Лик веков

Лик веков

Евгений Осетров

На вокзале, огромном и холодном, часть стены которого была полуразрушена недавней бомбежкой, на изрешеченной осколками деревянной скамье сидела женщина с ребенком. Малыш, обвив ручонкой материнскую шею, беспечно спал. Лицо женщины застыло в скорби и печали. Ее огромные глаза не замечали суеты. Она смотрела вдаль и думала о чем-то своем.

Это было в сорок первом году. На военных дорогах мне довелось видеть все, что бывает на войне. Но я никогда, наверное, не забуду одинокую женщину с ребенком на вокзале. Она и теперь представляется мне олицетворением скорби фронтовой поры. О чем она тогда горестно размышляла? О родных и близких, ушедших навсегда из родимого дома? Об испытаниях, которые были суждены ей и ее младенцу? О гибели близкого человека?

Я часто замечал, что произведение искусства глубже и проникновеннее воспринимается не само по себе, а через призму жизненных впечатлений, через сопоставление того, что хотел сказать мастер-художник, с личными переживаниями.

Воспоминания военных лет не случайно посетили меня в ту пору, когда я по шумным улицам, мостам и набережным Москвы шел в Третьяковскую галерею.

Блестит, как и века назад, над столицей золотая шапка колокольни Ивана Великого, голуби неторопливо бродят по асфальту, не обращая внимания на людскую суету, мерцает цветными отблесками храм Василия Блаженного, нескончаем поток городского транспорта...

Вырвавшись из столичной сутолоки, вы попадаете в сравнительно тихий Лаврушинский переулок. В нижних залах Третьяковской галереи вас охватывает состояние ровной задумчивости. В будничные дни, в вечерние часы, народу здесь немного. Торопливо прошла стайка школьников-экскурсантов. Пожилая женщина, опираясь на палочку, восхищенно любуется огненными красками Петрова-Водкина. Вихрастый паренек загляделся на зимние, залитые солнцем пейзажи Юона и Кустодиева.

Третьяковская галерея - бесконечный мир. Каждый в нем может найти то, что ему представляется самым важным и необходимым, отвечающим настроению. Нижний этаж галереи для меня - вечный праздник древнерусского искусства. В двух залах собраны шедевры живописи, что народ создавал столетиями: гениальная рублевская "Троица", иконы новгородского, владимирского и северного письма; артистически утонченные работы Дионисия и трагически суровые образы Феофана Грека; иконы-исполины, украшавшие иконостасы знаменитых храмов, и миниатюрные иконки, что путники брали в дорогу.

Присядем на скамью и присмотримся к ликам - скорбным, озаренным надеждой, тревожным, умиротворенным, ликующим.

Я стою перед иконой "Владимирская Богоматерь"... Встретив ее взор, я испытываю чувство, похожее на то, какое я пережил давным-давно, в военную пору, на вокзале. Но не слишком ли далекое сравнение? Что общего между нашей современницей, испытавшей военное лихолетье, и византийской иконой, написанной много столетий назад?

Глаза матери полны чувства, которое в средние века определяли как радость святой печали. Свершится то, что должно. Грядущее неотвратимо. Дитя вырастет и примет мученический конец - пострадает за людей. Мать это знает.

В испытующем взоре есть и какая-то смутная тайна, и невыразимая словами боль, и влекущая, загадочная сила.

Владимирская Богоматерь. Икона. Фрагмент. Нач. XII в.

Игорь Грабарь, художник и искусствовед, изучавший икону "Владимирская Богоматерь", так определил свое отношение к этому произведению: "Несравненная, чудесная, извечная песнь материнства - нежной, беззаветной, трогательной любви матери к ребенку!" Игорь Грабарь пишет, что не знает произведения ни в эпоху Возрождения, ни в более близкие нам времена равной силы, равного вдохновения и равного очарования.

В произведении выражено то, что близко людям всех времен и народов. Нет, совсем не случайно, глядя на скорбный лик Богоматери, вспомнил я женщину военных лет, прижимавшую к себе ребенка, которому грозили, как и всем нам, многие беды.

Приблизимся к древнему творению и останемся с ним наедине.

