Марат - идеолог Террора

Марат - идеолог Террора

Генифе П.

Террор Французской революции обрел своего провозвестника 12 сентября 1789 г., когда вышел первый номер газеты Марата 1.

С самого начала был задан определенный тон. 12-го, освещая дебаты о двухпалатном парламенте и королевском вето, Марат заявил о существовании коалиции " трусливых депутатов " и " честолюбивого монарха " , стремящихся поработить народ. 16-го он осудил " ярость врагов общества, алчность монополистов, бесчестность чиновников " . Тема следующего дня - "могущественная клика в стенах Генеральных штатов " , которая, мол, плетет повсюду интриги, опираясь на сонм своих агентов и приспешников, "рассеянных среди народа " 2. С этого времени Марат не переставал день за днем довольно монотонно клеймить предателей и изобличать " отвратительные козни " всяких " ужасных лиг " . Заговор, считал он, вездесущ: его руководители есть и при дворе, и в армии, и в коммуне Парижа, и даже в том самом Учредительном собрании, о котором Марат однажды напишет, что оно похоже па " шлюху, начинавшую как порядочная женщина, но превратившуюся в проститутку " . Никто и ничто не могло заслужить его пощады. И даже уважение общества к тем или иным людям, казалось ему, в лучшем случае, следствием доверчивости или слепоты народа, которые, полагал он, столь же распространены, как и зловещие умыслы заговорщиков. Он находил лишь одно средство справиться с повсеместным заговором, рука которого виделась ему за каждым событием и за каждым решением, а именно - непрестанно проводить чистку и прополку, ведь вырываемые сорняки не перестают прорастать вновь и вновь: "Нельзя починить политическую машину без крепких ударов, - писал он в одном из первых номеров своей газеты, - так же и воздух не может очиститься без бурь".

Как хорошо понял Мишле, Марат выдвинулся так рано потому, что занял позицию на высочайшем пике революционного радикализма и никогда ее не уступал, обладая верховным авторитетом в густонаселенном " королевстве " изобличителей. Ведь Марат был не единственным, кто взял на себя миссию выявлять и разоблачать заговоры и преступные махинации правителей. "Аргусы " , "Надзиратели " , "Разоблачители " , "Часовые " и даже " Прозорливые слепцы " - - так назывались издания, заполняющие сегодня полки библиотек. Все они свидетельствуют о стремлении к прозрачности политики, которую, казалось, требовал разрыв с абсолютизмом и с секретностью, служившей ему оружием 3. Оригинальность Марата была в другом - в его театральном, исступленном и безапелляционном стиле, в размерах изобличаемых им заговоров, в численности их предполагаемых участников, и, наконец, в жестокости предлагавшихся им мер. В том, что касается наказаний, рекомендуемых для искоренения зла, Марат оставался человеком старого времени. Не страдая сентиментальной филантропией, вдохновившей доктора Гильотена на его проект, Марат предпочитал другие, испытанные средства. Он призывал своих читателей пропускать врагов родины через строй, побивать камнями, закалывать кинжалами, расстреливать, вешать, сжигать, сажать на кол или четвертовать, а при невозможности сделать это, советовал отрезать им уши или отрубать большой палец па руке, чтобы потом было легче опознать.

Этот бред убийцы не исключал и высокой точности при определении числа голов, которые должны пасть. "Несколько вовремя отрубленных голов, - писал он в 1790 г., - надолго остановят врагов общества " . Означало ли это, что Марат предлагал устроить несколько показательных казней, чтобы избежать необходимости проведения более массовых чисток? Когда он говорил о том, чтобы отрубить " несколько голов " , он вкладывал в эти слова смысл, отличный от общепринятого. Для пего " несколько голов " с таким же успехом могли означать несколько тысяч. В июле 1790 г. он сожалел, что в жертву не принесены 500 преступников, чья смерть позволила бы, хоть на некоторое время, обеспечить счастье нации. Месяц спустя число жертв, подлежащих закланию, поднялось до 600, к концу года подскочило до 20 тыс., после падения монархии удвоилось и к ноябрю 1792 г. достигло весьма точной цифры в 270 тыс. предателей, подлежавших уничтожению. Такое насилие прискорбно, полагал Марат, но неизбежно и даже гуманно, если вспомнить о 20 тысячах патриотов, уже убитых, как уверял он, контрреволюцией, и еще о 500 тысячах, приговоренных ею к смерти.

