Борис Федорович Поршнев

Содержание

Введение …………………………………………………………………………. 3

Глава 1. Исторические взгляды Б. Ф. Поршнева ……………………………… 6

Глава 2. Наука о человечестве Б. Ф. Поршнева ……………………………… 16

Глава 3. Общество, культура, религия в исторических построениях Б. Ф. Поршнева ……………………………………………………………………….. 21

Заключение ……………………………………………………………………... 25

Список источников и литературы …………………………………………….. 26

Примечания …………………………………………………………………….. 28

Приложение …………………………………………………………………….. 31

Введение

Имя профессора Бориса Федоровича Поршнева хорошо известно ученому миру и в нашей стране, и за рубежом. Историк и философ, антрополог и экономист, психолог и физиолог – круг его интересов поистине необозрим.

Универсализм Поршнева совершенно беспрецедентен для науки XX века по своим масштабам. Век специализаций, дробления, появления и выделения новых наук не может привести много имен энциклопедических знаний и всеобъемлющих интересов. Поэтому нам кажется интересным обратиться к фигуре Б. Ф. Поршнева, который с высоты (и ширины) своих разнообразных знаний делал мог делать обобщающие выводы о развитии человечества.

Углубление ученого в узкую отрасль, несомненно, позволяет ему добиться высочайших результатов в своем поле деятельности. Однако замечено, что многие открытия делаются на стыке наук. Кроме того, обобщения глобального масштаба требуют широты сфер деятельности. Поэтому «распыление» ученого по различным сферам знания имеет свои преимущества.

Обобщения знатока ряда дисциплин могут привести к великим открытиям – а могут остаться непонятыми современниками. Так случилось, к примеру, с Л. Н. Гумилевым. Точно в такой же ситуации, пожалуй, оказался и Б. Ф. Поршнев, с той лишь разницей, что наследие Л. Н. Гумилева признано и у него нашлось немало продолжателей дела, а вот многие выводы Б. Ф. Поршнева до сих пор остаются лишь достоянием «истории науки». (Кстати, как будет показано ниже, Б. Ф. Поршнев совершенно на основании иных данных, чем Л. Н. Гумилев, используя иные методы, приходит порой к тем же выводам – например, в отношении распространения двух потоков агрессии – крестоносцев и татаро-монгол – в XIII веке и, в связи с этим, историческом выборе Руси).

Нам кажется интересным и важным более подробно остановиться на научной деятельности этого незаурядного человека, тем более что постепенно многое из того, над чем он работал, признается наукой. Уже никого не удивит такая дисциплина, как историческая психология, оформляется как отдельная наука т. н. человековедение – наука, комплексно изучающая человека со всех точек зрения – от антропологической до философской и социальной.

Цель данной работы – проанализировать взгляды Б. Ф. Поршнева, определить его вклад в историческую науку.

Задачи таковы:

1) изучить и проанализировать основные сочинения Б. Ф. Поршнева;

2) определить новаторские выводы ученого.

В работе мы опирались на сочинения Б. Ф. Поршнева. Конечно, все их охватить не было возможности, ведь перу ученого принадлежит более 200 научных работ. Прежде всего надо назвать такие монографии, как «Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623—1648)»^¹ (вышедшая в 1948 г., она была удостоена Государственной премии в 1950 г.), «Очерк политической экономии феодализма» (1956),^² «Феодализм и народные массы» (1964),^³ «Социальная психология и история» (1966),^⁴ «Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в.» (1970)^⁵ и многие другие. Полный список использованной в данном реферате трудов Б. Ф. Поршнева приводится в конце работы.

Кроме того, большое значение имеют те немногочисленные статьи, которые были написаны о Б. Ф. Поршневе, в частности, предисловие Н. Момджян и С. А. Токарева в книге Б. Ф. Поршнева «О начале человеческой истории. Проблемы палеопсихологии»^⁶ и статья О. Т. Вите «Б. Ф. Поршнев: опыт создания синтетической науки об общественном человеке и человеческом обществе» в журнале «Полития».^⁷

В статье Н. Момджян и С. А. Токарева высоко оценивается общий вклад Б. Ф. Поршнева в науку, прежде всего историческую, однако его обобщающие выводы о развитии человечества, философо-антропологические и историко-психологические наблюдения осторожно характеризуют как, несомненно, весьма спорные, но интересные: «В интересной и весьма ценной работе Б. Ф. Поршнева имеется немало спорных положений. Читатель с самого начала должен быть готов к критическому восприятию оригинального исследования. Как это нередко бывает в научном творчестве, автор, увлекшись новой и очень важной гипотезой, проявляет порой склонность к чрезмерной абсолютизации той или иной идеи, к превращению ее в исходную, решающую в понимании рассматриваемого круга вопросов… Делая такое предупреждение, мы твердо уверены в том, что все сказанное Б. Ф. Поршневым, несомненно, принесет пользу науке, заставив ученых пересмотреть, перепроверить, а может быть, вооружившись новыми данными, опровергнуть выдвигаемые им гипотезы».^⁸

Зато О. Т. Вите более подробно рассматривает вклад Б. Ф. Поршнева в развитие науки именно в «спорных» работах, высоко оценивая передовые наблюдения ученого.

