Общественное движение в России XIX века

ПЛАН РАБОТЫ:

ВВЕДЕНИЕ.

ЗАПАДНИЧЕСТВО.

СЛАВЯНОФИЛЬСТВО.

ИМПЕРСКАЯ ИДЕЯ.

ПАНСЛАВИЗМ.

НИГИЛИЗМ.

БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ.

ВВЕДЕНИЕ.

«Особенность России заключалась в полноте и чистоте того выражения, которое христианское учение получило в ней, — во всём объёме её общественного и частного быта. В этом состояла главная сила её обра­зованности...» ¹. Так определил своеобразие русской судьбы Иван Васильевич Киреев­ский, один из основателей славянофильства. К моменту, когда им были написаны эти строки, девять столетий русской истории безоговорочно подтверждали такой вывод. И всё же XIX век, не предвещавший вначале, как каза­лось, никаких неожиданностей и волнений, стал эпохой жесто­чайшего кризиса русского национального самосознания — кризи­са, во многом предопределившего дальнейшую трагическую судьбу России.

То было время бурного развития науки и философии, литера­туры и искусства — "золотой век" русской классической культуры. Время исканий и надежд, разочарований и прозрений, пора окон­чательной потери духовного равновесия народа, подо­рвавшая вековые устои русской православной государственности. От XVIII века России досталось тяжёлое наследие. Судорож­ная эпоха Петра, разметавшая русскую старину в погоне за европейскими новшествами, сменилась господством череды вре­менщиков, мало любивших Россию и ещё меньше понимавших неповторимые особенности её характера и мировоззрения. Едва успевшая передохнуть за время царствования государыни Елизаветы Петровны, страна вновь оказалась ввергнута в водо­ворот религиозных, политических, экономических и военных перемен и нововведений, продолжавших размывать традицион­ные ценности бытия Российской Империи.

Православная Церковь была унижена и ослаблена: ликвиди­рована каноническая форма её управления (патриаршество), изъяти­ем церковных земель подорвано благосостояние духовенства и возможности церковной благотворительности, резко сокращено количество монастырей — светочей христианской духовности и православного образования. Самодержавие как принцип правле­ния (предполагающий религиозно осознанное отношение к вла­сти как к церковному служению, послушанию) всё более искажа­лось под влиянием идей западно-европейского абсолютизма.

Крепостное право, оправданное как тяжкая необходимость (а в своей начальной стадии — и как несомненное благо), станови­лось явлением всё более ненормальным. Пока крепостными бы­ли все сословия (а до 1762 года дворянин был так же "прикреплён" к обязательной государственной службе царю, как крестьянин — к хлебопашеству у помещика), положение представлялось спра­ведливым и естественным. Но последовавшие за освобождени­ем дворянства искажения сословного строя привели к тому, что сословия начали различаться не столько по разности служе­ния «Богу, Царю, и Отечеству», не столько по разным обязанностям, сколько по правам, что противоречило русскому историче­скому опыту.

Раскол между массами простого народа, продолжавшими придерживаться традиционных взглядов на жизнь, и его "обра­зованной" частью усугублялся засилием среди высшей чиновной бюрократии иноверцев и ино­родцев. В целом, к началу XIX века существенному искажению подверглись все основы русского жизнеустройства, те зиждительные силы, которыми Русь утверждалась и крепла: Православная Цер­ковь лишилась своего канонического устроения, Царская власть попала под чрезмерное влияние светского мировоззрения, общенародное всесословное единство оказалось подорванным.

И всё же русский народ в целом продолжал оставаться держав­ной опорой православной государственности, соборным храни­телем истин веры. «Расщепление» самосознания затронуло первоначально численно ничтожную часть общества, родившую из своей среды множество "течений общественной мысли". Часть из них оказало в дальнейшем серьёзное влияние на все области российской жизни.

ЗАПАДНИЧЕСТВО.

Это явление не испытывало недостатка внимания от историков. Исследова­тельский материал, посвящённый западничеству в тех или иных его формах — огромен, и в своей большей части откровенно пристрастен, хвалебно-комплиментарен и необъективен. На деле же — современное положение России во многом является ре­зультатом воплощения в жизнь именно западнических идей.

