Проблемы и вопросы отечественной историографии 1917-1930 годы

Реферат

Проблемы и вопросы отечественной историографии 1917-1930 годы

Вопросы методологии в работах отечественных историков. Вопросы методологии исторического исследования оказались центре полемики между традиционными направлениями российской исторической мысли и вновь возникающими школами марксистского направления. Одним из первых по данным проблемам в работах высказались ученые старой школы - Н. И. Кареев, А. С. Лаппо-Данилевский, Р. Ю. Виппер. Они заявили о надклассовом характере объективной науки. Так, Н. И. Кареев писал: «Социология подобно всякой положительной науке о том, что есть, как оно есть, должна быть беспартийной и надклассовой» (Кареев Н. И. Общие основы социологии. Пг., 1919. С. 50). Буржуазные историки признали марксизм, но только как одну из школ, одно из направлений современной социологии, хотя и ограниченное, но имеющее право на существование в виде «рабочей гипотезы».

Буржуазные историки подвергали марксизм критике по целому ряду положений. Например, иной была трактовка понятия «государство». Н. И. Кареев писал: «Государство относится к разряду индивидуальных коллективностей, состоя из отдельных людей, подобно планетной системе, подобно рою пчел, стаду, а в человеческих обществах - семье и роду, дружине и нации и т. и.» (Кареев Н. И. Указ соч. С. 101). Отвергалось марксистское учение о базисе и надстройке. Рассуждая по этому поводу, Р. Ю. Виппер отмечал: «Пытаться замкнуть эти разнообразные отношения в формулы вроде того, что "религия составляет надстройку над фундаментом социально-экономического порядка", - значит тешить себя набором условных терминов» (Виппер Р. Ю. Возникновение христианства. М., 1918. С. 7).

Буржуазные историки не принимали абсолютизацию классовой борьбы и революций как двигателей истории. Развитие общества в их трактовке идет эволюционно и лишь иногда нарушается толчками и потрясениями. «Такие сдвиги, - указывал Ю. В. Готье,- являющиеся последствиями исторических болезней страны и вместе с тем средством исцелиться от них, носят в жизни народа название революции» (Готье Ю. В. Смутное время: Очерк истории революционных движений начала XVII столетии. М., 1921. С, 5). Таким образом, революции рассматривались как события случайные. Против распространения идеи классовой борьбы на все факты исторического процесса выступил и Н. И. Кареев: «Один из видов этой борьбы, именно - классовую, как известно, экономический материализм в соответствии с основным своим взглядом на природу общества положил во главу угла всего своего социологического построения, но можно указать па целые ряды случаев борьбы на почве чисто духовной культуры, каковы случаи вражды национальной или религиозной, а также менее важных в социальном отношении споров и раздоров между философскими, научными, литературными и художественными школами и направлениями» (Кареев Н. И. Ука; соч. С. 49).

В 1928 г. вышла в свет книга Д. М. Петрушевского «Очерки по экономической истории средневековой Европы», которая долгое время трактовалась как «открытое выступление в дух; неокантианства против исторического материализма» (Историография истории СССР (эпоха социализма). М., 1982. С. 84). Автор ставил под сомнение основные категории марксизма, назвав их субъективными конструкциями. Книга Д. М. Петрушевского была, по сути, последней попыткой открытого противостояния буржуазной методологии истории марксизму. Она была пресечена резкой, а в ряде случаев грубой критикой.

Здесь стоит отметить, что даже репрессии со стороны властей фактически не повлияли на философские воззрения ученых «старой.» школы. В этом плане показательно заявление академика С. Ф. Платонова, сделанное в октябре 1930 г. в ОГПУ: «Миросозерцание мое, сложившееся к исходу XIX века, имело базой христианскую мораль, позитивистскую философию и научную эволюционную теорию... В сущности я остаюсь таким и в настоящую минуту. Атеизм чужд мне столько же, сколько и церковная догма. Позитивизм, мною рано усвоенный, освободил меня от тех условностей и метафизики, которые владели умами историков - моих учителей (Соловьев, Чичерин, Кавелин и др.), привил мне методы исследовательской ученой работы, далекие от априорных умозрений. Наконец, эволюционная теория легла в основу моих представлений о сущности исторического процесса и обусловила весь строй моих университетских курсов. Так определившаяся смолоду моя личность не изменилась ни от появившейся в нашей литературе теории марксизма, ни от политического торжества этой теории в коммунистическом государстве СССР» (Цит. по: Брачев В. С. Сергей Федорович Платонов // Отечественная история 1993 № 1. С. 116).

Марксистскому направлению отечественной историографии пришлось вести ожесточенную полемику с представителями традиционной исторической науки. Ее суть определил В. И. Ленин, выступая в 1920 г. на Всероссийском совещании политпросветов губернских и уездных отделов народного образования: «Наша задача - побороть все сопротивления капиталистов, не военное и политическое, но и идейное, самое глубокое и самое мощное» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 11. С. 406). Характеризуя этот процесс, исследователь истории исторической науки в первые годы советской власти Г. Д. Алексеева писала: «Условия того времени определили формы и средства борьбы с буржуазной .идеологией: беспощадное подавление активных носителей контрреволюционной идеологии и политики, разоблачение буржуазных и мелкобуржуазных теорий общественного развития, маскирующих свою контрреволюционную сущность, всемерное распространение марксистско-ленинской теории среди интеллигенции и широких масс трудящихся» (Алексеева Г. Д. Октябрьская революция и историческая наука, 1917 - 1923 гг. М. 1968. С. 229 - 230).

С критикой буржуазной методологии истории в первые годы советской власти выступали М. Н. Покровский, В. И. Невский, В. В. Адоратский, Г. С. Фридлянд и др. Примером критики могут служить размышления В. В. Адоратского по поводу книги С. Л. Франка «Очерк методологии общественных наук» (1923 г.). «Им (т.е. буржуазным ученым. - Авт.) выгодно увековечить путаницу, не допустить правильного понимания. Если в обществе решающую роль играет сознание, тогда для того, чтобы переделать общество, не надо производить материальных революций, надо лишь переделывать идеи. Если все зависит от идей, то обеспечено господство за всеми, кто утвердил за собой монополию в области идей» (Печать и революция. 1923. № 6. С. 240).

Особую роль в полемике с историками-немарксистами сыграл М. Н. Покровский, который «разоблачал» работы авторов различных, порой противоположных взглядов. Среди критикуемых им историков и обществоведов можно назвать С. Ф. Платонова и А. С. Лаппо-Данилевского, П. Н. Милюкова и Г. В. Плеханова, Л. Мартова и Л. Д. Троцкого. За постоянные нападки на буржуазную и иную историографию в узком кругу историков М. Н. Покровского презрительно именовали не иначе, как «гнусом» (Брачев В. С. Указ. соч. С. 123). Однако со временем сам «красный профессор» со своей идеей существования особой формации - «торгового капитализма» - был подвергнут обструкции.

