Сирийские провинции Османской империи до начала эпохи реформ (XVI-XVIII в.)

Сирийские провинции Османской империи до начала эпохи реформ (XVI — XVIII в.)

План

1. Османское завоевание Сирии

2. Организация провинциального управления в Османской Сирии

3. Шейх Дагир аль-Умар и русско-турецкая война 1768-1774 гг.

4. Европейская левантийская торговля в Сирии в XVI—XVIII вв. и активизация европейского проникновения

османское завоевание сирия война

1. Османское завоевание Сирии

Территория нынешних Сирии, Ливана, Иордании, Палестины и Израиля исторически представляла собой одну географическую область (или страну), известную в средневековых арабских источниках как Сирия (Сурийя, аш-Шам). Естественными рубежами Сирии служили на севере — южные отроги Таврских гор, на юге — Синайский полуостров, на западе — побережье Средиземного моря, на востоке — Великая Сирийская пустыня. Естественные природные границы веками формировали условия для самобытности экономических и социальных укладов. В политическом плане Сирия не являлась самостоятельным государством, и ее территория в различные периоды входила в состав разных государственных образований, а к началу рассматриваемого периода являлась частью владений мамлюкских султанов Египта. Вместе с тем ряд внутренних областей Сирии обладал своей местной спецификой. Она определялась, главным образом, природными и климатическими условиями. К подобным обособленным районам следует отнести Горный Ливан, горные районы Джэ-бэль эд-Друз и Джэбэль-Ансарийя (соответственно, на юге и западе нынешней Сирийской Арабской Республики), горы в: окрестностях Наблуса и Иерусалима, а также полупустынную периферию на востоке и юго-востоке Сирии. Несмотря на значительную неоднородность и многообразие местных укладов, внутренние связи в Сирии преобладали над внешними.

К началу XVI в. население Сирии едва ли превышало два миллиона человек, значительная часть которых проживала в крупных городах (Дамаск — около 100 тыс. жителей, Халеб (Алеппо) — около 150 тыс.).

Среди стран Арабского Востока Сирия издавна выделялась благодаря своеобразной этно-конфессиональной ситуации. К началу XVI в. в Сирии уже сформировалась сравнительно однородная арабоязычная этническая среда. Различия между потомками древнего арамейского и финикийского населения и потомками арабов — выходцев из Аравии полностью стерлись. Неарабское население (курды и туркмены, компактно проживавшие в некоторых районах на севере Сирии, а также турки, армяне, евреи и цыгане) составляли незначительное меньшинство в общей массе населения.

Религиозные принципы самоидентификации в сознании жителей Сирии (как и других областей мусульманского мира того времени) доминировали над этническими, а национальное сознание не было еще сформировано (первые его ростки начнут возникать лишь во второй половине XIX в.). Человек воспринимал себя прежде всего в качестве представителя той или иной религиозной общины, затем — в качестве жителя той или иной местности (города), а этническому происхождению не придавалось особого значения. В частности, вплоть до конца XIX в. слово «арабы» не играло роли общего этнонима для обозначения людей, говоривших на том или ином диалекте арабского языка, а, скорее, являлось собирательным обозначением кочевников-бедуинов, сохранявших племенное деление. Конфессиональный состав населения Сирии был довольно пестрым. Мусульмане составляли явное большинство (около 85%). Среди мусульман большинство составляли сунниты (вероятно, около 80%), меньшинство — шииты (в том числе представители ряда крайних шиитских течений — друзы, алавиты (ансарии) и исмаилиты). Впрочем, все мусульманское население подчинялось юрисдикции суннитских судей (кади), поэтому даже в конце XIX в. в ходе переписей как суннитов, так и шиитов относили к общему разряду «мусульмане». Значительная часть арабоязычных жителей Сирии (около 15%) исповедовала христианство. Наиболее многочисленными среди них были православные и Марониты, (последователи одной из древних ближневосточных церквей, заключившей в эпоху Крестовых походов унию с римской католической церковью). Кроме того, имелись общины сиро-яковитов (монофизитского толка), несториан, армяно-григо-риан и др. Численность иудеев вплоть до конца XIX в. не превышала 1% от общей численности населения Сирии.

К началу XVI в. Сирия являлась частью обширного мам-люкского султаната (со столицей в Каире), в состав которого, помимо Египта и Сирии, входили также и западные районы Аравийского полуострова (Хиджаз). К началу XVI в. мамлюкская военная система и государство в целом находились в состоянии упадка. Вместе с тем, укреплялись позиции другого крупного мусульманского государства имперского типа — Османской империи, также претендовавшей на роль лидера в мусульманском мире (дар улъ-ислам) и идентифицировавшего себя с ним. Претензии османских правителей на лидерство не только в малой Азии и на Балканах, но и на мусульманском Ближнем Востоке неминуемо привели их к военному конфликту с Ираном и мамлюкский султанатом. В 1516 г. многочисленное османское войско под командованием султана Селима I (1512—1520) вторглось из Анатолии в Сирию — на территорию мамлюкского султаната. 24 августа 1516 г. в битве на Мардждабикском поле к северу от Халеба (Алеппо) мамлюкская армия была наголову разбита, а предводительствовавший мамлюками султан Кансух аль-Гури погиб. Османские войска без боя заняли Халеб, затем Дамаск и Иерусалим, после чего перешли границу Египта и в следующем, 1517 г., разгромили остатки мамлюкских войск, заняв Каир. Мамлюкский султанат прекратил свое существование, а его владения, в том числе и Сирия, были включены в состав Османской империи. Жители Сирии восторженно встречали османские войска и самого султана Селима I, видя в турках-османах освободителей от гнета мамлюков. Уже после вступления в Халеб Селим I был провозглашен в пятничной проповеди «служителем обоих священных городов» (т. е., Мекки и Медины). Тем самым при полном одобрении местного мусульманского населения и улама (представителей высшего мусульманского духовенства) он принял титул, который еще со времен Салах ад-Дина (Саладина) носили правители Египта. После занятия турками-османами Дамаска к султану стали прибывать делегации жителей других сирийских городов с выражением приветствия и покорности. Таким образом, в результате разгрома мамлюков, османский султан утвердился в качестве духовного и светского главы мусульманского мира.

Османское завоевание не было разрушительным для производительных сил Сирии. Желая поражения ненавистным мамлюкам, жители Сирии оказывали помощь османам, еще до прихода османской армии самостоятельно восставали и прогоняли мамлюкские гарнизоны. Арабоязычные жители страны (в большинстве своем мусульмане) воспринимали османского султана как своего нового законного государя, сильного и справедливого мусульманского правителя, способного навести устранить многочисленные злоупотребления и гнет мамлюков, установить шариатскую законность и государственный порядок.

В указанный период в Сирии господствовали феодальные отношения, характерные для Османской империи в целом. В качестве верховного феодального собственника выступало само государство. Как и в других областях Османской империи, основу экономической жизни Сирии составляло сельское хозяйство. После османского завоевания государственные земли уничтоженного турками мамлюкского султаната были объявлены собственностью османского государства. Часть государственных земель в Сирии была роздана в качестве условных военных пожалований (тпимаров и зеаметов) феодалам-сипахи. Сипахи собирали подати с крестьян и, оставив себе установленную государством долю, отдавали остальное в казну. На тех землях, где не была распространена система военно-ленного землевладения, налог собирали государственные чиновники при посредничестве местных старейшин (шейхов). Ополчения Сипахи из сирийских провинций несли военную службу в самой Сирии, а также участвовали в военных походах Османской империи за пределами сирийских провинций. В XVI в. сирийские провинции обязаны были выставлять около 15 тыс. воинов.

