Польско-советские отношения в оценках Берлина в 30-е годы. Некоторые вопросы

Польско-советские отношения в оценках Берлина в 30-е годы. Некоторые вопросы

С.Дембски

Проблематика советско-германских отношений в 30-е годы имеет большие традиции в историографии1. Однако возможны и новые интерпретации, опирающиеся на другие существующие до сих пор точки зрения или на постоянно пополняющуюся источниковую базу. Один из примеров — постановка вопроса о роли Польши в германской концепции развития отношений с СССР. Изучение этого вопроса позволяет также осветить проблематику отношений в треугольнике Берлин — Bаршава — Москва накануне Второй мировой войны с точки зрения, которую разделяют не все историки.

Приход к власти Гитлера в основном не изменил взглядов большей части германского общества на вопрос о месте и роли Германии в Европе. Недовольство поражением, понесённым в Первой мировой войне, а также условия продиктованного немцам Версальского договора в силу ряда обстоятельств определяли германские государственные интересы. Все германские правительства после 1919 г., придерживаясь глубоко осознанного государственного интереса, вынуждены были стремиться к избавлению от Версальского договора. Этот договор предусматривал территориальные уступки на востоке и на западе Германии, санкционировал оккупацию промышленных районов, а также существенно ограничивал суверенитет германского государства. Принципиальные политические споры зарождались в Германии по тактическим вопросам, и программа Гитлера и его партии была в подобных дискуссиях существенным элементом2.

В 20-е годы Польша занимала в германской политической стратегии на международной арене очень важное место. Варшаву на Шпрее воспринимали как существенный элемент версальской системы, созданный на основе антигерманских принципов, — таким образом интерпретировалось заключение союза с Францией. Поэтому польско-германские отношения в 20-е годы никогда не имели исключительно двухполюсного характера, чаще они были элементом развития германо-франко-английских, а также германо-советских отношений. Исходя из этого, трудно не заметить, что одной из ключевых предпосылок действий Берлина, стремившегося к договору с Россией, было наличие польско-французского союза. Рапалло «уравновешивало» франко-польское сотрудничество, носившее антигерманский характер, вновь создавая перспективу раздела Речи Посполитой.

Помимо того, Польша как один из главных (с германской точки зрения, совершенно не заслуженных) победителей в Первой мировой войне являлась объектом естественных и вполне понятных ревизионистских устремлений. Государство это, по мнению германских политиков, зародилось, воспользовавшись конъюнктурной, как считалось, протекцией западных держав. Им казалось, что для осуществления выгодных для Берлина «изменений» на востоке следовало в первую очередь договориться с Парижем и Лондоном, затем ослабить французско-польский союз, в оптимальном же варианте — совместно с Россией довести до восстановления status quo ante bellum3 в Центральной и Восточной Европе. Сближение с Москвой могло быть использовано как средство давления на западные державы.

Напряжённое состояние, которое в 20-е годы поддерживалось Берлином в отношениях с Польшей, имело, с германской точки зрения, солидное обоснование. «Нет никаких доказательств того, — писал историк Г.Вайнберг, — что кто-нибудь из занимавших руководящие посты в Веймарской республике считал полезным для Германии существование сильной и независимой Польши»4. Польшу называли «сезонным государством», считая недееспособной из-за её географического положения и позиций западных держав. Это государство, согласно устным инструкциям, полученным первым послом Веймарской республики в Москве Ульрихом фон Брокдорфф-Ранцау, надо было «прикончить»5. Реализации этой цели мешала, однако, внутренняя слабость Германии, а также испытываемая некоторыми кругами боязнь расширения большевистской революции6. Опасения относительно возможности «заразить» Германию «большевистской революцией» высказывал, например, генерал Макс Гоффман, влиятельные тогда политики Арнольд Рехберг, Матиас Эрсберг, а также, в менее решительной форме, генерал Эрих Людендорф7. Тем не менее, какая-либо попытка проведения более примирительной политики в отношении Польши для любого правительства Веймарской Республики являлась бы политическим самоубийством8.

Курс на улучшение польско-германских отношений был открыт путём пресечения линии Рапалло в германской политике. Он был вызван, с одной стороны, безвольным дрейфом германской дипломатии в сторону Запада в период правления канцлера Генриха Брюнинга, антисоветской ориентацией правительства Франца фон Папена, наконец, ростом влияния и значения нацистов, враждебных большевизму9. С другой же стороны — политикой Москвы, которая de facto подорвала линию Рапалло ещё до того, как Адольф Гитлер пришёл к власти: СССР заключил пакт о ненападении вначале с Францией в апреле 1931 г., а затем с Польшей в июле 1932 г. Эти шаги Москвы значительно укрепили позицию Варшавы. Можно даже сказать, что в польско-германских отношениях преимущество оказалось на польской стороне. Советско-германский договор 1926 г. хотя и был продлён в июне 1931 г., но только на два года. Ратификация договора была затянута Германией, и вопрос был окончательно решён в 1933 г., после того как пост канцлера занял Гитлер, который не намеревался обновлять сотрудничество с СССР.

Всё это накладывалось на распространяющиеся в Берлине слухи о возможности превентивной войны Польши против Германии10. Трудно было бы в таком случае найти лучший выход для развития отношений с Польшей, чем ревизия прежней линии, постепенная интенсификация контактов, позволяющих добиться хотя бы временной стабилизации. Сложное внешнее и внутреннее положение, в которое попал Гитлер, став канцлером, вызывало необходимость искать с соседями скорее согласия, чем ссоры. Тем более, что, как было известно, одно из соседних с Германией государств — Польша — готово к переговорам11. Наличие основательной социальной базы после прихода к власти вытекало в большой степени из одобрения, которое получила со стороны германской политической элиты и германского общества провозглашённая фюрером внешнеполитическая программа. Без этого условия было бы трудно провести непопулярное в Германии изменение отношения к Польше. Новый канцлер, пользовавшийся широким доверием общества, мог смелее рисковать своим авторитетом.

Пересмотр курса в отношении Польши был результатом холодных и рациональных расчётов. Для фюрера, так же как и для большинства немцев, главным врагом на международной арене оставалась Франция. Готовясь к вооружённой конфронтации с Францией, Гитлер пытался подорвать международные позиции этой страны, а в оптимальном варианте — довести дело до её изоляции. Этой цели служили попытки поссорить Париж с Лондоном12, сближения с Римом13, но прежде всего, стремление положить начало новой линии в отношениях с Варшавой. Этот последний шаг был косвенно направлен против Франции с её «стратегией окружения» Германии. Париж по собственной инициативе уже давно отказался от этой стратегии, что, несомненно, свидетельствовало об успехах политики Густава Штреземана. Однако, французская политика уже не могла вернуться к традициям, существовавшим до 1925 г. Это значительно расширяло возможности манёвра для Германии14. Между тем, предпринятая фюрером попытка улучшения отношений с Варшавой имела и многих влиятельных противников в министерстве иностранных дел, рейхсвере, среди косервативных политиков, входивших в коалиционное правительство Гитлера, и даже среди его товарищей по партии.

Урегулирование отношений с Польшей было связано с возможностью для неё, хотя и временной, проводить более независимую европейскую политику, в том числе «политику равновесия» в германо-польско-советских отношениях, несовместимую с долгосрочными планами Гитлера. На практике «политика равновесия» была стратегией, заключавшейся в том, чтобы не участвовать вместе с одним из соседей Польши в проектах, затрагивающих интересы и создающих угрозу безопасности другого из них. Возможность проведения Варшавой такого курса зависела, однако, от доброй воли соседей. В своей речи, произнесённой 15 февраля 1933 г. в комиссии по иностранным делам в польском Сейме, новый польский министр иностранных дел Ю.Бек, в частности, заявил: «Наше отношение к Германии будет таким же, как отношение Германии к Польше. На практике, многое в этой области зависит больше от Берлина, чем от Варшавы»15. То же можно было сказать о польско-советских и германско-советских связях. Ход переговоров между Берлином и Варшавой, которые сводились к подписанию декларации о намерении «отказаться от насилия в отношениях между обоими государствами», свидетельствует о том, что немцы вполне соглашались на принятую Варшавой стратегию. В Берлине не требовали, чтобы Польша отказалась от «пакта о ненападении» с СССР, хотя не обошлось и без антисоветских намёков16. Было также принято к сведению то обстоятельство, что Варшава не намерена нарушать союз с Францией. В последнем случае это было несколько легче, ибо данный союз издавна был лишён практической сущности17.

В Москве с волнением воспринимали тот факт, что Варшава извлекла выгоды из ухудшения советско-германских отношений18. Предпринимались попытки противодействия этому процессу, придания польско-советским отношениям бесспорно антигерманского характера. Для достижения поставленной цели Москва старалась воспользоваться негативным отношением Польши к «пакту четырёх», сходным с мнениями советской дипломатии. Так, Карл Радек во время пребывания в Польше в июле 1933 г. стремился убедить своих польских собеседников в возможности заключения польско-советского союза, гарантирующего независимость балтийских государств и направленного против Германии19.

