестве плоти и духа, о свободе.

Другая особенность Розанова– удивительная чуткость к национальным, преимущественно русским проблемам, к жизни простой русской семьи. Для него Россия – мать. Он писал о России в период начавшегося упадка страны. Чем горше рисовалась ему судьба родины, тем острее он переживал свою сопричастность ей. Розанов с удивительной полнотой подметил трагические стороны бытия русского народа в целом и мельчайшие частицы его соборности – семьи, индивидуальной, интимной жизни, неповторимой, неизведанной. “Апокалипсис нашего времени” – повествование о хозяйственном и моральном развале России. “Апокалипсис” несет в себе предчувствие приближающегося конца – для Розанова гибнет не Россия только, гибнет цивилизация – “странная, стонущая цивилизация” Христа, заканчивается христианская история. Христос становится для него олицетворением нигилизма, а христианство – религией смерти, ибо, согласно Розанову, Христос проповедовал не дело, а аскетизм, уход от мира, отчаяния.

Книги Розанова содержат бесконечное множество интереснейших размышлений о русской душе, о русском характере. Его отличает глубокое понимание своеобразного уклада русской жизни, русского национального духа. “В сущности, нет более острой, наркотической, артистической нации, чем русские”... По мнению Розанова, лучшие качества развиты в русском народе православием.

И сегодня злободневны его слова:

“У нас нет совсем мечты своей родины. И на голом месте выросла космополитическая мечтательность. У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть. У француза “chere France”, у англичан – “Старая Англия”, у немцев – “наш старый Фриц”. Только у прошедшего русскую гимнаию и университет – “проклятая Россия”. /.../ У нас слово “отечество” узнается одновременно со словом “проклятие”.

Из “Опавших листьев. Короб 2”.

Розанов о религии и вопросах пола.

Русская православная церковь враждебно относилась к попыткам создания философского православия, а такие попытки не окончились после Владимира Соловьева. В конце 19 начале 20 веков наметилась тенденция к компромиссу религии и философии, веры и разума. Консервативно настроенные богословы – против “философизации” православия, против “спекулятивного богословия”, в котором “живой бог” религии исчезает в тумане метафизических абстракций, превращающих в такие отвлеченные понятия, как “абсолют” всеединство и разум” и так далее. Сложилось религиозно-философское направление. Основная идея: эмпирический, пространственно-временной мир – относительное, условное бытие; оно не имеет самостоятельного значения. “Истинное бытие” – это душа человека и Бог, в мистическом единстве с которым пребывает душа; самое иррациональное – и есть самое реальное.

Если раньше утверждался дуализм Неба и Земли, духа и плоти, все земное объявлялось греховным, то новое сознание идет по пути реабилитации плоти. Признавалась возможность “царства Божия” на земле на основе нового религиозного сознания.

Расхождения Розанова с церковью начались тогда, когда из-за отказа первой жены дать ему развод, его второй брак не был признан церковью действительным. Не без влияния Розанова был принят закон, обеспечивающий внебрачным детям равные со всеми права.

В центре его статей и книг проблемы семьи, полемика с догматическим христианством, обращение к человеку и общечеловеческим ценностям как высшим критериям жизни. Бог для него существует, но он далек от Христа. “Почему так бескрасочен, темен Его лик, почему вокруг Него нет улыбок, радости”? Розанов осуждает “пышные церковные службы, пышные облачения и присущее духовенству значительного властолюбия и честолюбия”. Он прав, когда утверждает, что духовенство много и справедливо говорило о грехах других, но почему то мало о своих собственных, из-за чего утратилось его положительное влияние на общество: ему перестали верить и доверять.

Розанов: “Христианство давно перестало быть “бродилом”, дрожжами. Оно не “бродит”, а установилось и это его внутреннее только статическое, а не динамическое состояние – есть огромная причина притупления его действия …Никто против него не спорит, но никто им не пламенеет”.