Основной из них является идея "прогресса" в том виде, как она была сформулирована западно-европейской мыслью XVIII века. Человечество развивается по единым для всех народов законам, они неизбежно проходят одни и те же ступени развития, — утверждают "прогрес­систы". На вершине этой лестницы находится Западная Европа*. Россия значительно отстала в своём развитии (показательно, что одной из причин отставания было тут же объявлено Православие — консервативно, мол, и несовременно), и единственная возмож­ность "исправить" положение — срочно европеизировать всю русскую жизнь.

"Стоя вне времени, — писал Чаадаев в своих знаменитых "Философических письмах"², — мы... ничего не восприняли из преемственных идей человеческого рода... Сначала — дикое вар­варство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала на­ша национальная власть..." **.

* Вот уже два столетия прошло, а песня всё та же — о "передовом" Западе и "отсталой" России. Господи, и когда-то мы одумаемся ?!

** И все же ещё крепко было тогда русское общество! Воззрения Чаадаева столь странными показались его современникам, что они сочли его не вполне нормальным, а государь Император Николай I даже прислал для наблюдения и помощи собственного врача. Позже «прогрессивные» историки толковали это как "произвол тирана": объявил-де, здорового человека сумасшедшим. Но это было мнением чуть ли не всего общества – иначе Чаадаев не стал бы потом писать в своё оправдание «апологию сумасшедшего», утверждая, что его просто не так поняли.

Эти "Письма" стали настоящим манифестом западничества, и умножавшиеся последователи Ча­адаева не преминули довести заложенные в них мысли до своего логического завершения. В. С. Печерин (1807—1885), поэт и филолог, профессор Московского университета — эмигрировав­ший, перешедший в католичество и ставший бенедиктинцем-священником, написал страшные и безысходные в своей откро­венности строки:

Как сладостно отчизну ненавидеть!!

И жадно ждать ее уничтоженья...

Они стали настоящим лозунгом западников и "отпочковав­шихся" от них многочисленных антинацио­нальных, антигосударственных нигилистических движений. Те из них, кто не решался безоговорочно присоединиться к страш­ному русоненавистническому лозунгу Печерина, взахлёб тверди­ли о своей пламенной любви к России, но... России идеальной, "исправленной" по европейской мерке, лишённой «досадных пере­житков» национальной самобытности. В отно­шении же к России реально существовавшей, проявлялось самое трогательное единодушие. Разница заключалась лишь в степени насилия, допускавшегося во имя "прогрессивных" преобразова­ний. Вот тому примеры.

"Я понял французскую революцию, — писал Белинский, — понял и кровавую ненависть ко всему, что хотело отделиться от братства с человечеством... Я теперь в новой крайности, — это идея социа­лизма, которая стала для меня идеей новой, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Всё из неё, для неё и в ней. Я всё более и более гражданин вселенной. Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнём и мечом истребил бы остальную".

Герцен призывал "ненавидеть из любви, презирать из гуман­ности". Что ненавидеть, что презирать? Да всё то же — Русь, на которую он бесстыдно клеветал всю жизнь из-за границы, из эмиграции, сокрушаясь, как "ужасно жить в России", как "медлен­но течёт глубокая и грязная река... России, с её аристократами, бюрократами, офицерами, жандармами и императором, — бес­форменная и безгласная масса низости, раболепства, жестокости и зависти, увлекающая и поглощающая всё..."

К подобным высказываниям трудно что-либо добавить… Они говорят сами за себя. Остаётся только наблюдать, как гибнет великая держава с тысячелетней историей, теряя свою самобытность и превращаясь в «цивилизованное европейское государство».

СЛАВЯНОФИЛЬСТВО.

Славянофильство стало первой исторически сложившейся формой русского консерватизма. В середине XIX века, в Москве, группа европейски образованных интеллектуаллов (И. В. Кире­евский, А. С. Хомяков, К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин и другие), ощутив угрозу самому бытию России, которая таилась в ускоряв­шемся "расцерковлении" общественного сознания, объедини­лась, чтобы дать свои ответы на волновавшие общество вопросы о русском предназначении, путях дальнейшего развития россий­ской государственности, целях России в её внутренней и внешней жизни.

