Киевская земля в XII - начале XIII века

Киевская земля в XII - начале XIII века

Кузьмин А. Г.

Процесс феодальной раздробленности проявлялся прежде всего в том, что происходило постепенное, но заметное снижение авторитета Киева, как главного центра Руси. Князья, жестоко боровшиеся между собой за киевский стол, на самом деле, начинают бороться за титул великого князя, а Киев, который многократно переходил из рук в руки, перестает со временем привлекать их внимание как место собственно великого княжения. И не случайно, уже в 60–70-е гг. XII века Андрей Юрьевич Боголюбский, фактически оставаясь великим князем, жил во Владимире и, утверждая и заменяя киевских князей, сам в Киев не стремился, а хотел перенести титул великого князя в Северо-Восточную Русь. Но окончательно титул великого князя перейдет во Владимир только в 1185–1186 гг., когда будет закреплен за Всеволодом Юрьевичем Большое Гнездо.

Но в 40–50-е гг. XII века Киев пока еще привлекал многочисленных претендентов на великокняжеский стол. После смерти Ярополка в Киеве приняли его брата Вячеслава Владимировича. Но он явно не пользовался авторитетом, и не случайно, что главный его конкурент Всеволод Ольгович без особых проблем отобрал у Мономашича Киев. Киевляне по существу выслали Вячеслава из Киева, объявив ему, что сражаться за него не будут. Всеволода Ольговича же они встретили с обычными почестями и тот тоже по обычаю, как сообщает Татищев, “учинил великой пир со братиею своею и вельможи киевскими. Для народа же выставлено было по улицам писчи и пития великое множество и милостиню многую раздал”. У Татищева, опять-таки, есть дополнения, проясняющие суть происходившего, довольно путанно и противоречиво изложенного в дошедших до нас летописях. Во-первых, Всеволод не хотел допустить прихода в Киев Юрия Долгорукого, который обязательно воспользовался бы слабостью и непопулярностью своего брата. Во-вторых, он сразу же обратился к Изяславу Мстиславичу, не раз страдавшему от дядей, с предложением союза и обещанием сохранения за Мстиславичами их владений, а самому Изяславу в будущем в качестве завещания и Киевский стол, мимо собственного сына. Изяслав принял предложение, и Всеволод без особого труда утвердился в Киеве.

В годы княжения Всеволода княжеские блоки быстро создавались и быстро разрушались в ходе борьбы за лучшие уделы. В 1143 году, как сообщает Татищев, Всеволод провел в Киеве княжеский съезд. Приглашены были Игорь и Святослав Ольговичи, Владимир и Изяслав Давыдовичи, Изяслав и Ростислав Мстиславичи. Сыновья Владимира Мономаха Юрий Долгорукий и Вячеслав о съезде не знали (не были приглашены). Вопрос был поставлен о преемнике на великокняжеском столе. Всеволод своим кандидатом на роль преемника он назвал Игоря. Изяслав Мстиславич напомнил, что ранее такое обещание было дано ему. Всеволод в свою очередь упрекал Изяслава в непослушании. Естественно, что такая перемена неотвратимо вела к перераспределению княжеских блоков и союзов. Изяслав начал искать контакты с Юрием Долгоруким против Ольговичей, но договориться с дядей не смог.

В 1146 году, чувствуя приближение кончины, Всеволод созвал братьев Святослава и Игоря, но киевские вельможи киевские разошлись во мнениях. Тысяцкий Улеб сразу выразил сомнение: надо посоветоваться и с Владимировичами, поскольку “по отечеству” преемником должен быть Изяслав Мстиславич. Конфликт погасил другой вельможа: “старейшина Лазарь Сокольский”. Он, “яко муж мудрый”, предложил отложить обсуждение сего более чем острого вопроса, заверив, что киевляне не против Игоря. 1 августа 1146 года Всеволод Ольгович умер и вновь разразилась политическая борьба.

События в Киеве в августе 1146 года издавна привлекали особое внимание историков потому, что здесь открывался простор для обсуждения проблем политического, социального и экономического устройства, а также характера и форм как межкняжеской, так и собственно социальной и политической борьбы. Достаточно назвать имена Б.Д. Грекова, С.В. Юшкова, М.Н. Тихомирова, Б.А. Рыбакова, П.П. Толочко, И.Я. Фроянова и многих других, имевших, как правило, различные мнения о сути происходивших событий. Кроме того, эти события позволяют более реалистично представить сам характер отношений городского самоуправления и института княжеской власти в эту (и не только в эту) эпоху. Существенно и то, что летописные памятники предлагают расходящиеся оценки событий, а это, в свою очередь, дает значительный материал для характеристики самих летописей и отраженных в них идеолого-политических симпатий и антипатий.

Разные толкования во многом исходят и от различных деталей в летописных освещениях происходящего. Так, Ипатьевская летопись говорит, что сразу после кончины Всеволода “Игорь же еха Киеву, и созва Кияне вси на гору на Ярославль двор, и целоваше к нему крест”, а затем следует вроде бы нелогичное добавление: “и паки же скупишася вси Кияне у Туровы божницы и послаша по Игоря, рекуче, княже, поеди к нам”. Игорь поехал вместе с братом Святославом и дружиной и направил к “вечникам” (т.е. участникам вече) Святослава. Примерно тот же текст и в Московском своде конца XV века. У Татищева же есть существенные акценты. Игорь, “пришед же в дом Ярославль, созвал киевских вельмож и всех знатных людей для целования ему креста. Оные же, хотя весьма того не хотели, но за страх учинили”. А затем, “сшед со двора Ярославля, собрались на вече всенародно у Туровой божницы и послали звать к себе Игоря”. То есть в первом случае по инициативе Игоря собиралась лишь знать, а второе вече было “всенародным”. И Игорь явно боялся этого веча, а потому остался в стороне с дружиной, направив к вечникам брата. Именно Святославу вечники изложили свои требования. Они сводились к отстранению прежних судей (в Ипатьевской летописи “тиунов”) Ратши и Тудора, назначению новых, которые бы судили “по уставу отец и дедов”. И Святослав, захватив с собой “лучших людей”, направился к Игорю, советуя принять требования киевлян.