Начиная с 1789 г., многие другие журналисты также сделали разоблачение своей специальностью. Но большинство из них довольствовалось тем, что отравляло политическую жизнь ядом подозрений. Марат же всегда шел дальше этого. Если те приучали народ к недоверию, то Марат, говоря словами Бриссо, дал почувствовать народу " вкус крови " 4. В портретной галерее революционеров Марату принадлежит место " бесноватого " 5. И хотя в этом отношении он не сравнится ни с одним из своих современников и даже ни с одним из своих подражателей, ему, тем не менее, удалось выразить нечто, свойственное Революции в целом. Его пример, отмечает М. Озуф, по-своему показал, какую власть над общественным мнением приобрела новая сила - пресса. Он лучше других освоил умение - возможно, именно потому, что придал ему форму пароксизма - влиять на умы людей как " журналист - дирижер и творец общественного мнения " . Он был настолько поглощен выполнением этой миссии, что с 1789 г. вся история его жизни уже неотделима от истории его газеты 6.

Деспотизм, диктатура, террор. Марат выделялся среди других не столько своими политическими идеями, сколько силой слова, которое очень часто заменяло для него план действий. Он - человек слова, а не дела, обвинитель, а не теоретик. Нет ничего более ординарного, чем " идеи " Марата: это - всегда идеи его времени. Неистощимый на слова, когда речь шла о препятствиях, стоящих на пути к благу, он ничего или почти ничего не говорил о том счастливом состоянии общества, к коему должна привести Революция. Последний биограф Марата, Оливер Кокар, посвятил пространную главу его взглядам на революционные действия и всего лишь - что весьма показательно! - полторы страницы представлениям об " идеальном обществе " . И действительно, па сей счет немногое можно заметить, кроме того, что Марат по конституционным вопросам не сказал ничего, что отличало бы его от других или носило бы оттенок оригинальности 7. Впрочем, характерная особенность терроризма, включая его современные проявления, как раз и состоит в том, что применяемое средство - насилие - выглядит несоразмерным по сравнению с целью, которая в большинстве случаев определяется банально. Настолько банально, что даже возникает вопрос, а почему для се достижения требуются такие крайние меры. Похоже, для террориста средство, в действительности, важнее цели. Он может применять его для достижения вообще любой поставленной себе задачи, сколь бы мало рационально эго ни было.

Две основные темы доминировали в дискурсе Марата: несокрушимость деспотизма и доверчивость народа, что придает взглядам Друга народа отдаленное сходство с идеями Макиавелли ("искренний и неистовый Макиавелли " , напишет о нем Луи Блан) и с " Речью о добровольно рабстве " Ла Боэси 8. "Повсюду монархи движутся к деспотизму, а народы - к рабству " , - писал Марат в " Цепях рабства " 9. Ни эта идея, ни определение им деспотизма не оригинальны 10. Это - распространенная в его век концепция, которую он почерпнул из " Размышлений о причинах величия и падения римлян " Монтескье, Однако особенность Марата состоит в навязчивом обращении к данному вопросу, а также - в идее о фатальной неизбежности деспотизма. Скорее Макиавелли, нежели Монтескье, убедил его в том, что власть всегда приобретается силой или хитростью и не может быть сохранена, кроме как при помощи силы или хитрости. В определенной форме эта мысль присутствует и у Монтескье, но тот высказывает ее только для того, чтобы искать решение данной проблемы в таком сочетании государственных институтов, которое не позволило бы властям злоупотреблять своей силой. По мнению же Марата, напротив, ни легитимность власти, независимо от того, лежит в её основе наследственность или народное голосование, ни государственное устройство не способны обеспечить никакой гарантии безопасности. Деспотизм не является возможным уделом какого-либо определенного политического режима; это - неизбежная, неотвратимая судьба всех режимов.