Государственными налогами были обложены все обрабатываемые государственные земли. При этом османские власти учитывали не только площадь возделанной земли, но и ее урожайность. Для каждой провинции (эйалета) Османской империи были приняты специальные законодательные положения. Они определяли систему раскладки и сбора налогов с учетом местной специфики. Как известно, в Османской империи не существовало института крепостного права. Крестьяне считались лично свободными и могли свободно менять место жительства в том случае, если за ними не числилось недоимок. Крестьяне, трудившиеся на государственной земле, были обязаны платить поземельный налог. Крестьянин имел право распоряжаться своей долей урожая только после того, как уплатил государству налог. Помимо поземельного налога с пахотных земель, особым налогом облагались плодовые деревья. Даже кочевники не были избавлены от налогообложения — существовали особые налоги с поголовья скота и пастбищ. Немусульмане, помимо прочих налогов, платили особую подушную подать — джизъю.

Особую категорию земель составляли вакфы — неотчуждаемые земли, доходы с которых шли на благотворительные нужды в интересах мусульманской общины и на содержание мусульманских религиозных учреждений (мечетей, школ и т. д.). Вакфы составляли до трети обрабатываемых земель.

Значительную роль в экономике сирийских провинций играли города. Дамаск, Халеб (Алеппо), Иерусалим являлись крупными торгово-ремесленными центрами. Через них проходили важнейшие маршруты караванной торговли, связывавшие Сирию с Месопотамией, Хиджазом, Анатолией, Ираном и другими странами. Немалую роль играла и морская торговля с другими областями Османской империи, а также с европейцами, которая велась через портовые города (Ис-кендерун, Латакия, Триполи, Сайда, Тир, Бейрут, Яффа). В Дамаске и Халебе пересекались маршруты караванной и морской торговли, что способствовало процветанию этих городов. В одном лишь Халебе насчитывалось более трехсот караван-сараев. Продукция сирийских ремесленников пользовалась спросом далеко за пределами Сирии. Знаменитые сирийские шелка и оружие (дамасская сталь), ювелирные украшения высоко ценились не только в пределах Османской империи, но и в странах Западной Европы. Как и в других арабо-мусульманских странах, ремесленники в Сирии сохраняли четкую цеховую организацию. В каждом городе существовало большое количество торгово-ремесленных корпораций (эснаф), причем степень разделения труда и специализации была гораздо выше, чем в Европе. Османское государство облагало всех ремесленников и торговцев налогами и торговыми пошлинами. Городское население неизменно находилось под пристальным вниманием османской провинциальной администрации. Османские чиновники собирали в городах налоги и наблюдали за благонадежностью населения при посредничестве квартальной администрации и руководства торгово-ремесленных корпораций.

2. Организация провинциального управления в Османской Сирии

В период своего пребывания в Сирии султан Селим I созвал собрание представителей различных сирийских городов и областей. Он лично выслушивал пожелания собравшихся, разбирал жалобы и улаживал конфликты. По распоряжению султана были значительно снижены налоги и торговые пошлины, произведена перерегистрация земель, сняты некоторые наиболее одиозные ограничения с немусульманских общин. Христианам и иудеям османские правители разрешали свободно отправлять свой культ и даже даровали права религиозно-юридической автономии, позволяя христианским епископам и иудейским раввинам самим собирать налоги со своих единоверцев и разбирать свои внутриобщинные дела в своих религиозных судах.

В первые годы после разгрома мамлюков Сирия сохраняла в составе Османской империи значительную долю внутренней автономии. Интеграция Сирии в военно-административные структуры империи происходила постепенно. В 1518 г. правителем Сирии от имени османского султана был назначен Джанберди аль-Газали — один из мамлюкских военачальников, перешедший на сторону османов. Поначалу он проявлял по отношению к османскому султану полную лояльность, но после смерти Селима I в 1520 г. аль-Газали отказался присягнуть новому султану Сулейману I (1520—1566) и поднял мятеж. Его войскам удалось изгнать османские гарнизоны из Дамаска и ряда других городов Сирии, но взять Халеб мятежники не смогли, а затем потерпели сокрушительное поражение от подошедших из Анатолии свежих османских войск. Сам аль-Газали пытался спастись бегством, но был схвачен и казнен, а автономия Сирии упразднена. Страна была разделена на три провинции (эйалета) — Дамаск, Халеб и Триполи (Тараблюс — город на побережье нынешнего Ливана). Позднее, в XVII в. из прибрежных округов эйалетов Дамаск и Триполи была создана еще одна провинция — Сайда. В целом, можно сказать, что в XVI в. на Сирию была распространена система османского провинциального управления.

Во главе каждой провинции стоял назначенный Портой губернатор (вали). Эйалет делился на более мелкие административно-территориальные единицы — санджаки, а те, в свою очередь, — на казы, административно-судебные округа. Минимальной судебно-податной единицей в составе каза являлась нахийя, объединявшая несколько деревень; иногда каза и нахийя совпадали. В Сирии каза и нахийя управлялись, как правило, представителями местной родовой знати с титулами шейхов. Границы административных единиц всех уровней неоднократно менялись. Так, например, в состав эйалета Халеб (Алеппо) иногда включались некоторые районы южной Анатолии, еще более неопределенными были восточные и юго-восточные границы эйалетов Дамаск и Алеппо. Фактически установить надежный и эффективный контроль над кочевой и полукочевой периферией османским властям вплоть до второй половины XIX в. не удалось.

Горный Ливан обладал особым статусом. Он представлял собой вассальное территориальное образование, пользовавшееся значительными правами автономии и управлявшееся своими собственными правителями — эмирами, хотя формально северные округа Горного Ливана (Джэбэль-Любнан) входили в состав эйалета Триполи, а южные — в состав эйалета Сайда. Особая ситуация сложилась в Палестине, хотя официально ее территория входила в состав Дамаскского и Сайдского эйалетов. Округ Иерусалим (аль-Кудс) иногда состоял под управлением мутасаррифа — чиновника в ранге паши, подчинявшегося непосредственно Порте, а не губернатора (вали) Дамаска, хотя официально территория округа продолжала оставаться в составе Дамаскского эйалета.

Каждый губернатор провинции (вали) являлся полномочным представителем Порты (так европейцы именовали центральное правительство Османской империи). Вали в сирийских провинциях носили, как правило, титул паши и приравнивались по рангу к везирю — министру султанского правительства. Срок полномочий вали формально ограничивался одним годом, по истечении которого поступало распоряжение о продлении срока пребывания в должности, либо же паша оставлял свой пост. Прерогативы вали были весьма обширны. Высокопоставленный чиновник, занимавший этот пост, руководил провинциальной администрацией, обеспечивал регулярный сбор налогов и отправку податных сумм в султанскую казну. Кроме того, в качестве главнокомандующего войсками на территории вверенной ему провинции, вали отвечал за поддержание общественного порядка на территории эйалета и оборону границ от внешней опасности. Кроме того, вали осуществлял ряд судебных функций: рассматривал дела по наиболее важным уголовным и государственным преступлениям и выносил по ним приговоры в соответствии с султанскими канунами (законодательными установлениями). Вали провинции Дамаск помимо этого отвечал за организацию и проведение ежегодного паломничества мусульман к святым местам Мекки и Медины (хадж), носившего статус общегосударственного мероприятия.

