Войны Юрия Долгорукого. 1152 - 1154 годы

Войны Юрия Долгорукого. 1152 - 1154 годы

Карпов А. Ю.

Черниговская война

К весне 1152 года положение Юрия оставалось отчаянным. После падения Городца он вновь оказался в фактической изоляции, лишенный каких-либо территорий на юге. Да и в самой Суздальской земле было не слишком спокойно. В том же 1152 году она — впервые почти за половину столетия — подверглась нападению волжских болгар.

Уникальное свидетельство об этом сохранилось в Типографской летописи, вообще богатой ростовскими известиями. "Того же лета приидоша болгаре по Волзе к Ярославлю без вести и оступиша градок в лодиях, бе бо мал градок, — читаем под 6600 (1152) годом. — И изнемогаху людие в граде гладом и жажею, и не бе лзе никому же изити из града и дати весть ростовцем. Един же уноша от людей ярославских нощию изшед из града, перебред реку, вборзе доеха Ростова и сказа им болгары пришедша. Ростовци же пришедша победиша болгары".

Рассказ этот предшествует в летописи известию о походе Юрия Долгорукого на Чернигов. Следовательно, можно предположить, что нападение болгар имело место в конце весны или летом 1152 года. Сам князь в сражении под Ярославлем не участвовал — ростовцы обошлись своими силами, без княжеской дружины. По всей вероятности, Юрий в это время готовился к продолжению войны на юге. Но он, несомненно, озаботился обороной своих северо-восточных рубежей и предотвращением в будущем болгарских набегов. Так, по некоторым сведениям, именно в эти годы был заложен Городец Радилов, или просто Городец, на Волге (ныне райцентр Горьковской области), — в будущем главный форпост русского наступления на Волжскую Болгарию.

Набег 1152 года оказался последним не только в княжение Юрия Долгорукого, но и вообще в истории Северо-Восточной Руси. В дальнейшем инициатива окончательно перейдет к русским князьям. Так что шаги, предпринятые Юрием, — какими бы они ни были — оказались вполне успешными.

И все же Юрия по-прежнему более всего волновали перспективы продолжения борьбы за Киев. А для этого он нуждался в союзниках. И Юрий сделал все для того, чтобы найти этих союзников и как можно скорее привлечь их на свою сторону.

Так, ему удалось преодолеть старую вражду с муромским и рязанским князем Ростиславом Ярославичем, которого он некогда изгнал из Рязани. Возможно, примирению прежних врагов способствовала угроза со стороны волжских болгар, одинаково нависшая как над суздальско-ростовскими, так и над муромскими землями; возможно, само присутствие Юрия в Суздальской земле сделало Ростислава Ярославича сговорчивее. Так или иначе, но он вошел в число союзников суздальского князя. "Поидите ми в помочь", — с такими словами Юрий послал в Рязань, и Ростислав "с братьею, и с рязанци, и с муромци" откликнулся на его призыв: "поидоша с Гюргем, а не отрекоша ему".

(Предположительно, к тому же времени относится и установление династического союза между правителями Суздаля и Рязани: внучка Юрия Долгорукого, дочь его рано умершего первенца Ростислава, была выдана замуж за сына Ростислава Ярославича Глеба, будущего рязанского князя. Правда, даже примерное время заключения этого брака остается неизвестным.)

Но насколько искренен был Ростислав Ярославич со своим старым врагом? И не вел ли он с самого начала двойную игру? Так считал, например, В. Н. Татищев, по сведениям (или догадке?) которого, Ростислав Ярославич, согласившись помочь Юрию, одновременно "по свойству" дал знать об этом черниговскому князю Изяславу Давыдовичу — своему двоюродному брату, а тот, в свою очередь, поставил в известность о намерениях Юрия киевского Изяслава. Во всяком случае, о переговорах Юрия с Ярославичами Изяславу Мстиславичу действительно стало известно. И, как мы увидим, осведомленность киевского и черниговского князей относительно планов Юрия Долгорукого станет одной из причин его поражения в войне.

Как всегда, Юрий обратился за помощью к "диким" половцам. Ему удалось расширить географию своих половецких связей и привлечь на свою сторону те половецкие орды, которые ранее не участвовали в войнах русских князей друг с другом. Не исключено, что этому способствовал союз с рязанскими князьями, которые имели особые связи со степняками. По свидетельству летописей, на зов Юрия явились не только половцы из рода Токсобичей, уже выступавшие в качестве его союзников в предыдущих войнах, и какие-то "Отперлюеве" (обе орды, надо полагать, кочевали в междуречье Северского Донца и Дона), но и "вся Половецьская земля, что же их межи Волгою и Днепром", то есть представители всех половецких орд, кочевавших к востоку от Днепра.

Это был вполне сознательный выбор князя. Он и раньше делал ставку на половцев, несмотря на то, что "поганые" нередко подводили его и в самый решающий момент покидали поле битвы. Теперь же, лишившись поддержки большинства русских князей, Юрий попал в еще большую зависимость от своих "диких" союзников. Но "наведение поганых" никогда не заканчивалось добром для того из русских князей, кто прибегал к этому способу решения своих внутренних проблем. Добиться успеха с помощью половецкой силы было можно, но вот удержать добытое — гораздо труднее. Ибо за помощь "диких" кочевников приходилось расплачиваться — и чаще всего платой становились жизнь и имущество собственных подданных, те самые "христианские души", защищать которые князь и был призван…

Еще одним союзником Юрия должен был стать его сват Владимирко Галицкий. Именно его поддержка, как мы помним, приносила Юрию успех в предыдущих войнах за Киев. Суздальский князь послал гонцов в Галицкую землю, извещая Владимирка о своих намерениях, и тот обещал помочь. Однако Владимирко и сам оказался в исключительно сложном положении. Войну с ним начали венгерский король Геза и князь Изяслав Мстиславич. Осажденный в Перемышле, галицкий князь вынужден был просить мир и целовал крест на крайне невыгодных для себя условиях. Когда Юрий начнет военные действия, Владимирко попытается выступить ему навстречу, однако угроза новой войны с Изяславом вынудит его повернуть обратно.

Ну и наконец возможным союзником Юрия оставался другой его сват, Святослав Ольгович. Расставание князей в Новгороде-Северском осенью 1151 года, отказ Святослава от участия в разорении Городца свидетельствовали о сохранении между ними дружеских отношений. И хотя оба князя оказались во враждебных лагерях, это не могло не восприниматься обоими как временное недоразумение.

***

По летописи, Юрий начал готовиться к войне ("скупати воя") сразу же по получении известия о сожжении Городца Остерского. Изяслав Мстиславич сам нарушил условия соглашения, и это обстоятельство развязывало суздальскому князю руки. Месть за нанесенную обиду и была объявлена непосредственной причиной войны. "Оже есте мои Городець пожгли и божницю, то я ся тому отожгу противу", — так заявлял сам Юрий, начиная военные действия. Его противниками в этой войне становились непосредственные участники городецкого погрома — киевский и черниговский Изяславы.

В рассказе о войне летописец не называет точных дат. Однако из описания хода событий видно, что все происходило в конце лета — начале осени 1152 года.

Основной удар Юрий решил нанести по черниговским князьям, союзникам Изяслава Мстиславича. Соединив свои собственные дружины и дружины своих сыновей с силами рязанских и муромских князей, а также "всею Половецкой землей", он двинулся в землю вятичей — уже знакомым путем, тем самым, которым пользовался и раньше, начиная войну с Изяславом, — в 1146 и 1149 годах.

Летописец вновь довольно точно определяет маршрут движения его войск: "…и поидоша туда на Вятиче, и тако взяша я, та на Мценеск, оттуда же идоша на Спашь, та на Глухов, ту и сташа". Таким образом, захватив важные города Вятичской земли — Мценск на реке Зуше и Спашь на Неволоди — Юрий вторгся в Северскую землю. Город Глухов на реке Ямани (ныне райцентр Сумской области Украины) находился в самом центре владений Святослава Ольговича, примерно на середине пути между Новгородом-Северским и Путивлем — важнейшими городами княжества. Тогда же к Юрию подошло многочисленное половецкое войско, расположившееся у города Ольгова на Сейме. И суздальская рать, и тем более "дикие" кочевники совсем не церемонились на чужой для них Северской земле. С каждым днем ущерб от их пребывания здесь увеличивался, и это должно было сильно действовать на Святослава Ольговича. По мысли Юрия, развитие событий неизбежно подталкивало северского князя к совместным с ним действиям против киевского и черниговского Изяславов. И надо сказать, что расчет Юрия оказался верным.