Своеобразным логическим завершением полемики по проблемам методологии истории стала широкая дискуссия об общественно-экономических формациях. Начало ей положила вышедшая в 1920 г. книга С. М. Дубровского «К. вопросу о сущности "азиатского" способа производства, феодализма, крепостничества и торгового капитала». Автор подверг критике мысль М. Н. Покровского о необходимости выделения «торгового капитализма» в особую формацию, но сам впал в аналогичную ошибку, выделив в две различные формации феодализм и крепостничество. Основными итогами дискуссии были:

1) признание марксистского учения об общественно-экономических формациях незыблемой методологической основой развития исторической науки в стране;

2) завершение полемики с учеными-немарксистами по вопросам философии истории и признание многими из них, чаще всего словесное, своих ошибок;

3) унификация методологии марксистского направления отечественной историографии, проявившаяся в отказе от мнения М. Н. Покровского о «торговом капитализме» как особой формации и признании «азиатского» способа производства, упоминаемого К. Марксом, неотличимым от рабовладельческой и феодальной формаций;

4) постановка задачи конкретизации учения о формациях на историческом материале России.

Изучение отечественной истории эпохи феодализма. Изучение социально-экономической и политической истории России в феодальную эпоху в 20-е гг. связано, в первую очередь, с достижениями и работами историков-немарксистов. В центре их внимания оказались вопросы истории России переломных эпох, что было обусловлено в значительной степени стремлением разобраться в происходящем вокруг, найти исторические аналоги.

Среди разрабатываемых проблем - история «смутного времени», к обобщению которой обратились Ю. В. Готье и С. Ф. Платонов. Исходными событиями, с которых началась «смута», Ю. В. Готье считал «чрезмерное напряжение сил государства, нарастающее недовольство в народных массах, раскол в правящих кругах, борьбу между царями...» (Готье Ю. В. Указ. соч. С. 23). Он в значительной степени разделял сложившуюся, ставшую традиционной схему: смуту начали «верхи» - бояре, я поддержали «низы». В этих условиях государственный организм был вынужден «обороняться». Общий вывод рассуждении Ю. В. Готье можно свести к высказанному им положению: «Анархические низы, подавленные, замолчали на целых полвека, что помогло московскому государственному строю укрепиться на очень долгое время» (Там же. С. 144).

С. Ф. Платонов в 1921 г. издал свою монографию о Борисе Годунове, в 1923 г. книгу об Иване IV Грозном и исследование «Смутное время». В них автор популяризировал высказанную идею о том, что в «смуте» было уничтожено боярство и потерпело поражение казачество. «Верх» и «низ» московского общества проиграли, а выиграли средние слои – служилый люд, и тяглые посадских общин. Закономерным продолжением разработки истории XVII в. С. Ф. Платоновым явилась монография «Москва и Запад в XVI – XVII веках» (1925 г.), центральная идея которой заключалась в положении о «расцвете пышным цветом» иностранного элемента в Москве к концу XVII в.

К эпохе Петра I в 20-е гг. обратились С. Ф. Платонов и М. М. Богословский. Причем в этом обращении содержался скрытый вызов марксистской историографии, которая взяла курс на разоблачение царственных особ только что свергнутой династии. Не случайно книга С. Ф. Платонова о Петре I была запрещена цензурой и ее автор был вынужден апеллировать к президиуму Академии наук. Труд увидел свет лишь в 1926 г. С. Ф. Платонов, анализируя петровскую эпоху, сделал вывод о том, что деяния Петра I «были на благо всего народа». Кроме того, в его работах содержался ряд интересных наблюдений. Например, он установил социальный состав англичан, подвизавшихся в Русском государстве, нашел документальное подтверждение факта подкупа Екатериной I в день смерти Петра I гвардейцев Преображенского и Семеновского полков.

М. М. Богословский исследовал петровские преобразования более фундаментально, причем представляется интересным подход к теме - анализ через личность преобразователя. В 1925 г. в предисловии к своей работе «Петр I» он писал: «Есть особая прелесть в том, чтобы следить за жизнью исторического деятеля, переживать ее вместе с ним, как бы воскрешая его. Есть не меньшая прелесть в том, чтобы, наблюдая эту отдельную жизнь, изучать и восстанавливать ту историческую обстановку, т. е. те события и тот быт, среди которых эта жизнь протекала, с одной стороны, оказывая па них свое и в настоящем случае могущественное воздействие, с другой - в большей или меньшей мере испытывая на себе их влияние» (Богословский М. М. Петр 1. Материалы для биографии. М., 1940. С. 10).

Нельзя утверждать, что историки-немарксисты не учитывали достижений марксизма. Ряд из них явственно эволюционировал в сторону последнего. Примером может служить профессор Саратовского университета С. В. Юшков. В работах 20-х гг. он. первоначально исходивший из схемы В. О. Ключевского о торговом характере Руси IX - XI вв., сделал вывод о феодальном характере социальных отношений Древней Руси. Наметился его отход от немарксистских оценок различных категорий сельского населения.

Марксистское направление отечественной историографии 20-х гг. смогло противопоставить работам историков-немарксистов лишь концепцию М. Н. Покровского о «торговом капитале» как двигателе российской истории. Определяющее значение торговли он усмотрел еще в Киевской Руси, где князья были «предводителями шаек работорговцев». Образование Московского государства он связывал с развитием городов как торгово-промышленных центров и с упрочением торговых связей. В опричнине М. Н. Покровский увидел борьбу торгового капитала в союзе с дворянством против феодалов-бояр. Разинское движение он связывал с развитием торгового капитализма, а восстание Е. Пугачева объяснял «первым расцветом русской хлебной торговли». В XVIII в. в России, по мнению М. Н. Покровского, появились ростки промышленного капитализма, но и торговый капитал продолжал развиваться и полного своего расцвета достиг как раз во второй половине XIX столетия. Крестьянские реформы 60-х гг. XIX в. в трактовке «красного профессора» были осуществлены лишь благодаря совпадению интересов промышленного и торгового капиталов.

Через всю историю России М.Н. Покровский попытался провести идею классовой борьбы, причем в ряде случаев строил явно надуманные концепции, искажал факты и т. д. Например, Лжедмитрий I изображался им как царь, пошедший против богатых помещиков и капиталистов, а Лжедмитрий II - как «казацко-крестьянский царь».

В 1925 г. марксистская историография попыталась широко отметить 150-летие восстания Е. Пугачева, дав ему принципиальную оценку. В концентрированном виде эта оценка представлена в статье Г. Е. Меерсона, который считал «пугачевщину» ранней буржуазной революцией, вызванной столкновением двух типов первоначального капиталистического накопления: монополистического, связанного с царизмом, и свободного от монополии торгово-капиталистического - на окраинах. Подавление восстания автор объяснял поражением американского пути капиталистического развития сельского хозяйства. Естественно, что подобные абстрактно-схоластические настроения в духе концепции М. Н. Покровского не встретили серьезного отношения в среде историков-профессионалов. И все же юбилей сыграл свою положительную роль - по поручению Центрархива С. А. Голубцов подготовил и издал трехтомное собрание документов «Пугачевщина» (М., 1926 - 1931), в котором впервые были опубликованы манифесты и указы Е. Пугачева и иные документы, связанные с восстанием.

Отечественная историография достаточно быстро «переварила» концепцию феодализма М.Н. Покровского и его учеников, и немалую роль здесь сыграли труды историков-немарксистов 20-х гг., которые полемизировали с вульгарной трактовкой истории России.

