Риторическое учение Аристотеля

Контрольная работа

по дисциплине: «Ораторское искусство»

Содержание

1. Риторическое учение Аристотеля

2. Риторический анализ судебной речи Ф. Плевако по делу П. Качки

Список литературы

1. Риторическое учение Аристотеля

Современник Демосфена Аристотель Стагирит подвел итог развитию классического греческого красноречия в трактате "Об искусстве риторики", или "Риторика", написанном около 330 г. до н.э. В отличие от предшествующих софистических руководств, к примеру, техне Корака и Тисия, построенных по принципу хрестоматий, где лучшие образцы риторического искусства предназначались для заучивания неофитами, Аристотель создал стройное теоретическое учение о принципах достижения прекрасного в области словесного творчества. "Предшественники Аристотеля, от Пиндара до Платона, выявляли изобразительные средства и приемы, которыми пользуется писатель, устанавливали общие принципы, которыми он должен руководствоваться, и создавали учение о правильности или норме словесного искусства. Однако там, где надо было показать, как именно, должно выглядеть художественное произведение, они решали вопрос эмпирически, т.е. сочиняли что-либо и говорили читателю: "надо писать вот так". С подобной инструктивной целью составлен, например, "Бусирис" Исократа. Аристотель поднялся на голову выше своих предшественников; он не только учел и обобщил сделанные ими наблюдения, но и предложил формулу сущности поэтического жанра и свод требований, которым должны удовлетворять разные аспекты поэтического произведения". Оба трактата Аристотеля "Поэтика" и "Риторика" составляли целостное учение об идеальной норме словесного выражения (только в "Поэтике" Аристотель больше внимания уделял поэтическим, "художественным" жанрам — эпосу и трагедии, а в "Риторике" обратился непосредственно к теории аттической прозы — опыту ораторского искусства, накопленного в течение полутора столетий практикой греческой риторики).

В противовес своему учителю Платону, который возмущался ловкостью ораторов, умевших убеждать в чем угодно без подлинного знания сути, Аристотель настаивал на естественной убедительности истины, а в ораторском искусстве видел способ сделать эту истину наиболее очевидной большинству людей: "...люди от природы в достаточной мере способны к нахождению истины и по большей части находят ее... Риторика полезна, потому что истина и справедливость по своей природе сильнее своих противоположностей, а если решения постановляются не должным образом, то истина и справедливость необходимо побеждаются своими противоположностями, что достойно порицания. В послеплатоновское время "ложность" досократовской риторики — общее место, и Аристотель лишь мельком упомянет о "коварстве софистики". Софистика для Аристотеля — пройденный, хотя и еще очень значимый этап в истории "всего, что касается мыслительной способности". Она была той теоретической базой, на которой пышным цветом расцвело красноречие родоначальников греческой прозы; их опыт анализирует ученый, чтобы описать способы создания прекрасного, дарующего наивысшее духовное наслаждение.

Корни наслаждения, даваемого красноречием слушателю, лежат, по Аристотелю, не в чувственном удовольствии, получаемом от словесной игры оратора, а в удовлетворении познавательных и интеллектуальных потребностей человека: "говоримое, должно быть рассчитано на слушателя и сказано правильно, то есть верно и притом неожиданно". Причем у наследника сократовских идей уже не возникает сомнения в существовании объективной истины, которая лежит в рационалистическом осмыслении объективно же существующего мира. Рационализм Аристотеля опирается на его формальную логику и порождает как особую классификацию материала, примененную автором в "Риторике", так и логически стройное объяснение способов воздействия известных риторических приемов. Вчитываясь в "Риторику", мы с увлечением наблюдаем, как работает живая мысль исследователя, как приходит "самый универсальный ум античности" к общим и частным рекомендациям изучающему словесное искусство.

В "Риторике" автор сближает красноречие с диалектикой, начиная свое сочинение утверждением: "Риторика — искусство, соответствующее диалектике, так как обе они касаются таких предметов, знакомство с которыми может некоторым образом считаться общим достоянием всех и каждого и которые не относятся к области какой-либо отдельной науки. Вследствие этого все люди некоторым образом причастны к обоим искусствам, так как всем в известной мере приходится как разбирать, так и поддерживать какое-нибудь мнение, как оправдываться, так и обвинять. В этих случаях одни поступают случайно, другие действуют согласно со своими способностями, развитыми привычкою. Так как возможны оба эти пути, то, очевидно, можно возвести их в систему, поскольку мы можем рассматривать, вследствие чего достигают цели как те люди, которые руководствуются привычкой, так и те, которые действуют случайно, а что подобное исследование есть дело искусства, с этим, вероятно, согласится каждый".