Дальнейшие события в источниках также переданы с некоторыми разночтениями и снова наиболее последовательно и логично ход их представлен у Татищева. Игорь “целовал крест”, судить по праву, “хотя ему такое странное требование весьма прискорбно было”. Далее ход событий достаточно ясно представляет Ипатьевская летопись. Князь поехал на обед, а народ отправился грабить дворы Ратши и мечников (Татищев ошибочно понял эту древнюю должность как имя “Менкин”). Игорь с помощью Святослава едва сумел “утишить” киевлян и сразу же направил посольство к Изяславу Мстиславичу, стремясь выяснить его отношение к происходящему. Вместе с тем — об этом говорят Московский свод и Татищев — обещание, данное киевлянам, Игорь не собирался выполнять и грозил (по Татищеву) “головами киевлян ту обиду Ратшину заплатить”. После этого киевляне обратились к Изяславу Мстиславичу, призывая его на княжение.

Незначительные сами по себе текстовые разночтения дали основания для довольно острой дискуссии, основы которой лежат в общем представлении о характере социально-политических отношений на Руси в это время: считать ли феодальную раздробленность “прогрессивным” или “регрессивным” периодом в русской истории. Мнение М.Н.Тихомирова заключалось в том, что “Гора” и “Подол” в Киеве противостояли друг другу в самой структуре городской организации. При этом Ольговичи пытались опереться на “верхушку”, складывавшуюся из представителей княжеской дружинно-вотчинной исполнительной власти и из наиболее оторвавшихся от “Земли” “лучших людей” города, а рядовые “кияне”-“вечники” — ремесленники, торговцы, постоянно привлекаемые князьями ополченцы (обычно то, и другое совмещалось) — надеялись на восстановление “правого суда”, который на фоне худшего ассоциировался со временем Владимира Мономаха и Мстислава.

Конечно, в социальном плане Киев, как и Новгород, и другие города был расслоен, хотя расслоение нельзя свести только к классовому. В городах шла борьба, по меньшей мере, между тремя взаимосвязанными и все-таки обособленными социальными слоями. Первый, верхний слой — это князь и его дружина, даже исторически мало связанная с городами, в которых они властвовали. Второй слой — выделившаяся в результате социального размежевания в рамках самой “Земли” управленческая верхушка, которая теперь стремится “приватизировать” традиционно выборные должности. Третий слой — собственно население города, “вечники”, ремесленники и смерды, без участия которых не обходилось ни одно значительное мероприятие. Ведь именно “вечники” составляли основу городского ополчения, а городам Южной Руси (да и Западной тоже) постоянно приходилось быть готовым к отражениям внешних нападений, хотя, в отличие от предшествующих столетий, эта готовность носила в основном оборонительный характер.

События 1146 года в Киеве, как и новгородские десятилетием раньше, демонстрировали не упадок экономических связей областей, как представлялось многим авторам, а, напротив, подъем “Земли” и снижение авторитета экономически бесполезной “Власти”. Игорь Ольгович не продержался в Киеве и двух недель. Киевляне — в первую очередь как раз в массе рядовые “вечники” — направили депутацию к Изяславу Мстиславичу в Переяславль, аргументируя отвержение Игоря тезисом, переданным Ипатьевской летописью в характерной для древнерусского языка и мышления форме: “Не хоцем быти аки в задничи”.

“Задница” в древнерусском языке — понятие многозначное. Так обозначалось, например, подворье крестьянской усадьбы. В “Русской правде” — это имущество умершего смерда — его наследство. В княжеской лексике обычно речь идет об “отчине” (откуда позднейшая “вотчина”). В послемонгольское время само это понятие выходит из употребления, почему списки Ипатьевской летописи XVI века опустили и саму фразу. Но и ранее, как можно судить и по реакции киевлян, за этим правовым термином предполагалось определенное социальное принижение: киевляне протестовали против взгляда на них претендентов на княжеский стол, как на свою не слишком значимую собственность. Иными словами, за малопонятной сейчас фразой стоит принципиальное отношение “Земли” к “Власти”, к ее правам и обязанностям: князья не имеют права смотреть на горожан, как на свою собственность.

Изяслава Мстиславича поддержали и остатки давних степных народов, занимавших окраины Переяславской земли (“черные клобуки”, торки и берендеи), и все прилегающие к Киеву города, где, кстати, вопрос, как правило, обсуждался на городских вечевых собраниях. Решающую же роль в противостоянии дружин Игоря и Изяслава сыграло киевское ополчение, которое однозначно выступило на стороне Изяслава. Игорь потерпел сокрушительное поражение, сам чуть не утонул в болоте, из которого его извлекли на четвертый день. Изяслав расправился с соперником довольно сурово: он был заточен в монастыре в Переяславле, где впоследствии пожелал принять и пострижение. В этом ему Изяслав не препятствовал, предоставив и определенный выбор места пострига. Но озлобленность киевлян против Игоря проявилось и в том, что они на вече постановили расправиться с ним, уже постригшемся в Киевском Федоровском монастыре. Горожан не смутило даже то, что Игорь слушал обедню. Они схватил его и вывели из монастыря, убили, а труп его подвергся поруганию: веревками за ноги волочили до Десятинной церкви, а потом отвезли на Подол “на торговище”. Последняя деталь указывает на настроение именно торгово-ремесленного Подола. Сам же факт расправы над, хотя и грешником, но принявшим монашеский образ князе, морально поддержит бывших его сторонников, даст им аргументы против неукротимых “киян”.

Но и Изяслава ожидали большие трудности, в том числе и в самом Киеве. И хотя летописи отмечают его умеренность (никого не казнил), но, естественно, именно в высших сферах оказалось много недовольных. Помимо Ольговичей, у Изяслава сразу же возникли проблемы с собственными ближайшими родичами, прежде всего с Вячеславом, который стал бороться за города, прилегающие к Киеву. Главным же соперником Изяслава в борьбе за Киев надолго станет Юрий Долгорукий, который начал собираться в поход на Изяслава. И Изяслав, видимо, переоценил приверженность к нему киевлян: хотя он вроде бы постоянно советовался с вечем, идти в поход против Юрия Долгорукого киевляне отказались. Мотивировали они это, между прочим, и тем, что не могут идти против сына Владимира Мономаха.