Вторым человеком после вали в иерархии провинциальной администрации являлся кади (мусульманский судья), осуществлявший функции судьи и арбитра по уголовным и гражданским делам в соответствии с мусульманским правом. Помимо судебных функций, кади осуществлял также контроль над деятельностью различных религиозных учреждений и учебных заведений.

На одну ступень ниже кади по степени влияния стоял муфтий административного центра провинции, выносивший официальное религиозно-правовое заключение по поводу принимаемых администрацией провинции (в первую очередь губернатором) решений. Муфтий «по совместительству» нередко возглавлял диван — временный консультативный совет, куда, помимо кади и муфтия, входили также дефтердар (глава провинциального финансового ведомства), накыб алъ-ашраф — глава объединения потомков Пророка, сирдар — командир янычарского гарнизона, субаши — начальник нерегулярных полицейских формирований, а также ряд других лиц — представителей провинциальной знати (аянов). Диван не был постоянно действующим органом и обладал лишь совещательными правами. При особе вали состоял личный советник в помощник — кетхуда, а также мутасаллим, выполнявший все функции вали во время его отсутствия в административном центре эйалета.

Система военно-ленного землевладения (тимарная или си-пахийская система) была распространена в сирийских провинциях Османской империи лишь частично. Однако кризис этой системы в общегосударственном масштабе, явно обозначившийся с конца XVI в., в полной мере отразился на Сирии. В качестве официального представителя Порты вали должен был пользоваться необходимой финансовой и военной поддержкой со стороны имперского центра. На деле же, с ослаблением роли cunaxu (держателей условных земельных пожалований), центральная власть была вынуждена переложить бремя сбора налогов и поставки военной силы на губернаторов провинций. Вали нее перед Портой всю полноту ответственности за исправное поступление налогов, подчас выступая в роли фактического генерального откупщика всех податей, налагаемых на податное население вверенной ему провинции. По мере нарастания финансового кризиса и коррупции в Османской империи в XVII—XVIII вв. османской администрации в провинциях неизбежно приходилось опираться в своей деятельности на традиционную местную знать.

Для Сирии XVII—XVIII вв. был характерен тот же процесс, что и для Османской империи в целом — процесс складывания новой социальной общности — аянства, т. е. крупной провинциальной знати, сочетавшей контроль над крупными земельными владениями и занятие постов в провинциальной администрации. По отношению к государству аяны выступали, прежде всего, в качестве откупщиков права сбора налогов

с государственных земель. Земельные откупа — ильтиза-мы — приобрели в Сирии, как и в других областях Османской империи, широчайшее распространение. Откупщик-жуль-тазим авансом выплачивал государству сумму поземельного налога, причитающуюся с того или иного участка земли, а затем обогащался за счет крестьян. Государство «закрывало глаза» на злоупотребления мультазимов, облагавших крестьян непомерными податями. Постепенно мультазимы стали все больше стремиться к тому, чтобы сохранить за собой контроль над вверенными им землями на пожизненной или даже наследственной основе. Ежегодные аукционы откупов превратились в фикцию. Порой сам губернатор выступал в качестве генерального откупщика податей во вверенной ему провинции. К концу XVIII в. многие землевладельческие кланы в Сирии уже из поколения в поколение распоряжались своими земельными владениями, в то время как занятие официальных государственных должностей не являлось для представителей того или иного клана непременным условием сохранения своих владений. После османского завоевания местная земельная знать — многочисленные арабские эмиры и шейхи, лояльно относившиеся к османам, в большинстве своем сохранили свои земельные владения на прежних условиях, став вассалами и данниками Порты. В основном землевладельцы принадлежали к числу местной клановой и племенной знати. В Горном Ливане сложилась довольно строгая феодальная иерархия, во главе которой стояли эмиры из рода Маанидов, а с конца XVII в. — династия Шихаб. Представители менее знатных родов эмиров и шейхов Ливана управляли своими округами — мукатаа с правом наследования при условии несения военной службы под руководством ливанского эмира. Младшая ветвь клана Шихаб управляла Ан-тиливаном. Шиитские эмиры из рода Харфуш являлись наследственными правителями Баальбека и части долины Бекаа. Земли, населенные ансариями (алавитами) — Джэбэль-Ансарийя, были разделены между несколькими местными вождями — мукаддамун, платившими дань паше Тараблю-са. В Палестине также утвердился ряд влиятельных кланов местных землевладельцев — Джаррар, Абд эль-Хади, Раййан, Абу Гош, Токан и Нимр. В условиях формального господства государственной собственности на землю все эти многочисленные землевладельцы выступали по отношению к государству в качестве откупщиков налогов с государственных земель на временной — ильтизам, или пожизненной — маликяне — основе. Официально государство делегировало мулътазиму (держателю ильтизама) права публичной власти для управления податным населением территории, переданной в Ильтизам. Политические права мультазимов в отношении податного населения их владений действительно были весьма значительны. Землевладельцы располагали вооруженными отрядами, осуществляли судебные функции на основе, как правило, обычного права, контролировали производственно-хозяйственную и торговую деятельность, организовывали общественные работы и т. П;

Представители традиционной землевладельческой и племенной знати составляли значительный по численности, но не единственный компонент в среде сирийской провинциальной знати. В XVII в. значительную роль начинают играть выходцы из военно-служилой среды, командиры различного рода военных формирований. В сирийских источниках того времени они обозначаются, как правило, собирательным термином агават. Прежде всего, речь идет о командном составе провинциальных формирований янычарского корпуса. Янычарские гарнизоны в крупных городах Сирии, прежде всего в Дамаске и Халебе, постепенно теряли свою обособленность от местной среды и, одновременно, свою некогда строгую военную организацию и корпоративную замкнутость. Часть янычарских командиров в сирийских провинциях, ряды которых постепенно пополнялись представителями местного населения, в XVII—XVIII вв. приблизились по уровню своих доходов и характеру их происхождения к основной массе земельной знати. Источником первоначального накопления богатства для сирийских агават служило присвоение налоговых средств, предназначенных на содержание янычарских гарнизонов, а также выгоды, извлекавшиеся из разветвленной неофициальной системы протекционизма в отношении ремесленников и купцов. Другим важным составным элементом сирийской знати — аянства — становятся местные улама, т. е. верхушка образованных служителей ислама. Обогащаясь за счет подконтрольных им вакфов (неотчуждаемой земли и другой недвижимости, доходы с которой призваны были идти на нужды мусульманских религиозных учреждений), улама приобретали значительные средства, используя их для приобретения государственных земель в форме ильтизама. В результате типичной становится ситуация, когда та или иная влиятельная семья улама из поколения в поколение контролирует ту или иную доходную должность (например, имама-настоятеля крупной мечети) и, одновременно, значительные земельные владения.

На смену четкой иерархии государственных служащих и законности как таковой постепенно приходил протекционизм, семейно-клановые связи, а также интриги и взятки.