Опираясь на собственную разработку учения о силлогизме, Аристотель оценил риторику глазами логика и признал в ней самым главным учение о доказательстве, т.е. о способах убеждения (I, 1). Собственную задачу он увидел в том, чтобы сообщить оратору сведения, необходимые для составления убедительных умозаключений. Прежде всего, Аристотель уточняет определение Горгия, подчеркивая, что дело риторики — "не убеждать, но в каждом отдельном случае находить способы убеждения". Одно из главных составляющих убедительности ораторской речи есть энтимема — риторические силлогизмы, "вероятные" и не имеющие характера принудительности. Античный исследователь подробно развивает свою мысль, связывая учение об энтимеме с диалектикой, с одной стороны, и критерием истинности — с другой: "...способ убеждения есть некоторого рода доказательство (ибо мы тогда всего более в чем-нибудь убеждаемся, когда нам представляется, что что-либо доказано), риторическое же доказательство есть энтимема, и это, вообще говоря, есть самый важный из способов убеждения, и так как очевидно, что энтимема есть некоторого рода силлогизм и что рассмотрение всякого рода силлогизмов относится к области диалектики — или в полном ее объеме, или в какой-нибудь ее части, то ясно, что тот, кто обладает наибольшей способностью понимать из чего и как составляется силлогизм, тот может быть и наиболее способным к энтимемам, если он к знанию силлогизмов присоединит знание того, чего касаются энтимемы, и того, чем они отличаются от чисто логических силлогизмов, потому что с помощью одной и той же способности мы познаем истину и подобие истины".

Вопрос об истинности идей, внедряемых ораторами в умы слушателей, обсуждается Аристотелем с разных сторон и имеет в своей основе представление о познаваемости мира. Приближение к истине есть цель советов, подаваемых ораторами в Народном собрании или в суде присяжных. "Более ценности имеет то, что во многих отношениях оказывается более полезным, например, помогает нам жить, быть счастливыми, пользоваться удовольствиями и делать добро..." — считает достойный восприемник идей Сократа. Поэтому, "то, что относится к области истины, лучше того, что делается для славы...".

Другим способом убеждения, по Аристотелю, является наведение, которое ученый определяет так: "когда на основании многих подобных случаев выводится заключение относительно наличности какого-нибудь факта, то такое заключение <...> называется наведением, примером".

"Речи, наполненные примерами, не менее убедительны, но более впечатления производят речи, богатые энтимемами," — говорит Аристотель, чем еще раз подтверждает интеллектуальный характер проповедуемого им учения. Во второй главе первой книги автор признает, что иногда "[доказательство достигается] с помощью нравственного характера [говорящего] в том случае, когда речь произносится так, что внушает доверие к человеку, ее произносящему, потому что мы более и скорее верим людям хорошим...", но, будто полемизируя с оппонентом, Аристотель расширяет границы собственного утверждения показательным дополнением: доверие "должно быть не следствием ранее сложившегося убеждения, что говорящий обладает известными нравственными качествами, но следствием самой речи...". Уже с позиций аналитика конкретного материала Аристотель опровергает распространенные догмы софистики и исходит от унаследованной от Платона антитезы¹ "истина—мнение". Сказать, что риторика имеет в виду формирование мнения — это все равно, что заявить о ее полном безразличии к научной истине, отыскиваемой на путях логического доказательства. В общей оценке места риторики в жизни и политике Аристотель — прямой наследник сократовско-платоновского неприятия софистического релятивизма и связанной с этим философским постулатом бессовестной эксплуатации силы слова. "...Подобно тому, как там <на сцене> актеры значат больше, чем поэты, так же <обстоит дело> и на политических состязаниях, по причине порочного устройства государств, вследствие развращенности слушателя с горечью отмечает он. Если бы все люди были философами в аристотелевском вкусе и полагались бы только на разум, не поддаваясь обманчивому воздействию эмоций, не доверяли бы своим настроениям, не искали бы чувственного удовольствия во внешнем блеске ораторской речи, то риторика была бы вовсе не нужна. Но поскольку это не так, Аристотель рассматривает риторику как неизбежное зло и пытается подчинить его принципам разумного.