В литературе обсуждался вопрос о соотношении традиционного принципа “старейшинства” и утвержденного Любеческим съездом принципа “отчины”. В усобицах 30-х годов уже столкнулись два этих разных принципа. В 40-е годы они еще более обострились: Изяслав Мстиславич претендовал на Киев как на “отчину”, ибо был сыном княжившего ранее в Киеве Мстислава, а Юрий Долгорукий указывал на свое “старейшество” — он был сыном Владимира Мономаха, т.е. “старейшим” среди Мономаховичей. Однако старейшим в действительности был Вячеслав, многократно напоминавший об этом и Изяславу, и Юрию, и постоянно менявший свои политические симпатии и пристрастия. Само это противостояние предоставляло и киевлянам простор для маневров. И в результате появится уникальное явление — соправительство в Киеве двух князей: “дуумвират”. И связан он будет с борьбой за Киев Изяслава Мстиславича и Юрия Долгорукого.

Неопределенность ситуации с правом на наследие великокняжеского титула провоцировала и постоянные конфликты, как между князьями, так и в целом между “Землей” и “Властью”. Б.А. Рыбаков, исследуя историю взаимоотношений героев “Слова о полку Игореве”, подсчитал, что Святослав Всеволодович, Ольгович по отцу и племянник Изяслава Мстиславича по материнской линии, будущий великий князь Киевский за двенадцать лет “одиннадцать раз (!) сменил сюзерена, совершив при этом десять клятвопреступлений. Иногда это делалось поневоле, под давлением непреодолимых обстоятельств, а иной раз и по собственной воле, в поисках выгоды”. Тем не менее, князь, испытав на себе “и тяжесть усобиц, и унизительность положения подручного князька, и позор половецкого плена,.. должен был почувствовать важность единой, согласованной системы обороны Руси от общего врага — половцев”.

Весьма похожи и биографии многих других князей, разбросанных по разным землям и городам Руси в XII веке. Тем не менее, и рядовые горожане, и городские верхи, изгоняя одних и приглашая других, искали наиболее приемлемый для себя вариант, стремясь сохранить как можно больше прав и получать возможно более надежную защиту.

Изяслав был, безусловно, одним из наиболее энергичных князей середины XII века, и с киевлянами он старался ладить. В то же время он стремился разными путями поднять авторитет своей личной власти. Одним из таких мероприятий, имевших общерусское значение, было избрание в 1147 году митрополитом Руси Климента Смолятича (по Татищеву, киевлянина), монаха Пречистенского монастыря в Зарубе. Особенность этой акции заключалась в том, что впервые после избрания Илариона в 1051 году, митрополита Руси не “поставляли”, а избирали созванным князем советом епископов без утверждения Константинополем. Естественно, единогласия между епископами не было, и эти разногласия позднее проявятся и в церковной борьбе, и будут использоваться в политических целях. Пока же Изяслав одержал победу и Климент стал мирополитом. Категорически с этим избранием не соглашался лишь новгородский епископ Нифонт, а некоторые уклонились от участия в совете.

Летописи в целом глухо передают содержание происшедшего. В Московском своде, тем не менее, отмечено, что избранный митрополит “бысть же книжник и философ, каковых не бывало на Руси”. Более развернуто этот сюжет дан у Татищева. У него воспроизводятся и аргументы князя: “Церковь осталась без пастыря и начальника правления духовнаго, котораго прежде великие князи, избирая, посылали для посвясчения в Константинополь. И ныне избрать в моей воли, но в Царьград к патриарху послать для учинившегося смятения и многих междоусобий в них не можно. К тому же от оных митрополитов посвясчения чинятся напрасно великие убытки, а паче всего через сию патриархов в Руси власть цари греческие исчут над нами властвовать и повелевать, что противно нашей чести и пользы. По правилом же святых апостол и вселенских соборов положено, да два или три епископа, сошедшись, поставляют единаго”.

Конечно, на Руси были и прогреческие силы. И не только из числа греческих епископов и иных духовных лиц. В позднейшей Никоновской летописи, наиболее осведомленной как раз в церковных делах, хотя и отмечаются высокие достоинства избранника, оговаривается, что “мнози же убо о сем негодоваху, и от епископов, и от прочих священных, и от иночествующих, и от мирских. Паче же на князя Изяслава Мстиславича Киевскаго негодоваху”. Естественно, что в этом круге окажется и главный антагонист Изяслава — его дядя Юрий Долгорукий.

Юрий Долгорукий в 1147 году разорял новгородские области, требуя, чтобы новгородцы выслали из своих пределов Мстиславичей. В том же году произошла знаменитая его встреча со Святославом Ольговичем в Москве, где были обсуждены установки на борьбу с Изяславом и его союзниками — не всегда надежными. Реальное вторжение в Приднепровье Юрия и других объединенных с половцами сил придется на 1149 год. Изяслав недооценил угрозу и переоценил степень готовности киевлян противодействовать притязаниям Юрия и черниговских Ольговичей. Призванные на совет Изяславом киевские вельможи заверили, что им “с Юрием не ужиться”, но обещали присоединиться к Изяславу лишь после того, как он в Смоленске и Владимире Волынском наберет войско. В итоге Юрий овладел Киевом. Изяслав же вместе с митрополитом Климентом отошел в Смоленск, а затем отправился во Владимир Волынский собирать силы для отвоевания Киева.

За короткое пребывание в Киеве Юрий Долгорукий обозначил и свои религиозные симпатии. На митрополичий стол был избран грек Константин, которого отправили на посвящение в Константинополь. Татищев сообщает и то, что “многие игумены и монахи из монастырей со многим богатством с Константином поехали”. Патриарх “прозьбы их не презрил”, а царь Мануил писал — уже вернувшемуся в Киев Изяславу, что “монахи туне богатства имеют” и советовал монастыри разорить. Однако, “Изяслав не принял совета царского”. Сам же Константин с возвращением в Киев Изяслава и Климента, ушел в Чернигов.

Юрий, сознавая шаткость прав на Киев, пытался привлечь на свою сторону действительно старейшего — Вячеслава. Киевляне отвергли это предложение, опасаясь, что Вячеслав Киева не удержит. Но и недовольство поведением Юрия в Киеве возрастало, недовольны были также черные клобуки, враждовавшие с союзными Юрию половцами. В итоге Изяслав вернулся в Киев вместе с Вячеславом, которого готов был признать великим князем. Однако этого снова решительно не захотели киевляне. И лишь после угрозы возвращения Юрия они согласились на создание дуумвирата. Киевляне согласились с тем, чтобы Изяслав был сыном, а Вячеслав отцом, владеть Киевом им совместно, но Изяславу всем управлять.

