Путешествие по радуге

Путешествие по радуге

Евгений Осетров

Вологда пленила меня сразу, как только я ступил на ее древнюю землю. Легкий, редеющий утренний туман висел над купами деревьев, над крышами строений; был он похож на полупрозрачное сетчатое кружево, обогащенное просветами, тянущееся рельефной нитью - сканью. Неторопливо, величественно катила сонные воды река, видавшая в глубокой древности легкие ладьи новгородцев-ушкуйников. Деревянные уютные дома с резными наличниками соседствуют на улицах столицы Северной Руси с особняками, облик которых выдержан в строгих формах классицизма. Зеленая улица привела меня к величественному Софийскому собору, возвышающемуся в центре города.

Когда туман рассеялся, я поднялся по крутой соборной лестнице, чтобы взглянуть на Вологду с высоты. Внизу, под ногами, устремлялось к облакам могучее пятиглавие. Гладкие белые стены сооружения производили впечатление суровой и величественной простоты.

Собор был построен по повелению Ивана Грозного, избравшего одно время Вологду своей северной резиденцией. В городе было затеяно строительство грандиозного кремля и собора, посвященного Софии, т. е. божественной премудрости. Но своевольный царь, как гласит историческое предание, внезапно прервал строительство и уехал в Москву. Памятный эпизод запечатлелся в народной песне, рассказывающей о том, как Грозный-царь решил поставить посреди града "церковь лепую соборную":

А как стали после свод сводить,

Туда царь сам не коснел ходить,

Надзирал он над наемники,

Чтобы божий крепче клали храм,

Не жалели б плинфы красныя

И той извести горючия.

И далее песня-баллада повествует о драматическом происшествии:

Как царь о том кручинился,

В храме новоем похаживал,

Как из своду туповатова

Упадала плинфа красная,

Попадала ему в голову,

Во головушку во буйную...

Песня говорит о том, как у Ивана Грозного "ретиво сердце взъярилось" и он с гневными проклятиями покинул Вологду. Так народная поэтическая фантазия живописала запомнившийся вологжанам эпизод.

Спускаясь по лестнице с колокольни, я с опаской поглядывал на желтоватые своды. Но трещин на кирпичах не было, и я как-то успокоился, поняв, что повторения случая с падением плинфы не произойдет. Днем вологодские друзья-краеведы показали мне хорошо обожженные кирпичные плитки - плинфы, любимый строительный материал Древней Руси. На некоторых плинфах можно было разглядеть знаки, цифры, контуры мифических существ. Не эта ли плинфа с полустертым узором, которую я сейчас держу в руках, сорвалась с соборного свода, смертельно перепугав суеверного Ивана Грозного?

При облицовке наружных и внутренних стен зданий, печей и лежанок весьма охотно использовалась мастерами в городах и весях страны керамическая плитка. Средневековые керамисты-художники делали изразцы рельефные и живописные; по технике исполнения различались изразцы красные, муравленые, т. е. покрытые зеленой глазурью, и ценинные, т. е. украшенные цветными эмалями. Производя облицовку стен или печей, мастера составляли из изразцов фризы - декоративные горизонтальные полосы и панно, наличники, вставки. Иногда вся наружная или внутренняя стена покрывалась своеобразным изразцовым ковром, придавая сооружению радостный блеск, торжественное великолепие, праздничную нарядность. Изразцы можно было встретить в боярском тереме, на стенах храма, на въездных воротах воинской крепости. Ничто не придавало избе такого уюта, как печь-красавица, сверкавшая изразцами. О печи всегда говорили с ласковой улыбкой: у нас в печурке золотые чурки; полна коробочка золотых воробушков; стоит ларчик средь избы, в ларчике есть плат, а в плате - золото...

Мы мало знаем о керамистах Древней Руси, их фамилии, за редчайшим исключением, забыты. Кто создал сказочно-прекрасные изразцовые печи в княжеских теремах Ростова Великого, сиявшие зелеными поливными красками? Кто автор майоликового панно из восьми изразцов на сольвычегодском соборе? Что нам известно о тех, кто в суздальских архиерейских покоях выложил печи, украсив их фигурными изразцами с рисунком голубой поливы?