С этой точки зрения у демократии нет никакого преимущества перед аристократией, а у республики перед монархией. Поскольку Марат считал, что форма правления - не более чем обман, он станет столь же равнодушным гражданином Республики, каким был подданным при монархии. Так, всеобщее избирательное право, разделение и равновесие властей для него - лишь прикрытие угнетательской сущности любой власти. Ни участие граждан в политике, ни государственное устройство не могут дать гарантий свободы. Она обеспечивается единственно и исключительно проявлением бдительности, вскрывающей и разоблачающей покушения на свободу, которые любая власть, даже если и говорит языком закона, не может не предпринимать для поддержания и укрепления своего могущества. Если участие в политике всего лишь обман, а закон - ложь, то проявление бдительности становится единственно важной для народа функцией, средством осуществления которой служит пресса, а исполнителем - собственно Друг народа. Миссия надзора и разоблачения не может эффективно выполняться самим народом. "В пылу острых споров, - замечает Марат в номере от 23 сентября 1789 г., - народу следует опасаться уловок своих врагов, и здесь не стоит надеяться па его силы и храбрость. Он попадет в западню, если ее не заметит " . Но разве он может ее заметить, такой простодушный, такой наивный и, в конечном счете, такой испорченный? "А значит, ему нужны искушенные в политике люди, которые бы денно и нощно блюли его интересы, защищали его права, заботились о его благе. Я посвящу этому каждое мгновение своей жизни " .

Народу нужен его " Друг " . Марат исполнен глубокого пессимизма, который побуждает его делить всех людей на две категории: с одной стороны, заговорщики, стремящиеся угнетать народ, с другой - сам " народ, пустой и легкомысленный " , к коему, по мнению Бриссо, Марат испытывал глубокое презрение, - народ, дремлющий на краю пропасти, куда его собираются столкнуть враги. "Между спящими и негодяями нет никого, кроме Марата, одиноко исполняющего роль часового народа, охраняющего Революцию, пока все спят, неустанного изобличителя преступников [...]. Марат - это око народа " 11.

Согласно подобному представлению, на политической сцепе присутствуют лишь угнетатели-правители и доверчивый народ. Отрицая какое бы то ни было значение имеющихся у граждан легальных средств - начиная с организации регулярных выборов и заканчивая свободным осуществлением права подачи петиций - для защиты себя от злоупотребления правителей властью, данная доктрина сводила всю политику к постоянному проявлению бдительности. Это было непосредственно связано с тем пониманием политики, что существовало при Старом порядке и имело в своей основе представление о чисто внешнем характере власти по отношению к обществу 12. "Важно отмстить, - справедливо указывает Патрис Роллан, - насколько вся политическая активность гражданина сводилась к контролю. Эта, на самом деле, политическая пассивность показывает, насколько [...] власть оставалась внешней и чуждой по отношению к гражданину. Подобная политическая культура была свойственна абсолютной монархии, однако Марат совершенно не изменил своего подхода даже тогда, когда граждане стали участвовать в управлении. [...] Он сохранил прежнее представление о власти как о чем-то чуждом, враждебном, подавляющем. Он не оставлял места для политической культуры участия и ответственности. В конечном счете, его политическая культура целиком была пронизана духом Старого порядка " .

