Русская история глазами иностранцев

МИНИСТЕРСТВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Курганский Государственный Университет

РЕФЕРАТ

На тему:

“РУССКАЯ ИСТОРИЯ ГЛАЗАМИ ИНОСТРАНЦЕВ”

Дисциплина: ИСТОРИОГРАФИЯ

Студент: Пышко М.В.

группа ИПФ–4035

Проверил: Кошкаров Д.А.

Курган 1999 г.

Содержание

с

1. Представления о русской истории у французов.

1.1. Просветители 3

1.2. Путешественники 5

2. Русская история в изображении немецкой исторической школы. 12

3. Россия глазами Востока и Запада. 16

Список литературы 19

Россия похожа на шекспировские пьесы,

где все величественно, что не ошибочно,

и все ошибочно, что не величественно.

1. Представления о русской истории у французов.

1.1. Просветители

Историки Просвещения сделали дальнеший шаг вперед, по сравнению с историками средних веков и Возрождения. К числу их достижений можно отнести расширение темы исторических трудов. В поле их зрения попадали не только государи, но и ученые, художники, не только правительственная политика, относящаяся к просвещению, экономике или народному быту, но и само развитие просвещения, экономики и быта.

Один из крупнейших идеологов этого времени Франсуа-Мари-Аруэ Вольтер писал, что под историей он понимает “не пустую и бесплодную науку о событиях и датах, которая ограничивается тем, что выясняет, когда умер такой-то человек, бесполезный или пагубный для мира; не науку, сообщающую одни только справочные сведения, которые обременяют память, не просвещая ума. Я говорю о науке, которая изучает нравы, которая обнаруживает ошибку за ошибкой, предрассудок за предрассудком, рисует нам последствия человеческих страстей, показывает нам какие бедствия причинили невежество или превратно понятая ученость, и в особенности прослеживает успехи искусства на протяжении веков, ознаменованных ужасающими столкновениями стольких держав и крушениями стольких царств. Вот чем мне дорога история.” [9,208]

В этом просветители видели главную задачу исторической науки. Был взят курс не только на историю культуры, но и курс на отказ от истории королей и завоевателей.

В то же время характерная для многих просветителей надежда на просвещенных монархов и на возможность их привлечения к делу реформ, надежда на то, что философы смогут убедить монархов доводами, основанными на всемогуществе разума, побуждала просветителей искать в прошлом образцы великих реформаторов и разумных правителей.

Вольтер возмущался историками, которые ограничивались показом смены одного недостойного правителя другим. А с другой стороны, он восхищался Петром I, считая подобных государей способными коренным образом изменить жизнь и нравы своих подданных.

Историей Петра Великого Вольтер заинтересовался еще в начале 1730х годов, когда писал своего “Карла XII”; мысль о написании истории Петра с тех пор его не покидала. Но для осуществления этого замысла ему не хватало документальных материалов. Пересылка таких материалов стала осуществляться лишь во второй половине 1750х годов, когда Елизавета Петровна офицально поручила Вольтеру написать книгу о своем отце. В 1759 году “История Российской империи при Петре Великом” была напечатана.

В связанном с рабой над книгой письме Шувалову Вольтер писал о том, что “теперь хотят знать, как росла нация, каково было народонаселение в начале эпохи, о которой идет речь, и в настоящее время”, какова была торговля изучаемой нации, “какие искусства в самой стране и какие были заимствованы ею извне и затем усовершенствованы, каковы были государственные доходы в прошлом и настоящем, как возникли и развились морские силы, и т.д.”. [9,216]

Таким образом Вольтер хотел написать не биографию царя, а историю культуры народа. Но решить эту задачу он не смог в силу недостаточности знаний по истории русской культуры.