Знаток керамики, взяв в руки осколок кафеля, сразу скажет, в какое время он появился на свет. Вначале на Руси делали красноватые плитки, украшенные довольно бесхитростным узором - кружком, простенькой розеткой или волнистой линией. В этих обожженных глиняных изделиях чувствовалось влияние деревянной резьбы. Кстати говоря, гончары и много позднее заимствовали формы и мотивы украшений у своих содругов-древодельцев. Постепенно усложнялись формы плиток, узоры делались все более затейливыми, появлялись изображения растений, зверей, животных, птиц, людей и, наконец, сценки из жизни. Иногда рисунки тематически объединялись, и тогда на керамических плитках возникал иллюстрированный рассказ - печь превращалась в своеобразную книгу.

Первые русские изразцы были сделаны, видимо, еще в десятом веке. Археологи в щебне и мусоре, найденном на том месте, где стояла одна из первых каменных киевских церквей - Десятинная, обнаружили осколки цветной керамики. Алтарь Софии Киевской был украшен не только мозаикой, но и разноцветными изразцами. Цветные керамические плитки применяли для полов строители времен Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо. Монголо-татарское нашествие надолго приостановило работу умелых гончаров. Изразцы почти исчезли из обихода. Даже в городах, куда не докатились орды кочевников, гончарное дело было круто свернуто.

Приблизительно лишь в конце пятнадцатого - начале шестнадцатого века изразцы снова находят свое место в архитектурном убранстве зданий. Москва к концу шестнадцатого столетия полюбила их даже больше, чем Киев и Владимир. Семнадцатый век - век пышного цветения поливных, украшенных рисунками или узорами изразцов на фасадах зданий белокаменной столицы.

...Сегодня в Москве листопад. На асфальте лежат золотые, красные, желтые, черные листья. Паутиновые нити плывут над скверами. Пожухла трава на газонах. Если вам хочется попрощаться с московским летом и встретить надвигающуюся золотую осень, то садитесь на прогулочный катер, что отправляется от причалов Нескучного сада по Москве-реке к Краснохолмскому мосту. Быстро промелькнут зелено-пестрые лужайки и рощи парка, потом закроет небосвод арка Большого Каменного моста, взору предстанут вечные кремлевские стены, свечой в небе загорится купол Ивана Великого, заиграет красками заката Василий Блаженный... А потом - в конце путешествия - вы увидите в желто-зеленом кольце деревьев Крутицкое подворье, архитектурный островок боярской Москвы, почти затерявшийся среди улиц огромного современного города.

С речного катера видно, как в лучах заходящего солнца блестят синие, зеленые, желтые, белые поливные изразцы высокого терема, возведенного над въездными воротами. Зелень в облицовке сооружения преобладает над другими цветами, она перекликается с поредевшими кронами деревьев, с травой откосов. Сойдем на берег, чтобы рассмотреть диковинное сооружение старой Москвы, чудо керамического и архитектурного искусства. Пройдем по улицам, где некогда близ Таганки жили мастера Гончарной слободы - умелые керамисты.

Какова история Крутицкого подворья?

Епископы сарайские и придонские зависели от московских митрополитов и должны были время от времени приезжать в Москву. Князь Данила Александрович пожаловал епископам землю на высоком берегу Москвы-реки, где постепенно и возникла обширная монастырская усадыба, обнесенная высокой каменной стеной с четырьмя башнями по углам. Архитектурный ансамбль полностью сложился к последнему десятилетию семнадцатого века, когда над двухпролетными воротами был возведен терем (его обычно называют Крутицкий теремок), выложенный плоскими и рельефными изразцами. На всем фасаде не осталось ни одного места, которое не было бы украшено разноцветной керамикой. Причудливые цветы, травы, декоративные узоры, широкий пояс, наличники, колонки - все это создает ощущение праздника, веселья, напоминает о луговом раздолье, о богатых плодами садах, внушает мысль о счастье бытия. Если говорить в более широком смысле, то архитектурно-керамический памятник возле Москвы-реки праздничным обликом выразил духовное здоровье народа.