Этим Марат отличался от Бриссо, хотя и тот придавал ничуть не меньшее значение функции надзора и разоблачения недобросовестных правителей - функции, которая должна принадлежать прессе, пока народ не просветится и не повзрослеет в достаточной степени для того, чтобы самому заботиться о собственной безопасности. Однако Бриссо всегда видел в функции надзора лишь средство помешать возможным злоупотреблениям власти, которую признавал легитимной, если она установлена народом. По его мнению, всенародные выборы, разумеется, не могли дать абсолютной гарантии от узурпации, ибо не могли помешать правителям в дальнейшем злоупотребить доверием народа. Тем не менее, выборы, считал он, обеспечивают легитимность власти, даже если для гарантии свободы необходимо, чтобы деятельность любого представительного органа находилась под демократическим контролем граждан или, за отсутствием такового, под контролем со стороны органа, выражающего мнение народа, то есть прессы 13.

Политическая же концепция Марата заранее отвергала всякую возможность установить царство свободы па сколько-нибудь легитимной основе. Неминуемым следствием подобного сведения политики к проявлению бдительности оказывался террор. Этот постоянный террор неизбежно должен был иметь при демократии еще более широкий и всеобъемлющий размах, нежели при монархии, в силу того, что увеличение при демократии количества органов власти и числа участвующих в их работе граждан значительно расширяло круг лиц, подлежащих надзору: здесь сети " заговоров " могли охватывать все общество, И наконец, террор становился неизбежным, так как, считая разоблачение единственной по-настоящему полезной формой политической активности и отрицая, что подобную функцию надзора можно осуществлять легальным образом, Марат не мог не призывать к применению насилия - народного насилия, противопоставленного насилию правителей. Ведь поскольку имеющие власть - не важно, получили они ее по наследству или в результате всеобщего голосования - управляют при помощи силы, народ тоже должен защищать свои права аналогичными средствами. Однако направленное им против угнетателей насилие справедливо, благотворно и полезно, ибо совершается во имя свободы. Насилие же правителей, творимое ради угнетения, несправедливо, вредоносно и губительно. Марату, честно говоря, акты насилия, совершаемые народом, не очень правились, ибо им слишком уж был присущ случайный выбор жертв, коими наряду с виновными становились и невинные люди. Войдя в проскрипционный раж, правда, чисто словесный, он мечтал о некой рационализации насилия, дабы оно применялось по справедливости, в нужный момент и с точным расчетом.

Исходя из того понимания политики, коим он в большей степени был обязан Старому порядку, чем Революции, Марат уже в своих ранних работах 1790 г. наметил в общих чертах будущую динамику террора - превращение из политического инструмента в систему, что показывало невозможность достижения поставленной самим же Маратом цели.

Если народу из-за его " непросвещенности " и " доверчивости " нельзя доверить меч справедливого и необходимого для блага человечества насилия, то кому же тогда этот меч следует вручить? Марат, который и сам лично не любил крови, и не мог, не противореча самому себе, допустить, чтобы функция контроля была доверена правителям, пусть даже вышедшим из народа, - ведь надзор и наказание предназначались именно для них - призвал в начале 1790 г. установить на строго ограниченный срок должность диктатора для проведения террора против виновных. Диктатура, однако, непременно должна была быть добродетельной, ибо следовало считаться с риском, что осуществление ее способно, в свою очередь, породить такую власть, которая, став постоянной, неминуемо обратится против народа, чью свободу обязана защищать. Лишь добродетель диктатора способна обеспечить справедливость наказания виновных и гарантировать, что человек, облеченный столь громадной властью, сложит ее в назначенный срок. Вот почему Марат стал во время Революции одним из первых приверженцев Робеспьера, в ком он, без сомнения, угадал такую же склонность к подозрительности, какой обладал и сам. Однако, прежде всего, в столице он восславил " единственно честного человека в сенате " - единственного, в ком любовь к народу была достаточно сильной, чтобы удержать в узде собственное честолюбие.

