Начало масонства в России

Начало масонства в России

Исторические данные об утверждении масонства в России

Эпоха правления Анны Иоанновны, точнее эпоха правления немца Бирона — это время утверждения европейского масонства в России. Воспользовавшись разгромом церкви и самобытных политических традиций страны, оно широко пускает свои хищные щупальца.

В 1731 году русское масонство имеет уже своего Великого Провинциального мастера — Джона Филиппса.

В это же время в России появляется брат Джона Кейта, великого мастера английского масонства — Джемс Кейт.

Вернадский в своей книге “Русское масонство в царствование Екатерины II” сообщает следующее о Джемсе Кейте:

“Кейт, — пишет Вернадский, — был представителем семьи, объединявшей в своей деятельности три страны — Россию, Шотландию и Пруссию. Сам Джемс Кейт бежал из Англии и после неудачного исхода якобинского восстания (в котором Кейт принимал участие на стороне претендента — Стюарта), в 1728 г. сделался русским генералом; около 1747 г. перешел на службу Пруссии; он участвовал затем на стороне Пруссии в Семилетней войне и в 1758 г. был убит в битве при Гохкирхене”.

“Брат его, Джон Кейт (лорд Кинтор), был гроссмейстером английского масонства; Джордж Кейт — известный генерал Фридриха II (приговоренный в Англии к смертной казни за содействие тому же Стюарту), наконец, тоже Кейт (Роберт) был английским послом в Петербурге (несколько позже, в 1758—1762 годах).

В 1740 году Джон Кейт, граф Кинтор, назначает Джемса Кейта великим мастером России. Будучи великим мастером России, Джемс Кейт в то же время был шпионом прусского короля Фридриха Великого.

К моменту приезда Джемса Кейта в Россию, в ней уже существовали, среди наводнивших Россию немцев, немецкие масонские ложи.

“...Есть основание думать, — указывает А. П. Пыпин в своем исследовании “Русское масонство в XVIII и первой четверти XIX в.”, что во время Анны и Бирона у немцев в Петербурге были масонские ложи; о самом Кейте есть сведения, что он имел какие-то связи с немецкими ложами еще до своего гросмейстерства в России.

Масонское семейство Кейтов прочно утвердилось в России. В книге В. А. Бильбасова “История Екатерины II”, изданной в 1900 году в Берлине, мы встречаем опять имя Кейта (Роберт Кейт). Бильбасов сообщает, что английский посланник Кейт вошел в доверие к Петру III и все, что узнавал от него, сообщал Фридриху, а Екатерина II, организуя заговор против Петра III, сблизилась с Кейтом настолько, что вскоре же заняла у него деньги. Имя Джемса (Якова) Кейта пользовалось большим уважением у русских масонов. В царствование Елизаветы, русские масоны пели на масонских собраниях следующую песнь в честь Джемса Кейта:

“По нем [по Петре Великом] светом озаренный

Кейт к россиянам прибег;

И усердием воспаленный

Храм премудрости поставил [основал ложу],

Огонь священный здесь воздвиг.

Мысли и сердца исправил

И нас в братство утвердил.

Кейт был образ той денницы,

Светлый коея восход

Светлозарные царицы

Возвещает в мир приход...”

Первые “умонеистовцы” и плоды их “художественного” творчества

Петровские реформы, как теперь известно, не только не способствовали культурному развитию России, но, по мнению историков, даже задержали ход развития русской культуры.

Страшный урон нанес Петр русскому национальному искусству:

“Эпоха Петра Великого разделяет историю русского искусства на два периода, резко отличающихся друг от друга, второй не является продолжением первого. Путь, по которому шло развитие в первом периоде, вдруг пересекается, и работа, приведшая уже к известным результатам, как бы начинается сначала, в новой обстановке и при новых условиях: нет той непрерывности, которая характеризует развитие искусства в других странах”, — пишет Г. К. Лукомский в своей книге “Русская старина”. <28И действительно, Петр Первый изменил все, что имело внешнюю форму. Только русская музыка не имела форму и только она сохранила после Петра свою исконную русскую сущность.

В результате обнищания купечества пришли в упадок древние города, древние отрасли русского искусства, которые любило и поддерживало купечество, исчезло много древних ремесел. Понизилась архитектура русских церквей; стенная роспись в церквах, шитье шелками и т.д.

Крестьяне превратились в рабов, высший слой общества перестал напоминать русских. Созданное Петром шляхетство разучилось даже говорить по-русски и говорило на каком-то странном жаргоне.

Глава темных раскольников, по выражению академика Платонова “слепых ревнителей старины”, писал на языке уже близком языку Пушкина. Вот образец его стиля.

“С Нерчи реки, — пишет Аввакум, — назад возвратился на Русь. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дали две клячи, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы не мирные”.

А представители созданного Петром шляхетства писали свои мемуары следующим языком:

“Наталия Кирилловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал все без резона, по бизарии своего гумора. Бояре остались без повоира и в консильи были только спекуляторами”.

Приведенные выше строки, в которых современный русский человек не может ничего понять, заимствованы историком Ключевским из мемуаров одного из наиболее образованных людей Петровской эпохи. Сопоставьте язык протопопа Аввакума и Петровского шляхтича и вы легко сделаете вывод, кто ближе к сегодняшним людям, и за кем мы идем и хотим идти.

В правление Бирона возникает так называемая “новая” русская литература. Эта новая литература не имеет ничего общего по своим идеям с существовавшей до того русской литературой. Идеи, под знаком которых развивается творчество, так называемого, отца новой русской литературы Кантемира — это чисто европейские идеи. Идеи же развивавшейся в то время на западе “просветительной философии”, целью которой было подготовка великой французской революции — были в основе своей рационалистические и атеистические, философы “просветители” с позиции “чистого разума” вели атаку на монархию и религию.

Д. Благой, автор “Истории русской литературы XVIII века”, изданной в 1955 году в Москве, большое внимание уделяет творчеству Феофана Прокоповича. Он восхваляет его за то, что “попав в самый центр католического мира, он вынес оттуда идеи Возрождения и Реформации и кровную на всю жизнь ненависть ко всякого рода мракобесию и изуверству вообще... и за то, что “этот богослов и учитель церкви” ценит творческую мощь человеческого ума, “великий свет”, зажженный эпохой Возрождения”. “Это, — пишет Благой, — делает его первым в многочисленном и славном ряду наших писателей-просветителей XVIII века”.

Уже одно это обстоятельство возведения “православного” архиепископа в ранг духовного предка русской космополитической интеллигенции заставляет нас с подозрением относиться к духовному и моральному облику Феофана Прокоповича, главного помощника Петра I в деле уничтожения Патриаршества и идейных основ самодержавия.

Взгляды Феофана Прокоповича и Татищева складываются под влиянием европейских рационалистов, Фонтеля, Бейля, Гоббса и Пуффендорфа.

Под знаком рационализма проходит и все творчество Антиоха Кантемира. И сам он не русский и литературное творчество его не русское по своим идейным устремлениям.

“Сам Кантемир также принадлежал к типу передовых людей и идейно был связан с Прокоповичем и Татищевым. По окончании Академии Наук, где он учился у Бернулли Вайера (история) и особенно Гросса (нравственная философия), Кантемир окончательную шлифовку получает в Париже. В Париже Кантемир сближается с представителями учено-литературного мира, особенно с прославленным масоном Монтескье. Здесь, под влиянием “просветителей”, сложились религиозные, политические и общественные понятия Кантемира. Русская литература, в лице первого ее представителя, начинает свою жизнь всецело под влиянием просветительной литературы Запада, т. е. литературы масонской, направленной против религии и всех божественных установлений. Если Феофан знал прекрасно Бэкона и Декарта, и протестантского писателя Буддея, то Кантемир удостоился чести знать видных масонов, Вольтера и Монтескье, книгу которого “Персидские письма” он перевел на русский язык”. <29Ода Кантемира “На хулящих учение. К уму своему” направлена против духовенства. Эта сатира вызвала одобрение у Феофана Прокоповича, и он даже написав Кантемиру послание в стихах “К сочинителю сатир”. Такой интерес Ф. Прокоповича к сатирам Кантемира понятен, если вспомним, что в одной из них Кантемир резко выступает против Архиерея Георгия Дашкова, выдвигавшегося сторонниками восстановления Патриаршества, в Патриархи, резко выступает Кантемир и против “безмозглых церковников вообще”.

В сатирах Кантемира мы встречаем, например, такие “перлы”:

“Попы обычайно всю неделю жадно для своей корысти по всем дворам воскресшего из мертвых Христа прославляют”.

Или:

Но вдруг вижу, что свечи и книги летают;

На попе борода и кудри пылают.

И туша кричит, бежит в ризах из палаты.

Хозяин на мой совет мне, вместо уплаты,

Налоем в спину стрельнул; я с лестницы скатился

Не знаю как только цел внизу очутился.

По поводу постоянных враждебных выпадов Кантемира против духовенства Д. Благой с восторгом отмечает в упоминавшейся нами “Истории русской литературы XVIII века”:

“Таких резких и настойчивых антицерковных выпадов мы не встречаем во всей последующей нашей дореволюционной литературе”.

Антиох Кантемир “просвещает” Россию в духе французских просветителей. Он делает то же грязное дело разрушения православия, что и Феофан Прокопович. Ф. Прокоповича по заказу Петра I, идеологически обосновавшего необходимость уничтожения Московского самодержавия и Патриаршества, Кантемир величает: “дивным первосвященником, которому сила высшей мудрости открыла все свои тайны; пастырем, недремно радующим о своем стаде, часто сеющем семя спасения, растящим его словами примером, защитником церковной славы”.

А этот “дивный первосвященник”, по совету которого Петр I отменил Патриаршество и объявил себя главой православной церкви, в борьбе со сторонниками восстановления Патриаршества

“...Пуская в ход свои излюбленные средства: ложь, обман, подлог и насилие, он клялся в своем православии, отказывался всеми средствами от протестантского направления. Приписывал своим врагам такие мысли и слова, которых у них никогда не было; искажал и неправильно истолковывал отдельные выражения, наконец, прибегал к излюбленному своему приему, возводя против своих противников обвинение в политической неблагонадежности. В своей болезненной подозрительности Феофан не щадил никого. К допросу привлекалась масса лиц разных классов и положений. Самые благонамеренные люди не могли быть уверены, что их не привлекут к ответственности в Тайную Канцелярию”. <30Многие из духовных лиц и мирян по вине Ф. Прокоповича закончили свою жизнь в Тайной Канцелярии и в казематах.