Неудачная попытка заключения «пакта четырёх», а также выход Германии из Лиги наций только углубили политическую изоляцию Берлина на международной арене. Оживление и постепенное улучшение отношений с Польшей являлись наиболее благоприятным решением в создавшейся ситуации20. Вследствие этого, после долгих месяцев переговоров, 26 января 1934 г. была объявлена германско-польская «декларация о ненападении». В Берлине считали её временным актом. Гитлер, хотя и не отказывался от притязаний в отношении Польши, но, в противоположность своим предшественникам, не отвергал возможности решения германо-польских проблем путём переговоров, а не с помощью вооружённого конфликта. Он не стремился к безусловному уничтожению Польши и по этой причине считался в Варшаве умеренным и рассудительным политиком21. Фюрер первоначально отводил Польше роль «форпоста», «бастиона цивилизации на востоке», предохраняющего Германию прежде всего от большевистской опасности, но косвенным образом также и от потенциальных попыток давления со стороны Франции22.

В дальнейшей перспективе Гитлер рассчитывал на более тесные отношения с Варшавой и на подчинение её немецким интересам на международной арене. В первую очередь он планировал развязать войну на западе против изолированной, лишённой союзников Франции. Лишь в случае достижения победы в этой войне, он намеревался обратиться против России, не исключая в последнем случае и сотрудничества с Варшавой. Ввиду этого, «роль Польши в перспективных планах Гитлера на востоке зависела от развития отношений между Германией и западными державами»23. Нормализация отношений с Польшей являлась в расчётах Гитлера первым шагом к её будущей зависимости от Германии. Со временем, Берлин стремился установить более близкие отношения с Польшей, результатом которых было бы постепенное лишение польской дипломатии возможности манёвра. Этой цели служили постоянно повторяемые германские предложения о пересмотре западной границы, связанные с территориальными приращениями на востоке или за счёт Литвы, или за счёт советской Украины, а также попытки склонить Варшаву к сотрудничеству против Коминтерна. Однако, поляки избегали обсуждения этих германских предложений, либо считая их отклонением от темы, либо находя всё новые проблемы практического характера24.

Говоря о влиянии изменения курса Германии в отношении Варшавы на внешнюю политику СССР, следует заметить, что оно категорически перечёркивало потенциальную возможность использования Польши как средства давления на Берлин. Кроме того, это не позволяло большевикам рассматривать Германию в качестве одного из «устоев мировой революции»25. Одновременно, советская дипломатия была обречена на поиски договорённостей с Францией26. В перспективе в Москве не рассматривали данное обстоятельство как имеющее долгосрочное влияние. Причины подобной оценки отличались от польских или немецких. В Кремле считали, что с точки зрения германской внешней политики, сотрудничество с СССР является фактором, приносящим Берлину бóльшие выгоды, чем отношения с Польшей. Поэтому поворот Берлина в сторону Варшавы и отход от линии Рапалло, с точки зрения Москвы, не мог быть долговременным. По моему мнению, этим можно объяснить направляемые советской стороной в Берлин в 30-е годы практически непрерывно сигналы о готовности восстановить сотрудничество в духе договора в Рапалло, которое опиралось на антипольские принципы27.

Здесь я хотел бы обратить внимание только на одну такую советскую инициативу (в историографии она носит название «миссия Давида Канделаки»), изложенную немцам во время советско-германских коммерческих переговоров в Берлине в 1935 — 1936 гг.28 Эта инициатива имела явно польский контекст. На завершающей стадии вышеупомянутых переговоров, 13 мая 1936 г., председатель советской делегации Д.Канделаки и его заместитель Е.К.Фридриксон были приняты Г.Герингом, который проявил огромный интерес к возможности улучшения отношений с Москвой. По его мнению, заявленные советской делегацией потребности в немецком военном оборудовании могли быть осуществлены лишь после обеспечения германской продукцией нужд собственно Германии. На завершающей стадии переговоров Геринг высказал убеждение, что придёт время, когда советско-германские отношения улучшаться в обеих сферах: и в политической, и в экономической29.

На следующий день, 14 мая 1936 г., польский министр иностранных дел Ю.Бек, возвращавшийся из Женевы, и польский посол в столице третьего рейха Ю.Липский провели беседу именно с Г.Герингом. Польская записка, касающаяся хода этой беседы, содержит следующую информацию: «Относительно отношений с Советами господин Геринг отметил, что после заключения последнего советско-германского клирингового договора советская делегация во главе с господином Канделаки настойчиво добивалась, чтобы он её принял, что в конце концов и произошло. В беседе подчёркивалось желание улучшения отношений с Германией путём прекращения нападок в прессе. Было сделано конкретное предложение о покупке в Германии нескольких военных кораблей и боеприпасов. Советская делегация дала понять, что Сталин, в противоположность Литвинову, позитивно относится к Германии. Господин Геринг выслушал это заявление и изложил его содержание канцлеру, который энергично выступил против подобных внушений. Тем не менее, господин Геринг поставил вопрос, какие мотивы побуждают Советы действовать в таком направлении». Бек дал уклончивый ответ на этот последний вопрос, указывая на ухудшение положения Москвы на международной арене. Он подчеркнул также, что замечается смягчение советской политики в отношениях с Польшей30.

Геринг, очевидно, не упомянул о собственных суждениях, высказанных в присутствии Канделаки, относительно развития советско-германских отношений. Сообщая полякам о советских предложениях по вопросу о восстановлении политики сотрудничества с Германией, Геринг стремился вызвать сомнение у своих польских собеседников, подрывая их доверие к политике Кремля. Прежде всего, он хотел убедить Варшаву придать польско-германским отношениям явно антисоветский характер. Хотя Ю.Бек искусно нашёл выход из этого положения, намерения, которыми руководствовалась советская сторона, должны были быть понятны и польским дипломатам. Из этого вытекало, что Москва не теряла надежд восстановить сотрудничество с Германией, и только отрицательное отношение канцлера мешает осуществлению советских планов. Данный вывод должен был иметь для польской дипломатии определяющее значение при формировании в будущем оценок перспектив развития германо-советских отношений. В то же время, в Варшаве избегали официальных антифашистских деклараций, не находила там одобрения и политика «Народного фронта», провозглашённая советской дипломатией. Одновременно, контроль за деятельностью представительства Коминтерна в Польше и в соседних государствах давал Варшаве возможность получить сведения о неофициальной линии советской внешней политики.

На VII конгрессе Коминтерна (июль 1935 г.) его генеральный секретарь Г.Димитров прямо сказал: «Наша борьба против варварского фашизма не означает, что мы стали сторонниками лицемерной и продажной буржуазной демократии! Да, мы не демократы!.. Цель нашей борьбы против фашизма не восстановление буржуазной демократии, а завоевание советской власти»31. Выводы, сделанные в результате наблюдения за всей совокупностью действий СССР на международной арене, давали польской дипломатии материал для оценки истинного содержания советской внешней политики32. Все это не вызывало в Варшаве доверия к политике Кремля.

Немцы, сохраняя отрицательное отношение к Польше, продолжали попытки уговорить её принять свои антисоветские концепции. В августе 1936 г., когда советско-германские отношения значительно ухудшились, Г.Геринг в беседе с Я.Шембеком, определяя роль Советского Союза в германско-польских отношениях, отметил: «Мы совершенно убеждены в том, что Советы рано или поздно перейдут в наступление, о чём свидетельствуют интенсивное вооружение и советско-чешское сотрудничество. С момента начала советского наступления и Польше и Германии, хотят они того или нет, придётся действовать совместно, ибо прежде всего это наступление будет направлено против них»33.

Большинство историков считает Мюнхенский договор переломным в развитии событий, предшествовавших началу Второй мировой войны. Однако, несмотря на все оговорки и мнения, доминирующие до сих пор в историографии, этот договор превратился для Гитлера в поражение. Фюрер, решительно стремившийся развязать локальную молниеносную войну с Чехословакией, оказался вовлечённым в дипломатические переговоры. Несмотря на то, что в результате этих переговоров Гитлер получил согласие на удовлетворение своих притязаний, ему, однако, пришлось предоставить западным державам право, вопреки своей воле, участвовать в решении проблем Восточной и Центральной Европы34. Надежды западных держав, связанные с созданием мюнхенской системы, базировались на убеждении в невозможности нарушения дипломатических норм в соответствии с принципом pacta sunt servanda35. Но Гитлер отвергал традиционный этикет и «мещанскую нравственность». Исходя из предпосылок философии модернизма, он устанавливал, что договорные обязанности не должны представлять собой ограничений для современного политика. Чехословакия после Мюнхенского договора полностью зависела от фюрера, который в любой момент мог решить ее судьбу36.

В то же время, в связи с выдвижением третьим рейхом притязаний в отношении Польши, появилась сёрьезная угроза подрыва основ проводимой министром Беком политики балансирования. Германские требования были представлены польской стороне 24 октября 1938 г. министром иностранных дел Иоахимом фон Риббентропом в беседе с польским послом в Берлине Юзефом Липским. Берлин добивался включения Данцига в состав рейха, признания за Германией права на экстерриториальную автостраду через «польский коридор», а также присоединения к антикоминтерновскому пакту. Этот пакт намеревались пополнить консультационной частью, следовательно, Варшава обязалась бы согласовывать свою внешнюю политику с Германией. Последнее являлось основным пунктом германских притязаний37. Требования Берлина не несли в себе ничего нового, но на этот раз были соединены в один блок вопросы, которые Берлин хотел «совокупно» урегулировать, проявляя не замечавшуюся ранее решительность.