Таковы были условия первого дуумвирата, инициатива создания которого все-таки исходила от самих князей, но условия диктовались городом. Неудача Изяслава в походе на галицкого князя Владимирко — союзника Юрия Долгорукого, заставила вновь оставить Киев и его снова занял Юрий. Но в в 1151 году Изяслав с помощью прежде всего венгров и черных клобуков снова был в Киеве, и киевляне “встретили его всенародно”. Снова был восстановлен и дуумвират.

1151–1152 годы полны вооруженных противостояний и столкновений. Юрий с сыновьями занимали Переяславскую землю и были в союзе по-прежнему с половцами, Ольговичами и галицким князем Владимирко, а Изяслава поддерживали черные клобуки и другие тюркские племена, признававшие Изяслава своим “царем”, а также венгры, король которых Гейс был зятем Изяслава. Борьба шла с переменным успехом, а для южных пределов Руси она означала разорение сельских районов. Именно в это время происходит наиболее интенсивный отлив населения на северо-восток, и в 1152 году появится еще один Переяславль — тоже на Трубеже, отличаемый от южного и рязанского как “Залесский”.

В 1152 год погиб князь Владимирко, и Изяслав избавился от одного из самых опасных своих неприятелей, а Юрий Долгорукий потерял постоянного союзника. В том же году Юрий совершил вместе с половцами и Ольговичами новый поход на юг. На сей раз события развертывались в Черниговской и Новгород-Северской земле. Помощь киевских князей и их степных союзников черниговским князьям принесла полную победу: половцы первыми бежали в степь, а Юрий с сыновьями отступил в Суздальскую землю.

Последующие два года прошли относительно спокойно. Овдовевший Изяслав искал невесту, и по хвалебным отзывам остановился на дочери “царя” обезов (одно из названий адыго-абхазской народности). В 1155 году Киеве была отпразднована пышная свадьба. А 13 ноября Изяслав скончался. “И плакася по нем вся Руская земля, — записано в Ипатьевской летописи,- и вси черные клобуци, и яко по цари и господине своем, наипаче же яко по отци... Вячеслав же стрый его наипаче плакася... реку, сыну, то мое было место”. У Татищева описание несколько развернуто за счет наставлений князя сыновьям и просьбам к Вячеславу. Он советовал также в соправление принять брата его Ростислава, и перед самой кончиной собрал вельмож и старшин, которых поблагодарил за службу и любовь и попросил также любить Ростислава и своих детей. Татищевский текст заключает обычный портрет-характеристика: “Сей князь великий был честен и благоверен, славен в храбрости; возрастом мал, но лицем леп, власы краткие кудрявы и брада малая круглая; милостив ко всем, не сребролюбец и служащих ему верно пребогато награждал; о добром правлении и правосудии прилежал; был же любочестен и не мог обиды своей чести терпеть”.

Ситуацией намеревался воспользоваться черниговский князь Изяслав Давыдович, но киевляне вместе с Вячеславом и Мстиславом Изяславичем в Киев его не допустили. Согласно завещанию, в Киев пришел из Смоленска Ростислав Мстиславич, который и стал соправителем. Но Вячеслав вскоре умер и ситуация снова обострилась. На короткое время Изяслав Давыдович занял Киевский стол. Но вскоре в Киев пришел Юрий Долгорукий и без особых осложнений сел на великокняжеском столе. Своеобразную великокняжескую резиденцию, Вышгород, получил его сын Андрей. Но Андрей, как и в 1151 году без уведомления отца, “оскорбяся делами и веселиами отцовыми, за что все на отца его негодовали”, как объясняется у Татищева, ушел в 1155 году назад в Суздальскую землю, с которой и будет связана вся его дальнейшая судьба.

Юрий Долгорукий главной своей задачей определил изгнать Изяславичей из их княжений. А итог княжения Юрия, умершего в 1157 году, выразительно представлен в Ипатьевской летописи: “Пив бо Гюрги в осменика у Петрилы. В тъ день на ночь разболеся, и бысть болести его 5 днии и преставися Киеве... месяца мая въ 15, в среду на ночь, а заутра в четверг положиша у монастыря святого Спаса. И много зла створися в тъ день, розграбиша двор его Красный, и другый двор его за Днепром разъграбиша, егоже звашеть сам Раем, и Василков двор, сына его, разграбиша в городе, избиваху суждалци по городом и по селам, а товар их грабяче”. По Татищеву, киевляне говорили при этом: “Вы нас грабили и разоряли, жен и дочерей наших насиловали и несть нам братия, но неприятели”. Оценка киевлянами правления Юрия не нуждается в комментариях. А Татищев прилагает обычный свой портрет: “Сей великий князь был роста немалого, толстый, лицем белый, глаза не вельми великии, нос долгий и накривленный, брада малая, великий любитель жен, сладких писч и пития; более о веселиях, нежели о разправе и воинстве прилежал, но все оное состояло во власти и смотрении вельмож его и любимцев. И хотя, несмотря на договоры и справедливость, многие войны начинал, обаче сам мало что делал, но больше дети и князи союзные, для того худое счастье имел и три раза от оплошности своей Киева изгнан был... Имел от дву жен 11 сынов”.

Первая жена Юрия была половчанка, а вторая гречанка. Это постоянно сказывалось на его симпатиях — к половцам и к Византии. В 1156 году ранее поставленный в митрополиты Константин прибывает, наконец, в Киев. Начинается “чистка”: все утверждения и посвящения в сан, сделанные Климентом, отменяются: “испровергъши Климову службу и ставления, и створивше божественную службу”. Впрочем, некоторые аспекты “божественной службы”, установленной Константином, вскоре озадачат и священослужителей, и летописцев. Константин в 1158 году был изгнан Мстиславом Изяславичем, добывавшим Киев для дяди Ростислава. Мстислав, в частности, по Татищеву, настаивал на том, что “Константиново поставление паче, нежели Климово, порочно, понеже оное купил сребром и златом”. Мстислав хотел вернуть из Владимира Клима, но этому воспротивились и епископы, и сам Ростислав. Киев остался без митрополита, а Константин вернулся в Чернигов, где он ранее был епископом. Вскоре он скончался, оставив завещание: по Лаврентьевской летописи — устное, епископу Антонию, в Московском своде XV века — письменное. Это завещание свидетельствует о каких-то еретических воззрениях самого Константина, во всяком случае, его представление о погребение собственного тела было довольно далеко от христианского: “Написав грамоту, запечата ю, призвав к себе епископа Черниговъского Антония и дасть ему ту грамоту и заклят его именем Божиим, яко по преставлении его сотворит то все, иже грамоте тои написано. Егда же преставися, и взем епикоп грамоту, данную ему митрополитом, и иде ко князю Святославу Олговичу и отрешь печать и прочте ю и обрете в ней страшную вещь: “яко по умертвии моем не погребите тело моего, но повергъше его на землю и поцепльше ужем за нозе и изъвлекше из града, поверзите на оном месте”, имя нарек ему, “псом на расхыщение”. Диви же ся много тому князь и епископ. Та же створи епископ повеленное ему и поверже на уреченном месте тело его. Народи же вси дивишася о смерти его”.