Рекомендации, предложенные Аристотелем, трактовали: а) предмет, о котором оратору приходится говорить; б) позу, которую оратор должен принять; в) эмоции, пробуждаемые в слушателе; г) стиль произносимой речи. Этому посвящены три книги "Риторики". Первая; рассматривает предмет в системе других наук; в ней обозреваются; три вида речей: совещательные, или политические, эпидейктические, или торжественные, и судебные (самые распространенные, но одалживающие свои приемы у первых двух). "Дело речей совещательных — склонять или отклонять, потому что как люди, которым приходится совещаться в частной жизни, так и ораторы, произносящие речи публично, делают одно из двух [или склоняют, или отклоняют]. Что же касается судебных речей, то дело их — обвинять или оправдывать, потому что тяжущиеся всегда делают непременно одно что-нибудь из двух [или обвиняют, или оправдываются]. Дело эпидейктической речи — хвалить или порицать". У каждого рода речей есть своя цель: "польза и вред (один дает совет, побуждая к лучшему, другой отговаривает, отклоняя от худшего)" в речах политических; "прекрасное и постыдное" в торжественном красноречии и "справедливое и несправедливое" в судебном.

Зоркий глаз исследователя подмечает те особенности риторической практики современников, которые никогда прежде не были предметом техне: "Что касается времени, которое имеет в виду каждый из указанных родов речи, то человек, совещаясь, имеет в виду будущее: отклоняя от чего-нибудь или склоняя к чему-нибудь, он дает советы относительно будущего. Человек тяжущийся имеет дело с прошедшим временем, потому что всегда по поводу событий, уже совершившихся, один обвиняет, а другой защищается. Для эпидейктического оратора наиболее важным представляется настоящее время, потому что всякий произносит похвалу или хулу по поводу чего-нибудь существующего; впрочем, ораторы часто сверх того пользуются и другими временами, вспоминая прошедшее или строя предположения относительно будущего".

Риторика, говорит Аристотель, "имеет дело с вопросами, о которых обычно советуются". Совещательные ораторы древности, подобно политическим обозревателям современности, касались вполне определенного круга проблем, которые Аристотель сводит к пяти пунктам: финансы, война и мир, защита страны, ввоз и вывоз продуктов и законодательство. Помимо достоверного знания о формах государственного устройства и их целях, древний мыслитель советует политическим ораторам читать "описания земли, потому что из них можно познакомиться с законами [других] народов", и "творения историков", в которых содержится масса примеров для подтверждения собственных идей или развенчания позиций противника. "...Цель, которую преследует совещательный оратор, есть польза, потому что совещаются не только о конечной цели, но о средствах, ведущих к цели, а такими средствами бывает то, что полезно при данном положении дел, полезное же есть благо...". Даже из приведенного отрывка очевидно, что в риторическом учении Аристотеля нравственность, которая по Сократу и есть высшее благо, является важнейшей категорией.

Определяя риторику как вспомогательную дисциплину, тесно связанную с политикой, Аристотель установил общие законы красноречия независимо от содержания речи. Правда, в отличие от Исократа он понимал под общими принципами не свою политическую линию, а общепринятый взгляд на вещи. И все же аристотелевский анализ напрямую связан с практикой Исократовской школы, которая призывала использовать словесное мастерство для укрепления нравственных ценностей общества. Не случайно в "Риторике" философ столь много места уделял определению понятия счастья, блага и различных добродетелей, а также утверждению, что "все ораторы, как произносящие хвалу или хулу, так и уговаривающие или отговаривающие, а также и обвиняющие или оправдывающие, не только стремятся доказать что-нибудь, но и стараются показать величие и ничтожность добра или зла, прекрасного или постыдного, справедливого или несправедливого".

Аристотелевская теория эпидейктического красноречия является теоретическим обобщением практики Исократа, из сочинений которого ученый подбирает многочисленные иллюстрации, для подтверждения собственных обобщений. "Похвала есть способ изъяснить величие добродетели какого-нибудь человека; следовательно, нужно показать, что деяния этого человека носят характер добродетели. Энкомий же относится к самым делам (другие же обстоятельства внешнего характера, например, благородство происхождения и воспитание, служат поводом, так как естественно, что от хороших предков происходят хорошие потомки и что человек, воспитанный именно так, будет именно таким). Потому-то мы и прославляем в энкомиях людей, совершивших что-нибудь, деяния же служат признаком известного нравственного характера; ведь мы могли бы хвалить и человека, который не совершил таких деяний, если бы были уверены, что он способен их совершить... Похвала и совет сходны по своему виду, потому что то, что при подавании совета может служить поучением, то самое делается похвалой... так что, когда ты хочешь хвалить, посмотри, что бы ты мог посоветовать... Если ты не находишь, что сказать о человеке самом по себе, сравни его с другими, как это делал Исократ... Следует сравнивать с людьми знаменитыми, потому что если он окажется лучше людей, достойных уважения, его достоинства от этого выиграют. Преувеличение по справедливости употребляется при похвалах, потому что похвала имеет дело с понятиями превосходства, а превосходство принадлежит к числу вещей прекрасных...".

