Григорий Турский и его История Франков

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

МОСКОВСКИЙ ГОРОДСКОЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

КАФЕДРА ИСТОРИИ МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

РЕФЕРАТ ПО ИСТОРИОГРАФИИ

ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИИ

ТЕМА:

«Григорий Турский и его История Франков»

Выполнила студентка

IV курса д\о 41 группы

Дороганич Ольга

Научный руководитель

Кареева В. В.

МОСКВА 2004

ОГЛАВЛЕНИЕ:

ГРИГОРИЙ ТУРСКИЙ И ЕГО СОЧИНЕНИЕ. 3

ГРИГОРИЙ ТУРСКИЙ И ЕГО ВРЕМЯ 4

«ИСТОРИЯ ФРАНКОВ» КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ПАМЯТНИК 10

«ИСТОРИЯ ФРАНКОВ» КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПАМЯТНИК 18

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 27

ГРИГОРИЙ ТУРСКИЙ И ЕГО СОЧИНЕНИЕ.

«История франков» в десяти книгах, созданная турским епископом Григорием,— исключительный по своему значению памятник европейской культуры раннего средневековья. В ней описываются события VI в., относящиеся к истории возникновения и развития Франкского государства эпохи Меровингов на территории бывшей римской провинции — Галлии (нынешней Франции).

Григорий Турский благодаря своей образованности, наблюдательности, епископскому сану и влиянию, которое он оказывал на меровингских королей, собрал ценный материал, отражающий жизнь различных слоев меровингского общества, и создал яркую, местами полную драматизма, своеобразную летопись жизни людей той эпохи. Это была эпоха, когда «при родовых муках» рождалась новая цивилизация. Труд Григория описывает события этого мучительного становления и сам является его порождением.

Материал, собранный деятельным и любознательным епископом из письменных и устных источников, огромен, а форма его изложения и обобщения позволяют проникнуть в общественную атмосферу и психологию людей того сложного периода. И в том, и в другом отношении Григорий напоминает «отца истории» Геродота. «Геродотом варварства» (варварского мира) назвал Григория Турского французский филолог-романтик Ж. Ампер. И как «История» Геродота стала основой той картины героической борьбы древней Греции за свою свободу, которая навсегда, как художественное произведение, запечатлелась в памяти потомства, так и образ раннего средневековья с его контрастами варварской мощи и христианской одухотворенности, первобытной непосредственной простоты и изощренной коварной жестокости был осмыслен культурным европейским сознанием прежде всего по Григорию Турскому. Заучивавшиеся в течение веков каждым школьником хрестоматийные рассказы о крещении короля Хлодвига («почитай то, что сжигал, сожги то, что почитал»), о суассонской чаше, о «войне двух королев» — Брунгильды и Фредегонды были не чем иным, как изложением эпизодов из «Истории франков».

Кропотливые исследования историков нового времени многое изменили в этой картине: сняли сгущенные краски, устранили упрощения, отделили факты от легенд. Однако основу представления об общей связи исторических событии в Центральной Европе VI в. по-прежнему дает труд Григория Турского, и если современный человек рисует себе все раннее западное средневековье, сложное и смутное, по образу Меровингской Галлии, а не Испании или Британии, то это именно благодаря Григорию Турскому. Без него вся история Франции этого периода представляла бы собой, по словам современного исследователя, почти «белое пятно».

ГРИГОРИЙ ТУРСКИЙ И ЕГО ВРЕМЯ

Жизнь и литературная деятельность Григория Турского совпадают с полосой двух важнейших общественных сдвигов в истории Западной Европы VI в — этнического и религиозного, с периодом социального преобразования, состоящего в постепенном переходе от старой рабовладельческой общественной системы к новой — феодальной. В Галлии, важнейшей провинции Западной Римской империи, местное население (кельтские племена, именовавшиеся также галлами) уже давно слилось с пришлыми римскими колонистами, заселившими города этой провинции в I—III вв., и говорило на народной латыни. Это галло-римское население жило в городах — римских муниципиях и колониях, в селах на землях городов, а также вокруг больших вилл, владельцы которых сдавали землю в аренду. Из этой среды выделился слой именитой местной знати, игравшей немалую роль в истории Римской империи, особенно ее последних веков.

В V в. Галлия, в сущности, уже стояла вне римского управления. Власть фактически здесь находилась в руках варваров — германских военных поселенцев; на землях провинции разместилось множество германских племен, которым с обязательством несения военной службы на границе были предоставлены земли для поселения и обработки. Так, франкам, которые еще ранее, в III в., образовали у северо-восточных границ Галлии союз племен, в VI в. (на таких же условиях) было разрешено расселиться в междуречье Шельды и Мааса, а также на левобережье среднего Рейна. Но из-за Рейна в провинцию в V в. хлынули новые волны франков, алеманнов и других германских племен. Они захватывали земли на востоке Галлии, опустевшие после разрушительного похода на Запад, а затем в Африку вандалов, свевов и аланов.

В Нарбоннской провинции расселились вестготы. В Лионской провинции обосновались бургунды. Старое романизированное галло-римское население в городах и селах оказалось по соседству с новыми пришельцами. В отдельных областях Галлии, особенно на юге провинции, преобладало староримское население; на северо-востоке галльские общины и редкие галло-римские рабовладельческие виллы не занимали всей территории, поэтому крайний север Галлии был заселен преимущественно франками.

Многочисленные контакты германских племен с галло-римским населением, а также знакомство с их порядками приводили к изменениям в социальной структуре и самих германцев. Но этот процесс не везде был одинаков. Наличие у франков на северо-востоке Галлии отдельных поселений способствовало тому, что распад древней общины шел здесь сравнительно медленно, в то время как вестготы и бургунды селились преимущественно в старых галло-римских центрах, и поэтому влияние позднеримских общественных отношений на жизнь этих племен было преобладающим. Поселение в Галлии германцев, которые заняли там господствующее положение, в свою очередь привело к коренным переменам в староримской администрации, в этнической и хозяйственной структуре провинции. Рядом с римскими виллами возникали хозяйства германских свободных крестьян — общинников. Подати с галло-римского населения стали поступать германским королям. Прежняя римская администрация, владевшая латинским языком, стала обслуживать их двор и знать.

Из трех королевств (в бассейне Роны — королевство бургундов, к югу от Луары — королевство вестготов, к северу от Луары и до Рейна — королевство франков) самым сильным оказалось королевство франков. Ко времени рождения Григория Турского (середина VI в.) франкские короли завершили завоевание Аквитании и Бургундии и овладели почти всей Галлией — от низовьев Рейна до Гаронны, Севенн и Прованса.

Прочность власти обосновавшихся в Галлии германских племен зависела от того, насколько удастся им, не растворяясь полностью в массе прежнего римского населения, объединиться с их новыми подданными с тем, чтобы образовать общее культурно-этническое единство. И франкам это удалось, вестготам и бургундам — нет. Причиной тому была не только разница в устойчивости и действенности их общинного уклада, но и в различии религиозной политики их королей. Расселяясь на римских землях, германцы принимали христианство, что приобщало их к наследию античной цивилизации. Но в христианстве того времени царил раскол: большинство староримского населения исповедовало католическую веру, признанную ортодоксальной вселенскими соборами, меньшинство — арианскую веру, официально осужденную как ересь. Вестготы и бургунды приняли христианство раньше, но в форме арианства. Франки (в лице короля Хлодвига и его дружины), явившись в Галлию позднее, приняли христианство в форме католичества, что обеспечило им поддержку римской церкви против готов и бургундов в их соперничестве за власть над Галлией.