Сын, сидящий на правой руке, прижался округлым личиком к материнской щеке, и его детские глаза устремлены к Марии. Тонкие уста матери сомкнуты, но в уголках губ мы ощущаем горечь. Глаза, в которых сосредоточена вся жизнь, устремлены вдаль. Мария придерживает левой рукой младенца, словно пытаясь робко защитить его от уготовленной ему судьбы.

Ученые-реставраторы установили, что "Владимирская Богоматерь" была записана четыре раза. От константинопольского оригинала сохранилось немногое: "К древнейшей живописи XII века относятся лица матери и младенца, часть синего чепца и каймы мафория с золотым ассистом, часть охряного с золотым ассистом хитона младенца с рукавом до локтя и виднеющимся из-под него прозрачным краем рубашки, кисть левой и часть правой руки младенца, а также остатки золотого фона..." (Антонова В. И., Мнева Н. Е. Каталог древнерусской живописи, т. 1. М., 1963, с. 59.)

Таким образом, немногое дошло до нас в первозданном виде. Но над поновлением этой иконы всегда трудились лишь первоклассные мастера.

Можно поручиться, что если вы хоть раз внимательно вглядитесь в это древнейшее произведение искусства, то вы его никогда не забудете, станете стремиться повидать его вновь и вновь. Глаза Марии, весь ее облик так запоминаются посетителям галереи, что и спустя десятилетия при мысли о редкостной иконе они испытывают чувство благоговения перед мощью искусства.

Биография "Владимирской Богоматери" не менее удивительна, чем ее гениальное изображение. В русских летописях, сказаниях, легендах, стихах и песнях запечатлено множество эпизодов, связанных с богородицей. Если бы она могла так же говорить, как она умеет смотреть, ее рассказы напомнили бы нам о событиях отечественной истории, и трагических, и печальных, и торжественных... Сколько жизненных драм прошло перед ее очами, сколько слез было пролито перед нею... Сколько раз в прежние века глядевшим в ее глаза людям вспоминалось мрачное библейское пророчество: "...будет скорбь великая, какой не бывало от начала мира..." Но - увы! - уста "Владимирской" плотно сомкнуты, и мы должны сами попытаться приподнять завесу над тайнами ее жизни.

Что нам известно об истории знаменитой иконы?

В рукописной "Степенной книге царского родословия", содержащей летописные известия, расположенные по генеалогии русских великих князей и царей, сказано следующее: "Повесть на сретенье (т. е. встречу. - Е. О.) чудотворного образа пречистыя владычицы нашей богородицы и присно девы Марии, его же написал богогласный евангелист Лука, самовидно зря на истинную богородицу, при животе ея..."

Средневековая Русь считала евангелиста Луку автором иконы "Владимирская Богоматерь". В основу предания был положен апокриф, гласивший, что евангелист Лука славился своим высоким образованием, был не только книжником и врачевателем, но и искуснейшим художником. В Западной Европе, да и у нас, есть несколько первоклассных станковых произведений, приписываемых Луке. Русские изографы считали Луку своим защитником и покровителем, любили его рисовать с кистью в руке.

Как ни поэтична легенда о Луке, авторе "Владимирской Богоматери", это все же легенда. Ученые до сих пор спорят, какова была первоначальная композиция иконы, дошедшей до нас лишь в фрагментах. Но теперь никто не отрицает, что она была написана в самом начале двенадцатого века, в Константинополе, неизвестным гениальным византийским мастером.

...Перенесемся мысленно в Киев начала двенадцатого века. Город окружали малопроходимые леса да поросшие густыми высокими травами степи. Мощный оборонительный вал, построенный еще в одиннадцатом столетии, защищал стольный град от половцев и других воинственных кочевников. За городскую черту можно было попасть лишь пройдя ворота - Золотые, Львовские и Лядские. У этих ворот в одиннадцатом и двенадцатом веках происходили ожесточенные схватки с врагами, богатырские поединки на виду у людного города.

Прекрасен был древний Киев, раскинувшийся на горе и подоле, с его затейливыми теремами и златоверхими храмами, каменными и деревянными дворцами и неприступными башнями, с округлыми и продолговатыми бойницами, с многоязычными торгами и площадями, по которым расхаживали внуки и правнуки былинных богатырей. До татарского нашествия Киев был одним из крупнейших и красивейших городов мира. Когда Анна - дочь Ярослава Мудрого - была выдана замуж за французского короля, то Париж ей показался провинцией.

