Личность Святополка в "Повести временных лет"

Содержание

Введение

1. личность святополка в «Повести временных лет»)

2. События 1015 - 1019 годов в «Повести временных лет» и «Эймундовой саге»)

Заключение

Список использованных источников

Введение

«Святополк I Окаянный (около 980 — 1019), князь туровский с 988, киевский в 1015 — 1019. Старший сын Владимира I. Убил трёх своих братьев и завладел их уделами. Изгнан Ярославом Мудрым; в 1018 с помощью польских и печенежских войск захватил Киев, но был разбит» [6, c.1193]. Эта небольшая выдержка совершенно точно отражает классический общепризнанный исторический подход к личности князя Святополка Владимировича (или Ярославича) и событиям 1015 — 1019 годов в Киевской Руси. Однако далеко не все исследователи согласны с данной концепцией: предположение о непричастности Святополка к смерти его братьев Бориса, Глеба и Святослава высказывал ещё в 1969 г. В. Л. Янин. Как пишет по этому поводу И. Н. Данилевский: «В то время, чтобы сделать подобное заявление в печати, нужно было иметь мужество. Отход от официозных стереотипов и оценок не поощрялся»[1].

Важнейшим историческим документом, на котором основывается официальная оценка личности Святополка, является «Повесть временных лет» — общерусский летописный свод, составленный в Киеве во втором десятилетии XII-го века предположительно монахом Нестором. Текст повести, неоднократно редактированный, включает в себя летописные своды XI-го века и другие источники. Не ставя под сомнение ценность и исторический вес данного произведения, следует обратить внимание на спорность достоверности описания в «Повести временных лет» некоторых событий. Непосредственно касаясь темы «преступлений» Святополка Окаянного, исследователь Н. Н. Ильин подчеркнул одну особенность деятельности монастырских писателей времён Древней Руси: «Искусственность в изображении отрицательных черт Святополка выступает тем резче, что мрачная его деятельность и личность сопоставляется с кротостью и христианским всепрощением убитых братьев»[Цит. по 10].

Менее известен и распространён ещё один интересный документ — «Сказание об Эймунде Ринговиче и Рагваре Агнаровиче» (краткое название — «Эймундова сага»). После опубликования его О. И. Сенковским и М. П. Погодиным прошло уже больше 100 лет и он стал библиографической редкостью. В саге рассказывается о двух отважных скандинавских витязях, нанятых Ярославом Мудрым в Скандинавии в трудном для него 1015 году и прославившихся на Руси.

«Эймундова сага» и летопись передают почти идентично все основные моменты периода Междоусобной войны на Руси начала XI века. Оба источника в одинаковой последовательности освещают почти все исторические события. Описания битв между братьями-врагами до деталей схожи, лишь имена противоборствующих героев разные. В саге не описаны только те эпизоды, в которых не участвовали варяги, также их подвиги несколько приукрашены, что характерно для эпоса всех народов, в том числе и славян. Факт же службы у Ярослава варягов во главе с Эймундом никто не подвергал сомнению, он достоверен.

Таким образом, сага едва ли не единственный альтернативный летописям источник. Он почти не претерпел изменений после своего появления и оказался единственным свидетельством очевидцев, которых подозревают лишь в одном — в перепутывании имен. К сожалению, у саги есть недостаток — отсутствие датировки, но его можно исправить обращением к иным древним текстам.

Цель данной работы: на основе анализа «Повести временных лет» и «Эймундовой саги» рассмотреть исторические причины междоусобной войны 1015 — 1019 годов между древнерусскими князьями, выяснить роль, непосредственные действия и характер участия Святополка Окаянного в трагедии «трёх князей-братьев». Задачи: проанализировать личность Святополка Окаянного в «Повести временных лет», дать оценку событиям 1015 — 1019 годов, опираясь на «Повесть временных лет» и «Эймундову сагу».

1. Святополк (Анализ «Повести временных лет»)

Как отмечает А.А. Шайкин, «Святополк — редкий в «Повести временных лет» пример исключительно отрицательного князя. В его облике нет ни одной светлой черты, все его деяния — злодеяния». [12, с.85]. И эту особенность летописного изображения Святополка трудно не заметить: летописец не скупится на мрачные выражения и патетические речи, очерняющие «окаянного» князя. Его образ подтверждает наблюдения И.П. Еремина и Д.С. Лихачева об одно линейности оценок князей летописцами.

Летописец накладывает на Святополка отпечаток проклятия с самого рождения: будущий «преступник» — сын и Ярополка, и Владимира одновременно. «И была она беременна»[4, с.155], — читаем мы в «Повести временных лет» о жене-гречанке Ярополка, попавшей после смерти мужа в число многочисленных жен-наложниц Владимира. Это смазанное происхождение, убийство Владимиром Ярополка — биологически настоящего отца Святополка — и дает рост чертам мятежно-ненавистнического характера «окаянного» князя, чуждого миролюбия и сострадания. Анализируя дальнейший текст «Повести временных лет», интересно отметить, что месть Ярослава Святополку за погубленного брата Бориса летописцем не просто оправдывается, а возводится на пьедестал праведного богоугодного подвига. «Наш» же князь права на борьбу и военное решение конфликтов как бы не имеет, хотя претензии Святополка к Владимиру Красно-Солнышку и младшим братьям вполне обоснованны: в обеих родовых линиях (как от Ярополка, так и от Владимира) по старшинству он является первым претендентом на киевский престол, что отмечено рядом историков. Например, И.Е. Забелин в своей «Истории русской жизни» пишет: «Болезнь Владимира, быть может и от огорчения, усилилась, и он скончался 15 июля 1015 года. В это время Святополк был старшим в своей братье, ибо был рожден от Ярополковой болгарыни-черницы — сын греха, от двоих отцов и братьев, как толковали благочестивые летописцы; но и по этому толкованию все-таки старший в роде, потому что, будучи старшим среди сыновей Владимира, он происходил также от старшего и во Владимировом роде, от старшего его брата Ярополка»[ 2, с.448]. Вернемся к историческому источнику. «От греховного же корня зол плод бывает»[4, с.155], — эти слова написаны летописцем как первый штрих огромного зловещего полотна «преступлений» Святополка Окаянного.

Из строки «и посадил Вышеслава в Новгороде, Изяслава в Полоцке, а Святополка в Турове, а Ярослава в Ростове»[4, 165] мы узнаем о раздаче Владимиром посадничества своим сыновьям. Никифоровская летопись относит посадническую реформу к 970 году, Супрасльская — к 980, Троицкая — к 988. По мнению Г.М. Филиста, «возможен и такой вариант: сыновья направлялись в земли по мере взросления, а летописцы свели все к одному году»[10]. Несмотря на то, что в исторической литературе традиционно встречается идея о том, что «Святополка, сына убитого им брата, Владимир не любил, не доверял ему и поэтому не дал в управление никакой земли, а держал под присмотром близ Киева» (по А.Н. Сахарову [5, с.63]), в «Повести временных лет» подобных слов нет. После смерти Изяслава (1001) и Вышеслава (около 1010) князь Владимир проводит второе распределения посадничества, по которому, однако, старший в роду Святополк не получает второй по важности центр Киевской Руси — Новгород — а остается в Турове. В чем же причина данного решения великого князя? Фраза «нелюбимый сын» не вполне объясняет опасения Владимира относительно направления Святополка в Новгород. За версией подобного «игнорирования» старшинства Святополка обратимся к Г.М. Филисту: «…посадник должен был содействовать проведению в этих землях второй религиозно-политической реформы — насаждать христианство. Что же касается Новгорода, то к началу XI в. там довольно сильно укрепилась прохристианская знать и она, несомненно, требовала к себе князя-единомышленника, который бы содействовал становлению христианства. Святополк не мог помогать проводить подобную реформу, ибо сам не принял христианство. Именно поэтому он не был направлен в Новгород»[10]. Особое внимание следует уделить словам И. Н. Данилевского: «Брак детей правителей Руси и Польши был заключен не позднее 1012 г. Для дочери польского короля замужество обернулось трагедией. По словам Титмара, Владимир обвинил Святополка в том, что тот поддался на тайные увещевания Болеслава и готовился захватить киевский престол. По этому обвинению Святополк вместе с женой и ее духовником, епископом колобжегским Рейнберном, были брошены в темницу. Туровское княжение и семейная жизнь составили не более трех лет жизни многострадального князя.