Проблемы капитализма и империализма в России. Если в изучении истории феодальной России преобладали труды исследователей-немарксистов, то анализ проблем капитализма и империализма в 20-е гг. является несомненным достижением марксистского направления отечественной историографии. Разработка вопросов империализма в данной тематике занимала центральное место и осуществлялась в ходе полемики представителей двух концепций:

1. «Денационализаторская», предложенная в работах Н. Н. Ванага и С. Л. Ронина, признававших наличие в России накануне первой мировой войны системы иностранного финансового капитала, подчинившего себе русские коммерческие банки и через них русскую промышленность. Логическое завершение она получила у Л. Н. Крицмана, утверждавшего, что системы русского финансового капитализма не существовало, а и России было лишь расширение сферы эксплуатации иностранного финансового капитала. Иными словами, Россия представлялась страной, находившейся в полуколониальной зависимости от западных держав.

2. «Национализаторская», изложенная в трудах А. Л. Сидорова, И. Ф. Гиндина, Е. Л. Грановского и Г. Ц. Циперовича, Они показали развитие капитализма в России в начале XX в., оперируя данными о промышленном производстве, росте капиталов, образовании монополий, сращивании банковского и промышленного капиталов. Было доказано, что приток иностранных капиталов явился не единственной причиной образования финансового капитала, а особенностью его развития в России.

В 1929 и 1931 гг. были проведены дискуссии по данной проблеме, в ходе которых, пожалуй, впервые были применены в полемике как средство аргументации политические обвинения. Представители «денационализаторской» концепции были охарактеризованы как выразители, вольные или невольные, взглядов антипартийных групп, отрицавших наличие условий в России для победы социализма. В результате этого взгляды Н. Н. Ванага, С. Л. Ронина, Л. Н. Крицмана были отвергнуты.

В центре внимания историков-марксистов 20-х гг. находилась также проблема аграрного развития России в конце XIX - начале XX в., при разработке которой им пришлось столкнуться с работами обществоведов и экономистов неонароднического толка (Л. Литошенко, И. Кондратьев, А. Чаянов, А. Челинцев).

При характеристике развития сельского хозяйства на рубеже веков историки-марксисты во многом сходились, хотя и существовали некоторые акценты в оценках. Например, С. М. Дубровский и А. В. Шестаков несколько преувеличивали развитие капитализма в аграрном секторе экономики и не показывали степени сохранения полукрепостнических отношений. Ю. Ларин, А. Тюменев склонялись к выводу об успехе столыпинской реформы, причем Ю. Ларин видел наибольшие успехи капитализма в помещичьем хозяйстве, причиной чего считал подъем, цен на мировом хлебном рынке.

Наибольший интерес, па наш взгляд, представляют работы С. М. Дубровского, которому удалось охватить наиболее значительный круг вопросов по истории России конца XIX - начала XX в. и наиболее глубоко с точки зрения марксизма их проработать. Его основной вывод сводим к словам: «Русский капитализм из молодых - спору нет. Но его молодость не помешала ему за какие-либо пятьдесят лет своего более чем бурного развития занять по своим организационным формам далеко не последнее место в ряду передовых капиталистических стран, в непосредственной связи с которыми он и развивался» (Дубровский С. М. Очерки русской революции. 2-е изд. М., 1923. Вып 1 С. 192).

Заметное внимание отечественная историография уделила внешней политике России начала XX в. Наибольший интерес среди работ по этой тематике вызывают исследования ученых «старой» школы: Б. А. Романова («Россия в Маньчжурии»), детально рассмотревшего дальневосточную политику царизма, и Е.В.Тарле («Европа в эпоху империализма. 1871 - 1919г.»). Стоит отметить, что выход последней работы вызвал острую полемику. Дело в том, что Е. В. Тарле с блеском показал агрессивность германского империализма накануне первой мировой войны. Глава же марксистского направления в историографии М. Н. Покровский считал, что войну развязала Антанта.

Разработка проблем освободительного движения в 20-е гг. в отечественной историография выкристаллизовалось направление, связанное с изучением истории освободительного движения. В 1925 г. отмечалось 100-летие декабристов, в связи с чем было опубликовано более 1 300 различных работ. Среди них - серия исследований саратовского историка С. И. Чернова о «Союзе благоденствия» (1924 - 1932 гг.) и работа М. В. Нечкиной «Общество соединенных славян» (1927 г.). Центрархив принял решение об издании следственных дел декабристов. Была осуществлена публикация шести томов (1926 - 1931 гг.), увидел свет «Алфавит декабристов».

Следует иметь в виду, что декабризм оценивался в 20-е гг. неоднозначно. Старый большевик М. С. Ольминский выступил даже против празднования юбилея, оценивая движение как помещичий заговор. М. Н. Покровский считал северных декабристов «типичной буржуазно-помещичьей группировкой», а членов Общества соединенных славян - революционными демократами. При всем различии в оценках историки-марксисты сходились в одном - они связывали возникновение декабризма с хозяйственной конъюнктурой, что в общем-то было вульгаризацией трактовки сложного общественного явления.

В 1928 г праздновалось столетие со дня рождения Н. Г. Чернышевского, к которому были приурочены издания его «Избранных произведений» и «Дневника». Особую роль в исследовании наследия выдающегося революционера сыграл Ю. М. Стеклов – автор двухтомной книги «Чернышевский. Его жизнь и деятельность». Однако его доклад в Обществе историков-марксистов вызвал непродолжительную дискуссию. Ю. М. Стеклов заявил, что Н. Г. Чернышевский задолго до В. И. Ленина начал пропаганду в России коммунистических идей. Его выступление было достаточно резко одернуто, участники обсуждения оценили Г. Чернышевского как крестьянского революционера и революционного демократа.

В 1929 г. исполнилось 50 лет организации «Народная воля», что породило достаточно большое количество публикаций. Б. П. Козьмин подготовил к изданию собрание сочинений одного из идеологов народничества - П. Н. Ткачева, были опубликованы сборники документов о народнических организациях 70-х гг. XIX в. А. И. Ульянова-Елизарова составила сборник «А. И. Ульянов и дело 1 марта 1887 г.», архивист А. А. Шилов - «1 марта 1887 г.».

В связи с юбилеем в 1929 - 1930 гг. прошла дискуссия о «Народной воле», поводом к которой послужило выступление И. А. Теодоровича, трактовавшего революционных народников как прямых предшественников большевиков. Иную позицию занимали М. Н. Покровский и его ученики, считавшие народовольцев буржуазно-либеральным течением. В дискуссию вмешался ЦК ВКП(б), отдел культуры и пропаганды которого опубликовал тезисы о «Народной воле». В них критиковалась недооценка народничества как движения революционно-демократического крестьянства и в то же время осуждалась попытка И. А. Теодоровича «смазать различие между научным и утопическим социализмом».