Глава 1. Исторические взгляды Б. Ф. Поршнева

Б. Ф. Поршнев (1905 – 1972) родился в Ленинграде, окончил факультет общественных наук МГУ и аспирантуру Института истории PАНИОН. В 1940 г. он защитил докторскую диссертацию по истории, а в 1966 г. – докторскую диссертацию по философии. С 1943 г. Б. Ф. Поршнев работал в Институте истории АН СССР (с 1968 г. – Институт всеобщей истории) старшим научным сотрудником, заведующим сектором новой истории, а затем сектором истории развития общественной мысли. Наряду с научной деятельностью Б. Ф. Поршнев вел большую педагогическую и научно-редакционную работу.

Обширные исследования Б. Ф. Поршнева в области истории сочетались с разработкой проблем антропологии, философии и социальной психологии и были направлены на разработку комплексного подхода к изучению человека в общественно-историческом процессе. Работы Б. Ф. Поршнева были переведены на многие иностранные языки. Он имел звание почетного доктора Клермон-Ферранского университета.

Выше уже говорилось, что исследования Бориса Поршнева затрагивали едва ли не все направления общественных наук, а также некоторые смежные направления наук естественных. Исследования во всех этих областях рассматривались Поршневым в качестве тесно связанных друг с другом аспектов становления единой синтетической науки – «об общественном человеке или человеческом обществе». Универсализм Поршнева совершенно беспрецедентен для науки XX в. по своим масштабам и одновременно предполагает опору на самые точные эмпирические факты в соответствии с самыми строгими научными критериями, сформированными в этом веке.

В одну из статей, посвященных так называемому «снежному человеку», Поршнев включил краткий автобиографический очерк. В нем он пишет, что с молодости стремился получить образование во многих различных областях знаний. Многостороннее образование помогало, пишет Поршнев, работая в отдельных областях науки «видеть то, что не надлежит видеть», что другие не замечали.

По своим убеждениям Б. Ф. Поршнев являлся марксистом, причем, по мнению О. Т. Вите – ортодоксальным, сознательным, последовательным и убежденным, но при этом антидогматическим марксистом.^⁹ Он брал на себя смелость самостоятельно, не дожидаясь санкции Политбюро, решать, что является марксизмом, не отказывался от своих взглядов под влиянием политической конъюнктуры или смены научных пристрастий новых идеологических начальников, по отношению к которым он допускал разве что стилистические уступки. Поэтому он так и не смог сделать научную карьеру, адекватную масштабам своей творческой личности, так и не увидел опубликованным главный труд жизни: подготовленный в 1968 г. набор книги «О начале человеческой истории» был рассыпан.

Вместе с тем, марксизм не был в его исследованиях шелухой, которую теперь, после крушения власти КПСС, можно легко отбросить. Марксизм присутствует в его исследованиях как ключевая научная парадигма, как фундамент, как универсальная методология. Вне марксизма, по мнению О. Т. Вите, научное наследие Поршнева рассыпается, т. е. с его точки зрения теряет самое ценное – общую связь, целостность.^¹⁰

История – одна из немногих наук, где Поршнев пользуется безусловным авторитетом и уважением большинства специалистов, даже несогласных с ним по многим конкретным вопросам.

Важным вкладом Б. Ф. Поршнева в историческую науку является обоснование им единства исторического процесса одновременно в синхроническом и диахроническом плане.

Синхроническое единство он доказал на целом ряде специальных исследований, обнаруживавших связь событий, происходивших в одно время в различных странах, которые, как многим историкам казалось, даже не слишком подозревали о существовании друг друга. Единство истории в диахроническом плане тогда было отстаивать существенно проще, чем сегодня (марксизм, формационная теория). Однако одно дело абстрактно провозглашать верность формационному подходу, обеспечивающему единство поступательного развития человечества, другое – продемонстрировать конкретные механизмы такого единства.

Поршнев исследовал две связанные проблемы (или трудности). Во-первых, роль классовой борьбы и социальных революций, как механизмов поступательного развития человечества. Во-вторых, особенности тех синхронических связей, которые позволяют говорить о переходе именно человечества, а не изолированных стран.

Наиболее обстоятельно Поршнев изложил эволюцию связей, объединявших человечество в единое целое, в докладе «Мыслима ли история одной страны?».^¹¹ (Сегодня трудно представить себе смелость заявленной темы, однако стоит лишь вспомнить о фоне, на котором она была высказана – фундаментального идеологического постулата о построения социализма «в одной, отдельно взятой стране»).

В этом докладе Поршнев выделяет «три вида связей между человеческими общностями»: «Первый вид состоит преимущественно во взаимном обособлении от соседей. История, начиная с первобытности, была всемирной преимущественно в этом, негативном смысле: культура и быт любого племени развивались путем противопоставления своего чужому. Каждая популяция не только при возможности отселялась от соседей, но главным образом ввиду невозможности отселиться обособлялась всем – начиная от говора и утвари. Каждая знала, конечно, лишь своих ближайших соседей, но культурно-этнические контрасты с соседями создавали всеобщую сеть, ибо ни одна из них, конечно, не жила в изоляции… Второй вид всемирно-исторической связи развивается как своего рода антитеза предыдущему. Во всем этом многообразии локальных культур можно ли найти общий знаменатель? Да, таковым оказывается война. Качественные различия войной переводятся на количественный язык: кто кого, кто сильнее... Войны или политическое равновесие между государствами становятся надолго важным выражением мировой истории… Однако задолго до нового времени возникает и тенденция третьего вида: добраться до любых отдаленнейших точек мировой системы, разузнать, завязать с ними прямые отношения... Начиная с эпохи великих географических открытий международная торговля (она же международный грабеж) начинает интенсивно конструировать этот третий вид взаимосвязи мировой истории. Первые два сохраняются и развиваются дальше, но третий вид как бы отрицает их: это связь не цепная, а постепенно возникающая связь всех стран со всеми. Торговля влечет за собой рост всех видов коммуникации и информации, обмен товарами порождает тот или иной обмен людьми. В этом смысле – прямой всеобщей связи – история становится всемирной только с эпохи капитализма».^¹²

Остановимся на результатах синхронических исследований Б. Ф. Поршнева, связанных с тремя хронологическими точками: XVII в. (Тридцатилетняя война), XIII в. (Ледовое побоище) и эпоха расцвета рабовладельческого строя.