В данном отношении логика Марата весьма примечательна, поскольку показывает, что обращение к террору однажды непременно приведет к диктатуре наиболее добродетельного человека. Кроме того, она показывает нам, что террор не может не стать безграничным. Конечно, сам Марат уверял, что у террора будет свой предел и что если paньше насилие всегда приводило к появлению плохих правительств, то насилие народа, напротив, породит власть, избавленную от пороков власти. Но здесь скрыто явное противоречие, ведь система Марата не оставляла места для добродетельного правительства 14. Деспотическая сущность любой власти не допускала, чтобы когда-либо могла иметь место власть столь положительная, что террор оказался бы бесполезен и исчез бы с установлением свободы.

Таким образом, уже в 1790 г. Марат описал будущую историю II года: переход от террора как политического средства, вызванного обстоятельствами, к постоянному и безграничному применению насилия и к диктатуре, основанной на добродетели наделенного ею лица. Однако такая логика была обусловлена еще старой, дореволюционной концепцией политики, построенной на принципе полной экстерриториальности народа и власти по отношению друг к другу. Марат не задавался собственно политическими проблемами или, иначе говоря, вопросами установления и гарантии свободы при помощи определенных средств, таких, как выборы или Конституция. Он не занимался разработкой механизмов и процедур, призванных снимать противоречия и не допускать злоупотребления властью, то есть вопросами, о которых сторонники представительной системы спорили с теми, кто поддерживал либо прямую демократию, либо изобретенную Кондорсе или Бриссо " демократию представительную " . Марат оставался и стороне от их дебатов. Они для него не имели никакого смысла, поскольку, считал он, устройство государственных институтов ничего не решает. И хотя в данном отношении он оставался одиночкой, все же у него была своя аудитория. Его дискурс в действительности выражал концепцию политического порядка, которая существовала задолго до Революции, но сохранилась и после 1789 года. Именно она лежала в основе большинства стихийных расправ в июле 1789 г. и даже нескольких великих революционных " дней " (с 1789 по 1795 гг.).

Народное понимание суверенитета. Несколько поколений историков видели в предпочтении массами коллективного и прямого действия стремление преодолеть ограниченность принципов ("формальное " политическое равенство) и средств (представительство) буржуазной демократии, попытку народа взять на себя прямое осуществление своего суверенитета с целью радикализировать ход Революции. Таким образом народ показывал, что хочет сам осуществлять власть через подчиненных его воле и отзываемых в любой момент должностных лиц, дабы окончательно ликвидировать всякое различие между управляемыми и управляющими.

Недавно Колин Лукас приступил к переоценке роли толпы во Французской революции. Вопреки классическим положениям Джорджа Рюде и Жоржа Лефевра он, опираясь на исследования по истории ментальностей и социальной активности масс, подчеркнул важное значение элементов преемственности в поведении толпы при Старом порядке и при сменивших его после 1789 г. режимах 15. Преемственность просматривается во многих аспектах: в механизме возникновения бунтов, в организации толпы - от состава действующих лиц до роли зрителей, от подбора вожаков до деления толпы па разные части соответственно коммунальным традициям, - в способе действий и, наконец, наиболее очевидна преемственность в ритуалах, в частности, карательных. Однако по сравнению с XVII и большей частью XVIII в. у революционной толпы существовали и два кардинальных отличия: организующая роль политических активистов, особенно в 1793 г., и выражение требовании через политический дискурс, характеризовавшийся таким уровнем обобщения и абстракции, какой был неизвестен до 1788-1789 годов. Начиная с 1789 г., мишенью восставших был уже не тот или иной конкретный представитель власти и не тот или иной индивид, считавшийся виновным в бедствиях народа, а сама центральная власть, либо какая-либо социальная группа в целом, такая, как эмигранты или неприсягнувшие священники 16.