В непрерывной борьбе за раздел и передел сфер влияния, а также за выгодные должности в провинциальной администрации сирийские аяны использовали любые средства — от тайных интриг через свои покровителей в Стамбуле до прямых вооруженных столкновений. Особенно активно эта борьба велась в крупных сирийских городах в XVIII в. Ярким примером вовлечения местного аянства в провинциальное управление в Сирии XVIII в. служит история возвышения представителей рода аль-Азм — выходцев из района города Хама. В одном только Дамаске на протяжении XVIII в. представители рода аль-Азм занимали пост губернатора (вали) 9 раз, а в 1730 и 1756—1757 гг. они занимали посты губернаторов одновременно во всех сирийских эйалетах. Стремясь укрепить свое влияние на местах, представители клана аль-Азм придерживались в целом проосманской ориентации, сохраняя лояльность по отношению к Порте — центральному правительству Османской империи. Даже наиболее могущественный губернатор из клана аль-Азм — Асад-паша аль-Азм, правивший в Дамаске с 1743 по 1757 г., беспрекословно подчинился решению Порты о его смещении с должности.

В некоторых случаях, особенно в небольших городах, различным аянским кланам удавалось сравнительно мирно делить «сферы влияния». Однако в целом для Сирии XVIII — начала XIX в. гораздо более типичной была иная ситуация, выражавшаяся в остром противоборстве соперничающих аянских кланов, сопровождавшемся эскалацией насилия. Известны также случаи соперничества и кровопролитной борьбы внутри одного и того же влиятельного клана, например, многолетняя, полная драматизма братоубийсвенная распря между представителями рода Шихаб за право утверждения на посту эмира автономного

Ливанского эмирата в конце XVIII — начале XIX в. Образовывавшиеся в ходе междоусобной борьбы политические группировки и блоки легко распадались при изменении политической конъюнктуры. Так, например, представители могущественного клана аль-Азм, занимая пост вали Дамаска, блокировались с видными городскими аянами из числа улама, пользовавшимися особым влиянием в центральных кварталах города, в частности, с кланом аль-Муради, против местных янычарских ага-ват, контролировавших южные кварталы, особенно пригород аль-Мейдан. Практически все кланы городских аянов Дамаска в разное время так или иначе принимали участие в борьбе на стороне различных коалиций.

В борьбу аянских кланов и группировок за источники доходов (прежде всего, право сбора податей с той или иной области или части города) втягивались массовые слои городского населения. Например, в XVIII в. в Халебе чуть ли не все взрослое мусульманское населения было разделено на две соперничающие «партии». Одну из низ возглавляли местные янычарские командиры, а другую — шерифы, т. е. представители родов, возводивших свою родословную к пророку Мухаммеду и пользовавшиеся, в силу этого, особым авторитетом и влиянием среди горожан. На деле борьба между этими группировками являлась отражением соперничества между влиятельными аянскими кланами, одни из которых отождествляли себя с янычарами, а другие — с шерифами. Главное содержание политической борьбы в крупных городских центрах Сирии в то время составляла борьба именно между местными группировками знати, а не противостояние их османским властям. В то же время, практически каждому губернатору, не имевшему поддержки со стороны какого-либо влиятельного местного клана или группировки кланов, все равно приходилось сразу же после назначения на должность включаться в активную политическую борьбу на местном уровне. Рассчитывать на помощь со стороны центрального правительства в кризисных ситуациях едва ли было возможно.

Еще более сложной была ситуация в Горном Ливане и в гористых округах Палестины. Местные аяны, наследственно управлявшие сельскими округами, в большинстве своем жили не в административных центрах эйалетов и санджаков (Сайда, Триполи, Иерусалим, Наблус), а в укрепленных поселениях-замках, расположенных в сельской местности, как правило, в труднодоступных горных районах. Как справедливо отмечал видный российский дипломат XIX в. К.М. Базили, «гористые округа, (...) оставались во владении наследственных своих эмиров и шейхов, которые по-прежнему заключали конфедерации между собой, выступали в поход со своими ополчениями, вели друг с другом войну, не спрашиваясь у пашей или даже по навету пашей». Особыми правами обладали эмиры Горного Ливана — княжества, пользовавшегося значительной автономией в рамках Османской империи. Платя небольшую фиксированную дань Порте, правящий эмир Горного Ливана распределял земли среди местных феодалов — других эмиров и шейхов. Те, в свою очередь, управляли вверенными им округами на основе обычного права и по призыву эмира были обязаны нести военную службу во главе собранных ими ополчений крестьян. Правящий эмир не мог передать свою власть по наследству. Новый эмир каждый раз избирался феодалами, как правило, из числа представителей одного и того же рода (до конца XVII в. — из рода Маанидов, затем — из рода Шихаб).

В Горном Ливане практически не действовало общеосманское законодательство, там не было ни османских чиновников, ни шариатских судов. Эмиры и шейхи сами творили суд и расправу над подвластными им крестьянами. Однако крестьяне Горного Ливана, практически поголовно вооруженные, иногда восставали против того или иного феодала в случае чрезмерных злоупотреблений с его стороны. Патриархальные феодальные порядки в Горном Ливане существовали веками. При этом, в отличие от других районов Сирии, религиозная принадлежность в Горном Ливане вплоть до XIX в. не играла существенной роли для определения социального статуса человека. Большую часть населения Горного Ливана составляли христиане-марониты и представители некоторых других христианских церквей, меньшую — друзы, а также представители ряда других шиитских общин. Правящие эмиры вплоть до начала XIX в. считались мусульманами-суннитами, большинство шейхов принадлежали к друзской общине, меньшая часть — к маронитской. В целом представители той или иной религиозной общины встречались как среди феодалов, так и среди крестьян. Принадлежность к той или иной сословной группе определялась исключительно по наследственному принципу.

Начало XVII в. было ознаменовано в Горном Ливане возвышением честолюбивого эмира Фахр ад-Дина из рода Маанидов. Собрав значительное по численности войско из числа горцев, он бросил вызов османским властям в Сирии, отказавшись платить дань Османской империи. В ходе военных действий Фахр ад-Дину удалось нанести ряд серьезных поражений османским пашам и даже захватить некоторые округа за пределами своего эмирата. Особую опасность для османских властей несла угроза утверждения власти эмира в прибрежной полосе (не относившейся к Горному Ливану). Намереваясь создать независимое сильное государство, Фахр ад-Дин даже искал военной помощи у европейских государств, пытаясь установить с ними дипломатические отношения в обход Стамбула. Однако чрезмерное усиление власти амбициозного эмира встревожило многих ливанских феодалов — эмиров и шейхов. В стане сторонников эмира усилились разногласия, кроме того, крестьяне, призванные эмиром для несения военной службы, не желали надолго покидать родные места и противились увеличению налогов. Наемники были малочисленны и могли обеспечивать лишь гарнизонную службу в крепостях. В результате длительной борьбы в 1635 г. османские войска нанесли Фахр ад-Дину решительное поражение. С гибелью честолюбивого эмира Горный Ливан был возвращен в состав Османской империи, а силы династии Маанидов были подорваны. В 1697 г. этот род прекратил свое существование, в связи с чем друзские шейхи избрали новым правящим эмиром представителя рода Шихаб. Однако среди самих друз-ских шейхов обострилась феодальная борьба между двумя группировками — кайситами и йеменитами, каждая из которых возводила свою генеалогию к определенной исторической группе арабских племен. После того, как эмир Хайдар I (1707—1732) нанес поражение йеменитам в битве при Айн-даре (1711 г.), они были вынуждены бежать из Горного Ливана и обосновались в горной области к югу от Дамаска, получившей название Джэ-бэль ад-Друз (горы друзов). Победа кайситов привела к утверждению власти рода Шихаб в Горном Ливане.