Восхваляя Ф. Прокоповича, Кантемир нападает на его противников, сторонников восстановления Патриаршества.

Троицкого инока Варлаама, одного из предполагаемых кандидатов в Патриархи, Кантемир изображает следующим образом:

Варлаам смирен, молчалив, как в палату войдет —

Всем низко поклонится, к всякому подойдет,

В угол свернувшись потом, глаза в землю втупит;

Чуть слыхать, что говорит, чуть, как ходит, ступит.

Безперечь четки в руках, на всякое слово

Страшное имя Христа в устах тех готово.

Молебны петь и свечи класть склонен без меру,

Умильно десятью в час восхваляет веру

И великолепен храм Божий учинили;

Тех, кои церковную славу расширили

Души де их подлинно будут наслаждаться

Вечных благ. Слово к чему можешь догадаться;

—О доходах говорит, церковных склоняет

Кто дал, чем жиреет он, того похваляет,

Другое всяко не столь дело годно Богу,

Тем одним легко сыскать может в рай дорогу

Когда в гостях за столом — и мясо противно

И вина не хочет пить, да то и не дивно:

—Дома съел целый каплун, и на жире и сало

Бутылку венгерского с нуждой запить стало.

Жалко ему в похотях погибшие люди,

Но жадно пялит с под себя глаз на круглые груди,

И жене бы я своей заказал с ним знаться.

Безперечь советует гнева удаляться

И досады забывать; но ищет в прах смерти

Тайно недруга, не дает покой и по смерти.

Кантемир нагло высмеивает вообще всех православных священников и монахов. Все они глупы, невежественны, суеверны, все пьяницы и корыстолюбцы.

Образец правителя для Кантемира — конечно, Петр Первый. В одной из своих виршей Кантемир восхваляет Петра за то, что благодаря

— “Мудрых указов Петровых

Русские люди стали новым народом”.

Петр “корень нашей славы”, ибо в результате его мудрой деятельности “русские люди стали новым народом”.

И утверждая это, Кантемир в то же время самыми мрачными красками изображает современное ему общество.

Кантемир является родоначальником обличительного направления в русской литературе. Он задал тон этому направлению. Вместо того, чтобы разить сатиров отдельные темные стороны русской жизни, отдельных лиц, он, как и пошедшие по его стопам бесчисленные обличители позднейшего времени, высмеивали и хулили все русское.

Идеал Кантемира — Запад, в России все дрянь, всё негодно.

Кантемиру так же, как и современным поклонникам Петра I, не приходит в голову мысль, что до такого падения современное ему общество докатилось именно в результате безумных действий Петра.

Как будто кошмарные условия жизни при преемниках Петра возникли сами собой, без всяких причин.

Литература, возникшая в “русской Европии”, напоминает ту “ассамблейную боярыню”, которую по словам Лескова Петр I на ассамблее с образовательной целью напоил вполпьяна и пустил срамословить.

Уже при Екатерине II поэт Петров назвал русских сатириков “Умонеистовцами”, которые и в стихах и в прозе “мешают желчь и яд”.

Бороться со злом и общественной неправдой можно двумя способами: сатирой и ставя в пример добрых, порядочных людей, привлекая к их образам внимание общества и возвышая их. Русская литература к несчастью со времен Кантемира и Фонвизина пошла исключительно по пути сатиры. И сатиры, все обобщающей, видящей только одно черное в русской жизни. Дело изображалось так, что все попы, все чиновники, все политики сплошные беспросветные мерзавцы. Сатира всегда есть окаррикатуривание, одностороннее изображение жизни. Эти черты приобрела и вся русская классическая литература, свое главное внимание уделившая изображению не порядочных людей, а отрицательных типов.

Это одностороннее изображение народной жизни нанесло огромный вред, внушив многим читателям неверное представление о русской действительности, как о царстве сплошной тьмы и постоянного насилия.

Еврейский вопрос при преемниках Петра I и его решение

Каждому русскому человеку известна роковая роль, которую сыграли русские масоны и евреи в крушении Русского национального государства. Поэтому является необходимым дать краткую справку появления евреев в России и отношения к ним правительства и народа.

Впервые национальные интересы русских и евреев сталкиваются еще в эпоху развития Киевской Руси. В южнорусских степях возникает сильное хазарское государство. Хазарские каганы и господствующий класс Хазарии принимает иудейство. И это вселяет веру в рассеянных по всему свету евреев, что хазарский каганат станет второй Палестиной. Евреи начинают стекаться в Хазарию. Видные евреи находятся в переписке с хазарским каганом Иосифом, как это свидетельствует хранящееся в Британском музее письмо испанского еврея, казначея одного из мавританских халифов в Испании.

Одно время хазары подчиняют себе многие славянские племена, из которых позже сложилась Киевская Русь. Вместе с хазарами к славянам, конечно, проникают из Хазарии и евреи. В Киеве существует уже многочисленная еврейская колония, занимающаяся торговлей и ростовщичеством. Со временем отношения между киевлянами и евреями настолько обостряются, что уже в 12 веке, по смерти князя Святополка, возник в Киеве погром евреев, вызванный привилегированным положением евреев в правлении этого князя.

Знаменитый проповедник Киевской Руси Илларион обличал в своих проповедях поведение живших в Киеве евреев. Недоброжелательное отношение к евреям возникло не только потому, что они занимались ростовщичеством, а и потому, что они в Корсуни и в других городах на побережье Черного моря занимались скупкой плененных кочевниками русских, которых продавали в рабство. Этот факт засвидетельствован, например, в житии Преподобного мученика Евстрата (память его 28 марта).

В житии повествуется, что однажды, половцы напали на Киев, ворвались в Печорский монастырь, сожгли церкви, многих иноков умертвили, а некоторых увели в плен, — в их числе был и Евстратий. Всех пленных христиан, в числе пятидесяти, половцы продали в рабство в город Корсунь одному еврею. Еврей принуждал их отречься от Христа, угрожая иначе уморить их голодом. Ободряемые Евстратием, христиане отказались и один за другим все умерли от голода и жажды. Великий Постник, святой Евстратий пережил всех. Тогда на двенадцатый день евреи схватили его и распяли на кресте.

Острые и напряженные взаимоотношения, возникшие с евреями, вызывают в Киевской Руси желание узнать прошлое евреев. И в Киеве появляется первый в Средневековой Европе перевод одной истории еврейского народа.

Московская Русь сторонилась евреев и в ней евреев почти не было. Неохотно она пускала к себе на время и еврейских купцов, приезжавших из Европы, Крыма и Золотой Орды и Казанского ханства.

Больше всего евреев жило в Новгороде, имевшем обширные торговые связи с Западом. И эта связь с евреями позже дорого обошлась не только Новгороду, но и всей Московской Руси.

При Иване III, создателе Московского национального государства, в Новгороде возникает ересь стригольников или жидовствующих, которая затем получает широкое развитие во всей Московской Руси.

Одно время в Москве жидовствующих было столько, что некоторым современникам Ивана III казалось, что православию на Руси пришел конец.

Ересь жидовствующих продолжалась и при сыне Ивана III, Василии. В книге Г. Федотова “Святой Филипп, митрополит Московский”, мы читаем:

“В сущности, все внутренние события, вся борьба партий и идей, заполняющих собой Васильево княжение, выражалось в борьбе вокруг церковных вопросов. Доживала еще ересь жидовствующих, недобитых казнями и преследованиями времен Ивана III. Это странное движение, отголосок западных реформационных брожений, в обеих своих формах — чистого иудаизма и религиозного рационализма и вольнодумства — заразило, главным образом верхи Московского общества и церкви. Оно имело своих приверженцев при дворе, в семейство великокняжеском (Елена, невестка Ивана III) и даже на митрополичьей кафедре”.

“Когда жидовство, — пишет Г. Федотов — оправившись от гонений, начало снова поднимать голову, известный деятель той эпохи Иосиф Волоколамский писал Василию III:

“...Если ты, Государь, не позаботишься и не подвигнешься, чтобы подавить их темное еретическое учение, то придется погибнуть от него всему православному христианству”.

В Московской Руси хорошо были осведомлены о том, что в Польше евреям сдали на откуп православные церкви, и что они пускают в церковь только тех, кто внес им установленный сбор. Поэтому евреям, несмотря на поступавшие от них просьбы, не разрешали приезжать на жительство в Московскую Русь, а тех, кто уже жил, изгоняли из Москвы.

Царь Алексей, по просьбе жителей Могилева и Вильно, выселил их из этих городов.

Массовое проникновение евреев в Россию началось только при Петре, хотя он и писал бургомистру Амстердама Витсену, ходатайствовавшему о допуске евреев в Россию, что он считает, что им будет невыгодно селиться в России, так как у “русаков они не много выторгуют”, все же предоставил отдельным евреям высшие должности. Еврей Шафиров был вице-канцлером, португальского еврея Дивьера он назначил губернатором Санкт-Петербурга и разрешал евреям селиться в России. В учебнике еврейской истории известного еврейского историка С. М. Дубнова (4-ое издание, Харбин, Часть III, стр. 1.4), мы читаем:

“Только при Петре Великом и его преемниках евреи начали проникать массами в пограничные с Польшей русские владения, особенно в Малороссию. Пока жил Петр, их не трогали”.

Екатерина I указом от 26 апреля 1727 года изгоняет евреев из Украины и других местностей России и запрещает впредь приезжать в Россию.

“Жидов, как мужеска, так и женска полу, которые обретаются на Украине и в других Российских городах, всех выслать из России за рубеж немедленно и предь их никакими образы в Россию не впускать и того предостерегать во всех местах накрепко, а при отпуске их смотреть накрепко ж, чтобы они из России за рубеж червонных золотых и никаких Российских серебряных монет и ефимков отнюдь не вывозили; а буде у них червонные и ефимки, или какая Российская монета явится, и за оны дать им медными деньгами”.