Согласно Лаврентьевской летописи и Татищеву, князь распорядился захоронить бывшего митрополита на другой день. В редакции Московского свода говорится: “Лежа вне града тело его три дни, и по томъ же Святослав князь о вещи сеи страхом велием и ужастью одержим бе, и убоявся суда Божиа и повеле въ третии день взяти тело его и повеле нести его въ град с великою честью; не прикосну же ся е в ты дни ничтоже к телу тому, но цело и невридимо бысть ничим же, и внесше и въ град, положиша у святого Спаса... В сиа же 3 дни солнце помрачися и буря зелна бе, яко и земле трястися, и молныи блистанеи не можаху человеци терпети, и грому силну бывшу, яко единем шибением зарази 7 человек, дву попов, да дьякона и 4 простьци, а Ростиславу тогда стоящу у Вышегорода на полы, и полама буря о нем шатер его”.

Естественно следует назидание. Его нет ни в Лаврентьевской летописи, ни у Татищева, и ни в одном из его источников (в Ипатьевской летописи отсутствует и сам сюжет). В Никоновской же летописи страшные последствия развернуты, причем вместо Ростислава там называется Мстислав Изяславич. Татищев в примечании, полагая, что Никоновскую летопись писал сам патриарх Никон и именно он сочинил всю эту историю, вступает с ним в полемику, продемонстрировав хорошее знание Евангелия. Во-первых, “такою злобою, при смерти наполненною, когда всех прощать и у всех прощения просить якобы должно..., боле хулу и законопреступство, неже похвалу и благочестие, Константину приписал; 2) хула на правосудие Божие, ибо Киев его изгнания виною не был, и князя согнавшего не было, то за что невинных наказывать? 3) он не знал, что Бог на зло молящегося и праведника не слушает; не велит мстить...”. В другом месте, имея в виду уже самого Константина, проклинавшего покойного Изяслава, Татищев также ссылается на Евангелие и Иоанна Златоуста, который “лучше сам хотел проклинаем быть, нежели умершего в грехе проклясть, о чем поучение преизрядное оставил, называя проклинание дело безбожное... Коего же мы можем от такого, имянующегося пастырем, и начальником, и учителем, добраго к благочестию и учению и наставления ожидать, который сам Закона Божия не знает и не хранит?”.

Замечания Татищева вполне справедливы, по крайней мере, с христианской точки зрения. Поэтому речь может идти именно о каких-то еретических пристрастиях Константина, причем природу ереси надо искать где-то на Востоке, может быть и в самой Византии, посланцем которой был Константин.

1157 год во многом переломный в русской истории. Давно замечено, что около этого времени существенно меняется содержание летописного материала и даже стиля летосчисления (появляется традиция ультрамартовского стиля). Летописные записи за 40-50 годы XII в., как правило, подробные и явно записанные в близкое к происходившим событиям время (что, конечно, не исключает ни позднейшего редактирования, ни включения извлечений из других источников). Еще одна из особенностей летописания этого времени — его общерусское наполнение: разные центры Руси от Галича до Рязани и от Новгорода Великого до Северской земли как бы включались в единое географическое пространство, в котором шла и борьба между разными центрами, и между возглавлявшими их княжескими родами. Зато после 1157 года нарастает обособление разных центров, о чем 30 лет спустя с большой тревогой скажет автор “Слова о полку Игореве”.

Если Киев и Киевская земля достигли наивысшего после Владимира Мономаха и Мстислава политического значения при Изяславе Мстиславиче, то при Юрие Долгоруком шло резкое обособление южных русских земель от Северо-Восточной Руси, при чем именно в силу неприятия населением Киевской и Переяславской земель действий Юрия. С другой стороны, Киевская земля и реально ослабела из-за постоянных половецких разорений, а также из-за поведения суздальцев как в завоеванной стране.

После смерти Юрия Долгорукого в 1157 году на киевском столе снова оказался Изяслав Давыдович, и на сей раз киевляне сами его пригласили. Но уже в 1158 году киевское княжение переходит к Ростиславу Мстиславичу. Княжение Ростислава Мстиславича на сей раз оказалось более рациональным и удачным. На его стороне было реальное старейшинство, что оставалось важным аргументом. У него “старейшество” сливалось также и с принципом “отчины” — его отец Мстислав был соправителем Владимира Мономаха и великим киевским князем. Ростислав пользовался поддержкой племянника Мстислава, княжившего на Волыни и как бы прикрывавшего Киевское княжество с запада. На пользу князю шла даже отмечаемая обычно его нерешительность: она побуждала искать обходные пути и действовать больше дипломатическими, а не военными методами. Во Владимиро-Суздальской земле в это время княжил весьма энергичный Андрей Боголюбский, постоянно державший в поле зрения новгородские дела. Но Ростислав, занимавший Смоленск 32 года, имел в северо-западном регионе надежную опору, и отсюда ему легче было влиять на новгородцев, нежели Андрею Юрьевичу из Владимира.

Поначалу Новгород оставался в сфере его влияния, но вскоре ему здесь удалось утвердить своего сына Святослава, ранее изгнанного новгородцами. По Татищеву же, Ростислав направил к ним другого своего сына Мстислава. Данные Татищева значимы, поскольку и в этом сюжете у него имеются дополнительные сведения по сравнению с известными летописями. Правда, позднее и у него упоминается Святослав. Идет ли речь об ошибке, или Мстислава Ростиславича новгородцы, как это часто бывало, просто не приняли, остается неясным.

В какой-то мере Ростиславу удалось стабилизировать отношения и с Черниговом. Он помирился со Святославом Ольговичем, а после кончины Святослава Ольговича (1164 г.) Ростислав поддержал его сына Олега Святославича, закрепив за ним Черниговское княжение. Это ослабляло напор на Поднепровье Половецкой степи, урон от которой всегда был наиболее значительный.