Гитлер имел серьёзный повод, чтобы избрать именно этот момент для принятия основных решений относительно Польши. Во-первых, польская акция против Чехословакии повлияла на изоляцию Варшавы на международной арене. Это привело к тому, что преимущество в германо-польских отношениях оказалось на стороне Берлина. Кроме того, в столице рейха обольщались надеждой, что поляки будут благодарить Германию за помощь, оказанную им в деле присоединения Тешинской Силезии к Польше. Во-вторых, рассчитанный на четыре года немецкий план вооружений начал уже приносить результаты. После его завершения, предусматривавшегося в 1940 г., Гитлер планировал начать войну с Францией38. К этому времени Берлин должен был подчинить Польшу своему влиянию, исключив, с одной стороны, возможность её участия в войне на стороне Парижа, с другой, — создав «буферную» зону, отделяющую рейх от Советского Союза, которая была бы совершенно зависима и подконтрольна ему.

Варшава пыталась усилить свою позицию путём улучшения отношений с СССР, положение которого на международной арене также не было благоприятным39. Мюнхенский прецедент показал, что и в будущем европейские проблемы могли бы разрешаться без участия СССР, углубляя его международную изоляцию. «Официально Москва по-прежнему поддерживалась так называемой политики коллективной безопасности. Однако можно допустить, что после Мюнхена советские руководители в большей степени начали обращать внимание на другую сторону своей политики, т. е. на усилия отыскать modus vivendi40 в отношениях с Германией»41. В свою очередь, в министерстве иностранных дел работали многие сторонники этого направления восточной политики рейха, которое ориентировалось на линию Рапалло42.

Сигналы о возможном улучшении польско-советских отношений не вызвали энтузиазма в Берлине. Шаги Варшавы однозначно интерпретировались немцами как завуалированная форма отказа от германского предложения присоединиться к антикоминтерновскому пакту. Следует согласиться с историком Войцехом Матерски, который, оценивая совместное польско-советское коммюнике с точки зрения ухудшающихся отношений между Польшей и Германией, утверждает: «...само коммюнике, равно как и реакция прессы, вызванная этим документом под лозунгом сближения Варшавы и Москвы, частью политических наблюдателей были оценены как антигерманская демонстрация. В этом смысле западная польская политика, находившаяся под давлением Globallösung43, получила дополнительные осложнения. Вопреки замыслам (польского министерства иностранных дел. — С.Д.) в очередной раз было взято под сомнение убеждение Берлина, что союз со II Речью Посполитой на антисоветской платформе — это только вопрос времени»44.

5 и 6 января 1939 г. в Берхтесгадене и Мюнхене руководитель польской дипломатии провёл беседы с Гитлером и Риббентропом. Во время этих бесед немецкие политики, не прибегая ещё к угрозам, настойчиво повторили все свои прежние притязания. Гитлер утверждал также, что рейх заинтересован в существовании сильной Польши, независимо от того, какая политическая система будет господствовать в России, а наличие сильной польской армии могло бы ослабить бремя военного бюджета Германии. Риббентроп подчеркнул, что германские предложения не сводятся лишь к территориальным проблемам, ибо рейх «прежде всего, безусловно, хочет укрепить взаимоотношения» с Польшей45. «Если министр Бек ещё обольщал себя надеждой, что ввиду польского отказа Германия не будет настаивать на своих октябрьских притязаниях, а все предложения будут предъявлены Риббентропом по собственной инициативе, то тогда его быстро избавили от подобного заблуждения»46. Несмотря на то, что польско-германские отношения ухудшались, а Берлин постепенно усиливал давление на Варшаву, германская дипломатия не акцентировала внимание на данном обстоятельстве на международной арене. Подобная позиция, вероятно, вытекала из установки не раскрывать перспективы развития германо-советских отношений47.

Тем временем, в Москве беспокоились о том, не будет ли использовано польской дипломатией в качестве разменной монеты в переговорах с Германией только что принятое польско-советское коммюнике. 7 января 1939 г. польский посол в Москве Гжибовский был вызван в Народный комиссариат иностранных дел, где состоялась его беседа с Потёмкиным. Содержание беседы Гжибовский затем передал в Варшаву: «Потёмкин, используя образные выражения, высказал опасение, что наша совместная декларация может быть только манёвром и предметом для торга. Я категорически заметил, что если не признают независимость нашей политики как аксиому, то нашу политику действительно трудно понять. Тогда Потёмкин уточнил, что польское общественное мнение, имея возможность выбирать между фашизмом и большевизмом, может скорее избрать фашизм. Я ответил ему, что такой альтернативы нет, зато мы считали бы так же нежелательным большевизацию Германии, как и гитлеризацию Советского Союза»48.

Положение Варшавы было тогда трудным. С одной стороны, оживление отношений с СССР могло действительно усилить её позицию по отношению к Германии на международной арене, с другой — этот шаг могли воспринять в рейхе как провокацию. Из-за этого польская дипломатия избегала возможности использовать советскую карту. В Варшаве обольщались надеждой, что германское предложение Globallösung являлось предварительным условием для начала переговоров, а вслед за этим, как считалось, достижения компромисса с германской стороной49. Основным притязанием Гитлера были не территориальные вопросы, а подчинение Польши германской политике. Поляки не могли не противиться реализации этих германских устремлений, ибо в противном случае Польша превратилась бы в германского вассала.

Во время своего визита в Варшаву (25 — 28 января 1939 г.) Риббентроп предложил Беку согласовать политику в отношении Советского Союза и Советской Украины. Согласно германской версии хода этой беседы, «Бек не скрывал в тайне того, что польские устремления будут простираться на Советскую Украину и на получение доступа к Чёрному морю, но одновременно указал на мнимую опасность для Польши в случае вовлечения её в союз с Германией против СССР». Польский министр иностранных дел якобы утверждал, что Советская Россия сама распадётся или в отчаянии «объединит все свои силы и перейдёт в атаку». Риббентроп, указывая на то, что выбор одного из двух вариантов обрекает на пассивность, предложил взамен организовать «пропагандистскую атаку на СССР». С целью рассеять польские опасения, он подчёркивал, «что присоединение Польши к антикоммунистическим державам не связано было бы ни с какой опасностью», напротив, «Польша могла бы обеспечить свою безопасность, если бы она решилась разделить позицию, занятую Германией»50.

Согласно польской версии, разговор «привёл к отрицательному результату». Во время этой беседы Риббентроп «предпринял последнюю попытку создать антисоветскую комбинацию». Бек якобы ответил, что в случае ухудшения внутреннего положения СССР Кремль попытался бы развязать агрессивную войну. Но он, однако, считал подобное развитие событий маловероятным, поскольку могло «дойти до распада СССР на многонациональные государства». Это, в свою очередь, делало актуальным вопрос об Украине, что являлось, однако, делом будущего, либо в данном вопросе сохранилось бы status quo. По мнению Бека, Риббентроп понял позицию Варшавы в отношении Советской России и «невозможность присоединения Польши к антикоминтерновскому пакту»51. Эта оценка являлась чрезмерно оптимистической. Присоединение Варшавы к антисоветской коалиции рассматривалось как своего рода знак, а практическую роль должны были сыграть обязательные консультации. Принимая во внимание реалии Польши того времени, германские территориальные притязания не могли быть удовлетворены никаким независимым польским правительством. Для Гитлера позиция польского руководства означала как срыв его захватнических планов в отношении СССР, так и увеличение риска войны на два фронта в случае вооружённого конфликта на западе. При этом трудно предположить, чтобы в планах германского диктатора рассматривалась возможность развязывания войны уже в 1939 г.52

В Москве не отдавали себе отчёта, в каком трудном положении находилась в то время Польша и какой степени охлаждения достигли польско-германские отношения. Это подтверждается многочисленными фактами. Так, ещё в феврале 1939 г. Наркоматом обороны были разработаны планы военных действий на случай совместной германо-польской военной акции против Советского Союза53. Правда, с 1938 г. Кремль получал данные, касающиеся состояния польско-германских отношений, от Рудольфа фон Шелиа, агента, действовавшего в германском посольстве в Варшаве, который являлся доверенным лицом посла Германии в Польше Ханса-Адольфа фон Мольтке. Таким путём советская разведка могла получить (но не ранее чем в марте 1939 г.) информацию о кризисе в отношениях между Берлином и Варшавой54. Польская дипломатия решила сохранять факт разрыва отношений с Берлином в строжайшей тайне. Подобная тактика выдержала экзамен, но лишь до того момента, когда Гитлер решил дезавуировать данный факт на международной арене55.

В марте Гитлер захватил Прагу и, таким образом, нарушил Мюнхенский договор. Принимая во внимание стратегические выгоды Германии, ликвидация Чехословакии имела целью увеличить давление на Варшаву и заставить её принять притязания Берлина. И здесь имелись в виду не вопросы «коридора» или Данцига, а признание Польского государства недееспособным, превращение Польши в вассала Германии. Территориальные проблемы, а особенно вопрос о Данциге, Гитлер мог решить в свою пользу и в рамках мюнхенской системы56. Формулировка дальнейших задач была уже связана с её нарушением.