Тридцатилетняя война исследовалась Поршневым на протяжении многих лет. Результаты этой работы отражены во множестве публикаций, в том числе в фундаментальной трилогии, из которой только третий том вышел при его жизни, а второй – не вышел вовсе.^¹³

Эта фундаментальная трилогия была для Поршнева опытом исторического исследования специально выбранного «синхронического среза», толщиной в несколько десятков лет и охватывающего – в идеале – все пространство человеческой эйкумены.

Стержнем исследований событий Тридцатилетней войны был тщательный и скрупулезный анализ синхронического взаимодействия различных стран, связь их внешней и внутренней политики, причем не только стран Европы, но отчасти и Азии. Среди прочего, Поршневым были предложены и специальные инструменты – графические схемы, демонстрирующие структуру «геополитических» межстрановых связей и динамику этой структуры.^¹⁴

Именно анализ синхронических связей позволил Поршневу «увидеть» (и доказать), что знаменитый «блиц-криг» Густава-Адольфав значительной мере финансировался Московским государством, тогда как прежде многие считали, что в Московии даже не подозревали о войне, идущей в Европе. Финансирование осуществлялось по простой и хорошо знакомой многим сегодняшним российским предпринимателям схеме, которую на современном экономическом жаргоне следовало бы назвать «эксклюзивной либерализацией внешней торговли»: шведы получили право закупать в Московском государстве зерно по внутренним ценам, вывозить его затем через Архангельск для продажи на Амстердамской бирже уже по европейским ценам.^¹⁵

В результате к 1631 г. Густаву-Адольфу удалось развернуть крупные военные силы в Германии и уже осенью этого года осуществить стремительный бросок в глубь ее территории. Дальше однако все застопорилось и в конечном счете успех Густава-Адольфа был сведен на нет. Одним из важнейших факторов такого исхода (хотя и не единственным) послужила последовательность обусловливающих друг друга событий, ради обнаружения которых (этих последовательностей) Поршнев, собственно, и предлагал заняться исследованиями «синхронических срезов»: под давлением нарастающего 2социального недовольства» Московское государство сокращает субсидии Швеции (эмиссионное финансирование государственных расходов тогда не практиковалось), а также прекращает войну с Польшей. В результате у Густава-Адольфа одновременно сокращаются ресурсы и появляется серьезный противник, освободившийся от «восточных» проблем.

На примере событий, кульминацией которых стало Ледовое побоище, Поршнев показал не только синхроническую связь происходящего в это время на всем евразийском пространстве, но и значение тех событий для диахронически единого исторического пути вовлеченных в эту синхроничекую связь стран и народов: «Империя Чингизидов, давившая на Русь с востока, из Азии, и империя Гогенштауфенов, грозившая ей с запада, из Европы, – …обе эти завоевательные империи, возникшие почти одновременно… были не чем иным, как рецидивами варварских государств в XIII веке. Не случайно основатель одной из этих империй, Чингисхан, объявил себя наследником императоров древнего рабовладельческого Китая, а основатель другой, Фридрих Барбаросса, воображал себя прямым преемником императоров рабовладельческого Рима. Обе империи были не чем иным, как попытками свернуть со столбовой дороги истории, отказаться от трудностей феодальной перестройки общества и, повернувшись лицом к невозвратному прошлому, опереться на обломки древних рабовладельческих порядков, на неразмытые остатки прошлого, тормозившие феодальный прогресс».^¹⁶

Поршнев подробно анализирует «поразительное сходство исторических судеб этих двух реакционных империй», двух «исторических близнецов», которым удались «огромные завоевания»: «В конце 30-х – начале 40-х годов XIII века Русь оказалась зажатой с запада и с востока между двумя завоевательными империями, с гигантской силой распространявшимися навстречу друг другу». Проанализировав многочисленные прямые и косвенные свидетельства позиций «“двух хищников» по отношению друг к другу, Поршнев приходит к выводу: «Если б Русь оказалась раздавленной и границы двух империй сошлись бы на ее опустошенной территории… можно уверенно предположить, что оба хищника не вступили бы в борьбу друг с другом, – по крайней мере, сразу, – а, взаимно прощупав силы, полюбовно поделили бы мир между собой».