На стольный Киев все время зарились кочевники. Это и не удивительно - в город стекались богатства Востока и Запада. На торгах рядом с хлебом, рыбой и медом, тканями, изделиями местных ремесленников продавали арабское серебро, византийские ткани, египетскую посуду, франкские мечи... Князья отлично понимали, что хранить богатства в самом Киеве небезопасно: тут и междоусобные схватки, и народные волнения, и внезапные набеги кочевников. Поэтому в стороне от города, в живописной местности над Днепром, была выстроена хорошо укрепленная княжеская резиденция - Вышгород. Там подолгу жили князья со своими семьями и дружинами, там хранились наиболее ценные сокровища.

В Вышгороде и была помещена икона, названная впоследствии "Владимирской Богоматерью".

Феодальные войны, как смерч, проносились над городами и весями Руси, перемежаясь с набегами кочевников и других вражеских племен. Борьба князей за "большой стол", т. е. за Киев, истощала силы народа. Каковы были нравы той поры, мы можем судить по таким обычаям, как посажение противников в поруб, т. е. в погреб, лишенный света, ослепление взятых в плен недругов, поголовное истребление мирных жителей. В Ипатьевской летописи, в записи за 1170 год, встречается мысль, продиктованная весьма мрачными житейскими наблюдениями: "Зол бо человек противу бесу, и бес того не замыслит, еже зол человек замыслит".

Но Русь была велика, и наиболее дальновидные люди понимали, что свет не сошелся клином на одних днепровских кручах. Свежие народные силы зрели в далеких лесах, в междуречье Оки и Клязьмы, в далеком от Киева Владимирском Залесье.

Следующая страница биографии иконы, привезенной из Византии, связана с Владимиром Залесским и с такой колоритной исторической личностью, как Андрей Боголюбский.

Князь Андрей, сын Юрия Долгорукого, не стал тратить всю энергию на бесконечную борьбу с родичами из-за Киева, который по праву старшинства принадлежал ему. Он вопреки воле отца предпочел совсем малоизвестный Владимир на Клязьме, расположенный в далекой Суздальской земле. Чтобы оценить значение поступка Андрея, вспомним, как дорожили в ту пору правом на главный стол в Русской земле. Один князь, рассказывает Никоновская летопись, не хотел даже под угрозой смерти или ослепления уходить из "Киева, потому что сильно полюбилось ему великое княжение Киевское, да и кто не полюбит Киевское княжение? Ведь здесь вся честь и слава, и величие, глава всем землям русским - Киев".

Кому приходилось бывать во Владимире, тот знает, как красив этот город, строительство которого так энергично начал решительный и непреклонный Андрей.

По весне холмы над Клязьмой покрываются белым вишневым цветом. Когда утром над рекой поднимается волокнистый туман, то огромный Успенский собор, расположенный на самом видном и высоком месте в городе, кажется плавающим в воздухе. Белокаменные стены, купола, кровля, переходы представляются вознесенными над землей. Впечатление особенно усиливается, если смотреть на город с заклязьминской стороны, от некогда непроходимых муромских лесов.

Софийский собор в Киеве. XI в. Реконструкция

Храбрый и расчетливый Андрей не случайно избрал столицей Владимир и обнес его крепостными стенами: местоположение города, весь окружающий ландшафт напоминали и жителям, и гостям Владимира о далеком Киеве. Холмы Владимира походили на зеленые киевские горки. Сами владимирцы старались во многом подражать киевлянам. Речки, впадающие в Клязьму, получили названия Лыбеди и Ирпени. Были поставлены, так же как и в Киеве, Золотые ворота. Полноводная Клязьма, дремучие леса, окружавшие город, холмы и валы (некоторые из них сохранились до наших дней) позволяли горожанам чувствовать себя до некоторой степени защищенными от военных превратностей.

Год от года богател и украшался Владимир. Росли терема и храмы. В город вели ворота — Золотые, Серебряные, Медные, Волжские, Иринины. В посаде трудились гончары, оружейники, чеканщики по золоту, серебру и меди, эмальеры. Искусные резчики выводили узоры на белом камне, плотничьи артели возводили чертоги для знатных людей. Бойко шла продажа на торгах, куда приезжали гости из дальних городов и стран.