Из Глухова он отправил Святославу Ольговичу короткое послание с фактически ультимативным требованием: "Поеди с мною". Это требование поставило Святослава в затруднительное положение. С одной стороны, он понимал, что промедление или тем более отказ от союза с Юрием приведут к еще большему разорению его земли; с другой — не мог не опасаться возмездия Изяслава Мстиславича в случае, если предприятие Юрия закончится неудачей. "Святослав же убоявся, — сообщает о колебаниях князя летописец, — река тако: "Ци да поидет на мя" (имея в виду Юрия. — А. К.), и тогда поиде по нем". Так замысел Юрия увенчался успехом. Святослав Ольгович вновь стал его союзником.

Уже вместе князья двинулись дальше по направлению к Чернигову. Основную силу объединенной рати по-прежнему составляли "дикие" половцы. Князья беспрепятственно подошли к городку Березому (ныне Березна, в Черниговской области), а затем перешли к расположенному еще ближе к Чернигову Гуричеву. Было воскресенье, и приступать к самому Чернигову Юрий своим войскам не позволил, дабы не проливать кровь в праздничный день. Войска остановились у Гуричева, а назавтра, в понедельник, Юрий отпустил половцев разорять окрестности Чернигова.

Однако противники Юрия — и киевский князь Изяслав Мстиславич, и черниговский Изяслав Давыдович — оказались готовы к такому повороту событий. Еще до того, как Юрий покинул суздальские пределы, Изяслав Мстиславич поставил в известность о его намерениях своего брата Ростислава Смоленского. Как и прежде, Ростислав должен был "стеречь" Юрия и не давать ему возможность напасть на новгородские и смоленские земли. "Тамо, брате, у тебе по Бозе Новъгород силныи и Смолнеск, — уведомлял Изяслав брата, — а скупивъся, постерези же земле своея. Юже Гюрги поидет на тя, а яз к тобе поиду; не поидет ли к тобе, а поминеть (минует. — А. К.) твою волость, поиди же ты семо ко мне". Юрий не стал вторгаться в смоленские пределы. Как только это выяснилось и суздальское войско "миновало" владения Ростислава, смоленский князь тут же выступил из Смоленска и по Днепру двинулся на выручку своим союзникам. Он опередил Юрия и, по договоренности с братом, вошел в Чернигов "в помочь" Изяславу Давыдовичу. Вместе с ним в Чернигов со своими войсками вступил и князь Святослав Всеволодович, оставшийся на стороне киевского князя и не поддержавший на этот раз своего дядю Святослава Ольговича. Князья затворились в Чернигове, куда заранее были свезены продовольствие, оружие и припасы. Силы оборонявшихся были достаточными не только для того, чтобы выдержать приступ и осаду, но и для того, чтобы при удобном случае нанести поражение самим нападавшим.

Сам Изяслав Мстиславич вынужден был на время отвлечься от событий, происходивших под Черниговом. Князь Владимирко Володаревич, как уже было сказано, попытался поддержать Юрия: "слышав, оже идеть сват его Дюрги в Русь, поиде из Галича Киеву". Изяславу со своей дружиной пришлось отражать этот выпад. До сражения дело не дошло: Владимирко отступил в Галич, но какое-то время для Юрия было выиграно.

Тем временем половцы принялись разорять пригороды Чернигова. "Половцем же пришедъшим к городу, много полона взяша", — свидетельствует летописец. Было сожжено пригородное село Семынь. Князья, затворившиеся в городе, "видивше силу половецьскую, повелеша людем всим бежати из острога (внешней крепости, или "окольного града". — А. К.) в детинець (внутреннюю крепость. — А. К.)".

Сделано это было вовремя. На утро следующего дня к Чернигову подступили основные силы Юрия Долгорукого и Святослава Ольговича с союзниками. Князья встали, "не дошедше Семыня". "Тогда же все множество половець идоша к городу биться, — продолжает свой рассказ летописец, — и [отъемше] острог, зажгоша передгородье все. И пришедше всею силою сташа около города". Автор поздней Никоновской летописи дополняет это описание, как всегда расцвечивая и разукрашивая его: "…и многое множество воинства возколебашася, аки море, и бе видети страшно в голых (здесь: чистых, сверкающих. — А. К.) доспехех, яко вода солнцу светло сиающу, и поидоша ко граду… и взяша острог, и зажгоша, таже и весь посад зажгоша, и яко поле чисто около града сотвориша, и тако пришедше, оступиша весь град Чернигов, и пустиша множество стрел, и яко и неба ни видети" (2).

Черниговцы мужественно оборонялись. В действиях же воинов Юрия Долгорукого не хватало ни стойкости, ни свежести, ни единодушия: "не крепко бьются дружина и половци" — к такому выводу пришли сами князья, оценивая ситуацию. Для того, чтобы поднять дух войска, князь Андрей Юрьевич решил, как всегда, действовать личным примером. Он предложил, чтобы князья сами, сменяясь каждый день, руководили своими войсками непосредственно под стенами города. "Ать аз почну день свои!" — объявил он и во главе дружины подступил к городу. "И вышедшим же пешьцем из города стрелятся, потъче (устремился. — А. К.) на не (на них. — А. К.) с дружиною и с половци: овы избиша, а другыя въгнаша в город". Примеру Андрея последовали и другие: "поревновавъше ему инии князи, ездиша последи под город". Вылазки осажденных прекратились: "пешци же, видивше полкы, не смеша выти из города, зане бяхуть перестрашени (перепуганы. — А. К.)".

Но все это едва ли могло оказать на ход военных действий существенное влияние. Сил взять город штурмом у осаждающих не было. Оставалось надеяться на то, что гарнизон и жители не выдержат долгой осады. Но и этим надеждам не суждено было сбыться.

Осада продолжалась двенадцать дней. За это время князь Изяслав Мстиславич успел перегруппировать свои силы. Его собственная дружина и дружина его дяди Вячеслава Владимировича переправились через Днепр и сосредоточились у Ольжич, напротив Киева. "И слыша Вячеслав [и] Изяслав, оже Гюрги стоить у Чернигова, и половци пригонивше к Чернигову, и город пожгли; и поидоста… полкы своими к Чернигову…"

Юрий вовремя узнал о приближении противника. Когда Изяслав и Вячеслав были у Моровийска, на полпути от Киева к Чернигову, их передовые части ("сторóжа") встретились со "сторóжей" Юрия. Юрьевы половцы захватили в плен языка, и тот сообщил Юрию о силах киевских "дуумвиров". Это известие привело к панике в стане Юрия Долгорукого. Первыми, "убоявшеся того", побежали половцы; за ними позиции под Чернигов оставили и русские князья — Юрий с сыновьями, Святослав Ольгович и рязанские Ярославичи: "поидоша от Чернигова и идоша за Свинь та за Сновь". Через названные реки, притоки Десны, проходила дорога к Новгороду-Северскому. Туда и направились Юрий и его сыновья.

На реке Белоус, вблизи Чернигова, Изяслав Мстиславич и Вячеслав Владимирович встретились с выехавшими им навстречу из Чернигова Изяславом Давыдовичем, Ростиславом Мстиславичем и Святославом Всеволодовичем. Поначалу князья собирались преследовать отступающего противника, но затем отказались от этой мысли из-за распутицы: "уже бо бяше к заморозу", как объясняет летописец. По обыкновению, решено было возобновить военные действия, когда "рекы ся установятся", то есть не ранее ноября.

Так бесславно для Юрия закончилась двенадцатидневная осада Чернигова. Половцы ушли к Путивлю, а оттуда — в свои степи, разоряя попадавшиеся по пути русские волости и уводя жителей в полон. Юрий же, миновав Новгород-Северский, направился к Рыльску, городу на Сейме (ныне райцентр Курской области). Далее он намеревался вернуться к Суздалю через земли вятичей, однако на пути его нагнал гонец от князя Святослава Ольговича. Святослав умолял свата не бросать его на произвол судьбы, ожидая неминуемой расправы со стороны Изяслава Мстиславича. "Ты хощеши прочь поити, — резонно писал он Юрию, — а мене оставив. А сяко еси волость мою погубил, а жита еси около города потравил. А половци пошли в Половце, а затем Изяслав, скупяся [с] своею братьею, поидет на мя про тя (из-за тебя. — А. К.) и прок волости моея погубит".

Юрий обещал помочь, однако помощь его оказалась скорее символической, нежели реальной. ("Яся ему оставити помочь многу и не остави", — пишет по этому поводу летописец.) Он ограничился тем, что направил к Святославу своего сына Василька всего лишь с пятьюдесятью дружинниками, а сам двинулся "в Вятичи". По пути Юрий "прок вятичь взя", то есть повоевал те области Вятичской земли, которые оставались еще не тронутыми после прохождения его рати к Глухову, и только затем вернулся в Суздаль, где стал готовиться к новой войне.