В 20-е гг. продвинулось вперед научное изучение российской Революции 1905 - 1907 гг. и рабочего движения. Появились первые монографические исследования отдельных этапов и проблем революции. Пионером в этой области выступил – А. В. Шестаков, опубликовавший в 1925 г. книгу «Октябрьская стачка 1905 г.». Он оценивал стачку как кульминацию революции, что вызвало критику со стороны историков-марксистов. Декабрьскому вооруженному восстанию были посвящены работы Е. Ярославского (1925 г.) и С. Черномордика (П. Ларионова) (1926 г.), крестьянскому движению – А. В. Шестакова и и П. А. Мороховца, Советам - Н. Бабахан, I Государственной думе - А. Слепкова.

Следует отметить, что марксистское направление отечественной историографии исследовало проблемы освободительного движения в острой борьбе с представителями мелкобуржуазной исторической науки, которые не только предлагали свою трактовку, но и претендовали на преемственность в освободительном движении. Наиболее показательна в этом отношении «История русской общественной мысли» Р. В. Иванова-Разумника, который предлагал иную, порой противоположную, трактовку событий. Об А. Герцене, например, он пишет: «Социалистический индивидуализм западничества и этический индивидуализм славянофильства были синтезированы Герценом путем философско-исторического индивидуализма; с этого синтеза и берет свое начало народничество» (Иванов-Разумник Р. В, История русской общественной мысли. Пг., 1918. Т. 3. С. 182 - 183). С апологетикой одного из идеологов народничества М. Бакунина выступил В. Черкезов.

К проблематике освободительного движения в историографии 20-х гг. примыкала историко-партийная тематика, разработка которой также велась преимущественно историками-марксистами. Наиболее заметным явлением этого периода была четырехтомная «История ВКП(б)» под редакцией Е. М. Ярославского, охватившая период с 1880 г. до конца гражданской войны. Ее авторами были И. И. Минц, С. А. Пионтковский, К. Ф. Сидоров и др. Основное внимание в ней, разумеется, было уделено роли В. И. Ленина в революционном движении партии.

Параллельно в марксистской историографии существовала «История РКП (б)» Г. Е. Зиновьева, признанная позднее оппортунистической и фальсификаторской. Аналогичные обвинения были предъявлены книгам по истории партии, авторами которых были В. Волосевич и В. Ваганян. К литературе подобного рода были отнесены и книги лидера меньшевиков Л. Мартова «История Российской социал-демократии», «Мировой большевизм», «Записки социал-демократа». По мнению современных исследователей, негативные оценки исторических трудов Л. Мартова неправомерны, поскольку он «обладал исключительным аналитическим даром, способностью к глубоким обобщениям. Кроме того, благодаря своей феноменальной памяти, он был хранителем богатейшего фактического материала, по условиям подполья не отложившегося в архивах» (Савельев П. Ю. Л. Мартов в советской исторической литературе // Отечественная история. 1993. № 1. С. 107).

Изучение советского периода истории России. В историографии освободительного движения и истории партии несомненное первенство принадлежало историкам-марксистам, при оценке же событий Октябрьской революции и гражданской войны определенный интерес преставляет точка зрения представителей всех направлений отечественной исторической науки.

Одними из первых высказались представители буржуазной историографии, причем оценки давались ими в характерных для этого направления исторической мысли формах и специфическими Методами. Сошлемся па пример крупнейшего буржуазного историка, профессора М. И. Туган-Барановского. Подобно многим представителям профессуры, он занял резко отрицательную позицию по отношению к советской власти. В конце 1917 - начале 1918 г. он был министром финансов Центральной Рады, в 1919 г. как советник по экономическим вопросам выезжал с делегацией Украинской Директории в Париж. В эти же годы он выпустил ряд книг, в которых дал свою интерпретацию происшедшей революции. Он подчеркивал ее разрушительный характер, негативные элементы и черты, впадая при этом в патетику, несвойственную его трудам по экономической истории России: «Революционный вихрь смел в несколько месяцев крупное землевладение, действуя со стихийной силой и разрушая на своем пути все, что попадалось ему навстречу: культурные хозяйства, старинные помещичьи усадьбы с накопленными поколениями произведениями искусств и собраниями книг, конские заводы и племенные стада...» (Туган-Барановский М. И. В поисках нового мира. М., 1919. С. 114).

Во главе революции М. И. Туган-Барановский ставил интеллигенцию, в результате чего политический строй представлялся им как «диктатура социалистической интеллигенции, опирающейся, преимущественно, на городской пролетариат, отчасти же на беднейшее крестьянство» (Там же. С. 116). Прибегая к социалистической терминологии (сказался опыт бывшего «легального марксиста»), он выступил с ревизией основных положений марксизма, попытался обосновать ее конкретной исторической обстановкой России тех лет. Попутно отметим, что современный французский историк, один из директоров журнала «Анналы» М. Ферро, по сути, развивает положения М. И. Туган-Барановского, характеризуя крестьянское движение 1917 г. в Тамбовской губернии, часть земель которой вошла в состав временной Мордовии, и трактует революцию как «один из многих эпизодов, который никак не затронул степень лояльности деревни по отношению к режиму, будь то царь до 1917 г. или большевики после Октября».

С попытками буржуазных ученых тесно смыкались начинания их мелкобуржуазных коллег - меньшевистски и эсеровски настроенных историков и обществоведов. В 1918 г. эсеры издали сборник материалов «Большевики у власти». В нем большевиков обвиняли в разрушении вековой «русской государственности» и культуры, разложении армии, разрухе в народном хозяйстве. Главный вывод сводился к тому, что большевики не имели и не имеют опоры в массах (Большевики у власти. Социально-экономические итоги Октябрьского переворота. М 1918. С. 5, 9 - 10, 12,70, 92, 181). В качестве иллюстраций авторы довольно часто приводили данные по Среднему Поволжью, где эсеры пользовались значительным влиянием. Сборник имел ярко выраженную политическую направленность. Он был призван обосновать готовившийся эсеровский переворот.

Одновременно был издан сборник статей членов Учредительного собрания фракции эсеров. При характеристике губерний Среднего Поволжья в нем отмечалось, что борьба здесь отличается «особым ожесточением». Один из авторов сборника - А. Аргунов - расценивал Поволжье, в частности средневолжские губернии, как один из возможных очагов «национального воссоединения и объединения» (Аргунов А. Навстречу врагу // Народовластие. М., 1918. С. 25).

Следует отметить, что интерес к Среднему Поволжью характерен для мелкобуржуазных историков, ведь оно долгое время являлось одной из опорных баз эсеров. Достаточно обратиться к трудам бывшего секретаря самарского Комуча Н. В. Святицкого, который в 1918 г. попытался проанализировать итоги выборов в состав Всероссийского Учредительного собрания, проведя подсчет голосов и по Поволжью. По его данным, в Поволжско-Черноземном районе было подано голосов: за эсеров - 4733,9 тыс. (70 %), большевиков - 1115,6 тыс. (16 %), кадетов - 267 тыс. (4 %) (Святицкий Н, В. Итоги выборов во Всероссийское Учредительное собрание // Год русской революции. 1917 - 1918 гг. М., 1918). К концу 1918 г. Н. В. Святицкий начинает обвинять большевиков в установлении террористической диктатуры, выпячивать мысль о необходимости признания верховной власти Учредительного собрания (Святицкий Н. В. Реакция и народоправие: (Очерки событий на Востоке России). М., 1920; Он же. К истории Всероссийского Учредительного собрания: Очерк событий на Востоке России в сентябре – декабре 1918 г. М., 1921). Он указывал, что эсеры Поволжья, средне-волжских губерний в частности, «представляющие интересы демократии», ставили себе «непременной целью тесно связать долженствующую родиться общероссийскую власть с Учредительным собранием» (Святицкий Н. В. К истории Всероссийского Учредительного собрания. С. 5 - 6).

