Живопись церковная и светская

Живопись церковная и светская в наши дни

     В первой половине VI века в христианском мире произошли два знаменательных события, напоминание о которых может явиться своеобразным эпиграфом к данной теме.
     В 522 году в палестинской пустыне отошла ко Господу великая подвижница Христианской аскезы, преподобная Мария Египетская.
     В 537 году в Константинополе был освящен один из величайших храмов христианского мира - храм св. Софии. Сооружение несказанной красоты и великолепия, благоукрашенное золотыми мозаиками, иконами и всяческими драгоценностями... А у Марии Египетской, 48 лет прожившей в пустыне, не было буквально ничего, может быть даже нательного креста, было лишь испепеленное зноем и холодом собственное тело, которое само стало живой иконой.
     Какой разительный контраст!
     Иногда возникает искушение противопоставить эти два начала и сурово напомнить, что, дескать, золотом иконостасов и церковных риз душа не спасается. Но вот какой удивительный разговор произошел в первые минуты встречи аввы Зосимы с преподобной Марией, заговорившей впервые после полувекового молчания: "Скажи мне прежде авва, - вопрошает преподобная, - как живут ныне христиане, как растут и благоденствуют святые Божии Церкви?" Вот чем озабочена великая подвижница! Авва Зосима отвечал ей: "Вашими святыми молитвами Бог даровал Церкви и нам всем совершенный мир. Но внемли и ты мольбе недостойного старца, мать моя, помолись, ради Бога, за весь мир..."
     Мы видим, что жизнь Церкви соединяет в себе два неразделимых начала: личное и соборное, и без этого двуединства жизнь христианина не может быть полной. Личное духовное делание совершается сокровенно в душе каждого христианина - и за это он несет ответственность перед Богом. А вот соборная жизнь Церкви нуждается в строгих уставах и правилах, зафиксированных письменно, в текстах и чинопоследованиях. Эти правила тоже имеют двойственную природу: они рождаются из личного духовного опыта, но должны быть приняты соборно, ибо соборное согласие является залогом и свидетельством существования Церкви как единого Тела Христова. В эту всеобъемлющую систему входят и различные искусства: архитектура, пение, прикладные ремесла - и живопись.
     То, что существует живопись светская и церковная, доказывать не надо. Более того, в наше время утвердилось представление об их внутреннем противостоянии и даже враждебности. Но всегда ли так было? Является ли это противостояние изначальным? Если мы окинем взглядом историю изобразительного творчества, то у истоков его такого противостояния не обнаружим - оно возникло в результате искажения природы изобразительного творчества. Поэтому церковная живопись должна сегодня видеть врага не в светской живописи, а в глубинной ущербности сознания, которая одинаково отрицательно влияет как на светскую, так и на церковную культуру в целом.
     В чем же заключается эта ущербность? Творческий процесс в любом искусстве - это таинство сердца, и сколько бы мы о нем ни говорили, мы всегда будем высвечивать лишь какую-то часть, а целое останется тайной, ибо истоки его уходят за пределы человеческого сознания. Мы можем сказать только, что истинное произведение рождается как результат встречи Воли Божественной и воли человеческой, как результат их взаимной любви и согласия. Если же человеческая воля самочинствует, то возникают ущербные формы культуры, которые мы характеризуем в светском искусстве как заумные, холодные, уродливые, а в церковном как мертвые, внешне стилизованные. Так что самочинство человеческого сознания, которое на поверхности жизни проявляется как духовное извращение или как воинствующее невежество - вот основной враг любой культуры, как светской, так и церковной.
     Противопоставляя живопись светскую и церковную, ревнители благочестиия иногда акцентируют внимание на том, что, дескать, иконописец должен, в отличие от светского художника, духовно готовить себя к работе, очищать душу, поститься, усиленно молиться и т.д. Все это правильно, не будем только забывать, что внутренняя рассеянность и легкомысленная растрата жизненных сил светскому художнику тоже пользы никогда не приносила. Кроме того, если даже церковный художник добросовестно ведет благочестивый образ жизни, то здесь его подстерегает опасность самообольщения - этакая заведомая уверенность в святости результатов собственного труда. Ведь с церковного художника не снимается условие, которое на первом месте стоит и перед светским живописцем: увидеть образ внутренним зрением прежде, чем воплотить его в живописном материале. И по этой шкале труд художника оценивается без всяких скидок и "привилегий" в отношении его церковности и даже не взирая на личное благочестие самого художника. Скорее наоборот, спрос с церковного художника более высокий - потому что настоящую икону написать гораздо труднее, чем картину, и духовное напряжение здесь требуется гораздо более высокое и чистое. Поэтому, когда в наши дни иконописание становится подчас сравнительно быстро и легко приобретаемой профессией, полем деятельности для начинающих художников или даже вообще не художников, то ожидать настоящего возрождения иконописной традиции довольно трудно.
     Потребность человека в создании изображений -неотъемлемая часть его духа, сознания. Эта потребность сплетается из двух стремлений. Одно из них - стремление к подражанию видимой природе. Другое исходит из желания видимого запечатления "вещей невидимых". Это возможно с помощью создаваемых художником живописных объектов - знаков. Знаковость в изобразительном искусстве - область художественного мышления, некое "умное делание" в сфере зрительного познания мира. Православный иконописный канон - это таинственно сложившаяся знаковая система, знаковый язык, на котором осуществляется молчаливая, умозрительная проповедь Православной Церкви.
     Знак - слово одного корня со словами "знать", "знаменить" - это то, что подлежит узнаванию, запоминанию и наполнению живым содержанием. Подражание природе и знаковость - отнюдь не взаимоисключающие стороны живописи, но два ее крыла, на которые она опирается. В светской живописи знаковая система иная, чем в иконописи - она чаще всего подчинена подражательности, мимезису. Но и светская живопись без знаковости превращается в хаос и унылый натурализм.
     Живопись же церковная сегодня предстала перед нами как необозримый океан многовековых традиций. Но в сфере современной практики это пока смоковница, не дающая плода. Осмелюсь утверждать, что сегодня ни один учебный курс иконописи, даже в специальных учебных заведениях особых надежд не вызывает. Сегодня нужен самоотверженный, по сути, первопроходческий труд - и лучше не в одиночестве.
     Поэтому уже давно назрела идея создания некоего "центра", где могло бы идти серьезное обучение иконописанию без штатных учителей, где бы накапливался иконографический и текстовый материал по иконописанию и где можно было бы собираться учащимся иконному делу профессионалам художникам. Сегодня нужно не учить, а учиться - учиться практическому профессиональному освоению иконописного канона. Это - самая главная задача церковной живописи на сегодняшний день. Плодотворный путь открыт - он, без сомнения, долгий и трудный, особенно в наше время, но всегда радостный внутренне. Уныние одолевает человека, идущего ложным, легким путем, а путь, ведущий к реальным плодам, - чем труднее, тем радостнее, потому что это путь возвращения к живым истокам изобразительного творчества.

Автор Артемьев А.В.