Поведение еврея Липпмана, сделанного Бироном придворным банкиром, открыто продававшим государственные должности и разорившим многих своими ростовщическими операциями, отозвалось на отношении к другим евреям, пробравшимся при Бироне снова в Россию.

2 декабря 1740 года Императрица Елизавета снова издает указ о том, чтобы все евреи покинули Россию.

“Как это уже неоднократным предков наших указам по всей нашей Империи жидам жить запрещено. Но ныне нам известно учинилось, что оные жиды еще в нашей Империи под разными видами жительство свое продолжают, от чего ни иного какого плода, но токмо нашим верноподданным крайнего вреда, ожидать должно. А понеже наше матернее намерение есть от всех чаемых нашими верноподданными и всей нашей Империи случиться могущих произойти худых последствий крайне охранять и отвращать, того да всемилостивейше повелеваем: из всей нашей Империи, как то великороссийских, так и то малороссийских городов, сел и деревень всех мужеска и женска пола жидов какого бы кто звания и достоинства ни были, со всем их имением немедленно выслать за границу и впредь оных ни под каким видом в нашу Империю ни для чего не впускать”.

Так же отрицательно к евреям относился и русский народ. Это отрицательное отношение выражено им в сотнях пословиц и поговорок:

Где хата жида, там всей деревне беда;

Жид да беда — родные братья;

Назови жида братом, он в отцы полезет, и т. д.

Политические “успехи” “русской европии” к концу бироновщины

Как отозвалась совершенная Петром сверху революция на состояние монархической власти России, культурном и нравственном положении высших слоев общества, духовенства и простого народа, а также развитии культуры, — мы уже показали. Что касается политической роли России в Европе и на Востоке в этот период, то она сошла на нет. Никогда политический престиж России в Европе и граничащих с нею восточных стран не стоял так низко, как в эту эпоху.

Возьмем учебник Русской Истории академика С. Платонова.

Внешние политические успехи России за указанный период он характеризует так. “Из внешних дел периода временщиков следует отметить, во-первых, что в царствование Императрицы Анны (1732) Персии были возвращены взятые у нее при Петре Великом города на Каспийском море”.

“В результате длительной войны Россия получила значительные пространства Черноморской степи, но не получила морских берегов и права держать флот на Черном море. Азов условлено было срыть...”

“Мало того, заметив слабость и непопулярность немецкого правительства Анны Леопольдовны, французский посланник Шетарди повел интригу в самой России и содействовал всячески падению Императора и воцарению Елизаветы”.

Ключевский пишет: “Немцы, после десятилетнего своего господства при Анне Иоанновне, усевшись около русского престола, точно голодные кошки вокруг горшка с кашей и достаточно напитавшись, стали на сытом досуге грызть друг друга...”

“Удачной ночной феерией воцарения Елизаветы разогнан был гвардейскими полками Курляндско-Брауншвейгекий табор, собравшийся на берегу Невы дотрепывать верховную власть, завещанную Петром”.

Что можно добавить к этой поразительной характеристике “политических успехов” России при ближайших преемниках Петра.

Возникают вопросы: каким образом Курляндско-Брауншвейгский табор смог собраться на берегах Невы вокруг русского престола?

А если это случилось, то можно не боясь ошибки, утверждать что кровавая Петровская революция кончилась ничем. Все реформы производились, по объяснению историков-западников, с целью спасти Россию от участи быть покоренной немцами. А на самом деле, сразу после смерти Петра, Россия стала добычей немцев, а русские верхи пошли в духовную кабалу к западу. То есть свершилось то, чего больше всего боялся Александр Невский. Русь попала в духовное рабство к Западу.

Даже такой заядлый западник, как Г. Федотов, и тот признается в книге “И есть, и будет”, что:

“Россия с Петра перестала быть понятной русскому народу. Он не представлял себе ни ее границ, ни ее задач, ни ее внешних врагов, которые были ясны и конкретны для него в Московском Царстве. Выветривание государственного сознания продолжалось беспрерывно в народных массах Империи”.

В результате совершенной Петром I революции, русское национальное Государство не только не стало более сильным, как это обычно ложно утверждают историки западнического лагеря, а настолько ослабело, что стало игрушкой в руках утвердившихся в России иностранцев и Европейских держав.

Как низко упала политическая роль России к моменту захвата власти дочерью Петра ярко показывает письмо французского агента Лалли кардиналу Флери, в котором он пишет:

“Россия подвержена столь быстрым и столь чрезвычайным переворотам, что выгоды Франции требуют необходимо иметь лицо, которое бы готово было извлечь из того выгоды для своего государя”.

Человеком, который сумел извлечь выгоду для Франции из наступившего в России хаоса, после совершения Петром I революции, оказался Маркиз Шетарди. Путем сложных интриг он сумел воспользоваться царившей в России сумятицей и с помощью французского золота он организовал заговор в пользу Елизаветы среди Гвардейских полков.

Историк Соловьев утверждает, что после Петра I судьба “России осталась в русских руках”. Это утверждение не отвечает печальной исторической истине. Европа имела в после-петровской России своих представителей, которые хозяйничали в ней как в завоеванной провинции.

Вспомним, например, колоритную фигуру прусского посланника барона А. Мардефельда. Он пробыл в России двадцать два года. Приехал он в Россию еще при Петре I в 1724 году. Сменились Императрицы и Императоры, а Мардефельд не сменялся. Он был послом при Петре I, при Екатерине I, при Петре II, при Анне Иоанновне. При его помощи Анна Леопольдовна стала правительницей, когда ее несчастный сын Иоанн VI стал Русским Императором.

Друзья Мардефельда французский маркиз Шетарди, французский врач Лесток, умный, человек ловкий, но “злого нрава и черного дурного сердца”, с помощью интриг и подкупов возвели на престол и Елизавету. “В течение многих лет”, — характеризует его роль В. Бильбасов, — “Мардефельд был “персона гратиссима” в Петербурге”.

После подрыва Петром I политических и религиозных основ традиционного русского монархического миросозерцания, царская власть повисла в воздухе и стала орудием политической игры европейских послов в России. Как европейские послы низко расценивали тогдашнее положение монархической власти в России, показывает следующий отзыв саксонского дипломата Пецольца о перевороте, совершенном Елизаветой: “при помощи нескольких гренадеров, нескольких бочек вина и нескольких мешков золота в России можно сделать все, что угодно”.

Таковы были политические результаты совершенной Петром революции. Так выглядело дело с верховной властью в России после того, как он ее по словам его почитателей “из небытия в бытие произвел” и оставил после себя в “зените славы и могущества”.

“Вмешательство представителей иностранных держав и вообще иностранцев в русские дела достигло в это время крайних пределов. В XVIII столетии подобное вмешательство было в порядке вещей и практиковалось во всей Европе; в России же, со смерти Петра I, оно приняло довольно опасные размеры, отчасти благодаря ряду женщин, занимавших престол. Елизавета Петровна, многим обязанная благодаря Шетарди, Лестоку и другим чужеземцам, естественно подчинялась их указаниям. Дерзость чужеземцев дошла в это время до того, что какой-нибудь Брюммер дает слово за Елизавету, что она “к Австрии не приступает, и этому слову верят”.

Захват трона дочерью Петра I

В ночь с 24-го на 25-ое января 1741 г., Цесаревна Елизавета Петровна, забыв присягу, данную малолетнему императору Иоанну VI, арестовала младенца-императора, его мать Правительницу, всю Брауншвейгскую семью и сама взошла на престол. Елизавета Петровна решила, если “Paris vaut la messe”, то за Россию можно, конечно, отречься от клятвенного обещания.

Нарушив присягу, Елизавета Петровна “секретнейшим” указом от 7 декабря 1742 года потребовала такую же присягу от Анны Леопольдовны: “чтоб она в верности присягу учинила и в том за себя и за сына своего, принца Иоанна, и дочь свою, принцессу Екатерину подписалась”.

В результате нелепого закона Петра I о престолонаследии, русский трон сделался игрушкой в руках его преемников и присяга на верность тому, кто занимал русский трон, обесценивалась все более и более с каждым новым дворцовым переворотом. Возникает прискорбное явление, когда пример нарушения присяги на верность носителю государственной власти показывают сами носители верховной власти или претенденты на эту власть и представители высших кругов народа. Частые дворцовые перевороты лишали присягу всякого нравственного значения и заставляли смотреть на нее как на пустую формальность, которую можно нарушить всякий раз, если это сулит в будущем выгоду.

К клятвенному обещанию, к присяге, в после-петровскую эпоху относятся не как к нравственному обязательству, которое ненарушимо и должно быть исполнено любой ценой. Вспомним поступок Василия Шибанова, давшего клятву князю Курбскому, что он доставит письмо Иоанну Грозному, поступок знаменитого дипломата отца Петра I — Ордин-Нащокина, постригшегося в монахи, но не пожелавшего нарушить условия заключенного им с поляками Андрусовского мирного договора, вспомните поступок простого крестьянина допетровской эпохи Ивана Сусанина.

В после-петровскую эпоху такого отношения к выполнению клятвенного обещания и присяги мы почти не видим, особенно в высших слоях общества.

Петровский закон о престолонаследии создает основу для длинной цепи придворных интриг, предательств, дворцовых переворотов и цареубийств.

Елизавета взошла на трон, а свергнутый ею малолетний ребенок император Иоанн VI всю свою жизнь провел в ссылке и в одиночной камере крепости, пока не был убит крепостной стражей во время попытки Мировича освободить его и возвести на трон вместо Екатерины II.

Елизавета Петровна старалась, чтобы не только Петербург, но и вся Россия забыла и об Иоанне, и об его правлении. Особыми указами было приказано уничтожить все медали и монеты с изображением Иоанна VI, сжечь все бумаги подписанные от его имени.

“Елизавета Петровна желала уничтожить всякий след Ивана VI, хотела, чтоб самое имя его было забыто. Императрица хотела невозможного. Революционные меры не проходят бесследно. Вскоре же по воцарении Елизаветы Петровны, недовольные начали вспоминать низверженного Императора, сожалели о нем”. <32Через семь месяцев после совершенного Елизаветой переворота, была раскрыта подготовка к новому перевороту. Заговорщики хотели убить Елизавету и наследника престола (Петра III), и снова возвести на престол Иоанна VI.