Мелкобуржуазные авторы отрицают законность, юридическую обоснованность советской власти, в то же время признавая ее силу. Давая анализ политической ситуации в средневолжском регионе, Святицкий отмечает жизнестойкость диктатуры пролетариата, ее способность в короткий срок организовать репкий фронт и прочный тыл (Там же. С. 6). Одновременно он пишет о падении духа «народной армии»: «После сдачи Казани и Симбирска «народной армией» овладела паника. Чехи, вынесшие на своих плечах всю тяжесть летней и осеней кампаний, устали, изнемогли. Народная армия, только ещеорганизованная, плохо обученная и не имевшая опыта, впала в панику после первых же поражений» (Там же. С. 39).

Н. В. Святицкий же, по существу, заложил основы оценок мятежа белочехов в 1918 г. в Среднем Поволжье в немарксистской историографии. Он изображает белочехов «демократами по убеждениям». По его мнению, «чехословацкие войска гордились тем, что они оказывают поддержку народовластию и действуют под знаменем Учредительного собрания» (Святицкий Н. В. Крах учредилки (главы из книги) // Колчаковщина: Сб. / Под ред. Н. Райвида и В. Быкова. Екатеринбург, 1924. С. 48). Анализируя причины антисоветского выступления чехословацких легионеров, Н. В. Святицкий пишет: «Решаясь па открытую борьбу с Советской властью, чехословаки действовали, несомненно, из высоких патриотических побуждений» (Там же). К их числу они относят стремление таким образом получить от союзников независимость и свободу Чехословакии, а также «существенную помощь Всероссийскому Учредительному собранию» (Там же). Пытаясь вскрыть причины побед большевиков в средневолжских губерниях, Н. В. Святицкий приходит к выводу о измене чехословаков делу «российской демократии». По его мнению, уже в сентябре 1918 г. политика чехословаков становится «все более крнвообразной и двусмысленной». В конечном счете, они сыграли «крупную роль в поражении демократии на Востоке» (Там же).

Первые работы историков-марксистов по истории Октября и гражданской войны носили ярко выраженную политическую направленность. В связи с первыми юбилеями революции были изданы работы В. А. Карпинского, В. А. Быстрянского, В. И. Невского и др., в которых кратко излагались события 1917 г. Первая же более или менее обстоятельная книга вышла в 1923 г., ее автором был С. А. Пионтковский. Он попытался всестронне описать ход революции, проанализировать настроения и действия масс, роль большевистской партии. Интересна его мысль о том, что революция «была в одно и то же время и пролетарской и буржуазно-демократической».

Осенью 1924 г. увидела свет статья Л. Д. Троцкого «Уроки Октября», в которой предлагалось несколько отличное от официально-партийного видение событий революции. Работа была осуждена январским (1925 г.) Пленумом ЦК РКП (б), который поставил задачу усилить исследование проблем истории 1917 г.

В середине 20-х гг. был осуществлен переход от преимущественно публицистических работ к серьезным исследованиям по истории Октября. Причем в большинстве работ тех лет господствовала точка зрения о двойственном характере революции Например, Л. Крицман в книге «Героический период Великой русской революции» характеризовал события Октября как «совпадение антикапиталистической и антифеодальной революции» Подобная оценка присутствовала и в четырехтомной «Истории ВКП(б)» под редакцией Е. Ярославского.

Особую роль в изучении Октября сыграл Истпарт, издавший к десятилетию революции серию работ, являющихся результатом серьезных изысканий. Наиболее интересной из них была книга А. В. Шестакова «Большевики и крестьянство в революции 1917 года» (1927 г.). Дальнейшее углубление этой тематики привело исследователя к анализу классовой борьбы в деревне Центрально-Черноземной области в эпоху «военного коммунизма».

Сравнительно серьезно Октябрь изучался и на местах. В 1923 г. Тамбовский губернский комитет РКП (б) издал сборник статей и воспоминаний о борьбе с антоновщиной в губернии. Через всю книгу красной нитью проходит мысль о тесных связях антоновцев с партией эсеров, ее лозунгами. Дальнейшее развитие эта тема получила в книге В. Андреева и С. Кулаева, изданной в 1927 г. и отражающей процесс установления советской власти на Тамбовщине. Большую роль в разработке истории Мордовии первых лет пролетарской диктатуры сыграл выход воспоминаний бывшего председателя Пензенского губернского Совета В. В. Кураева. Одновременно, к десятилетию установления советской власти, вышел очерк С. Петрова «Борьба за власть», повествующий о событиях 1917 - 1918 гг. в Темниковском уезде.

История гражданской войны стала разрабатываться еще в 1918 - 1920 гг. Проанализировав литературу тех лет, В. Д. Поликарпов сделал вывод: «Популярные работы по истории гражданской войны создавались в то время, когда еще шла война при отсутствии научно разработанной ее истории. Это не могло не отразиться на литературе, рассчитанной на широкую читательскую аудиторию. Она сыграла свою роль, дав массе красно армейцев, рабочих и крестьян в главных чертах верную классовую характеристику вооруженной борьбы Советской республики с контрреволюцией.... Опыт такой характеристики облегчал переход к научной разработке истории гражданской войны в России, привлекал внимание к методологическим основам ее изучения» (Поликарпов В. Д. Начальный этап гражданской войны (история изучения). М., 1980.С 201).

С середины 20-х гг. начали выходить первые обобщающие работы по истории гражданской войны (С. Венцов, С. Белицкий, А. Анишев, Н. Какурин, М. Левитов), которые нельзя расценивать равнозначно. Работа С. Венцова и С. Белицкого «Красная гвардия» была первым опытом освещения начального периода военных действий, исследование А. Анишева «Очерки истории гражданской войны 1917 – 1920 гг.» (М.. 1925) явилось попыткой дать социально-политический анализ войны, двухтомный труд Н. Какурина «Как сражалась революция» (М.; Л., 1925 - 1926) освещал ход событий гражданской войны в целом. Особое место в историографии гражданской войны заняли «Записки о гражданской войне» В. А. Антонова-Овсеенко изданные в 1924 - 1933 гг. в четырех томах. Важной является оценка самого автора, данная в предисловии к третьему тому: «Это именно рассказ, воспоминания, подкрепленные официальными документами, но отнюдь не историческое исследование» (Антонов-Овсеенко В. А. Записки о гражданской войне. М.; Л., 1932. Т. 3. С. 5).

Российская историческая наука за рубежом. Историческая наука в России в 20-е - начале 30-х гг. развивалась в чрезвычайно сложных условиях. Не менее сложна была ситуация в российской исторической науке за рубежом, которая именно в это время переживала процесс становления и организационного оформления.