Семнадцатый век знал много изразцовых украшений, но Крутицкий терем превосходил по красоте и прелести все, что до этого создано было русскими мастерами. Трудно поверить, что вьющаяся виноградная лоза, символизирующая жизнь, создана умельцами из обожженной глины. Гончары внимательно присматривались к резьбе по дереву, заимствовали мотивы для воплощения их в глиняных узорах и красках-поливах. Подражание деревянной резьбе особенно очевидно в приставных наличниках окон. Старые мастера хорошо понимали особенности материала, пластичного и красочного, создавая керамический терем-сказку.

Я иду вдоль каменной галереи, ведущей от церкви Успения к парадным воротам. Над столбами галереи вделаны изразцы, перекликающиеся с многоцветным ковром терема, с его четырехугольными плитками, в середине которых желтеют розетки. Сказочное изразцовое узорочье гармонически объединено с чешуйчатой крышей и флюгерами.

Время не пощадило деревянных хором, воспетых в сказках и былинах, изображенных изографами на иконах и фресках, летописных миниатюрах; погибли терема, выразительно описанные иноземными путешественниками... Словно предчувствуя наступление новой эпохи, умельцы, работавшие в конце семнадцатого столетия, создали из долговечного материала сооружение, которому не страшны ни пожары, ни лютые морозы, ни бесконечные осенние дожди. Терем возле Москвы-реки воплотил в себе не только редкостное умение столичных керамистов, но и стал зримым воплощением народных традиций, выработанных на протяжении веков зодчими, резчиками по дереву, плотниками.

Стоя возле Крутицкого терема, легко и приятно думать о волшебных сказках, не утративших и ныне своих поэтических красок. Слышите, как засвистела стрела, пущенная из тугого лука? Упала стрела возле чудного дворца, вбежал во двор добрый молодец, закричал громким голосом: "Кто в тереме живет?" Выглянула из терема красна девица, что может за одну ночь ковер соткать, украсить его златом-серебром, хитрыми узорами... Я увидел терем таким, каким он был в семнадцатом столетии (его изобразил в первозданном виде на своей картине Васнецов, чья работа в настоящее время находится в Музее истории и реконструкции Москвы).

Но мои грезы о прошлом продолжались недолго. Нет, не упала на подворье стрела, не выглянула из окна девица в шитом жемчугом кокошнике... Подошел автобус, и из него высыпала толпа иностранных туристов, защелкали фотоаппараты и кинокамеры, раздался громкий голос расторопного гида.

Я уже писал о том, что мы редко знаем имена мастеров, создателей памятников Древней Руси. И, видимо, зодчие и керамисты, поставившие Крутицкий теремок, для нас навсегда остались бы безымянными гениями, если бы не случайность. В архивах московского Разрядного приказа найдены бумаги, относящиеся к судебной тяжбе между строителями теремка и заказчиками. Митрополиту показалось, как видно из документов, что строители получили деньги за изразцы, которые не пошли в дело. Ответчики-строители Осип и Иван Старцевы оправдывались тем, что им пришлось для заполнения облицовочного рисунка откалывать куски от целых изразцов. Нам неизвестно, чем окончилась тяжба. В истории искусств можно встретить немало эпизодов, когда создателей великих творений современники обвиняли в неблаговидных делах. Вспомним хотя бы Фидия, гениального древнегреческого скульптора, заподозренного в утайке золота. Один из создателей скульптурного убранства Парфенона умер в тюрьме, не дождавшись оправдания.

Изразцы

Как бы ни сложились судьбы Осипа и Ивана Старцевых, их создание пережило века и донесло до нас очарование праздничной красочности, которая всегда так ценилась в народном творчестве.

Теперь познакомимся со звездой первой величины - мастером-художником Степаном Ивановым, по прозвищу Полубес, выходцем из белорусских земель, создавшим, как и Старцевы, во второй половине семнадцатого столетия в Москве и ее окрестностях замечательные керамические произведения. Изразцовые барельефы Степана Полубеса отличаются точностью линий, богатством красок, живостью образов.

Работая в монастырях - Новом Иерусалиме и Иосифо-Волоколамском, - украшая московскую церковь Григория Неокесарийского, что на Большой Полянке, Степан Полубес показал себя непревзойденным мастером цвета. Недаром его изразцовые пояса, фризы, ковры сияют на наружных стенах зданий. Встреча с изразцами Полубеса - это всегда путешествие по радуге, соединяющей небо и землю, сияющей красками, сочетающей тона и полутона; чувствуется, что Степан Полубес внимательно присматривался к природе, творчески преображая ее в своих фантастических творениях, знал работы старых мастеров.