Не меньше внимания уделяет Аристотель рассмотрению принципов построения судебных речей, но более его занимают сократовские понятия справедливого и несправедливого, законного и незаконного, понятие правды и неписаные законы. И вновь основной предпосылкой размышлений ученого становится признание объективно существующей и познаваемой реальности, которая и есть основной критерий истины и блага: "Общим законом я называю закон естественный. Есть нечто справедливое и несправедливое по природе, общее для всех, признаваемое таковым всеми народами, если даже между ними нет никакой связи и никакого соглашения относительно этого". Из приемов убеждения в судебных речах Аристотель особо выделяет роль свидетелей, причем разделяет их на древних и новых. Под "новыми" античный исследователь понимает обыкновенных судебных свидетелей, которые выступают в суде и поныне, а вот "под древними" разумеет "приговоры поэтов и других славных мужей, приговоры которых пользуются всеобщей известностью". Поэтическое слово, таким образом, становится аргументом в судебном разбирательстве наряду с пословицами, которые тоже "служат свидетельствами". Как выясняется из дальнейшего, весь материал подобного рода употребляется при создании амплификации — особого, чисто софистического способа убеждения, когда не существует фактов, достойных энтимемы, и накопление осуществляется за счет расширения объема сказанного с помощью цитирования различных предшественников. Блистательная аристотелевская аналитика все еще не может оторваться от корней развенчанной Платоном и во многом отринутой Аристотелем софистики: автор "Риторики" все так же ссылается на софистскую теорию правдоподобия, а многие свои определения дополняет антитезами ("это понятие станет ясным из положений, противоположных высказанным". Софистическая методика выстраивания мысли надолго останется господствовать в античной прозе, научной, художественной или публицистической.

И все же Аристотель предлагает ораторам по сравнению с предшественниками много нового и в области техники риторики: "Вообще из приемов, одинаково принадлежащих всем [трем], преувеличение всего более подходит к речам эпидейктическим, потому что здесь оратор имеет дело с деяниями, признанными за неоспоримый факт; ему осталось только облечь их величием и красотой. Что же касается примеров, то они наиболее подходят к речам совещательным, потому что мы произносим суждения о будущем, делая предположения на основании прошедшего. Энтимемы, напротив, (наиболее пригодны] для речей судебных, потому что прошедшее, вследствие своей неясности, особенно требует указания причины и доказательства". Судебное красноречие, а вслед за ним и политическое, требуют от оратора умения вести полемику, уверенно опровергать доводы противника, а для этого не существует лучшего средства, чем энтимема. "Есть два вида энтимем: одни показательные, [показывающие], что что-нибудь существует или не существует, другие — обличительные. Они различаются между собой так же, как в диалектике доказательство (elegchos) и силлогизм. Показательная энтитема есть силлогизм, построенный на основании посылок, признаваемых [противником], а энтимема изобличительная есть силлогизм с посылками, не признаваемыми [противником]". И далее уточняет, что "изобличительная энтимема есть свод вкратце противоположных мнений, которые, находясь рядом, становятся яснее для слушателя". Пример такой энтитемы из защиты Сократа приведен Аристотелем в третьей книге "Риторики".

В случае отсутствия возможности выстроить настоящий силлогизм оратор может прибегнуть к топам — "особым посылкам относительно каждого вопроса", практически к общим местам, используемым софистикой вместо логического доказательства. Примеры подобной словесной эквилибристики собраны в 23-й и 24-й частях второй книги, и поражают воображение внешней убедительностью словесного построения, лишенного логики.

Что же касается примеров как способа не менее убедительного, чем энтимемы наведения, то они бывают двух родов: "один вид примера заключается в том, что приводятся факты прежде случившиеся, другой — в том, что [оратор] сам сочиняет таковые; в последнем случае может быть, во-первых, притча, во-вторых, басня, каковы, например, басни Эзопа и басни ливийские...", а также пословицы и изречения знаменитых поэтов. Объясняя способы использования изречений в ораторской практике и полемике, Аристотель затрагивает сферу психологии восприятия и указывает на те аспекты красноречия, которые лучше всего воспринимаются слушателями: "Изречение, как мы сказали, есть утверждение с общим значением, а слушатели радуются, когда оратор придает общее значение тому, что они раньше признали своим мнением по отношению к частным случаям...".