***

С началом зимы стал готовиться к войне и Изяслав Мстиславич. О вторжении в Суздальскую землю речи не шло — сил на это у киевского князя пока что недоставало. Он выбрал именно то, чего так опасался князь Святослав Ольгович, — решил наказать северского князя за нарушение крестного целования и участие в войне на стороне Юрия Долгорукого.

Этот план был согласован с Ростиславом Смоленским. Последний должен был, как и раньше, сдерживать Юрия. "Ты по Бозе тамо у Смоленьске и в Новегороде у Велицим еси, — писал Изяслав брату. — А ты тамо удержи Гюргя с теми, а ко мне пусти с помочью сына своего Романа".

Юрию пришлось смириться со средоточением у своих границ смоленских и новгородских войск. К активным действиям против него Ростислав Мстиславич так и не приступил, но помочь Святославу Ольговичу Юрий — даже если бы и захотел — не мог.

Изяслав Мстиславич действовал не спеша. Договорившись с Ростиславом, он выступил из Киева. Вячеслав Владимирович провожал племянника до реки Альты, после чего вернулся в Киев. "Отце, ты еси уже стар, — заявил Изяслав дяде, — а тобе не достоить трудитися. Но поеди в свои Киев, а со мною пусти полк свои". Вместе с Изяславом Мстиславичем двигались также полки его брата Святополка и сына Мстислава.

У Всеволожа Изяслав расстался и с сыном. Мстислав вместе с "черными клобуками" — берендеями, торками и печенегами — был послан против левобережных половцев, недавних союзников Юрия Долгорукого. Забегая вперед, скажем, что Мстислав Изяславич действовал очень успешно. Он достиг рек Угол (Орель) и Самара — левых притоков Днепра — и нанес жестокое поражение половцам в самом сердце их земли: "полон мног взял, самех прогна, веже их поима, коне их и скоты их зая и множьство душь крестьяных отполони". Эта победа сыграла важную роль в истории русско-половецкого противостояния и отчасти положила конец безнаказанным действиям "диких" кочевников в русских землях. Но и в противостоянии Юрия и Изяслава она значила немало. "Дикие" союзники Юрия понесли ощутимые потери, а значит, в ближайшее время суздальский князь не мог рассчитывать на их помощь.

В феврале 1153 года Изяслав Мстиславич подошел к Новгороду-Северскому. По пути к нему присоединились полки князя Святослава Всеволодовича, а также Романа Ростиславича, явившегося, как и было договорено, из Смоленска. Сюда же, к Новгороду-Северскому, прибыл с войсками князь Изяслав Давыдович Черниговский.

Вся эта огромная рать приступила к городу. Однако в ходе штурма удалось захватить только внешнюю крепость ("острог"), но не княжеский детинец. "Поидоша полкы своими к городу, — рассказывает о штурме Новгорода-Северского киевский летописец, — и ту начаша ся бити у города, у острожных ворот, и тако вбодоша е в град и острог в них изътяша (захватили. — А. К.)…" Осажденные защищались отчаянно, и князьям пришлось отступить от города: "…выидоша из острога и отступяча от града, идоша в товары своя".

Но продержаться против такой рати Святослав Ольгович смог лишь два дня. На третий он "выслася" к Изяславу Мстиславичу, "кланяяся и прося мира". Предложенные им условия не слишком устроили киевского князя. Но, как случалось почти всегда, в ход войны вмешались погодные условия: "уже бе к весне". Изяслав, хотя и с большой неохотой, но согласился на мир: "и того ради умиришася, и тако целовавше хрест межи собою". (Суздальский летописец — возможно, выдавая желаемое за действительное — вообще писал о том, что Изяслав Мстиславич под Новгородом-Северским "не успев ничтоже".)

Условия соглашения между князьями остались нам неизвестны. Но очевидно, что от союза с Юрием Святослав Ольгович вынужден был отказаться. Во всяком случае, после заключения мира князь Василько Юрьевич вернулся в Суздаль, к отцу (3).

А осенью того же 1153 года Святослав Ольгович заключил дружественный союз с черниговским князем Изяславом Давыдовичем. Князья съехались у города Хоробора, в Черниговской земле, "и утвердися, якоже за один мужь быти, и целовавше межи собою крест, и разъехастася кождо в свояси".

"Сий ли крестец малый?": смерть Владимирка Галицкого

Князь Владимирко Володаревич Галицкий, как уже было сказано, также переживал трудные времена. В своих многочисленных войнах этот князь уповал не только на силу оружия, но и на силу красноречия, собственную изворотливость, способность хитростью и обманом выпутаться из любого, самого затруднительного, положения. Однако случилось так, что именно чрезмерная хитрость и самонадеянность князя стали причиной его преждевременной кончины.

Еще весной 1152 года войну с галицким князем начал король Геза Венгерский, которого сопровождали его родные братья Владислав (Ласло) и Стефан. В войске Гезы находился и брат Изяслава Мстиславича Владимир, к тому времени обосновавшийся в Венгрии. Немного позже на Галич двинул свои дружины сам Изяслав, действовавший вместе с братом Святополком, племянником Владимиром Андреевичем и сыном Мстиславом; с ними шли и "черные клобуки". В битве у Перемышля объединенное русско-венгерско-торкское войско разгромило полки Владимирка. По свидетельству летописца, сам город Перемышль, в котором укрылся галицкий князь, непременно был бы тогда же взят ратными, "зане некому ся бяшеть из него бити", однако победителей, как это нередко случалось, подвела жадность. Падкие на поживу воины ринулись грабить княжеский двор, располагавшийся вне города, над рекой Сан; здесь были собраны многие богатства галицкого князя. За это время Владимирко сумел затворить город и наспех организовать его оборону. Король Геза и русские князья приготовились к осаде.

Однако до осады дело не дошло. Владимирко прибег к хитрости, разыграв целое представление. Он сказался тяжело раненным и послал с этим известием к венгерскому архиепископу и воеводам. Князь просил их поспособствовать прекращению войны и заключению мира с королем Гезой. "Ранен есмь велми, — просил он передать королю, — а яз ся каю того королю, оже "есмь тобе сердце вередил и пакы оже противу стал тобе. Ныне же, королю, Бог грехы отдаваеть, а ты ми сего отдаи"…" Более всего, Владимирко просил не выдавать его Изяславу, видя в том своего главного врага. С королем же Гезой Владимирко готов был заключить мир на любых условиях. Вместе с письмом он передал венгерским сановникам богатые подношения: "златом, и сребром, и съсуды златыми и сребреными, и порты, да быша умолили короля, а бы не стоял на немь и воле королевы (сестры Изяслава королевы Евфросинии, сопровождавшей в походе своего мужа. — А. К.) не створил". Напрасно Изяслав и особенно его сын Мстислав, хорошо знавшие повадки галицкого князя, отговаривали короля от заключения мира, убеждали не принимать на веру слова "многоглаголивого" Владимирка, напоминали, сколько раз тот нарушал свое слово и слагал с себя крестное целование: "Ныне же дал нам и Бог, самого же имиве (захватим. — А. К.), а волость его възмиве!" Король не прислушался к их увещеваниям и проявил благородство: "Не могу его убити, оже он молить ми ся и кланяеть ми ся и своея вины каеться".

Миролюбие Гезы, по-видимому, объяснялось не только свойствами его характера или подкупом лиц из его ближайшего окружения. Венгрия находилась в состоянии войны с Византийской империи, и события на венгерско-византийском пограничье имели для короля определяющее значение. Владимирко, несомненно, учитывал это обстоятельство. Когда король начал против него войну, он немедленно дал знать об этом своему союзнику и покровителю, византийскому императору Мануилу Комнину, и тот не преминул воспользоваться удобным случаем, вторгся в Венгрию и захватил крепость Зевгмин (то есть Землин, современный Земун).

По словам византийского хрониста Иоанна Киннама, одного из наиболее осведомленных биографов императора Мануила, император мстил "королю пэонян" (то есть венгров) главным образом именно за то, что тот "напал на Владимира… правителя Галиции, союзника римлян, вопреки его желанию". Император, сопровождаемый многочисленным венгерским полоном, находился уже на обратном пути и как раз переправлялся через реку Саву (правый приток Дуная), когда стало известно о том, что "король пэонян, счастливо окончив войну против Галиции… и располагая огромными силами, с великим рвением" устремился за ним в погоню. Если мы верно датируем эти события летом 1152 года (в литературе их относят также и к предыдущему 1151 году), то можем с уверенностью утверждать, что известие о вторжении византийских войск в Венгрию и заставило короля Гезу поторопиться с заключением мира с Владимирком.