Гонения начались с “церковного ослушания” В 1906 году в Париже на русском языке вышла книга Розанова “Русская церковь и другие статьи”, в которых представлено то, что он по цензурным условиям не мог напечатать в России. Когда в 1909 г. книга была переиздана (в значительно сокращенном виде под названием “Русская церковь”) в Петербурге, то это привело автора на скамью подсудимых. Содержание книги, по мнению Комитета по делам печати заключалось, с одной стороны, в целом ряде весьма разных нападок на русскую церковь, с другой – в совершенно отрицательной критике христианского вероучения. Рассматривая вопрос о влиянии церкви на жизнь русского народа, автор категорически утверждает, что влияние это в общем было весьма вредное. Особенно вредным оказалось оно в отношении к семейной жизни русского народа. Далее Розанов обвинялся в отрицании одной из важнейших христианских истин – учения Христа. На книгу был наложен арест, к ответственности привлечены виновные в ее напечатании и автор.

Розанов вступил в единоборство с церковью и Христом. Он боролся с ними во тьме ночи, подобно библейскому Иакову, оставшемуся после этой борьбы хромым.

Наиболее определенно эти тенденции сказались в книге “Темный лик” (1911), где центральной стала статья “О Сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира”, вызвавшая наибольшие споры. В 1910 году Розанов выпустил книгу “В темных религиозных лучах”. Книгу запретили, а тираж уничтожили. Но уже в следующем году из материалов этой книги Розанов подготовил две другие: “Темный лик” и “Люди лунного света”. Название последней относится к тем, кто уклоняется от деторождения. В книге “Темный лик” Розанов пишет о Христе как о духе небытия, видя в христианстве религию смерти, апологию сладости смерти.

Отношение Розанова к “историческому христианству” было всегда пессимистично и достигло апогея в смутные 1917 – 1918 (см. “Апокалипсис”) Этот последний период творчества Розанова – высший подъем его духовных и творческих сил. Несмотря на то, что он выступал против личности Иисуса Христа, Розанов не был против Христа. Философское сознание, с которым он вступил на общественное поприще, к концу жизни трансформировалось в религиозное: “Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию”.

Человеческая душа – по Розанову – независимая, нематериальная сущность, способная творить различные формы, идеи, налагая их на материальные субстанции. После разрушения тела дух пребывает как “форма чистого существования, не ограниченная никакими пределами”.

В начале ХХ века усиливается движение богоискательства, наполнение религиозной формы сознания светскими элементами”. Розанов вошел в сознание большинства своих современников провозвестником языческой “религии пола” и “религии жизни”. Это было закономерно. Воспеванием радости земного бытия творчество Розанова не исчерпывалось – в не меньшей мере он поэтизировал и печаль интимного переживания жизни, боль бытия. Но это последнее начало его миросозерцания –эстетизация страдания – было в контексте культуры русского декаданса во многом общим местом. Ошеломляла не пронзительная печаль Розанова, а бурные всплески его самодовольства, которому сродни безделье и веселье, способность к радостному наплевательству на все и на вся”.

“Человеческая душа, мир в целом представляются Розанову звучащими, и потому, собственно, живущими, погруженными в звучание – движение, противопоставленное молчанию неподвижности, молчанию мертвой материи…Озвученный мир для Розанова не является, однако, какой-то гаммой первичных музыкальных импульсов, из которой рождается действительная, фиксируемая в нотной записи, пригодная к исполнению музыка. Различимое в окружающем звучании в представлении Розанова – нечто большее”.

В своих произведениях Розанов поднял проблемы назначения церкви, неразрывно-связанные для него с существованием двух видов церковной практики – первым – одухотворенным духовным деланием, олицетворяемым для него религиозной практикой множества священников, от всего сердца выполняющих свой долг перед паствой, - он всегда восхищался, как и красотой православных культов, освящением в них земли, природы; церковным бытом. Второй тип связан с существованием “казенной”, “официальной” церкви, из “самого теплого места на земле” переродившейся в чиновный иерархический аппарат, прожив который и направлена критика Розанова.

Выступая против догматизма, рационализации церковной практики, философ утверждал, что чудовищная ошибка, повлиявшая на развитие цивилизации, состоит в том, что вся позднейшая разработка христианства ушла в догматическую словесную сторону, а не на подлинное творчество жизни. Постепенно понимание христианства как религии радости сменяется в сознании философа представлением о христианстве, как религии смерти, страдания. Фактически понимание аскетизма как сознательного стремления к страданию без осознания философом его нравственного духовного знания, экстраполируется Р. на понимание сущности христианства в целом. Критика христианской церкви перерастает в борьбу с христианской религией и, прежде всего, на почве неприятия мыслителем церковной морали, касающейся регулирования семейных, брачных отношений. Сущность христианства видится ему враждебной.