Литература прошлого служила Аристотелю источником самых различных обобщений, в частности при рассмотрении композиции речей, то есть при анализе их составляющих. Например, он говорит о предисловии, как о необходимой части любой речи: "Итак, предисловие есть начало речи, то же, что в поэтическом произведении есть пролог, а в игре на флейте — прелюдия. Все эти части — начало; они как бы прокладывают путь для последующего... Примером этого может служить предисловие к "Елене" Исократа, потому что нет ничего общего между Еленой и эристическими рассуждениями. Вместе с тем, если предисловие отступает [от общего содержания речи], то получается та выгода, что не вся речь имеет одинаковый вид. Предисловия речей эпидейктических слагаются из похвалы и хулы, например у Горгия в Олимпийской речи: "О мужи эллины, заслуживающие уважения со стороны многих", ибо он восхваляет тех, кто установил общественные собрания. Исократ же порицает их за то, что они, почитая дарами физические добродетели, не установили никакой награды для людей добродетельных... Итак, вот из чего [слагаются] предисловия к речам эпидейктическим: из похвалы, из хулы, из убеждения, из разубеждения, из обращений к слушателям. Эта "прелюдия" должна быть или связана с содержанием речи, или быть ему чуждой. Относительно предисловий к речам судебным следует установить, что они имеют такое же значение, как прологи к драматическим произведениям и предисловия к произведениям эпическим".

"Все [искусство вступления] — заключает он ниже, — если угодно, сводится к тому, чтобы предрасположить к усвоению мыслей и выставить себя заслуживающим доверия: ведь такого лучше слушают. [Люди] бывают внимательны к предметам великим, или затрагивающим их, или удивительным, или приятным; поэтому нужно внушить, что речь идет о чем-то в этом роде".

Ученик Платона Аристотель, следуя сократовской мысли о цельности и органичности речи, большое внимание уделяет принципам соразмерности частей, обусловленным логикой композиции. Основным вопросом, по которому Аристотель расходился с Платоном, был вопрос об отношении словесного искусства к знанию. Платон полагал, что источник искусства иррационален, и отдалял искусство от практического познания мира. Аристотель вопреки ему выступил с утверждением, что словесное искусство по самой своей природе связано с познанием.

Итак, средства убеждения, доставленные самим мастерством риторики, по Аристотелю, разделяются на три вида: а) логические, т.е. посредством довода, б) нравственные, когда говорящий убеждает слушателя в том, что он заслуживает доверия, и в) эмоциональные, когда он воздействует на их эмоции. Последние он рассматривает во второй книге "Риторики", где даются определенные рекомендации к методу нахождения этих средств убеждения. Ученик Платона толкует, как и требовал учитель, о страстях, нравах и общих способах доказательства. Так учил платоновский Сократ: "Поскольку сила речи заключается в воздействии на душу, тому, кто собирается стать оратором, необходимо знать, сколько видов имеет душа... Таких-то слушателей по такой-то причине легко убедить в том-то и в том-то такими-то речами, а такие-то потому-то и потому-то с трудом поддаются убеждению ... он должен учесть время, когда ему удобнее говорить, а когда и воздержаться: все изученные им виды речей — сжатую речь, или жалостливую, или же зажигательную — ему следует применять вовремя и кстати".

Аристотель сосредоточивает внимание на самых общих аффектах человеческой натуры, носителем которых становится собрание граждан, принимающих ответственные решения. Он объясняет происхождение гнева и милосердия, ненависти и страха, стыда и сострадания, негодования и зависти, а затем указывает каким образом оратор может пробудить подобные чувства в своих слушателях. Например, "мы испытываем сострадание к людям, когда с ними случается все то, чего мы боимся для самих себя" или: "[...чтобы испытать страх], человек должен иметь некоторую надежду на спасение того, за что он тревожится; доказательством тому служит то, что страх заставляет людей размышлять, между тем как о безнадежном никто не размышляет. Поэтому в такое именно состояние [оратор] должен приводить своих слушателей, когда для него выгодно, чтобы они испытывали страх...". И далее следует классификация нравов, свойств и возрастов слушателей, на которых собирается действовать оратор, пробуждая в их душах те или иные аффекты.