…Так вот почему имя Святополка отсутствует в рассказе русского летописца о перераспределении княжений между Владимировичами: в момент смерти Вышеслава он находился в заточении по обвинению в государственной измене и, естественно, не мог претендовать на новгородское княжение, причитавшееся ему по праву»[1]. Вместо Святополка посадником в Новгороде становится Ярослав. С этого момента биографию «окаянного» князя нельзя рассматривать отдельно от биографии его брата Ярослава.

Во все времена Новгород, свободолюбивый богатый торгово-ремесленный город, за которым стояли сильнейшие дружины наемников-варягов, не прекращал попытки отделиться от Киева, став центром северо-восточной Руси. В 1014 году Ярослав отказался ежегодно присылать в Киев положенную дань. Возможно, Ярославу требовались средства для найма варяжской дружины, которая помогла бы Новгороду сбросить с себя власть Киева и, главное, удержать свое независимое положение. Поведение Ярослава было расценено Владимиром как мятеж, который необходимо подавить. «И сказал Владимир: «Расчищайте пути и мостите мосты», ибо хотел идти войною на Ярослава, на сына своего, но разболелся»[4, с.170]. Ярослав для борьбы с отцом призвал варягов, и здесь в летописи встречаются слова «но Бог не дал дьяволу радости»[4, с.170]. Что конкретно имеет в виду летописец? Что или кто становится в его глазах дьяволом? Кровопролитная междоусобица сына и отца? Или сам Ярослав? Ведь до смерти Владимира в Новгороде происходят события, которые намного более мрачно характеризуют Ярослава, чем «неправедное рождение» — Святополка. Но летописец отрывает описание бойни новгородской дружины Ярославом от его распри с отцом и болезни князя Владимира. Приведем этот отрывок: «Ярослав же не знал еще об отцовской смерти, было у него множество варягов, и творили они насилие новгородцам и женам их. Новгородцы восстали и перебили варягов во дворе Поромоньем. И разгневался Ярослав, и пошел в село Ракомо, сел там во дворе. И послал к новгородцам сказать: «Мне уже тех не воскресить». И призвал к себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил. В ту же ночь пришла ему весть из Киева от сестры его Предславы: «Отец твой умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса, а на Глеба послал, берегись его очень». Услышав это, печален был Ярослав и об отце, и о братьях, и о дружине. На другой день, собрав остаток новгородцев, сказал Ярослав: «О милая моя дружина, которую я вчера перебил, а сегодня она оказалась нужна»»[4, с.176]. «Заметим, что ни один древнерусский источник не сожалеет о несправедливо убитых Ярославом новгородцах. Вся скорбь — по Борису и Глебу»[10].

Собрав войско из остатков новгородской дружины и варягов, в 1016 году Ярослав направляется на битву со Святополком, произошедшую на берегах Днепра в период заморозков. Здесь в «Повести временных лет» при сравнении с «Эймундовой сагой» наблюдаются серьезные хронологические несоответствия, которых мы коснемся позже.

«В обстоятельствах смерти Владимира есть нечто странное», — пишет А.А. Шайкин [12, с.85], и, действительно, с этим нельзя не согласиться. Владимир умирает в Берестове, смерть его скрывают от Святополка, находящегося в Киеве. Ночью разбирают помост между двумя клетями (пол между этажами), тело Владимира, завернутое в ковер, спускают веревками на землю и на санях отвозят в церковь святой Богородицы. Причины умолчания предлагаются разные: Н. М. Карамзин, ссылаясь на В. Н. Татищева, говорит: «Не Святополк, а придворные хотели утаить кончину Владимира, боясь Святополкова властолюбия»; Ф. И. Успенский считает, что близкие Владимира специально скрывали его смерть от Святополка, но это не удалось; С. М. Соловьев дает свою интерпретацию событий: «Окружающие скрыли его смерть, потому что Святополк был в Киеве», и дальше говорит об их стремлении тайно перенести тело покойника в Десятинную церковь: «...хотели утаить смерть Владимира для того, чтобы Святополк узнал о ней не прежде граждан киевских, ибо тогда ему труднее было действовать»[3, с.140; 9, с.258; 7, с.196]. Г. М. Филист предлагает весьма своеобразное объяснение, которое также имеет право на существование: «…можно понять, что часть знати — христиане, от которых Владимир, вероятно, отошел, пытаются тайно похоронить его по христианскому обряду. Однако возможно и иное прочтение: они боятся Святополка-язычника, как бы тот не начал действовать и не похоронил бы по славянским традициям»[10]. Не стоит забывать и о недоверии и неприязни к Святополку из-за его брачных уз. Об этом пишет И. Е. Забелин: «Надо сказать, что Святополк, княживший в Турове, в близком городе к ляхам, естественно, завёл с ними тесные связи. Он женился на дочери польского короля Болеслава, склонился к папству и по научению тестя хотел было совсем отложиться от Руси, т.е. сделаться подручником Болеслава и рабом папства. За это, по словам Титмара, он был посажен в темницу вместе с женой и с епископом, который с ней приехал и, по всей вероятности, руководил этим замыслом. Всё это доказывало, что Святополк дружит больше с ляхами. Русская дружина это хорошо понимала и за это не любила его. Таким образом, пойти к Святополку для неё значило пойти под господство папы и ляхов.

Говорят, что незадолго до смерти отца Святополк бежал из своего заключения к тестю и потом, проведав об отцовской смертной болезни, внезапно явился в Киев, что очень вероятно и вполне объясняет, какими судьбами он вдруг распоряжается в Киеве»[2, с. 449-450].

Убийство Святополком Бориса «Повесть временных лет» излагает чересчур пафосно, в духе эмоционально-ярких христианских проповедей или житий святых. Так как непосредственно сцены расправы над Борисом мы ещё коснёмся, приведём здесь лишь отрывок, описывающий действия Святополка саму обстановку перед убийством: «Когда Борис уже возвратился с войском назад, не найдя печенегов, пришла к нему весть: «Отец у тебя умер». И плакался по отце горько, потому что любим был отцом больше всех, и остановился, дойдя до Альты. Сказала же ему дружина отцовская: «Вот у тебя отцовская дружина и войско. Пойди, сядь в Киеве на отцовском столе». Он же отвечал: «Не подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть этот будет мне вместо отца». Услышав это, воины разошлись от него. Борис же остался стоять с одними своими отроками. Между тем Святополк, исполнившись беззакония, воспринял мысль Каинову и послал сказать Борису: «Хочу с тобою любовь иметь и придам тебе еще к полученному от отца владению», но сам обманывал его, чтобы как-нибудь его погубить. Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: «Преданы ли вы мне всем сердцем?». Отвечали же Путша с вышгородцами: «Согласны головы свои сложить за тебя». Тогда он сказал им: «Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса». Те же обещали ему немедленно исполнить это»[4, с.171-172]. Подосланные убийцы жестоко расправляются с Борисом, который предстаёт перед нами безгрешным святым, невинной жертвой: непрестанно молится, не оказывает сопротивления и, конечно же, мучаясь от ран, прощает брата и исполнителей приговора.