Но богатый, прославленный во всех концах света, воспетый в былинах Киев - родину отцов и дедов - затмить было нелегко. Чтобы усилить могущество и получить общерусское влияние, надо было добиться перевеса не только материального, но и политического. И здесь мы должны вернуться к византийской иконе, находившейся под Киевом, в Вышгороде. В одном из списков Новгородской летописи рассказывается: "И помолився князь Андрей той чудной иконе матери божий, и взя нощию святую ту икону без отче повеления, и поеха на Русскую землю со своею княгиней и со своим двором".

Андрей с помощью верных ему вышгородцев Лазаря, Нестора и Микулы перенес икону богоматери во Владимир. Это был смелый шаг, дерзкое похищение святыни.

В окружении Андрея Боголюбского были созданы сказания о том, как царьградская святыня переселилась во Владимир. Эти легенды, исполненные простоты и поэтической прелести, пришлись по вкусу читателям и слушателям.

В сказаниях говорилось, что в Вышгороде икона чудесным образом перемещалась с места на место. Напрасно ее старались удержать там, где она много лет стояла.

Каких чудес не происходило с иконой по дороге в Залесскую землю по этим сказаниям!

Сначала она спасла тонувшего в Вазузе повозника. Потом уберегла от смерти жену попа Микулы, когда на нее налетел взбесившийся конь; затем она исцелила от "огненной болезни" володимирца; облегчила роды жене князя Андрея; помогла отроку, что отравился заколдованным яйцом; вернула зрение слепой; утихомирила сердечную болезнь муромской женщине... Но эти чудеса носили главным образом бытовой, простонародный характер. Политическая же окраска ярко выражена в приписываемом иконе самом главном чуде.

Икону везли летом на санях - таков был старинный обычай. В нескольких верстах от Владимира кони встали, и никакая сила не могла сдвинуть их с места. Заменили коней - сани ни с места. Много раз меняли коней, но сани оставались недвижимыми. Тогда решили Андреи и его спутники, что икона желает остаться во владимирской земле. На месте чудесного происшествия был позднее заложен Боголюбов-град. Знаменательному событию была посвящена особая икона - "Боголюбская". Во Владимире же построили огромный Успенский собор - "Дом богоматери"; отсюда и пошло наименование византийской иконы - "Владимирская".

Отправилась рать Андрея на волжских болгар и возвратилась с победой, богатой добычей, воинскими трофеями. Икону брали в поход, и после воинского успеха владимирцы-ратники дружно поклонились святыне - "хвалы и песни воздали ей".

Летописец, рассказывая о возведении Золотых ворот, упомянул небесную заступницу: из створ Золотых ворот вырвались массивные полотнища, но, к счастью, никто не пострадал.

Так создавался ореол славы вокруг иконы, но чудеса чудесами, а жизнь жизнью. Росли богатства и слава Андрея, еще быстрее росли зависть и ненависть его врагов. А завидовать было чему. Каменный дворцовый ансамбль, сооруженный Андреем в Боголюбове, превосходил своим великолепием, пожалуй, все, что до этого видела Русь. Древнерусский писатель поп Микула, описывая красоту дворцового храма, говорит, что не только вся утварь была драгоценной, но даже полы, двери и порталы были окованы золотом. Когда к Андрею приезжали знатные гости из Киева, Византии, Скандинавии, то он приказывал провести их на соборные хоры, чтобы они могли любоваться пышной красотой построек, легко и свободно вписывавшихся в приклязьминский пейзаж.

Долгое время восторженные воспоминания о красоте боголюбовской резиденции казались летописным преувеличением. Но вот уже в наши дни лопата археолога коснулась земли, по которой ступал гордый князь Андрей и его искусные зодчие. Археологическая экспедиция Н. Н. Воронина выяснила, что все, о чем красноречиво писал Микула, - правда. Из земли вынули каменные резные маски, каменные головы зверей, нашли основания круглых столбов, порталы со следами гвоздей, некогда окованные тонкими блестящими листами позолоченной меди.

Слава и богатства не помогли Андрею уберечься от домашних врагов-заговорщиков. Когда убийцы тайно проникли в княжескую опочивальню, напрасно Андрей искал загодя похищенный врагами свой грозный меч, напрасно он грозил им божьим гневом. Тело убитого князя было выброшено "на огород - собакам", а соучастники убийства отослали себе домой награбленные в княжеских хоромах золото, жемчуг и ткани.