Художественное совершенство речи и ее содержательная наполненность уже у Аристотеля представляют собой неразрывное единство: "Тот стиль и те энтимемы бывают изящны, которые быстро сообщают нам знание". Примером таких энтимем могут служить прежде всего метафоры, которые в кратчайшее время и при минимальных затратах усилий со стороны слушателя (или читателя) сообщают нам максимум новых мыслей и представлений. "...Учиться легко — по природе приятно всякому, — поясняет Аристотель, — а слова нечто означают, так что среди слов приятнее всего те, которые дают нам чему-то научиться. Но редкие слова невразумительны, а общеупотребительные мы [и так] знаем, а потому метафора в наибольшей степени достигает желаемого". Из всех поэтических приемов, перенятых риторикой, Аристотель более всего благоволит к метафоре, требующей гибкости ума оратора и слушателя, "ибо метафоры заключают в себе загадку". Из четырех выделенных им видов метафор особой похвалы удостаиваются метафоры, основанные на соответствии. Примером такой метафоры Аристотель избирает известную строку Гомера:

Я лишь солома теперь, по соломе, однако, и прежний

Колос легко распознаешь ты...

и комментирует: "Назвавший старость соломой, учит нас, помогая узнать их родовой признак, потому что обе они — вещи отцветшие".

Источник наслаждения Аристотель видел в приобретении знания через посредство риторики. Лучшее "обучение" Аристотель понимал не как дидактику или нравоучение, а как стимулирование работы ума. Поэтому силлогическая структура может служить у Аристотеля источником "приятности". Он высоко ценил связанные с метафорическим мышлением сравнение и остроту за то, что они требовали напряжения мысли. Остроумная фраза, по мнению Аристотеля, дает мгновенное и неожиданное озарение — максимум нового знания при минимуме затраченного времени.

В меньшей степени исследователь хвалит иронию и гиперболу, которые применимы в ограниченном количестве конкретных случаев. Он советует, как добиться особой торжественности стиля, оценивает стилевые достоинства устной и письменной речи, разграничивает приемы (например, бессоюзия, многократные повторы, интонацию), рассчитанные на актерское произнесение, от приемов письменной речи, которую считает употребимой только в эпидейктическом красноречии.

Особое внимание исследователь уделяет ритму ораторской прозы, который, по его словам, "не должен быть ни метрическим, ни лишенным ритма. Первое неубедительно, ибо представляется искусственным, и притом отвлекает <...> С другой стороны, то, что лишено ритма, лишено предела, а предел нужно внести хотя и не при посредстве метра, ибо все, лишенное предела, неприятно и невразумительно". И далее он излагает свое знаменитое учение о периоде, определение которого нам уже приходилось цитировать в главе о Горгии.

Период для Аристотеля — одно из средств, делающее речь ясной. Автор "Риторики" членил синтаксический период на колоны и попутно ссылался на неудачные периоды у Софокла и Меланиппида. Само понятие "период" Аристотель сначала вводил через указания на тот тип слога, единицей которого период являлся, и лишь потом давал характеристику его свойств: "...слог может быть либо нанизывающим и непрерывным благодаря союзам, каковы зачины дифирамбов, или сплетенным и подобным [строфам и] антистрофам старых поэтов. Нанизывающий слог — старинный [...]. Я называю его "нанизывающим", потому что он сам в себе не имеет никакого конца, пока не окончится излагаемый предмет. Он неприятен из-за отсутствия предела, ведь всем хочется видеть конец.[...] Таков слог нанизывающий, а слог сплетенный состоит из периодов. Периодом я называю отрывок, имеющий в себе самом свое начало и конец и хорошо обозримую протяженность.!...] Нужно также, чтобы мысль завершалась вместе с периодом, а не разрубалась".

Именно в третьей книге сосредоточены многие размышления Аристотеля о приемах, усиливающих экспрессивность речи. Проводя здесь, как и в "Поэтике", линию интеллектуальной эстетики, Аристотель признавал достоинством речи ее ясность и уместность, а реальный путь для достижения этих качеств видел в сближении ораторской прозы с разговорной речью. Эти советы оратору в его работе над стилем Аристотель изложил в виде исторического экскурса: "Поскольку поэты, трактуя обыденные предметы, как казалось, приобретали славу своим стилем, то сначала создался поэтический стиль, как, например, у Горгия. И теперь еще многие необразованные люди полагают, что именно такие люди выражаются всего изящнее. На самом же деле это не так, и стиль в ораторской речи и в поэзии совершенно различен, как это доказывают факты: ведь даже авторы трагедий уже не пользуются теми же оборотами, но подобно тому, как они перешли от тетраметра к ямбу на том основании, что последний более всех остальных метров подобен разговорному языку, точно так же они отбросили все выражения, которые не подходят к разговорному языку, но которыми они первоначально украшали свои произведения и которыми еще и теперь пользуются поэты, пишущие гекзаметрами. Поэтому смешно подражать людям, которые уже и сами не пользуются этими оборотами".