Поскольку Русь не могла дать одновременный отпор обеим империям, «Александр Невский сделал выбор: нанести удар по западному агрессору и пойти на компромисс с восточным». И такой выбор, по мысли Поршнева, имел глубочайшие «диахронические» последствия для всего человечества. Хотя Тевтонский орден и сохранился после Ледового побоища, его значение как «железного кулака», с которым приходилось считаться всем европейским странам, резко упало. Не прошло и 20 лет, как «гигантская завоевательная держава Гогенштауфенов перестала существовать». Рецидив разрушительной и агрессивной варварской государственности перестал тормозить развитие Европы по пути «феодального прогресса».^¹⁷

Напротив, в Азии ликвидация подобного рецидива была растянута еще на два века: «Русь принуждена была не только допустить сохранение необъятной и мертвящей монгольской империи, но и сама стать, хотя бы в известной мере, ее составной частью. Только такой ценой могло быть куплено в том момент движение вперед остальной части человечества».^¹⁸ Итак, делает вывод Б., Ф. Поршнев, «до XIII века всеобщая история не может “констатировать безусловной отсталости общественного строя Востока по сравнению с Западом или вообще кардинального несходства исторических судеб Востока и Запада. Только с XIII века это явление выступает на исторической сцене. Европа быстро идет вперед. Азия погружается в застой. Нельзя не объяснить этого разной судьбой двух реакционных империй, до того развивавшихся с такой удивительной симметрией. Выбор, сделанный Александром Невским, хотя сам детерминированный, в огромной степени в свою очередь детерминировал расхождение путей Запада и Востока».^¹⁹ Таким образом в знаменитую фразу «Русь спасла Европу от монголов» необходимо внести, с точки зрения Поршнева, важное уточнение: прежде всего, от собственных, европейских «монголов».

Поршнев также предложил решительно пересмотреть содержание понятия «рабовладельческое общество».^²⁰ Он показал, что рабовладельческое общество как внутренне связанный социальный организм, как единое развивающееся целое не может быть сведено к рабовладельческому государству. Слишком много связей и противоречий, которые безусловно являются сугубо внутренними для системы классической рабовладельческой экономики, не могут быть обнаружены внутри границ государства.

Ссылаясь на работы советского историка А. Мальчевского, Поршнев пишет: «Процесс воспроизводства в античном рабовладельческом обществе оказывается невозможным без регулярных и грандиозных по своим масштабам захватов «извне», причем захватов не только продуктов труда других народов, но прежде всего части самих этих народов, становящихся внутри рабовладельческого государства основной производительной силой, основным производящим классом». Этими особенностями рабовладельческая система отличается от феодальной и наиболее ярко – от буржуазной: в последних «основной производящий класс» вполне «уживается» внутри государственных границ. Поршнев подчеркивает, что описанная им специфика рабовладельческого общества может быть обнаружена по всему миру: «Великие рабовладельческие державы древнего Ирана, древней Индии, древнего Китая, эллинических государств Азии были окружены такими же океанами бьющихся об их берега варварских народов, то оборонявшихся, то нападавших, выражавших не в меньшей мере, чем на Западе нечто отнюдь не «внешнее», а внутренний антагонизм древнего мира как поляризованного целого. Чем глубже становилась эта поляризация, чем отчетливее она материализовалась в форме всяческих «китайских стен» и «римских валов», тем неизбежнее приближался час прорыва».^²¹

Тем самым, приближался час «феодального синтеза», того революционного процесса диффузии двух половин или полюсов рабовладельческого целого, из которого вырастет уже феодальное общество.

По мнению О. Т. Вите, Поршнев не мог не понимать, что излагаемая концепция эволюции рабовладельческой формации и ее революционной трансформации в феодальную, автоматически ставит под сомнение один из официальных предметов «советской гордости»: отечественная история не знала рабства. Ведь характер связи Киевской Руси с Восточно-римской империей, с Византией, очевидно, укладывается в общую логику: Русь действительно не была рабовладельческим государством, поскольку была источником пополнения рабов для такого государства в рамках единого социального организма.

Поэтому Поршнев ограничился предельно осторожным рассуждением на эту тему: «Но ведь отнюдь не лишено объективных оснований и отнюдь не обидно ни для западноевропейских стран, ни для России, что Киевская Русь стоит к Восточно-Римской империи примерно в таком же историческом отношении, как Франкское государство – к Западной Римской империи».^²²

Существенен вклад Б. Ф. Поршнева в экономику, точнее сказать, историческую экономику. Б. Ф. Поршнев написал одно из первых исследований по политической экономии феодализма.^²³ Она и до сих пор остается чуть ли не единственным полномасштабным теоретическим исследованием экономического базиса феодального общества, написанным с марксистских позиций.

Значительно менее известными представляются результаты экономических исследований Поршнева по двум конкретным экономическим темам, тесно связанным друг с другом: собственность и принуждение к труду. Исследования по этим темам не изложены систематически в специальных работах, они разбросаны по целому ряду статей и книг, написанных в разное время.

Феномен собственности анализируется Поршневым с тех же позиций, что и все остальные проблемы, связанные с «общественным человеком и человеческим обществом». Поршнева интересует, как возникло «отношение» собственности в период выделения человека из животного мира в условиях дивергенции, как возникновение этого феномена связано с теми необычными нейрофизиологическими механизмами межиндивидуального взаимодействия, появление которые сопровождало «выталкивание» неоантропа в социальные отношения.