Во Франкском королевстве католическая церковь стала союзником королей, тогда как в Вестготском и Бургундском католическая церковь была им оппозицией. Этим она способствовала победе франков в их дальнейшей политической борьбе и в процессе образования Франкского государства сумела сделать католическую религию одной из основ для консолидации разноплеменного и разноязычного населения прежней римской провинции в единое общественное целое.

Все это обеспечило привилегированное положение христианской церкви во Франкском государстве. Церковь оказывала поддержку королевской власти, королевская власть из политических соображений в свою очередь поддерживала церковь. Франкские короли дали возможность церкви сохранить те привилегии, которые у нее были в Римской империи в конце IV—V вв. В V в. церковь обладала уже значительными земельными владениями как в городе, так и вне городских стен и была освобождена от некоторых государственных налогов. В IV—V вв. высшее духовенство получило также право судебной власти не только над своим клиром, но и над светским населением городов. Это право было сохранено и во Франкском государстве.

Понимая выгоды от союза с церковью, Хлодвиг жаловал католическому духовенству из владений фиска (королевской казны) земли для основания монастырей. Эту практику поддерживали его сыновья. Во время завоеваний франками областей южнее Луары Хлодвиг распорядился, чтобы имущество и рабы, захваченные у церкви и клириков во время военных конфликтов, были им возвращены. Духовенство освящало власть королей, утверждая представление о короле как о законодателе и суверене, стоящем над подданными. Но в то же время король в глазах подданных должен быть их защитником. Таким образом, церковь как бы внедряла положение о социальных целях государства, чуждое германской частноправовой интерпретации королевской власти и присущее идеологии позднеримского государства, что позже нашло свое отражение в законодательствах варварских государств.

Своим непосредственным участием в делах государства католическая церковь не только способствовала перенесению в варварское общество элементов позднеримской государственности, ускоряя тем самым синтез германских и романских отношений в политическом устройстве Меровингской Галлии, но и способствовала упрочению религиозно-нравственных принципов в ту сложную эпоху, когда были разрушены прежние культурные традиции вследствие распада Римской империи и завоевания ее западных провинций варварами. Рвались традиционные общественные связи и распадались гражданские коллективы. Сходные процессы имели место и среди варваров-завоевателей. В ходе завоеваний варвары утрачивали связи со своей старой языческой религией и культурой, но еще плохо усваивали и новую. Беспрерывные войны между разными племенами, междоусобицы королей, гражданские распри способствовали общему упадку нравов. В этих условиях церковь своей проповедью христианской морали, своим влиянием на дела судопроизводства, своим участием в разборе семейных и иных тяжб прихожан оказывала большое влияние на нравственное состояние тогдашнего общества. Здесь можно вспомнить известные слова Ф. Энгельса о христианстве как о наследии, оставленном античной цивилизацией средневековью. Ф. Энгельс писал: единственным, что средневековье «заимствовало от погибшего древнего мира, было христианство и несколько полуразрушенных, утративших всю свою прежнюю цивилизацию городов».

Не нужно забывать, что церковь в то время была основным, едва ли не единственным, хотя и своеобразным хранителем традиций античной культуры, латинской письменности и латинского языка, который на долгие века стал литературным языком, языком поэзии, истории и философии. Для проповеди христианства церкви были необходимы грамотные люди, а научиться латинской грамоте можно было только по учебникам старых грамматических и риторских школ и по литературным образцам старой классической словесности.

Южная Галлия давно славилась своими риторскими школами, традиции их продолжали жить и в последний век Римской империи. Земляк Григория Турского, овернский епископ Сидоний Аполлинарий в V в. был одним из лучших латинских писателей и поэтов. Сам Григорий хорошо знал стихи Вергилия и прозу Саллюстия, в его сочинениях есть также цитаты из Плиния Старшего и Авла Геллия. Друг Григория, .поэт Венанций Фортунат из Италии — автор стихотворных панегириков франкским королям и вельможам, в последние годы своей жизни он стал епископом Пуатье.

Для всех нужд государственного аппарата грамотных чиновников и администраторов могла предоставить главным образом церковь.

Галло-римская знать, отстраненная в большинстве своем франкскими правителями от ведущих военных и административных постов, укрепилась на ведущих церковных постах. Епископства в Реймсе, Меце, Type, Пуатье, Бордо, Клермоне, Лионе и других городах образовывали крепкое единство. Епископы более или менее периодически съезжались на местные соборы и поддерживали постоянную связь с далеким Римом. От разорении во время войны и поборов во время мира церковные владения хоть и страдали, но все же меньше, чем светские. Если королевский наместник, герцог или граф, был чем-то вроде военного губернатора города или области, то епископ — чем-то вроде гражданского губернатора, он утверждался в своей должности королем, занимался множеством административных и хозяйственных дел своей епархии, и его власть часто была устойчивее и крепче, чем власть светского наместника. Разные епископские кафедры пользовались разным почетом. Одной из наиболее чтимых была епископская кафедра в Type, освященная памятью об «апостоле Галлии» Мартине Турском. Тур был, можно сказать, церковной столицей всей средней Галлии. В нем ответственный пост епископа свыше двух десятилетий занимал автор «Истории франков» — Григорий.

Георгий Флоренции, принявший в священстве имя Григория, родился 30 ноября 538 или 539 г. в знатной галло-римской семье в Клермоне овернском. Род его принадлежал к высшему сенаторскому сословию, многие из этого рода были епископами как в Туре, так и на других кафедрах (о чем Григорий не раз упоминает в «Истории франков»): дядя его по отцу Галл был клермонским епископом, дед по матери Григорий — лангрским епископом, двоюродный дядя Ницетий — лионским епископом. От отца и дедов он мог слышать живые рассказы о завоеваниях Хлодвига; ему случалось посещать старых пустынников, которые могли помнить рассказы о временах Каталаунской битвы. Годы детства и учения Григория совпали с первым кругом меровингских междоусобных раздоров — между сыновьями Хлодвига; раздоры эти кончились кратковременным объединением государства под властью младшего сына Хлодвига — Хлотаря I. Годы зрелости Григория совпали со вторым кругом междоусобных раздоров—уже между сыновьями Хлотаря: Хильпериком Суассонским, Сигибертом Мецским и Гунтрамном Орлеанским, закончившихся образованием трех самостоятельных королевств: Австразии, Нейстрии и Бургундии. В этих событиях Григорий оказался непосредственным участником и их летописцем: в 573 г. он становится епископом Тура.