Вслед за Исократом Аристотель настаивал на разграничении способов словесного выражения в публицистике и в художественной прозе; ораторам он советовал употреблять слова всем известные, сохраняя их подлинный смысл, что до метафор и сравнений, он видел в них поэтические обороты, очень избирательно применяемые в ораторской практике. Так рождалась аристотелевская формула хорошего стиля, который отличала правильность в употреблении грамматических форм и утилитарно-логическое требование ясности. Для автора "Риторики" оказались неприемлемыми многие стилистические опыты софистов V в. до н.э.: собрав примеры из их сочинений, он характеризовал общий смысл их стиля как "холодность", то есть неестественное, надуманное, тяжеловесное велеречие, противопоставив его той "ясности", которая делает прозу убедительной.

"Холодность стиля, — указывал Аристотель, — происходит от четырех причин. Во-первых, от употребления сложных слов: например, Ликофрон говорит о "многоликом небе высоковершинной земли" и об "узкорожденном береге". Или как Горгий выражался: "искусный в выпрашивании милости льстец"... Или как Алкидамант говорил... о "лице, делающемся огнецветным"... Все эти выражения поэтичны, потому что составлены из двух слов. В этом заключается одна причина холодности, другая состоит в употреблении глосс. Так Ликофрон говорит о Ксерксе: "муж-чудовище"... Алкидамант — об "игрушках поэзии"... Третья причина в длинных, несвоевременных и частых эпитетах: в поэзии, например, уместно назвать молоко белым, в прозе же иногда они совсем неуместны, а иногда, если их много, они выдают и обнаруживают искусственность, когда нужно к ней прибегнуть. Ведь они возвышают привычную речь и заставляют ее выделяться... Вот почему сочинения Алкидаманта кажутся холодными: он пользуется эпитетами не как приправой, а как едой, настолько они у него часты, преувеличенны, бросаются в глаза, например, не пот, а "влажный пот"... не под ветвями, а "под ветвями леса"... Те, кто неуместно вводят в речь поэтические обороты, делают стиль смешным, холодным и неясным из-за многословия... Четвертая причина холодности стиля заключается в метафорах. Ведь и метафоры бывают неуместны: одни из-за того, что они смешны, ведь и писатели комедий пользуются метафорами, другие — из-за своей торжественности и трагизма: они бывают и неясны, если заимствованы от далеких предметов. Так, например, Горгий говорит что "дела зелены и в соку"... Алкидамант называет философию "крепостью закона", а "Одиссею" — "прекрасным зерцалом жизни человеческой"... Все подобные выражения неубедительны".

Аристотель разъяснял оратору, какое именно сочетание слов делает речь ясной или "холодной", сжатой или пространной и в чем должна состоять "уместность", сосредоточив анализ вокруг выразительной силы слова. Ориентируясь, как на норму, на интеллектуальное наслаждение и тонко чувствуя богатство выразительных оттенков в слове, Аристотель привлекал примеры из поэзии и прозы, чтобы показать, чему оратор должен следовать и чего избегать. Эстетический эффект речи, ее приятность Аристотель называл словами αυτειος (букв. "столичный" в противоположность "деревенскому") и ευδοκιμουν ("славный". При подборе цитат выявилась главная тенденция рассуждений Аристотеля: критика мировоззренческих основ софистики V в. до н.э., уважение к опыту ораторов IV в. до н.э. и отношение к поэзии как к источнику примеров хорошего и плохого стилей. Любопытно, что среди множества примеров из ораторской прозы греков воспитатель Александра Македонского ни разу не цитировал знаменитого противника македонцев Демосфена.

Требуя, чтобы мысль не была двусмысленной, если "добровольно не выбрано противоположное", Аристотель в виде отрицательного примера цитировал Гераклита: "Вообще же написанное должно быть легко для прочтения и для произнесения, что одно и то же. Этого нет ни при обилии вводных предложений, ни там, где нелегко расставить знаки препинания, как у Гераклита. Ведь у Гераклита расставить знаки препинания — великий труд, потому что не ясно, что к чему относится, к последующему или к предыдущему, как, например, в начале его сочинения; ведь он говорит: "к логосу сущему вечно непонятливы люди", и неясно, к чему отнести при расстановке знаков препинания слово "вечно".

Теория словесного искусства Аристотеля на века вперед определила многие правила в создании публицистических текстов. Как отмечает Татьяна Миллер, "в отличие от предшествующих риторов, Аристотель в своих руководствах не ограничивался простым перечислением выразительных приемов, а предлагал общие принципы построения художественного произведения. Продолжая начатое риторами сближение поэзии и риторики, Аристотель анализировал поэтическое искусство при помощи параметров, которые уже до него применялись в ораторской речи ("правдоподобие", "надлежащее"). Однако его работа не сводилась к простому расширению диапазона действия риторики. В эмпирическое исследование экспрессивных средств он внес кардинальное новшество, введя в риторику новый критерий ценности, новое понимание приятности.