В методологическом плане российская историческая наука за рубежом представляется явлением многоплановым. Одним из наиболее известных направлений историографии было евразийство, лидером и идеологом которого был Г. В.Вернадский. В изданной в 1927 г. в Праге монографии «Начертание русской истории» он дал историческую схему российской истории. Г. В. Вернадский писал: «Творец русской истории - русский народ... Исторический процесс стихиен: в основе своей он приводится в движение глубоко заложенными в нем силами, не зависящими от пожеланий и вкусов отдельных людей... Жизненная энергия, заложенная каждой народности, стремится к своему наибольшему проявлению. Каждая народность оказывает психическое и физическое давление на окружающую этническую и географическую среду. Создание народом государства и усвоение им территории зависит от силы этого давления и от силы того сопротивления, которое это давление встречает. Русский народ занял свое место в истории благодаря тому, что оказывавшееся им давление было способно освоить это место (Вернадский Г. В. Начертание русской истории. Прага, 1927. Ч. 1. С. 5). Им была предложена оригинальная периодизация русской истории, включавшая в себя следующие этапы:

I - попытки объединения леса и степи (до 972 г.);

II - борьба между лесом и степью (972 - 1238 гг.);

III - победа степи над лесом (1238 - 1452 гг.);

IV- победа леса над степью (1452 - 1696 гг.);

V - объединение леса и степи (1696 - 1917 гг.).

Не менее крупным было социологическое направление, развиваемое в трудах Е. Ф. Шмурло, П. М. Бицилли, А. В. Флоровского, А. А. Кизеветтера, А. Л. Погодина, А. Н. Фатеева. Наиболее полно его положения изложены П. М. Бицилли, выступавшим с идеей всемирно-исторического синтеза. Единство исторического процесса он находил только в марксизме, которого не принимал в силу того, что идеал К. Маркса - «абсолютная социальная правда - должен был реализоваться в результат имманентной диалектики экономических отношений», т. е. «процесса, протекающего в силу необходимости по ту сторону Добра и Зла».

Третьим крупным направлением было теософское, представители которого исходили из философии В. С. Соловьева. К нему с известными оговорками можно причислить Н. А. Бердяев; Л. П. Карсавина. Р. Ю. Виппера. Кроме того, ряд солидных ученых (П. Н. Милюков) держался особняком, развивая традиции «старой школы», схемы В. О. Ключевского.

В 20-е гг. в российской зарубежной историографии с достаточной полнотой была разработана точка зрения о всенародной соборности как исконном элементе истории Русского государства. Теоретик «соборности» М. В. Шахматов писал о распространенности вечевых собраний на территории всей земли Русской: «Они были органами народной власти во всех существовавших тогда землях - государствах...» Правда, наиболее авторитетный из историков права российского зарубежья Д. М. Одинец высказывал иное мнение: «Право Киевской Руси создавалось параллельными и, притом, конкурирующими друг с другом силами, стремившимися, каждая по-своему, регулировать одни и те же отношения. Наша старина знала три главных правовых струи: право церковное, право княжое и право земское» (Цит. по кн.: Пашуто В. Т. Русские историки-эмигранты Европе. М., 1992. С. 105).

«Евразийцами» в 20-е гг. был выработан совершенно новый подход к истории России, предполагавший изучение Руси начинать с изучения кочевого мира. П. Н. Савицким высказывалась даже мысль о Золотой Орде как носителе для Руси геополитической идеи объединения лесной и степной зоны.

Характеризуя точку зрения «евразийцев» в целом, стоит, на наш взгляд, согласиться с мнением Л. К. Шкаренкова, который писал: «Концепция евразийства, видимо, отражала также своеобразный эмигрантский «комплекс» - желание доказать, что Россия выше Европы и имеет особое, великое мессианское призвание» (Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. М., 1986. С. 187.).

Следует иметь в виду, что эмиграция не была однородной даже в академической среде. В сложном конгломерате сил были представлены политические группы и течения самых различных оттенков и направлений - от крайне правых махровых монархистов до меньшевиков и эсеров. В среде эмигрантов, по воспоминаниям В. Д. Поремского, велись «политические споры, которые сводились к поиску виновных в катастрофе, причем каждый сваливал вину на другого: монархисты на кадетов, кадеты на социалистов и т. д.» (Цит. по кн.: Яковлев Н. Н. ЦРУ против СССР. М., 1983. С. 118). И все же в одном они сходись - в оценке событий, происшедших в России. Их точка зрения сводилась, в конце концов, к ясному, недвусмысленному отрицанию прогрессивности свершившейся в октябре 1917 г. революции.

Позицию авторов первых работ о революции и гражданской войне, вышедших в европейских странах, можно определить как патетико-эмоциональную. Видный французский историк М. Крузе, характеризуя белоэмигрантские работы, писал: «Рассказы эмигрантов о жестокостях, описания нищеты и волнений революции, приумноженные, преувеличенные, извращенные печатью... Рассказы о красном терроре, самые невероятные сообщения, как, например, о «национализации» женщин, создавали состояние коллективной истерии» (Цит. по. кн.: Наумов Н. В. Великая Октябрьская социалистическая революция во французской буржуазной историографии. М., 1975. С. 53).

Особый интерес для нас представляют работы по истории Среднего Поволжья. Одним из первых к ней обратился одни из лидеров Комуча В. И. Лебедев. В 1919 г. в Нью-Йорке он выпустил книгу «Борьба русской демократии против большевизма. Записки очевидца и участника свержения большевистской власти на Волге и в Сибири». В ней он попытался обелить «демократическую контрреволюцию» в России. Книга представляет собой изданное брошюрой выступление В. И. Лебедева в январе 191 г. на собрании «Лиги возрождения свободной России». Следует отметить, что невольно автор допустил саморазоблачение - заявил о руководстве действиями Комуча со стороны держав Антанты (Пионтковский С. А. Рец. на кн.: .Лебедев В. П. Борьба русской демократии против большевизма (Нью-Йорк, 191) // Пролетарская революция. 1921. № 1. С. 195-196). Но наиболее полно белоэмигрантская концепция историй народов Среднего Поволжья представлена в воспоминаниях и материалах, изданных в Праге в конце 20-х - начале 30-х гг. бывшими деятелями эсеровских организаций поволжских губерний П. Д. Климушкиным, С. Николаевым, В. И. Лебедевым, В. Архангельским и др. Основное внимание они уделяли обвинения большевиков в диктаторстве, ущемлении демократии, терроре (Воля России. Прага, 1928. Т. 8/9, 10/11; Гражданская война на Волге в 1918 г. Прага, 1926. Сб. 1; Гражданская война на Волге. Прага, 1930. Вып. 1). Однако в пражских материалах содержится и признание наличия разногласий в лагере средневолжской контрреволюции и отсутствия единства. П. Д. Климушкин, ведавший в 1918 г. в средневолжском правительстве Комуча внутренними делами, писал: «Недовольство офицерства политикой Комуча начало выявляться с первых же дней движения в только в мелочах, но и в некоторых реальных действиях, угрожающих самому существованию Комуча» (Климушкин П. Д. Борьба за демократию на Волге //Гражданская война на Волге. С. 91). На это же указывает в своих воспоминаниях о событиях в Симбирской губернии в 1918 г. эсер С. Николаев (Николаев С. Народная армия в Симбирске // Воля России. Т. 10/11. С. 126).