Совершим путешествие по Москве времен Степана Полубеса...

Сначала заглянем в Гончарную слободу, что между Таганкой и Яузой, где обычно работает знатный мастер. Здесь нет домов, что глядели бы окнами на улицу. Семьи ремесленников живут каждая своим двором. От улицы дворы отгорожены высоким частоколом. Усадьбы спускаются к реке, но воды требуется много и поэтому возле гончарных мастерских - колодцы-журавли. Под навесами - горны, здесь же сохнут глиняные изделия. Дома мастеров велики и добротны, для них не жалеют бревен.

Где же Степан Полубес? Может быть, у трех горнов, выходящих топками в одну яму? Нет, здесь лишь его ученики, его подмастерья, осваивающие хитрое ремесло, чтобы потом разбрестись по дорогам страны, украсить в городах и селах дома, церкви, палаты затейливыми плитками. Недаром говорят: мастерство за плечами не носят, да с ним добро.

Где же великий изразечник?

Наверное, его надо искать на Ополье, где среди полей (ставших позднее улицей Большой Полянкой), по соседству с дворами стрельцов, построена церковь Георгия Неокесарийского. Величественное, нарядное сооружение, возведенное зодчим-крестьянином Карпом Губой, видно издалека. Простые архитектурные формы сочетаются с богатством декоративного наряда. Хороши пышные наличники - белая каменная резь, выделяющаяся на красноватом кирпичном фоне. Но все другое убранство превосходят по сочности красок, широте и величавости изразцовые пояса, опоясывающие колокольню и собор.

Возле церкви толпятся живущие здесь, за Москвой-рекой, стрельцы, ткачи и бондари - и как узнаешь среди этой пестрой и шумной толпы ремесленников Степана Полубееа? Изразечник здесь свой среди своих. Недаром он так внимательно приглядывался, к набойкам, к узорам на полотне, чтобы потом перенести завитки, цветы и линии на яркие глазурованные плитки, что теперь сияют под открытым небом.

Стоит в толпе упомянуть Степана Полубеса - как эхо отзовутся слова: "павлинье око".

"Павлиньим оком" назвал народ изразцы, керамические пояса, которыми украсил Степан Полубес сооружения на Истре, в Иосифо-Волоколамском монастыре, в столице. Присмотримся к изразцовому фризу, что опоясывает церковь на Большой Полянке. Четырехугольные плитки составляют прихотливый орнаментальный рельефный узор, богатый по своим краскам. В центре - белая раскрывшаяся чашечка, окруженная желтоватым венком. Над венком поднимаются два голубоватых стебля, затем снова венок зеленых и желтых цветов. В промежутках между венками на темно-голубом фоне - ветви зеленые, желтые, белые. Сочные, мясистые узоры-растения полны радости, красоты.

Особенно хорош изразцовый пояс зимой, когда снег покрывает соборную кровлю и "павлинье око" сияет зеленью и желтизной, напоминая о мураве луговой, о кувшинках, раскрывающихся на рассвете...

Но откуда такое название - "павлинье око"?

Возможно, рельефный цветочный узор представлялся издали глазом фантастической птицы. Яркость красок заставляла зрителей вспоминать пышное оперение павлина - его изображение мастера могли видеть на рисунках-миниатюрах в старых рукописях.

Керамические творения Степана Полубеса воплотили в себе лучшие черты декоративного искусства семнадцатого века: его народность, красочность, веселую сказочность. Перед нами своеобразная "народная казна", куда сложены на вечную память богатства народного художественного опыта, откуда благодарные потомки многое взяли и могут еще многое почерпнуть. Изразцы Степана Полубеса близки цветным ростовским эмалям, торжественным и красочным, в них много общего и с фресковыми росписями Гурия Никитина, - этот костромской изограф превращал храмы на Волге, в Ростове и Суздале в райские дворцы.

