Похороны в Древнем Риме

Похороны в древнем Риме.

Так как Мамурра чувствовал себя очень плохо, то об этом известили его сына Марка, не замедлившего явиться. Его голос немного оживил больного, который сделал усилие, чтобы снять с себя кольца и передать их сыну, — этой передачей по римскому обычаю указывался будущий наследник. Такое усилие истощило Мамурру, и он снова впал в беспамятство. Марк едва успел прильнуть к губам старика и получить от него последний вздох. Когда он вполне убедился в его смерти, то закрыл ему глаза.

Тотчас же отправились в храм Libitinae¹ заявлением о смерти и просьбой, чтобы либитинарии (заведывавшие устройством похорон) прислали своих рабов приготовить тело покойника для погребения. Эти приготовления состояли в обмывании теплой водой и бальзамировании. Производя все это, громким голосом звали покойника, чтобы убедиться, что он действительно перестал жить. Когда тело было обмыто и надушено, покойнику подправили лицо особым составом, в который входил pollen — крупитчатая мука; этим способом трупу придавали спокойную бледность и устраняли все обезобразившие лицо следы болезни и предсмертной агонии. Если покойник умер насильственной смертью вследствие какого-нибудь случая, изуродовавшего ему лицо, то на последнее накладывалась маска, представлявшая собой большее или меньшее сходство с покойником. Это необходимо, так как похороны представляют собой зрелище, на котором присутствует масса народа: мертвые доступны глазам всех, и лицо их открыто. Тело покойника завертывалось в саван, но сверх того на него надевали обыкновенное платье.

Мамурра был одет в пурпуровую тогу; на голову ему возложили венок из дубовых листьев, который он получил на войне в награду за спасение одного гражданина; его положили на высокое ложе, украшенное слоновой костью и покрытое роскошной материей. Сын его вместе с несколькими родственниками перенес ложе в атриум и поставил его так, что ноги трупа обращены были к улице. Двери закрыты были занавесами цвета темной морской воды; в вестибюле на маленьком алтаре курились благовония, а у входа большая ветка кипариса предупреждала понтификов, чтобы они обходили это жилище, где взоры их могут быть осквернены видом покойника.

Тело, охраняемое слугой, было выставлено в течение семи дней. На заре восьмого дня глашатаи отправились по улицам возвестить о погребении: “Мамурра скончался, — возглашали они. — Если кто хочет быть на его похоронах, то уже пора. Будут устроены игры, и распорядителя похорон (его сына) будут сопровождать страж и ликторы”.

В течение нескольких часов атриум наполнился народом. Мужчины явились одетые в poenula, а не тогу; у женщин на платья был наброшен плащ ricinium (коричневого или голубого цвета). Praefica — наемная плакальщица, доставленная либитинариями, стала произносить под звуки флейт и лиры нении — погребальные песни в честь покойника. После этого все тронулись в путь. Марк Мамурра с тремя родственниками в темной претексте и с открытой головой подняли смертное ложе и понесли его на своих плечах. Кортеж шел при свете факелов, несмотря на то, что похороны происходили среди белого дня. Один из служителей общества похоронных процессий — designator — шел во главе, предшествуемый ликторами в синих туниках. За ним двигались музыканты с прямыми трубами, которые производили самые печальные звуки; затем хоры сатиров, исполнявшие комический танец, который назывался sicinnium за ними — вольноотпущенники Мамурры с колпаками свободы на головах. Далее шел отдельно архимим — начальник мимов, одетый и загримированный под покойного Мамурру, которому он старался подражать в походке, осанке и во всей манере держать себя даже до смешного.

Затем шел в хронологическом порядке ряд предков покойника, представленных портретами из раскрашенного воска, сделанными наподобие театральных масок. Эти маски надеты были на людей, рост которых и осанка соответствовали лицу, изображенному данной маской. Издали можно было подумать, что это действительно сами предки, вставшие из могил. Иллюзия увеличивалась еще тем, что каждый имел атрибуты высшей должности, когда-либо занимаемой им при жизни, например, консульской, преторской или цензорской, и что его также сопровождали ликторы, как когда-то при жизни; если кто-нибудь из предков имел триумф, то лицо, изображавшее его в процессии, ехало на колеснице.