В пражских сборниках материалов впервые в немарксистской историографии был поставлен вопрос о причинах определения Среднего Поволжья как очага антисоветского восстания Уже упоминавшийся выше В. И. Лебедев писал: «Волга была избрана как наиболее удачное место, потому что на ней уже проходил ряд стихийных крестьянских и городских восстаний, потому что на Волге имелось много эвакуированного с фронта вооружения и потому что она представляла собой естественный барьер, за которым легко было начать развертывание всех наших сил» (Лебедев В. И. От Петрограда до Казани // Воля России. Т. 8/9. С. 63 - 64). Впоследствии бывший лидер правых эсеров, министр земледелия Временного правительства В. М. Чернов уточняет в своих воспоминаниях, что Поволжье было естественной базой для выступления против большевиков. Оно служило вотчиной эсеров, восемьдесят и более процентов голосов при выборах в Учредительное собрание они получили здесь (Чернов Б. М. Перед бурей: Воспоминания. Нью-Йорк, 1953. С. 370).

Белоэмигранты предприняли попытку рассмотреть социальную базу контрреволюции в Среднем Поволжье. П. Д. Климушкин отметил непопулярность лозунга борьбы за Учредительное собрание. Рабочие и крестьяне не поддержали Комуч, в связи с чем провалились мобилизации в армию (См.: Климушкин П. Д. Борьба за демократию на Волге // Гражданская война на Волге. С. 48 – 49, 85, 99). Другой видный эсеровский деятель В. Архангельский писал о возможности. опоры на духовенство и часть интеллигенции. Рабочие относились к эсерам равнодушно или враждебно (Воля России. Т. 8/9. С. 266 - 286). Едкие замечания по этому поводу оставил барон А. Будберг: «За нас состоятельная буржуазия, спекулянты, купечество, ибо мы защищаем их материальные блага... Все остальные против нас, частью по настроению, частью активно» (Будберг А. Дневник белогвардейца (Колчаковская эпопея) / Под ред. П. Е. Щеголева. Л., 1929. С. IV). Он же отмечал массовое дезертирство солдат мобилизованных в поволжских губерниях (Там же. С. 183). Характеризуя записки А. Будберга, советский историк П. Е Щеголев писал: «Мы не знаем другого представителя белого движения, который в такой степени с самого начала не верил в возможность конечного успеха» (Там же. С. IV).

Одним из основных вопросов белоэмигрантской историографии являлся вопрос о судьбах русского офицерства. Крупнейший историк белого движения С. П. Мельгунов считал, что поволжское офицерство было в большинстве своем «демократичным» (Мельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака. Белград, 1930. Ч. 1. С. 97). На эту же черту российского офицерства указывал и генерал А. И. Деникин: «Офицерство в массе своей было демократичным... Все движение было чуждо социальных элементов борьбы. Официальный символ веры армии носил все признаки государственности, демократичности и доброжелательства» (Начало гражданской войны / Сост. С. А. Алексеев. М.; Л., 1928. С. 30 - 31). Однако факты порой противоречат этим утверждениям. Например, полковник В. О. Каппель, отвечая на предложение эсеровских представителей о формировании «народной армии» в Среднем Поволжье, заявил: «Согласен, попробую воевать; я монархист по убеждению, но стану под какое угодно знамя, лишь бы воевать с большевиками» (Гражданская война на Волге в 1918 г. Прага, 1926. Сб. 1. С. 186 - 187). Аналогично высказывание одною из военных лидеров Комуча, полковника А. П. Степанова: «Я был монархистом, по чехословаки под этим лозунгом воевать не хотели. Долго думать не приходилось, так как единственной реальной силой фактически были чехословаки» (Степанов А. //. Симбирская операции // Белое дело. Берлин, 1926. Ч. I. С. 85). Впрочем и С. П. Мельгунов в конце концов соглашается с тем, что ядро средневолжских белогвардейских отрядов было в основном монархическим (Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 98).

Камнем преткновения многих белоэмигрантских историков стала проблема использования старых офицерских кадров в Красной Армии. Как известно, первая массовая мобилизация бывших офицеров была проведена в уездах Пензенской и Симбирской губерний, вошедших в состав современной Мордовии, в соответствии с приказом по 1-й армии Восточного фронта о 4 июля 1918 г. Командующий армией М. Н. Тухачевский отмечал: «Эта мера дала возможность быстро создать полевые управления дивизий, бригад и полков» (Тухачевский М. Н. Первая армия в 1918 г. // Этапы большого пути. М., 1962. С. 43). Замалчивать факты использования бывших офицеров в армии нового типа не представлялось возможным, они были массовыми. Впоследствии А. И. Деникин пытался объяснить их особенностями офицерской психологии. Офицерам был необходим приказ, а его не было. Поэтому они десятками тысяч оседали в тылу, «шли покорно на перепись к большевистским комиссарам», а то и на службу в Красную Армию (Начало гражданской войны. М.; Л., 1928. С. 290).

Белоэмигрантские историки в своих научных изысканиях предпринимали, по сути, попытки реванша за поражение, понесенные контрреволюцией в открытом бою. Пожалуй, с этой точки зрения наиболее характерно мнение бывшего царского генерала, профессора военной академии Н. Н. Головина, издавшего многотомную историю российской контрреволюции в 1917 - 1918 гг. Он оценивал Поволжье как один из главнейших очагов антисоветского сопротивления. Именно здесь, по его мнению, отдельные контрреволюционные вспышки в многочисленных очагах переросли в восстание, а затем и гражданскую войну, наскоро собранные и импровизированные группы переродились в прочные соединения (См.: Головин Н. И. Российская контрреволюция в 1917 - 1918гг. Ревель, 1937. Ч. 3, кн. 9. С. 91). Однако эсеры Поволжья оказались неспособными, «подняться над партийными интересами и дорасти до общегосударственной точки зрения» (Там же. С. 92 -- 93). Вывод, сделанный Головиным, является логическим завершением этих рассуждений. Только после победы армии началась настоящая борьба. В колчаковской диктатуре автор видел идеал сильной власти, способной поднять «белое движение» на должную высоту.

В 20-е - начале 30-х гг. в белоэмигрантской историографии был поднят вопрос о роли чехов в революции и гражданской войне в России. Одним из первых по данному вопросу высказался генерал К. В. Сахаров, опубликовавший в 1923 г. в Мюнхене книгу своих воспоминаний. По его мнению, первые победы на Волге в 1918 г. явились результатом действий тайных обществ русских офицеров. Бои лета 1918 г. «велись главным образом... русскими добровольцами-белогвардейцами, отряды которых шли безропотно в подчинение чешским безграмотным офицерам и генералам». После первых неудач чехи «перестали сражаться», «схватили награбленное» и бежали (Сахаров К. В. Чехословацкий корпус // Начало гражданской войны, М.; Л., 128. С. 323 - 324, 330 - 331). Следом за К. В. Сахаровым высказали свою точку зрения В. С. Драгомерецкий и бывший начальник оперативного отдела «Народной армии» Комуча, генерал П. П. Петров (Драгомерецкий В. С. Чехословакии в России: 1914-1920 гг. Париж; Прага, 1928; Петров П. П. От Волги до Тихого океана в рядах белых (1918-1921 гг.). Рига, 1930). Она сводилась к утверждению о том, что чехословацкие легионеры воевали слабо.