В начале марта Гитлер наверняка не предусматривал ещё развязывания войны с Польшей57. В противном случае захват Праги следовало бы трактовать как величайшую ошибку в политической карьере фюрера. Этот захват менял политику западных держав по отношению к Берлину, что позволило Польше выйти из политической и военной изоляции, а локализация конфликта с ней становилась невозможной. Иными словами, если целью Гитлера было лишь подчинение Польши на военной основе, то перед 12 марта 1939 г. он мог это сделать относительно быстро и в условиях локальной европейской войны, после чего его уже ожидала война мировая58.

Тем временем, 10 марта на XVIII съезде ВКП Сталин выступил с докладом, в котором остановился и на вопросе о международном положении Советского Союза. Его выступление не содержало типичных антигерманских выпадов (наверное, это было своеобразным «ответом» на январское выступление Гитлера, где отсутствовали антисоветские акценты). Сталин высказал мнение, что «новая империалистическая война уже началась». Великобритания и Франция отказались от политики коллективной безопасности и ведут гибельную политику попустительства агрессорам. По мнению Сталина, они ставили цель поссорить Германию с СССР и спровоцировать конфликт между этими государствами. Большевистский вождь заявил, что Советскому Союзу следовало соблюдать осторожность, не давая втянуть себя в конфликты «провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками»59. Но если целью Сталина было намерение обратить внимание на существующую возможность урегулировать заново отношения с Германией, то намёки, судя по всему, не были сразу правильно поняты60.

В первом сообщении о выступлении Сталина, подготовленном в германском посольстве 11 марта 1939 г., было отмечено, что, по мнению советского вождя, «антикоминтерновский пакт» скорее направлен против демократических держав, чем против Советского Союза. Сталин по-прежнему старался придерживаться политики невмешательства в вооружённые конфликты и одновременного укрепления боеспособности Красной Армии61. 13 марта германский посол в Москве граф Вальтер фон Шуленбург направил в Берлин два важных документа, касающиеся XVIII съезда: подробный отчёт о выступлении Сталина, а также краткий анализ ожидаемой политики Кремля в отношении Польши и Румынии, вытекающий из его доклада62. В первом из документов Шуленбург между прочим ссылался на сформулированные Сталиным принципы внешней политики Советского Союза. Одним из них было правило, что СССР будет поддерживать народы, ставшие жертвой агрессии и борющиеся за независимость своей страны63. По крайней мере первоначально, именно этот отрывок выступления Сталина Шуленбург считал самым важным. Анализируя содержание выступления советского вождя в контексте советской политики в отношении Польши и Румынии, посол доказывал, что, в случае германской агрессии против этих государств, о чём говорилось в Москве, они могут рассчитывать на помощь Советского Союза64. Подобным образом высказывались советские дипломаты в Лондоне, считая, что выступление Сталина было обещанием оказать «помощь соседям в случае германского нападения» на них65. Можно предположить, что в марте германская дипломатия не была её полностью уверена в том, каково будет отношение Москвы к польско-германскому кризису.

В последних числах марта 1939 г. международную обстановку в значительной степени изменили британские гарантии Польше, которые, без сомнения, укрепляли позицию Варшавы, находившейся под угрозой германского ультиматума66. Когда информация о британских гарантиях дошла до Гитлера, тот пришёл в ярость и угрожал, что «приготовит [англичанам] дьявольский напиток»67. В прозвучавшей 1 апреля 1939 г. в Вильгельмсхафене речи фюрер обвинил Лондон за его политику «окружения» Германии при помощи «союзников», а также предостерёг англичан от попыток «таскать каштаны из огня для западных держав», так как можно при этом обжечь пальцы. Он издевался над попытками Англии заключить соглашение с «большевистской Россией Сталина»68. С.Жерко правильно заметил, что в выступлении Гитлера в Вильгельмсхафене можно найти сходство с выступлением Сталина 10 марта. Вскоре фюрер приказал германскому генштабу начать подготовку к войне с Польшей69.

В первой половине марта в Лондоне возник проект подключения Советского Союза к акции «устрашения Гитлера»70. Это предложение не вызвало энтузиазма в Восточной и Центральной Европе71. Поскольку на Даунинг-стрит перспектива сотрудничества с СССР также не была встречена с большой радостью, решили сосредоточиться на гарантиях Польше72.

Британские гарантии, данные Польше, имели серьёзные последствия для Москвы. Они действительно предохраняли от гитлеровской агрессии и СССР. Можно даже сказать, что Сталин как бы получил более солидный «страховой полис», чем предложения, предоставленные Польше западными державами. Ибо Гитлер не имел никакой реальной возможности атаковать СССР, не одержав предварительно победу над Польшей и её западными союзниками. А это означало, как тогда могло показаться, по меньшей мере длительную военную кампанию. Такая ситуация только усиливала роль Москвы и повышала цену возможного сотрудничества с ней73. Беспокойство могла вызывать только теоретическая возможность преодоления «польского кризиса» путём международной конференции типа мюнхенской, т.е. без участия СССР74. Разве что Гитлер не был заинтересован в подобном преодолении, ибо он прежде всего стремился к полному подчинению себе Польши, чего трудно было бы достичь в ходе переговоров с западными державами. Дискуссии по вопросам Данцига и «коридора» имели для него лишь пропагандистское значение.

В Москве в начале апреля 1939 г. уже хорошо понимали ситуацию. Советский агент Рудольф фон Шелиа мог уже знать о том, что Варшава отвергла германский «ультиматум». Таким образом, в Кремле наверняка отдавали себе отчёт в неизбежном повороте в польско-германских отношениях. Известны были также британские гарантии Польше. Возможно, имелись сведения и о том, что в Лондоне их трактовали лишь как «демонстрацию» и не намеревались предпринимать никаких военных шагов для реализации данных Польше обязательств75. В Кремле наверняка тщательно анализировали ситуацию, которая начала приобретать такой выгодный для Москвы оборот. 21 апреля Сталин в присутствии Молотова, Микояна, Кагановича и Ворошилова принял в своём кабинете в Кремле одновременно Литвинова и Потёмкина, а также вызванных для консультации советских послов: И.М.Майского (из Лондона), А.Ф.Мерекалова (из Берлина), советника посольства Крапивенцева (из Парижа). Видимо, именно в этот день, между 13.15 и 16.50 было принято решение об интенсификации переговоров с Германией и осуществлении поворота в советской внешней политике76. Может быть, именно в ходе этого совещания Литвинова попросили подать просьбу об отставке. Следующий его визит в кабинет Сталина состоялся 3 мая, т.е. в день, когда «Политбюро удовлетворило просьбу Литвинова об отставке и освободило его от обязанностей народного комиссара иностранных дел»77. Мерекалов, оценивая тогдашнюю политику Гитлера и его цели на международной арене, якобы выразил мнение, что фюрер начнёт агрессию против Советского Союза через 2 — 3 года и поэтому следовало бы отвергнуть германские «авансы». Для Сталина, убеждённого в необходимости заключения соглашения с Гитлером, подобные взгляды Мерекалова наверняка дисквалифицировали его как советского представителя в Германии. Неудивительно, что в Берлин он уже не вернулся78.

Германская дипломатия интерпретировала факт отставки Литвинова как результат разыгравшегося в Кремле конфликта по вопросам стратегии и тактики советской внешней политики. Проанглийская ориентация бывшего народного комиссара иностранных дел не была одобрена Сталиным, который в марте объявлял, что Советский Союз не даст втянуть себя в войну79. Назначение Молотова на должность главы советского внешнеполитического ведомства обозначало, по мнению немцев, установление контроля Сталина над внешней политикой Советского Союза. Молотов, в понимании германских дипломатов, был только фигурантом: практической работой комиссариата должен был управлять Потёмкин. В дипломатическом корпусе в Москве комментировали дело таким образом, что неожиданная смена народного комиссара иностранных дел предвещала скорый поворот в советско-германских отношениях80.

В Польше не увидели потенциального воздействия вышеупомянутых изменений в международной обстановке на позицию советской стороны. Прежде всего потому, что в Варшаве положение Москвы оценивалось как очень тяжёлое при отсутствии, в действительности, какого-либо поля для манёвра. Перспективу нормализации советско-германских отношений считали нереальной в свете враждебного отношения Гитлера к России, тем более, к России коммунистической81. Кроме того, Берлин в последний период целенаправленно стремился к созданию антисоветского блока с участием Польши. В ультимативном тоне он требовал от Варшавы согласиться с подобным проектом. Это должно было убедить польских руководителей в непреходящей значимости антисоветских установок Гитлера. Сверх того, советская сторона старалась сохранить у поляков уверенность, что никакой поворот в её политике по отношению к Польше невозможен, а в случае конфликта с Германией Польша может рассчитывать на «благожелательный нейтралитет» и поставки сырья. Такое заявление сделал 10 мая во время своего визита в Варшаву в беседе с министром Беком заместитель народного комиссара иностранных дел Потёмкин. Целью этого визита в Варшаву был зондаж готовности поляков сопротивляться Гитлеру, в том числе — с использованием возможной советской помощи82.

В Берлине заметили, что роль Москвы в сложившейся весной 1939 г. на международной арене ситуации являлась ключевой. В историографии продолжается спор о том, которая из сторон первая проявила инициативу зондажа, касающегося соглашения: Советский Союз или третий рейх83. Однако, нет сомнений, что ход событий привёл к ситуации, в которой завязывание сотрудничества затрагивало интересы обеих сторон.