Своеобразие розановской концепции христианства в его попытке соединения христианства с элементами язычества, попытке безусловно неосуществимой, и в этом трагедия Розанова-философа: он физически не может выйти за пределы христианства, хотя его и отрицает; он не может окончательно отвергнуть Христа, хоть с ним и борется.

В 1898 выходит статья Розанова на тему пола, ставшей узловой для всего его последующего творчества в целом (статья “Брак и христианство”) С разработкой темы пола Розанов раскрылся преимущественно как религиозный мыслитель. Основная тема книги “О понимании”, тема бытия, нашла в теме пола свое продолжение и своеобразное развитие. “Пол в человеке – не орган и не функция, не мясо и не физиология – но зиждительное лицо, в соответствии и противоположении верхнему, логическому лицу”...

Теория пола Розанова является неотъемлемой частью его религиозной философии. Присущее Розанову “чувство Бога” неотделимо от другого свойственного ему “чувства пола”, пронизывающего все произведения философа на втором этапе его творчества. Чувство пола сливается с чувством Бога в единое религиозно-половое чувство: поэтому, в философии Розанова неразделимы вопросы религии и вопросы пола; метафизика религии усматривается философом именно в метафизике пола. Пол видится мыслителю таинственным основанием существующего, космичным, надмировым началом, в котором синтезируется плотское и духовное; сфера пола не исчерпывается для него интимными отношениям мужчины и женщины – пол, по Розанову явление трасцендентное, всеобщее и бесконечное, охватывающее сущность бытия, составляющее причину мировой гармонии.

В философии Розанова отсутствует проблематика греховности – в стихии пола освящается все: священен акт рождения, а потому священна рождающая природа, земля; священен половой акт, зачатие, семья, как институт способствующий продолжению рода. Один из наиболее важных и интересных моментов учения философа о поле – его представление о непостоянстве полового напряжения: пол для Розанова не есть Константа, не есть нечто определенное и законченное. Условно для него и противопоставление мужского и женского начал – принадлежность человека к тому или другому полу неоднозначна - и мужское и женское присутствует в каждой клетке любого человека, таким образом стремление к обладанию противоположным полом видится мыслителю проявлением жажды полноты бытия, обретаемой на время только в половом акте.

Розанова можно причислить к религиозным мыслителям, но он неортодоксален. В давние времена его без труда обвинили бы в ереси. Но сегодня в церковных кругах найден оправдательный термин – религиозный натурализм: Розанов – теоретик человеческого естества.

“Несчастная книжность, несчастная интеллигентность сделала то, что человек мыслит себя “подобием Божием”, когда строчит газетную статью или брошюру, а не когда носит на руках больного ребенка, не когда мать кормит его грудью, не когда родители зачинают его. Проклятое скопчество, родитель сухой и суетной интеллигентности”.

Вопросы пола, которым Розанов уделяет чрезвычайно большое место в своих книгах, принесли ему при жизни скандальную славу, мешают они правильному его восприятию и по сей день. Суть его учения: пол не есть нечто постыдное, запретное, а мистическая основа жизни, основа семьи, основа общества. Пол не только не есть грех, но наоборот: признание важности пола ведет к оздоровлению общества, очищению, освобождению от греха. У Розанова пол одухотворяется, даже обожествляется как сфера, связанная с зарождением жизни, зарождением души. Тема пола всегда у него связана с темой брака, семьи (“...дать почувствовать семью как ступень поднятия к Богу”.)

Многие из писавших о Розанове признают, что он сумел осветить щекотливую тему пола с предельной откровенностью, даже с бесстыдством, но без пошлости и почти без грязи. Но непонимание сути сочинений Розанова на темы пола приводило к тому, что некоторые из них арестовывались цензурой по обвинению в порнографии (“В мире неясного и нерешенного”, “Метафизика христианства” и даже “Уединенное”).