Изяславу Давыдовичу удалось в зиму 1161 года с помощью половцев еще раз захватить Киев. Ростислав не был готов к отражению нападения и ушел, забрав княгиню и дружину, в Белгород. Здесь под Белгородом, пытаясь его взять, и нашел свою кончину Изяслав Давыдович, один из самых неудачливых и бесполезных для Русской земли князей. И решающую роль в победе над Изяславом и половцами вновь сыграл внязь владимиро-волынский Мстислав Изяславич. Татищев сообщает, что возвращение в Киев Ростислава весьма обрадовало киевлян. При этом, однако, “именно Мстиславу Изяславичу весь народ, паче всех князей, яко победителю, хвалы восклицал”.

В 1164 году Ростислав уже по своей инициативе хотел вновь возвести на митрополию Климента Смолятича. Но из Константинополя был прислан поставленный там митрополит-грек Иван с дарами от цесаря Ростиславу. В Ипатьевской летописи далее следует подозрительный пропуск (без вырванных листов). А речь в пропущенном месте летописи могла идти как раз о том, о чем говорится у Татищева. Ростислав намеревался вернуться к тому, к чему пришел в свое время его брат: не принимать ставленников Константинополя. Но прибыл посол из Константинополя с дарами, князь смягчился и отложил намерение на будущее. “Я сего митрополита за честь и любовь царскую ныне прииму, — якобы говорил Ростислав, — но впредь, ежели патриарх без ведома и определения нашего противо правил святых апостол в Русь митрополита поставит, не токмо не приму, но и закон сделаем вечный избирать и поставлять епископам руским с повеления великого князя”.

Ростислав Мстиславич скончался в 1167 году. Преемником его, вопреки старшинству, стал Мстислав Изяславич. Его желали киевляне, к нему специально обращались черные клобуки. Поэтому сыновья Ростисла Рюрик и Давид, и другие князья, находившиеся в это время в Киеве, вынуждены были согласиться с мнением киевлян. Но принцип “старейшинства” довлел над большинством княжеских родов и как аргумент постоянно поднимался в усобицах. Поэтому князья стали готовиться к вооруженному противостоянию, причем особую активность проявлял именно “старейший” — Владимир Мстиславич, дядя Мстислава Изяславича. В итоге, при явной поддержке киевлян, Мстиславу пришлось занимать Киев с боем, а Владимира Мстиславича вообще изгнанили из “Руси” и он отправился в Ростово-Суздальскую землю, где ему выделили удел.

Мстислав Изяславчи был, конечно, прежде всего храбрый и умелый полководец. В 1168 году он организовал грандиозный поход против половцев в защиту и Русской земли, и торговых путей — Греческого, Солоного и Залозного. В походе участвовало 13 князей, и закончился он блистательной победой. Но как государственный деятель, Мстислав был во многом противоположностью своего дяди Ростислава. Тот был нерешителен, Мстислав, напротив, чрезмерно решителен и потому прямолинеен. И, конечно, серьезную роль играл тот факт, что Мстислав не был “старейшим”. В результате, Мстислав Изяславич не заметил, как вокруг него вызрел заговор, в который включились герои недавней победы над половцами.

В 1169 году большая коалиция князей, теперь выступавших под началом сына Андрея Боголюбского Мстислава, взяла Киев. Как сообщает Ипатьевская летопись, союзные княжеские войска два дня грабили город и монастыри, убивая всех подряд: “И бысть в Киеве стенание и туга и скорбь неутешимая, и слезы непрестаньные”. Мстислав Изяславич надеялся с помощью Ярослава Галицкого (Осмомысла) и некоторых других князей вернуть Киев. Но поход на Киев оказался неудачным из-за предательства галицкого воеводы Константина, “прельщенного дарами”. А в 1171 году Мстислав Изяславич скончался.

После разгрома 1169 года Киев уже не представлял реальной силы и перестал быть символом единого государства. Утратило общерусское мышление и киевское боярство, легко продававшееся теперь претендентам на киевский стол. Победивший в войне Андрей Боголюбский не оставил в Киеве даже своего сына Мстислава, который от его имени возглавлял коалицию князей, выступавших против Мстислава Изяславича. Киевским князем оставили брата Андрея — Глеба Юрьевича. Через два года он скончался, заслужив похвалу летописца как человека, не нарушавшего крестоцелований, что стало редкостью в междукняжеских отношениях. Позднее Андрей Боголюбский потребует выдачи киевских бояр, которые “уморили” Глеба.

По инициативе Ростиславичей в 1171 году в Киеве сел Владимир Мстиславич. Андрей Боголюбский, возмущенный тем, что его не поставили в известность, потребовал устранения Владимира и передачи Киева Роману Ростиславичу. На требование его не успели отреагировать: Владимир скончался.

В течение нескольких лет за киевский стол шла ожесточенная борьба, и Киев попеременно занимали разные князья. Причем важно, что теперь некоторые князья уже отказываются от киевского стола, как очень беспокойного и ненадежного, предпочитая оставаться в своих родовых княжениях. Так, например, Роман Ростиславич, завоевав Киев, затем, посоветовашись с братьями, решил без боя отдать его черниговскому князю Святославу Всеволодовичу. Татищев передает смысл этого решения: “Роман, разсудя довольно, что великое княжение Киевское ничего более, как токмо едино звание имело, князи уже ни во что его не почитали, и все равными быть ему себя ставили,... и никаких доходов и войск, кроме Киева, не осталось”. Именно так обстояло дело в действительности.

В 1180 году в Киеве сложился третий дуумвират — там совместно стали княжить Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич. Но на сей раз собственно киевляне к возникновению дуумвирата отношения не имели. Это был союз Ольговичей и Мономаховичей, двух ветвей потомков Ярослава Мудрого, созданный в интересах выживания тех и других в условиях постоянной угрозы со стороны Степи и непростых отношений и внутри клана Ольговичей, и со многими князьями Мономашичами. Подобный союз дал свои плоды. Так, сын Юрия Долгорукого Всеволод Юрьевич захватил в плен Глеба, сына Святослава Всеволодовича, и держал его и его дружину под крепкой стражей. Соправители сообщили Всеволоду об их союзе и просили об освобождении Глеба. Пока Святослав едва держался в Киеве, можно было его игнорировать, объединение же двух сильнейших княжеских домов меняло положение. Поэтому Всеволод немедленно отпустил Глеба.