В чересполосице меровингских разделов Тур занимал особое место: это был как бы западный аванпост северо-восточного франкского (Австразийского) королевства Сигиберта и Брунгильды, отрезанный от него владениями северо-западного франкского (Нейстрийского) королевства Хильперика и Фредегонды и южного франкского (Бургундского) королевства Гунтрамна. Григорий был рукоположен в епископы Тура с согласия короля Сигиберта и должен был сохранять верность ему и его потомкам. Это оказалось нелегко. Два года спустя Сигиберт погиб. Тур был захвачен энергичным и неразборчивым в средствах Хильпериком и находился под его властью десять лет. А против опасно возрастающей власти Хильперика объединились брат его Гунтрамн, вдова убитого Сигиберта Брунгильда и его малолетний наследник Хильдеберт. Григорий должен был выступать защитником их интересов в самой неблагоприятной обстановке. Это наложило отпечаток на всю систему оценок и характеристик в «Истории франков»: Хильперик в ней назван «Нероном и Иродом нашего времени»; Гунтрамн, который был особенно привержен религии и католической церкви, изображается чуть ли не святым; а в борьбе двух королев, Брунгильды и Фредегонды, не уступавших друг другу по коварству и жестокости, Григорий явным образом сочувствует Брунгильде.

В эти трудные годы Григорий проявил недюжинную стойкость, охраняя интересы турской кафедры св. Мартина. Он отказался выдать Хильперику укрывшихся в турской церкви его мятежного сына Меровея и герцога Гунтрамна Бозона. Он один защищал на Парижском соборе 577 г. руанского епископа Претекстата, обвиненного в незаконном венчании Меровея с вдовствующей королевой Брунгильдой и в передаче денег противникам Хильперика. Он выдержал нелегкую борьбу с назначенным Хильпериком турским наместником графом Левдастом; дело дошло до того, что по навету Левдаста Григорий был привлечен к суду епископов и должен был клятвенно очистить себя от обвинений в присутствии короля. Нужно заметить, что сам король вел себя по отношению к Григорию очень сдержанно, во время суда над Претекстатом пригласил Григория на трапезу, а после суда над самим Григорием испрашивал у него благословения. Видимо, авторитет Григория на его турской кафедре был таков, что расправа с ним была опасна даже для Хильперика.

После смерти Хильперика в 584 г. для Григория наступили более легкие времена. Тур перешел под власть благосклонного к нему Гунтрамна, Брунгильда относилась к Григорию, давнему ставленнику своего мужа, с полным доверием. В переговорах между ее молодым сыном Хильдебертом II, старым Гунтрамном и вдовой Хильперика Фредегондой Григорий играет самую важную роль.

В 588 г. Григорий привлекается королем Хильдебертом II к такой миссии, как подтверждение заключенного в 587 г. Анделотского договора с королем Гунтрамном. В знак благодарности король Хильдеберт и королева Брунгильда в 589 г. освободили Тур от налога.

За свою сравнительно недолгую, но полную значительными и сложными событиями жизнь, особенно в период епископского служения в Туре, Григорий общался со многими королями и их приближенными, с духовенством и мирянами. Он ревностно занимался делами своей епархии и, стремясь поднять авторитет церкви, был щедр на благотворительность, улаживал распри между горожанами Тура, восстановил церковь св. Мартина, пострадавшую от пожара. Он объездил почти всю Южную и Северную Галлию, видел много городов и, естественно, встречался с огромным количеством людей. Все это при его любознательности давало ему большой материал для размышлений над увиденным, вырабатывало качества хорошего наблюдателя, пригодившиеся ему при создании хроники.

Свою «Историю франков» Григорий Турский довел до лета 591 г. Кроме нее он написал много других работ, преимущественно житийных, которые перечисляет в эпилоге «Истории», носящем своеобразный характер завещания потомству. Год смерти Григория Турского достоверно неизвестен. Предположительно он умер в ноябре 593 или 594 г.

«Если о человеке можно судить по его литературным сочинениям,— пишет филолог-романист Ауэрбах,— у Григория был темперамент, и он обладал мужеством... Ничто человеческое не чуждо Григорию, во всякую глубину он заглядывает, всякий темный уголок освещает, не боится называть вещи своими именами, сохраняя при этом достоинство и некую святость тона... Григорий по своему призванию связан со всеми людьми и со всеми жизненными обстоятельствами, о которых он рассказывает, его профессионально интересует моральное в деталях, так сказать, это реальное поле его деятельности. На этой почве вырастает его наблюдательность, желание записывать увиденное, и его, несомненно, весьма индивидуальное дарование, умение изображать конкретные явления жизни, опять же естественно вырастает из служебных обязанностей. Само собой разумеется, нельзя говорить об эстетическом разделении сфер возвышенно-трагического и обыденно-реалистического у Григория,— кто, подобно ему, связан с людьми практически, как клирик, не может разделять эти сферы, он каждый день встречается с человеческими трагедиями — посреди самого хаотического, никак не очищенного материала жизни. Талант и темперамент епископа Григория выводят его далеко за рамки простой заботы о спасении душ, за рамки практической деятельности церкви; наполовину неосознанно он становится писателем, постигающим жизненное и придающим облик всему жизненному».

«ИСТОРИЯ ФРАНКОВ» КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ПАМЯТНИК

«История франков» Григория Турского начинается для современного читателя неожиданно — от сотворения мира. Почти вся первая ее книга представляет собой краткий пересказ библейской истории, а затем очерк истории христианской церкви до времен св. Мартина Турского (336— 397). Это не случайность: так начиналось большинство ранних средневековых летописей. Историография в те времена была жанром религиозной литературы, и одним из важнейших ее жанров. В ней господствовала по сравнению с античной историографией другая историко-философская концепция, основанная на религиозном мировоззрении, методика исследования исторических фактов приобрела новый характер, изменился и круг исследуемых вопросов. Задачей истории теперь становится не исследование реальных исторических фактов, а подбор доводов для подтверждения Священного писания. Она утверждала христианскую концепцию истории рода человеческого: от первородного греха к искуплению его Христом и к грядущему спасению. Всемирная история представлялась подготовкой вселенского торжества Христовой церкви, а изображаемые недавние и современные события — борьбой за это торжество. Такая историко-философская концепция, уже не имеющая ничего общего с главными принципами античной историографии, была выработана отцами церкви в IV в. В свете ее греческий историк Евсевий Кесарийский написал краткую хронику, в которой свел воедино сведения по библейской и античной истории, а знаменитый Иероним перевел ее на латинский язык и продолжил; младший современник Иеронима — Павел Орозий развернул эту концепцию в «Семи книгах истории против язычников», по которым училось все средневековье. В эту рамку вставляли свое изложение все средневековые историки, в том числе и Григорий Турский.

Следствие такой концепции — важная роль, которая придается событиям церковной истории. Именно история победы христианской церкви над язычниками — главная тема ранних средневековых хронистов; история государственных событий — лишь фон и подкрепление для нее. История Римской империи (и ее предшественниц — Македонской, Персидской и других империй) занимает историка лишь постольку, поскольку частичное воссоединение человечества в империи есть подготовка грядущего полного воссоединения человечества в лоне христианской церкви; а история современных государств — постольку, поскольку они являются прямыми наследниками Римской империи. Содержание ранних средневековых сочинений — это описание распространения христианства среди язычников, торжества ортодоксального христианства над еретическими учениями, успехов праведных правителей и возмездии неправедным. Иногда эта тема выносится даже в заглавие: история англосаксов, написанная Бедой Достопочтенным в начале VIII в., имеет название «Церковная история народа англов», и по аналогии с ней сочинение Григория Турского в одной из старейших рукописей названо «Церковная история франков».