Изразцовые композиции Степана Полубеса напоминают вышивки на тканях. По чистоте и красочности тонов они должны быть поставлены рядом с миниатюрами, которыми славились рукописные книги Древней Руси. Смотри, например, богато украшенный миниатюрами, переписанный приблизительно в эпоху Степана Полубеса сборник нравоучительных рассказов для домашнего чтения "Лекарство душевное".

Как ни славны были московские изразечники, но и в ближних и дальних городах страны жили и работали гончары, создававшие изразцы, не уступавшие столичным. Они приносили много радости людям, давали, как тогда говорили, "сердцу и уму восхищение".

Поездки не раз сводили меня с крупнейшим знатоком культуры Владимиро-Суздальской Руси - Алексеем Дмитриевичем Варгановым. Много лет ученый прожил в Суздале, и про него в городе говорили, что он может, не заглядывая ни в какие книги, рассказать историю каждого камня. Это не преувеличение. Занимаясь восстановлением памятников зодчества, археологическими раскопками и историческими изысканиями, Варганов вдумчиво приглядывался ко всему, что сохранило на себе отпечаток времени. А приглядываться в Суздале есть к чему: многое в городе и его окрестностях дышит стариной, отшумевшими веками, оставившими свой след в названиях сел, в курганах, каменных и деревянных строениях. Недаром над торговыми рядами, столь характерными для старинных среднерусских городов, высоким шпилем возвышается золоченое изображение сокола - герб Суздаля. Некогда на торговой площади шла оживленная торговля в рядах - общем, мясном, рыбном, соленом, дегтярном. Здесь торговали калачами, пирогами, киселем, медом, луком, чесноком, хмелем. Здесь же вели бойкий торг ремесленники, продававшие шубы, лапти, кафтаны, шапки, крашенину... Особенно славились суздальские гончары; они обжигали горшки и всякую другую посуду, игрушки, искусно расписывали изразцы, украшавшие не только покои состоятельных горожан, но и крестьянские избы. Обо всем этом любовно, со знанием дела рассказывает Алексей Дмитриевич Варганов тем, кому выпадет удача пройтись с ним по древним улицам Суздаля или Владимира.

Расскажу один эпизод из жизни краеведа-ученого. Поздней осенью Алексей Дмитриевич возвращался в Суздаль из очередной поездки. Колеса забуксовали, и Варганов вышел из машины, чтобы подтолкнуть ее на глинистом подъеме. Его внимание привлек обломок замшелого кирпича, с едва заметным желто-коричневым отливом. Взяв отмытый дождями обломок в руки, ученый увидел, что перед ним остаток керамической плитки, похожей на те, которыми в старину в Суздале облицовывали наружные стены храмов.

Почему же обломок оказался на изрядном расстоянии от города?

Выбрав первый погожий день, Варганов обследовал местность, и ему стало ясно, что суздальские керамические плитки обжигали из того сорта глины, какой оказалось много в районе находки. У подножия холма был сделан археологический раскоп. Ученые увидели обжигательные печи, отлично сохранившиеся, годные и ныне для керамического производства. Кто-то зажег в печи вязанку хвороста, и огонь запылал там, где он полыхал во времена строительства прославленных суздальских храмов и палат. Здесь закаливали огнем кирпич, шедший на постройку теремов, башен и соборов Суздаля, здесь обжигали известь, а также наносили рисунки на изразцы желто-коричневой цветовой гаммы.

Суздальские изразцы, как и керамические плитки, найденные в Киеве, Новгороде и Владимире, - старейшие в нашей стране. Суздальские гончарные изделия употреблялись не только для украшения боярских палат, храмов и теремов, но и для изб посадских людей, ремесленников, крестьян.

Наши представления о высочайших достижениях русских керамистов семнадцатого века будут неполными, если мы не познакомимся с храмом Иоанна Предтечи в Ярославле.

Грандиозный по своим размерам, поражающий зрителей фантастическим силуэтом своих пятнадцати глав, архитектурный облик церкви неразрывно связан с ее керамическим убранством. Внутри и снаружи храм был облицован рельефными поливными разноцветными изразцами.