Именно глубочайшее проникновение в тайны пола является главным вкладом Розанова в историю мысли. Главное, что стремился выразить в своем учении о поле Розанов – это то, что душа и тело не должны восприниматься раздельно: пол – их синтез. Он проповедник единства личности, единства духа и плоти. Что привело к разрыву духа и плоти? Только ли церковь виновата в этом? Р. возвышает пол, доказывая его одухотворенность, космичность, но для него пол - это именно природное начало в человеке.

Пол – синтезирующее начало личности, пронизывающее все сферы деятельности человека. Половой акт – и физический, и духовный; центр гармонии. Религиозность составляет важнейшую черту мировоззрения Розанова. Бога он воспринимает как безусловную реальность, как абсолютно Сущее. Он был также увлечен иудаизмом.

Розанов тяготеет к идеализации семейного быта и утверждает, что смысл жизни в продолжении рода. Утверждая, что основа христианства – аскетизм, монастырь. Аскетическое отношение к миру выражается прежде всего в отрицательном отношении к браку, к полу. В этом Розанов видит прямую причину ослабления церкви, в этом же для него – причина кризиса всей нашей христианской цивилизации. “Пусть объяснит духовенство, для чего растут у девушек груди? – чтобы кормить свое дитя. – Ну а ... “дальше” для чего дано? Сказать нечего, кроме: - Чтобы родить дитя. И весь аскетизм зачеркнут”.

Из “Опавших листьев. Короб 1. СПб, 1913”

Семья, По Розанову, для женщин и есть их монастырь. Противоречивый Розанов не против монашества как такового, он только считает его не нормой и правилом праведной христианской жизни. Он против того монашества, которое в его время зачастую вырождалось в удобную форму беззаботного, сытного существования. Розанов отмечает, что как раз монашеское уединение в большинстве случаев непроизвольно вызывает неодолимую сосредоточенность на “греховной плоти”, отсюда и вытекает восприятие пола как чего-то порочного, дьявольского, но в то же время чрезвычайно притягательного.

Любовь занимает очень важное место в мировоззрении Розанова. Он, конечно, не отделяет любви от пола – для него это не только “духовная симпатия”, но и взаимное тяготение, в том числе, конечно и половое: “любовь есть взаимное пожирание, поглощение. Любовь есть всегда обмен души и тела. Поэтому когда нечему обмениваться, любовь погасает”. Когда любовь кончилась, брак теряет свою религиозную основу. Любовь – критерий нравственности. Семья, по Розанову, кончается не тогда, когда муж или жена изменяет, а когда прекращается любовь. Семья без любви – в первую очередь половой любви – безнравственна, как безнравственна и всякая половая жизнь без любви. Душа женщины – мужского рода и тянется к родному телу (соответственно, душа мужчины – наоборот). Отсюда любовь: “душа ищет своего тела, родни себе”.

Для Розанова вся жизнь так или иначе вращается вокруг пола. Невидимые нити от всех розановских тем тянутся к полу. Это основа, из которой вырастает его мировоззрение. (По той огромной роли, которую он отводит полу, Розанов явно близок к Фрейду. Но для Фрейда пол проявляется в бессознательных, темных, разрушительных инстинктах человека. Для Розанова же пол является воплощением положительного природного начала, мистической основой, из которой вырастает личность и через которую человек связан с Богом.)

“Трилогия” Розанова

В трилогии Розанова (“Уединённое” (1913) и два короба “Опавших Листьев” (1913 и 1915)) неизменно поражает магия слова. Пересказать невозможно. Изменить нельзя. Можно только слушать. Восприятие литературы для него всегда чувственно. Вкус, осязание, слух – это то, с чего всё начинается. И через слух рождается ощущение, понимание…

Менее всего писатель стремился к созданию последовательной философской религиозной или литературно-критической концепции. Принцип “бесформенности” превалирует в “случайных” записях, набросках “для себя”, составляющих трилогию и отражающих сам процесс мышления, что для Розанова существеннее законченной системы или догмы.

Розанов в письме Э. Голлербаху, своему другу: “Вы знаете, что моё “Уединённое” и “Опавшие листья” в значительной степени сформированы под намерением начать литературу с другого конца вот с конца этого уединённого, уединения сердца, “своей думки”, без всякой социально-демократической сволочи. Жажда освободиться от неё, духовно из неё выйти – доходила до судороги и сумасшествия”.