Еще в “Карле XII” Вольтер утверждал, что ко времени Петра Великого Россия была менее цивилизована, чем Мексика в момент открытия ее европейцами. И один человек смог изменить строй самого большого государства, превратив свой народ в “настоящих людей”. [9,217]

В книге преобладала тенденция изобразить Петра I творцом всего лучшего, что было в стране. Петр и для других просветителей был образцом монарха – реформатора. Таким образом, с одной стороны, Вольтер стремился отказаться от традиционной истории государей и перейти к истории цивилизации, а с другой – ему нужно показать именно великие дела образцового государя. В своем историческом труде он выдвинул на первый план не народ и его культуру, а государя и его роль в изменении культуры, утверждая, что в результате реформ Петра процветали искусства и знания и даже “народилась новая нация”. [9,218]

Главным недостатком работы Вольтера я считаю то, что он показал историческое явление не в его генезисе и не была дана реальная оценка реформам Петра I.

К числу “просвещенных монархов” Вольтер относил и Екатерину II, которую называл своей истинной героиней. [9,218]

В целом просветители идеализировали “просвещенных монархов”, часто подменяя историю Российского государства историей государей России.

1.2. Путешественники

Воспоминания, мемуары, сочинения иностранцев XVIII-ХIХ веков чрезвычайно разнообразны. Они несут информацию о многих сторонах русской жизни, культуры, политики. Они не идентичны по своей направленности. И тем не менее, несмотря на всю их пестроту, они составляют яркую картину жизни великой страны, великого народа.

Знаменитая писательница Жермена де Сталь (1766-1817), дочь министра финансов при Людовике XVI, жена Неккера и заклятый враг Наполеона, побывала в России в 1812 г., когда, спасаясь от наступавших наполеоновских армий, она отправилась из Вены в Стокгольм через Россию. В Петербурге де Сталь пробыла около трех недель. Увиденные ею в Петропавловском соборе гробницы Петра III и Павла I послужили причиной рождения знаменитой фразы: “Правительство в России это деспотизм, ограниченный удавкой”. [7,38]

Говоря о крепостном праве она отмечала: “народ находится в рабстве, но отношение господ к народу похоже скорее на отношение к челяди у древних, нежели на отношение к крепостным нашего времени”. Относительно социальной структуры общества: “третьего, или среднего, сословия в России не существует вовсе; это большое препятствие процветанию наук и искусств, ибо зачастую в этом третьем классе развиваются таланты; однако по отсутствию промежуточного звена между господами и народом между ними существует больше взаимной привязанности”. [7,31]

Больше всего мне понравилось восприятие баронессой нашей истории. Ее рассказ об Иване Грозном – это полнейший абсурд: “Во всей русской истории одна личность меня особенно занимает – это Иван Грозный. Будучи уже в преклонных летах, он осаждал Новгород. Бояре, видя его дряхлым, просили его передать начальство над войском его сыну. Это предложение привело старика в страшную ярость, и ничто не могло успокоить его: сын бросился ему в ноги, но он оттолкнул его с такой силой, что несчастный умер на третий день. Отец в отчаянии сделался равнодушным как к войне, так и к своей власти и через несколько месяцев по смерти сына скончался сам. Это возмущение старика деспота против требования времени – нечто великое и торжественное. Перед вами первобытный человек, который живет лишь инстинктами: чувства эгоизма и дикой ярости сменяются нежными чувствами человеколюбия.” [7,58]

Де Сталь не идеализирует самодержавие, поэтому многие ее наблюдения не вызывают возражений. Она правильно определяет специфику внутреннего положения России, русского общества и черты национального характера.

В отличие от Вольтера она не идеализирует Петра I: “он сделал неоцененное благодеяние России, но он принизил значение родовитых вельмож и объединил в своих руках светскую и духовную власти; все это делал он, желая устранить препятствия в исполнении его начертаний. Ришелье поступал так же во Франции; вот почему так восхищался им Петр I. Он был великим полководцем и, кроме того, создал в своей стране флот и насадил промышленность. Начиная с его царствования русские цари перестали носить азиатские одежды. Не умаляя своего восхищения перед этим великим человеком, я все же скажу, что весьма неприятным является в нем противоположность необузданной силы дарований со стремлением провести церемонную правильность в одежде. Имел ли он повод искажать восточные нравы своего народа, имел ли он право переносить столицу на север, на границу империи? Это большой вопрос, и еще не решенный, лишь века могут дать на него ответ.” [7,34-35]