Затем следовало тело, предшествуемое стражем; за покойником несли несколько других погребальных носилок с атрибутами всех должностей, которые занимал Мамурра. Далее шли родственники и друзья в темно-синем платье и без колец. Женщины замыкали шествие. Платье их было в беспорядке, волосы распущены: они лили обильные слезы и испускали крики отчаяния. Во главе их находилась мать покойного со своими дочерьми и невесткой. Толпа женщин увеличивалась их служанками, которыми заведовала плакальщица, обучавшая их жестам скорби и отчаяния и задававшая тон их воплям. Процессия спустилась на форум, где остановилась у подножия ростр. Предки выстроились вокруг; для тех из них, кто занимал курульные должности, поставлены были стулья из слоновой кости. Погребальные носилки поставили на самую трибуну и подняли на них труп так, чтоб все могли его видеть; или вернее сам труп оставался лежать на носилках, а для всеобщего лицезрения была выставлена восковая фигура, изображавшая покойника. Перед этой аудиторией Марк произнес похвальное слово своему отцу, а также всем предкам, присутствующим при церемонии. Время от времени он замолкал для отдыха. Тогда флейтисты и певцы исполняли величественные и печальные гимны. Все эти речи, пение, музыка глубоко растрогали зрителей, и одно время волнение стало настолько всеобщим, что казалось, будто весь народ разделяет скорбь семьи покойного.

Покинув форум, шествие направилось по Аппиевой дороге, где уже был приготовлен костер. Этот костер представлял собой очень высокую кучу дров, сложенных в виде жертвенника. Он был украшен гирляндами и кипарисовыми ветвями и окружен кипарисовой же оградой. Прежде чем на него были возложены носилки, мать покойного открыла глаза своему сыну, надела на его пальцы кольца, всунула ему между губами и даже в зубы triens² для уплаты перевозчику на том свете, поцеловала его застывшие уста и затем воскликнула голосом, прерывающимся от рыданий: “Прощай! Прощай! Мы все последуем за тобой в том порядке, который нам назначит судьба”.

Тотчас же затрубили трубы, и тело было положено на костер, около которого были зарезаны любимые покойником лошади, собаки, попугаи, дрозды и соловьи. Кроме того, на землю было вылито два больших сосуда чистого вина, две полные патеры пенящегося молока и два кубка, наполненные кровью жертвенных животных.

Тем временем присутствующие на похоронах разместились вокруг костра. Повернувшись лицом на восток, они направились в левую сторону и торжественной процессией обошли вокруг костра, бросая на него разного рода подарки: одни духи, ладан, нард, мирру, кинамон; другие — масло, вино; некоторые, наконец, а именно те, которые были на войне с Мамуррой — венки и другие военные знаки отличия. На эту священную кучу дров возложены были жертвенные животные и даже пиршественные яства. Женщины вырывали себе клочьями волосы и присоединяли их к погребальным дарам; они били себя в грудь и царапали лицо, чтобы почтить манов, которые любили молоко и кровь. Наконец, чтобы еще более удовлетворить их кровавым вкусам, близ костра был устроен смертный бой, окончившийся тем, что почти все 120 гладиаторов, принимавших в нем участие, перебили друг друга. Два старых воина, которые не могли примириться с мыслью о разлуке со своим бывшим вождем, пронзили себя мечами.

Когда закончилось шествие и жертвы были принесены, участники погребальной процессии выстроились вокруг кипарисовой ограды. Особый зажигатель подал горящие факелы Марку и некоторым из родных, которые поднесли их к костру, отвернув при этом лицо. Вскоре черные клубы дыма поднялись в воздух; со всех сторон раздался плач и вопли, которые смешались со скорбными песнями и звуками труб.