Ещё один вопрос возникает перед нами – рассмотрим его с С. М. Соловьёвым: «Здесь останавливает нас одно обстоятельство: почему Святополк обратился к вышгородским боярцам с предложением убить Бориса? Нам кажется очень вероятным, что по освобождении из темницы Владимир уже не отдал Святополку волости Туровской, как ближайшей к границам польским, а посадил его где-нибудь подле Киева, чтоб удобнее наблюдать за его поведением, и что новая волость была именно Вышгород, куда теперь Святополк и обратился к старым своим слугам. Которые были готовы сложить за него свои головы»[8, с.46]. И. Е. Забелин делает интересное уточнение к данному месту в повести: «Вышегородцы были надёжными друзьями Святополка. Летописец называет их боярцами, вероятно, желая унизить, как изменников правому делу, или, быть может, это были малые бояре, дети боярские»[2, с.451].

Верны или нет предположения исследователей по поводу различных спорных нюансов в «истории» Святополка, но внимательное изучение текста «Повести временных лет» убеждает нас, что информация летописи далеко не так беспрекословна, как часто принято считать.

Вернёмся к последовательному анализу событий. О брате Святополка князе Глебе в «Эймундовой саге» совсем ничего не сказано, и мы рассмотрим сцену его смерти в этой главе полностью: «Святополк же окаянный стал думать: «Вот убил я Бориса; как бы убить Глеба?». И, замыслив Каиново дело, послал, обманывая, гонца к Глебу, говоря так: «Приезжай сюда поскорее, отец тебя зовет: сильно он болен!». Глеб тотчас же сел на коня и отправился с малою дружиною, потому что был послушлив отцу. И когда пришел он на Волгу, то в поле споткнулся конь его на рытвине, и повредил Глеб себе немного ногу. И пришел в Смоленск, и отошел от Смоленска недалеко, и стал на Смядыне в насаде. В это же время пришла от Предславы весть к Ярославу о смерти отца и послал Ярослав сказать Глебу: «Не ходи: отец у тебя умер, а брат твой убит Святополком». Услыхав это, Глеб громко возопил со слезами, плачась по отце, но еще больше по брате, и стал молиться со слезами, говоря так: «Увы мне, Господи! Лучше было бы мне умереть с братом, нежели жить на свете этом. Если бы видел я, брат мой, лицо твое ангельское, то умер бы с тобою: ныне же зачем остался я один? Где речи твои, что говорил ты мне, брат мой любимый? Ныне уже не услышу тихого твоего наставления. Если доходят молитвы твои к Богу, то помолись обо мне, чтобы и я принял ту же мученическую кончину. Лучше бы было мне умереть с тобою, чем жить на этом полном лжи свете». И когда он так молился со слезами, внезапно пришли посланные Святополком погубить Глеба. И тут вдруг захватили посланные корабль Глебов, и обнажили оружие. Отроки же Глебовы пали духом. Окаянный же Горясер, один из посланных, велел тотчас же зарезать Глеба. Повар же Глеба, именем Торчин, вынув нож, зарезал Глеба, как безвинного ягненка. Так был принесен он в жертву Богу, вместо благоуханного фимиама жертва разумная, и принял венец царствия Божия, войдя в небесные обители, и увидел там желанного брата своего, и радовался с ним неизреченною радостию, которой удостоились они за свое братолюбие. «Как хорошо и как прекрасно жить братьям вместе!». Окаянные же возвратились назад, как сказал Давид: «Да возвратятся грешники в ад». Когда же они пришли, сказали Святополку: «Сделали приказанное тобою». Он же, услышав это, возгордился еще больше, не ведая, что Давид сказал: «Что хвалишься злодейством, сильный? Весь день беззаконие... умышляет язык твой»[4, с.173-174].

Обратимся к И. Н. Данилевскому, убедительно доказывающему непричастность Святополка к убийству князя Глеба: «…зачем Глебу понадобилось выбирать кружной путь из Мурома в Киев через Смоленск? Ведь он, как отмечают авторы русских источников, очень торопился, чтобы застать отца в живых. И как при этом Ярослав, будучи в Новгороде, не только успел получить весть из Киева, но и предупредил Глеба о грозящей опасности? Путь-то от Киева до Новгорода, а оттуда до Смоленска составлял более 2200 верст и должен был занять не менее полутора месяцев, даже если бы гонцы нигде не останавливались ни на один день.

А как посланцы Ярослава узнали, какой дорогой отправился Глеб в Киев? И куда они делись, когда практически одновременно с ними здесь же оказались убийцы, посланные Святополком? Кстати, те должны были преодолеть расстояние чуть ли не в пять раз меньше — всего лишь около 460 верст»[1]. Действительно, предположение о том, что именно Ярослав, а не Святополк, расправлялся со своими братьями ради установления в государстве единоличной власти вполне естественно объясняет многие недомолвки «Повести временных лет»: и осведомлённость князя Ярослава о пути Глеба через Смоленск, и таинственное исчезновение посланников Ярослава к Глебу — якобы обязанные предупредить того о готовящемся на него покушении, они сами и были убийцами.

Читаем далее: «Святополк же окаянный и злой убил Святослава»[4, с.175]. Но ведь причин для его убийства не было. Вероятно, смерть Святослава можно объяснить как-то иначе, нежели убийством Святополка. «Древлянская земля всегда стремилась к самостоятельности, известны многочисленные выступления, в том числе и казнь древлянами князя Игоря. Нет оснований утверждать, что они с радостью встретили предложение принять христианство. Известно, что киевские монархи так и не смогли поставить древлянам епископа и со временем эти земли были присоединены к Владимирской епархии»[10]. А если от «не полюбившегося» князя, насаждающего чуждую этой земле веру, избавились сами древляне? История не спешит разгадывать свои загадки.

Последующие события — это переход от битвы к битве. В 1016-ом году между Ярославом и Святополком произошло сражение, в котором на стороне Ярослава участвовали варяги. Победил Ярослав, а Святополк бежал в Польшу, к своему тестю. Читаем: «В год 6526 (1018). Пришел Болеслав на Ярослава со Святополком и с поляками. Ярослав же, собрав Русь, и варягов, и словен, пошел против Болеслава и Святополка и пришел к Волыню, и стали они по обеим сторонам реки Буга. И был у Ярослава кормилец и воевода, именем Буда, и стал он укорять Болеслава, говоря: «Проткнем тебе колом брюхо твое толстое». Ибо был Болеслав велик и тяжек, так что и на коне не мог сидеть, но зато был умен. И сказал Болеслав дружине своей: «Если вас не унижает оскорбление это, то погибну один». Сев на коня, въехал он в реку, а за ним воины его. Ярослав же не успел исполчиться, и победил Болеслав Ярослава. И убежал Ярослав с четырьмя мужами в Новгород, Болеслав же вступил в Киев со Святополком»[4, с.177]. Продолжив повесть словами С. М. Соловьёва, мы узнаем, что «в Киеве повторились те же явления, какие мы видели в Праге у чехов, и, как видно, по тем же причинам. Русские вооружились против поляков и стали убивать их; летописец приписывает это приказу Святополка, но очень вероятно известие, поляки вели себя и на Руси так же, как в Богемии, и возбудили против себя восстание… Это заставило Болеслава уйти из Киева»[8, c.49]. Думаем, стоит согласиться с С.М. Соловьёвым о надуманности приказа Святополка против поляков: навряд ли князь в столь шатком военно-политическом положении решился бы остаться без необходимой поддержки. Изгнание поляков из Киева по желанию Святополка как бы подчёркивает: вот он «окаянный князь», который нечестен как по отношению к противникам-братьям, так и по отношению к союзникам. Данная летописная «оговорка» ещё раз указывает на предвзятое отношение летописца к князю Святополку.