Для Аристотеля "приятно" в искусстве не волшебное очарование, не утилитарная польза, не абсолютное благо, а удовольствие, получаемое от знания. Вследствие этого в его глазах стали особенно ценны те эмоции и впечатления, которые способствуют познанию: удивление, удобопонимание, ясность. А в прямой связи с этим получили новое толкование и сами изобразительные приемы: их главную задачу Аристотель увидел в том, чтобы доставить слушателю интеллектуальное наслаждение, специфическое для каждого жанра, и признал, что нужный эффект зависит от вполне конкретных приемов композиции, синтаксиса, словоупотребления".

2. Риторический анализ судебной речи Ф. Плевако по делу П. Качки

Чем проще будет ваше выступление - тем лучше. Короткие, емкие фразы воспринимаются легче, чем витиеватые построения со скрытым смыслом. Эзопов язык хорош в письменных изложениях, а выступлениях на публике он допустим лишь в маленьких дозах. Образы, сравнения, метафоры доступнее для понимания и действеннее простой аргументации.

Люди предпочитают слушать истории, а не перечень аксиом. Этими приемами великолепно владел известный русский адвокат Плевако. Вот как описывает одно из его выступлений В. Вересаев:

“Старушка украла жестяной чайник стоимостью дешевле пятидесяти копеек. Она подлежала суду присяжных. По наряду ли или так, по прихоти, защитником старушки выступил Плевако. Прокурор решил заранее парализовать влияние защитной речи Плевако и сам высказал все, что можно было сказать в защиту старушки: бедная старушка, горькая нужда, кража незначительная, подсудимая вызывает не негодование, а только жалость. Но собственность священна, все наше гражданское благоустройство держится на собственности; если мы позволим людям потрясать ее, то страна погибнет.

Поднялся Плевако: «Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за ее больше чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесят языков обрушилось на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь… Старушка украла старый чайник ценою в тридцать копеек. Этого Россия уж конечно не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно!»

Надо ли говорить, что четко выстроенная, эмоциональная речь Плевако оказалась убедительнее холодных аргументов прокурора, и суд присяжных оправдал подсудимую. Особенной популярностью пользуются истории из первых уст, то есть произошедшие с самим выступающим, или же рассказы о событиях, очевидцем которых он был. “Феномен очевидца” - очень сильный прием.

Чем проще будет ваша речь - тем незаметнее будет использование вами приемов скрытого гипноза. А это прямой путь к завоеванию аудитории. Самые расхожие, избитые истины - так называемые трюизмы - способны быстрее расположить к вам людей, нежели десяток разумных доводов. Будьте уверены - обязательно найдутся люди, которые захотят оспорить ваши доводы. Но если вы скажете банальность типа “мы все хотим одного и того же” или “вы ведь желаете добра своим близким”, с вами безоговорочно согласятся все. Это уже аксиома: чем ближе чужое мнение к вашему собственному, тем симпатичнее кажется вам человек его высказавший. Таким образом, вы легко завоюете симпатию зала. А вслед за рядом банальностей и общих мест можно высказать и нечто заранее подготовленное вами, пусть даже спорное. И все пройдет без сучка и задоринки.

Чтобы раскачать аудиторию, не позволить ей быть пассивной, желательно постоянно задавать людям короткие вопросы. Это легко сделать, если применить прием противовеса. Например, вы говорите:”Вы ждете от меня ответа на этот вопрос. А сами-то вы что думаете по этому поводу?”

Острые ощущения - один из наиболее действенных способов стимулирования активности аудитории. Обязательно нужно использовать парадоксы, чаще давать какую-то шокирующую информацию.

Список литературы

Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Риторика для юристов: Учеб. пособие. – Ростов-на-Дону, 2002.

Ивакина Н.Н. Основы судебного красноречия (риторика для юристов): Учеб. пособие. – М., 1999.

История греческой литературы. Т. 2. С. 209.

Кохтев Н.Н. Ораторская речь: стиль и композиция. – М., 1992.

Молдован В.В. Судова риторика. – К., 1998.

Панасюк А.Ю. Как убедить в своей правоте: Современные психотехнологии убеждающего воздействия. – М., 2001.

Судебное красноречие русских юристов прошлого. – М., 1992.