Де Сталь была поражена богатством и разнообразием Москвы, и как многие другие иностранцы, сравнивает ее с Римом:

“невольно сравниваешь Москву с Римом, но не потому, что она имеет сходство с ним в стиле своих зданий, этого нет; но удивительное сочетание сельской тишины и пышных дворцов, обширность города и бесчисленное множество церквей сближают Рим Азии с Римом Европы.” [7,33]

Но, пожалуй, больше всего ее интересовали сами русские, их характер, их психологический настрой и их роль в мировой истории:

“русские не пережили рыцарства, они не принимали участия в крестовых походах. Воинственный дух русских воспитывался в войнах с татарами, поляками и турками, среди жестокостей, которые поддерживались, с одной стороны, дикостью азиатских народов, с другой – лютостью тиранов, правивших Россией. Их отвага не благородное мужество Баярдов и Персиев, но неустрашимость неистовой храбрости, которою жила Россия в продолжение многих веков.

Впервые выступив в европейском обществе, русские не обнаружили духа благородного рыцарства, который так свойствен народам Запада; они показали себя безжалостно страшными к своим недругам.” [7,33]

Но все же вопрос о том, как русские отразят агрессию Наполеона, был тем основным вопросом, на котором базируется ее интерес к России.

Баронесса стремится определить и в фиксации событий, и в своих комментариях внутренней жизни России предпосылки того массового подъема, который овладел всем русским народом в период франко-русской войны:

“постоянные усобицы в русской истории до Петра Великого и даже после него дурно отразились на нравственности народа, особенно в высших классах: деспотическое правление, единственным исходом из которого было убийство самого тирана, уничтожало сознание чести и долга в умах народа. Но любовь к Отечеству и преданность верованиям вышли сильными и непреклонными изо всех кровавых бедствий истории, а народ с такими добродетелями может еще удивить мир.” [7,34]

Рассуждая о символике памятника Петру I, о его значении, де Сталь замечает: “Они двое (т.е. Петр I и Екатерина II) сумели высоко поднять народное сознание и внушить народу мысль, что он непобедим…” [7,52]

Я считаю, что страницы, посвященные отношению русских к защите своей страны, - наиболее интересные из записок баронессы де Сталь.

Самый противоречивый источник по истории России этого времени о и русских вышел во Франции в 40х кодах XIX века. Автором книги “Россия в 1839 году” стал скандально известный путешественник и писатель маркиз Астольф де Кюстин.

Книга Кюстина – своего рода отчет об экзамене на соответствие легитимистскому идеалу, который маркиз устраивает России.

Что же описывает Кюстин? Это преимущественно города России – Петербург, Москва, Ярославль, Нижний Новгород. Особенно подробно описаны светское общество и дворцовые круги.

Как и полагается при составлении памфлета, критике и сарказму подвергалось буквально все, что видел в России Кюстин: царь и дороги, климат и правительство, архитектура и нравственность дам, кутежи молодежи и православная религия, деспотия и педагогические учреждения. Впрочем, более всего досталось русскому народу.

Пожалуй, нет таких отрицательных черт характера, которые не были бы приписаны русским. Естественно, изучить народ, нацию за полтора месяца невозможно. И здесь, в книге, возникает замена одного предмета другим. Россия для Кюстина – не русский народ, а чиновничество, бюрократия, царский двор. Автор преимущественно это и описывает. Понятно, другого он просто не видел. Тем более, что обозначенные темы, особенно царское окружение,– благодатный материал для критики.

Деспотия царя, самодержавие, бюрократия, крепостное право и даже плохие условия для туристов действительно заслуживают осуждения. Образ России складывается из суммы неблаговидных черт, причем весьма отрицательных: жестокость, безнравственность, лицемерие, лживость, анархизм и в то же время склонность к тирании. Все это приписывалось русскому народу.