Поршнев специально исследовал становление отношений собственности при феодализме и в первобытном обществе. Например, он следующим образом анализировал становление личной крестьянской собственности в условиях феодализма: «Лично-трудовая собственность крестьянина – это не столько предпосылка, сколько продукт постепенного развития феодального общества. В самом деле, ведь трудовое имущество – это еще не собственность, пока его никто не стремится систематически отнимать. Единовременная попытка отнять имущество, например попытка военного грабежа, порождает оборону, однако такое спорадическое сбережение вещей от гибели еще вовсе не есть становление собственности. Окончательно крестьянская единоличная собственность достигла зрелости только с появлением возможности отчуждать ее за эквивалент, т.е. с появлением городов… Тут она окончательно перестала быть только обороной имущества и стала его присвоением, перестала быть только собственностью в смысле отказа отдавать и стала собственностью в смысле стремления приобретать».^²⁴

Принуждение к избыточному труду – абсолютно необходимый элемент всей человеческой истории. Речь идет именно о формах внешнего принуждения, из которых известно три: прямое принуждение – рабство, смешанное – феодализм, и косвенное – капитализм. Из этих трех форм Поршнев занимался, главным образом, второй. Проблема состояла в том, что в условиях феодализма одного косвенного принуждения к труду оказывается недостаточно и оно дополняется прямым – так называемая неполная собственность на работника.

Глава 2. Наука о человечестве Б. Ф. Поршнева

Сам Поршнев считал предметом своей основной специальности проблематику антропогенеза. В предисловии к главному труду Б. Ф. Поршнева, подводящего итог его исследования в области антропогенеза и намечающим программу дальнейших исследований – «О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии)»,^²⁵ Н. Момджян и С. А. Токарев пишут: «Какая же из всех этих разнообразных областей знания стояла в фокусе научных интересов Б. Ф. Поршнева? Как бы ни смотрели на это другие, сам автор считал, что именно содержание этой, предлагаемой вниманию читателей книги выражает наиболее глубокий, наиболее важный для него самого слой научного мышления — основу его философского мировоззрения. Эту область можно сокращенно назвать (и автор ее так и называет) «проблемы палеопсихологии».^²⁶

Б. Ф. Поршнев отчетливо понимал двусмысленную роль специальных наук в изучении проблем антропогенеза. Палеоантропологи, палеонтологи и палеоархеологи – едва ли основные «легитимные» исследователи происхождения человека – были крайне поверхностно знакомы с серьезными научными результатами, полученными в зоологии, психологии, нейрофизиологии, социологии. Для того, чтобы прорвать этот замкнутый круг, Поршнев решительно взялся за восполнение названных выше пробелов.

По мнению Поршнева, два ложных постулата мешали серьезному научному прорыву в исследовании антропогенеза.^²⁷

Во-первых, убежденность в том, будто археологические остатки жизнедеятельности ископаемых гоминид доказывают наличие у них абстрактно-логического (понятийного), творческого мышления, а значит и признание людьми не только неоантропов, но также палеоантропов (неандертальцев) и даже еще более древних видов. У этого постулата два главных корня – миф об охоте на крупных животных как основном занятии человеческого предка и миф об изобретении им огня.

Во-вторых, убежденность в том, что эволюционная форма, предшествовавшая Homo sapiens’y, вымерла, исчезла с лица Земли тотчас после появления этого последнего.

Кратко изложить содержание этой книги практически невозможно – настолько разнообразны и сложны поднимаемые автором проблемы. Они и сложны, и спорны. Но если все-таки попытаться выделить в содержании книги ее лейтмотивы, их можно свести к следующим.

Говоря о специфической особенности человека, автор считает таковой только истинно человеческий труд, т. е. труд, регулируемый речью, непосредственно с ней связанный. Именно речь делает возможным труд как специфически человеческую, сознательную, целесообразную деятельность. Поэтому ни прямохождение, ни производство простейших орудий, согласно автору, не являются еще признаками человека. Что касается предков человека от австралопитека до неандертальца, то их автор относит, согласно классификации Карла Линнея, к семейству троглодитид. Представители этого семейства производили элементарные орудия, пользовались огнем, обладали прямохождением, но у них не было речи, поэтому их нельзя назвать людьми, а их совместную жизнь – обществом. Вот поэтому-то загадка возникновения человека сводится к объяснению возникновения человеческой речи.

Специальная глава посвящена феномену речи, которому придается роль важнейшего регулятора человеческого поведения, детерминанты на пути преобразования предчеловеческих уровней жизнедеятельности в истинно человеческие. Психофизиологическим коррелятом такой регуляции служит вторая сигнальная система. Этому понятию автор придает особое значение, поскольку в психофизиологическом плане вопрос о становлении человека трансформируется им в вопрос о преобразовании первой сигнальной системы во вторую. По сути, Поршнев доказал, что в библейском «В начале было слово» куда больше материализма, чем в ссылках на «труд», «коллективную охоту» и т. п.

Второсигнальное взаимодействие людей складывается из двух главных уровней и в свою очередь делится на первичную фазу – интердиктивную и вторичную – суггестивную. Проведенные членения позволили ученому подойти к раскрытию тонкого и сложного процесса генезиса второсигнальных связей между индивидами. Раскрывая действие механизма суггестиии, Б. Ф. Федорову по существу присоединяется к концепции социального происхождения высших психологических функций человека, развитой известным советским психологом Л. С. Выготским применительно к психическому развитию ребенка. По мнению Б. Ф. Поршнева, механизм «обращения к себе» оказывается элементарной ячейкой речи-мышления. Дипластия – элементарное противоречие мышления – анализируется автором как выражение исходных для человека социальных отношений «мы — они».

Провозглашая необходимость преодоления зоологических предрассудков, Поршнев писал: «Спор пойдет не о фактах, ибо большинство фактов палеоантропологии и палеоархеологии обладает высокой степенью надежности, а об очках, через которые привыкли смотреть на эти факты». Нет никаких оснований считать наличие огня и каменных орудий признаком появления «человека». Только неоантроп может быть признан человеком в точном смысле слова.