Дуумвират оказался устойчивым и продержался до 1194 года, когда скончался Святослав Всеволодович. За это время положение в Приднепровье стабилизировалось. “Слово о полку Игореве” вспоминает о победах Святослава (он, как “старейший”, обычно возглавлял полки) над половцами. Еще более весомые победы приходятся на конец 80-х — начало 90-х годов XII в., когда половцы вынуждены были откочевать от Приднепровья, сняв, таким образом, блокаду важнейших торговых путей.

Самостоятельное же княжение Рюрика было менее плодотворным. Он сразу собирался провести совет с братьями, возможно, намереваясь продолжить дуумвират уже с кем-то из них. Но в таком дуумвирате уже не было смысла. Рюрик смог только ожесточить против себя Ольговичей, да и Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, княживший во Владимире, теперь считая себя “старейшим”, требовал признания своего “старейшества” от князей Южной Руси и выразил недовольство деятельностью Рюрика. Собственно уже с середины 80-х годов XII века титул великого князя перемещается из Киева в Северо-Восточную Русь. И сам Киев окончательно перестает считаться общерусским центром.

У Рюрика осложнились отношения и с собственным зятем Романом Мстиславичем, сыном Мстислава Изяславича. В 1197 году Роман Мстиславич овладел Галичем и получил солидную базу для предстоящей борьбы с тестем, который также готовился к этой борьбе. В 1201 году Рюрик “вста на Романа”, пригласив на помощь Ольговичей. Но Роман опередил Рюрика, и с галицкими и владимирскими полками быстро двинулся к Киеву. По пути к нему примкнули черные клобуки, имевшие свои счеты к Рюрику, а также ополчения из городов Киевщины. И сами киевляне, вопреки князю, отворили “ворота Подольские”. Этот штрих существенен: “Подол” — это ремесленная сторона Киева, в отличие “Горы”, где располагалась знать. Иными словами, за Романа было киевское простонародье. Но взяв Киев, Роман отправил Рюрика в Овруч, в Киеве оставил двоюродного брата Ингоря Ярославича, а сам вернулся в Галич. Роману было важнее прочно обосноваться в Галиче, нежели претендовать на Киевский стол, служивший в это время лишь яблоком раздора.

В этом же году Роман организовал большой поход на половцев, принесший ему общерусскую славу. Лаврентьевская летопись сообщает об этом кратко, но выразительно: “Ходи Роман князь на половци, и взя вежи половечьскые, и приведе полона много, и душ хрестьяньских множство отполони отъ нихъ; и бысть радость велика в земли Русьстей”. У Татищева иной текст. Он говорит о набеге половцев, которые “много вреда учиня, возвратились”. Роман “догнал их за Росью, ибо для множества полона и скота не могли уйти далеко. Роман, рассмотря их стан, ночью нечаянно напал на них, многих побил и пленил, а пленников русских всех, освободя, отпустил в домы, и сам возвратился к Галичу”.

Той же зимой Рюрик с Ольговичами “и всею Половечскою землею” взял Киев, подвергнув город страшному разорению, что отмечается в летописях разных земель. Например, в Новгородской Первой летописи особо отмечается, что Рюрик “град пожгоша”.

После такого разгрома кажется непонятным, почему вдруг в 1202 году Роман стал ходатайствовать перед Всеволодом Юрьевичем Большое Гнездо за прощение Рюрика и за его утверждение снова в Киеве. Объяснение можно найти у Татищева. Киевляне, по Татищеву, “прилежно” просили Романа занять кивский стол, но Роман вновь отказался. Видимо, отказываясь занять Киев, Роман не видел никого, кроме Рюрика, кто бы мог из Мстиславичей его удержать. Всеволод Юрьевич был весьма удивлен, поскольку ничего о происшедшем вокруг Киева не знал. Но с пожеланием Романа он согласился, и Рюрик вернулся в Киев, а Роман — в Галич.

В следующем, 1203 году Роман вновь обратился к Всеволоду, на сей раз с просьбой примириться с Ольговичами. Всеволод откликнулся охотно. В 1203 году был организован совместный поход на половцев, в котором, помимо Рюрика и Романа, участвовал сын Всеволода Ярослав, занимавший Переяславль, и “инии князи”. Поход был успешный, и князья с большой добычей и полоном вернулись в Треполь. И тут между Романом и Рюриком вновь начались раздоры. В итоге, Роман насильно заставил Рюрика постричься в монахи, а его семью увел в Галич. После же пострижения тестя, Роман въехал в Киев “с великою честь и славою”.

Некоторое представление о ходе мыслей Романа дает обращение его к князьям о межкняжеской субординации, воспроизведенное Татищевым. Князь сообщал всем князьям, что Рюрика он сверг с киевского престола за клятвопреступление и вносил предложение: “Вы, братия, известны о том, что Киев есть старейший престол во всей Руской земли и надлежит на оном быть старейшему и мудрейшему во всех князьях руских, чтоб мог благоразумно управлять и землю Рускую отвсюду оборонять, а в братии, князьях руских, добрый порядок содержать, дабы един другаго не мог обидеть и на чужие области наезжать и разорять. Ныне же видим все тому противное. Похисчают престол молодшие и несмысленные, которые не могут не токмо других разпоряжать и братию во враждах разводить, но сами себя оборонить не в состоянии; часто востает война в братии, приводят поганых половцев и разоряют землю Рускую, чим наипаче и в других вражду всевают. Того ради и Рюрик явился винен. И я лишил его престола, дабы покой и тишину Руской земле приобрести, доколе все князи руские, разсудя о порядке руского правления, согласно положат и утвердят. О чем прошу от каждого совета, кто как наилучше вздумает. Мое же мнение ежели принять хотите, когда в Киеве великий князь умрет, то немедленно местные князи, суздальский, черниговский, галицкий, смоленский, полоцкий и резанский, согласяся изберут старейшего и достойнейшего себе великим князем и утвердят крестным целованием, как то в других добропорядочных государствах чинится. Младших же князей к тому избранию не потребно, но они должны слушать, что оные определят. Когда тако князь великий на киевский престол избран будет, должен старшего сына своего оставить на уделе своем, а молодших наделить от онаго ж или в Руской земли от Горыня и за Днепр, сколько городов издревле к Киеву принадлежало. Ежели кто из князей начнет войну и нападение учинит на область другаго, то великий князь да судит с местными князи и смирит. Ежели на кого придут войною половцы, венгры, поляки или другой народ и сам тот князь оборониться не может, тогда князю великому, согласяся с местными князи, послать помочь от всего государства, сколько потребно. А чтобы местные князи не оскудевали в силах, не надлежит им областей своих детям делить, но отдавать престол по себе одному сыну старшему. Меньшим же хотя давать для прокормления по городу или волости, но оным быть под властью старшего им брата. А буде у кого сына не останется, тогда отдать брату старейшему по нем или кто есть старейший по линии в роде его, чтоб Руская земля в силе не умалялась. Вы бо ведаете довольно, когда немного князей в Руси было и старейшего единаго слушали, тогда все окрестные их боялись и почитали, не смея нападать на пределы Руские, как то ныне видим”.