Спустя год созревает новый заговор. Организаторы его не питают никакого уважения к Елизавете Петровне, как к носительнице царской власти, какое питали люди Московской Руси к царям. Для заговорщиков она не законная царица, а только удачливая захватчица не принадлежавшего ей трона. Вот показательные в этом отношении слова организатора заговора подполковника Лопухина, говорившего участникам заговора:

“Будет через несколько месяцев перемена. Рижский караул, который у Императора Иоанна и у матери его, очень к Императору склонен, а нынешней Государыне с тремястами канальями ее Лейб-гвардии что сделать? Прежний караул был и крепче, да сделали, а теперь перемене легко сделаться”.

В этом заявлении все очень характерно. Важно, чтобы к новому дворцовому перевороту склонялся Рижский караул (т. е. не русский), а как к перевороту отнесся русский народ — неважно. Интересна вера в нравственное право сделать новый переворот. Совершили же переворот с своей “Лейб-компанией” Елизавета, почему не сделать новый новым заговорщикам, ведь “теперь перемене легко сделаться”.

Частые переходы царской власти из рук в руки, необоснованные с традиционной русской монархической точки зрения, оказали свое развращающее действие. Утвердилась вульгарная точка зрения “кто палку взял — тот и капрал!”

Если в заговоре Елизаветы играл роль французский дипломат Шетарди, то в заговоре Лопухина — австрийский посланник маркиз Ботта д’Адорно.

Народные массы, замордованные окружавшими русский престол немцами и русскими “европейцами”, встретили переворот Елизаветы надеждами, что все иностранцы будут изгнаны из России и вернутся старые, допетровские порядки.

А возврата на старый национальный путь — восстановления политических принципов самодержавия, восстановления патриаршества, прекращение “чужебесия”, ждало подавляющее число народа; и духовенство, часть дворянства, оставшаяся верным национальным традициям и купечество и крестьянство.

Английский посланник Фанг доносил, например, своему правительству: “Часть дворян — закоренелые русские: только принуждение и насилие могут воспрепятствовать им возвратиться к старинным обычаям.

...Они вовсе не хотят иметь дело с Европою и ненавидят иноземцев”. (Депеша от 21 июня 1741 г.)

Странно бы было если русские после всего того, что им пришлось перенести от иностранцев при преемниках Петра, обожали бы иностранцев и мечтали бы иметь дело с Европой, которая всегда, в самые тяжелые периоды русской истории, начиная с нашествия татар, всегда пыталась использовать обрушившиеся на русский народ бедствия в своих корыстных целях.

После захвата власти Елизаветой, прусский посланник барон Мардефельд попытался продолжать свое постоянное вмешательство во внутренние и внешние дела России.

“Представитель прусских интересов, — замечает В. Бильбасов, — привыкший в течение двадцати лет видеть русскую политику в руках немцев, Мардефельд не мог допустить, чтобы русский канцлер (речь идет о гр. Бестужеве-Рюмине. — Б. Б.) в равной же степени мог преследовать чисто русские интересы”.

Пытались выполнять роль политкомиссаров и французские резиденты Маркиз Шетарди и Лесток.

Выгоды возведения Елизаветы на престол, Шетарди видел в том, что “можно было быть нравственно убежденным, что перетерпенное ею прежде, также как и любовь ее к своему народу, побудят ее к удалению иноземцев и к излишней доверчивости к русским...” Это он писал в апреле 1741 года, а 16 июня он писал, что “Если Елизавета будет на троне, то старинные принципы, любезные России, одержат, вероятно, верх. Быть может — и весьма было бы желательно не обмануться в этом — в царствование Елизаветы, при ее летах, старина настолько успеет укорениться, что Голштинский принц, ее племянник, всосет ее и привыкнет к ней в такой степени, что когда наследует корону, то будет в совершенно других началах”.

Будучи, как и все иностранцы, чрезвычайно низкого мнения о русском самодержавии и умственных способностях русского народа, как и все иностранцы Шетарди думал, что разгромленная Петром I Россия не сможет развиваться опираясь на начала своей культуры и неминуемо потеряет побережье Балтийского моря.

При известии об успешности произведенного Елизаветой переворота, французский статс-секретарь Амело писал в Вену, Кастеллани:

“Совершившийся в России переворот знаменует последний предел величия России. Так как новая Императрица намерена не назначать иностранцев на высшие должности, то Россия, предоставленная самой себе, неминуемо обратится в свое прежнее ничтожество”.

Только после долгой, упорной борьбы канцлеру Бестужеву-Рюмину удалось добиться отозвания барона Мардефельда, Шетарди и Лестока и постепенно добиться такого положения, что иностранные послы признали за русским канцлером право преследовать во внешней и внутренней политике чисто русские интересы.

Смена немецкого чужебесия — чужебесием французским

Елизавета по своим привычкам была русской женщиной, любила ходить в церковь, щедро жертвовала на разоренные ее отцом церкви и монастыри.

Нажим на православную церковь при ней начинает понемногу слабеть. В произнесенной проповеди ректор Московской Духовной Академии, Архимандрит Кирилл Флоринский, например, так характеризовал наступившее после смерти Петра I “освежение”:

“...Мы отягчены всеми надругательствами, страждуще гонимы, гонимы и мучимы, мучимы и вяжемы, вяжемы и уязвлены, отечества и правоверия лишаемы, дремлюще, благовоннолиственного сего видехом древа. Древо сие человекоядцы, птицы Остерман и Миних со своим стадищем начали было сеющи и терзати: обаче мы дремлюще не видехом, ниже чувствовахом доколе же сие сольное семя нас непригласи спящих; доколе дремлюще? — доколе страдати имате?”

Елизавета приказала вернуть из тюрем и ссылки и других пострадавших духовных лиц. Первую роль в Синоде начинает играть Архиерей Амвросий. Некоторым монастырям возвращаются отобранные у них угодья.

В отношении раскольников Елизавета идет по ошибочному пути своих предшественников... При Елизавете был подтвержден указ Петра I о том, чтобы раскольники ходили в особых платьях, о взимании штрафа за ношение бороды, увеличенном налоге и т. д.

Местные власти, как и раньше сжигают скиты, сопротивляющихся разгрому скитов старообрядцев расстреливают, путем грубых насилий, светские и духовные власти заставляют старообрядцев насильно отказываться от веры предков.

Пошла по ложному пути своего отца Елизавета и в вопросе управления церковью. Архиереи Амвросий Юшкевич и Арсений Мацкевич подали ей просьбу о восстановлении патриаршества. Елизавета отказала. Взгляд на церковь, как на послушное орудие в руках государства остается в силе. В монастыри, как и при Петре I, продолжают посылаться сумасшедшие, малолетние преступники и отставные солдаты. То есть монастыри продолжают оставаться домами сумасшедших, домами инвалидов и колониями для малолетних преступников.

Елизавета мало интересовалась государственными делами. “Когда она, с великим трудом решившись на переворот, получила престол, в ней развилось властолюбие, но не выросло желание трудиться над делами, узнать положение государства и самой деятельно руководить правлением”. <33При Елизавете террор против русских и всего русского ослабел, но обожавшая своего отца, она не думала вернуться на путь строительства жизни в духе исконных русских традиций. Елизавету, по словам Платонова, окружали люди, “которые не совсем умели, хотя и хотели, точно восстановить порядок Петра Великого”.

“Елизаветинский Сенат не стремился в управлений государством ни к каким крупным преобразованиям и не задавался никакими широкими проектами, ограничивались частными мерами по различным управления”. <34Поэтому и в государственном строительстве и в церкви, и в культурном развитии, продолжали действовать чуждые идеи, заложенные Петром I. Надежды народа на прекращение чужебесия высших кругов общества не оправдались. Изменилось только направление чужебесия.

После восшествия на престол Елизаветы, немецкое влияние сменяется французским.

Приобретя французский характер, чужебесие приобрело только больший размах и большую заразительность. Ведь центром европейского атеизма и рационализма была именно Франция, в которой темные силы масонства лихорадочно подготавливали так называемую “Великую” французскую революцию.

“Раз пробужденная любознательность требовала себе удовлетворения быть может даже с большей настойчивостью, чем в наше время, и жадно бросалась на всякую умственную пишу. Бесчисленное множество сочинений разного рода переводилось, печаталось и переписывалось людьми всякого звания. Все, что было тогда сколько-нибудь замечательного в числе произведений современной французской или немецкой литературы можно смело искать в русском переводе. Болотов, переводивший какое-то немецкое произведение в лагере, накануне битвы, и притом без всякой мысли об издании, может служить лучшим образчиком этих любопытных людей прошлого (XVIII) столетия”. <35В. В. Зеньковский в своей любопытной книге “Русские мыслители и Европа”, пишет — XVIII век дает нам картину такого увлечения Западом, что с полным правом можно говорить, что русская душа попала в “плен” к Западу. Еще первое поколение молодых людей, отправляемых заграницу оставалось чуждо Западу, но уже второе, вкусив его жизни, почти не захотело возвращаться на родину: уже тогда в сущности могла быть пущена в ход фраза, принадлежавшая Иванушке (в “Бригадире” Фонвизина):

“Тело мое родилось в России, но дух мой принадлежит короне французской”. По мере расширения знаний в Европе, по мере роста просвещения, культ запада не только не ослабевал, а становился все глубже и влиятельнее”.

В подтверждение правильности высказанного им выше мнения, Зеньковский ссылается на книгу А. Веселовского “Западное влияние в новой русской литературе”, которым с свойственной им поразительной эрудицией, приведены многочисленные примеры духовной зависимости от Европы многих видных деятелей новой русской литературы.

“В царствование Елизаветы воспиталось целое поколение этих поклонников философии, которые выступили на историческое поприще во второй половине XVIII века, известной под именем философского века. Средоточием этих новых людей был тогда, так называемый Молодой двор наследника престола Петра Федоровича”. <36“Душой образованного кружка при этом дворе была супруга Наследника Екатерина Алексеевна, с другом своим княгиней Дашковой: та и другая были воспитаны во французском духе и с самых молодых лет пропитались идеями Беля, Монтескье, Вольтера и других французских знаменитостей”. <37“За исключением немногих лиц, получивших более или менее солидное образование, на самом деле понимать философские идеи, русское дворянство отличалось очень недальним образованием: но большей части оно училось у разных французских проходимцев гувернеров, бывших в своем отечестве кучерами, поварами, парикмахерами, круглых невежд, которые ничего не могли сообщить своим питомцам, кроме презрения ко всему русскому и своего собственного и умственного и нравственного развращения”. <38Побывав за границей владелец “Крещенной Собственности” заканчивал порчу своей души и по выражению Сумарокова, превращался “из напудренного человека в напудренную скотину”.