Текст памфлета содержит и фактические ошибки. Ошибки, неточности, встречающиеся буквально на каждом шагу, лишний раз подтверждают распространенное мнение, что фактология, точность описания событий, отражение действительности – не главное достоинство любого памфлета. Кюстин осуждает русское общество, оно погрязло в пороках.

Резкой критике в книге подвергается самодержавие: “За границей не удивляются уже любви русского народа к своему рабству. Достаточно прочесть некоторые выдержки из переписки барона Герберштейна. Я нашел этот отрывок у Карамзина.

Если бы русские знали все, что может внимательный читатель извлечь из книги этого льстеца историка, которого они так прославляют и к которому иностранцы относятся с величайшим недоверием из-за его придворной лести, они должны были бы возненавидеть его и умолять царя запретить чтение всех русских историков с Карамзиным во главе, дабы прошлое, ради спокойствия деспота и счастья народа, оставалось в благодетельном для них обоих мраке забвения. Несчастный народ чувствовал бы себя все же счастливее, если бы мы, иностранцы, не считали его жертвою.

Все здесь созвучно – народ и власть. Русские не отказались бы от чудес, творимых волею царя, даже и в том случае, если бы речь шла о воскрешении всех рабов, при этом погибших.

Меня не удивляет, что человек, выросший в условиях самообожествления, человек, который 60 миллионами людей или полулюдей считается всемогущим, совершает подобные деяния. Но я не могу не поражаться тем, что из общего хора славословящих своего монарха именно за эти деяния не раздается, хотя бы во имя справедливости, ни одного голоса, протестующего против бесчеловечности его самовластия. Да, можно сказать, что весь русский народ, от мала до велика, опьянен своим рабством до потери сознания”.[1,260]

Русское население по Кюстину “состоит из автоматов, напоминает шахматные фигуры, которые приводит в движение один лишь человек, имея своим незримым противником все человечество. Офицеры, кучера, казаки, крепостные, придворные – все это слуги различных степеней одного и того же господина, слепо повинующиеся его воле. Это шедевр дисциплины. Здесь можно двигаться, можно дышать не иначе, как с царского разрешения или приказания”. [1,263]

О “просвещенных монархах” писатель заявляет лишь то, что они правили своим народом “ради удовольствия изумлять Европу”[2,329], за что и расплачивается теперь Россия. “Когда Петр I учредил то, что здесь называется чином, т. е. когда он перенес военную иерархию в гражданское управление империей, он превратил все население в полк немых, объявив себя полковником и сохранив за собой право передавать это звание своим наследникам.

Если вы поймете, что значит лишение всех радостей семейной и общественной жизни, если вы можете нарисовать себе картину беспрерывной тревоги и вечно кипящей борьбы в погоне за знаком монаршего внимания, если вы, наконец, постигнете почти полную победу воли человека над волей Божьей – только тогда вы поймете, что представляет собою Россия. Русский государственный строй – это строгая военная дисциплина, вместо гражданского управления, это перманентное военное положение, ставшее нормальным состоянием государства”.[7,433]

О крепостном праве Кюстин пишет: “не верьте медоточивым господам, уверяющим вас, что русские крепостные – счастливейшие крестьяне на свете, не верьте им, они вас обманывают. Много крестьянских семейств в отдаленных губерниях голодает, многие погибают от нищеты и жестокого обращения. Все страдают в России, но люди, которыми торгуют, как вещами, страдают больше всех”. [1,365]

Автор говорит, что к исторической истине в России питают не больше уважения, чем к святости клятвы. “Подлинность камня здесь так же невозможно установить, как и достоверность устного или письменного слова.”[1,241]

История в России составляет часть казенного имущества. Память о том, что делалось вчера, - достояние императора; по своему усмотрению исправляет он летописи страны.