Поэтому не приходится удивляться, что Григорий Турский формулирует свою задачу так: первая цель — описать борьбу праведников с язычниками, церкви с ересями, королей с враждебными народами; вторая — успокоить читателей, боящихся приближения конца света, показав им, как еще мало прошло лет со времени сотворения мира. Вслед за этим он излагает свой символ веры, дабы будущий читатель не сомневался в том, что он — правоверный католик; апология католического вероисповедания и защита его от арианства, еще господствовавшего в соседней вестготской Испании, для Григория имеют первостепенную важность, и диспуты с арианами пересказываются им в дальнейшем во всех подробностях. А заканчивает свое сочинение он еще одним пересчетом лет по пяти периодам от сотворения мира до «двадцать первого года нашего служения епископом... тридцать первого года правления короля Гунтрамна и девятнадцатого года правления короля Хильдеберта Младшего»: т. е. до апреля или августа 594 г., когда Григорий кончил свой труд.

Историческая концепция христианского средневековья не только «задавала» историку начальный и конечный рубеж его поля зрения, но она побуждала его соответственно распределять внимание внутри этого поля зрения и искать примеры божественного вмешательства и руководства на каждом шагу между этими рубежами. В центре внимания Григория находится не столько Франкское государство, сколько галльская церковь, а еще точнее — турская церковь. Он прослеживает ее историю с самого основания, от епископа к епископу и заканчивает свое сочинение резюмирующим перечнем всех сменившихся за это время епископов. Он старается по этому образцу сообщать о смене епископов и на других галльских кафедрах, но здесь ему не удается достичь полноты: чем дальше кафедра от Тура, тем скуднее его сведения. Идентично распределяется его интерес и в отношении к светским событиям: междоусобицы, затрагивающие Тур и турскую церковь, описаны подробнейшим образом, а войны на дальних германских границах — хотя бы их вели покровители Григория Сигиберт и Хильдеберт — едва упоминаются.

В каждом сколько-нибудь значительном событии Григории усматривает божье вмешательство: если погибает дурной человек, то это для него — заслуженное наказание, если праведный, то для него — мученический вход в царствие небесное. Наконец Григорий никогда не упускает случая описать чудеса (обычно явленные мощами того или иного святого); именно такими чудесами для него подтверждается неусыпное бдение божьего провидения над верующими. Перед нами — раннесредневековое христианство, распространяющееся среди темного варварского простонародья, привыкшего видеть в чуде лучшее доказательство истинности своей веры. Все эти чудеса, предсказания и знамения, щедро описываемые Григорием, в тогдашних условиях были для глубоко верующего католика-епископа, как и для его паствы, полны большого значения и смысла.

Следует отметить, что элемент чудесного играл значительную роль во всей христианской эстетике. Еще ранее апологеты христианства II—III вв. (Тертуллиан, Лактанций и др.) уделяли много внимания знамению (знаковому образу). Знамение, говорил Тертуллиан, лишь тогда является знамением, когда оно необыкновенно чудесно. Чудо для христианских писателей — это знак божественной силы Подобной силой, по их утверждению, не обладают языческие боги, и проповедники христианства, в том числе и Григорий Турский, не упускают случая посмеяться над языческими античными богами, а многие свои «знаки» наделяют чудесными силами.

С упрочением и распространением христианства процесс наделения святых церкви чудотворной силой все более углублялся и занял ведущее место в нарождающейся средневековой культуре. Все многочисленные нравоучительные и назидательные рассказы о чудотворной силе святых, мощах и чудесах, а также разного рода знамениях и видениях в сочинении Григория предназначались для зримо-эмоционального воздействия на умы в своей массе неграмотных и невежественных христиан тогдашнего варварского общества. Весь этот арсенал наиболее доходчивых и впечатляющих средств воздействия на верующих, с помощью которых служители церкви старались довести до их сознания довольно сложные, а порой и отвлеченные идеи и догмы церковного христианского вероучения, был направлен на то, чтобы доказать им, еще недавно язычникам, существование бога и могущества божественной силы, а также неотвратимость божьего возмездия в отношении тех, кто сомневается в его существовании и не соблюдает установленных им законов.

Христианская концепция истории определяет и все оценки событий и лиц, которые даются Григорием. Критерий деятельности всякого короля или вельможи определяется прежде всего одним — способствовал ли этот человек процветанию христианской веры, католической церкви, и турской епархии в частности. Король Хлодвиг, хитростью завладевший королевством рипуарских франков, истребивший многих своих родичей ради собственного единовластия, «ходил,— по выражению Григория,— с сердцем правым перед господом и делал то, что было приятно его очам». Король Хлотарь, который заживо сжег своего мятежного сына Храмна с женой и детьми и собственноручно зарезал своих племянников, детей Хлодомера, не вызывает у Григория никакого осуждения, потому что он уважал епископов, похоронил с почетом св. Медарда, велел покрыть оловом церковь св. Мартина после пожара, перед кончиной посетил Тур и принес турским святыням много даров, и, что для Григория очень немаловажно, простил турской епархии податные недоимки. О приверженности Григория к боголюбивому Гунтрамну, несмотря на многие его жестокие поступки, уже говорилось. А ненависть Григория к Хильперику (человеку явно талантливому и любознательному, чьи стихи хвалил Фортунат и чьи добавления четырех букв к латинскому алфавиту, несомненно, были полезны для более точного написания германских имен и слов), объясняется не только плохим отношением Хильперика к турской кафедре, но и его склонностью к савеллианской ереси. Но к чести Григория как историка необходимо отметить, что он не умалчивает ни о позорных делах тех, к кому он благоволит, ни о хороших делах тех, кого он недолюбливает. Он твердо помнит, что на нем лежит обязанность донести события современности до суда потомства («...чтобы память о прошлом достигла разума потомков, не решился я умолчать ни о распрях злодеев, ни о житии праведников...» —1-е предис.), и старается это делать честно и нелицеприятно.

Сбор материала для «Истории» был в условиях VI в. очень труден, и если помнить об этом, то усердие и добросовестность Григория следует оценить очень высоко. Для вступительной части своего труда он использовал хроники Евсевия—Иеронима, Сульпиция Севера, Павла Орозия; из них он заимствует или перефразирует целые отрывки. Для истории V — начала VI вв. он извлекал сведения из сочинений и писем епископов того времени — Сидония Аполлинария из Клермона, Авита из Вьенна, Ремигия из Реймса (лица эти пользовались в потомстве прочным уважением, и сочинения их прилежно переписывались). Особую важность для него имели, по-видимому, сочинения историков V в. Сульпиция Александра и Рената Фригерида, касавшиеся первых войн римлян с франками; эти сочинения до нас не дошли, но Григорий их цитирует и сопоставляет, причем делает это очень толково. Очевидно, он обращался и к местным летописям, которые велись в епископских городах, к епископским и монастырским архивам. Он текстуально воспроизводит Анделотский договор 587 г., проповедь Григория Великого, которая была в те дни знаменитой новинкой, и некоторые письма духовенства. Но, разумеется, главные источники сведений о варварском мире были устные. Он ссылается на рассказы старших современников и вообще «людей надежных». Многие из сохраненных им преданий о Хлодвиге и франкской старине восходят к франкскому дружинному фольклору. Там, где он сомневается в сообщаемых сведениях, он, по общему образцу древних историков, делает оговорку: «как говорят», «как многие говорят», «как передают».