Изяслав же согласился на мир с очень большой неохотой и только под давлением короля ("нужею королевою и мужии его"). Условия мира, продиктованные галицкому князю, сводились к следующему: Владимирко обязался передать Изяславу все те города, которые были получены им в дар от Юрия, — Бужск, Шумск, Тихомль, Выгошев и Гнойницу (все они находились на пограничье Киевской и Галицкой земель, но относились к "Русской", то есть Киевской, волости); кроме того, он объявлял себя союзником и подручным Изяслава Мстиславича и по его приказанию должен был участвовать во всех его походах и "всегда с ним быти" "до живота своего… на всих местех". Эти условия Владимирку предстояло подтвердить на кресте, причем, по настоянию короля Гезы, для крестного целования был выбран крест святого короля Стефана, крестителя Венгрии, — почитаемая христианская реликвия, которую король Геза возил с собой. Галицкий князь на все согласился "с радостью".

Однако и его раскаяние, и его готовность к миру были неискренними. Даже в самой церемонии крестоцелования он пошел на хитрость. По-прежнему выдавая себя за тяжело больного, он целовал крест в присутствии послов короля Гезы и князя Изяслава Мстиславича, но сделал это не так, как полагается, а лежа на постели, "творяся, акы изнемагая с ран". На самом же деле никаких ран на нем не имелось, он был совершенно здоров. И когда князья сняли осаду с Перемышля и разъехались, Владимирко с легкостью отказался выполнять условия заключенного мира.

Выяснилось это очень скоро — как только князь Изяслав Мстиславич направил своих посадников в те города, на которых Владимирко целовал ему крест. Галицкий князь отказался возвращать их. Более того, когда Юрий Долгорукий начал войну с Изяславом и выступил к Чернигову, он, как мы уже знаем, также двинул свои войска к Киеву.

Удача, казалось, в очередной раз улыбнулась ему. Ни король Геза, втянутый в войну с императором Мануилом, ни князь Изяслав Мстиславич, занятый борьбой с Юрием Долгоруким и Святославом Ольговичем, не имели возможности наказать его за нарушение обязательств, скрепленных крестным целованием. Галицкий князь торжествовал победу, доставшуюся ему столь необычным способом.

Зимой 1152/53 года (предположительно, в феврале) Изяслав Мстиславич отправил в Галич своего боярина Петра Бориславича, который присутствовал при крестоцеловании Владимирка. (Этого Петра, между прочим, считают автором летописи, описывающей события княжения Изяслава Мстиславича, а возможно, и его ближайших потомков.) Петр вез с собой те самые "крестные" грамоты, на которых Владимирко целовал крест. Возвращение "крестных" грамот было равносильно объявлению войны. Впрочем, Изяслав еще давал галицкому князю шанс "управитися" в крестном целовании. В случае возвращения указанных в грамотах городов он обещал "не поминать" того, что случилось. "Не хощеши ли дати, — угрожал Изяслав, — то съступил еси крестьного целования. А се твое грамоты крестьныя, а нама с королем с тобою како Бог дасть".

Владимирко отвечал так, словно крестного целования никогда и не происходило, обвиняя, а не защищаясь: "Извеременил (то есть воспользовался удобным временем. — А. К.) еси на мя и короля еси на мя възвел. Но оже буду жив, то любо свою голову сложю, любо себе мьщю!"

Эти слова привели в изумление и даже напугали боярина Петра. Указывая на собственный нательный крестик, он воскликнул: "Княже, крест еси к брату своему к Изяславу и к королеви целовал, яко ти все управити и с нима быти, то уже еси съступил крестьного целования!"

И отвечал Владимирко с насмешкой:

— Сии ли крестець малыи?! (То есть: что мне сей крестик малый?!)

— Княже! Аще крест мал, но сила велика его есть на небеси и на земли… А съступши, то не будеши жив!

Слова эти не на шутку разгневали галицкого князя:

— Вы того досыти есте молвили. А ныне полези вон! Поеди же к своему князю!

Петр Бориславич молча положил перед князем "крестные" грамоты и вышел вон. По приказанию князя ему не дали ни подвод, ни корма для лошадей, то есть ничего того, что полагалось княжескому послу. На собственных некормленых лошадях боярин выехал из Галича, сопровождаемый насмешками князя Владимирка и его людей. А дальше произошло то, что до глубины души потрясло современников, оставшись в памяти потомков ярчайшим примером Божьего наказания за неверие в силу честного и животворящего креста.

Когда Петр Бориславич выезжал с княжеского двора, князь Владимирко шел в церковь по особой галерее, соединяющей церковь с его княжеским двором. "Вон, поехал муж русский, — воскликнул он со смехом, указывая на боярина. — Все волости мои забрал!" После службы князь возвращался к себе домой. И когда он проходил по тому же переходу, на той самой ступени, на которой он насмехался над боярином Петром, его внезапно поразил удар — очевидно, острый сердечный приступ. "Некто мя удари за плече", — простонал князь и начал оседать на пол. Его подхватили, отнесли в горницу, положили на постель. Той же ночью он скончался.

Послали за боярином Петром. Его, ничего не объясняя, вернули с полпути в Галич. "Петр же… печален бяше велми, оже ему бяше опять в город поехати, творяшяться прияти муку пуще того". (Напомним, что Петр, возможно, и был автором этого текста, то есть передавал собственные ощущения.) В Галиче же он был поражен внезапно произошедшими переменами. Его встретили княжеские слуги, "вси в черних мятлих (плащах. — А. К.)"; на княжеском престоле восседал сын Владимирка Ярослав, также в черном одеянии, со скорбным видом. Когда Петр сел на предложенный ему стулец, Ярослав разрыдался. Тогда-то Петру и было объявлено о внезапной кончине князя. Что мог ответить на это киевский боярин? Только повторить обычные слова утешения, те, что всегда говорят в подобных случаях: "Воля Божия, а всим тамо быти". Злорадства не было и в помине. Боярин Петр, как и другие, был напуган случившимся, видя во всем грозную волю Всевышнего Творца.

Под впечатлением от случившегося новый галицкий князь Ярослав Владимирович поспешил заключить с Изяславом мир. "Мы есмы тебе того деля позвали, — объяснил он боярину Петру, — се Бог волю Свою, како Ему угодно, тако створил есть. А ныне поеди к отцю своему Изяславу, а от мене ся ему поклони и се ему явиши, аче "Бог отца моего понял, а ты ми буди в отца место. А ты ся с моим отцемь сам ведал, что межи има было, а то уже Бог осудил, аче Бог отца моего понял, а мене Бог на его месте оставил…""

Однако и эти слова остались не более чем словами. Ярослав Галицкий так и не вернул Изяславу волости, на которых целовал крест его отец. И год спустя, в январе-феврале 1154 года, Изяславу Мстиславичу с союзниками вновь пришлось выступить в поход на Галич — теперь уже против Владимиркова сына. После жестокого побоища на реке Серет Изяслав повернул обратно. В его руках оказалось множество пленников-галичан, однако, опасаясь наступления вражеской рати, Изяслав приказал всех их перебить на месте…

Смерть Владимирка Галицкого стала еще одним тяжелым ударом для Юрия Долгорукого. Он лишился своего самого сильного союзника. Впрочем, новый галицкий князь Ярослав, вошедший в историю с прозвищем Осмомысл, остался в числе его союзников. Напомним, что он приходился зятем суздальскому князю. А значит, в последующей борьбе за Киев Юрий по-прежнему мог рассчитывать на силы Галицкой земли.

Мор

Весь 1153 год и начало следующего 1154-го князь Юрий Владимирович провел в Суздальской земле, занимаясь внутренними делами княжества. Новая попытка утвердиться на юге была предпринята им летом 1154 года. Однако она оказалась еще более неудачной, чем предыдущая.

Поход не заладился с самого начала. Юрий, собрав многочисленное ростовское и суздальское войско и соединившись со всеми своими сыновьями, вновь вторгся в Вятичскую землю. Но дойти сумел лишь до реки Жиздры, левого притока Оки. В войске начался массовый падеж коней — "и бысть мор в коних, во всех воих его, ако же не был николиже".