Не удовлетворяясь плодами западно-европейскою просвеще­ния, славянофилы обратились в своих поисках к изучению рус­ской истории, к вероучению Православной Церкви. "Всё, что препятствует правильному и полному развитию Православия, — писал Иван Киреевский, — всё то препятствует развитию и благоденствию народа русского, всё, что даёт ложное и не чисто православное направление народному духу и образованности, всё то искажает душу России и убивает её здоровье нравственное, гражданское и политическое. Поэтому, чем более будут прони­каться духом Православия государственность России и её прави­тельство, тем здоровее будет развитие народное, тем благополуч­нее народ и тем крепче его правительство и, вместе, тем оно будет благоустроеннее, ибо благоустройство правительственное воз­можно только в духе народных убеждений".

И всё же, несмотря на стремление вернуться в лоно чистой русской церковности, слиться с истоками народной жизни, осно­вами бытия России — ясного понимания сущности русского пути, русского служения славянофильство в целом так и не достигло. По-разному понимали члены кружка природу и цель Самодержавия, по-разному оценивали современные события. Эта разноголосица мешала движению, а с кончиной его осново­положников (И.В.Киреевского в 1856-м, А. С. Хомякова и К. С. Аксакова в 1860-м) оно окончательно утеряло мировоззренче­ское единство, распавшись на несколько самостоятельных, весь­ма различных между собой течений. Частично выродившись в чистый либерализм, славянофильство сумело всё же дать жизнь

и таким конструктивным явлениям, как имперская русская идея и идеология панславизма.

ИМПЕРСКАЯ ИДЕЯ В XIX ВЕКЕ.

Быть русским, согласно этому воззрению, не значит быть великороссом, украинцем или белорусом по факту этнического происхождения. Быть русским — не значит быть православным по вероисповеданию. Быть русским — значит быть верноподдан­ным Императора Всероссийского, гражданином Империи, носи­телем имперской идеи.

"Есть в России одна господствующая народность, один господ­ствующий язык, выработанный веками исторической жизни. Однако есть в России и множество племён, говорящих каждое своим языком и имеющих каждое свой обычай, — писал один из лучших русских публицистов конца XIX века М. Н. Катков. — Но все эти разнородные племена, все эти разнохарактерные области, лежащие по окраинам великого русского мира, составляют его живые части и чувствуют единство с ним в единстве государства, в единстве верховной власти — в Царе, в живом, всеповершающем олицетворении этого единства.

В России есть господствующая Церковь, но в ней же есть множество всяких исключающих друг друга верований. Однако всё это разнообразие бесчисленных верований, соединяющих и разделяющих людей, покрывается одним общим началом госу­дарственного единства. Разноплеменные и разнохарактерные люди одинаково чувствуют себя членами одного государственно­го целого, подданными одной верховной власти. Всё разнородное в общем составе России, всё, что, может быть, исключает друг друга, враждует друг с другом, сливается в одно целое, как только заговорит чувство государственного единства. Благодаря этому чувству Русская земля есть живая сила повсюду, где имеет силу Царь Русской земли".

При всём понимании того, что в основании подобных воззре­ний (в отличие от русофобствующего западничества) лежат по­буждения несомненно благонамеренные и во многом совершенно здравые, нельзя не видеть, что умаление внутреннего, духовно-нравственного начала русской государственности в угоду её внешнему могуществу и блеску как раз и привело к катастрофе — революции 1917 года. Призрачна и непрочна лю­бая сила, любая мощь, если она не основывается на твёрдом фундаменте духовного единства — теперь, после того, что при­шлось пережить России в XX веке, мы можем сказать это со всей определённостью.

ПАНСЛАВИЗМ.

Если империализм — это соблазн государственной мощи, то панславизм стал для России "соблазном крови", попыткой соделать национальный фактор опорой русского бытия.

Согласно этому мировоззрению, историческая миссия Рос­сии состоит в том, чтобы объединить единокровных братьев-сла­вян, образовать могучий культурный, хозяйственный, политиче­ский и военный Славянский Союз во главе с Русью для того, чтобы устоять перед натиском враждебного Запада. Вторая цель — создать необходимые условия для гармоничного и беспрепят­ственного развития великой славянской культуры, являющей собой высший культурно-исторический тип развития человече­ства. Славянский мир призван разрешить все вопросы, постав­ленные перед человечеством развивающейся цивилизацией, и роль России — всемерно содействовать этому.