Обрабатывался этот материал Григорием, по крайней мере, в два приема. Первую часть «Истории» составляют книги I—IV, доводящие изложение до смерти Сигиберта Австразийского в 575 г. Здесь речь идет преимущественно о событиях прошлого, сведения черпаются из письменных источников или устных преданий, хронология то и дело нарушается ради связности рассказа; в конце дается итоговое хронологическое резюме, характерное для христианских источников. Можно думать, что Григорий взялся за этот труд вскоре после своего избрания на турскую кафедру в 573 г. и, заканчивая его, не был уверен, что будет продолжать. Вторую часть составляют книги V—X, посвященные целиком событиям его времени,— чем дальше, тем он излагает события более подробно: 10 лет до смерти Хильперика (575—584) занимают две книги (V— VI), 8 лет после его смерти (584—591) — четыре (VII—X). События, за редкими исключениями, излагаются строго хронологически, по счету лет правления Хильдеберта, сына Сигиберта: этим Григорий как бы лишний раз подчеркивает, что даже в годы, когда Тур был под властью Хильперика, законным его владыкою оставался сын Сигиберта. Делались ли эти записи по горячим следам событий или с некоторым промедлением, сказать трудно. Так как кончается «История» событиями 591 г., а записаны они (как явствует из хронологической концовки) в 594 г., то такой интервал в три года между сбором и обработкой материала можно предположить и для предыдущих частей.

Отбирая из своего материала факты для включения в «Историю», Григорий отчасти был скован традиционными темами историка (придворные события, военные походы, смены епископов, чудеса и знамения), отчасти же был волен упоминать обо всем, что представлялось ему и его современникам интересным, о чем больше говорили вокруг. Этой возможностью Григорий пользовался очень широко, что и делает его «Историю» из ряда вон выходящим памятником средневековой культуры. Эпизоды его рассказа напоминают то приключенческую повесть (о бегстве Аттала), то уголовную хронику (о Сихаре и Храмнезинде). Ни у какого другого раннесредневекового или античного историка (кроме, может быть, «отца истории» Геродота, также по крупицам собиравшего свой материал из первых рук и первых уст) такие эпизоды вообще не попали бы в историю: «...кто такие Австригизел, Сихар, Храмнезинд? Даже не племенные вожди; кровавые драки между ними в цветущую пору империи даже не побудили бы главного чиновника провинции отправить в Рим донесение». Перед нами редчайший случай заглянуть в психологию восприятия событий человеком раннего средневековья и увидеть, в каком живом и конкретном виде предстают они его сознанию и в каком пестром беспорядке теснятся в его памяти.

Современный историк, стараясь выделить из массы фактов, сообщаемых Григорием, такие, которые интересны для нашего понимания истории, часто сталкивается с неожиданностями. Например, казалось бы, что для Григория, сановника галло-римской церкви во франкском светском мире, разница между галло-римлянами и франками должна быть весьма существенна. Но это не так: лишь изредка ему случается упоминать, к какой народности принадлежат его исторические персонажи (например, послы: Вармарий-франк и Фирмин-галл); когда он называет кого-то варварами, то это не столько противопоставление германцев романцам, сколько невежественных людей — культурным. Причина понятна. Для христианского историка не было разницы между германцем и романцем, как для христианского апостола не было разницы между эллином и иудеем: была только разница между христианином и язычником; именно в этом сказывалась сплачивающая роль христианства в дробном мире раннего средневековья. Ф. Энгельс писал: «В христианстве впервые было выражено отрицательное равенство перед богом всех людей как грешников и в более узком смысле равенство тех и других детей божьих, искупленных благодатью и кровью Христа».

Или, казалось бы, от Григория можно было бы ожидать преувеличенного представления об историческом значении франкских королей, которых он описывал и от которых он зависел, и преуменьшенного — о событиях в далеком Константинополе, едва и отрывочно доходивших до него. Но и это не так: разрозненные сведения о смене правителей на Востоке (в Византии) он бережно собирает и пересказывает подробно потому, что для него, как для христианина, настоящие наследники вселенской империи, предшественницы вселенской церкви, именно они, а Франкское государство при всем его могуществе никоим образом не империя, а лишь королевство франков (regnum Francorum).

Из этого видно, как христианская идеология одновременно и расширяет и сужает поле зрения историка: в каждом своем герое он видит прежде всего человека и христианина (или язычника) и лишь затем замечает отличительные черты его народности или особенности социального положения. Этнографический очерк о нравах и обычаях франков (по типу «Германии» Тацита или «Записок о галльской войне» Цезаря) вроде бы сам собой напрашивался под перо Григория, и материала об этом у него было вполне достаточно, но такая мысль, по-видимому, даже не приходила ему в голову. Такие, унаследованные от родового строя, понятия, как родовая честь, кровная месть и заменяющий ее выкуп, встречались в окружающем Григория обществе на каждом шагу (достаточно вспомнить тот же рассказ о Сихаре и Храмнезинде, или историю казни женщины, опозоренной пресвитером). Но логика этих чувств для Григория не всегда понятна: иногда в актах выкупа за обиды рода он видит простое общечеловеческое корыстолюбие.

Тем более не свойственно было Григорию останавливать внимание на фактах социальной истории. Система администрации, патроната, сбора налогов существует для него как явление, не требующее подробного описания и глубокого осмысливания. Только из ряда вон выходящие случаи грабежа и поборов попадают в его историю: примеры насильственного захвата имущества или земли у противников, конфискация сокровищ, награбленных референдарием Марком, патрицием Муммолом, герцогом Гунтрамном Бозоном. Не замалчивает он при этом и поведения князей церкви, накапливающих богатства путем эксплуатации населения церковных земель, а подчас и прямого насилия и грабежа. «Вот наша казна обеднела, вот наши богатства перешли к церквам, правят одни епископы»,— говорит у него злонравный Хильперик. Немалую, однако, ценность представляют собой главы «Истории», посвященные противоподатным бунтам: о том, как непривычные к налогам франки убили укрывшегося в церкви галло-римского налогового чиновника Парфения; о народном бунте в Лиможе, вызванном введением новых тяжелых налогов королем Хильпериком, и о подавлении им этого бунта; о мятеже рядовых воинов (minor populus) против епископа Эгидия и герцогов, приближенных короля Хильдеберта II; об изгнании королевских должностных лиц населением некоторых городов или об отказе принять их.