Человеческая культура, по Поршневу, выросла из дивергенции палеоантропов и неоантропов, из необходимости последним, взаимодействуя с первыми, все более уходить от навязанных им форм взаимодействия. Анализ данных зоологии (начиная с Дарвина) о различных формах видообразования приводит Поршнева к выводу о своеобразном «стихийном искусственном» отборе, лежащем в основе дивергенции.

Конечно, некоторые положения, выдвинутые Б. Ф. Поршневым, бывает трудно осознать и принять человеку, уверенному в том, что он – венец творенья. Утрируя, ученый утверждает, что своим появлением на земле мы обязаны некоему отвратительному животному, которое специально вывело нас искусственным отбором для выполнения единственной функции – служить ему кормовой базой! И, скажем, не только инициация-калечене подростков в первобытных племенах, но и красивый обычай дарить цветы является всего лишь результатом глубокой и длительной трансформацией нашей древнейшей и совсем не красивой основной функции – преподносить в качестве «подарка» неким мерзким животным собственных детей, производимых для этого на свет в большом количестве и собственноручно убиваемых?

А, следовательно, все общечеловеческие ценности, как религиозные, так и светские, как «западные», так и «восточные», все культурное самосознание человека сформировалось в силу необходимости дистанцироваться от своего прошлого, от своего предка, но, с другой – реально достигнутое дистанцирование надежно обеспечено лишь одним: наивной верой в то, что «мы» по определению, с «самого начала» являемся «их» (реальных предков) противоположностью.

Но так как эти отвратительные животные – наши прямые предки, то

убийство себе подобных есть не отклонение, а подлинная чловеческая природа, отличающая нас от всех остальных животных! (У последних – это все-таки исключение, а не правило).

Анализ имеющихся данных об экологических нишах, в которых на разных этапах приходилось “бороться за существование” предку человека, об эволюции его головного мозга, о беспрецедентно тесных отношениях с огромным числом других животных приводит Поршнева к двоякому выводу:^²⁸

— у человеческого предка были все анатомические и физиологические предпосылки для освоения интердикции;

— без освоения подобных инструментов человеческий предок был обречен на вымирание.

Переход со ступени на ступень происходил, конечно, не без естественного отбора из многочисленных мутаций, масштаб и разнообразие которых были спровоцированы кризисом, а значит и не без множества неустойчивых переходных форм. И только у одной из мутаций – неоантропа – третья ступень (суггестия) этим отбором была надежно и навсегда закреплена.

Учитывая сказанное выше об особенностях отношений неоантропов с палеоантропами в эпоху дивергенции, понятно решительное опровержение Поршневым распространенного предрассудка о едва ли не «буржуазном» поведении первобытного человека: «Согласно этому ходячему представлению, хозяйственная психология всякого человека может быть сведена к постулату стремления к максимально возможному присвоению. Нижним пределом отчуждения (благ или труда), психологически в этом случае приемлемым, является отчуждение за равноценную компенсацию… Действительно, поведение, обратно указанному постулату, при капитализме не может быть ни чем иным, как привеском. Но даже при феодализме, как видно из источников, хозяйственная психология содержала гораздо больше этого обратного начала: значительное число средневековых юридических и законодательных актов запрещает или ограничивает безвозмездное дарение, подношение, пожертвование недвижимого и движимого имущества. Чем дальше в глубь веков и тысячелетий, тем выпуклее этот импульс».^²⁹ Фактически Поршнев намечает контуры науки о первобытной экономике. Однако в силу того, что сохранившиеся в наше время следы первобытной экономической культуры относятся скорее к культуре как таковой, данная тема отнесена к разделу «культурология».

Глава 3. Общество, культура, религия в исторических построениях Б. Ф. Поршнева

На основании этого же положения о развитии человечества из «кормовой базы» и противостояния «предкам», Б. Ф. Поршнев развивает и свои социологические теории. В рамках этой концепции «ядром» или «элементарной клеточкой» социально-психологических процессов определяется оппозиция «мы – они». Зарождение этой оппозиции восходит ко времени распространения в среде неоантропов практики использования тех специфических механизмов воздействия друг на друга, которые перед этим сложились в их отношениях с палеоантропами. Осознание себя в качестве общности («мы») формируется, по Поршневу, в процессе негативного взаимодействия с «ними», т. е. – с палеоантропами. Такое отталкивание, будучи перенесенным внутрь самих неоантропов и порождает множество оппозиций «мы – они», каждая из которых основана на исходном взаимном «подозрении», что «они» не вполне люди.^³⁰

В процессе человеческой истории развитие этого исходной оппозиции приводит к формированию гигантской сети, отчасти взаимопересекающихся, отчасти поглощающих друг друга различных общностей («мы»), каждая из которых осознает себя в качестве таковой, противопоставляя себя некоему «они».^³¹

Также и исследования Поршнева, затрагивающие культуру, касаются, главным образом, ее происхождения, нейрофизиологических, зоологических, а также социально-психологических предпосылок ее различных проявлений.

Хотя большинство сравнительно-исторических исследований по этике и эстетике занимается почти исключительно представлениями о «хорошем» и «красивом», с точки зрения Поршнева, напротив, наиболее интересными были бы исследования именно того, что в разные эпохи у разных народов считалось «плохим» и «некрасивым».