С чем это было связано, сказать невозможно. Эпидемии, массовый падеж скота в те времена случались нередко, хотя, наверное, нельзя исключать и того, что конский мор явился следствием каких-то целенаправленных усилий со стороны лазутчиков князя Изяслава Мстиславича или черниговских князей. Но суздальский князь и его сыновья должны были увидеть в случившемся иной смысл. Юрий "думав з детми своими и з бояры, — пишет об этом позднейший московский летописец, — и устрашився гнева Божиа, так прилучившагося тогда".

Это была естественная реакция средневекового человека. Во всем, что происходило помимо него, в действии неподвластной ему стихийной силы он видел прежде всего проявление Божьей воли. В данном случае сам ход событий явственно свидетельствовал о том, что стремление Юрия утвердиться на юге несвоевременно, а потому неугодно Богу.

Не доходя Козельска войско остановилось. Здесь Юрия ожидало новое разочарование: половцы, за которыми он заблаговременно послал в степи, явились в столь малом числе, что опереться на них в качестве основной военной силы не представлялось возможным. Продолжать поход в таких условиях Юрий не решился. "Здумав с мужи своими, и з детми, и с половци", он повернул назад, к Суздалю. Одновременно князь отправил в Степь своего сына Глеба. Тот должен был привести на Русь новые, значительно более многочисленные половецкие отряды. С их помощью Юрий намеревался возобновить военные действия.

Если причины конского мора остаются нам неизвестными, то относительно пассивности половецких союзников Юрия Долгорукого можно сказать вполне определенно: это стало следствием той половецкой политики, которую проводил в последние годы своей жизни князь Изяслав Мстиславич.

После успешного похода в 1152 году за Угол и Самару последовал новый поход против половцев, совершенный тем же Мстиславом Изяславичем из Переяславля-Южного в 1153 году, — на реку Псел, левый приток Днепра. На этот раз Мстислав половцев не нашел: "не дошед их, възворотися". Это свидетельствовало о том, что половцы отступили от южных границ Руси, перенесли свои кочевья южнее. Осенью того же 1153 года Мстислав Изяславич вместе с князем Владимиром Андреевичем и берендеями ходил к Олешью — русскому городу в устье Днепра. Старый торговый путь по Днепру к Черному морю, мимо днепровских порогов, вновь становился доступен русским.

Предположительно можно говорить и о каких-то контактах, установившихся в эти годы между Изяславом Мстиславичем и обитателями Нижнего Поволжья — гузами, то есть теми же торками, сородичами "черных клобуков" Поросья. Зимой 1153/54 года в Киеве побывал арабский путешественник и дипломат Абу Хамид ал-Гарнати, направлявшийся из Венгрии через Русь в город Саксин в устье Волги (на месте бывшей столицы Хазарии Итиля). Он имел поручение от короля Гезы набрать на военную службу наемников-торков, "тех, кто хорошо мечет стрелы". Абу Хамид провел на Руси зиму, общался с "царем славян" (князем Изяславом Мстиславичем?), которому передал личное послание венгерского короля, скрепленное золотой печатью, и был принят с почестями, соответствующими его статусу посла. В поездке к гузам Абу Хамида сопровождал один из мусульман, проживавших на Руси (некий Абд ал-Карим Ибн Файруз ал-Джаухари). Поручение короля Гезы было с успехом исполнено; вернулся на Русь и спутник Абу Хамида (сам он остался в Саксине). Трудно удержаться от предположения, что в ходе этой миссии обсуждались и вопросы, интересовавшие русского князя и, возможно, связанные с перспективами совместной борьбы с половцами.

С половецкой политикой князя Изяслава Мстиславича исследователи связывают и его второй брак — с грузинской царевной Русудан, дочерью царя Грузии Димитрия I (1125—1156). (Первая супруга князя скончалась в 1151 году.) Переговоры по этому поводу велись не менее двух лет: осенью 1153 года сын Изяслава Мстислав ездил к Олешью именно для того, чтобы встретить там грузинскую княжну, однако та по какой-то причине к намеченному сроку не явилась. И только весной 1154 года Мстислав Изяславич, вновь посланный отцом, встретил ее у днепровских порогов — на крайних рубежах Русской земли. Русудан была с почестями приведена в Киев, где и состоялось ее венчание с киевским князем. Правда, продлился этот брачный союз всего полгода — из-за скорой кончины киевского князя.

Грузинские цари в XII веке имели прочные связи с половцами. Полагают, что союз с царем Димитрием имел одной из своих целей нейтрализацию грозных кочевников. Во всяком случае, очевидно, что киевский князь, связанный династическими союзами со многими правящими дворами Западной и Центральной Европы и враждующий с правителями Византийской империи, именно в ходе противоборства с Юрием Долгоруким осознал необходимость налаживания контактов и со своими южными и восточными соседями. Да и родство с грузинскими царями (а правителей Грузии называли именно этим титулом, применявшимся к императорам Византийской и Западной империй) должно было благотворно сказаться на международном авторитете киевского князя. Не случайно киевский книжник в последние годы жизни Изяслава Мстиславича и его также именовал "царем".

***

Можно полагать, что в своих неудачах Юрий — по крайней мере отчасти — обвинил князя Ростислава Ярославича Рязанского. Возможно, тот вместе со своими родичами обещал поддержать его, однако в поход так и не выступил. Их дружба продолжалась совсем недолго и вновь сменилась жестокой враждой. Во всяком случае в том же 1154 году Юрий Долгорукий предпринял неудачную попытку присоединить к своим владениям Рязанское княжество с обоими его главными городами — Рязанью и Муромом. Причем на этот раз, в отличие от событий 1146 года, речь шла не просто о переменах на рязанском столе и утверждении здесь лояльных Юрию представителей местной династии, но о прямом включении рязанских и муромских земель в состав владений Юрия Долгорукого. Новым рязанским и муромским князем должен был стать старший сын Юрия Андрей.

Подробный рассказ об этом содержит единственный источник — так называемая Львовская летопись, составленная в XVI веке, но использовавшая и более ранние летописные материалы. "Того же лета, — читаем здесь под 6662 (1154) годом, — посади Юрьи сына своего в Рязани, а рязанскаго князя Ростислава прогна в Половцы".

Этот шаг суздальского князя выглядит необычно. Ни до, ни после Юрий не решался на захват чужой волости, на которую не имел никаких отчинных прав. Потомки князя Святослава Ярославича правили в Муроме, а затем Рязани, с середины XI века, практически без перерывов (если не считать несчастной попытки Мономахова сына Изяслава захватить Муром у князя Олега Святославича в 1096 году; как мы помним, эта попытка стоила молодому князю жизни и привела к жестокой междоусобной войне). Теперь незавидная участь Изяслава могла достаться Юрьеву сыну Андрею. Юрий упорно не желал предоставлять ему удел в собственном княжестве. Не имея возможности наделить старшего сына волостями на юге, он, очевидно, именно таким способом постарался удовлетворить его княжеские амбиции. Не исключено, что это стало одной из причин рязанской войны.

Но едва ли самого Андрея могло устроить княжение в Рязани. Если известие Львовской летописи подлинно (а сомневаться в этом как будто нет оснований), то оно высвечивает яркий и драматический эпизод из жизни князя Андрея Боголюбского. На этот раз он предстает перед нами совсем не таким героем и храбрецом, каким мы его видели прежде, в повествовании симпатизировавших ему южнорусских и суздальских летописцев. Опытный и умелый воин, Андрей проявил явную беспечность, которую, пожалуй, можно объяснить только его нежеланием княжить в совершенно чужом для него городе. Он позволил Ростиславу Ярославичу не только собрать значительное половецкое войско, но и беспрепятственно привести его к Рязани. Более того, Андрей был застигнут врасплох и чудом избежал плена. Ночью, внезапно, Ростислав Ярославич со своими половцами ворвался в Рязань, обманув Андрееву "сторóжу" (если она вообще была выставлена князем). Сам Андрей Юрьевич "об одном сапоге" (удивительно яркая подробность!) бежал из Рязани в Муром, а оттуда поспешил к отцу в Суздаль. Дружина его была почти полностью истреблена: по словам летописца, Ростислав "овех изби, а другиа засув во яму, а иные истопоша в реце".

История взаимоотношений суздальских и рязанских князей знала немало войн. Впрочем, и мирные или даже союзнические отношения между ними также были не редкостью. Миром сменится и эта война, в которой было пролито столько крови. Однако старая вражда не исчезнет. Рязанские князья, сыновья и внуки Ростислава Ярославича, будут то признавать над собой власть суздальских Юрьевичей, то ожесточенно воевать с ними. Эта вражда перейдет по наследству и к их потомкам, и уже в новых исторических условиях, сложившихся после ордынского завоевания, между Рязанью и Москвой нередко будут вспыхивать войны, особенно ожесточенные в виду территориальной близости двух княжеств.