В начале мая в политическом отделении германского министерства иностранных дел была проанализирована политика Кремля на международной арене за первые месяцы 1939 г. Указывалось, что начало германо-советских переговоров свидетельствует о принятии обеими сторонами правила: в случае вооружённого конфликта в Европе «внутриполитические и мировоззренческие различия не должны препятствовать созданию союза, даже тогда, когда идеологическое противоречие столь же велико, как отличие ультракапиталистической, абсолютной английской монархии со свободным рынком от антикапиталистического и атеистического, коммунистического большевизма». По мнению аналитиков из Берлина, принятие советской стороной такой точки зрения тотчас же ставило Германию в более выгодное положение, чем «западные демократии». Идеологическое различие между Россией и третьим рейхом было меньше, чем общественный строй «государства передового пролетариата» и «капиталистической английской монархии». Они отмечали, что в течение ряда лет причины разногласий между Германией и Россией носили исключительно идеологический характер. Однако теперь, в связи с новой советской точкой зрения на значение «идеологических противоречий» для внешней политики, не будут возникать проблемы подобного рода. Тем более, что Москва, присоединившись к предлагаемому Лондоном антигерманскому блоку, только укрепила бы позицию своих соседей — Польши, Румынии и Британской империи (Индия). Зато участие Советского Союза в войне «совместно с Германией против Польши было бы менее рискованным и могло бы (помочь) вернуть старые белорусские и украинские земли, переданные Польше»84. Несомненно, уже в мае в Берлине предвидели, какую цену им придется заплатить за нейтрализацию Москвы и за срыв усилий западных держав по втягиванию Россию в антигерманский блок. Цитированный документ представлял мнение министерства иностранных дел Германии, поскольку спустя месяц при посредничестве аналитического бюро из Гамбурга, связанного с Абвером, его довели, с небольшими стилистическими изменениями, до сведения других министерств рейха85.

Гитлер, приняв решение о вооружённой расправе с Польшей, стремился изолировать Варшаву на международной арене и, тем самым, локализовать планируемую войну. С этой целью германская дипломатия активизировала усилия на нескольких направлениях одновременно. Во-первых, Берлин оживил отношения с Советским Союзом, который уже несколько лет сигнализировал о своей готовности к сотрудничеству с Германией. Во-вторых, германское внешнеполитическое ведомство предприняло шаги, направленные на ослабление союза западных держав. Германия старалась разъяснить дипломатам Запада, что она обладает огромным полем для манёвра в отношениях с СССР. По всей видимости, она не была заинтересована в том, чтобы держать в тайне возможность поворота в германо-советских отношениях. Настойчивое сосредоточение внимания на такой возможности должно было оттолкнуть западные государства от поддержки Польши. Показать на международной арене: положение, в которое попало Польское государство, столь тяжело, что, даже принимая во внимание все обстоятельства, никакая помощь не будет возможной — отвечало интересам германской дипломатии. Именно в этом состояла цель германской «тайной пропаганды»86. К её достижению стремился, почти открыто информируя о собственных намерениях, французский посол в Берлине Р.Кулондр, рапорты которого в значительной степени повлияли на оценку международной ситуации на Кэ д'Орсе87. 23 мая 1939 г. премьер-министр Франции Э.Даладье следующим образом характеризовал французскому послу в Лондоне А.Корбинну шаги, которые намеревалась предпринять германская дипломатия для решения «польской проблемы»: «Господин Риббентроп не исключает целиком гипотезы, которая в настоящее время является преобладающей. По мнению шефа германского Министерства иностранных дел, Польское государство неустойчиво, рано или поздно оно будет обречено на гибель; (Польша) будет снова разделена между Германией и Россией. Замысел такого раздела прямо содержится в концепции Риббентропа о повороте в советско-германских отношениях. Министр иностранных дел рейха считает, наконец, что такой поворот в будущем явится необходимым и неизбежным. Он находится в согласии с природой вещей, так же как и в согласии с наиболее живучими традициями Германии. Ясно, что это позволит надолго развязать польско-германский конфликт или, откровенно говоря, просто ликвидировать Польшу методом, недавно использованным против Чехословакии. Особенно важно, что это позволит (в результате. — С.Д.) победить Британскую империю»88.

Германия осознавала, что в случае присоединения Москвы, даже на словах, к создаваемому западными державами антигерманскому блоку, локальная война с Польшей в условиях невмешательства западных держав являлась невозможной89. Поэтому весной и летом 1939 г. Берлин ставил своей действительной целью на международной арене создание как можно более широкой базы для переговоров, приберегая козыри для планируемой крупной игры с Советской Россией. В данном контексте следует рассматривать заключение союзов о ненападении с Балтийскими государствами, а также интенсификацию переговоров с советской стороной: постепенный переход от общих экономических и хозяйственных вопросов к самым важным политическим проблемам. В министерстве иностранных дел Германии знали о том, что Москва заинтересована в обострении политической ситуации и у неё нет никаких поводов, чтобы сохранять status quo в Европе. Кремль, пользуясь растерянностью, которая могла возникнуть в результате вооружённого конфликта между Германией и Польшей, имеющей за спиной западные державы, с удовольствием подчинил бы себе не только часть Польши, но и Балтийские государства и Финляндию. Кроме того, Берлин обладал информацией о том, что формула о возникновении casus foederis90 также в случае «косвенной агрессии», объявленная советской стороной во время переговоров с западными державами, означала, на самом деле, требование предоставить СССР свободу действий в Балтийских государствах и Финляндии91.

Таким образом, Гитлер располагал достаточной информацией о советских намерениях. Сотрудничество с Кремлём не было для него необходимым, чтобы расправиться с Польшей, но оно играло существенную роль как средство, которое могло привести к изоляции последней и потере ей западных союзников. Договор, подписанный Риббентропом и Молотовым 23 августа 1939 г. в Москве, по плану Гитлера должен был окончательно отбить охоту у западных держав к вооружённому вмешательству в германско-польский конфликт. Поэтому пакт о ненападении с СССР был для Берлина неоценимым документом, хотя и понимаемым исключительно как тактический шаг, имеющий, главным образом, пропагандистское значение.

Стремясь изолировать Польшу на случай конфликта с ней, Берлин не мог не попробовать нейтрализовать Советский Союз. В случае присоединения, даже только на словах, Москвы к антигерманскому блоку, создаваемому Лондоном и Парижем, развязать войну с Польшей не было возможности, и Гитлер прекрасно отдавал себе отчёт в этом. Для Кремля перспектива польско-германской войны предоставляла, наконец, возможность повысить роль Советского Союза на международной арене92. «На ближайшее время, — утверждает польский историк Павел Заремба, — союз с Германией или даже нейтралитет в конфликте Германии с остальной Европой давали России преимущества непосредственно в виде раздела Восточной Европы на сферы интересов, что на практике означало раздел Польши и занятие Балтийских стран с возможностью оккупации на Балканах. Эти преимущества создавали достаточную базу для дальнейшей экспансии в момент, удобный для Советского Союза. Ключевым моментом здесь была ликвидация Польского государства как самого сильного элемента мирного сосуществования в этой части Европы. Ликвидация Польского государства была также основным устремлением Германии, направленным на завоевание территории с целью её дальнейшей эксплуатации и на обеспечение своих тылов перед началом борьбы с западными демократиями»93. В данной связи необходимо, однако, обратить внимание на то, что упоминавшиеся преимущества могли стать фактом только в случае невыполнения западными державами союзнических обязательств по отношению к Польше. В противном случае они превратились бы в роковой сон для советских руководителей в продолжение всего межвоенного периода, в кошмар всеевропейской антисоветской коалиции. Иными словами, пакт с Гитлером был для Сталина приемлемым только в случае непринятия Великобританией и Францией решительных военных акций против Германии, ведущей войну с Польшей. Если бы в Кремле располагали информацией, что в случае германской агрессии против Польши вмешательство западных союзников на западе неотвратимо, не дошло бы до пакта Риббентропа-Молотова, или, по крайней мере, до советского вторжения 17 сентября 1939 г. и четвёртого раздела Польши.

Данный анализ может подтвердить приведённое выше предположение, что советская разведка и советская дипломатия располагали самой секретной информацией об основах европейской политики западных держав. Эти знания должны были вызывать подозрения о действительных шагах Лондона и Парижа, склонявших Москву к участию в антигитлеровском союзе. С точки зрения Кремля, мог возникнуть вопрос: а что если западные гаранты Польши захотят выполнить свои обязательства не силами собственных армий, а силами Красной Армии? Многое указывает на то, что по крайней мере в Париже действительно возникали проекты такого рода. В сумме вышеперечисленные обстоятельства привели к тому, что франко-англо-советские переговоры становились не чем иным, как лишь ещё одним элементом, увеличивающим аргументацию в пользу достижения быстрейшего соглашения с СССР94. В Берлине серьёзно обеспокоились ходом франко-англо-советских переговоров только в июле. Видимо, тогда Гитлер решил немедленно заключить «пакт с дьяволом», отбросив в угоду высшей необходимости свою точку зрения на большевизм95.