Византийская святыня стала переходить из рук в руки, ею поочередно владели местные князья, корыстолюбивые и злобные. Была она в руках Ярополка, потом попала к рязанскому правителю Глебу, затем ее владельцем стал князь Михаил...

На Русь шли орды кочевников. Наступал самый мрачный период нашей истории - монголо-татарское иго.

Жертвами нашествия Батыя стали крупнейшие города - Рязань и Владимир, а затем и Киев. В былине о собаке-царе Калине мы находим отзвуки разгрома великих городов Руси Батыем:

Сбиралося с ним силы на сто верст,

Во все те четыре стороны.

Зачем мать сыра земля не погнется,

Зачем не расступится?

А от пару было от кониного

А и месяц, солнце померкнуло,

Не видать луча света белова,

А от духа татарского

Не мощно крещеным нам живым быть.

Владимир и его жители были обречены. Клязьма и Лыбедь покраснели от людской крови. Большая часть горожан была вырезана. Не щадили даже детей. В плен брали лишь ремесленников, за которых на невольничьем рынке на чужбине давали огромные деньги.

На глазах истекавших кровью владимирцев произошло кощунственное святотатство. Кочевники, как драматично повествует летописец, "святую Богородицу разграбища, чюдную икону одраша, украшену златом и серебром и каменьем драгим...".

Мы не знаем имени безвестного спасителя драгоценного произведения искусства. Видимо, кто-то из уцелевших владимирских жителей тайком унес икону в непроходимые муромские леса. Где-нибудь в лесной землянке искали у нее утешение несчастные и загнанные люди, спасавшиеся от полона.

Горькое признание вырвалось из уст древнерусского писателя-проповедника Серапиона Владимирского: "Величество наше смирися, красота наша погыбе..."

Тринадцатый век на Руси - глухая, беспросветная ночь. На месте цветущих некогда городов - развалины и пепел.

Пахотные земли заросли лебедой. На медных образках, которые носили люди, безвестные мастера изображали Марию, печально прижимающую ребенка. Матери, конечно же, не переставали любить своих детей, хотя народ, как отмечают историки, "находился в состоянии мертвенного оцепенения".

Перелистаем последующие страницы истории... "Владимирской Богоматери" суждено было вновь оказаться в центре важнейших событий.

Наверное, каждый современный москвич знает залитую электрическими огнями Сретенку, где бойко торгуют магазины, движутся автомашины, до глубокой ночи снуют пешеходы. И разумеется, мало кто обращает внимание на сравнительно небольшую церковку, что стоит поблизости от Бульварного кольца. А она имеет прямое отношение к участию Владимирской иконы в отечественной истории.

1395 год. До Москвы доходит слух о том, что "покоритель вселенной" Тамерлан вторгся в русские пределы, захватил и разграбил Елец и движется со своими несметными полчищами к белокаменной столице. Представьте себе ужас населения, пережившего всего тринадцать лет назад разорительное нашествие Тохтамыша.

Москва начала готовиться к обороне.

Правда, надежд на победу было мало. С Тамерланом шла тьма воинов, всю жизнь не расстававшихся с оружием.

Несмотря на военные приготовления, население Москвы находилось в панике.

Положение в самом деле было отчаянным. И тогда великий князь Василий, сын Дмитрия Донского, как об этом сообщает Н. М. Карамзин, "желая успокоить граждан любезной ему столицы... писал митрополиту, чтобы он послал за иконою Девы Марии". Не надо думать, что это была единственная мера, на которую решился Василий. Князь собрал всех способных носить оружие и вышел навстречу дерзкому захватчику.

Икону "Владимирская Богоматерь" из города на Клязьме привезло посольство, посланное князем Василием Дмитриевичем и митрополитом Киприаном, в Москву. Все горожане и жители окрестных сел, что не ушли в ратное ополчение, вышли встречать святыню.

Это было на Кучковом поле двадцать шестого августа 1395 года.