Крупнейшими идеологами панславизма можно назвать Н. Я. Данилевского, И. С. Аксакова, Р. А. Фадеева, О. Ф. Миллера и других русских мыслителей. Генерал Фадеев, известный воена­чальник и публицист, писал: "Мы можем быть лишь тою личностью, какою нас Бог создал — славянскою по роду и русскою по виду..." "Нам нужно славянство не для того только, чтобы с его помощью самим стать опять славянами". Основания для великой славянской мировой миссии он видел в том, что славянство есть "последняя арийская, то есть прогрессивная порода, выступаю­щая на сцену света; особая религиозная основа, исключительно чистая, просвещавшая до сих пор личную совесть людей, но в общественном отношении лежавшая под спудом..."

Всего несколько десятилетий прошло с той поры, как граф Сергей Семёнович Уваров, министр народного просвещения в правительстве Николая I, гениально сформулировал основы рус­ской жизни в знаменитом трёхсоставном лозунге: "Православие, Самодержавие, Народность". Уходящая Русь оставила его России грядущей как духовное и политическое завещание — но как мало оказалось людей, способных правильно понять и верно оценить всю необходимость строгого и бережного соблюдения именно такой последовательности русских зиждительных начал.

Державная мощь должна стоять первой, — решили патриоты-государственники, ревнители имперской идеологии. "Самодер­жавие, Православие, Народность" — получилось у них. Да нет же, — возражали панслависты, — именно народное, национальное начало является основным. Их лозунг выглядел как "Народность, Самодержавие, Православие". И что же? Сегодня, по прошествии стольких лет и по пролитии столь великой крови в хаосе русских смут, мы просто обязаны ясно понять — сколь гибельными оказались все эти внешне благонамеренные перестановки.

Ибо без веры, без Церкви, без святынь — России нет и не может быть...

НИГИЛИЗМ.

Нигилизм как форма самосознания русской интелли­генции есть идея тотального отрицания. Сформировавшись как слой безродный, бескорневой, лишённый мало-мальского поня­тия о настоящей духовной жизни, но наделённый безмерной интеллектуальной гордыней, интеллигенция стала главным раз­рушителем традиционных ценностей русской жизни. Нигилизм явился закономерным итогом отщепенчества "образованного" слоя России от основ подлинно русского мировоззрения. При этом нравственное убожество нигилизма, отвергавшего вообще всякую независимую этику и мораль, подменявшего мораль­ные категории началами "пользы" и "удовольствия" — ничто перед жутью его практического применения.

Возрастая в лоне западничества, нигилизм воспринял в себя его худшие черты. Появившийся на исторической сцене разно­чинец (точнее сказать — "бесчинец", лишённый традиционных сословных связей в жизни) придал явлению ещё более дикие формы. Началась, по меткому выражению протоиерея Георгия Флоровского, "роковая болезнь — одичание умственной совести". "Человеческая личность шире истины" — это безумное утвержде­ние "народника" Михайловского становится определяющим ха­рактер времени. Утрачивается сама потребность в Истине, теря­ется познавательное смирение перед действительностью, и в безбожной "свободе" человек являет собой жалкую картину сре­доточия разрушительных и гибельных страстей.

Всё было бы не столь ужасно, если бы вождями нигилизма остались люди, подобные Чернышевскому и Добролюбову: недо­учившиеся семинаристы, разгневанные разночинцы и разочаро­вавшиеся поповичи (а оба кумира "передовой общественности" вышли из духовного сословия) не являли собой серьёзной опас­ности. Убогость их мировоззрения и скудость творческих воз­можностей вскоре породили бы ответную реакцию (что, кстати, и случилось, когда в конце века интеллигенция ударилась в богоискательство). Но, к несчастью, дело этим не кончилось, и нигилизм стал страшным орудием в руках настоящих изуверов-фанатиков.

Эти люди не строили никаких иллюзий. Они видели зло, всемерно потворствовали и сознательно служили ему. "Страсть к разрушению есть творческая страсть", — слова Михаила Бакуни­на говорят сами за себя... Нужно зажечь мировой пожар, разру­шить старый мир, а для этого все средства хороши. Россию расчёт­ливо и цинично звали к топору, предполагая (весьма основатель­но, как показала история) в хаосе страшного русского бунта достичь своих целей.

БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ.