Отвечая на вопрос, какова была роль Польши и её отношений с СССР в политических расчётах Берлина в 30-е годы, следует отметить, что, очевидно, она не являлась ключевой. Вместе с тем, Польша на основании своего географического положения и проводимой внешней политики являлась, с точки зрения германской дипломатии, элементом настолько важным, что без определения положения Варшавы осуществить большинство требований, вытекающих из германских государственных интересов даже в рамках версальской системы, было невозможно. Планы Гитлера выходили далеко за пределы, определённые Версальским договором. Поэтому его политика по отношению к Польше также должна была выйти за рамки традициионных дефиниций и предпосылок. Первоначально фюрер рассматривал отношения с Польшей конструктивно, а их нормализация вытекала из стремления вывести Германию из безысходного положения, в котором она находилась после разрыва отношений с СССР и выхода из Лиги наций, а также из желания изолировать Францию. Затем он предусматривал для Польши роль союзника при создании «нового порядка в Европе», а также планируемого в будущем «крестового похода» против большевизма. Наконец, натолкнувшись на отказ Варшавы, ещё не приступив к реализации своих намерений, Гитлер должен был подчинить себе Польшу. В период формирования в Европе двух враждебных лагерей Советский Союз начал играть основную роль. Гитлер, желая сделать невозможным сотрудничество западных держав с СССР, препятствовавшее его целям, должен был довести дело до договора со Сталиным. Советский руководитель стремился спровоцировать вооружённый конфликт между третьим рейхом и западными демократиями и не был заинтересован в сохранении status quo. Крах версальской системы давал ему возможность, как минимум, вернуть территории, принадлежавшие бывшей Российской империи, а в оптимальном варианте — большевизировать всю Европу. С точки зрения Гитлера, одобрение Кремлём его планов в отношении Польши и Западной Европы не имело значения. Тем более, восстановление в Восточной и Центральной Европе ситуации, существовавшей до 1914 г., должно было показаться несбыточным делом.

Примечания

См.: Beloff M. The Foreign Policy of Soviet Russia, 1929 — 1941. L.; N.Y.; Toronto, 1955 (1949). Vol. 1 — 2; Can E.H. German-Soviet Relations. 1919 — 1939. Baltimore, 1951; Les Relations Germano-Sovietiques de 1933 a 1939. P., 1954; Fabry P.W. Die Sowietunion und das Dritte Reich. 1933 — 1941. Stuttgart, 1971; Roberts G. The Unholy Alliance. Stalins Pact with Hitler. L., 1989; Niekrich A.M. Partners, Predators, German-Soviet Relations. 1922 — 1941. N.Y., 1997.

Hillgruber A. «Revisionismus» — Kontinuitet und Wandel in der Außenpolitik der Weimarer Republik // Historische Zeitschrift. 1983. № 237. S. 597 — 621.

В том же состоянии, что и до войны (лат.).

Weinberg G. The Foreign Policy of Hitler's Germany. A diplomatic revolution in Europe. 1933 — 1936. New Yersey, 1994. P. 14.

Akten zur Deutschen Auswärtige Politik. Göttingen, 1995 (1950). Serie A. Bd. VI. Dok. № 159 (Далее: ADAP).

См.: Карл фон Нейрат — посольству в Москве, 22.2.1933 // ADAP. Serie С. Bd. I/I. Dok. № 33.

Die Aufzeichnungen des Generalmajors Max Hoffman. В., 1929. Bd. 1. S. 339; Arnold Rechberg und das Problem der politischen West-Orientierung Deuchlands nach dem 1 Weltkrieg. Koblenz, 1958. S. 60 — 65, 126 — 136.

Hindebrand К. Das vergangene Reich. Deutsche Außenpolitik von Bismark bis Hitler, 1871 — 1945. Stuttgart, 1996. S. 460.

Ibid. S. 548 — 552.

Ross H. Polen und Europa. Studien zur polnischen Aussenpolitik. 1931 — 1939. Tübingen, 1957. P. 65 — 71; Он же. Die Präventivkrigespläne Pilsudskis von 1933 // Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte; 1955. № 4. P. 344 — 363 (Далее — VfZ); Wandycz P. Trzy dokumenty: przyczynek do zagadnienia «wojny prewencyjnej» // Biblioteka «Kultury». T. LXXXIV. Zeszyty Historyczne. Z. III. P., 1963; Wojciechowski M. Polska i Niemcy na przełomie lat 1932 — 1933 // Roczniki Historyczne. T. XXIX. Poznań, 1963. Войцеховски интерпретирует проект «превентивной войны» как польское средство давления на Берлин, целью которого являлось отвлечение внимания Германии от опасного для Варшавы «пакта четырёх». Я разделяю это мнение. См. также: Wojciechowski M. Stosunki polsko-niemieckie. 1933 — 1938. Poznań, 1965. S. 29 — 33.

Wojciechowski M. Stosunki polsko-niemieckie, 1933 — 1938. S. 21.

Weinberg G. The Foreign Policy of Hitler's Germany. A diplomatic revolution in Europe. 1933 — 1936. P. 14 — 15.

Pese W. Hitler und Italien, 1920 — 1926 // VfZ. 1955. Heft N 3. S. 113 — 126; Weinberg G. Op. cit. S. 16 — 18.

Hindebrand K. Op. cit. S. 460 — 465, 588.

Beck J. Przemówienia, Deklaracje, Wywiady. Warszawa, 1939. S. 58 и далее.

См. также: Сообщение польского посла в Берлине Высоцкого о его беседе с Гитлером 2 мая 1933 // Dariusz i teki Jana Szembeka, (1935 — 1945). T. I — IV. L., 1964. T. I. S. 55 (Далее — DTJS).

Свои союзнические обязанности относительно Польши Франция с 1925 г. пыталась вывести не из действующего договора с 1921 г. о военном союзе, а из политических гарантий, связанных с решениями конференции в Локарно. Анализ этого вопроса см: Wandycz P. The Twilight of French Eastern Alliances, 1926 — 1936. French-Czechoslovak-Polish Relations from Locarno to the Remilitarization of the Rhineland. Prinston; New Jersey, 1988. S. 98 — 101, 109 — 110, 152 — 153. См. также раннюю работу этого автора: Wandycz P. France and her Eastern Allies. 1919 — 1925. French-Czechoslovak-Polish Relations from Paris Peace Conference to Locarno. Minneapolis, 1962. В последнее время во французской историографии утверждается, что на практике пакт от 1921 г. никогда не был реальным союзом. См: Bariéty J. Die französich-polnische «Allianz» und Locarno // Locarno und Osteuropa. Marburg, 1994. S. 78 — 81.

См.: Беседа германского посла в Варшаве Мартина Шлипа (Schliep) с советским послом в Варшаве Антоновым-Овсеенко (28 июля 1933 г.) // ADAP. Serie С. Bd. 1/2. Dok. № 379.

Miedżiński M. Pakty wilanowskie // Kultura. P., 1963. № 7/8. S. 113 — 133; Wojciechowski M. Stosunki polsko-niemieckie, 1933 — 1938. S. 62 — 64, 100 — 102; Materski W. Tarcza Europy. Stosunki polsko-sowieckie. 1918 — 1939. Warszawa, 1994. S. 257 — 261, 266 — 267.

Hindebrand K. Op. cit. S. 578 — 592.

Żerko S. Polska wobec zbliżenia niemiecko-radzieckiego u schylku lat trzydziestych // Przeglad Zachodni. 1998. № 2. S. 115 — 116.

О французской реакции на польско-германскую декларацию см.: Wandycz P. The Twilight of French Eastern Alliances, 1926 — 1936. P. 308 — 314.

Wojciechowski M. Stosunki polsko-niemieckie, 1933 — 1938. S. 111.

Ibid. S. 214 — 249.

Основное советское положение по отношению к германско-польской декларации см.: Записка Литвинова о переговорах с Беком 13 — 15.2.1934 // Dokumenty i materiały do stosunków polsko-radzieckich. Warszawa, 1967. T. VI, 1933 — 1938. Dok. № 107. S. 192.

Hindebrand K. Op. cit. S. 590 — 591.

Niekrich A.M. Op. cit. P. 85 — 98.

Об этом см.: Niekrich A.M. Op. cit. P. 91 — 98; Besymensky L. Geheimmission in Stalin Auftrag. David Kandelaki und die sowjetisch-deutschen Beziehungen Mitte der dreißiger Jahre // VfZ. 1992. Juli. № 40. Heft 3. S. 340 — 342; Абрамов И.А. Особая миссия Давида Канделаки // Вопросы истории. 1991. № 4 — 5.

ADAP. Serie С. Bd. V/l. Dok. № 341 (Anlage).

Archiwum Akt Nowych. Warszawa. MSZ. Gabinet Ministra. 108 А. Т. П. k. 47 — 48 (Далее — AAN). См. также: Wojciechowski M. Stosunki polsko-niemieckie, 1933 — 1938. S. 303 — 304.

Коминтерн и идея мировой революции. М., 1998. Док. № 216. С. 881, 882.

Pepłoński A. Wywiad polski na ZSRR, 1921 — 1939. Warszawa, 1996. S. 238 — 239, 262 — 263.

DTJS. Т. II. S. 161 — 162.

В данном случае можно согласиться с точкой зрения С.Жерко. Гитлер выражал недовольство результатами Мюнхенского договора 1938 г., формально одобряя право Лондона и Парижа вмешиваться в дела Восточной и Центральной Европы. Однако, на практике фюрер не намеревался его соблюдать. См.: Żerko S. Stosunki polsko-niemie ckie. 1938 — 1939. Poznań, 1998. S. 87 — 88.

Pacta sund servanda (лат.) — одно из положений международного права: «Договоры должны соблюдаться».