Бегство значительной части друзов из Горного Ливана в результате междоусобной войны привело к возрастанию доли маронитского населения. Часть маронитов переселилась из северных округов эмирата в центральные и южные районы, т. е., на земли, освободившиеся после бегства побежденных друзов-йеменитов. Возрастает влияние маронитской церкви, укрепляется ее идеологическое и политическое влияние среди маронитского крестьянства. В 1759 г. Марониты изгнали из северных районов Горного Ливана местных шиитов. Те были вынуждены переселиться в южные районы, в том числе и за пределы автономного эмирата. Рост маронитской общины и заселение маронитами все новых территорий способствовал оживлению сельского хозяйства и укреплению влияния маронитской церкви, постепенно превращавшейся во влиятельную политическую силу. С середины XVIII в. маро-нитское духовенство активизирует свои контакты с Римской католической церковью. В свою очередь, в Горном Ливане укрепляют свои позиции эмиссары католического ордена иезуитов.

3. Шейх Дагир аль-Умар и русско-турецкая война 1768-1774 гг.

Шейх Дагир аль-Умар (1690—1775) из рода Абу Зейдан был типичным сирийским аяном — крупным землевладельцем, представителем местной традиционной клановой знати области Галилея (северные районы Палестины). До конца своей жизни он официально считался всего лишь мультазимом. Однако «галилейскому шейху» удалось то, что не удавалось большинству его современников. Захватив небольшой прибрежный городок Акка (Акра или Сен-Жан д'Акр, как именовали его французы со времен крестовых походов), он превратил его в мощную крепость и установил контроль над торговлей с европейскими, в основном с французскими, купцами. Шейх Дагир ввел монополию на торговлю основным экспортным товаром Палестины того времени — хлопком, скупая его у подвластных крестьян по принудительно низким ценам, а затем перепродавая европейцам по фиксированным высоким ценам. Подобная практика, впрочем, была обычной для многих сирийских аянов того времени. Дагир аль-Умар создал свой политический блок, заключив союз с рядом бедуинских племен, обитавших к востоку от реки Иордан, а также с ведущим кланом шиитов, обитавших в южном Ливане.

Превратив Акку в неприступную крепость с многочисленной артиллерией, купленной у европейцев, шейх Дагир вознамерился добиться у османского правительства назначения на высокий пост в провинциальной администрации, однако это ему не удалось. Тогда честолюбивый шейх вступил в открытую конфронтацию с Портой, заключив союз с мамлюкский правителем Египта Али-беем.

Союз между Дагиром и Али-беем стал особенно опасен для Стамбула в период русско-турецкой войны 1768—1774 гг. После того, как русская эскадра под командованием графа Алексея Орлова разгромила турецкий флот в Чесменском сражении (июль 1770 г.), а русский десант овладел Бейрутом, Али-бей вступил в тайный союз с русским командованием. В 1771 г. Али-бей направил в Сирию крупное войско под командованием своего военачальника Мухаммеда бея Абу-з-Захаба. В качестве союзника Али-бея, шейх Дагир аль-Умар занял прибрежную полосу Сирии вплоть до Сайды и Бейрута. Однако в 1772 г. Али-бей стал жертвой заговора, организованного Мухаммед беем Абу-з-Захабом. Он бежал в Палестину к шейху Дагиру, но вскоре погиб при попытке вернуть себе власть в Египте. В 1773 г. Шейх Дагир аль-Умар заключил тайное соглашение с представителем графа А.Г. Орлова. Он надеялся на покровительство со стороны России в случае поражении Османской империи. К этому союзу готов был присоединиться ливанский эмир Юсеф Шихаб. Однако этим надеждам не суждено было сбыться. В 1774 г. русский флот покинул побережье Сирии, между Россией и Османской империей был заключен Кючук-Кайнарджийский мирный договор. Шейх Дагир аль-Умар добился официального прощения со стороны Порты, но для османских властей это была лишь уловка. В 1775 г. в Палестину вторглось мамлюкское войско Мухаммад бея Абу-з-Захаба, вынужденное, впрочем, вскоре вернуться восвояси ввиду смерти своего предводителя. В августе 1775 г. к Акке подошли крупные силы османского флота, твердыня Дагира аль-Умара была осаждена османскими войсками с моря и с суши. Большинство подданных и союзников «галилейского шейха», видя безнадежность сопротивления, изменили ему и перешли на сторону турок. Сам шейх Дагир погиб при осаде Акки при загадочных обстоятельствах. Скорее всего, он был убит своими же собственными подчиненными.

Вмешательство внешних сил во внутренние дела сирийских провинций во время мятежа Дагира аль-Умара не привело к сколько-нибудь значительным политическим переменам в масштабе всей Сирии. После гибели Дагира аль-Умара в 1775 г. его политическое наследие перешло в руки нового вали Сайды Ахмада-паши по прозвищу аль-Джеззар (букв, «мясник»). Босниец по происхождению, он ранее был одним из мамлюков Али бея, но затем перешел на османскую службу и командовал турецким гарнизоном в Бейруте, пытаясь оборонять этот город от русского десанта. После окончания русско-турецкой войны по протекции османского адмирала Хасана-паши Джеззар был назначен вали Сайды и сделал крепость Акку своей главной резиденцией. Джеззар создал свое собственное войско из наемников и личных мамлюков. Занимая официальный высокий пост вали в ранге трехбунчужного паши (везиря), он опирался на покорных выдвиженцев из своей собственной свиты, подавляя в зародыше любые попытки недовольства и оппозиции. Кроме того, Джеззар имел влиятельных покровителей в Стамбуле. Джеззар заключал альянсы с местными аянскими кланами с целью создания своей собственной сильной политической группировки. С помощью беспощадного террора он захватывал наиболее выгодные земли во вверенной ему провинции и обогащался за счет торговых монополий и вымогательств денег у местных купцов. Укрепив свои позиции в эйаялетах Сайда и Триполи, аль-Джеззар вознамерился подчинить своему влиянию также и Дамаск. В результате этого в конце XVIII — начале XIX в. дамаскский эйалет превратился в арену столкновения интересов с одной стороны Ахмад-паши аль-Джеззара и возглавляемой им группировки, а с другой стороны — политического альянса во главе с кланами аль-Азм и аль-Муради — традиционными претендентами на влияние в Дамаске. Джеззару, занимавшему пост вали Сайды и Триполи, четыре раза удавалось добиться назначения на заветную должность вали Дамаска (в 1785, 1790, 1798 и 1803 гг.) и трижды ему приходилось оставлять пост губернатора Дамаска по приказу Порты, что являлось результатом интриг его противников как в самой Сирии, так и при султанском дворе. Ненависть к аль-Джеззару возбуждали проводившиеся им репрессии, в частности, убийство нескольких представителей влиятельного рода дамасских улама-аль-Муради, пользовавшихся большим духовным авторитетом среди жителей Дамаска и за пределами города. Кроме того, Джеззар активно включился в интриги между различными претендентами на власть в Горном Ливане. Он уничтожил ливанского эмира Юсефа Шихаба и помог прийти к власти его племяннику — эмиру Беширу II (1788—1840). Тысячи жителей Сирии и Горного Ливана стали жертвами террора беспощадного тирана аль-Джеззара. Его собственное войско боялось его и верно служило своему господину. Жесткая дисциплина среди его наемников и мамлюков позволила Джеззару в 1799 г. отстоять Акку от атак французской армии, вторгшейся в Сирию из Египта под командованием самого Бонапарта. После ухода французов из Сирии власть Джеззара еще более укрепилась, а террор в отношении заподозренных в нелояльности стал еще более жестоким. Неудивительно, что смерть аль-Джеззара в 1804 г. была воспринята многими жителями Дамаска с радостью. В городе разразилась вакханалия убийств сторонников вали, в том числе, представителей курдской общины, считавшихся его союзниками.