Наиболее полно точка зрения белоэмигрантов на роль чехов в войне выражена в работе А. Будберга. Рассматривая причины выступления легионеров, он пишет, что чехи подняли оружие ради собственной безопасности и освобождения себе пути на восток (Будберг А. Указ. соч. С. 78). Дальнейшие их действия характеризуются как прямая измена делу «белого движения»: «Чехи, прожив с нами год, от нас отошли; ничего не делая, относясь критически к нашим порядкам, не умея и не желая понять всей сложности обстановки, они сейчас ближе к нашим левым партиям и скрыто враждебны существующему правительству» (Там же. С. 107). А. Будберг оставил убийственную характеристику белочешских воинских частей: «...разжиревшая и обленившаяся шкурятина, занятая торговлей и скапливанием денег и имущества и совершенно не желающая рисковать не только что жизнью, а даже спокойствием и удобствами своей жизни» (Там же. С. 107). Под стать легионерам, по оценке А. Будберга, и их командиры, например, генерал Р. Гайда, которого барон называет «чешским авантюристом», «случайным выкидышем революционного омута, вылетевшим из австрийских фельдшеров в русские герои и военачальники». Р. Гайда «весьма безграмотен по военной части вообще, а по части организации тыла и снабжения сугубо» (Там же. С. 17, 115).

Одновременно в белоэмигрантской литературе была поставлена проблема поиска причины поражения «белого движения». Большинство авторов увидело истоки краха либо в измене тех или иных политических партий, либо в тщеславии и честолюбии отдельных политических и военных деятелей. В этом плане характерна зарисовка М. С. Маргулисса в книге «Год интервенции. Сентябрь 1918 - сентябрь 1919». Он пишет, что все хотят стать министрами: «Все равно где: хоть в Чухломе, в Чебоксары, в Тетюшах. Все равно - чего: общественного призрения, почт и телеграфа. Только бы хоть на день, хоть на час ощутить себя государственным человеком, испытать сладкое сознание: я министр» (Цит. по кн.: Василевский И. М. Что они пишу:? (Мемуары бывших людей). Л., 1925. С. 14). Ему вторит А. Будберг: «..честолюбие, корыстолюбие, женолюбие слепят многих и заставляют забывать главное - спасение родины» (Будберг А. Указ. соч.. С. 8).

Исследование истории Октября и гражданской войны российской зарубежной историографии, по всей видимости концу 20-х - началу 30-х гг. зашло в тупик, несмотря на наличие великолепных работ П. Н. Милюкова, С. П. Мельгунова, А. И. Деникина, Н. Н. Головина и др. Выдвинув «теорию катастрофы», эмигранты как бы застыли на этом уровне. Однако именно их работы позднее легли в основу крупнейшей отрасли немарксистской историографии - советологии, которая к середине 50-х гг. оформилась в самостоятельную дисциплину.

Итоги

Российская историография 20-х - начала 30-х гг. - сложное и многоплановое явление. В ней параллельно сосуществуют, а чаще всего борются различные как с точки зрения методологии, так и с точки зрения методики направления. Однако именно эта ситуация позволяет говорить о значимости и плодотворности этого периода развития исторической науки, ибо в ней существовало действительное многообразие мнений.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

Алаторцева А.И. Дискуссия о «Народной воле» в советской исторической науке конца 20-х - начала 30-х годов // История и историки. М., 1990. С. 209 - 231.

Артизов А.Н. Проблемы отечественной историографии в трудах ученых старой школы в послеоктябрьский период // История СССР. 1988. № 6., С. 76 - 91.

Бармина А.В. Пропаганда революционных традиций Великого Октября в историко-биографическом наследии Истпарта // Из истории упрочения и развития социализма в СССР. М., 1988. С. 31 - 44.

Вандалковская М.Г. А.А. Кизеветтер. История и политика в его жизни // История и историки. М., 1990. С. 231 - 258.

Гордейкин В.Н. М.Н. Покровский о роли рабочего класса в первой российской революции // Некоторые вопросы отечественной истории в советской историографии. Томск, 1989. С. 56 - 59.

Греков Б.Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. М.; Л.: Изд. АН СССР, 1937. 191 с.

Деникин А. И. Очерк русской смуты: В 4 т. М.: Наука, 1991. Т. 1. 520 с; Т. 2. 377 с.

Какурин Н.Е. Как сражалась революция: В 2 т. 2-е изд. М.: Политиздат, 1990. Т. 1. 272 с; Т. 2. 431 с.

Коровайников В. Ю. Группы содействия Истпарту ЦК ВКП(б) // Археологический ежегодник. М., 1990. С. 97 - 98.

Мажаева Л.А. История, биография, политика (Некоторые проблемы истории Октября в материалах внутрипартийной дискуссии 1924 г.) // Постигая Ленина. М., 1990. С. 134 - 143.

Мельгунов С.П. Осада Зимнего дворца [Вступительная статья Ю. Н. Емельянова] // Вопросы истории. 1993. № 1. С. 109 - 128.

Рафиенко Е.Н. Историко-революционные музеи и историческая наука 1920-е гг. // Музееведение, М., 1987, С. 79 – 103.

Роговин В.Л. Д. Троцкий о НЭПс // Экономические науки. 1990. № 1. С. 94-102.

Соколов В.Ю. О характере обсуждения советскими историками в середине 20-х годов проблем образования финансового капитала в России // Некоторые вопросы отечественной истории в советской историографии. Томск, 1989. С. 83-95.

Соловей В. Д. Изучение истории Великого Октября в Институте Красной профессуры (1920-е – первая половина 30-х гг.) // Политические и экономические проблемы Великого Октября гражданской войны. М., 1988. С. 51-68.

Спорные вопросы методологии истории. Харьков: Пролетарий, 1930. 239 с.

Суханов Н.Н. Записки о революции. В 3 т. М.: Политиздат, 1991 - 1992. Т. 1, кн. 1-2. 383 с.; Т. 2, кн. 3-4. 399 с.; Т. 3, кн. 5-7. 415 с.

Троцкий Л.Д. Сталинская школа фальсификаций: Поправки и дополнения к литературе эпигонов. М.,: Наука, 1990. 333 с.

Трубицына Т.И. История развития взглядов на экономические законы социализма в советской литературе 20-х годов // Проблемы экономической истории и теории. Саратов, 1987. Вып. 2, ч. 3. С. 37-45.

Шамаев О.Ю. Великий Октябрь в трудах Московского Истпарта // Актуальные проблемы историографии и источниковедения истории Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1989. С. 73 - 79.

Шерман И.Л. Советская историография гражданской войны в СССР (1920 - 1931). Харьков: Изд-во Харьк. ун-та, 1964. 340 с.

Щербинин А.И. Дискуссии 20 - 30-х годов о Советах в годы первой русской революции // Некоторые вопросы отечественной истории в советской историографии. Томск, 1989. С. 49 - 58.