Еще характернее свидетельства Григория об идейном брожении среди угнетенного народа, выражавшемся в проповеди «лжепророков» и «лжехристов», направленном против возрастающей власти официальной церкви и ее служителей. Условия для такого брожения были в то время благоприятны: раздел королевства и стремление каждого короля расширить свою долю за счет других привели к непрерывным междоусобицам, которые сопровождались сильным опустошением страны, ограблением не только враждебных областей, но и своих собственных, так как выступавшие в поход должны были кормиться и вооружаться за счет населения. К тому же частые неурожаи, засухи, пожары, эпидемии, притеснения и жестокость королевских должностных лиц, самих королей и даже духовенства и прочие бедствия, которые обрушивались на простой .мод, естественно, усугубляли бедственное положение народа и являлись причиной идейного брожения. В этих условиях «лжепророки» и «лжехристы», появлявшиеся повсюду в Галлии и собиравшие вокруг себя не только народ, но и клириков, выражали протест народа против усиления власти официальной церкви. И не случайно Григорий Турский был обеспокоен появлением этих «лжепророков» или, по его определению, «совратителей» народа, они привлекали его внимание и описывались им подробно и пристрастно. Католической церкви в это время приходилось преодолевать не только подобные проявления недовольства официальным католическим культом святых, но и бытовавшие пережитки прежних языческих верований, которые сосуществовали еще долгoe время наряду с христианством. Эти языческие верования проявлялись, по свидетельству Григория, то в поклонении языческим статуям в отдаленных местечках с галльским населением, то в наблюдении за приметами по обычаю варваров, то в обращении некоторых знатных франков к гадалкам, чтобы предугадать свою судьбу. Так любознательность и зоркость Григория Турского и здесь позволяют ему уловить факты социального расслоения и идеологического протеста во франкском обществе.

«ИСТОРИЯ ФРАНКОВ» КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПАМЯТНИК

Труд Григория Турского — дитя своего времени, и в нем отразились характерные черты этой переходной эпохи. С одной стороны, в нем еще чувствуется влияние литературно-языковых традиций старого римского общества, а с другой — уже проявляются такие языковые элементы, которые в конечном счете легли в основу новых романских языков. «История франков» — замечательный литературный памятник потому, что она написана не вычурным языком ритора, но просто, доходчиво, а порой и живописно. В ней много выпукло-зримых картин, сцен, полных драматизма.

Автор обнаруживает качество замечательного рассказчика. Все это придает повествованию большую убедительность. Благодаря образности живого изображения реальности столь, казалось бы, непритязательная летопись превращается в произведение, с беспощадной правдивостью рисующее жизнь людей того времени, особенно представителей высшего общества.

Умение Григория Турского живо изображать конкретные явления жизни, его стремление к наглядности, к умелому использованию мелочей, чем пренебрегали древние,— характерные черты его труда. Этим «История франков» отличается как от сочинений древних, так и от аналогичных хроник того времени. Язык летописи Григория «погружен в конкретную суть событий, он говорит вместе с людьми и через людей, которые переживают эти события... язык его способен самыми разнообразными способами выражать радость и боль этих людей, насмешку и гнев, страсти, которые кипят в их душе, выражать энергично и сильно».

Чем же были обусловлены образность, простота стиля и языка произведения Григория Турского? Ответ на этот вопрос следует искать, во-первых, в исторических условиях жизни того периода, когда старая античная культура для избранных пришла в упадок, а новая средневековая еще не начинала складываться, и, во-вторых, в той среде, которая окружала Григория Турского, в обществе романских простолюдинов и франкских воинов, к которым он обращался со своими проповедями, приспосабливаясь к их народному языку и к их непосредственно-конкретному ощущению мира. Чтобы влиять на свою паству, он вынужден был мыслить, по его собственному выражению, «в простоте». Этот выбор был у Григория сознательным. Правда, он охотно подчеркивает свою недостаточную образованность, не позволяющую ему писать искусно, но это лишь традиционный риторический прием, встречающийся не только у него. О простоте стиля Григорий написал в предисловии к книге «О чудесах св. Мартина», в котором явившаяся ему во сне мать говорит замечательные слова, как бы побуждая Григория к сочинению: «Разве ты не знаешь, что у нас, согласно разумению народа, больше всего ценится ясность, как ты умеешь говорить?». И в «Истории франков» он пишет об этом же, заклиная потомков, которые будут переписывать его труд, ничего в нем не исправлять и не менять ни единого слова.

Исходя из мнения, что философствующего ритора понимают немногие, а говорящего просто — многие, Григорий часто отказывается от традиционных средств риторики и использует так оживляющую изложение прямую речь. Как уже отмечалось, простота и образность изложения существенно отличают его от авторов классического периода, особенно позднеримского. Стиль римских авторов «в эпоху поздней античности.— пишет Э. Ауэрбах,— бился в судорогах; гипертрофия риторических средств, мрачность атмосферы, окутывавшая все, что совершалось в истории, придают позднеантичным авторам от Тацита и Сенеки до Аммиана (Марцеллина) черты насильственности, вымученности, перенапряженности; у Григория эти судороги кончились». Однако Григорий не игнорирует элементы стиля римских авторов. Так, в местах наиболее патетических и драматических он прибегает к выразительным средствам риторики (в главе «О крещении Хлодвига»; в речи королевы Хродехильды против античных богов; в речи королевы Фредегонды у изголовья больного сына и др.).

Григорий Турский, обладая превосходной наблюдательностью и хорошим знанием жизни, стремится почти каждое событие показать через действия людей, раскрыть характер этих людей. При этом он, как правило, пользуется или краткими, схематичными психологическими зарисовками, главная цель которых — определить положительное или отрицательное отношение к персонажу, или же, что у него встречается чаще, выявляет характеры действующих лиц косвенно, через их дела и поступки. В его портретных характеристиках нет той целостности и в то же время детализации морально-психологических качеств, как, например, у Тацита. Но зато созданные им образы отличаются большой сочностью, жизненностью, правдивостью и достоверностью. Это относится преимущественно к образам меровингских королей, королев и их наследников, а также к образам других представителей господствующих слоев общества; к простому народу он обращается лишь изредка, рисует его бегло, вскользь.

Характеристику королей Григорий начинает с создателя Франкского королевства — Хлодвига. При обрисовке образа этого короля он, видимо, придерживался установившейся к тому времени устной, вероятно, народно-песенной традиции. Рассказ о рождении Хлодвига Григорий начинает эпической фразой: «Hiс fuit magnus et pugnator egregius» («Хлодвиг был великим и могучим воином»), что уже предопределяло будущую славу Хлодвига. А рассказу о крещении Хлодвига присущи торжественность и красочность, которые были свойственны духовным проповедям и объясняются многолетним бытованием этого предания прежде всего в духовной среде. В последующих рассказах Хлодвиг предстает как сильная, волевая личность. Он использует любые средства для достижения своей цели — создания Франкского государства и установления единоличной власти. Однако Григорий, по своему обыкновению, не дает оценки его вероломным и коварным поступкам, как бы предоставляя читателям самим сделать вывод.