Философские идеи большинству были известны только понаслышке, только с чужих слов. Все свое хулилось, все иноземное было предметом преклонения. Все невежды старались прослыть философами и атеистами, как позже, после появления интеллигенции, старались заслужить самый высший чин — чин “критически-мыслящей личности”, передачей души какой-нибудь новомодной европейской философии.

“Вольнодумство широко распространилось в русском елизаветинском обществе, начиная с обеих столиц и кончая глухими провинциями. Больше всего им было заражено дворянство и особенно высший свет Петербурга. Отсюда оно проникло в низшие классы чиновников, даже купцов, мещан и прислуги. Кто не “вольтерьянствовал” (вольнодумствовал), тот считался отсталым и необразованным.

Молодежь — ученики гимназий и университета — принялись искать свежего материала для переводов в популярных произведениях заграничной литературы. Переводились книги не только по заказу и для денег, но и просто из интереса к литературной работе. Больше всего, конечно, переводилось романов, но переводились и книги иного, более серьезного содержания”. <39Н. Иванов правильно подчеркивает в своей книга “От Петра до наших дней”, что чужеродные начала, внесенные Петром I в русскую стихию, продолжали развиваться в высших слоях русского общества и при его дочери, захватывая все новые слои и спускаясь в средние слои общества.

Масонские идеи, вбитые Петром в русские головы, не умерли. Они были подхвачены Феофаном Прокоповичем, Татищевым и Кантемиром, развиты и углублены высшими слоями общества Елизаветинской эпохи”.

Автор “Руководства по истории русской Церкви” А. Доброклонский дает масонствующей французской философии следующую характеристику:

“То была философия рационализма, натурализма и материализма, пагубная для религии так же, как для нравственности и общественного строя. В лице своих представителей оно или совсем отвергало христианство, проповедуя деизм (Вольтер), или признавало за ним только политическое (Монтескье) и нравственное (Руссо) значение, не признавая вполне его догматического учения, отрицая веру в чудеса, откровение, божественность Христа и т. д.; в лице многих представителей не хотели ничего знать, кроме материи и ее движения (Гольбах и др.); вместо христианской морали, основанной на любви и самоотвержении, проповедовали или одно себялюбие (Гельвеций) с чувственными наслаждениями (Ла-Метри) или деятельность согласную с природой человека (Руссо); зло осмеивала духовенство, как невежественное сословие, препятствующее успехам цивилизации, ненавидела монашество с его подвигами воздержания; требовала полной терпимости для всякого рода религии”.

В России, также как и в Западной Европе, явилась мода на эту философию. В царствование Елизаветы Петровны уже воспиталось целое поколение ее почитателей. К ним принадлежали такие высокопоставленные лица, как граф М. Воронцов и Шувалов, кн. Дашкова и супруга наследника престола Екатерина Алексеевна.

Эта философия имела успех, как среди русских масонов, так и среди европеизировавшихся слоев высшего русского общества.

В конце царствования Елизаветы, под влиянием этой философии воспиталось уже целое поколение русских европейцев.

Русский либеральный критик, значит западник, Овсяник-Куликовский был вынужден признать, что “всякая денационализация ослабляет умственную силу личности” и что “в XVIII столетии в великосветской среде, где усвоение французской духовной культуры было зачастую слишком поверхностным, а своей русской совсем не было, в результате выходили какие-то национальные выродки, лишенные моральной и интеллектуальной устойчивости”. А потом прогрессивно настроенные писатели выдавали этих национальных выродков, результат проделанной Петром антинациональной революции, за результаты уродливой русской культуры.

Характер русского масонства в первый период его развития

“...При императрице Елизавете, — сообщает в своей записке о русском масонстве известный впоследствии масонский деятель Бобер, — масонство начало было распространяться в России, но члены его так опасались за себя и за свое хорошее дело, что собирались только изредка и совершенно втихомолку, и не в обыкновенном помещении, а иногда на чердаке отдаленного большого дома”.

Но это были необоснованные опасения. Дочь Петра Первого и не думала их преследовать. Масоном был фаворит самой Императрицы Ив. Ив. Шувалов. Духовным наставником И. И. Шувалова был работавший у него секретарем Генрих Чуди, член масонской ложи Шотландской системы. Имея такого покровителя русские масоны могли действовать совершенно спокойно. Так же, как и вольтерьянцы. А вольтерьянцы, это переходное звено к масонам, также имели высоких покровителей. Центр русского вольтерьянства находился в Малом дворе. Идейным руководителем этого центра являлась супруга наследника русского престола Екатерина, будущая императрица-“философ”, известная в русской историографии под именем “Екатерины Великой”.

Духовная обстановка для распространения масонства складывалась самая благоприятная и оно в царствование дочери Петра I начинает быстро развиваться.

В 1747 г. Н. Головни, находившийся на дипломатической службе в Пруссии и заподозренный в шпионаже в пользу Прусского короля, признался допрашивавшему его А. И. Шувалову, что он масон.

“...Я признаюсь, жил в этом ордене и знаю, что графы Захар да Иван Чернышевы в оном же ордене находятся, а более тайностей иных не знаю, как в печатной книге о франкмасонах показано”.

В 1750 году в Петербурге работает масонская ложа “Скромность”.

В 1756 году существует уже несколько масонских лож. Но деятельность их не вызывает подозрений у правительства.

Сохранилось донесение Олсуфьева начальнику Тайной Канцелярии А. И. Шувалову, в которой он перечисляет имена тридцати пяти лиц, состоящих в масонских ложах..

Членами масонских лож состояли: Р. И. Воронцов, князь Семен Мещерский, трое князей Голициных, князь Щербатов, князь Дашков, князь С. Трубецкой, писатель А. Сумароков, офицеры гвардейских полков Преображенского и Семеновского, работавшие в Кадетском Корпусе: Мелиссино, Перфильев, Свистунов, Остервальд, Петр Бутурлин, Н. Апраксин, Иван Болтин и другие.

Сообщая имена масонов М. Олсуфьев дает положительную оценку масонским ложам. По мнению Олсуфьева масонство ничто иное, “как ключ дружелюбия и братства, которое бессмертно во веки пребывать имеет и тако наметшихся их общества называемые просвещением оных удостаивает”.

Этот благоприятный отзыв Олсуфьева о масонах объясняется, может быть тем, что брат начальника Тайной Канцелярии А. И. Шувалов, Иван Шувалов, — фаворит Елизаветы, сам, как мы сообщали, был масонам. При таком стечении обстоятельств, давать отрицательный отзыв о масонах было не безопасно. А может быть и сам Олсуфьев был масоном.

В России, — указывает Иванов, — масонство на первых порах получило характер забавы от нечего делать, стало простым “модным” развлечением, которым увлекалось общество.

В масонских собраниях люди высшего круга, в котором прежде других распространилось масонство, видели лишь занимательные сборища с оригинальными обрядами, — сборища, в которых можно было время провести и людей повстречать. Людей иных, не-аристократических кругов привлекала к масонству, с одной стороны, возможность попасть в одно общество с аристократами и с сильными и влиятельными вельможами, с другой, надежда получить через масонские ложи повышение по службе так или иначе устроить свои дела и делишки, как писал Елагин. Словом, одних масонство привлекало потому, что оно было модным учением и интересной забавой, а других толкали в масонские ложи расчет и тщеславие.

В пятидесятых годах XVIII века собрания масонов в России носили совершенно характер клубов с обычными клубными занятиями: бильярдом, карточной игрой и веселыми ужинами в “столовых ложах”. Только торжественные приемы новичков и посвящения из степени в степень напоминали о масонстве.

Да, на первых порах поверхностно европеизированное русское общество играло с масонством, как с новой игрушкой. Но это была очень опасная игра. Так дети часто играют с огнем, с огнестрельным оружием, с гранатой и бомбой, не подозревая, что эти игрушки могут искалечить их и принести в скором времени смерть.

Действительность в России, искалеченной духовно Революцией Петра I, была слишком неприглядна, чтобы с ней могли примириться люди, желавшие благоденствия своей родине. Утвердившиеся в стране европейские формы крепостного права превратили большинство населения страны в полурабов.

Дворцовые интриги и заговоры давали власть не законным наследникам, а случайным людям, что подрывало былое обаяние незыблемости основ монархической власти. Все это, конечно, не могло нравиться мыслящим людям. А так как эти мыслящие люди были воспитаны уже не в русском, а в европейском духе, то они и стали искать более “высоких истин” на западе. Искатели “истинной формы религии”, “истинных путей к лучшему познанию Бога”, масоны даже вели одно время идейную борьбу с представителями французского материализма. Этот факт всегда отмечается всеми исследователями русского масонства и историками православной церкви — Л. Знаменский в своем “Руководстве к русской церковной истории” пишет:

“Весьма сильное противодействие среди русского общества вольнодумство встретило себе еще в масонстве, которое развивалось совершенно у нас параллельно вольтерьянству”.

Выступления против французского вольтерьянства (в которое вместе с материализмом органически входил атеизм), создало почву для сближения масонов с некоторыми представителями православного духовенства. “Масоны, — замечает П. Знаменский, — были в дружбе с духовенством, Платон (митрополит Платон в эпоху Екатерины II. — Б. Б.) был даже сделан покровителем Дружеского общества, но церковь все-таки не могла считать их своими, хотя против них и не высказывалась”. П. Знаменский даже утверждает, что “религиозное направление лекций Шварца благотворно действовало на публику, предохраняя ее от модного неверия и возбуждая серьезные думы о священных предметах”. Но если первая формулировка П. Знаменского верна для самого раннего периода развития русского масонства, то вторая и третья уже не верны.