С другой стороны, это исследование самого физиологического и психологического механизма осуществления запрета – запрета делать что-либо «плохое». Поршнев анализирует наиболее древние запреты, выделяя три их важнейшие группы.

К первой группе он относит запреты убивать себе подобного, т.е. ограничение сформированной в ходе дивергенции фундаментальной биологической особенности человека: «По-видимому, древнейшим оформлением этого запрета явилось запрещение съедать человека, умершего не той или иной естественной смертью, а убитого человеческой рукой. Труп человека, убитого человеком, неприкасаем».^³²

Ко второй группе запретов Поршнев относит «запреты брать и трогать те или иные предметы, производить с ними те или иные действия. Эта группа запретов особенно тесно связана с формированием общественного отношения собственности».^³³

Наконец, к третьей группе запретов Поршнев относит половые запреты, в частности, наиболее древние из них – запрет полового общения матерей и сыновей, затем братьев и сестер. Подводя итоги своему анализу образа жизни древнейших людей, Поршнев пишет: «На заре становления общества… эти запреты означали преимущественные права пришельцев-мужчин. Но сложившийся таким образом конфликт между ними и младшими, выросшими на месте мужчинами, разрешился в форме возникновения, во-первых, обособлением младших в особую общественную группу, отделенную от старших сложным барьером, во-вторых, экзогамии – одного из важнейших институтов становящегося человеческого общества».^³⁴

Взгляды ученого на историю религиозных верований, происхождение представлений о «хороших» и «плохих» божествах также существенно отличается от общепринятых взглядов – как религиозных, так и светских.

Для Поршнева человеческая культура зарождается в эпоху дивергенции. В ряде специальных исследований он убедительно показал, что образы божеств, протобожеств, различных разновидностей «нечистой силы» являются отражением именно палеоантропа, с которым на протяжении длительного времени приходилось взаимодействовать человеку, а также отражением конкретных особенностей самого этого взаимодействия. И чем более древними являются эти образы, тем большие в них буквальных физических черт и особенностей поведения реального, «живого» палеоантропа.^³⁵

В функционировании института церкви Б. Ф. Поршнев также ищет материальные предпосылки. По его мнении., сущность христианского вероучения как комплекса идей, выполняющих функцию защиты экономического базиса феодализма, можно свести, пишет Поршнев, «к двум основным идеям, направляющим поведение людей: во-первых, к учению о том, что они должны делать (о добродетели), во-вторых, о том, чего они не должны делать (о грехе)».^³⁶ Главная христианская добродетель, при всем многообразии отдельных предписаний религии, в конечном счете сводится к одному пункту: «живи для бога»2, т.е. живи не для себя.

Поршнев рассматривает эту добродетель в качестве мощного инструмента, тормозящего экономическое сопротивление крестьянина: «Ясно, что это учение, будучи воспринято, должно было служить колоссальной помехой на пути укрепления крестьянского хозяйства и стремления крестьян к повышению уровня своей жизни. Более того, оно прямо требовало: “отдавай”,– а далее уже нетрудно было показать, что раз отдавать в конечном счете надо богу, то естественнее всего отдавать тем, кто представляет бога на земле – церкви и властям (ибо нет власти не от Бога)”^³⁷ Однако главной проблемой для надстройки было открытое сопротивление. Поэтому, хотя принцип “жизни не для себя” и выдвигался христианством на передний план, главным было все же учение о грехе: “Задача религии была не столько в том, чтобы уговорить крестьянина отдавать свой труд и плоды своего труда земельному собственнику и повседневно отказывать себе в удовлетворении насущных потребностей, сколько в том, чтобы уговаривать его не сопротивляться: ведь само существование феодальной эксплуатации необходимо заставляло крестьянина отстаивать свое хозяйство, укреплять его, в этом смысле “жить для себя” и сопротивляться».^³⁸

И здесь все сводится, в конечном счете, к одному пункту – к греху неповиновения. Поршнев подчеркивает, что учение о грехе было могучим орудием борьбы не только с восстаниями, но и с низшими формами открытого крестьянского сопротивления – частичным сопротивлением, уходами. Учение о грехе не только обезоруживало крестьянство, но и вооружало его противников: «Поскольку восстание есть стихия сатаны – здесь не должно быть места пощаде; не только право, но долг христианина – разить мятежников мечом».^³⁹

Подводя итоги анализу ключевых идей, которые религия внушала трудящимся, Поршнев сопоставляет роль церкви и государства: «Сущностью религии было, как видим, то же, что было и сущностью государства – подавление угрозы восстаний угрозой наказаний… Но между ними была и глубокая разница. Государство располагало действительной огромной силой для осуществления своих угроз. Авторитет лишь подкреплял эту материальную силу. Напротив, церковь располагала неизмеримо меньшими материальными возможностями и в основном действовала идейным внушением. Почему же ей верили?».^⁴⁰ Здесь ученый вновь обращается к анализу социально-психологической природы убеждения (проповеди) как формы контрконтрсуггестии - то есть, в общем-то, к тому механизму, которым палеоантропы первоначально принуждали к повиновению свою «кормовую базу».

Заключение

Исследования Бориса Федоровича Поршнева затрагивали едва ли не все направления общественных наук, а также некоторые смежные направления наук естественных. Исследования во всех этих областях рассматривались Поршневым в качестве тесно связанных друг с другом аспектов становления единой синтетической науки – «об общественном человеке или человеческом обществе». Универсализм Поршнева совершенно беспрецедентен для науки XX в. по своим масштабам и одновременно предполагает опору на самые точные эмпирические факты в соответствии с самыми строгими научными критериями, сформированными в этом веке.