Другими яркими образами меровингских королей являются король Хлотарь, временно объединивший под своей властью Франкское королевство после смерти своих братьев, и его сыновья — новые удельные короли Хариберт, Гунтрамн, Сигиберт и Хильперик. Их деяния излагаются подробнее, Григорий раскрывает их отношения друг с другом, с приближенными и подданными, а также с церковью. Иногда даже прорывается оценка того или иного короля: например, Хлотаря Григорий называет распутным, Сигиберта — бесстрашным и мягкосердечным. Но законченных характеристик этих королей, кроме характеристики, данной автором королю Хильперику после его смерти все же нет.

Образы королей Сигиберта и Хильперика контрастируют: первый рисуется Григорием положительно, второй — отрицательно. Король Сигиберт, покровитель Григория Турского, бесстрашен, смел, ловок и проворен. Он дважды сражался с гуннами, вторгшимися в Галлию. В первом сражении Сигиберт оказался победителем, во втором — попал в плен, но сумел заключить с гуннами выгодный мир: «...подкупил дарами тех, кого он не смог одолеть храбростью в сражении». Бесстрашие Сигиберта раскрыто и в рассказе о том, как он усмирил зарейнские племена, недовольные тем, что он не повел их против Хильперика. Достоинство Сигиберта подчеркивается в рассказе о его женитьбе. В жены он взял Брунгильду, дочь вестготского короля, в то время как братья его выбирали себе «в жены не достойных себя женщин» и женились даже на служанках. Главный враг Григория—Хильперик. Григорий приводит примеры его жестокости и вероломства, в том числе убийство жены Галсвинты, сыновей Меровея и Хлодвига. Григорий дает ему лаконичную характеристику: «...он часто опустошал и сжигал множество областей, и от этого он не испытывал никакого угрызения совести, а скорее радость... Он очень часто несправедливо наказывал людей, чтобы завладеть их имуществом». Третий из братьев, Гунтрамн, противопоставляется Хильперику как герой положительный, а Сигиберту — как герой не столько воинственный, сколько благочестивый. Григорий всячески превозносит его набожность» щедрость по отношению к церквам и духовенству, его благотворительность. Что же касается рано умершего короля Хариберта, четвертого из сыновей короля Хлотаря, то Григорий говорит о нем мало, упоминая лишь о его отношениях с женами, которых он часто менял по своей прихоти, за что был отлучен от церкви. Однако Венанций Фортунат, который гостил у короля Хариберта, посвятил ему стихотворение, где он хвалит Хариберта за хорошее им знание латинского языка.

Вызывают интерес зарисовки наиболее колоритных представителей королевской администрации. К числу таких лиц прежде всего следует отнести коварного выскочку графа Левдаста, бывшего раба, который делил с Григорием управление Туром. По оценке Григория, Левдаст был ничтожным и недалеким, очень хитрым и изворотливым человеком, умевшим льстить правителям и вельможам и играть на их слабостях. Однако стоило ему оказаться в затруднительном положении, как он терялся и совершал необдуманные поступки, которые в конце концов и привели его к гибели. Сделавшись графом, «он еще больше становится спесивым от высокой почетной должности, там показал он себя алчным и хищным, надменным в спорах и грязным развратником. Сея раздоры и клевету, он скопил немалое богатство».

Не менее сочными штрихами рисует Григорий портрет другого вельможи меровингских королей — герцога Гунтрамна Бозона. В нем он особо подчеркивает вероломство. Гунтрамн Бозон с легкостью нарушал клятву верности, если ему это было выгодно. Так, он, подкупленный королевой Фредегондой, выманил мятежного сына Хильперика — Меровея, вместе с которым скрывался от гнева короля в базилике св. Мартина, специально устроив выезд на соколиную охоту. Когда же в романской Галлии поднял мятеж самозванец Гундовальд, то Гунтрамн Бозон первый к нему примкнул и первый его покинул, похитив у него часть сокровищ. Григорий характеризует Бозона так: «Был же Гунтрамн Бозон в своих действиях легкомысленным, алчным и жадным сверх меры до чужого добра, всем клялся и никогда не держал слово».

Таким же непривлекательным предстает перед нами и другой вельможа — герцог Раухинг: «...человек, преисполненный всяческого тщеславия, надменный, гордый и в высшей степени наглый. Он обращался с подчиненными, не проявляя ничего человеческого, но неистовствуя по отношению к своим ближним и выказывая безмерную и безумную злость, совершал гнусные злодеяния».

Порой эти отрицательные образы перемежаются, правда, обрисованными не столь выпукло, положительными персонажами. В этом случае критерием положительных качеств у Григория служат: справедливость, доброта, полезность, набожность, почитание священнослужителей, щедрость по отношению к церквам и бедным людям, возведение построек, храмов и т. д. Примером такого положительного образа в изображении Григория может служить король Теодоберт, которого он называет деятельным, великим и замечательным во всякой благости. Такие же добродетели присущи и соправителю константинопольского императора Юстина — Тиберию (Константину). Сходным образом характеризует Григорий и герцога Хродина.

Особое место Григорий Турский отводит духовенству. Повествуя о делах и поступках многих епископов, Григорий не проходит мимо тех, которые вели себя недостойно, проявляя жестокость, алчность и распущенность. Такими одиозными фигурами являются епископ Клермона Каутин и епископы Салоний и Сагиттарий; рассказы о распутном поведении последних церковные писатели даже предпочитали считать позднейшей интерполяцией. Один из них, Каутин, чтобы завладеть собственностью священника Анастасия, заживо замуровал его в склепе. В конце рассказа Григорий добавляет: «Для Каутина же не было ничего святого, ничего дорогого. Его совершенно не трогали ни церковные писания, ни светские».

Говоря о епископах, нельзя впадать в крайность. Как показывает сам Григорий, среди них немало было людей порядочных, истинно верующих. К числу таких епископов относился, например, Агрекула из Шалона на Соне. Григорий пишет о нем: «Был он весьма образованным и благоразумным человеком, происходившим из сенаторского рода. Он много выстроил в этом городе зданий, возвел дома, построил церковь с колоннами и украсил ее мрамором из разных пород и мозаикой».

Колоритны у Григория и образы женщин. Это прежде всего жены меровингских королей: Хродехильда, жена короля Хлодвига; Брунгильда, жена короля Сигиберта; враждовавшая с ней Фредегонда, жена короля Хильперика. Королева Хродехильда поддерживает решение Хлодвига принять христианство, и потому она предстает перед нами не только красивой и умной, но и добродетельной, честной, целомудренной, набожной и чуть ли не святой женщиной. Напротив, образ королевы Фредегонды обрисовывается им резко отрицательно. Властолюбивая, не терпящая соперниц, ненавидящая Брунгильду, полагая, что та пользуется большей властью и влиянием, чем она, высокомерная, безрассудная, Фредегонда еще в молодости была известна своей жестокостью. По рассказам Григория, Фредегонда причастна почти ко всем убийствам членов королевской семьи и простых людей, заподозренных в каких-либо действиях против нее и ее семьи. Григорий устами короля Гунтрамна называет Фредегонду «враждебной богу и людям». Он не дает ее внешнего портрета, однако пытается раскрыть психологию образа.