Это - фундаментальное изменение, поскольку оно способно отодвинуть на второй план элементы преемственности и стать основанием для вывода о существовании у парода политического сознания, сформировавшегося в лоне новой политической культуры. Однако надо заметить, что применение политических понятий и лексики Революции, обращение к суверенитету народа во многом было связано с присутствием в толпе политических активистов, привносивших в нес свои ценности и свою риторику. Эти два подхода к политике существовали бок о бок и, в то же время, не совпадали друг с другом; один провозглашался открыто, другой - нет;, они сосуществовали, но не смешивались, о чем свидетельствуют, например, массовые движения в марте и, особенно, в сентябре 1793 г., когда активисты приложили недюжинные усилия, чтобы придать требованиям участников волнений приемлемое политическое выражение.

Еще более важно то, что, несмотря на вес изменения, конечная цель народного движения и после 1789 г. оставалась тон же, что и ранее. Речь по-прежнему шла либо о наказании правителей и их прислужников, считавшихся виновными в неприемлемой ситуации, либо о принуждении их поступать в соответствии с потребностями общественного блага, каким его представлял себе народ. Именно в этой сфере и действовал Марат, успешно исполняя во время Революции роль " голоса " народа. Народ, действительно, бунтовал для того, чтобы оказать давление на политическую власть, которую по отношению к себе изначально воспринимал как внешнюю. Толпа вторгалась в сферу, занимаемую в обычной ситуации власть имущими, не для того, чтобы эту власть захватить, а для того, чтобы заставить их поступать должным образом. Восстание было исключительным ответом па исключительную ситуацию; оно не предполагало каких-либо притязаний па власть, а, напротив, служило имплицитным подтверждением се независимости и автономии. Колин Лукас в этой связи также отмечает, что неизменно наступал момент, когда толпа, считая, что не может заходить далее определенной черты, перекладывала задачу, например, наказания виновных, на представителей законной власти, предоставляя им большую или меньшую свободу действий, но угрожая вмешаться, если они уклонятся от выполнения этой задачи. Так, 31 мая 1793 г. восставшие окружили Конвент, не проникая внутрь и позволяя депутатам самим принять решение об изгнании жирондистов. А когда два дня спустя повстанцы вторглись в Конвент, фактически захватив власть, то можно было видеть, насколько они оказались обескуражены и неспособны действовать в той сфере, за которой они, даже угрожая, всегда признавали автономность.

Подобные действия парода, в коих порою видят предвестие прямой демократии и " антипарламентаризма " , были обусловлены, на самом деле, весьма давним представлением о взаимоотношениях правителей и управляемых. Хотя восстание могло использоваться политической группой в качестве решающего средства борьбы за власть, его динамика определялась органическим представлением об обществе, согласно которому парод и его правители связаны контрактом, налагающим на них ряд взаимных обязательств, несоблюдение коих правителями оправдывает восстание народа. Народ не столько боролся за суверенитет, сколько отстаивал свое право не быть угнетаемым.

Для того старинного понимания политического порядка, которое определяло действия санкюлотов, легальность и, в частности, выборность имели второстепенное значение. Избирательное право служило народу не столько средством участвовать в управлении, сколько защитой от угнетения, давая возможность общаться с властями через своих уполномоченных, которые, будучи тесно связанны с избирателями и находясь под угрозой отзыва, не могли иметь интересов, отличных от интересов народа. Важно не столько избирать правителей, разделяя таким образом и отчасти беря на себя ответственность за принятые ими решения, сколько иметь право их наказывать, если они нарушат основополагающий договор, связывающий их с пародом. Введенные в 1791 г. ограничения па подачу коллективных петиций были сочтены неприемлемыми именно потому, что они во имя единства интересов нации и избранных ею представителей ставили под сомнение право народа защищаться от посягательств со стороны его правителей. Зато отказ на неопределенный срок от выборов в конце 1793 г. не вызвал каких-либо особых волнений, так же, как и восстановление их в 1795 г. не сопровождалось взрывом энтузиазма. Радикализм революционных секций был мало совместим с парламентаризмом, но в своей основе определялся традиционным пониманием политики. Приверженная архаической модели противопоставления собственно народа и магистратов, далекая от демократической модели общества, которая построена на взаимозависимости граждан и предполагает периодическое выдвижение некоторых из них во власть, толпа восставала, чтобы наказывать своих правителей, но не брала па себя труд избирать их.