На терракотовых кафелях - изображения растений, изящных ваз с цветами, птиц, зверей, затейливые орнаменты. Ярославские каменных дел мастера, как и знаменитые москвитяне Осип и Иван Старцевы, украсили кирпич, воспроизведя умело и тонко в долговечном материале художественные приемы, выработанные при резьбе по дереву. Колонки, пояса, квадратные углубления в наружной поверхности собора подчеркивают красоту кирпича, его декоративные качества. И всюду мы видим изразцы - они сияют в широких углублениях зеленью, желтизной, белыми и темно-лиловыми красками, нескончаемыми цветными лентами опоясывают стены.

Николай Рерих сравнивал убранство и роспись ярославских церквей с итальянскими соборами, украшенными мастерами Возрождения.

Древнерусская керамика была подлинно народным видом искусства, жизнерадостным, прекрасным; она не могла не пленять и поколения совсем других эпох.

В путешествиях по северной стороне несколько лет назад я попал в лесную вятскую деревню, находящуюся километрах в тридцати-сорока севернее поселка Белая Холуница. Бушевала немилосердная пурга, мы устали толкать машину по занесенной снегом дороге и были донельзя рады, когда шофер - свой человек в здешних местах - привел нас на ночлег в теплую избу. Нежданных гостей, спасающихся от непогоды, радушно встретил хозяин - бородатый человек лет шестидесяти, назвавшийся Степаном Петровичем. Он провел нас в переднюю половину и зажег висевшую под потолком линейную керосиновую лампу.

Когда чуть мерцающий свет озарил горницу, мы увидели печь, передняя стенка которой была выложена изразцами, старыми, потрескавшимися, местами закопченными; на некоторых рисунок был еле-еле различим. Время оставило на кафеле следы разрушений и порчи.

Я видел, что изразцы муравленые, покрытые прозрачной глазурью, четырехугольной формы, обведенные синими, красными и голубоватыми каймами. Керамические картинки восемнадцатого века изображали зверей и животных, охотничьи сценки и потешные эпизоды: выпивохи черпают кружками вино из бочонка; кавалер-курильщик подает нюхательную табакерку даме; сиделец в лавке ест пряники; петух на крыше дома спасается от хозяина, держащего в руках длинную жердь. На некоторых изразцах, хотя и не без труда, можно было прочесть слова, написанные вязью. Под опрокинутым бочонком шутливое изречение: "Не потребен без рома". Змея обвила оголенный куст. Это символическое изображение верности сопровождалось словами: "С тобой засыхаю". Под кружкой с пенистой брагой написано: "Дурак на меня уповает".

Манера письма, полушутливые афоризмы, рисунки - все говорило о том, что изразцы расписаны мастером-художником, талантливым и опытным. Откуда в северной лесной глухомани взялись эти плитки с галантными сценами елизаветинского времени?

Пурга не позволила нам уехать на рассвете. Степан Петрович, оказавшийся учителем-пенсионером, принес охапку дров, и в печи весело запылал огонь.

- Дрожит свинка, острая щетинка, - улыбнувшись, заметил хозяин. Он оказался словоохотливым человеком и, заметив мой интерес к изразцам, рассказал семейное предание, переходящее из поколения в поколение.

В Москве, за Таганскими воротами, поблизости от дороги, ведущей в Гжель, был ценинный завод мастеров Гребенщиковых. Цениной называли изделия из цветной обожженной глины, покрытые непрозрачной эмалью. По сырой эмали белого цвета на изделия наносился рисунок. После этого кувшины, миски, чашки, изразцы закалялись огнем. Получались красивые и прочные изделия, которые благодаря сравнительно недорогой цене быстро раскупались по всей стране.

Один из Гребенщиковых - Иван - был умельцем и одаренным живописцем. Его изделия прославились настолько, что самые знатные люди заказывали ему фамильные, памятные сервизы.

За окнами гудела непогодь, в печи весело потрескивали дрова, а Степан Петрович, довольный внимательными слушателями, по-молодому поблескивая глазами, рассказывал о делах давно минувших дней:

- Помощником Ивана Гребенщикова, милый ты человек, материн прадедушка был - Антон, по прозвищу Глина. Он с малолетства при заводе Гребенщиковых вырос, так и укоренилась по всей Таганке за ним кличка - Глина. Антон на кличку не обижался, говаривал, что из глины и первый человек был вылеплен.