«Святополк же стал княжить в Киеве. И пошел Ярослав на Святополка, и бежал Святополк к печенегам»[4, с.178]. Отношения древнерусских князей с печенегами являются в целом отдельным вопросом в истории, тем более не всё ясно в этом отношении в «Повести временных лет». Вместе с Г. М. Филистом возвратимся ко времени правления Владимира и добавим ещё несколько штрихов к биографии Святополка, а также (что для нас наиболее существенно) — к биографии его брата Бориса: «Основным средством ведения и решения межгосударственных проблем было заложничество. Печенеги требовали заложников из правящих домов Руси, Византии, Булгарии, Венгрии и других стран, с кем вели, переговоры. Заложники жили под охраной, которая не столько стерегла их, сколько прислуживала и охраняла от обид. Им предоставлялось право выбирать себе невесту, в том числе из племенной знати.

…Удивляет и то, что постоянная борьба славян с печенегами не нарушала в целом доброжелательных отношений. Они откликались на зов о помощи, давали приют у себя опальным князьям, а отдельные представители их знати находили убежище на Руси. С 915 года до второй половины X в. руссы и печенеги жили дружно и мирно. Не случайно у обеспокоенного этой дружбой Константина Багрянородного появилась запись: «Руссы стараются быть в союзе с ними и получать от них помощь».

…По мнению ряда специалистов, изучающих этот период нашей истории, какую-то, возможно, даже значительную роль в налаживании отношений между соседями сыграл немецкий епископ-миссионер Бруно. Около 1008 года он был благосклонно принят князем Владимиром, который проводил его до самой границы с печенегами. Бруно, отправляясь вводить христианство у печенегов, якобы обещал Владимиру восстановить добрососедские отношения. Печенеги откликнулись на предложение и потребовали, как это было заведено, заложника. Владимир согласился и послал одного из своих сыновей.

Анализ событий 1015—1019 годов заставляет предполагать, что это был либо Борис, либо Святополк. Последний, как мы уже отмечали, занимался в это время вопросом о своем браке с дочерью Болеслава. В пользу Бориса говорят его активные контакты с печенегами, чья страна стала для него в означенный период едва ли не местом постоянного жительства.

…Вполне возможно, что Борис там женился на девушке из правящего дома, иначе непонятны причины его постоянной поддержки, ведь средств для расчета с печенегами у Бориса не было. Только благодаря родственным связям он мог оказать те услуги Владимиру и Святополку, которые имели место. Отсюда еще одна посылка — Владимир послал Бориса к печенегам в 1015 году не для сдерживания их от нападения на Киев, а для заключения договора о взаимопомощи. Смерть Владимира разрушила подготовленный им план, и Борис спокойно вернулся к Святополку в Киев»[10].

Решающее столкновение в борьбе Святополка и Ярослава произошло на реке Альте. Возмездие за невинно убитого князя Бориса настигает убийцу на том же самом месте. «В год 6527 (1019). Пришел Святополк с печенегами в силе грозной, и Ярослав собрал множество воинов и вышел против него на Альту. Ярослав стал на место, где убили Бориса, и, воздев руки к небу, сказал: «Кровь брата моего вопиет к тебе, Владыка! Отомсти за кровь праведника сего, как отомстил ты за кровь Авеля, обрек Каина на стенание и трепет: так обреки и этого… К вечеру же одолел Ярослав, а Святополк бежал»[4, с.178]. В позорном пути-бегстве Святополка настигает и «бес», и «немощь», и «божья кара», как и положено в религиозной (в данном случая, написанной монахом — ярым приверженцем христианства) литературе в отношении отрицательного персонажа. «Гонимъ Божьимъ гневомъ, прибежа в пустыню межю Ляхы и Чехы»[4, с.76]. Занимательный комментарий к этой фразе находим у И. Н. Данилевского: «Еще в XIX в. появилось несколько историко-географических работ, чьи авторы по косвенным данным и прямым указаниям летописи постарались определить, где же находится место, в котором «есть его могила и до сего дне». Правда, закончились эти поиски курьезом. Оказалось, что выражение «между Чахы и Ляхы»... — фразеологизм, означающий «Бог весть где». Да, но ведь, как следует из приведенного текста, летописец точно знал, где похоронен Святополк? …Дело в том, что фраза о могиле, которая «есть и до сего дня», сопровождает в «Повести временных лет» описания смертей всех князей-язычников, даже если место их захоронения явно не было известно автору летописи»[1].

«…и там бедственно окончил жизнь свою»[4, с.178], — так прекращается рассказ о Святополке, местонахождение захоронения которого вряд ли станет нам когда-либо известно.

2. События (по «Повести временных лет» и «Эймундовой саге»)

древнерусский святополк летописный междоусобный

Поход Ярослава на Киев, битва между Ярославом и Святополком является наиболее неоднозначным моментом в сравнительном анализе «Повести временных лет» и «Эймундовой саги». В описании битвы масса схожих деталей, подтверждающих факт того, что рассматриваемое двумя источниками событие – действительно одно и то же. С другой стороны, «Эймундова сага» во многом опровергает «Повесть временных лет», переиначивая классический исторический подход к теме Святополка «Окаянного» и ставя всё новые вопросы перед исследователями. Обратимся к текстам.

«В год 6523 (1015)… И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов 40 000, и пошел на Святополка, призвав Бога в свидетели своей правды и сказав: «Не я начал избивать братьев моих, но он; да будет Бог мстителем за кровь братьев моих, потому что без вины пролил он праведную кровь Бориса и Глеба. Или же и мне то же сделать? Рассуди меня, Господи, по правде, да прекратятся злодеяния грешного». И пошел на Святополка. Услышав же, что Ярослав идет, Святополк собрал бесчисленное количество воинов, русских и печенегов, и вышел против него к Любечу на тот берег Днепра, а Ярослав был на этом.

В год 6524 (1016). Пришел Ярослав на Святополка, и стали по обе стороны Днепра, и не решались ни эти на тех, ни те на этих, и стояли так три месяца друг против друга. И стал воевода Святополка, разъезжая по берегу, укорять новгородцев, говоря: «Что пришли с хромцом этим? Вы ведь плотники. Поставим вас хоромы наши рубить!». Слыша это, сказали новгородцы Ярославу, что «завтра мы переправимся к нему; если кто не пойдет с нами, сами нападем на него». Наступили уже заморозки, Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиной своей. Ярослав же с утра, исполчив дружину свою, на рассвете переправился. И, высадившись на берег, оттолкнули ладьи от берега, и пошли друг против друга, и сошлись в схватке. Была сеча жестокая, и не могли из-за озера печенеги помочь; и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили на лед, и подломился под ними лед, и стал одолевать Ярослав, видев же это, Святополк побежал, и одолел Ярослав. Святополк же бежал в Польшу, а Ярослав сел в Киеве на столе отцовском и дедовском»[4, с.176-177], – так повествует древнерусский источник.