Лекции Шварца, главы русских Розенкрейцеров при Екатерине II, были пропитаны масонской мистикой. И поэтому они никак не могли предохранять общество от модного неверия, а наоборот, заменяя религиозную мистику масонской мистикой, подготовляли к усвоению “истин масонства”. Неверно и утверждение Л. Знаменского, что масоны были дружны с духовенством и что церковь не выступала против них. С масонами были в дружбе только отдельные представители высшей церковной иерархии и отдельные представители рядового духовенства, а не православная церковь в целом. Несмотря на свое приниженное положение и неразработанность православного богословия, православная церковь в целом сторонилась масонов. Не высказывалась против масонов церковь не потому, что была с масонами в дружбе, а потому, что выступления против масонов были рискованны и грозили преследованиями со стороны сильных мира сего, увлекавшихся вольтерьянством и масонством. Православная церковь находилась между двух огней, обессиленной и униженной многолетними преследованиями со стороны государства, ей приходилось быть очень осторожной, чтобы не навлечь на себя новые преследования со стороны могущественных покровителей вольтерьянцев и их “противников” масонов.

Великий провинциальный мастер для России, известный масон эпохи Елизаветы и Екатерины II Иван Елагин сообщает в своих воспоминаниях, что он вступил в Общество Вольных Каменщиков в ранней юности, когда масонские ложи имели в своем составе много лиц “из числа высших государственных сановников”.

В таких условиях вести борьбу с масонством было трудно. Масонами были многие из высших сановников, офицеры гвардейских полков, учителя и воспитатели Шляхетского Кадетского Корпуса, большинство профессоров созданных при Елизавете высших учебных заведений — Московского Университета и Академии Художеств. Молодежь, воспитывавшаяся в этих учебных заведениях, вводится воспитателями в круг идей вольтерьянства и масонства. Шляхетский кадетский корпус, в котором получали воспитание дети русской аристократии и русского дворянства, становится очагом масонского просвещения. В корпусе получили воспитание многие из видных русских масонов Елизаветинской и Екатерининской эпохи. В нем учились Болтин, Сумароков, будущий обер-прокурор Святейшего Синода П. И. Мелиссино, историки Болтин и М. М. Щербатов и другие.

Воспитание, которое получала русская молодежь в Шляхетском корпусе и в Московском Университете — носило космополитический характер. Ничего русского в этом воспитании не было. Русские образованные люди с каждым поколением все дальше удалялись от русского миросозерцания.

Сначала русскую молодежь масонство притягивало к себе своей таинственностью и возможностью сблизиться в масонских ложах с вершителями судеб государства и таким образом обеспечить себе хорошую карьеру.

Иван Елагин признается в своих записках, что к масонам его влекло:

“Любопытство и тщеславие, да узнаю таинство, находящееся, равенство с такими людьми, кои в общежитии знамениты, и чинами, и достоинствами, и знаками от меня удалены суть, ибо нескромность братьев предварительно все сие мне благовестили... Содействовали тому и лестная надежда, не могу ли через братство достать в вельможах покровителей и друзей, могущих споспешествовать счастью моему”.

Наивный характер зарождавшегося русского масонства не удовлетворил сначала Ивана Елагина. Он не обнаружил в русских ложах, по его словам, “ни тени какого-либо учения, ниже преподаний нравственных”. Он видел только “предметы неудобоносимые, обряды странные, действия почти безрассудные; и слышал символы нерассудительные, катехизисы уму не соответствующие; повести общему в мире повествованию прекословные, объяснения темные и здравому рассудку противные”.

“С таким предубеждением проводил я многие годы в искании в ложах и света обетованного и равенства мнимого: но ни того, ни другого, ниже никакие пользы не нашел, колико не старался”.

Но позже Иван Елагин “узнал” в масонских идеях “истинный свет” и в царствование Екатерины II создал даже свою особую “Елагинскую” систему масонства, за что отличен был руководителями европейского масонства званием Великого Провинциального Мастера для России.

При всей своей наивности масонство Елизаветинской поры достигает своей цели.

Масонство объединяет в своих ложах всех идущих по пути “Великого Петра”, всех преклонявшихся перед западной культурой и отвернувшихся от русской культуры, всех зараженные европейскими “прогрессивными идеями “и атеизмом. Масонство дает скороспелым русским “вольтерам” и безбожникам то, чего им не хватало до сих пор, чтобы активно влиять на духовную жизнь русского общества — организацию. Русское масонство объединяет всех, кто презирает искалеченную Петром I Россию и принадлежит душой западному миру.

“Чем успешнее русский ум XVIII и XIX столетий усваивал себе плоды чужих идей, тем скучнее и непригляднее казалась ему своя родная действительность. Она была так непохожа на мир, в котором выросли его идеи. Он никак не мог примириться с родной обстановкой, и ему ни разу не пришло в голову, что эту обстановку может улучшить упорным трудом, чтобы приблизить ее к любимым идеям, что и на Западе эти идеи не вычитаны в уютном кабинете, а выработаны потом к политы кровью.

Так как его умственное содержание давалось ему легко, так как да брал его за деньги, как бы брал все из магазина, то он не мог подумать, что идея есть результат упорного и тяжелого труда поколений. Почувствовав отвращение к родной действительности, русский образованный ум должен был почувствовать себя одиноким. В мире у него не было почвы. Та почва, на которой он срывал философские цветки, была ему чужда, а та, на которой он стоял, совсем не давала цветов. Тогда им овладела та космополитическая беспредельная скорбь, которая так пышно развилась в образованных людях нашего века”. <40Увлечение французской философией и французскими политическими учениями приводят к сильному росту безбожия в высших кругах общества. Яркие свидетельства об этом мы находим в автобиографических воспоминаниях Д. Фонвизина.

“В то же самое время, — пишет Фонвизин, — вступил я в тесную дружбу с одним князем, молодым писателем (1763 г.) и вошел в общество, о коем я доныне без ужаса вспомнить не могу. <41> Ибо лучшее препровождение времени состояло в богохулии и кощунстве. В первом не принимал я никакого участия и содрогался, слыша ругательства безбожников: а в кощунстве играл я и сам не последнюю роль, ибо всего легче шутить над святыней и, обращать в смех то, что должно быть почтено. В сие время сочинил я послание к Шумилову, в коем некоторые стихи являют тогдашнее мое заблуждение, так что от сего сочинения у многих прослыл я безбожником. Но Господи! Тебе известно сердце мое; Ты знаешь, что оно всегда благоговейно Тебя почитало и что сие сочинение было действие не безверия, но безрассудной остроты моей”.

В другом месте своих воспоминаний Фонвизин показывает, как глубоко безбожие проникло в высшие слои европеизировавшегося высшего общества, обитавшего в “Северном Парадизе”: “Приехал ко мне тот князь с коим я имел неприятное общество”. Этот князь позвал Фонвизина к графу, имя которого Фонвизин не называет.

“Сей граф, — сообщает Фонвизин, — был человек знатный по чинам, почитаемый умным человеком, но погрязший в сладострастие. Он был уже старых лет (следовательно, его юность прошла в царствование Петра I. — Б. Б.) и все дозволял себе потому, что ничему не верил. Сей старый грешник отвергал даже бытие высшего Существа”.

“...Ему вздумалось за обедом открыть свой образ мыслей, или, лучше сказать, свое безбожие при молодых людях, за столом бывших и при слугах. Рассуждения его были софистические и безумие явное...”

Описанное выше относится к 1763 году, то есть происходило всего через два года после смерти Елизаветы. Такое “духовное” наследство оставила она Императрице-философу — Екатерине II.

Подобная зараженность французской атеистической и рационалистической философии создало чрезвычайно удобную почву для распространения масонства разных направлений.

Умонеистовцы елизаветинской эпохи

Сумароков, Болтин, Щербатов и многие другие подвизавшиеся в эпоху Елизаветы в области литературы, истории, философии и театра — в большинстве своем не имеют ничего общего ни с православием, ни с духовными традициями русской культуры. Все они вольтерьянцы, масоны или мистики европейского толка. Князь Щербатов определяет православие как суеверие, только как “народное умоначертание”. Православие, по его мнению, есть источник народного малодушия, пугая народ гневом Божиим, оно препятствовало политической деятельности народных масс.

Для историка Болтина допетровская Русь — царство религиозного обмана и религиозного суеверия, духовенство — источник народного невежества. Поклонение иконам, посты, вера в чудеса, молитва перед принятием пищи и другие религиозные обряды — все это для Болтина грубое суеверие, результат религиозного обмана народа духовенством.

Сумароков в своих лже-классических пьесах пропагандирует атеистические идеи Вольтера и идеи Монтескье о “совершенном управлении государством”: в своих напыщенных одах изображает русскую жизнь как “кладезь суеверия, ханжества, предрассудков и пороков”. Его “поэзия” знает только одну краску — деготь”. Так же, как позже Чаадаев, он не видит ни в прошлом России, ни в настоящем ни одного светлого пятна. Искалеченные европеизацией русские верхи он принимает за всю Россию и не находит для нее ни одного теплого слова.

В последние годы жизни в творчестве Сумарокова проскальзывают мысли о законности и необходимости борьбы с самодержавием. Особенно выпукло эта тема развернута в его предпоследней трагедии “Димитрий Самозванец”. Да и в большинстве других трагедий Сумароков всегда есть эпизоды, показывающие бунт против царей.

Очагом пропаганды идей “просветительной французской философии” становится и возникший при Елизавете, русский театр. Он так же, как история в руках князя Щербатова и Болтина, как поэзия в руках Сумарокова, становится орудием пропаганды идей французской просветительной философии, штурмовавшей веру в Бога и принципы монархической власти.

Борьба с “фармазонами” и причины слабости ее

В национально настроенных кругах русского общества деятельность масонов, или как их тогда называли “фармазонов”, вызывала естественное подозрение.

Оставшиеся верными русской православной культуре люди раскусили истинные цели масонства. В стихах “Изъяснение несколько известного проклятого сборища франк-масонских дел”, масонам давалась такая оценка:

“Проявились недавно в России франк-масоны

И творят почти явно демонские законы,

Нудятся коварно плесть различны манеры

Чтоб к антихристу привесть от Христа веры”.

Масонов звали не только “фармазонами”, но и “Антихристовыми рабами”. В тех же виршах, отрывок из которых приведен выше, им давалась следующая характеристика:

“Что же значит такое масон по-французски?

Не что другое, “вольный каменщик “по-русски

Каменщиком зваться, Вам, масоны, прилично,

Вы беззакония храм мазали отлично.