Гитлер 10 октября 1938 г. прямо подчёркивал, что «вопрос Чехословакии надо полностью решить уже в течение ближайших месяцев». См.: Von Hassel U. Vom anderen Deutschland. Aus den nachgelassenen Tagebücher. Zürich; Freiburg, 1946. S. 21.

Diplomat in Berlin, 1933 — 1939. Papers and Memories of Józef Lipski. Ambasador of Poland. N.Y.; L., 1968. S. 453 — 454; Żerko S. Stosunki polsko-niemieckie. 1938 — 1939. S. 114. Примеч. 105.

Żerko S. Wymarzone przymierze Hitlera. Wielka Brytania w narodowoso-cjalistycznych koncepcjach i polityce III rzeszy do 1939 r. Poznań, 1995. S. 359 и далее; Он же. Stosunki polsko-niemieckie. 1938 — 1939. S. 196; Grand H. Europas Weg in den Krieg. Hitler und die Machte. München, 1990. S. 116 и далее.

В результате польско-советских переговоров в Москве правительственные информационные агентства (ТАСС и ПАП) опубликовали 27 и 28 ноября 1938 г. совместное польско-советское коммюнике, подтверждающее важность тогдашних договоров между этими государствами. Интерпретация коммюнике была предпринята в следующих исследованиях: Skrzypek A. Strategia pokoju. Radziecka polityka zbiorowego bezpieczeństwa w Europie. 1932-1939. Warszawa, 1979. S. 568 — 570; Pagel J. Polen und die Sowjetunion. 1938-1939. Die polnisch-sowjetischen Beziehungen in den Krisen der europäischen Politik am Vorabend des Zweiten Weltkriges. Stuttgart, 1992. S. 179 — 220. В.Матерски считает, что проект сближения с Москвой вписывался в реализуемую министром Беком «политику равновесия» и должен был дать своего рода ответ на укрепление позиции Германии после аншлюса и распада польско-французского союза. См.: Materski W. Op. cit. S. 323 — 327.

Способ мирного сосуществования (лат.).

Gregorowicz S., Zacharias M.J. Polska-Związek Sowiecki. Stosunki polityczne, 1925 — 1939. Warszawa, 1995. S. 166.

См.: Fleischhauer I. Diplomatische Widerstand gegen «Unternehemen Barbarossa». Zum historischen Ort der deutsch-sowjelischen Beziehungen von 1933 bis Herbst 1941. München, 1993.

Окончательное решение (нем.).

Materski W. Op. cit. S. 326 — 327.

ADAP. Serie D. Bd. 5. Dok. № 120.

Żerko S. Stosunki polsko-niemieckie. 1938 — 1939. S. 183.

Politisches Archiv Auswärtiges Amt (PA AA, Bonn). Büro des Staatssekretärs. Polen. Bd. 1. Sygn. 29683. k. 34524. Посол СССР в Берлине А.Мерекалов обращал внимание в своем «Дневнике», что в январском (1939 г.) выступлении Гитлера «не было никаких атак на СССР». См.: Документы внешней политики СССР. М., 1992. Т. XXII. Кн. 1. С. 88 (Далее — ДВП СССР).

AAN. ZSRR. Sygn. 6756.

В вопросе о Данциге Польша соглашалась на уход Лиги наций из Свободного Города и была готова обговорить будущий его статус с Берлином в рамках двустороннего договора. По вопросу «экстерриториальной автострады» Польша также была открыта для диалога с Гитлером, о чём свидетельствуют далеко продвинутые предложения министра Бека от 25 марта 1939 г. См.: Diplomat in Berlin, 1933 — 1939. Papers and Memoires of Józef Lipski... Dok. № 139. S. 504 — 507. См. также: Beck J. Ostatni raport. Warszawa, 1987. S. 116 — 118.

ADAP. Serie D. Bd. V. Dok. № 126.

DTJS. T. IV. S. 485. Французский посол в Варшаве Леон Ноель, который провёл беседу с Риббентропом в Варшаве 27 января, в своих воспоминаниях писал, что Риббентроп «был взволнован и слишком недоволен пребыванием в Варшаве». См.: Noel L. L'agression allemande contra la Pologne. P., 1946. S. 294.

Żerko S. Stosunki polsko-niemieckie. 1938 — 1939. S. 246 — 247.

Барышников В.Н. Эволюция отношений СССР с Финляндией в предвоенный период // Зимняя война. 1939 — 1940. М., 1998. С. 87.

См.: Воспоминания одного из членов "Красной капеллы" // Kegel G. In den Sturmen unseres Jahrhunderts. B. (Ost), 1983.

Żerko S. Stosunki polsko-niemieckie. 1938-1939. S. 191-192, 227. Бывший военный атташе американского посольства в Варшаве В.Х.Кольберн вспоминал, что слухи о германских притязаниях к Польше — угрозе аннексии Данцига, экстерриториальной автостраде и присоединении Варшавы к антикоминтерновскому пакту — начали циркулировать среди дипломатов, работавших в столице Польши в середине 1939 г. См.: Colbern W.H. Polska. Styczeń-sierpień 1939 г. Analizy i prognozy. Komentarze do wydarzeń attache wojskowego ambasady USA w Warszawie. Warszawa, 1986. S. 29.

Э.Вайцзеккер в феврале 1939 г. отмечал, что инкорпорация Данцига, Клайпеды, а также получение территориальной связи с Восточной Пруссией было бы «самым популярным в нашей стране и самым понятным для заграницы следующим актом германской внешней политики. Изолированную и не могущую рассчитывать ни на какую помощь Польшу Германия могла бы легко "уменьшить" до размеров "буфера", отделяющего рейх от России». К этому побуждал Э.Вайцзеккер И.Риббентропа уже в декабре 1938 г. (Die Weizsäcker-Papiere, 1933 — 1950. Frankfurt а/M.; В.; Wien, 1974. S. 146, 150).

Żerko S. Stosunki polsko-niemieckie. 1938 — 1939. S. 247 — 275. Ещё в начале мая германский посол в Бухаресте В.Фабрициус в разговоре с литовским дипломатом Тураускасом говорил, что Гитлер не намерен провоцировать начало войны с Польшей: AAN. MSZ. Rumunia. Sygn. 6368.

Бывший польский дипломат, начальник юридического отдела польского МИДа Владислав Кульски в своих воспоминаниях писал: «... если бы Гитлер в марте 1939 г. вместо захвата Праги и исконно чешских и словацких земель потребовал бы от Польши согласия на инкорпорацию Данцига и Поморья, то наверняка можно было бы смело атаковать Польшу без опасения вступления в войну с Англией и Францией, общественное мнение которых считало бы, что только упорство Польши было бы повинно в этой локальной войне». См.: Kulski W. Pamiętnik byłego dyplomaty // Zeszyty Historyczne. 1977. № 42. У S. 156. Занятие Праги и Клайпеды (Мемеля) Гитлером интерпретирется как шаг, усиливающий давление на Польшу. См.: Sowa A.L. U progu wojny. Krakow, 1997. S. 243 — 244.

XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 10 — 21 марта 1939 г.: Стеногр. отчёт. М., 1939. С. 15.

Некоторые авторы считают, что немецкая сторона поняла истинное значение выступления Сталина уже 10 мая 1939 г. См.: Grosfeld L. Polskie aspekty stosunków niemiecko-sowieckich. Warszawa, 1981; Sowa A.L. U progu wojny. S. 266.

PA AA. Politsche Abt. V. Russland. Allgemeine auswärtige Politik Russland. Bd. 1. Sygn. 104355.

Beloff M. Op cit. Vol. П. 1936 — 1941. P. 224 — 228; Tucker R.C. Stalin in Power. The Revolution from Above, 1928 — 1941. N.Y., 1991. См. также: Esseys in Honour of E.H.Carr. L., 1974. P. 152 — 168; Roberts G. The Soviet Decision for a Pact with Nazi Germany // Soviet Studies. Vol. 44. № 1. P. 59.

ADAP. Serie D. Bd. 6. Dok. № 1.

PA AA. Politisches Abteilung V. Polen. Politischen Beziehungen zwischen Polen und Rußland. Bd. 1. Sygn. R 104130, k. 338480 — 338481. Посол, однако, подчёркивал, что польское и румынское правительства не желают, чтобы Советский Союз помогал им, так как они опасаются, что Красная Армия в случае вторжения на территорию этих государств захочет присоединить её к СССР. См.: Ibid. k. 338481.

Polskie akty dyplomatyczne odnoszące się. do rokowań brytyjsko-francusko-sowieckich w okresie przed wybuchem drugiej wojny światowej // Polish Diplomatic Documents Concerning Negotiations between Great Britain, France and the Soviet Union before the Outbreak of the Second World War (PAD). General Sikorski Historical Institute. L., 1955. Doc. № 1. S. 3.

21 марта в беседе с польским послом в Берлине Ю.Липским И.Риббентроп очень настойчиво повторил все немецкие притязания. При этом он подчеркнул, что Гитлер «всё больше удивляется позиции Польши». Риббентроп приглашал Бека в Берлин для заключения окончательного соглашения (ADAP. Serie D. Bd. VII. Dok. № 61, 73). Польша должна была однозначно ответить: друг она или враг (ADAP. Serie D. Bd. VII. Dok. № 88). Третьего выхода Берлин уже не видел (ADAP. Serie D. Bd. VII. Dok. № 61). Поляки отвергали требования Берлина, хотя допускали возможность предоставления известных концессий, но только и исключительно «в границах польской суверенности» (Ibid. Dok. № 101). Это de facto означало разрыв отношений.