А таково изложение событий по «Эймундовой саге»: «Сбылось так, как предполагал Эймунд, что конунг Бурислейф выступил из своего владения против брата, а там, где они встретились, был большой лес с рекою. Ставки свои они расположили так, что посреди протекала река, а числом людей различествовали немного. Конунг Эймунд и все Нордманны имели свои особые палатки. Так простояли они четыре ночи, не отдавая приказа к сражению друг с другом. Тогда сказал Рагнар: «Чего мы ожидаем, и что значит это сидение?» Конунг Эймунд отвечал: «Наш конунг неприятельскую рать считает немногочисленною, а его ряд ничтожен!» Затем пошли они к конунгу Ярислейфу спросить, думает ли рядить (дело) на сражение. Конунг отвечал: «Мне кажется, что у нас хороший сбор людей; мы привели большую рать и не боимся». Конунг Эймунд возразил на то: «По мне дело глядит другим образом, господарь! Во-первых, когда пришли мы сюда, ратных людей было, кажется, не много в каждой (неприятельской) ставке, и стан был обширно построен более для виду, нежели для многочисленности в нем народа; но теперь другое дело: они увеличивают число своих шатров, не то иные уже спят вне ставок, тогда как множество рати убегает от вас домой, в деревни, и теперь нельзя на нее полагаться». Конунг спросил: «Что же теперь рядить»? Эймундов ответ был такой: «Теперь всё стало труднее, нежели как было прежде: сидя, мы упустили победу из рук. Но, между тем, мы, Нордманны, не сидели праздно: все наши ладьи и военный снаряд оттащили мы вверх по реке. Мы отправимся туда с нашими людьми и нападем на них в тыл, а ставки пусть стоят здесь порожние; вы же поспешите как можно скорее завязать бой при помощи своих людей». Так и сделано: поднялся бранный клик, возвысили знамена и распределили рать к войне. Оба ратные народа сошлись вместе: наступила страшная битва, и гибло очень много людей. Конунг Эймунд и Рагнар направили на конунга Бурислейфа сильный удар, напав на него по ту сторону щитов. Воспоследовала жесточайшая битва и резня. Вслед за тем Бурислейфова рать была сломана и его люди начали бежать. Но Эймунд заступил им путь и избил такое множество мужей, что долго было бы прописывать имена всех их. (Вражьи) полчища были опрокинуты, так что (скоро) не с кем было сражаться; а те, которые остались целы, разбежались по лугам и по лесу, чтоб спасти жизнь свою, но в этой суматохе пронесся слух, будто и сам конунг Бурислейф убит. Ярислейф взял огромную добычу после этого сражения. Большая часть приписывала победу конунгу Эймунду и Нордманнам: они стяжали себе великую знаменитость, но торжество их произошло также и от справедливости дела, ибо Господь Бог, Иисус Христос, так решил это, как решает он все прочее. Отсюда отправились они домой, а конунг Ярислейф удержал за собою оба владения и всю добычу, какая была приобретена в этом сражении»[11, с.135-136]!!!!!!!!.

И здесь возникает ряд вопросов о временных рамкам и участниках битвы, которые берётся решить исследователь Г. М. Филист. Проследим за его мыслью: «Сопоставив оба источника, мы обнаружим как общее, так и отличия при описании битвы. Едины они в изображении места действия, в том, что был предпринят обход с тыла. И летопись, и «Эймундова сага» сообщают о руководстве сражением Ярослава, об участии в нем варягов и о поголовном разгроме врага. Но в первом источнике войска противника Ярослава возглавляет Святополк, во втором – Бурислейф. Нет здесь сведений и об отступлении на лед.

...И здесь мы видим в летописи явное временное несоответствие. Если враждующие стороны встретились в конце 1015 года, то сражение произошло в марте. Но о каких заморозках может идти речь? Вероятнее всего, в летописях ошибка. События происходят осенью 1016 года, примерно в ноябре, когда у берега и на мелководье уже стоит лед, но переправа в лодках еще возможна.

Таким образом, Ярослав вышел из Новгорода в июле – августе, три месяца стоял на берегу Днепра, не решаясь приближаться к Киеву, и здесь его нашел Святополк. Анализ «Эймундовой саги» и Новгородской летописи утверждает нас в мысли, что битва состоялась в ноябре 1016 года. Уточнение времени сражения позволяет еще раз убедиться в том, что Святополк правил в Киеве едва ли не до конца этого года»[10]. И, конечно же, следует обратить внимание на имя князя, сражающегося с Ярославом и варягами на Днепре. В «Повести временных лет» это Святополк, в скандинавской саге – Бурислейф. O. И. Сенковский в комментариях к саге называет Бурислейфа Святополком. А. И. Лященко несколько изменил подход, уверяя, что в саге речь идет именно о Болеславе, который нанес Ярославу сокрушительное поражение. «Варяги же, составители саг, прекрасно знали древнерусскую и польскую генеалогию и в переводе на свой язык лишь несколько искажали имена русских князей и их сыновей. В подтверждение нашей мысли приведем ряд имен русских князей, упоминаемых в скандинавских сагах: Вальдамар, Виссавальд, Харальд, Ярислейф, Бурислейф, Вартилаф и имя польского князя Бурицлава. Без особого труда узнаем известного князя Владимира Святославовича и его сыновей Вышеслава, Ярослава, Бориса и внука Владимира Брячислава, а также под Бурицлавом — Болеслава. В этом списке не можем точно установить, кто такой Харальд и вообще не упоминается Святополк»[10]. Возможно ли, что Святополк не был основным действующим лицом в событиях с участием варягов. И каким образом там мог оказаться битый князь Борис? Послушаем размышления Г. М. Филиста: «По данным летописей и «Сказания», Владимир умер 15 июля. Борис, по разным источникам, погиб 24 июля или 12 августа. Ярослав же, когда отправлялся в поход, уже знал о гибели Глеба, происшедшей после 5 сентября. Выходит, Ярослав отправился в поход на Киев осенью 1015 года, т. е. за несколько летних месяцев собрал дружины соседних народов.

Если же мы обратимся к скандинавским сагам, то выясним, что именно осень–зиму 1015—1016 годов он проводит в Скандинавии, нанимает дружину Эймунда и сватается к Ингигерде. Напомним, за невесту была отдана Ладога. Был ли случаен столь дорогой подарок? Ясно, что Ярослав предпринимает активные меры, ведет настойчивую и целенаправленную политику, ищет союзников и помощников в будущей войне с киевским князем.

Весной 1016 года он завершает переговоры с Эймундом и направляет его в Новгород, женится на Ингигерде и лишь летом у него появляется возможность выступить в поход на Киев. Наша мысль не нова, ее высказал в свое время А. Шахматов»[10]. С этой точки зрения меняется вся концепция истории «преступлений» Святополка: значит, Борис не только не был убит в 1015-ом году, но и дрался с Ярославом на Днепре, поддерживая Святополка! В доказательство данного исторического переворота рассмотрим ещё одно событие — убийство Бориса (по «Повести временных лет»), или Бурислейфа (по «Эймундовой саге»).

«Посланные же пришли на Альту ночью, и когда подступили ближе, то услыхали, что Борис поет заутреню, так как пришла ему уже весть, что собираются погубить его. И, встав, начал он петь... И, помолившись Богу, возлег на постель свою. И вот напали на него, как звери дикие, обступив шатер, и проткнули его копьями, и пронзили Бориса и слугу его, прикрывшего его своим телом, пронзили. Был же он любим Борисом, Был отрок этот родом венгр, по имени Георгий; Борис его сильно любил, и возложил он на него гривну золотую большую, в которой он и служил ему. Убили они и многих других отроков Бориса. С Георгия же с этого не могли они быстро снять гривну с шеи, и отсекли голову его, и только тогда сняли гривну, а голову отбросили прочь; поэтому-то впоследствии и не обрели тела его среди трупов. Убив же Бориса, окаянные завернули его в шатер, положив на телегу, повезли, еще дышавшего. Святополк же окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его в сердце. И так скончался блаженный Борис, приняв с другими праведниками венец вечной жизни от Христа Бога, сравнявшись с пророками и апостолами, пребывая с сонмом мучеников, почивая на лоне Авраама, видя неизреченную радость, распевая с ангелами и в веселии пребывая со всеми святыми. И положили тело его в церкви Василия, тайно принеся его в Вышгород. Окаянные же те убийцы пришли к Святополку, точно хвалу заслужившие, беззаконники, Вот имена этих законопреступников: Путша, Талец, Еловит, Ляшко, а отец им всем сатана»[4, с.172-173].