Стал со временем Антон Глина мастером. Сам Иван Гребенщиков заводом почти не занимался, а все дни бился над секретом производства фарфора. И поэтому делами ведал Глина. Вместе с подручными рабочими прадед по картинкам разрисовывал изразцы и посуду.

Однажды Иван Гребенщиков вызвал Антона Глину и сказал, что наиславнейший пиит Александр Петрович Сумароков просит срочно изготовить дорогой сервиз. Прадед, конечно, понятия не имел, что такое пиит. Думал, вроде генерал-аншефа. Гребенщиков потом Антону объяснил, что пиит Сумароков - стихотворец, чью трагедию во дворце на Яузе показывали. Сумароков заказал не простой сервиз, а "со значением". На всех столовых приборах - мисках, салатницах, супницах, тарелках - должен был быть обозначен личный сумароковский герб и изображение ордена Анны, полученного поэтом.

Антон Глина горячо взялся за дело, и через некоторое время сервиз был готов. Получились вещицы - одно загляденье! У нас, наверное, таких еще не делали. Выписывали парадные сервизы из Англии. У прадеда же получилось все на свой манер. Скажем, суповая миска - простой предмет, вроде бы ничего и не придумаешь. Но Антон сделал ее так, что сияет она снежной белизной, на ручках - лики дев-чародейниц, а в центре, на самом видном месте, в окружении цветущих лепестков - скрещенные мечи - герб Сумарокова.

Когда тщеславный пиит увидел выполненный по его просьбе заказ, то в восторге воскликнул: "Славная майолика - под стать моим стихам!"

Сервиз недешево стоил, и некоторую толику денег получил и мой прадед за умение и старание.

Иван Гребенщиков долго не хотел расставаться с мастером на все руки, но, видя, что Антон заскучал, посоветовал ему открыть собственное ценинное дело.

- На обзаведение, - сказал Степан Петрович, показывая на печь, - подарил Гребенщиков вот эти изразцы.

- Да как же они к вам, на Север, попали?

- Очень просто, милый человек. Прадед переехал в Гжель, известную цветными глинами. Выстроил дом, обзавелся семьей и хотел начать ценинное дело. Но гжельские воротилы, опасаясь, что им мастер дорогу перейдет, подожгли дом Антона. Весь пожиток в дым ушел. От былого одни гребенщиковские изразцы, что во дворе лежали, уцелели. Бежал из Гжели Антон в наш северный край...

Степан Петрович говорил с таким сердечным волнением, что можно было подумать, будто он сам все рассказанное видел. Я же думал о том, что в семейном предании, наверное, как нередко бывает, вымысел переплелся с правдой.

"Микула Селянович и Вольга". Камин. Выполнен в абрамцевской майоликовой мастерской по рисунку М. А. Врубеля. 90-е годы XIX в.

Вернувшись в Москву, я поинтересовался историей ценинного завода Гребенщикова. Велико было мое изумление, когда я узнал, что поэт Александр Петрович Сумароков действительно заказывал Гребенщикову орденский сервиз.

Вспоминаю красочный рассказ Степана Петровича, - поистине нет сказок лучше тех, что выдумала сама жизнь.

В начале восемнадцатого столетия, после того как войско Карла XII было разгромлено под Полтавой, в Москве появились пленные шведы, которые начали расписывать изразцы на свой лад: синие рисунки наносились на белый фон. Это нововведение понравилось, так как в ту пору всякого рода новшества были в моде, их поощрял Петр Первый. Еще в молодые годы царь был очарован Голландией, и нет ничего удивительного в том, что в богатой шереметевской усадьбе под Москвой, в Кускове, позднее был выстроен "Голландский домик", стены которого были украшены иноземными изразцами белого, синего и кофейного цвета... Орнамент изразцов отличался пышностью, на многих плитках были изображены пейзажи Голландии - корабельные бухты, уютные кирпичные домики, осенние деревья, рыбаки, беспечно удящие в каналах, и т. д. Русские керамисты, конечно, знали работы иноземных мастеров. Используя приемы голландских и иных художников, наши мастера переиначивали сюжеты на отечественный манер. Русские керамисты любили изображать юмористические сценки, снабжая их нравоучительными и шутливыми подписями. Так на Руси появились печи, которые было приятно и интересно разглядывать долгими осенними и зимними вечерами.