Корни террора, понимаемого как форма коллективного карательного насилия, идеологом которого выступал Марат, уходят, таким образом, в политическую культуру Старого порядка. Однако было бы ошибочно рассматривать, подобно Эдгару Кине, террор в целом как уступку нового старому или как иллюстрацию живучести черт прошлого в настоящем. Разумеется, взрыв насилия, произошедший в 1789 г., во многом схож с теми, что случались ранее в ситуациях кризиса и стремительного ослабления государственной власти и имели целью восстановление естественного порядка вещей. Тем по менее, этому взрыву " архаического " насилия сопутствовал и новый тип насилия - собственно революционного, которое пропагандировалось и использовалось как средство, выходящее за рамки права, по оправданное предполагаемыми заговорами контрреволюции. Таким образом. Террор стал одновременно порождением и Старого порядка, и Революции.

Список литературы

Называвшаяся изначально Le publicistc parisien ["Парижский публицист " ], эта газета, начиная с № б (16 сентября 1789 г.) получила название L'ami du people |"Друг народа " ].

Недавно вышло критическое собрание " Политических сочинений " Марата за 1789-1793 гг. - MARAT J.P. Oeuvres politiques (1789-1793). Bruxelles. 1989-1995 - из которого приводятся в дальнейшем цитаты.

См.: LABROSSE С., RETAL P. Naissance du journal revolutionnairc (1789). Lyon. 1989, p. 193-203; BAECQUE A., DE. Le Corps de 1'histoire. Metaphores et politique (1770-1800). P. 1993, p. 266-286.

BRISSOT J.P. Memoires (1754-1793). T. 1. P., s, d., p. 207.

OZOUF M. Marat. - Dictionnaire critique de la Revolution franchise. Sous dir. F. Furet et M, Ozouf. P. 1988, p. 282-284.

Ibid., p. 278.

См.: COQUARD O. Marat. P. 1993, p. 315-356. См. также весьма скромные, несмотря на явно апологетические намерения, результаты подробного анализа, проведенного издателями работ Марата. - MARAT J. P. Oeuvres politiques, Т. 6, р. 1045-1061.

BLANC L. Histoire de la Revolution fransaise. T. 5. P. 1847-1862, p. 360. Влияние Ла Боэси на Марата подчеркнуто О. Кокаром. См.: COQUARD О. Op. cit., p. 344.

MARAT J.P. Les Chaincs de 1 'esclavage, ouvrage destine a developer les noirs attentats des princes contre les peoples; les ressorts secrets, les ruses, les menees, les coups d'Etats qu'il emploient pour detruire la liberte et les scenes sanglantes qui accompagnent le despotisme. P. 1793, p, 19. Опубликованное в 1774 г. на английском языке, это сочинение было переведено на французский язык в 1793 году.

См.: MARAT J.P. Oeuvres politiques. Т. 3, p. 569-570; и особенно - COQUARD О. Op. cit., p. 341-351.

OZOUF M. Marat, p. 283-284.

Этими страницами я во многом обязан работе ROLLAND P. Marat ou la politique du soupcon. - Le Debat, 1989, № 57, Novembre-decembre.

GUENIFFEY P. Brissot. - La Gironde et les Girondins. P. 1991, p. 37-464.

Это особо подчеркивают Ж. Де Кок и Ш. Геи. См.: MARAT J.P. Oeuvres politiques. Т. 4, p. 636.

RUDE G. La Foule dans la Revolution francaise / Trad. A. Jordan. P. 1982; LEFEBVRE G. La Grande Peur de 1789, suivi de Les Foules revolutionnaires / Avec une preface de J. Revel. P. 1988.

LUCAS C. Crowd and politics. - The Political Culture of the French Revolution. Oxford. 1988, p. 259-285.

Для подготовки данной применялись материалы сети Интернет из общего доступа