«Эймунд примолвил: «Не поступай так опрометчиво в этих делах, господарь! Есть другое (побуждение) к тому, чтоб ты держал созванную рать, что, по моему мнению, было бы пристойнее и для твоего сана. Мы, Нордманны, не побежим первые, но я знаю, что многие будут к тому готовы, так же как прежде были готовы не бояться стрелы; а того я не знаю, будут ли иные защищаться так храбро во время их побега, как теперь усердно и более всех поощряют вас к защите. Если же так случится, господарь, что мы преодолеем конунга, тогда что? Прикажете ли убить его, или нет? Потому что никогда конца не будет этим суматохам, пока вы оба останетесь в живых». Конунг отвечал: «Ничего этого я не сделаю: ни настраивать никого не стану к (личному, грудь на грудь) сражению с конунгом Бурислейфом, ни порицать кого-либо, если он будет убит». Затем оба они отправились домой, в свой дворец, не велев ни собирать людей, ни делать приготовлений. Всем это показалось удивительным, что тогда именно менее всего думают о войне, когда опасность угрожает более чем когда-либо. Скоро потом получили они известие, что конунг Бурислейф вошел в Гардарик с огромною ратью и многими злыми народами. Конунг Эймунд показывал вид, как будто ничего этого не знает - не ведает. Многие мужи говорили, что (теперь) он не посмеет бороться с Бурислейфом.

…Однажды утром, очень рано, Эймунд позвал к себе родственника своего Рагнара и десятерых других мужей. Он приказал им седлать коней. Они выехали за город, все двенадцать человек вместе, составляя горстку народа, а прочих воинов оставив дома. (В дружине) был исландский муж Биорн, тот поехал с ними, равно как муж Аскелль и оба Торда. Они взяли с собою лишнюю лошадь, на которой были нагружены их оружие и съестные припасы. Так ехали они далеко, переодетые все в купеческое платье; никто не знал ни цели этого путешествия, ни какие они замышляют хитрости. Они вступили в какой-то лес и ехали весь этот день, пока не настала ночь; потом выехали из лесу и прибыли к одному большому дубу, где была прекрасная поляна и много ровного места. Конунг Эймунд сказал (своим товарищам): «Надо здесь остановиться. Я сведал, что конунг Бурислейф в этом месте будет иметь ночлег и учредит свой стан к ночи». Они обошли дерево и поляну, соображая, где бы предпочтительнее стан мог расположиться. Потом конунг Эймунд сказал: «Здесь непременно Бурислейф велит раскинуть палатки: мне сказывали, что он всегда учреждает стан подле самого леса, если только дозволяет местоположение, чтоб было куда спасаться в потребном случае». Он взял крепкую корабельную веревку и приказал всем им собраться на поляну, под этим деревом; потом предложил мужам взлезть на ветви и завязать ее там узлом, что и было сделано. Затем принатянули они верхушку так, что ветви касались самой земли, и согнули все дерево до корня. Конунг Эймунд сказал: «Это я люблю! Оно может послужить нам к хорошему успеху». Тут они раскинули веревку и прикрепили концы ее. Когда кончилась эта работа, было уже около половины по полуденного времени и они, услышав (шум) приближающихся людей конунга, ушли скорее в лес к своим коням. Скоро увидели они огромную рать и богатую колесницу, за которой следовало множество мужей, впереди ее несли знамя. Ратные люди распространились до (кряжа) леса и заняли поляну в том именно месте, где она представляла самое удобное положение для ставок, как то предусмотрел Эймунд. Там они разбили государственную палатку, а по сторонам, подле леса, расположилась вся рать. Это продолжалось до темной ночи. Палатка конунга была чрезвычайно богата и прекрасно сделана: она состояла из четырех полос; высокий шест (staung, stong, стяг) торчал над нею, (украшаясь) золотым шаром с вымпелами. Все эти вещи видны были Нордманнам из лесу; (они наблюдали происходящее) в рати, сохраняя глубокое молчание. Как скоро сделалось темно, огни замелькали в ставках и они увидели, что там сбираются к ужину. Тут конунг Эймунд сказал: «У нас мало съестных припасов, это не слишком удобно! Я буду рядить о хозяйстве и отправлюсь к ним в палатки». Он нарядился нищим, подвязал себе бороду из козьих волос и пошел на двух костылях. Он проник до самой княжеской ставки и стал просить подаяния, подходя ко всякому мужу; потом посетил смежные шатры, отягощенный полученным добром, и душевно благодаря за милостыню; наконец вышел из стана с большим количеством припасов.

Когда люди в ставке напились и наелись сколько угодно, молчание водворилось (в стане). Эймунд разделил свою дружину на два отряда: шесть человек мужей остались в лесу сторожить коней и держать их в готовности на случай, если б вдруг произошла в них надобность; остальные шестеро—в том числе и сам Эймунд — отправились в стан и вошли между ставок, как будто не было никакого препятствия. Тогда Эймунд сказал: «Рогнвальд и Биорн, вы, исландские мужи! Ступайте к дереву, которое мы нагнули». И каждому из них дал он по топору в руки. «Вы мужи полноударные: докажите же это в нужде!» Они пошли к месту, где ветви были притянуты к земле. Конунг Эймунд продолжал: «Третий муж пусть стоит здесь, на тропинке (ведущей) к поляне: ему ничего не делать, только держать в руках веревку и отпускать ее по мере того как мы будем тащить ее, имея в руках наших другой ее конец. Когда мы устроим все, как хотим, тогда должен он ударить по веревке топорищем — тот, которому я это препоручаю; а тот, кто будет держать веревку, пусть примечает, от того ли она шевелится, что мы ее тащим, или от удара. Как скоро подадим мы ему этот знак, необходимо для нас нужный и тесно сопряженный с успехом дела, он должен сказать — тот, который держит за веревку,— (что удар сделан), и тогда следует рубить (принатянутые) ветви дерева, которое вдруг выпрямится, сильно и быстро». Они все так исполнили, как им было сказано. Биорн пошел с Эймундом и Рагнаром к государственной палатке конунга, где они сделали из (другой) веревки петлю и, подняв ее на алебардах, закинули на вымпелы, бывшие на шесте над палаткою; она, скользя, сомкнулась под шаром и там остановилась. Люди спали крепко по всем шатрам, быв крайне утомлены и очень пьяны. Когда это было сделано, они связали концы и, так соединив веревку (на которой была петля, с тою, которую притащили с собою), начали рядить. Затем конунг Эймунд подошел к княжеской палатке, чтоб быть близко ее, когда будет она сорвана. Удар был сделан по веревке; тот, кто держал ее, увидел, что она дрожит, и сказал своим товарищам, что они должны рубить ветви. Они отрубили (веревки, придерживавшие нагнутое) дерево, и оно выпрямилось сильно и мгновенно, сорвав (на воздух) всю палатку, которую далеко забросило в лес. Огни, (мелькавшие) внутри ее, все были потушены (этим взрывом). Эймунд еще с вечера тщательно затвердил в памяти то место, где конунг спит в своей палатке; он двинулся туда и быстрыми ударами нанес смерть ему и многим другим. Достав Бурислейфову голову в свои руки, он пустился бежать в лес — мужи его за ним — и (Турки) их не отыскали. Оставшиеся в живых Бурислейфовы мужи были поражены ужасным испугом от этого страшного приключения, а Эймунд со своими людьми ускакали прочь. Они прибыли домой (в Киев) утром, очень рано, и пошли прямо в присутствие конунга Ярислейфа, которому наконец донесли с достоверностью о (последовавшей) кончине конунга Бурислейфа.