Русская цивилизация, как считает француз, “еще так близка к своему истоку, что походит на варварство. Россия – не более чем сообщество завоевателей, сила ее не в мышлении, а в умении сражаться, т.е. в хитрости и жестокости.”[2,344]

Нельзя не возмутиться словам Кюстина, что за четыре века колебаний между Европой и Азией Россия так и не сумела оставить след в истории человечества, “ибо ее национальный характер изгладился под толщей заимствований.”[2,324]

Подводя итоги своего путешествия маркиз пишет: ”Когда ваши дети вздумают роптать на Францию, прошу вас, воспользуйтесь рецептом, скажите им: “поезжайте в Россию!” Это путешествие полезно для любого европейца. Каждый, близко познакомившийся с царской Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране. Всегда полезно знать, что существует на свете государство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой своей природе человек не может быть счастлив без свободы”.[7,660]

2. Русская история в изображении немецкой исторической школы.

XVIII век – время, когда усилились связи России с рядом государств Западной Европы, в часности русско-немецкие связи. Характер и значение этих связей отличался сложностью и противоречивостью. Среди немецких выходцев в России, занимавшихся историей, были и люди малоквалифицированные, которые попадали, однако, в Академию наук и играли там отрицательную роль, мешая продвижению вперед. Но были и такие ученые, как Байер, Миллер и Шлецер, которые оставили положительный след в исторической науке.

Эти немецкие ученые-историки, приглашенные в Россию в 18 веке в период правления Анны Иоанновны и расцвета бироновщины стали основоположниками норманнской теории. Они преувеличивали роль скандинавских воинов в становлении государственности на Руси.

Немецкие историки связывали с призванием варягов образование древнерусского государства. Основания для этого есть: период с конца VIII по XI век - это время викингов в Европе, походов скандинавов в Западную Европу, когда они захватили весь континент, даже южную оконечность (в ХI в. скандинавы образовали норманнское Королевство в Сицилии). Хотя в Западной Европе существовали более развитые, чем у скандинавов формы общественной и политической жизни, военная демократия викингов становилась организующим элементом, катализатором для появления европейской государственности. Викинги стимулировали процесс образования государств в Западной Европе.

В этом же контексте - и временном, и общественно-политическом - предлагается рассматривать призвание варягов на Русь. Из предыдущего положения следует, что в восточнославянских землях процесс образования государства шел аналогично европейскому, хотя и имел свои особенности. Древние русские земли испытывали давление со стороны Хазарии.

Существовала угроза потери независимости не только Южной Русью (она платила дань), но и северной. Поэтому призвание варяжских дружин для защиты рубежей естественно. При этом утверждалась точка зрения о том, что варяги это норманны.

Название Русь они производили от финского Ruotsi (Швеция, шведы), которое в свою очередь происходит от шведского - гребцы, гребля. [9,194]

Одним из первых противников этой теории был М.В.Ломоносов, доказывающий абсолютную самобытность славянской государственности.

Мне хотелось бы подробнее осветить деятельность Шлецера, который внес свой вклад в развитие русской исторической мысли. Он стремился связать историю с другими разделами науки, с географией, статистикой, языкознанием. Отмечаются, также, его заслуги в разработке критики источников, хотя в области “реальной критики” Шлецер отставал от Вольтера. [9,194]

Разработка русской истории, считал Шлецер, должна начинаться с критического издания летописей. Собственные работы Шлецера в этой области заключались в сличении известных ему летописных списков, в переводе летописного текста на латинский язык и в составлении пояснительных примечаний к летописям на основе материала иностранных источников.

Шлецер следил за качеством работы переводчиков русских книг на иностранные языки. Так, он подверг критике перевод на английский язык “Описания земли Камчатской” С. П. Крашенинникова, принадлежащий Джеймсу Гриву. Шлецер возмущался, что в предисловии Грива русский язык назван “варварским”. [8,203]

Наибольшее количество работ, касающихся России и выполненных Шлецером или при его участии, падает на конец 60х – 70е годы XVIII века. Они выходили в Петербурге и в Геттингене. Прежде всего надо отметить публикации исторических источников: летописей и законодательных памятников.