Роман предлагал съехаться на совет в Киев или в какое-то другое место, “чтоб о сем внятнее разсудить и устав твердый учинить”. Татищев, комментируя этот текст, вполне справедливо заключает, что если бы предложение было принято, “то б, конечно, такого великаго вреда от татар не приключилось”. Но князья, в большинстве обещавшие приехать в Киев, своего обещания не выполнили. А Всеволод, не желая переезжать в Киев и допустить кого-то туда в качестве старейшего, просто отказал: “Того издревле не было и я не хочу преступать обычая древняго, но быть так, как было при отцах и дедах наших”. И именно этот отказ побудил Романа, оставив в Киеве снова Ингоря Ярославича, вернуться в Галич.

В 1205 году Роман погиб в Польше. Рюрик, узнав о гибели Романа, сбросил с себя монашеское одеяние и вновь овладел киевским столом. Хотел он расстричь и княгиню, но та отказалась. Не желая вернуться в обстановку постоянного беспокойства, Рюрик немедленно направил послов к черниговским и северским князьям, а также к Всеволоду и организовал поход на Галич, где остался князем малолетний Даниил. С помощью венгерского короля Галич удалось отстоять.

На следующий год Рюрик организует новый поход на Галич, привлекая на сей раз половцев и поляков. Даниила за младостью отправляют во Владимир, а в Галич был приглашен княжить Владимир Игоревич, матерью которого была знаменитая по “Слову о полку Игореве” Ярославна — дочь Ярослава Осмомысла, княжившего ранее в Галиче.

Но коалиция расколась. Теперь за Киев стали бороться Всеволод Святославич Чермный (Ольгович, сын Святослава Всеволодовича) и Рюрик Ростиславич, и в 1206 — 1208 гг. Киев вновь неоднократно переходил из рук в руки. В конфликт были, как обычно, вовлечены половцы, которые воевали и за ту, и за другую стороны. Активно включился в новую усобицу и Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, потому что конфликтующие стороны изгнали из Переяславля его сына Ярослава Всеволодовича, а, кроме того, он не мог примириться с переходом Киева к Ольговичам.

Последующие событиях в летописях изложены путано и противоречиво. Согласно Лаврентьевской летописи и Московскому своду, а также другим позднейшим летописям, в 1210 году произошла необъясненная летописцами “рокировка”: Всеволод Чермный перешел в Киев, а Рюрик Ростиславич в Чернигов. У Татищева этого эпизода нет. И далее — по Татищеву, Рюрик скончался в 1211 году в Киеве. Летописи датируют его кончину 1215 годом (т.е., тремя годами после смерти Всеволода Юрьевича), а позднейшая западнорусская Густинская летопись даже 1219-м, и опять говорят о Чернигове. Московский свод под 1212 годом говорит (уже после кончины Всеволода Юрьевича) о походе коалиции князей на Киев и вокняжении там сначала Ингоря Ярославича, а затем Мстислава Романовича. Всеволод же Святославич с братьями бежит в Чернигов. Рюрик в этой связи не упоминается. Видимо, об этих же событиях рассказывает в другой редакции Новгородская Первая летопись под 1214 годом. Ростиславичи (потомки Ростислава Мстиславича Смоленского), у которых Всеволод Чермный отобрал их владения в Южной Руси, обратились за помощью к внукам Ростислава: Мстиславу Романовичу и Мстиславу Мстиславичу Удалому. Мстислав Мстиславич организовал поход на Киев и изгнал Всеволода Чермному, утвердив в Киеве двоюродного брата, который и будет княжить вплоть до битвы на Калке в 1223 году.

Вся эта путаница — свидетельство того, что в Киеве в начале XIII века летописания или не было, или оно не сохранилось, сгорев в пожарищах 1240 года. Имеющиеся в летописях записи, как правило, сделаны либо в Суздальской земле, либо в Галиче, либо в Новгороде. Татищев же упоминает “летопись Симона”, имея в виду владимирского епископа, бывшего печерского монаха, переписка которого с Поликарпом составит основу Киево-Печерского Патерика. У Татищева нет хронологической путаницы (хотя смешение мартовского и ультрамартовского стилей встречается и, очевидно, восходит к его источникам), нет некоторых путаных сюжетов, в частности, сообщения об “обмене” Рюрика и Всеволода, и текст его выглядит логичней. Поэтому, опираясь на сведения Татищева, можно заключить, что Всеволод Чермный вновь приходит в Киев в 1211 году, т.е. после смерти Рюрика. На сей раз киевляне проявили инициативу и сами послали приглашение Всеволоду Чермному. Дабы нейтрализовать сына Всеволода Юрьевича Большое Гнездо Юрия Всеволодовича, киевский князь направил к нему митрополита Матфея, которого ранее сам возвел на митрополию. Как обычно в подобных случаях, договор скрепили браком: дочь Всеволода Чермного была выдана за овдовевшего Юрия Всеволодовича, которому вскоре довелось занять Владимирский стол. Но удержать киевский стол Всеволоду Чермному не удалось. В 1214 году он бежит за Днепр от коалиции князей, и киевляне зовут на княжение Мстислава Романовича. (Ингорь Ярославич, упоминаемый и в некоторых летописях, уходит обратно в Луцк). В 1215 году Всеволод Чермный скончался в Чернигове и на княжении там сел его брат Глеб. В результате, в Киеве утверждается Мстислав Романович, княживший в Киеве до 1223 года.

В целом Киевское княжество в начале XIII века, многократно разоренное, было уже гораздо менее привлекательным, нежели Владимиро-Суздальское или Галицко-Волынское. И, естествнно, что князья, озабоченные проблемами в собственных уделах, не придавали уже столь большого значения проблемам Киевской земли. А следствием этого станет страшное поражение на Калке от татар в 1223 году.

Список литературы

Для подготовки данной применялись материалы сети Интернет из общего доступа