После смерти Джеззара власть в Акке перешла в руки одного из его сподвижников — Сулейман-паши (с 1804 по 1819 г.), а затем — Абдаллах-паши (с 1819 по 1832 г.). Методы и приемы деятельности Джеззара на территориях эйалетов Сайда и Триполи были продолжены его преемниками, выходцами из числа его приближенных. Так же, как и аль-Джеззар, Сулейман-паша и Абдаллах-паша стремились к укреплению своей единоличной власти, подавляя или подчиняя своему влиянию местные аянские кланы, а также расставляя на ключевые посты своих выдвиженцев.

4. Европейская левантийская торговля в Сирии в XVI—XVIII вв. и активизация европейского проникновения

В период османского господства Левант (так европейцы именовали в то время все Восточное Средиземноморье, в том числе и Сирию) становится объектом растущего экономического проникновения европейских купцов. С конца XVI в., по мере ослабления позиций Венеции и Генуи в торговле с Османской империей на первые позиции выходят французские купцы. За ними следуют англичане и голландцы. Система так называемых капитуляционных соглашений (от латинского слова «капитул» — статья, параграф) давала подданным ряда европейских стран особые привилегии во владениях османских султанов. Первое такое соглашение было заключено в 1569 г., когда султан даровал французским купцам право свободной торговли на территории Османской империи. Французские купцы и вообще любые французские подданные пользовались во владениях султана правами экстерриториальности. Они не могли быть арестованы местными властями, а их имущество не подлежало конфискации. Позднее аналогичные права получили англичане (они действовали под эгидой британской Левантийской торговой компании), голландцы и представители ряда других европейских государств. Находясь на территории Османской империи, подданные европейских государств, получивших соответствующие привилегии по воле султана, находились под юрисдикцией особых торгово-дипломатических представителей — консулов. В османской Сирии главным центром левантийской торговли становится Халеб (Алеппо). Этот город издавна был важнейшим перекрестком путей караванной и морской торговли. В XVI— XVIII вв. европейские купцы, обосновавшиеся в Халебе, преимущественно закупали местные и привозные восточные товары (шерсть, хлопок, кожи, пряности, благовония, кофе, ювелирные изделия и т. д.), вывозя их через близлежащие морские порты. На службе у европейских консулов числились многие местные купцы (в основном христиане и иудеи). Они получали от консула соответствующую грамоту (берат) и пользовались такими же привилегиями, как и сами европейцы. Со временем число таких людей (бератлы или протеже) росло, так что к концу XVIII в. в Халебе и ряде других городов Сирии под протекцией иностранцев состояли уже в общей сложности тысячи местных жителей. Для европейских купцов они играли роль торговых партнеров, переводчиков и осведомителей.

Наряду с французскими купцами в XVII в. в Сирии активизировали свою деятельность и католические французские миссионеры, преимущественно иезуиты. Они вели успешную религиозную пропаганду и интриги среди духовенства местных восточных церквей (православной, сиро-яковитской и других). В результате в XVII в. часть местного духовенства вышла из подчинения своих патриархов и заявила о принятии католических догматов. В результате в Сирии возник ряд новых униатских церквей (греко-католическая, сиро-католическая и др.). Духовенство этих церквей находилось под протекцией французских консулов. Фактический религиозный раскол среди восточных церквей и рост числа униатов стали результатом деятельности католических миссионеров, действовавших при поддержке Франции и папского престола.

Вплоть до начала 30-х годов XIX в. в сирийских провинциях Османской империи не утихали междоусобицы среди пашей и аянов. В прибрежной провинции Сайда (фактическим административным центром которой являлся город-крепость Акка) власть переходила от одного преемника Джеззара-па-ши к другому. В Дамаске клан аль-Азм после смерти Джезза-ра-паши вновь пытался вернуть себе власть, но его влияние в масштабах Сирии все же серьезно ослабело. В Горном Ливане продолжалось противоборство двух группировок среди друзской знати (Езбеки и Джумблати), соперничество между которыми, то вспыхивая, то затихая, в XVIII — первой трети XIX в. носило уже традиционный характер, несмотря на аморфность обеих группировок В то же время набирал силу эмир Бешир II (1788—1840), вознамерившийся покончить с феодальными распрями друзских шейхов и утвердить свою единоличную власть. В Алеппо то и дело вспыхивали новые столкновения между аянскими кланами «янычар» и «шерифов». Вдобавок ко всему участились набеги аравийских бедуинов на восточные и южные районы Сирии. Значительные массы аравийских племен еще с середины XVIII в. мигрировали в северо-западном направлении, оказывая все большее давление на земледельческие области Сирии. Покидая из-за засухи традиционные кочевья, бедуины нападали на земледельческие поселения, захватывали земли и пастбища сирийских крестьян и облагали оседлое население данью. Порой они просто грабили находившиеся под их же «защитой»

селения, нарушали, а то и полностью прерывали сообщения между городами. Османские паши использовали различные средства для сдерживания натиска бедуинов — от прямого использования военной силы, в частности наемных формирований, до уплаты своеобразной дани шейхам племен в обмен на обещания воздерживаться от грабежа земледельческих округов. В результате в восточных и южных областях Сирии сталкивались и переплетались интересы местных аянских кланов, шейхов бедуинских племен и османской провинциальной администрации.

Междоусобная борьба в сирийских провинциях вызывала немалое удивление у европейцев, посетивших Сирию в то время. Недаром Али Бей (псевдоним испанского путешественника Доминго Бадиа-и-Леблиха), совершивший путешествие по Сирии в 1807 г., с изумлением описывал увиденное им при переходе через мост на реке Иордан к северу от Тивериадского озера, на границе между дамаскским и сайдским эяле-тами: «Мост охранялся небольшим отрядом солдат дамаскского паши, занимавших укрепление рядом с мостом. Буквально в 60 шагах от него, на правом берегу реки находилось другое укрепление, занятое солдатами паши Сайды. Хотя и те и другие были турками, они так враждебно относились друг к другу, как если бы принадлежали разным нациям и государям».