«На! Вот тебе голова, господарь! Можешь ли ее узнать?» (воскликнул Эймунд). Конунг покраснел при виде этой головы. Эймунд молвил: «Этот великий подвиг храбрости совершили мы, Нордманны, господарь! Прикажите теперь прилично похоронить вашего брата, с надлежащими почестями». Конунг Ярислейф отвечал: «Опрометчивое дело вы сделали и на нас тяжко лежащее! Но вы же должны озаботиться и его погребением. Ну какой ряд станут теперь рядить те, которые ему следовали?» Эймунд сказал: «Я полагаю, что они соберутся на вече и будут друг друга подозревать в этом деле, потому что нас они не приметили. Поссорившись, они разойдутся, не станут более доверять одни другим и побредут толпами восвояси. Я уверен, что не многие из них будут думать о пристроении (тела) своего конунга». Вслед за тем Нордманны вышли из города и поехали тем же путем в лес. Они прибыли к стану. Там дело сбылось так, как предполагал Эймунд: Бурислейфовы люди все ушли прочь, перессорившись между собою при расставании. Эймунд отправился на поляну: на ней лежал труп конунга, а при нем не было ни одного мужа. Они срубили гроб, приложили голову к телу и поехали с ним домой (в Киев). Тогда и сделалось погребение его известным многим лицам. После этого весь народ той страны поступил в руки, поклявшись ему присягою, и он сделался конунгом тех владений, в которых прежде княжили они вдвоем».[11, с.140-143]

Два описания невероятно похожи, и лишь датировка и участники называются разные. В обоих сюжетах присутствует отрезанная голова, по поводу которой высказывается И. Н. Данилевский: «А откуда летописцу известно, что обезглавленный труп, найденный на месте убийства Бориса, принадлежал Георгию Угрину? Ведь, по его же словам, тело не было опознано»[1]. Г. М. Филист также замечает эту деталь: «Получает обоснование сюжет с отсечением головы у Георгия Угрина. На самом деле обезглавлен был Борис, и, это, видимо, его тело не смогли опознать. Совсем по-другому воспринимается теперь и миниатюра XIV в., восходящая к оригиналу конца XI - начала XII вв. На ней убийцы передают пославшему их князю меч Бориса и какой-то круглый предмет, как предположил М.Х. Алешковский, голову убитого»[10]. Возвращение же варягов объясняется необходимостью приставить голову к трупу и похоронить его (тогда как «Повесть временных лет» предлагает версию о том, что варяги пронзили мечом ещё не скончавшегося от полученных на берегу Альты ран князя Бориса, против чего И. Н. Данилевский задаёт совершенно логичные вопросы: «Зачем Святополку потребовалось дважды посылать убийц к Борису? От кого Святополк узнал о том, что «убитый» князь еще жив? И почему сами убийцы, везшие его тело, не заметили этого?»[1]). Вспомним и о упомянутых выше русско-печенежских связях: «Яснее становится поведение киевлян, отказавшихся принять тело убитого Бориса, потому что покойный не раз «наводил» на Киев «поганых», нанятых для борьбы с Ярославом, которые нанесли городу значительный ущерб»[10].

Участие печенегов в событиях 1015—1019 годов упоминается также в эпизоде защиты варягами некоего древнерусского города. В «Эдмундовой саге» повествуется о нападении печенегов под предводительством брата Ярослава Бурислейфа (возможно, Бориса). Сага не приводит название города, поэтому с абсолютной достоверностью утверждать, что варяги отбивали атаку на Киев, нельзя, однако мы сделаем данное предположение, исходя из одного краткого и не объяснённого летописцем замечания: «В год 6525 (1017). Ярослав пошел в Киев, и погорели церкви»[4, с.177]. Предоставим слово Г. М. Филисту: «Накануне того дня, когда ждали неприятеля, Эймунд велел женщинам надеть самые лучшие украшения и выйти на стены, как только появятся печенеги. По его замыслу, украшенные, улыбающиеся женщины должны были усыпить бдительность неприятеля и заманить его в город. Бурислейф с дружиной и печенегами, привлеченные гуляющими женщинами, кинулись к городу, многие попали в прикрытый ров и там погибли. Бурислейф заметил, что все ворота города закрыты, лишь двое открыты, но к ним нелегко подступиться. Ярислейф и Эймунд заняли оборону, каждый у своих ворот. Началась жестокая битва, она шла с переменным успехом. В самый решительный момент Ярислейф был ранен в ногу и Эймунд поспешил на выручку. Но печенеги уже ворвались в город. Они грабили дворцы и церкви, захватывали богатые трофеи, поджигали церкви.

Несомненно, Бурислейф — это Борис. Он пообещал им в добычу несметные богатства киевских церквей. Цель его поступка была двойной: уничтожить церкви и разбить Ярослава.

Но, занявшись грабежом, печенеги забыли о второй, основной своей задаче. Эймунд воспользовался этим и выбил из города разрушителей. Но он уже горел. Началось преследование дружины Бурислейфа и печенегов. В ходе завершающего удара был убит хоругвеносец Бурислейфа и вновь пошел слух, что сам он убит, хотя тело его не было найдено. Варяги и Ярослав победили Бурислейфа, который в очередной раз ушел к печенегам»[10]. Идентичную версию додерживает и И. Н. Данилевский: «Борис, опираясь на поддержку печенегов, попытался вернуть утраченную власть. Но киевляне, возглавляемые Ярославом и поддержанные довольно большим отрядом наемников, дали ему отпор. Во время обороны Киева Ярослав получил ранение, сделавшее его калекой. Это столкновение, очевидно, завершило 1016 г. В следующем году новая попытка Бориса вернуть Киев закончилась для князя-неудачника трагически — 24 июля 1017 г. его убили варяги, посланные Ярославом»[1].

Верны или нет теории исследователей, сравнительный анализ «Повести временных лет» и «Эймундовой саги» позволяет высказать немало аргументов против общепризнанного подхода к истории междоусобной войны на Руси начала XI века. Не стоит забывать и о прямой зависимости исторической литературы от действующей власти и господствующей или поддерживаемой «верхами» религии. Рассмотрим рассуждения учёного, кандидата философских наук Г. М. Филиста о предвзятой передаче исторической информации древнерусскими летописцами: «Деятели же церкви повернули дело другой стороной: представили нарушителем закона Святополка. Начальная информация, выдаваемая духовенством, своеобразно направляла и общественное мнение. Об этом можно догадываться, анализируя историческую обстановку. Вначале Ярослав не настаивал на обвинении Святополка в преступлениях. Более того, есть свидетельства довольно ровного отношения к его памяти (Ярослав дает согласие назвать Святополком внука).

…В некоторых списках «Сказания» говорится о каких-то душевных страданиях Ярослава. О грехах своих он поведал в конце концов митрополиту Иоанну. Известия были потрясающие и вызвали неожиданную реакцию со стороны митрополита: Иоанн, немедленно собрав «поповство», велел им идти в Вышгород. Почему именно туда? Что там было примечательного? Несомненно, там был похоронен Борис. После исповеди Ярослава освятить могилу невинно убитого и отправился митрополит. С этого момента она становится объектом поклонения. Именно тогда начала формироваться легенда о безвинно погибшем сыне Владимировой, которая со временем получила новое звучание – был «найден» виновник его смерти. А после перенесения в Вышгород останков Глеба могилы приобретают статус святого места.