Когда от костра осталась лишь куча пепла и потухших углей, старуха мать Мамурры вместе с его женой, погрузив предварительно руки в чистую воду, вынули из этой печальной кучи остатков побелевшие кости, или вернее остатки костей своего сына и мужа. Они облили их старым вином и молоком, выжали в полотняном покрывале и заключили в бронзовую урну вместе с розами и духами. После этого Марк получил от designator'a³ лавровую ветвь и, обойдя трижды группу собравшихся, очистил их, окропивши чистой водой; затем отпустил их со словами: “Вы можете уйти”. Большинство присутствующих отправилось провожать изображение покойного до дому, где оно было помещено в атриуме между остальными предками.

На другой день были устроены игры и представления. Бедным раздавали сырое мясо; кроме того, был устроен парадный обед на форуме. На девятый день родственники принесли на гробницу урну с останками покойного; как только она была там поставлена, величавый трубный звук возвестил о том, что последний акт погребения совершился. В тот же день Марк должен был дать всем родственникам торжественный обед.

После всего этого нужно было приступить к очищению семьи. Марк начал с того, что велел вымести весь дом железняком; затем он зажег огонь в атриуме, бросил на горящие уголья серу и в сопровождении всей семьи несколько раз прошел через это курево.

Расходы на эти похороны достигли до 1 миллиона 100 тысяч сестерций.

На похороны граждан среднего достатка не приглашается народ, потому что не устраивают при этом ни игр, ни обедов; но родные присутствуют непременно. Погребальное ложе скромно украшено папирусом. Самые близкие родные и друзья несут покойника на костер. Если покойный — человек еще молодой, впереди процессии идут флейтисты, если старый — трубачи. По закону полагается десять музыкантов, но закон этот часто нарушают. Шествие не останавливается на форуме, потому что похвальных речей при этом не бывает. Костер мал, низок и заключает в себе ровно столько дров, сколько нужно для сожжения трупа; останки умершего помещают в простую глиняную урну. У костра не приносят жертвоприношений; нет ни благовоний, ни возлияний, ни даров, ни боя гладиаторов.

Нет ничего более скромного, чем похороны бедняка. У дверей дома не стоит кипарис; едва пройдет три дня, как уже торопятся взвалить тело на маленькие узкие носилки, представлявшие собой нечто вроде сундука. На бедняка набрасывают жалкую тогу, истершуюся от частого употребления в подобных случаях. Четыре раба стараются поскорей вывалить свою ношу в поле за Эсквилинскими воротами, где устроено множество маленьких склепов со сводами. Их называют “маленькими колодцами”, без сомнения, из-за круглой отдушины, сделанной в своде и закрывающейся плитой. Каждый вечер одна из этих ям открывается для всех покойников, которых принесут в этот день. Vespillones бросают их туда как попало, большей частью даже без савана. Этих кладбищенских служителей называют “грабителями трупов”, потому что они часто крадут саваны и вырывают у покойника triens, положенный в рот для уплаты за переезд на тот свет. Когда склеп наполнится, закрывающую его плиту припечатывают и снимают ее только через год, когда трупы уже высохнут. Когда смертность очень велика, бедняков сжигают целыми кучами.

Похороны умершего в очень юном возрасте лишены всякой торжественности, каково бы ни было общественное положение покойника. Похороны человека молодого, по мнению римлян, оскверняли весь дом; их называли “несчастными” и устраивали ночью, чтобы скрыть от глаз посторонних. Впрочем, отец непременно должен на них присутствовать. Закон запрещает носить траур по детям моложе трех лет; если ребенок старше, траур продолжается столько месяцев, сколько покойнику было лет, до 10 лет включительно. Вообще траур представлял собой исключительно нравственную обязанность; обычай заставляет носить траур только женщин, но не мужчин. Во всяком случае, он не должен продолжаться более года.