См.: Gisevius H.B. Bis zum bitteren Ende. Hamburg, 1947. Bd. 2. S. 107.

Domarus M. Hitler. Reden und Proklamationen. 1932 — 1945. München, 1963. Bd. II. S. 1119 и далее.

Żerko S. Stosunki polsko-niemieckie. 1938 — 1939. S. 292 — 293.

Речь идёт об объявленном 20 марта Лондоном предложении, чтобы Англия, Франция, Советский Союз и Польша провозгласили совместную декларацию, обязывавшую эти государства производить взаимные консультации в случае угрозы миру в Европе. Советский Союз формально приветствовал замысел декларации, но хотел бы распространить её на балтийские, скандинавские и балканские страны, что лишило бы смысла весь этот проект (Documents on British Foregin Policy, 1919 — 1939. 3rd Series. L., 1951. Vol. IV. P. 400, 490 — 492, 467). Кремль, в свою очередь, предложил созыв международной конференции с участием наиболее «потенциально заинтересованных государств»: Великобритании, Франции, Румынии, Польши и Турции («Известия». 1939. 22 марта).

Kamiński M.K., Zacharias M.J. W cieniu zagrożenia polityka zagraniczna RP 1918 - 1939. Warszawa, 1993. S. 242 - 245. Кроме Польши отрицательно к этому проекту относились все соседи СССР. См.: Myllyniemi S. Die baltische Krise, 1938-1941. Stuttgart, 1979. S. 45; Jacobson M. The Diplomacy of the Winter War. An Account of the Russo-Finnish War, 1939 - 1940. Cambridge, Mass., 1961. S. 78 - 85.

Румынский министр иностранных дел Гафенку считал, что «британское правительство сторонится установления более близких отношений с Советами и в результате нынешние англо-советские разговоры ни к чему не приведут» (AAN. MSZ. Wydzial Wschodni. Rumunia. Sygn. 6369.).

Ulam A. Expansion and Coexistence. N.Y., 1975. S. 267 и далее. Другой точки зрения придерживается Захариас, который считает, что такие последствия для советской внешней политики имели только высказанные Гитлером декларации о неприменении силы 28 апреля 1939 г. (См.: Kamiński M.K., Zacharias M.J. Op. cit. S. 256). Данная точка зрения представляется мне неверной. О британских гарантиях для Польши как об источнике увеличения переговорных возможностей Москвы см.: Murray W. The Change in the European Balance of Power, 1938 - 1939: The Path to Ruin. Princeton, 1984. S. 290 и далее.

«...британское правительство и не могло использовать против Польши такого давления и угроз, какие оно использовало впрочем вместе с Францией в 1938 г. против Праги, и не могло также в свете отсутствия доверия к Гитлеру предлагать проведение новой конференции "а ля Мюнхен", как в 1938 г. Теперь оно стремилось к компромиссу ценой жертвы и ко всесторонним договоренностям с Германией» (Cienciała A. Polska w polityce W. Brytanii w przededniu wybuchu II wojny światowej // Kwartalnik Historyczny. 1990. № 1 - 2. S. 92 - 98).

Информировал ли об этом Москву К.Филби или кто другой, не имеет большого значения. Наверняка советские агенты имели доступ к самой тайной информации, касающейся политики британского правительства. См.: Судоплатов П. Разведка и Кремль. М., 1994. С. 111.

Посетители кремлевского кабинета И.В. Сталина // Исторический архив. 1995. № 5 - 6. С. 35 - 36.

Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1009. Л. 18.

Безыменский Л.А. Советско-германские договоры, 1939: Новые документы и старые проблемы // Новая и новейшая история. 1998. № 3. С. 13 - 14.

ADAP. Serie D. Bd. VII. Dok. № 325.

PA AA. Politisches Abteilung V. Rußland. Bd. 1. Sygn. 104355, k. 202549 - 202553.

Beck J. Op. cit. S. 136.

В своей инструкции Потёмкину Молотов предлагал в случае решения поляков принять советскую помощь заявить, что «СССР может им помочь». См.: ДВП СССР. Т. XXII. Кн. 1. Док. № 293, 352; Год кризиса, 1938 - 1939: Документы и материалы. М., 1990. Т. 1. Док. № 332. С. 444. См. также: Gregorowicz S., Zacharias M.J. Op. cit. S. 189 - 190. О доброжелательной позиции СССР в отношении Польши говорил в Варшаве и новый советский посол Николай Шаронов (Ibid. S. 193 - 194.).

Как известно, оценки разных источников по этому вопросу не совпадают. Советские документы, рассекреченные и опубликованные в последние годы, указывают на германскую сторону как на инициатора сближения Советского Союза и Германии в 1939 г. Доступные в течение десятилетий германские источники отдавали приоритет в этом советской стороне. Ср., например: Год кризиса... Т. 1. Док. № 279; ADAP. Serie D. Bd. 6. Док. № 217.

PA AA. Politische Abteilung V. Russland. Allgemeine auswärtige Politik Russland. Bd. 1. Sygn. R. 104355, k. 202583 - 202585.

Bundesarchiv-MilitPA AA. Politische Abteilung V. Russland. Allgemeine auswärtige Politik Russland. Bd. 1. Sygn. R. 104355, k. 202583 - 202585.rarchiv, Freiburg. Oberkommando der Werhmacht. Ausland/Abwehr Amt, LPA AA. Politische Abteilung V. Russland. Allgemeine auswärtige Politik Russland. Bd. 1. Sygn. R. 104355, k. 202583 - 202585.nderberichte von Vertrauensleuten - deutsch-sowietische Wirtschaftsverhandlungen. Juni 39 - Dez. 39. Sygn. RW 5/591.

В поручении польского МИДа Владиславу Гжибовскому от 19 августа 1939 г. отмечалось: «... Германская "тайная пропаганда" старается убедить, что не только в экономической сфере, но и в политической рейх может не опасаться Советов». В связи с этим Гжибовского спрашивали, не располагает ли он «хотя бы косвенной информацией о советско-германских экономических переговорах?» (AAN. MSZ. Wydzial Wschodni. ZSRR. Sygn. 5756.

Le Livre jaune francais. Documents diplomatiques, 1938 - 1939. P., 1939. Док. № 125, 127. P. 163 - 165, 172 - 174.

Archives du Ministere des Affaires Entrangers. Archives de 1'Ambassade de France a Londres. Pologne. Z-698-5. Telegrame 1001 - 1012. Кулондр информировал весной и летом 1939 г. Ю.Липского о намерении И.Риббентропа довести дело до заключения антипольского договора с Советским Союзом (ксерокопию этого документа предоставил мне историк Марек Корнат). Так, хорошее понимание замыслов Берлина отчасти обосновывало отчаянные попытки французской дипломатии заключить какое-либо соглашение с Советским Союзом. Усилия эти летом 1939 г. предпринимались даже без информирования Варшавы и против её воли. См.: Bartel H. Frankreich und die Sowjetunion, 1938 - 1940. Stuttgart, 1986. S. 233 - 255; Du Reau E. Frankreich vor dem Krieg // 1939. An der Schwelle zum Weltkrieg. Die Entfesselung dcs Zweiten Weltkrieges und das internationale System. В.; N.Y., 1990. S. 189 - 195; Watt D.C. How War Came: The Immediate Origins of the Second World War. N.Y., 1989. P. 452.

Гитлер в случае, если бы ему не удалось нейтрализовать СССР, намеревался отказаться от планов войны с Польшей и созвать в Мюнхене чрезвычайный съезд НСДАП под мирными лозунгами. См.: Kordt E. Nicht aus den Akten. Die Wilhelmstraße in Frieden und Krieg Erlebnisse, Begegnungen und Eindrucke, 1928 - 1945. Stuttgart, 1950. S. 310, 315; Coulondre R. De Stalin à Hitler. P., 1950. P. 271; span class="ir">Bregman A. Najlepszy sojusznik Hitlera. L., 1987. S. 18; Watt D.C. Op. cit. P. 444 - 445.

«Договорный случай» (лат.), т.е. случай, при котором вступают в силу обязательства по союзному договору.

PA AA. Büro des Staatssekretärs. Russland. Bd. 1. Sygn. 29712, k. 111483, 111500.

Łukaszewicz J. Dyplomata w Paryżu, 1936 - 1939. L., 1989. S. 243.

Zaremha P. Historia dwudziestolecia (1918 - 1939). Wrocław, 1991. S. 493.

Zgórniak M. Sojusz polsko-francusko-brytyjski i problemy jego realizacji w planowaniu oraz praktycznej działalności wojskowej mocarstw zachodnich w 1939 r. // Z dziejów dyplomacji i polityki polskiej. Studia poświęcone pamięci Edwarda hr. Raczyńskiego Prezydenta Rzeczypospolitey Polskiej na wychodżstwie. Warszawa, 1994. S. 372 - 373.

Michalka W. Ribbentrop und deutsche Weltpolitik, 1933 - 1940. München, 1980. S. 278 - 279.

Список литературы

Для подготовки данной применялись материалы сети Интернет из общего доступа