Среди тех, кто задумался над необходимостью воспользоваться в наш век опытом древнерусских керамистов, был гениальный Врубель. Его творчество, обращенное к вечным темам человеческого бытия, вошло в духовный обиход современности. Примечательная страница биографии художника - работа в абрамцевской майоликовой мастерской. Врубель постигал не только декоративную сторону народного искусства, но и самый строй древнего мифологического мышления, его сущность. В 1891 году он писал: "Сейчас я опять в Абрамцеве, и опять... слышится мне та интимная нотка, которую мне так хочется поймать на холсте и в орнаменте. Это - музыка цельного человека, не расчлененного отвлечениями упорядоченного, дифференцированного и бледного Запада".

До наших дней сохранилось несколько печей и каминов, созданных Врубелем. Москвичи могут их увидеть в Абрамцеве, Коломенском, Музее народного искусства на улице Станиславского... Врубелевские изразцовые композиции с первого взгляда поражают нас необычайными цветовыми сочетаниями, переливами красок, напоминающими игру драгоценных камней. На кафелях Врубеля живут своей таинственной жизнью прихотливые растительные узоры - белые, коричневые, желтые, синие. Зрители видят изображение героев былин и сказок, оригинальные орнаменты.

Одна из самых известных работ Врубеля - камин "Микула Селянинович и Вольга". Чистые, сильные краски, напоминающие драгоценные камни, создают впечатление ковра, украшающего стену. По форме камин напоминает лицевую сторону дома, на фронтоне которого изображены Алконост и Сирин - райские птицы с девичьими ликами. Образы Микулы Селяниновича (с сохой) и Вольги (верхом на коне) проникнуты уверенной силой и спокойствием, они сродни всему окружающему их миру. Когда глядишь на керамическую композицию издали, то в глаза сначала бросаются цветовые пятна в обеих частях камина. Приглядевшись, замечаешь солнце, выступающее из глубины, голову Вольги, линию горизонта. Врубелевские краски горят, переливаются, создают ощущение необычного, глубокого и таинственного.

Через два с лишним столетия после Степана Полубеса и ярославских изразечников их опыт был художественно переосмыслен, на творчество керамистов семнадцатого века взглянули новыми глазами. В этом - одна из заслуг Врубеля!

Врубелевской керамике, вобравшей в себя опыт веков и неожиданно новой, было тесно в помещении. Когда предоставилась возможность, Врубель охотно взялся за дело, позволявшее показать, как прекрасно выглядит монументальное керамическое произведение на улице большого современного города. В начале двадцатого столетия в центре Москвы выросло огромное здание - гостиница "Метрополь". Верхние этажи было решено украсить панно из кафелей. Темой для композиции Михаил Александрович избрал драматическую легенду о принцессе Грезе - "звезде небес", созерцание красоты которой покупается ценой смерти; мореходы преодолевают тягчайшие препятствия, переживают опаснейшие приключения во имя Прекрасной Дамы, олицетворяющей совершенную и законченную красоту. На керамическом панно мы видим принцессу Грезу, склонившуюся над умирающим юношей.

На врубелевское панно "Принцесса Греза" лучше всего смотреть издали, например с Неглинной улицы. В лучах солнца блестят изразцы, составляющие картину чего-то загадочного, тревожно-прекрасного, полного внутренней силы. Врубель не копировал старых мастеров. Он вдохнул жизнь в давнее искусство, насытив его современным пониманием действительности, далеким от классической ясности и покоя.

С годами начинаешь любить Врубеля все сильнее и сильнее.

Начинаешь глубже понимать подспудную и органическую связь Врубеля с древнерусским искусством, с лермонтовской традицией, с Кавказом и Москвой, хранящей и ныне на своих шумных улицах изразцы Степана Полубеса и композиции Михаила Врубеля, исполненные "духовною жаждою". Врубель сказал нам то, что до него никто еще не говорил. Но нельзя представлять, что творчество Врубеля возникло на голом месте. Истоки его глубоки, и неслучайно художник постоянно обращался к краскам и образам Древней Руси.

Список литературы

Для подготовки данной применялись материалы сети Интернет из общего доступа