Розанов: “На самом деле человеку и до всего есть дело - и ни до чего нет дела. В сущности он занят только собою, - и занят вместе целым миром. Я это хорошо помню, и с детства, что мне ни до чего не было дела. И это как-то таинственно и вполне сливалось с тем, что до всего есть дело. Вот по этому-то слиянию эгоизма и без эгоизма “Опавшие Листья” наиболее удачны”.

Розанов (в ответ на рецензию З. Гиппиус): “Все книги должны быть такими, т.е. “не причесываясь” и “не надевая кальсон”

Если в предыдущих статьях и книгах Розанов нередко прибегал к своим излюбленным “антиномиям” (противоречиям), подчас ставившим в тупик его читателей, то в трилогии от “двуликости” он обратился к многоголосию, чем-то напоминающему полифоничность поздних романов Достоевского. Действительно, если читать подряд даже одну из частей “трилогии”, то создаётся впечатление разнобойного “шума голосов”.

Трилогия не рассчитана на непрерывное чтение, как читаются повесть и романы. Перед нами весьма своеобразная смесь талантливости , глубины прозрений и наблюдений художника с “беззаветным” монархизмом, попыткой соединить христианство с “религией пола” – крепкое зелье, которое ещё никогда не изготавливалось в русской литературе в такой концентрации.

Любопытны пометы о времени и месте, когда и где были сделаны записи, вошедшие в трилогию: “ когда болел живот”, “на конверте “приглашение на выставку”, “в купальне”, “за истреблением комаров”, “в кабинете уединения” и пр. Иные из них могут показаться даже “нереальными” (например “на подошве туфли”), но как пояснял сам Розанов, ничего необычного не было: просто при купании не было бумаги и записал “на подошве”.

Для придания разговорности своему стилю Розанов особенно часто пользуется в трилогии кавычками, курсивами, шрифтовым выделением и прочими приёмами, чтобы подчеркнуть личностный характер письма. Он старается нарушить привычные формы, придать им случайность. Даже сокращения, сделанная в кратких записях “для себя”, остаются неизменными в печатном тексте, чтобы лучше выразить “рукописность души”.

Разработанный в трилогии особый жанр – “мысли” - свидетельствовал не столько о том, что в творчестве Розанова, как полагал он сам, происходило “разложение литературы”, самого существа её”. Великого окончания литературы, конечно же, не произошло, и Розанов не стал “последним писателем”. Скорее напротив, он создал вершину жанра, за которой десятилетия спустя последовали “камешки на ладони”, “затеси”, “бухтины вологодские”, “мгновения” и т.д”.

Очерки Розанова о других писателях

1898- Очерк “50 лет влияния. (Юбилей В.Г. Белинского)

В Белинском Розанов видит одинокого безбытного скитальца, которому явно симпатизирует.

В очерке о Белинском Розанов уже “вольная птица”, тут его чувство жизни на свободе встречает в Белинском замечательного и неожиданного союзника, человека, как бы заразившего Россию деятельной юношественностью, романтика, чуждого всякой тяжелодумной и скучной солидности, которую Розанов не терпел, как знак духовной мертвечины.

Очерк Розанова о Белинском импрессионистичен по исполнению, по спонтанности скольжения розановской мысли в кругу основных для истории русского самосознания проблем. В конечном счете это – очерк-символ, посвященный задорной молодости русской литературы и культуры, олицетворением которой стал для Розанова Белинский.

1899 г. - Очерк о Лермонтове ; “Вечно печальная дуэль”.

Лермонтов для Розанова – “гордый скиталец в море житейском.

Ему также импонирует в Лермонтове, как ни странно, страх перед историческим будущим, не сулящем, согласно Лермонтову, ничего хорошего. Человеку, если ему очень нравится сегодняшний день, будущее не нужно. Интересно, что, бросаясь писать о явлении, сущность которого в глазах Розанова глубоко поэтична и романтична, он по своему методу мышления становиться импрессионистом, на редкость тесно связывая поэтически высокое и спонтанное.