Однако к судьбе ученого вполне применима цитата – высказывание одного биографа о судьбе известного экономиста Й. Шумпетера: «У него было много учеников, но не было последователей».^⁴¹ У Поршнева было и есть много учеников и даже сторонников его взглядов в отдельных областях знаний. Но последователей в специальности «наука об общественном человеке или человеческом обществе» не существует, ибо такой специальности с поршневской парадигмой не сложилось.

«Со всем этим гигантским наследием нужно что-то делать, - говорит О. Т. Вите. – Правда, пока смельчак не нашелся».^⁴²

Список источников и литературы

Источники

Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов // Простор. 1968. №№ 4-7. № 7. С. 125

Поршнев Б. Ф. История Средних веков и указание товарища Сталина об основной черте феодализма // Известия АН СССР. Серия Истории и философии. М., 1949. Т. VI. № 6. С. 535 – 536.

Поршнев Б. Ф. К вопросу об основном экономическом законе феодализма // Вопросы истории. М., 1953. № 6.

Поршнев Б.Ф. Книга о морали и религии угнетенных классов Римской империи // Вестник древней истории. М., 1963. № 1 (63).

Поршнев Б. Ф. Ледовое побоище и всемирная история // Истфак МГУ. Доклады и сообщения. М., 1947. Вып. 5.

Поршнев Б. Ф. Мыслима ли история одной страны? // Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения. М., 1969.

Поршнев Б. Ф. Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623—1648). М., 1948.

Поршнев Б. Ф. Очерк политической экономии феодализма. М., 1956.

Поршнев Б. Ф. Поиски обобщений в области истории религии // Вопросы истории. М., 1965. № 7.

Поршнев Б. Ф. Проблемы возникновения человеческого общества и человеческой культуры // Вестник истории мировой культуры. 1958. № 2. С. 40.

Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1966.

Поршнев Б. Ф. Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства. М., 1976.

Поршнев Б.Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.

Поршнев Б. Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в. М., 1970.

Литература

Вите О. Т. Б. Ф. Поршнев: опыт создания синтетической науки об общественном человеке и человеческом обществе // Полития. 1998. №3.

Момджян Н. и Токарев С. А. Предисловие // Поршнева Б. Ф. О начале человеческой истории. Проблемы палеопсихологии. М., 1974. С. 2 – 11.

Примечания

1 Поршнев Б. Ф. Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623—1648). М., 1948.

2 Поршнев Б. Ф. Очерк политической экономии феодализма. М., 1956.

3 Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.

4 Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1966.

5 Поршнев Б. Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в. М., 1970.

6 Момджян Н. и Токарев С. А. Предисловие // Поршнева Б. Ф. О начале человеческой истории. Проблемы палеопсихологии. М., 1974. С. 2 – 11.

7 Вите О. Т. Б. Ф. Поршнев: опыт создания синтетической науки об общественном человеке и человеческом обществе // Полития. 1998. №3.

8 Момджян Н. и Токарев С. А. Указ. соч. С. 5.

9 Вите О. Т. Указ. соч.

10 Там же.

11 Поршнев Б. Ф. Мыслима ли история одной страны? // Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения. М., 1969.

С. 310.

12 Там же. С. 310 – 311.

13 Поршнев Б. Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII века. М., 1970; Поршнев Б. Ф. Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства. М., 1976.

14 Поршнев Б.Ф. Франция, Английская революция и европейская политика… С. 39 – 40.

15 Поршнев Б. Ф. Тридцатилетняя война… С. 202 – 229.

16 Поршнев Б.Ф. Ледовое побоище и всемирная история // Истфак МГУ. Доклады и сообщения. М., 1947. Вып. 5.

17 Там же.

18 Там же.

19 Там же.

20 Поршнев Б.Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.

21 Там же. С. 512.

22 Там же. С. 513.

23 Поршнев Б. Ф. К вопросу об основном экономическом законе феодализма // Вопросы истории. М., 1953. № 6; Поршнев Б.Ф. Очерк политической экономии феодализма. М., 1956.

24 Поршнев Б. Ф. История Средних веков и указание товарища Сталина об основной черте феодализма // Известия АН СССР. Серия Истории и философии. М., 1949. Т. VI. № 6. С. 535 – 536.

25 Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории…

26 Момджян Н. и Токарев С. А. Указ. соч. С. 7 – 8.

27 Поршнев Б.Ф. Возможна ли сейчас научная революция в приматологии? // Вопросы философии. 1966. № 3. С. 113 – 116.

28 Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории… С. 404 – 405.

29 Там же.

30 Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М., 1978.

31 Поршнев Б.Ф. Мыслима ли история одной страны… С. 314 – 315.

32 Поршнев Б. Ф. Проблемы возникновения человеческого общества и человеческой культуры // Вестник истории мировой культуры. 1958. № 2. С. 40.

33 Там же. С. 42.

34 Там же.

35 Поршнев Б.Ф. Книга о морали и религии угнетенных классов Римской империи // Вестник древней истории. М., 1963. № 1 (63); Поршнев Б. Ф. Поиски обобщений в области истории религии // Вопросы истории. М., 1965. № 7.

36 Там же.

37 Там же.

38 Там же.

39 Там же.

40 Там же.

41 Вите О. Т. Указ. соч.

42 Там же.

Приложение