В начале XIX в. османским властям в Сирии пришлось столкнуться с серьезной угрозой, исходившей из глубин аравийских пустынь, а именно с военной экспансией ваххабитов. Эта угроза на протяжении всего первого десятилетия XIX в. являлась важным фактором в общественно-политической жизни Сирии. Захватив Мекку в 1806 г., ваххабиты систематически препятствовали прохождению священных караванов с мусульманскими паломниками из Сирии и Египта. Тем самым подрывался авторитет османских султанов как покровителей священных мест Мекки и Медины в глазах мусульман всего мира. В 1807 г. ваххабитские войска преградили к северу от Медины путь священному каравану, которым лично руководил вали Дамаска Абдалла-паша аль-Азм. Каравану в полном составе пришлось вернуться. Неудачливый Абдалла-паша был немедленно смещен, а на его место назначен энергичный Гендж Юсеф-паша. Новый губернатор надеялся примириться с ваххабитским эмиром. Он предпринял ряд мер, направленных на ужесточение контроля за соблюдением исламских установлений. По приказу Гендж Юсефа-па-ши на время молитвы в Дамаске закрывались все базары и лавки. Были введены строгие наказания за употребление спиртного. Власти стали строго следить за тем, чтобы христиане и иудеи носили одежду положенных цветов и уступали на улицах дорогу мусульманам. Впрочем, в результате введения всех этих жестких мер в Дамаске возникло всеобщее недовольство, и в конце концов под давлением городских аянов и улама вали пришлось смягчить свою политику. Однако политическое примирение между османскими властями Сирии и аравийскими ваххабитами было невозможно в силу того, что ваххабиты категорически отрицали законность власти и духовный авторитет османского султана. Прекращение организованного хаджа имело тяжелые экономические последствия для многих сирийских горожан — ремесленников, купцов, а также и для некоторых бедуинских племен, традиционно снабжавших паломников всем необходимым.

Противостояние достигло своей кульминации в 1810 г., когда ваххабитское войско под командованием самого эмира Сау-да проникло в пределы сирийской области Хауран, угрожая Дамаску. Десятки селений подверглись разрушениям, пожарам и грабежам. Гендж Юсеф-паша во главе армии выступил в поход из Дамаска, надеясь нанести ваххабитам решительное поражение в открытом бою. Однако ваххабитский эмир Сауд, оценив значительное численное превосходство армии Юсеф-паши, решил отступить восвояси, так что вооруженного столкновения не произошло. В дальнейшем ваххабитская угроза для Сирии потеряла свою актуальность после того, как правитель Египта Мухаммад Али по приказу султана вторгся в Хиджаз с большим войском и нанес ваххабитам решительное поражение.

Ни в XVIII, ни в первые десятилетия XIX в. Порта не предпринимала шагов по совершенствованию административного управления в сирийских эялетах. Это являлось одним из показателей затяжного кризиса османской государственной системы. Османская правящая верхушка все еще верила в возможность восстановления традиционных устоев османского государства. Вместе с тем, внутри сирийских провинций практически отсутствовали силы, способные стать союзником государства в деле осуществления реформ, будь то в военной или же административной сфере. Местная знать не отождествляла свои интересы с общегосударственными.

Указ султана Махмуда II о ликвидации янычарского корпуса (1826 г.) не вызвал в Сирии открытого противодействия, однако фактически он выполнен не был. Хотя янычары Алеппо и Дамаска и перестали считаться таковыми юридически, реальное влияние янычарских командиров в городской среде не было подорвано. Уже в течение длительного времени они выступали в качестве держателей земельных откуповильти-замов и поддерживали тесную связь с торгово-ремесленными корпорациями. В 1831 г. в ответ на распоряжение вали Дамаска Мехмеда Селим-паши о сборе нового чрезвычайного налога в городе вспыхнуло восстание под руководством бывших янычарских офицеров. Губернатор был убит, а его войска с позором изгнаны из города. В то же время восставшие направили покаянную грамоту в Стамбул, прося султана помиловать их и заверяя его в своей преданности. Не имея сил для подавления восстания, центральному правительству пришлось простить участников восстания и отказаться от попыток собрать новый налог в Дамаске.

5. Традиционное общественное сознание в «Османской Сирии» к началу XIX в.

При сравнительной этнической однородности сирийское общество, по сути дела, являлось поликонфессиональным. Существование многочисленных христианских общин наряду с общинами друзов, шиитов и алавитов в сравнительно мирном соседстве с представителями мусульманского суннитского большинства, а также значительные различия между образом жизни горожан и сельских жителей, кочевников и горцев поражало многих западноевропейских и российских современников. «Едва ли есть страна, которая на столь тесном объеме соединяла бы столько разнородных поколений и различных вероисповеданий, отличающих жителей Сирии», — писал офицер российского генерального штаба П.П. Львов, посетивший Сирию в 30-х годах XIX в. Религиозные различия являлись серьезным препятствием на пути формирования основ национального самосознания. Среди жителей Сирии в целом долгое время отсутствовало четкое ощущение своей территориальной и политической общности. В то же время существовало этническое самосознание, а также осознание принадлежности к таким социальным структурам, как род, племя, сельская или квартальная община, наконец, религиозная община. В целом же в сирийском обществе отсутствовали такие духовные и политические ориентиры, которые были бы способны объединить всех жителей страны без различия вероисповедания и социального положения. Являясь подданными Османской империи, жители Сирии к середине XIX в. в своем большинстве не воспринимали себя в качестве общности и, тем более, нации в европейском понимании этого термина. При сохранении лояльности по отношению к османским властям, представители каждой религиозной общины имели свой собственный взгляд в отношении государства

и других общин. Лишь мусульмане-сунниты воспринимали османского султана в качестве бесспорного политического и духовного лидера, в то время как представители других общин ограничивались, в лучшем случае, лояльностью по отношению к центральной власти.

В силу значительных религиозных и социальных различий говорить о культурном единстве Сирии в рассматриваемый период следует с определенной долей осторожности. Индивид ощущал себя в первую очередь членом той или иной религиозной общины, и только потом — представителем той или иной этнической общности. Арабу-мусульманину было гораздо легче найти «общий язык» со своим единоверцем-курдом, чем с арабом-христианином. При этом степень взаимной отчужденности между адептами различных христианских церквей была не меньшей, чем между мусульманами и немусульманами в целом. Залогом сохранения подобной ситуации была система юридически автономных немусульманских религиозных общин (миллетов), в значительной степени отвечавшая исторически сложившемуся уровню потребностей общества.

Религиозные различия были не единственным фактором, препятствовавшим духовному единению жителей Сирии. Традиционные различия в правовой сфере существовали на практике и среди единоверцев, например, между горожанами (балядин) и сельскими жителями (фалляхин). В то время, как городские жители не только в теории, но и на практике подчинялись юрисдикции шариатских судов (махкама), население сельских районов традиционно регулировало правовые вопросы преимущественно на основании обычного права. Особая ситуация сложилась в Горном Ливане. К началу XIX в. это был, пожалуй, единственный район на территории сирийских провинций, где личный статус определялся, в первую очередь, не столько религиозной принадлежностью, сколько социальным происхождением. Отношения среди представителей правящей элиты — ливанских эмиров и шейхов, также практически не испытывали воздействия мусульманского права, что позволило даже членам правящего дома Шихаб перейти в начале XIX в. из ислама в христианство.