Под этим условным названием скрывается явление, практи­чески не исследованное до сих пор. Самосознание русского чи­новничества, бывшего опорой и основой государственной власти в Императорской России, до сих пор оставалось за рамками внимания историков. Мы как-то традиционно удовлетворялись карикатурными персонажами гоголевского Городничего, грибоедовского Скалозуба и иных, подобных им литературных фигур, совершенно забывая, что с петровских времен влияние бюрокра­тии (далеко не всегда отрицательное) постоянно росло, а после реформ Сперанского (и проводившейся в том же духе политики Николая I) чиновничество фактически несло на своих плечах весь груз ответственности за судьбу России.

Простая справедливость требует признать несомненные за­слуги руского чиновника в устроении и упорядочении всех обла­стей жизни страны, во всех успехах и победах Империи, во всём том, что составило славу и доблесть России в XVIII—XIX веках. Столь же безусловна и несомненна огромная доля вины чинов­ной бюрократии в катастрофе, постигшей Россию в начале XX века. Потому-то и представляет значительный практический интерес анализ мировоззрения русского административного со­словия.

В жизни оно выражалось не языком идей, понятий или слов, а языком законов, практических действий и политических ре­шений. Даже и не будучи оформлена словесно, идеология, лежа­щая в основании этих решений и действий, была вполне опреде­лённа и ясна. В её истоках лежало представление о ведущей, решающей роли государства во всех областях человеческой жиз­ни.

К сожалению, искажение основ русского домостроительства не обошло стороной и государственный аппарат. Стремление подчинить ему всякую человеческую деятельность, все проявле­ния человеческого духа вступало в явное противоречие с русским национально-религиозным мировоззрением. Чиновничество рассматривало церковь лишь как один из государственных институтов, этакий "департамент по улучшению нравов народа", бюрократия стремилась поставить под контроль светской власти все стороны церковной деятельности, да и само духовенство.

При таком развитии событий Самодержавное Царство, мало-помалу превращалось в абсолютистскую монархию по западно-европейскому образцу, а сам Самодержец — в просто­го главу государственного аппарата (нечто вроде современного президента наделенного практически неограниченными (!), в отличие от президентов других стран, полномочиями). Не случайно Лев Тихомиров — раскаявшийся террорист-народово­лец, ставший впоследствии выдающимся теоретиком монархиз­ма, — назвал как-то абсолютизм "идеей демократической".

Искажалась сама идея происхождения верхов­ной власти, размывались её осно­вы. Согласно бюрократическому воззрению на Царя как на главу административной системы управления государством, он, яко­бы, "делегирует" часть своей власти каждому чиновнику. Кажется, Константин Леонтьев, понимавший и чувствовавший, какие опасности грозят России, метко выразил эту идею так: "каждый урядник есть тоже немножко «Помазанник» Божий". Русский народ постепенно низ­водился к роли детали в грандиозном государственном механиз­ме Империи.

Многие видели эти искажения и в меру сил пытались испра­вить их, но лишь немногие понимали, к чему всё это может привести...

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Жизнь всякого народа, всякого чело­веческого сообщества зиждется на единстве мировоззрения, определяющего моральные, этические и религиозно-нравственные нор­мы поведения. Жизнь личная и семейная, общественная и государственная в равной степени зависят от того, что признается людьми допустимым, а что нет, что почи­тается за благо, а что — за зло, какой смысл полагается в челове­ческом бытии и какова его высшая, вечная, непреходящая цель. На протяжении всей истории человечества именно религия являлась тем нравственно-организующим, скрепляющим нача­лом, которое объединяло народы вокруг идеалов, придавало кре­пость национальным государствам и единообразие национальному характеру.

Рассматривая русскую историю в таком аспекте не трудно сделать вывод о том, что именно зарождение в XIX веке общественной мысли и развитии её в различных направлениях, в большинстве случаев отрицавших первостепенную роль религии в основе государства, послужило началом развала великой и могучей Российской Империи.

Список литературы:

Материал подготовлен на основе трудов митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна /Снычёва/ (1995). «Самодержавие Духа». Очерки русского самосознания. С-Пб. 1994 г.

¹Киреевский И. В. ПСС, М. , 1911, т. 1, с. 219.

²Чаадаев П. Я. Сочинения и письма. СПб, 1914, т. 2.

Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. М.; 1958.

Дьяков В. А. Общественное движение в России. 1825-1861. М.; 1979