Контрастом Фредегонды является Брунгильда. Григорий подчеркивает королевское происхождение Брунгильды — в отличие от Фредегонды, бывшей служанки,— и ее воспитание, говоря так: «А была она девушкой тонкого воспитания, красивой, хорошего нрава, благородной, умной и приятной в разговоре». Брунгильда снисходительна к пресвитеру, которого подослала Фредегонда, чтобы убить ее, она отважна, когда защищает верного ей герцога Лупа от его недругов, ворвавшись в их строй.

Итак, обрисовка исторических персонажей, рассмотренных нами, как и многих других, встречаемых в «Истории франков», весьма неодинакова. В показе одних образов Григорий старался продолжать традиции римских историков и давать своим персонажам прямую портретную характеристику, хотя и весьма упрощенную. Другие исторические персонажы даны им преимущественно в действии, с попутным выделением тех или иных индивидуальных черт характера. Что же касается внешних портретных зарисовок, то у Григория их нет, за исключением одной попытки дать внешний облик патриция Цельса. Характеризуя Цельса как человека спесивого, находчивого и сведущего в праве, Григорий сообщает, что Цельс был высокого роста, широкоплечий и с сильными руками.

Разумеется, здесь еще рано говорить о создании Григорием сложных психологических характеров, однако некоторые попытки в этом направлении он уже предпринимает.

Талант Григория как рассказчика ярко проявляется не только при описании современных ему событий, но и в рассказах о раннем периоде Франкского королевства, а именно о правлении короля Хлодвига.

Рассказы о Хлодвиге представляют собой, пожалуй, самый законченный цикл и отличаются внутренней связностью, восходящей к устным преданиям и народным легендам. Таковы главы, повествующие о сокровищах Сигиберта, коварно захваченных Хлодвигом, о гибели сына Сигиберта и гибели салических и рипуарских вождей, в смерти которых был виновен Хлодвиг, ведший против них войну ради расширения своих владений. Главы о Хлодвиге, восходящие к церковной традиции, — о суассонской чаше, «О войне против алеманнов», «О крещении Хлодвига», «О войне с Аларихом»,—давно ставшие хрестоматийными, написаны Григорием с большим умением. В главе «О войне с Аларихом» использован бродячий сказочный мотив с оленем, показавшим войску Хлодвига место переправы через реку Вьенну; этот мотив, встречаемый у многих писателей раннего средневековья, также окрашен в религиозные тона.

Прекрасным рассказчиком выступает Григорий и при описании современных ему событий, в которых иногда и ему самому приходилось принимать участие. Здесь живость повествования достигается не только простотой изложения, введением кратких диалогов действующих лиц, но и акцентировкой характерных особенностей происходящих событий. Григорий стремится создать правдоподобную картину происходящего, заставить читателя проникнуться атмосферой той эпохи. Таковы рассказы о гибели сыновей Хлодомера, о жестокости Раухинга, о судьбе Гундовальда. Здесь трогают и драматическая картина убиения беззащитных малолетних детей их бессердечно-алчными родичами, чтобы завладеть их наследством, и трагическая гибель заживо погребенных молодых влюбленных — слуги и служанки герцогом Раухингом, и печальная участь Гундовальда, считавшего себя (быть может, не без основания) сыном короля Хлотаря и преданного в руки противников его же сообщниками.

Рассказ о Гундовальде наиболее подробен. Этот рассказ многоплановый, он вплетается, как, впрочем, и вышеперечисленные, в канву других событий и связан с судьбами упоминаемых Григорием исторических личностей — герцога Гунтрамна Бозона, патриция Муммола, епископа Сагиттария и других вельмож из окружения короля Хильдеберта II. Сюжетно рассказ близок повести. В нем выведен глубоко трагический образ несчастного и обманутого человека, доверившегося своим сообщникам, которые в последний момент предали его ради спасения своей жизни. Григорий как бы подготавливает трагический финал двумя сценами разговора Муммола с Гундовальдом. В первой сцене Гундовальд, поняв хитрость Муммола, предложившего ему отдаться в руки короля Гунтрамна, заливается слезами и произносит слова упрека, полные драматизма: «По вашему зову занесло меня в эту Галлию... Я же с божьей помощью во всем положился на вас, доверил вам свой замысел, править желая всегда с вашей помощью». Во второй сцене драматизация усиливается: Муммол требует от Гундовальда свой подарок — золотой пояс, который Гундовальд носил в знак их дружбы.

Вводимые Григорием отдельные детали, подобно штрихам у живописца, как бы дорисовывают картину описываемых событий и служат для подчеркивания трагичности ситуаций. Например, в главе «О гибели Левдаста» Григорий сообщает, что неожиданно одна нога Левдаста, убегавшего от своих преследователей, попала в расщелину моста, в результате чего он и оказался в их руках. Но иногда Григорий использует подобные штрихи и детали для выявления и трагикомических ситуаций. Например, епископ реймский Эгидий, спасаясь от восставшего люда, в испуге потерял с одной ноги башмак и в таком виде прискакал на коне в своей епископский город.

Хотя в «Истории франков» и преобладают рассказы, повествующие о трагических судьбах многих персонажей, обусловленных суровостью и жестокостью тогдашней действительности, однако в ней встречаются рассказы и с менее драматической окраской, показывающие обыденную жизнь людей того времени. Один из них — рассказ (в стиле новеллы) «О пленении Аттала». В нем представлены жизнь и быт одного свободного франка, у которого находился в услужении, будучи заложником, юноша Аттал. Юноше удалось бежать. Описание его побега столь живописно, что этот рассказ по праву может быть поставлен в один ряд с литературными произведениями больших мастеров такого жанра. Своеобразную повесть представляет собой повествование о двух влюбленных с подробными психологическими зарисовками.

Особую группу составляют рассказы, близкие к житийному жанру, с нравоучениями, чудесами, творимыми святыми церкви, видениями, предзнаменованиями и сновидениями религиозного характера. В них чувствуется рука опытного мастера агиографических сочинений. Почти все они написаны по общей схеме и кажутся стереотипными, несмотря на сочный, выразительный язык и колоритное изображение бытовых сцен из отшельнической и монашеской жизни. Быть может, исключение составляет лишь полный живописных подробностей рассказ о разрушении диаконом Вульфилаихом с помощью местного населения, которое он обратил в христианскую веру, языческой статуи галльской богини. Но и здесь в кульминации звучит религиозный мотив: молитва диакона помогает низвергнуть тяжелую, с трудом поддающуюся разрушению статую.

Итак, эти жанровые многообразия и россыпь литературных приемов, характерных для «Истории франков», дают нам основание поставить Григория Турского в ряд ярких и самобытных бытописателей своего времени.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Гуревич А. Я. Из истории народной культуры и ереси: «Лжепророки» и церковь во Франкском государстве // Средние века. 1975. Вып. 38. С. 159—184.

Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 154.

Корсунский А. Р. Образование раннефеодального государства в Западной Европе. М.. 1963. С. 175.

Ауэрбах Э. Мимесис. М. 1976. С. 107—108.

Бычков В. В. Эстетика поздней античности. М.. 1981. С. 266—267.

Савукова В.Д. А. Григорий Турский. История франков. 1987