Образ Лермонтова привлекателен для Розанова как образ неосуществленного гения, человека насильственно оборванной судьбы, в которой. по Розанову, мистически слилось все то лучшее в русской культуре и литературе, что так и не осуществилось, или, найдя позднее пути в литературную реальность, осуществилось беднее, незаметнее, обыденнее, чем могло бы в творчестве Лермонтова.

Не только как стихийный писатель и мыслитель, но как “заклинатель стихий”, знавший и путь к гордыне, и к душевному покою, Лермонтов в розановском изображении символ национального могущества, могущества тем более поэтического, что ему не суждено было стать явью. По Розанову Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Лев Толстой – “суть типично “стихийные” души, души “пробуждающейся” весны, мутной, местами грязной, но везде могущественной”. Розанову приходилось писать о самом разном: помимо всего прочего, публицистика была для него источником средств к существованию. Розанов любил писать о разном, творчески переплавляя разнороднейшие факты бытия. Но творческих взлетов Розанов добивался, лишь наталкиваясь на проблематику, которая становилась для него сокровенной.

1894 – “Легенда о Великом Инквизиторе Ф.М.Достоевского”

Этот очерк - первое подлинное завоевание его таланта, принесший ему немалую известность. Розанов всю жизнь был увлечен Достоевским. Но порой высказывался о нем нелестно: “Достоевский, как пьяная, нервная баба, вцепился в “сволочь” на Руси и стал ее пророком”. Розановская “Легенда о Великом Инквизиторе” начинается с рассмотрения главного вопроса православной философии – о бессмертии человека. Жажда бессмертия, земного бессмертия, есть самое удивительное и совершенно несомненное чувство у человека. Самая характерная черта книги – восторженность. Ее можно назвать не только живым, но и раскрашенным во имя поэтической и художественной наглядности художественно-философским повествованием по мотивам творчества Достоевского.

Проявилась в розановской “Легенде …”. и его дерзость как мыслителя: в сущности, Розанов претендует на сотворчество, выбирая не только завершающий, но и незаконченный роман Достоевского и стремясь как бы досказать за Достоевского те идеи, которые сам писатель не успел не только выразить, но, может быть, и вполне обрести.

Идейные коллизии романа “Братья Карамазовы” влекут Розанова своей неразрешенностью, которую он не отождествляет с неразрешимостью: Розанову мечтается самостоятельно сконструировать из оставленных Достоевским набросков идей некий итоговый приговор жизни, некое учение о смысле бытия по Достоевскому.

Достоевского как художника отличает, в глазах Розанова, от равнодушного к добру и злу и лишь “хохочущего” над жизнью Гоголя “чувство самой горячей любви ко всему страдающему.

Художественный мир Достоевского для Розанова есть мир иррационального. Розанов: “Все, что совершается в душе Раскольникова, иррационально, он до конца не знает, почему ему нельзя было убить процентщицу”. По Достоевскому – и Розанов усиленно подчеркивает это, - связанность, сцепленность в единый клубок людей и их судеб есть незримый фундамент мироустройства: мир предстает тесным, как бы переполненным жизненным пространством, где любое личностное своеволие, любая “незапланированная” агрессивность становится роковым толчком, грозящим обрушить жизненное равновесие в целом. (“Без меня мир не полный”)

Розанов: “Старик Карамазов – это как бы символ смерти и разложения, все стихии его духовной природы точно потеряли скрепляющий центр, и мы чувствуем трупный запах, который он распространяет собою. Наше общество, идущее вперед без преданий, недоразвившееся ни до какой религии, ни до какого долга, и, однако, думающее, что оно переросло уже во всякую религию и во всякий долг, широкое лишь вследствие внутренней расслабленности – в основных чертах верно, хотя и слишком жестоко символизировано в этом лице”.

В книге о Достоевском Розановский взгляд на жизнь и романтичен и мрачен, поэтически мрачен: не безысходен, но, можно сказать, суров вплоть до требования самоотречения, до в целом весьма неподходящего Розанову аскетизма. … Книга Розанова о Достоевском наиболее православна по духу из всех его крупных философско-публицистических сочинений, в ней нет и тени Розановского стихийного язычества. Вместе с увлечением язычеством в круг идей Розанова просачивалось спонтанное, беззаконное жизнелюбие. Христианство же Розанов воспринимал как мрачную религию, исповеданием которой, в общем-то тяготился.