…На завершающем этапе подготовки канонизации Бориса и Глеба основной упор был сделан на формирование идей кротости, смирения и мученичества. В связи с этим уточнялись «детали» преступления и вина в их гибели была окончательно возложена на Святополка. Отныне ранее существовавший эпитет «Окаянный» стал характеризовать вполне конкретное лицо. Но для окончательного признания святости Бориса и Глеба нужны были посмертные чудеса. За ними дело не стало. К этому времени Вышгород был переполнен слухами о чудесных знамениях и событиях. Все случавшиеся в городе невероятные истории стали приписываться мученикам. Горожане заговорили о знамениях и чудесах, происходящих у могил, об огненных столбах, о песнях ангелов, что порождало стремление христиан хотя бы прикоснуться к становящимся знаменитыми могилам. Но слух о том, что один варяг наступил на одну из могил и обжегся, предотвратил их неизбежное уничтожение самими почитателями. Они стали неприкосновенными. Для усиления сострадания к безвинно погибшим святым их биографии были дополнены сведениями о стремлении к аскетической жизни, о том, что они не познали земного счастья, были юны и девственны, братолюбивы»[10].

В заключение приведём слова А. А. Шайкина, высказывающегося против абсолютного доверия какому-либо древнему источнику (на примере «Повести временных лет»): «Трудно с определённостью решить, верили ли сами составители летописи в нарисованную ими картину жизни и смерти сыновей равноапостольного Владимира. Автор специальной монографии, посвящённой только этим событиям, Н. Н. Ильин писал: «Перед нами не документальное описание исторических событий, передающее факты так, как они происходили, а тенденциозный исторический роман, где реальные события прошлого переплетаются созданиями художественного вымысла. В приёмах изложения событий чувствуется перо опытного писателя с творческим воображением, литературным мастерством и эрудицией в области современной ему агиографии». Реальная жизнь, видимо, давала другие сюжеты, но ко времени составления «Повести временных лет» имена двух братьев уже были овеяны ореолом святости и опоэтизированы народной молвой. Их гибель воспринималась как подвиг гражданского и религиозного подвижничества, она давала повод нарисовать мрачную картину с идеальными героями, с одной стороны, и агиографическим злодеем — с другой. А идеальным для мыслящего летописца конца XI или начала XII столетия, уже познавшего губительность феодальной распри, был. Но Борис и Глеб не только отказываются от борьбы за власть, они отдают свои жизни, покорные воле старшего брата, покорные идеалу феодального сюзеренитета, каким он рисовался летописцам. Это сверх смирение возводило их поступки в ранг религиозного подвига. Они не просто были убиты, они добровольно приняли смерть с тем, чтобы ни в чём не преступить не только родственные и гражданские, феодальные установления, но и религиозные, не только человеческие, но и божеские. Эти мотивы сочетаются в посмертной похвале «страстотерпцам христовым»: «Радуйтася, недреманьное око стяжавша, душа на совершенье божьих святых заповедей приимша в сердци своемь, блаженая… христолюбивая страстотерпця и заступника наша!.. избавляюща от усобные рати и от пронырства дьяволя…» И видимо, этот смысл и это значение для летописца бесконечно важнее, чем возможные несоответствия с реальным ходом дел и поступков героев трагической истории 1015-го года.

Так утверждается вековечное значение мученического подвига братьев, подвига, совершённого во имя самых дорогих для летописца идеалов – мира между князьями, спокойствия своей Родины. Так закончилась земная жизнь братьев и началась их жизнь вечная»[12, с.91-92].

Заключение

История пишется дважды: сначала — неумолимым временем по пергамену бытия, потом — рукой летописца. В одном случае перед нами сам факт, а в другом — его изложение. Излагать, как известно, можно по-разному. Иное изложение ставит в укор истории реальное событие, замалчивает его, стирает из народной памяти или интерпретирует по собственному усмотрению, значительно отдаляя написанное от «оригинала». В предлагаемой работе вы столкнулись с многоголосием суждений и оценок по поводу обвинения князя Святополка, получившего историческое прозвище «Окаянный», в убийстве братьев Бориса, Глеба и Святослава. Историки, исследователи, учёные в приведённых цитатах либо громогласно настаивали на объективности своих изысканий, либо, напротив, крайне скромно ссылались на собственную точку зрения, делая её незаметной. Источники также не отличились конкретикой и вескими доказательствами своих версий. И действительно, «виновен» ли Святополк? Совершал ли он описанные убийства? Предавал ли своих младших братьев и тестя? Сравнительный анализ «Повести временных лет» и «Эймундовой саги» позволяет сделать следующие выводы:

Святополк — человек своего времени и ничем не отличается от своих братьев — сыновей князя Владимира Святославовича. Лишь предание наделяет его чертами дьявола, приписывает действия, преступления, которые тысячу лет служили неопровержимыми аргументами в доказательство его «вины».

В самих же действиях Святополка в1015 — 1019 годы не обнаруживается «состава преступления». В соответствии с неписанными моральными, традиционными законами Древней Руси он по праву занимал киевский престол, защищался от чрезмерных притязаний Ярослава и даже, возможно, противостоял насильственному насаждению христианства. Поведение Святополка соответствовало нормам того времени.

На Святополка несправедливо возложена тяжесть преступления — убийство братьев. Исследователи И. Н. Данилевский, Г. М. Филист и Н. Н. Ильин доказывают, что основным заинтересованным лицом и наиболее вероятным виновником был Ярослав.

Историками И. Н. Данилевским и Г. М. Филистом предлагается иной, в отличие от традиционной концепции, основанной на анализе «Повести временных лет», взгляд на датировку смерти князя Бориса, на участие печенегов в распре начала XI века, на обстоятельства гибели князей Глеба и Святослава, на прохождение битв и сражений между Владимировичами.

Список использованных источников

Данилевский, И. Н. Ярослав, Святополк И Летописец// Из книги Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.) [Электрон. ресурс]. — Режим доступа: http://pryahi.indeep.ru/history/danilevsky_02.html. — Дата доступа: 8.04.2009

Забелин, И. Е. История русской жизни: В 2 т. Т. 2. — Мн.: Минская фабрика цветной печати, 2008

Карамзин, Н. М. История государства Российского. В 4 кн. Кн. 1: Т. 2/ Авт.вступ.ст. А. Ф. Смирнов. — Ростов н/Д: Кн.изд-во, 1989

Повести Древней Руси. XI — XII века/ Составление Н. В. Понырко. — Л.: Лениздат, 1983

Сахаров, А. Н. История России с древнейших времён до конца XVI века. — М.: Русское слово, 2006

Советский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1989

Соловьев, С. М. История России с древнейших времен. Кн.1: Русь изначальная — М.: ООО «Издательство АСТ», 2001

Соловьёв, С. М. Об истории Древней России. — М.: Просвещение, 1993

Успенский Ф. И. Первые славянские монархии на северо-западе. — Спб., 1872.

Филист, Г. М. История преступлений Святополка Окаянного [Электрон ресурс]. — Режим доступа: http://freelib.at.ua/load/120. — Дата доступа: 17.03.2009

Филист, Г. М. История преступлений Святополка Окаянного. — Мн.: Беларусь, 1990

Шайкин, А. А. «Се повести времяньных лет...»: От Кия до Мономаха: [О «Повести временных лет»]. — М.: Современник, 1989