Любодейства Вавилон, град всякие скверны,

В коем Антихристу трон, яко рабы верны

Устроение, и в нем берете надежду

Всякие утехи в нем получить одежду”.

Вернадский в своем исследовании “Масонство в царствование Екатерины II” приводит отрывок из других стихов против масонов:

“Полны лжи ваши законы

Оказались, франк-масоны,

И в том тайность ваша есть,

Счет шестьсот шестьдесят шесть”.

Против масонов выступают в своих проповедях Арсений Мацкевич, Гедеон Криновский, Кирилл Флоровский и другие представители духовенства. Они предупреждают против людей “нрава и ума эпикурейского”, “против скотоподобных и безбожных атеистов”.

Особенно активно говорил в своих проповедях и писал против масонов Архимандрит Троицко-Сергиевой Лавры Гедеон Криновский.

В одной из рукописей XVIII века дается следующая оценка его борьбе с масонами:

“...писал о франк-масонах бывший проповедник слова Божия, Троицы Сергиевой Лавры архимандрит Гедеон: и сие напечатано в неделю третью поста в поучение, а после него не слышится более обличения от пастырей, а секта оных масонов умножается, и философы Вольтер и Руссо величаются”.

“Масонство, — заявляет В. В. Зеньковский в книге “Русские мыслители и Европа”, — было лишь внешней формой, под которой зрело религиозное отношение к жизни и проявлялось духовное творчество”.

То есть, согласно взгляду проф. Зеньковского, православие не могло быть даже внешней формой, под которой могло бы зреть религиозное отношение к жизни и проявляться духовное творчество!?

Можно ли с большим презрением смотреть на православие. Заявлять так, как заявляет Зеньковский, это значит считать, что к моменту появления масонства в России, православие окончательно уже изжило себя и не могло служить ни источником религиозного отношения к жизни, ни источником духовного творчества, несомненно, что в эпоху усиленного развития масонства в России во время правления Елизаветы и Екатерины II, Православная Церковь, была унижена и обессилена. Разгромы, учиненные Петром I, его ближайшими преемниками сильно отразилась на ней.

Но несмотря на всю униженность и забитость, православная Церковь все же залечивала страшные раны, нанесенные ей, и в лице своих лучших представите и духовно шла вперед. И не ее вина, что представители русского европеизированного общества просмотрели этот процесс и в духовные учителя избрали себе масонов и европейских мистиков.

При Елизавете и Екатерине II живет и творит замечательный религиозный мыслитель св. Тихон Задонский (1723—1783). Св. Тихон Задонский написал “Сокровище духовное от мира собираемое”. Писания св. Тихона Задонского, — заявляет Архиепископ Филарет Черниговский в “Истории русской Церкви” есть первый опыт живого богословия”, все его творения “оригинальны от начала до конца”. Св. Тихон учит служителей церкви и всех христиан глубоко всматриваться в смысл явлений жизни, уметь прозревать в основе внешних явлений жизни вечные духовные истины.

“Есть ведь пианство и не от вина, — пишет он, — но когда человек упивается любовью мира сего, суетными мыслями”.

Надо искать сокровенный, символический смысл во всех явлениях жизни. Вот основная цель “Евангельской и христианской философии”. Только она может найти истинное духовное сокровище, а не “внешнее любомудрие”.

“Сокровище духовное, от мира собираемое” есть ответ православного сознания на увлечения высших кругов общества “вольтерьянством”, масонством и другими ложными формами “внешнего любомудрия”.

“Разум без просвещения Божия слеп” — таков вывод св. Тихона Задонского, — разум приобретает духовное зрение только когда он освещается светом учения Христа.

Но русское общество эпохи Елизаветы и Екатерины II осталось глухим к этому мудрому предостережению. Увлекаясь низкопробными мистическими учениями, исходившими из Европы, анонс заметило высокий православный мистицизм св. Тихона Задонского, идею преображения видимой жизни, через мистическое осмысливание ее, через проникновение в духовный смысл, внешних явлений жизни.

Прошло образованное общество Елизаветинской и Екатерининской эпохи также и мимо глубоких религиозных идей другого выдающегося деятеля православия, старца Паисия Величковского (1722—1794 г.), приобщившегося на Афоне к древней православной мистической традиции. Уехав с Афона, старец Паисий создал в Молдавии выдающийся центр православного просвещения. Многочисленные ученики Паисия расходились по всей России, проповедуя его взгляд, что важнейшей целью каждого православного является правильное устроение его внутренней духовной жизни. Ученики Паисия создают в Оптиной Пустыни — духовный центр русского старчества, этого возвышенного явления русской религиозной жизни.

Проф. Зеньковский, утверждавший в книге “Русские мыслители и Европа”, что в русском масонстве “зрело религиозное отношение к жизни и проявлялось духовное творчество”, то есть, что православие в XVIII веке не могло быть основой религиозного отношения к жизни и духовного творчества, и тот заявляет в своей “Истории русской философии”, что “русская философская мысль XIX века будет еще не раз, часто с трагическим надрывом, вымучивать то, что уже оформилось в церковном сознании XVIII-го века”. <42В эту же эпоху жил и первый русский философ Григорий Сковорода (1722—1794 г.). Выходец из народных низов, Григорий Сковорода, получивший прозвище “Русского Сократа”, не пошел по пути “чужебесия” высших слоев русского общества своей эпохи.

Сковорода был высокообразованным человеком. Уровень его знаний намного превосходил культурный уровень самых выдающихся вольтерьянцев и масонов Елизаветинской и Екатерининской эпохи. Знавший хорошо немецкий, латинский, греческий и еврейский языки, Григорий Сковорода глубоко знал произведения выдающихся древних и многих европейских философов и творения отцов Церкви.

Зеньковский, видящий в русском масонстве лабораторию, в которой вырабатывалось религиозное отношение к жизни, опровергает сам себя, когда замечает, что:

“...в оригинальной и самостоятельной системе Сковороды надо видеть первые всходы того, что развивалось в русской религиозной душе, когда умственная энергия направлялась на вопросы философии”.

Или: “Сковорода не знает никаких стеснений в движении его мысли, дух свободы имеет в нем характер религиозного императива, а не буйство недоверчивого ума. Это сознание свободы и есть свидетельство того, как далеко пошла внутрицерковная секуляризация, вдохновлявшая разум к смелой и творческой деятельности — без вражды и подозрительности к церкви”.

Ведь если Зеньковский (так же как Н. Бердяев, как и другие идеологи русской интеллигенции) утверждает, что русское масонство было той духовной силой, которая оформила русскую культурную душу, если оно, а не православие “давало аскетическую культуру душе, оно вырабатывало нравственный идеал личности (Бердяев. “Русская идея”), то как с этим взглядом примирить заявление Зеньковского с тем, что “в оригинальной и самостоятельной системе Сковороды надо видеть первые всходы того, что развивалось в русской религиозной душе, когда умственная энергия направлялась на вопросы философии”?!

Выходит, что первая оригинальная русская философская система возникла не в душе русского масона, а в душе православного мистика Сковороды, а в русском Церковном сознании уже в 18 веке оформились идеи, которые не раз будет вымучивать с трагическим надрывом русская философская мысль в 19 веке. А если эти утверждения Зеньковского верны (а они верны), то как тогда можно утверждать, что русское масонство было той духовной средой, в которой “зрело религиозное отношение к жизни и проявлялось духовное творчество!?”

А ведь другие авторы издаваемые масонским издательством “Имка”, как например, Н. Бердяев, в своих утверждениях еще более категоричны, чем Зеньковский, и считают, что русскую душу в после-петровской России могло духовно оформить только масонство и оно и оформило ее.

Н. Бердяев, в книге “Русская идея” (основные проблемы русской мысли XIX и начала XX века) откровенно признается, что “масонство было у нас в XVIII веке единственным духовным общественным движением, значение его было огромно... лучшие русские люди были масонами. Первоначальная русская литература имела связь с масонством. Масонство было первой свободной самоорганизацией общества в России, только оно не было навязано сверху властью”.

“В масонстве произошла формация русской культурной души, оно давало аскетическую культуре душе, оно вырабатывало нравственный идеал личности. Православие было, конечно, более глубоким влиянием на души русских людей, но в масонстве образовывались культурные души петровской эпохи и противопоставлялись деспотизму и обскурантизму”.

Все это типичный “белибердизм”, как назвал умствования Н. Бердяева И. Солоневич.

Это только Бердяев и Ко. способны утверждать, что все “лучшие русские люди были масонами”, что в “масонстве произошла формация русской культурной души “и т. д.

Масонством оформлялась душа не всего образованного русского общества, а только “культурные души петровской эпохи”, как верно формулирует Бердяев, то есть только части образованного общества после петровской эпохи. Ни св. Тихон Задонский, ни Паисий Величковский и его ученики, ни первый русский философ Григорий Сковорода, к “культурным душам петровской эпохи” не принадлежали и никакого отношения к масонству и масонскому мистицизму не имели. Сознавали ни это или нет, но они являлись представителями русского духовного возрождения. Аскетическую закалку душе они давали опираясь на традиции не масонского “аскетизма” (!?), а на древнюю традицию православного аскетизма, нравственный идеал личности они искали тоже не у масонства, а у христианства, дух свободы у них исходит не из буйства недоверчивого ума, как у масонов, а из религиозных импульсов, истинное христианство они ищут не в нелепых антихристианских измышлениях масонского мистицизма, а стараясь глубже проникнуть в мистическую основу христианства.

“Мудрствование мертвых сердец, — пишет Сковорода, — препятствует философствовать во Христе”.

“Истина Господня, а не бесовская” — указывает он. Не хочу я наук новых, кроме здравого ума. Кроме умностей Христовых, в которых сладостна душа, — пишет Сковорода в одном из своих стихотворений.

Идеи века просвещения, вытекающие из масонских идей, чужды и далеки первому русскому философу.

“...весь XVIII век с его всецелой обращенностью к исторической эмпирии представлялся Сковороде мелким и ничтожным, — указывает восхвалитель масонства Зеньковский. — Идея внешнего прогресса, идея внешнего равенства чужда ему, он часто иронизирует по этому поводу”. <43“Что ни день, то новые опыты и дивные приобретения. Чего только мы не умеем, чего не можем! Но горе, что при всем том чего-то великого недостает”.