На следующий день стража Москвы рано утром увидела всадника, который мчался на взмыленной лошади по направлению к городским валам. Ударило било. Измученный гонец в льняной, пропахшей соленым потом рубахе взошел на видное место. Он снял шапку, поклонился на четыре стороны и объявил: "Радуйтесь, добрые люди. Нечестивый Тамерлан и его поганое воинство, не приняв сражения, обратились вспять. Ночью татары оставили Елец и бегут прочь от Русской земли".

Тысячи горожан устремились на Кучково поле, где днем и ночью шел молебен перед Владимирской иконой. Уже пелась сочиненная по такому необычайному поводу стихира "Умилительная".

Когда победное войско, не потеряв ни единого человека, отогнало полчища Тамерлана и вошло в ликующую Москву, жители встречали его шумно и радостно.

Событие было столь знаменательным и редким, что в его честь ровно через год на Кучковом поле в Москве возникла Сретенская церковь.

Древнерусские писатели не могли не задуматься над тем, что же заставило грозного Тамерлана, не знавшего поражений, обратиться вспять. Была, в частности, сочинена широко бытовавшая в списках безымянная "Повесть о Темир-Аксаке". Сначала в ней рассказывалось, как Тамерлан покарал своего строптивого вассала Тохтамыша, сообщалось о походах Железного Хромца в далекие южные страны, где после его пребывания даже трава не росла, а на месте цветущих городов и селений появлялись дикие пустыни. Вторая часть ее была посвящена описанию того, как из Владимира в Москву несли чудотворную икону, как в белокаменной ее встречал народ. Средневековому писателю в этом событии виделось чудо. Он написал, что Тамерлану ночью пригрезился сон. Тамерлан ясно узрел идущих на него святителей "с золотыми жезлами" и "жену некую, в багряные ризы одешу". Тогда Тимур "ужасно вскочи, яко от тресновен бысть", и, собрав своих сподвижников, сообщил о том, что видел, и услышал от них следующее: "...на русских движемся все и без успеха метемся". Устрашенное небесным знамением, войско в ужасе обратилось вспять.

Поэтическая легенда, созданная народом, нашла свои многочисленные воплощения в фресковой и станковой живописи. Кому приходилось бывать в Ярославле, тот, конечно, помнит церковь Николы-Меленки, построенную местными мастерами в самом начале восемнадцатого века. На ее северной стене стенопись - сцены нашествия Темир-Аксака на Москву, переноса владимирской иконы и другие фрески, тематически связанные с памятным эпизодом истории.

В прошлом веке Н. М. Карамзин так повествовал о Тамерлане и его армии: "Сокровища, найденные ими в Ельце и некоторых городах рязанских, не удовлетворили их корыстолюбие и не могли наградить за труды похода в земле северной, большей частью лесистой, скудной паствою, и в особенности теми изящными произведениями человеческого ремесла, коих цену сведали татары в странах Азии".

Конечно, Карамзин, как и его современники, имел весьма смутные представления о наших древних сокровищах.

Но надо помнить и другое. Тамерлан только что разгромил в кровопролитной схватке своего недавнего вассала Тохтамыша. Потери были огромными. "Завоеватель вселенной", как его именовали приближенные льстецы, не мог не помнить о судьбе полчищ Мамая, о Куликовом поле, где его недавний предшественник потерпел жестокое поражение. Историки также пишут о том, что Тамерлан вторгся в русские пределы по инерции, преследуя убегавшего Тохтамыша, и в планы Железного Хромца не входила война с Москвой и новые кровопролитные схватки.

Знаменитая икона была помещена в соборе Московского Кремля, но Владимир властно заявил свои права на византийскую святыню. Город на Клязьме считал себя единственным и законным владельцем иконы.

Чтобы Владимир не помнил зла и не таил обиды на Москву, великий князь объявил, что во Владимир будет послан для украшения Успенского храма именитый изограф Андрей Рублев и его содруг Даниил Черный.

Вот как описывает эти события И. Э. Грабарь:

"Ввиду настойчивых ходатайств владимирцев о возвращении иконы, московский князь, желая их хоть чем-нибудь утешить, посылает во Владимир в 1408 году Даниила-иконника и Андрея Рублева для украшения Успенского собора, поновления его обветшавшей росписи и написания новых икон. В это именно время во владимирском соборе появляется копия с задержанной в Москве иконы, присланная московским князем и долженствовавшая заменить владимирцам потерянный оригинал.