После Изяслава

Под 1154 годом летописи сообщают еще о нескольких событиях в жизни Юрия Владимировича и его семьи. В октябре этого года у князя родился сын Всеволод, нареченный в крещении Дмитрием. В том же году в Суздале скончалась супруга князя Глеба Юрьевича (между прочим, единственная невестка Юрия Долгорукого, смерть которой отмечена летописцем).

Другие события года привлекали не меньшее внимание суздальского князя. Конечно же, он следил за всем, что происходило вне границ его княжества, особенно в Южной Руси, хотя сведения об этом по-прежнему поступали к нему с запозданием.

Весной 1154 года случилась очередная перемена на новгородском столе. 26 марта новгородцы "показали путь" из города сыну Изяслава Мстиславича Ярославу, сидевшему на новгородском княжении пять с половиной лет. Новым новгородским князем, согласно достигнутой договоренности, должен был стать брат Изяслава Ростислав Мстиславич Смоленский или кто-то из его сыновей.

Тут, однако, возникло непредвиденное затруднение. Как оказалось, князь Ростислав Мстиславич и новгородские бояре по-разному смотрели на то, кого именно считать новгородскими князем. С формальной точки зрения престол занял сам Ростислав, вступивший в Новгород 17 апреля того же года. Именно так и было записано в Новгородской летописи ("…въведоша Ростислава, сына Мьстиславля"); очевидно, именно Ростислав целовал крест новгородцам "на всих грамотах Ярославлих", что в глазах жителей города символизировало переход к нему княжеской власти. От его имени издавались и его печатью скреплялись княжеские постановления.

Но сам Ростислав себя новгородским князем, по-видимому, не считал. Он отнюдь не собирался оставлять Смоленск, а на новгородском столе хотел бы видеть своего старшего сына Романа. Во всяком случае, так расценили произошедшее и в Киеве, и в Суздале. "В то же лето выгнаша Изяславича новгородци Ярослава, а Ростиславича Романа посадиша", — читаем в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях.

Ростислав Мстиславич пользовался в Новгороде безусловным авторитетом. Как мы помним, он и раньше "отвечал" перед братом за новгородские дела, не раз участвовал вместе с новгородцами в совместных военных походах. Так что до времени вопрос о новгородском князе не имел принципиального значения — все равно Ростислав — сам ли, или от имени своего сына — должен был принимать все основные решения, касавшиеся новгородских дел. Но очень скоро вопрос этот выйдет на первый план, и недоразумение между новгородцами и князем обернется открытым конфликтом. И, как мы увидим, князь Юрий Долгорукий умело воспользуется этим для восстановления своей власти над Новгородом.

Что же касается Ярослава Изяславича, то он недолго оставался без собственного княжеского стола. Летом того же 1154 года умер брат Изяслава Мстиславича Святополк, княживший во Владимире-Волынском. Это, очевидно, случилось во время похода Юрия в Вятичскую землю: Святополк как раз и направлялся из Волыни на помощь брату. По словам летописца, узнав о его внезапной кончине, Изяслав "плакася по брате своем, и потом посла… Ярослава, сына своего, Володимирю княжить".

Очень скоро Ярослав Изяславич зарекомендует себя как сильный и энергичный князь. Вместе со своим братом Мстиславом он будет не без успеха воевать против Юрия Долгорукого, а впоследствии попортит немало крови его сыновьям, в том числе и самому Андрею Боголюбскому. Пока же он занял княжеский стол во Владимире на Волыни — городе, который занимал особое место в судьбах Изяслава Мстиславича и его потомков. Подобно тому, как Суздаль был оплотом Юрия Долгорукого, его главной экономической и военной базой, Волынь обеспечивала Изяславу и Изяславичам устойчивость и стабильность в Русской земле: именно сюда они могли уйти из Киева в случае поражения, и именно отсюда начинали борьбу за киевский престол.

***

Между тем дни самого Изяслава Мстиславича были сочтены. В сентябре того же 1154 года он тяжело заболел. Болезнь была затяжной, оправиться от нее князь уже не смог. 13 ноября, "в неделю на ночь… на Филипов день", то есть вечером в канун дня святого апостола Филиппа, Изяслав Мстиславич скончался. На следующий день его со всеми полагающимися почестями и в присутствии множества народа погребли в церкви Святого Феодора в киевском Феодоровском монастыре, основанном его отцом, князем Мстиславом Великим.

Кончина князя была безвременной. Он умер раньше своих дядьев — и не только Юрия, но и совсем уже старого Вячеслава. Последний, глядя на гроб с телом племянника, с горечью восклицал: "Сыну, то мое было место"; но тут же добавил с плачем: "Но пред Богом не что учинити!"

Князь Изяслав Мстиславич оставил по себе добрую память не только среди киевлян, но и среди жителей других южнорусских областей, особенно "черных клобуков" (4). Его действительно любили и потому искренне оплакивали. "И плакася по нем вся Руская земля и вси чернии клобуци, — писал киевский летописец, — яко по цари и господине своем, наипаче же яко по отци". Самого Изяслава автор летописи называл "честным, и благоверным, и христолюбивым, славным".

Созданная им политическая система обеспечила ему великокняжеский престол. Она же должна была закрепить престол за его ближайшими родичами, князьями "Мстиславова племени". В общем, Изяслав продолжал ту династическую политику, которую выработали его дед Владимир и отец Мстислав, только с учетом новых условий, сложившихся в связи с притязаниями на Киев Юрия Долгорукого. Еще при жизни он позаботился о последующем переходе киевского престола к брату Ростиславу. Последний владел своей "частью" в Киевской земле и формально считался едва ли не соправителем брата.

Но преемственность власти и законность ее перехода от Изяслава к Ростиславу мог обеспечить только старейший на тот момент представитель "Мономахова племени" князь Вячеслав Владимирович. Он еще прежде объявил Ростислава своим "сыном", наравне с Изяславом, а тот, в свою очередь, признал его "отцом". Теперь же, после Изяславовой смерти, это необходимо было подтвердить особым соглашением. Сложность ситуации, однако, заключалась в том, что престарелый и совершенно беспомощный Вячеслав никакой реальной силой не обладал. Его ни на день нельзя было оставлять в Киеве одного, ибо удержать город без посторонней помощи он был не в состоянии. Ростиславу же требовалось время для того, чтобы добраться до Киева из Новгорода, где он тогда находился.

Между тем старший сын Изяслава Мстислав, князь деятельный и сильный и уже не раз доказавший это на поле брани, вскоре после погребения отца покинул Киев и уехал в Переяславль. Объяснялось это просто: Мстиславу нужно было заботиться прежде всего об обороне собственного города. Но, кажется, он и не горел особым желанием отстаивать в Киеве интересы Ростислава. Во всяком случае, очень скоро мы столкнемся с явным проявлением непонимания между племянником и дядей.

Отъезд Мстислава поставил князя Вячеслава Владимировича в затруднительное положение. Опасности приходилось ожидать с двух направлений. Во-первых, конечно же, от Юрия Долгорукого. Не было никаких сомнений в том, что суздальский князь воспользуется смертью племянника и попытается реализовать свои права на "отчий" и "дедов" стол. Во-вторых, права на Киев мог предъявить князь Изяслав Давыдович, старший в роду черниговских князей. И если учесть, что до Чернигова весть о переменах в Киеве должна была дойти гораздо быстрее, чем до Суздаля, то именно от Изяслава исходила главная опасность.

Все так и случилось. Узнав о смерти Изяслава Киевского, Изяслав Давыдович, "не устряпав ништо", то есть ничуть не медля, явился под Киев. Однако меры предосторожности на этот счет были приняты заранее. В город Изяслава не пропустили, задержав на перевозе через Днепр. На прямой вопрос князя Вячеслава Владимировича, зачем он приехал и кто его звал, черниговский князь отвечал, что он приехал оплакивать умершего, ибо не присутствовал на его похоронах: "Аче есмь тогды не был над братом своим, а повели мы ныне, ать оплачю гроб его". Но Вячеслав в словах князя заподозрил недоброе. Он очень боялся, что одно только появление Изяслава Давыдовича в Киеве — даже без войска — приведет к мятежу и перевороту и он не сумеет удержать власть в своих руках. Кажется, эти опасения были напрасными, ибо Давыдович не имел в Киеве сторонников. Но слишком уж памятны были Вячеславу минуты унижения от киевлян во время его недолгого пребывания в Киеве летом 1150 года. И Вячеслав, посоветовавшись с дружиной и с молодым князем Мстиславом (тогда еще находившимся в Киеве), отказал черниговскому князю. Тому пришлось возвращаться обратно в Чернигов.