Сковорода христианский мистик. Этого не может отрицать даже Зеньковский. “Сковорода от христианства идет к философии”, — пишет он, — но не уходя от христианства, а лишь вступая на путь свободной мысли”. “Сковорода был тверд в свободном своем творчестве, но решительно чужд всякому бунту”. “В истории русской философии Сковороде принадлежит таким образом очень значительное место первого представителя религиозной философии”.

Св. Тихон Задонский, Паисий Величковский, первый русский философ старец Григорий Сковорода поднимают православное миросозерцание на высокую ступень, не выходя из пределов православия.

Их системы православного умозрения и мистицизма несравненно более высоки, чем масонство и все разветвления масонского мистицизма. Но “культурные души петровской эпохи”, отталкиваясь от всего русского, предпочитают формировать свои души, опираясь на европейское масонство и европейские мистические учения.

“Умности Христовы” недоступны их опустошенной душе, потерявшей связь с русской духовной культурой, мудрование их мертвых сердец препятствовало им “философствовать во Христе” и они стали философствовать в антихристианских учениях масонства. По свидетельству Фонвизина “культурные души петровской эпохи” занимались в своих философских кружках богохульством и кощунством.

“Потеряв своего Бога, — отмечает Ключевский, — заурядный русский вольтерьянец не просто уходил из Его Храма, как человек, ставший в нем лишний, но, подобно взбунтовавшемуся дворовому, норовил перед уходом побуянить, все перебить, исковеркать, перепачкать”.

Новые идеи вольтерьянства привились как скандал, подобно рисункам соблазнительного романа, философский смех освободил нашего вольтерьянца от законов божеских и человеческих, эмансипировал его дух и плоть, делая его недоступным ни для каких страхов, кроме полицейского”. <44Масон И. В. Лопухин признавался, что он “охотно читывал Вольтеровы насмешки над религией, опровержения Руссо и подобные сочинения”. Князь Щербатов договаривается до того, что попы и вообще церковники “суть наивреднейшие люди в государстве”.

Для масона И. Лопухина церковь только — “отживающее учреждение”. Масонство действительно отвлекало многих от атеистического вольтерьянства, но вместе с тем масонство ориентируя своих приверженцев на поиски “истинной религии” уводило этих же самых людей и от православной церкви.

Политические и культурные успехи "русской европии" в царствование Елизаветы

При Елизавете политика русского правительства становится более национальной, но надежды народа на возврат к родной старине, не оправдались. Дочь Петра повела Россию по проложенному ее отцом пути — по пути подражания Европе.

В эпоху царствования Елизаветы, неплохой по своим духовным задаткам, женщины, но находившейся под обаянием идеи своего отца о необходимости духовного подражания Западу, европейские философские и политические идеи окончательно утверждаются среди высших слоев общества. А это создает благоприятную духовную почву для расцвета в России масонства.

Роль шляхетства, как тогда называли дворянство, при Елизавете еще более сильно выросла. Сенат разъяснил, что “в дворянстве надлежит считать только потомственных дворян, которые докажут свое дворянское происхождение установленным порядком... Этими распоряжениями дворянство было превращено в замкнутое сословие”.

В Московской Руси дворянство было создано как военный слой, получивший землю и крестьян во временное владение за несение военной службы. В дворяне верстались люди разных сословий. Указы Елизаветинского Сената окончательно рвали с этой традицией Московской Руси, первые удары которой нанес отец Елизаветы. Из сословия потомственных воинов, оберегавших национальную независимость страны, дворянство превращалось в потомственное благородное сословие, которое владело землей и крестьянами благодаря своему благородному происхождению. Из слоя, необходимого стране, дворянство превращается в касту, которая желает владеть данной их предкам землей и крестьянами, но не желает служить Государству.

“При Елизавете, — пишет С. Платонов, — дворяне начинают уже мечтать о полной отмене этой повинности, облегченной для них указом Императрицы Анны”. <45Ничего замечательного в области развития самобытных начал русской культуры в эпоху Елизаветы не произошло. Московский университет и Шляхетский корпус становятся рассадниками европейской культуры и масонства. Единственным крупным культурным деятелем этой эпохи был только М. Ломоносов, ярко блиставший среди посредственных немецких профессоров, наводнивших университет. По оценке Пушкина “между Петром I и Екатериной II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом”.

Чрезвычайно характерно, что Ломоносов был уроженцем северного края, который не знал крепостного права и был хранителем русской традиционной культуры. В центре страны, где развившееся крепостное право закрывало крестьянам дорогу к овладению культурой, Ломоносов появиться не мог. Крепостное право погубило много даровитых людей среди крестьянства, которые могли бы внести большой вклад в русскую культуру. К вершинам знания пробился в числе единиц один Ломоносов. А сколько Ломоносовых не смогло развернуть свои большие дарования.

Ибо после революции, совершенной Петром во всех сферах жизни “как и при всех революциях в мире — мы видим только то, что осталось, то, что все-таки выросло, и не видим того, что погибло. Мы видим Ломоносовых, которым удалось проскочить, видим Шевченко или Кольцова, которые проскочили изуродованными, и мы не видим и не можем видеть тех, кто так и не смог проскочить. Мы видим Растрелевские дворцы, но тот русский стиль зодчества, который в Московской Руси дал такие поразительные образцы, заглох и до сего времени заглохла русская иконопись.

Заглох русский бытовой роман — даже русский язык стал глохнуть, ибо тот образованный слой, который должен был создавать русскую литературную речь, лет полтораста не только говорил, но и думал по-французски. Заглохло великолепное ремесло Московской Руси...” <46Общий вывод об итогах правления Елизаветы, который может сделать беспристрастный историк, таков: надежды народа, что Елизавета свернет с губительного пути, на который встал ее отец и по которому вели Россию предшественники Елизаветы, — не оправдались.

Верховная власть не вернулась к политическим принципам самодержавия, а осталась на идейных позициях западного абсолютизма, обоснованного злым гением православия — Феофаном Прокоповичем в “Правде Воли Монаршей”. Патриаршество не было восстановлено. Православной церковью по-прежнему управлял Синод, во главе которого стояли назначенные властью чиновники. Государство и церковь по-прежнему применяли грубые насилия против старообрядцев.

Главой православной Церкви, благодаря нелепому протестантскому принципу, введенному Петром, после смерти Елизаветы оказался презиравший православие и все русское, немец по духу, Петр III. Никакого решительно возврата к традициям самобытной русской культуры не произошло. Влияние иностранцев на внутренние дела России правда ослабло, но зато сильно выросло влияние европейской философии, европейских политических идей и европейского масонства на европеизировавшиеся круги аристократии и дворянства. Эпоха Елизаветы — эпоха окончательного отхода высших слоев русского общества от традиций русской православной культуры и окончательного утверждения в России масонства — породившего и воспитавшего космополитическую русскую интеллигенцию — убийцу русского национального государства.

Список литературы

1 И. Солоневич. “Диктатура слов”, стр. 87.

2 Речь идет о духовном перевороте очень болезненно пережитом в Германии, когда в нее нахлынул поток идей Итальянского Возрождения.

3 Западный механизированный новый варвар.

4 В. Шубарт. Запад и душа Востока.

5 Проф. Рязановский. Обзор русской культуры, стр. 459 и стр. 460.

6 Проф. Рязановский. Обзор русской культуры, стр. 459 и стр. 460.

7 Memoirs et relations Politiques du baron de Vitrolles T.J., Paris, 1884, р. 119.

8 В. О. Ключевский. Курс русской истории.

9 В. О. Ключевский. Курс русской истории.

10 Валишевский. Петр Великий.

11 Епископ Иоанн. “Происхождение закона о престолонаследии в России”, Шанхай, 1936 г.

12 Епископ Иоанн. “Происхождение закона о престолонаследии в России”, Шанхай, 1936 г.

13 Епископ Иоанн. “Происхождение закона о престолонаследии в России”, Шанхай, 1936 г.

14 С. Платонов. Учебник Русской Истории. Стр. 227.

15 Епископ Иоанн. “Происхождение закона о престолонаследии в России”, Шанхай, 1936 г.

16 В. Иванов. “От Петра I до наших дней”. Стр. 142-143.

17 За неуплаченные подати били на правеже, то есть в публичных местах били по ногам палками до тех пор, пока недоимщик или кто-нибудь из его родных не соглашался уплатить недоимку.

18 П. Н. Милюков. “Верховники и шляхетство”.

19 С. Платонов. Лекции по русской истории. Петроград. 1915 год, стр. 553- 555.

20 Михайлов. Сборник истории. Материалов и документов. СПб. 1873 г.

21 Епископ Иоанн. “Происхождение закона о престолонаследии в России”, Шанхай, 1936 г., стр. 62-63.

22 П. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань. 1887 г.

23 Г. Федотов. Новый град, стр. 29.

24 Г. Федотов. И есть, и будет.

25 Л. Тихомиров. Монархическая государственность.

26 Шмурло. История России.

27 С. Платонов. Учебник Русской Истории. Стр. 234.

28 Г. К. Лукомский. Русская старина. Мюнхен. Изд-во Орхис. Стр. 86

29 В. Иванов. От Петра I до наших дней.

30 Г. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань. 1887 г.

31 В. А. Бильбасов. История Екатерины II, том I, стр. 101-102.

32 В. А. Бильбасов. История Екатерины II. Том I. стр. 206.

33 С. Платонов. Учебник Русской Истории. Стр. 237.

34 С. Платонов. Учебник Русской Истории.

35 С. В. Ешевский. Масонство в России. “Русская старина”. 1882 г.

36 П. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань. 1887 г.

37 П. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань. 1887 г.

38 П. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань. 1887 г.

39 П. Знаменский. Руководство к Русской Церковной Истории, Казань. 1887 г.

40 В. О. Ключевский. Курс русской истории.

41 Речь идет о кружке князя Козловского.

42 В. Зеньковский. История русской философии. Т. I, стр. 64.

43 Зеньковский. История русской философии. Т. I.

44 В. О. Ключевский. Очерки и речи. Том II, стр. 255-256.

45 С. Платонов. Учебник русской истории.

46 И. Солоневич. Петр I.

Борис Башилов. Начало масонства в России