Копией, в этом смысле слова, как мы его понимаем теперь, этой иконы назвать нельзя, но в то время не только русский иконник, но и итальянский мастер копировали настолько свободно, что эти копии являлись в лучшем случае лишь вольным пересказом оригинала. Это очень хорошо иллюстрируется одним эпизодом легенды об иконе "Владимирская Богоматерь". Князю Василию Дмитриевичу наскучили вечные ходатайства и паломничества владимирцев. Когда одна из таких депутаций стала угрожать князю открытым восстанием, он велел заковать назойливых ходатаев в железо, а во Владимир послал отряд для подавления недовольных силою. На другой день после этой расправы пономарь кремлевского Успенского собора, открыв храм, увидел в нем вместо одной иконы "Владимирская Богоматерь" две совершенно сходные, и не было возможности отличить, какая из них подлинно владимирская. Когда об этом было доложено князю и он лично убедился в тождестве двух икон, он тотчас велел освободить заключенных и предложил им выбрать любую. Выбранная была увезена во Владимир, после чего ропот там прекратился" (Грабарь И. О древнерусском искусстве. М., 1966, с 196-198.)

Византийско-русской иконе было суждено еще один раз посмотреть в глаза кочевникам-грабителям.

Московский летописный свод повествует, как нижегородский боярин Семен Карамышев по наущению своего князя Данило Борисовича навел полчища Талыча на Владимир в 1410 году. "Окаянные", как называли тогда кочевников-грабителей, сначала укрылись в заклязьминском лесу, а в полдень, увидав, что у городской ограды никого нет, сначала захватили стадо, а затем бросились сечь и грабить людей. Драма разыгралась возле Успенского собора, куда успела укрыться часть людей. Ключарь Патрикей спрятал горожан и драгоценные сосуды на верху церкви, а.затем, убрав лестницы, стал "пред образом пречистые плачася". Татары ворвались в собор и учинили Патрикею жестокие пытки. Летописец говорит о мужестве и стойкости Патрикея: "Он же никако не сказа того, но многие муки претерпе: на сковороде пекоша и за ногти щепы биша и ноги порезав, ужа вздергав, на хвосте у конь волочиша, и тако в том муце скончашеся".

Грабители ободрали драгоценный оклад с иконы "Владимирская Богоматерь". Неизвестные люди тайно передали ее митрополиту московскому Фотию, находившемуся во время татарского набега во Владимире. Захватчики гнались за Фотием и его спутниками, но он, по старому обычаю, укрылся в лесах.

Шли годы. Москва собирала силы, становясь общерусским центром. В 1480 году "Владимирская" окончательно "переселилась" в Москву, в Успенский собор, только что выстроенный итальянским архитектором Аристотелем Фиораванти по образцу прославленного владимирского храма.

С тех пор знаменитая икона несколько столетий не покидала Москву.

Пред нею стоял на коленях Иван Грозный. Каясь в грехах, царь-деспот проливал слезы и обдумывал новые казни. Надеясь откупиться от адских мучений, Иван приказал изготовить новый оклад для иконы и даже сочинил стихиру в ее честь. Драгоценный оклад по праву считается чудом работы московских мастеров.

В пору Великой Отечественной войны вместе с другими сокровищами Третьяковской галереи икона была отправлена из Москвы в Новосибирск. Так далеко на Восток икона путешествовала впервые.

После сорок пятого года икона - в Третьяковской галерее, в Москве.

Любуясь невыразимо-прекрасным ликом, созданным гениальным творцом, припоминая бесчисленные события - трагические и возвышенные - истории, вспомним сказанное поэтом: "Образ твой, над Русью вознесенный, в тьме веков указывал нам след".

Ныне, как и века назад, перед великим творением останавливаются люди и пристально глядят в проникновенные глаза той, что столько вместила в своем скорбном и проницательном взоре. Перед глазами, точнее, как говорили в старину, перед нашими духовными очами возникают огни и пепелища, сечи, звон мечей которых донесся до нас; мы можем даже почувствовать, ощутить, осязать дым и гарь далеких пожарищ. Но ведь недаром говорят, что и "дым Отечества нам сладок и приятен".

Список литературы

Для подготовки данной применялись материалы сети Интернет из общего доступа