Оставшись же без Мстислава, Вячеслав не нашел ничего лучшего, как прибегнуть к помощи еще одного представителя черниговских князей, князя Святослава Всеволодовича. (Напомним, что тот приходился по матери племянником Изяславу и Ростиславу Мстиславичам.) "Ты еси Ростиславу сын любимыи, тако же и мне, — с такими словами обратился старый Вячеслав к полному сил Святославу. — А поеди семо ко мне, перебуди же у мене Киеве, доколе же придет Ростислав. А тогда ряд вси учиним". И Святослав Всеволодович не подвел старика. Не сказавшись ни Изяславу Давыдовичу, ни своему дяде Святославу Ольговичу, он приехал в Киев и "перебыл" в нем до самого приезда Ростислава Мстиславича. И надо сказать, что не прогадал: в благодарность за оказанную услугу Ростислав передал своему "сестричичу" города Туров и Пинск.

Точное время вступления Ростислава Мстиславича в Киев неизвестно; вероятно, это произошло уже в декабре (5). "Кияне же вси изидоша с радостью великою противу своему князю, и тако быша ему ради вси, и вся Руская земля, и вси чернии клобуци обрадовашася". Ростислав немедленно заключил "ряд" со своим дядей Вячеславом, подтвердив все те условия, на которых прежде заключал "ряд" его брат Изяслав. "Се уже в старости есмь, — объявил Вячеслав племяннику, — а рядов всих не могу рядити, а, сыну, даю тобе, якоже брат твои держал и рядил, такоже и тобе даю. А ты мя имеи отцемь и честь на мне держи, якоже и брат твои Изяслав честь на мне держал и отцемь имел. А се полк мои и дружина моя, ты ряди". Ростислав поклонился дяде: "Велми рад, господине отче, имею тя отцемь [и] господином, якоже и брат мои Изяслав имел тя и в твоеи воли был". Так образовался второй киевский "дуумвират", в точности повторивший первый, с единственной заменой — Изяслава на Ростислава. Условия "ряда" приняли и киевляне, признавшие Ростислава — при формальном "старейшинстве" Вячеслава — своим князем: "Якоже и брат твои Изяслав честил Вячеслава, тако же и ты чести. А до твоего живота (то есть до самой смерти. — А. К.) Киев твои".

***

О случившемся Юрию стало известно от черниговских князей — Изяслава Давыдовича и Святослава Ольговича. Смерть киевского князя, как всегда, повлекла за собой изменения в расстановке политических сил. Черниговские князья, возмущенные предательством Святослава Всеволодовича, обратились к Юрию с предложением о заключении союза. Юрий, естественно, согласился. Новый политический блок был направлен против князей "Мстиславова племени".

К тому времени на Русь возвратился сын Юрия Долгорукого Глеб. Будучи, как и другие старшие Юрьевичи, наполовину половцем, он сумел найти общий язык с "дикими" кочевниками и привел в помощь отцу значительные половецкие отряды. Юрий поручил Глебу самостоятельно действовать в Южной Руси. И в те самые дни, когда Ростислав праздновал свое вокняжение в Киеве, Глеб "с множеством половець" подступил к Переяславлю, в котором пребывал Мстислав Изяславич.

Юрий и прежде более всего отстаивал свои "отчие" права именно на этот город. Глебу уже приходилось княжить здесь, и потому он считал Переяславль в полном смысле слова своим городом. Но и Мстислав Изяславич бездействовать не собирался. Он заблаговременно послал весть о сосредоточении половцев у границ своего княжества Ростиславу Мстиславичу, и тот направил ему в помощь своего сына Святослава. Сам же Ростислав направился к Пересечену (городу в Киевской земле), где принялся "скупливати дружину".

Под Переяславлем завязалось ожесточенное сражение: дружины Мстислава Изяславича и Святослава Ростиславича "начаша битися с ними (с половцами Глеба Юрьевича. — А. К.), выездяче из города, бьяхутся с ними крепко". Половцы к такому повороту событий не были готовы и предпочли отступить: "поидоша прочь от города… бояху бо ся Ростислава и Святослава". Вместе с ними, "не успев же… ничто же", отступил и Глеб. Нигде не задерживаясь, они отошли за реку Сулу, служившую границей между Степью и Переяславской землей. По дороге половцы разорили город Пирятин на реке Удай (притоке Сулы): "овех избиша, а иных в плен поведоша". На Суле, они и остановились, готовясь к новому нападению на Русь.

Победа над Глебом вдохновила нового киевского князя. "Ростислав же то слышав, нача гадати с братьею своею поити Чернигову на Изяслава на Давыдовича". Целью похода было не допустить объединения черниговских князей с Юрием Долгоруким. О последнем к тому времени стало достоверно известно, что он собирает свои войска в Суздальской земле и готовится выступить к Киеву в союзе с черниговским Изяславом. "Абы ны упередити Дюргя, — рассуждал Ростислав перед дружиной. — Любо и проженем (изгоним. — А. К.), любо примирим к собе". Князь даже не стал заезжать в Киев. Соединившись с племянниками — "сестричичем" Святославом Всеволодовичем и "братаничем" Мстиславом Изяславичем, а также с торками (которых, правда, пришло немного), он переправился через Днепр у Вышгорода и остановился здесь, "скупливая дружину свою". Была середина зимы 1154/55 года — самый конец декабря или, скорее, начало января. И вот на следующее утро после перехода Днепра в лагерь к князю прибыл гонец из Киева с сокрушительным известием: ночью, под утро, в Киеве умер князь Вячеслав Владимирович. Еще накануне он был "добр и здоров", вечером пировал с дружиной, "и шел спать здоров; якоже легл, тако боле того не въстал, ту и Бог поял".

Ростислав покинул дружину и отправился в Киев. "И тако плакася по отци своем, и проводи его до гроба с честью великою с множьством народа, и положиша у Святыя Софья, идеже лежить Ярослав, прадед его, и Володимир, отець его". На княжеском, "Ярославлем", дворе Ростислав созвал дружину почившего князя, а также его тиунов и ключников. Были принесены сокровища покойного — "порты, и золото, и серебро". Ростислав приказал раздать все по монастырям, и по церквам, "и по затвором, и нищим"; себе же оставил один только крестик, "на благословление". После этого, захватив "прок дружины Вячеславли", князь отправился на ту сторону Днепра, к ожидавшим его войскам.

Предстояло решить, что делать дальше. Смерть Вячеслава Владимировича сильно осложнила положение Ростислава в Киеве. Система "дуумвирата", при которой "старейшинство" дяди служило надежным прикрытием реальной власти племянника, была разрушена. Теперь Ростиславу для отстаивания своих прав приходилось опираться исключительно на военную силу. Между тем, в отличие от старшего брата, он не был прирожденным полководцем. ("Яз люблю, брате, мир", — как мы помним, говорил он Изяславу.) Но ситуация сложилась парадоксальная — поставленный в непривычные для себя условия, Ростислав выбрал неверную линию поведения, отдав предпочтение нелюбимой войне перед привычным и столь любимым миром.

Созвав на совет племянников Святослава Всеволодовича и Мстислава Изяславича, а также сына Святослава и своих "мужей", Ростислав Мстиславич "нача думати… хотя поити Чернигову". Бояре принялись отговаривать князя, предлагая ему сначала утвердиться в Киеве и заключить новый "ряд" с киевлянами — уже в качестве полновластного князя: "Ты ся еси еще с людми [в] Киеве не утвердил. А поеди лепле в Киев же, с людми утвердися. Да аче стрыи придеть на тя Дюрги, поне ты ся с людми утвердил будеши, годно ти ся с ним умирити, умиришися; пакы ли, а рать зачнеши с ним". Однако князь не внял этому вполне разумному совету. Понимая неизбежность войны с Юрием, он решил все же исполнить намеченное: опередить дядю и вывести из игры его черниговского союзника.

Войска двинулись к Чернигову. Остановились на реке Белоус (Боловес), откуда Ростислав послал к Изяславу Давыдовичу с предложением мира. "Целуи нама хрест, — потребовал он от черниговского князя от собственного имени и от имени своих племянников. — Ты в отцине своеи Чернигове седи, а мы у Киеве будем". Но Изяслав Давыдович уже изготовился к войне, а потому отверг мирные предложения Ростислава. Он надеялся на союз с Юрием, а конкретнее — на половцев князя Глеба Юрьевича, к которому заблаговременно обратился с просьбой о помощи. "Оже есте на мя пришли, — отвечал он князьям, — а како ми с вами Бог дасть". И действительно, заключать мир с противником, вторгшимся в пределы его княжества, было бы унижением для князя.