В остальной же Сирии положение мусульманского большинства по отношению к немусульманскому меньшинству вполне соответствовало традиционному представлению об исламе как господствующей религии. Вне пределов своей религиозной общины — миллета немусульманин, как правило, не имел возможности участвовать в административном управлении. Но в целом сложившийся на протяжении веков t порядок не только ограничивал права немусульман, но и защищал предоставленный им мусульманским государством правовой статус, не допуская притеснений на религиозной почве. Произвол османской администрации в значительной степени сводил на нет те преимущества, которыми, в соответствии с нормами мусульманского права и светского законодательства, обладали последователи господствующей религии. В XVIII — первой трети XIX в. система патронажа и коррупции пронизывала сирийское общество сверху донизу. Решение практически любого суда можно было «купить», так что главную роль при решении спорных дел подчас играли деньги, а не конфессиональная принадлежность. К началу XIX в. отношения между мусульманами и немусульманами в Сирии соответствовали принципам мусульманского права, требовавшим от представителей господствующей религии терпимости в отношении «людей Писания». Руководители немусульманских религиозных общин в Сирии обладали значительной властью над своими подчиненными-единоверцами. Патриархи, епископы и раввины, выступая перед властями в качестве ответчиков за поведение своих единоверцев, в свою очередь могли применять к подвластным меры принуждения и наказания. Религиозные различия не препятствовали ни повседневным контактам на деловой основе, ни личной дружбе между представителями различных конфессий. Конфессиональные границы были проведены настолько четко, а вопросы вероисповедания настолько закрыты для широкого обсуждения, что люди могли достаточно свободно взаимодействовать в различных сферах деятельности. Мусульмане и немусульмане в Сирии нередко жили бок о бок и часто даже трудились под одной крышей.

Сирия являлась неотъемлемой частью мусульманского мира. Однако религия была далеко не единственным компонентом культуры. Религиозные представления нередко уступали первенство элементам «народной» культуры, т. е. обычаям и традициям, не имевшим непосредственной связи с официальной религиозной доктриной, будь то ислам или христианство. В условиях существования значительных религиозных

различий именно «народная» культура в некоторой степени сближала представителей различных религиозных общин. Сочетание межконфессиональной отчужденности с общностью языка, традиционных представлений и обычаев не ускользнуло из поля зрения некоторых наиболее вдумчивых и внимательных наблюдателей. Например, российский путешественник, автор «Путевых заметок о Сирии и Палестине. 1844— 1847», следующим образом характеризовал культурную общность жителей Сирии: «...Все арабы-сирийцы, хотя враги между собой за различие верований и мнений, за славу древности происхождения, за первенство по праву сильного, являют нам пример разительного сходства в нравах, обычаях, силе умственных способностей и увлечений чувственных, а также и замечательные особенности в духе поверий и преданий, в направлении желаний и страстей». Основными характеристиками традиционного духовного мира жителей Сирии были приверженность религиозным нормам и традициям, безусловное преклонение перед опытом прошлого и строгий консерватизм, отсутствие в системе общественных ценностей стремления к новшествам.

Жители Сирии вполне отдавали себе отчет в этническом различии между местными аянами-арабами и представителями османской элиты неарабского происхождения. Несмотря на религиозное единство, турки-османы воспринимались местными жителями в качестве чужаков. И все же этнические различия не могли стать противовесом идее духовного единства мусульман. В то же время весьма сильно было чувство местной обособленности. Средства коммуникации в Сирии вплоть до второй половины XIX в. были весьма слабо развиты. До начала 60-х годов XIX в. в Сирии не существовало ни одной проезжей дороги в современном понимании. Значительное число сельских жителей никогда не покидало в течение своей жизни родной деревни. Узость духовных горизонтов была вполне типична не только для сельских жителей, но и для горожан. Даже в таких крупных торгово-ремесленных центрах как Дамаск и Алеппо, подавляющее большинство населения, как мусульмане, так и немусульмане, имело весьма смутное представление о событиях, происходивших за предами городских стен. Люди ограничивались в своей повседневной жизни лишь теми знаниями и навыками, которые можно было приобрести, не выходя за пределы родного квартала.

Помимо купцов, специализировавшихся на караванной торговле и проводивших большую часть времени в странствиях, лишь образованная элита (улама, иерархи немусульманских религиозных общин, некоторые чиновники и представители крупной знати) поддерживала регулярные контакты с коллегами в других городах Сирии и за ее пределами.

Сообщения о событиях за пределами города лишь изредка появляются на страницах городских хроник XVIII — начала XIX в., основное же внимание авторов привлекают местные новости. В описаниях местных авторов жизнь представляется непрерывной чередой трагедий и катастроф, сменяемых лишь периодами ожидания прихода новых бедствий. Тем самым проявляется характерная для традиционного восточного сознания неуверенность в завтрашнем дне, ощущение постоянной близости драматических событий. Распри группировок местной знати и неурожаи, повышение цен и налогов, зловещие знамения и эпидемии, землетрясения и нашествия саранчи — таковы основные темы сочинений сирийских хронистов XVIII — начала XIX в., как мусульман, так и христиан. Все эти трагические события воспринимались авторами сирийских хроник как элементы обыденной жизни. Традиционное общество представляло жизнь как непрерывный поток, к которому в равной степени нельзя применить определение ни прогрессивно-поступательного движения, ни четкой целевой направленности. Критические высказывания на страницах сирийских хроник звучали лишь по адресу отдельных личностей, например, «деспотичного» паши. Однако эта критика лишена каких бы то ни было побуждающих оценок. Священная власть султана в сознании людей оставалась незыблемой и символизировала собой устоявшийся общественный порядок.

Интерес к событиям в далекой Европе несколько возрос среди немногочисленной образованной элиты Сирии в период Великой французской революции и наполеоновских войн. Ливанский хронист эмир Хайдар Ахмад аш-Шихаби уделял немалое внимание таким событиям политической истории Европы эпохи наполеоновских войн, как Амьенский мир и кампания 1805 г. Но ни отголоски революционных событий в Европе, ни даже кратковременное присутствие французских войск в Сирии в 1799 г. не смогли сыграть роль того внешнего импульса, который был бы способен оказать действенное влияние на общественное сознание в сирийских провинциях.

Главнокомандующий французской армии, вторгшейся из Египта в Сирию в 1799 г., Бонапарт недооценил политическую ситуацию и настроение местного населения. Ожидания французского полководца, намеревавшегося поднять восстание друзов и маронитов, явно не оправдались. Несмотря на недовольство многих подданных Ахмад-паши аль-Джеззара деспотичной властью своего повелителя, вступление французских войск в пределы Сирии, вопреки ожиданиям Бонапарта, не привело к восстанию местных жителей против османских властей. Большинство недовольных предпочли занять выжидательную позицию и следить за развитием событий, сохраняя вынужденный нейтралитет. Никакого взрыва союзнических чувств по отношению к «единоверным» французам среди христиан Сирии не произошло. Католические миссионеры, работавшие в Ливане, при посредничестве маронитского духовенства убеждали население в том, что французы — это носители идей безбожной французской революции, и, следовательно, оказание им помощи является не только изменой султану, но и изменой христианской религии.

Вплоть до того времени, когда в Сирии стали возникать миссионерские и государственные учебные заведения (30— 50-е годы XIX в.), уровень грамотности населения был очень низким. Представители интеллектуальной элиты в Сирии (мусульманские улама и христианское духовенство, а также верхушка чиновничества) были немногочисленны, однако они не уступали по уровню образованности своим коллегам из Каира и Стамбула.