Тем временем Глеб Юрьевич со своими половцами подоспел к Чернигову. Объединенная черниговско-половецкая рать выступила из города и также подошла к Белоусу. Здесь и должно было разыграться сражение, в котором решалась судьба Киева. Войска разделяло замерзшее русло реки. Передовые части обеих ратей, "стрельцы", начали перестреливаться через реку, что всегда предшествовало самой битве. Но оказалось, что Ростислав привел слишком мало войск. Князь дрогнул в самый неподходящий момент, когда от его выдержки и хладнокровия зависел успех всего дела. Напуганный численным превосходством половцев, он стал просить у Изяслава Давыдовича мир, причем на этот раз выразил готовность не только уступить ему Киев, но и отказаться от "отчего" Переяславля в пользу Глеба Юрьевича.

Это походило на полную капитуляцию. Известие об условиях, предложенных Ростиславом, возмутило прежде всего переяславского князя Мстислава Изяславича: ведь дядя беззастенчиво распоряжался городом, переданным ему отцом! "Да ни мне будет Переяславля, ни тобе Киева!" — с такими словами Мстислав покинул поле сражения: "повороти конь… под собою с дружиною своею от стрыя своего". За переяславцами последовала и часть войска Ростислава.

Замешательством в стане противника немедленно воспользовались половцы. Всякие переговоры между князьями были прекращены. Половцы обрушились на отступающих, "объехали" и полк Ростислава, и полк Мстислава, двинувшийся со своих позиций. Дезорганизованные войска союзников выдержать этот натиск уже не могли. Побоище продолжалось два дня. "И побегоша вси Ростиславли вои, и многи избиша, а другых многое множьство изоимаша, и разбегошася князи и дружина Ростиславля, и Святославля, и Мьстиславля…"

Князь Ростислав Мстиславич едва не оказался в плену: под ним убили коня, самого его окружили ратные. Выручил князя сын Святослав: "заступи отца своего, и поча ся бити и за ним, и ту скупися дружины неколико около его". Ростиславу подвели коня; он сумел выбраться невредимым, переправился через Днепр ниже Любеча и убежал в Смоленск. Его самостоятельное княжение в Киеве продолжалось всего неделю. Святослав Ростиславич спасся вместе со своим двоюродным братом Мстиславом Изяславичем: оба бежали к Киеву. Затем Мстислав спешно отправился в Переяславль, схватил жену и детей и, чудом избежав половцев, устремился в Луцк, где встретился с братом Ярославом.

Еще одному князю, участвовавшему в сражении, Святославу Всеволодовичу, повезло меньше. Он все-таки попал в плен к половцам — между прочим, первым из русских князей. По рассказу позднейшей Никоновской летописи, вместе с ним в плену оказались его бояре Роман Судиславич и Добрыня Федорович (их имена из других источников не известны); "и иных бояр его яша, а иных многих избиша над ним, егда имаху его половци". Старые половецкие связи князю не помогли: половцы согласились отпустить его только за большой выкуп. Необходимую сумму уплатил князь Изяслав Давыдович вместе с супругой. Они вообще проявили в те дни немалую щедрость: на собственные средства выкупили из половецкого плена и многих других русских, захваченных в том бою. Надо полагать, таким способом черниговский князь попытался хоть как-то загладить свою вину за наведение "поганых" на Русскую землю и пролитую христианскую кровь.

Побоище на Белоусе имело тяжелейшие последствия для южнорусских земель. Особенно пострадали Переяславль и округа: половцы сожгли и разграбили все села близ города "и много зла створиша". Была сожжена даже Альтинская "божница" Святых Бориса и Глеба, построенная Владимиром Мономахом. Половецкое нашествие затронуло и Киев, и другие города Южной Руси.

Автор Никоновской летописи рисует поистине ужасающие картины всеобщего разгрома и разорения: "…И везде и повсюду мертвии лежаху, и многа кровь течяше, и бе страшно и ужасно видети, и тогда бысть тяжко христианству зело, и мног плачь бысть в Киеве, и в Переаславли, и в прочих их градех… И се уже великое и славное княжение Киевское пусто…" По сведениям московского книжника, половцы дважды подвергли опустошению окрестности Переяславля, причем во второй раз сожгли не только Альтинскую церковь с монастырем, но и монастыри Рождества Пресвятой Богородицы и Святого Саввы: "все разграбиша, и пожгоша, а люди в плен поведоша".

Поражение Ростислава Мстиславича полностью изменило расстановку сил в Южной Руси. И если прежде Изяслав Давыдович признавал "старейшинство" Юрия Долгорукого и не вел речи о киевском престоле (во всяком случае открыто), то теперь его амбиции резко возросли. Он напрямую обратился к киевлянам: "Хочу к вам поехати!" И те, "боячеся половець", не решились отказать ему. "Зане тогды тяжко бяше кияном, не остал бо ся бяше у них ни един князь у Киеве", — замечает летописец. И хотя в Киеве черниговских князей не любили и боялись, считая их чужаками, Изяславу Давыдовичу было передано официальное приглашение занять киевский стол. С этим к князю отправился каневский епископ Дамиан. "Поеди Киеву, ать не возмуть нас половци, — обратился он к Давыдовичу от имени всех киевлян. — Ты еси наш князь!.."

Так во второй раз за прошедшие десятилетия Киев ушел из рук князей "Мономахова племени". Изяслав Давыдович вступил в город и был посажен на "златой" киевский стол. Князь Глеб Юрьевич — уже из его рук — получил Переяславль, а другому своему союзнику, князю Святославу Ольговичу, Изяслав передал Чернигов. Ольгович принял город. Однако он очень хорошо понимал, что Изяслав не сможет удержать Киев "перед Юрием", а потому не слишком обольщался и на свой счет. И действительно, княжение Изяслава Давыдовича в Киеве, а Святослава Ольговича в Чернигове продлится едва ли более двух месяцев.

…Когда в декабре 1154 — январе 1155 года князь Юрий Владимирович во главе своих войск выступил из Суздальской земли, он еще не знал ни о смерти брата Вячеслава, ни о поражении Ростислава, ни о том, что ставший его союзником Изяслав Черниговский "мимо него" занял стольный город Руси. Но все эти известия не застали суздальского князя врасплох. Опыт непрерывной борьбы за Киев в течение последних десяти лет приготовил его к любому развитию событий. И надо признать, что на пути к Киеву Юрий действовал безошибочно, точно выверяя каждый свой шаг.

Примечания

1. Настоящая статья представляет собой фрагмент из книги: Карпов А. Ю. Юрий Долгорукий. М., 2006 (серия ЖЗЛ).

2. Автор летописи называет по именам главных предводителей половцев в этом походе: Темирь, "великий князь половецкий", а также "князья" Дулеп и Бердаша. Однако насколько достоверны эти имена, сказать трудно, равно как и трудно с доверием отнестись к сообщению московского летописца о том. что уже во время первого приступа к Чернигову был ранен князь Андрей Юрьевич: "…и збиша его с коня, и едва утече ко отцу… и бысть ранен велми".

3. Дополнительные подробности штурма и осады Новгорода-Северского приводит В. Н. Татищев. По его сведениям, князья подступили к городу 11 февраля и в тот же день "стали биться; устроили же ворох (возвышенное место. — А. К.), с котораго во град стреляли и камение бросали. Та же пороки приставя, тотчас стену выломали и острог взяли и, выжегши, отступили в обоз". 16 февраля "послали по всей области Северской коней и скот отбирать, а гумна и дворы Святославли, чего не могли брать, пожгли, сел же и крестьян не разоряли". Мир между князьями был заключен 1 марта, причем Татищев называет и условия мира: Изяслав "соизволил на том", чтобы Святослав Ольгович "учиненные убытки Черниговской области заплатил или 2 города Изяславу Давидовичу дал, о чем им междо собою договориться, от Юрия отстать и никакими меры с ним не сообсчаться". Источник всех этих сведений не известен.

4. В "Истории Российской" В. Н. Татищева находим такое описание князя: "Сей князь великий был честен и благоверен, славен в храбрости; возрастом (ростом. — А. К.) мал, но лицем леп, власы краткие кудрявы и брада малая круглая; милостив ко всем, не сребролюбец и служасчих ему верно пребогато награждал; о добром правлении и правосудии прилежал; был же любочестен и не мог обиды чести своей терпеть". Как и другие "татищевские" портреты, этот портрет едва ли восходит к летописному источнику.

5. По Татищеву, 8 декабря.

Список литературы

Для подготовки данной применялись материалы сети Интернет из общего доступа