Наибольший интерес представляет предложенная Шлецером периодизация русской истории, данная в его популярном труде “Изображение истории России”. Он говорит о “России возрастающей” в период с “призвания варягов” (862г.) до смерти Владимира I (1015г.), “России разделенной” на уделы (после смерти Владимира), “России утесненной” в годы татаро-монгольского ига (Условно с 1216 по 1462 гг., с воскняжения Юрия Всеволодовича до воскняжения Ивана III), “России победоносной” (со времени Ивана III до смерти Петра I, 1462-1725 гг.) и “России, в цветущем состоянии находящейся” (с 1725 г.). [8,206]

Эта периодизация давала возможность показать иностранным читателям героическое прошлое русского народа, в борьбе с иноземными завоевателями достигшего независимости. Так, он показывает, что даже “в самое наинесчастнейшее время”, когда Русь находилась под татаро-монгольским игом, “россияне дважды доказали храбрость свою и могущество, ибо Александр Невский побил при Неве Литву, а Дмитрий Донской посек на части татар близ Дона на полях Куликовских”. [8,206]

Шлецер одобрял деятельность Петра I, т.к. “при нем началось литературное образование среди его гражданских и военных чиновников, которых он во всех классах смешал с иностранцами”. [5,253]

Но не с меньшим одобрением относился Шлецер и к порядкам, господствовавшим при Анне Иоанновне, когда представители немецкого дворянства занимали руководящие посты в Русском государстве.

В правление Елизаветы Петровны, с точки зрения Шлецера, русской культуре был нанесен ущерб в силу того, что “неблагодарная ненависть к иностранцам, особенно к немцам, вытеснила их из высших и средних государственных учереждений”. В результате “туземцы уединились и возле них не было товарищей, которые могли бы их стыдить невежеством”. [5,254]

Особенно восторженно относился Шлецер к правлению Екатерины II, при которой иностранцы “снова поднялись” и “немецкие наставники и секретари составили свое счастье”. [5,254]

В развитии “просвещенного абсолютизма” в России Шлецер видит прямую линию от “великого мужа”-Петра I через “великую жену”–Екатерину II к Александру I.

Говоря о крпостном праве, Шлецер называет его “ужасным злом” и считает его главной причиной “испорченности так называемых средних и высших каст”. [5,117] “Господин и слуга взаимно унижают друг друга”-, пишет Шлецер. Насмотревшись в России тяжелых сцен крепостничества, он осуждает его. “Да будет проклято крепостное право! С этого времени я не мог думать без горечи об этом бесчеловечном изобретении, об его имени и о нем самом. Эта адская выдумка притупляет и убивает всякое даже инстинктивное движение человека к личному счастию и к пользе общей”. [5,118]

На мой взгляд деятельность Шлецера, как и других немецких историков, заслуживает признания. Критическая методика Шлецера имела значение для разработки не только проблем летописания, но и вопросов истории вообще.

В их работах иногда можно найти объективный взгляд иностранца на Русскую историю, который под час недоступен русскому историку. Их стремление изучать русскую историю, привлекая иностранные материалы, попытки применять сравнительно-исторический метод в работах заслуживают внимания.

3. Россия глазами Востока и Запада.

Что думают народы друг о друге? Как складываются образы русского, француза, немца — у немца, француза, русского и других?

Иногда суждения иностранцев о России читать лестно, а иногда делается не по себе. Статья В. Багно "На другой духовной широте" посвящена наблюдениям испанцев и стремится дать культурологическое обобщение — “реконструировать образ России в испанском сознании”[4,12]. Любопытно узнать, что испанцы считали нас весьма “хитрым и лукавым народом”, а “лицо Московии” им виделось хмурым; ее роль в истории — быть “бичом народов”. [4,35]

Частый мотив записок испанцев — “удивление и ужас перед безжалостностью русских к самим себе, к своей культуре и своей истории”. [4,30]

“Особого внимания заслуживают размышления испанцев о “пограничной” судьбе России, во многом сходной с судьбой Испании, также находящейся на периферии Европы и между двумя мирами, христианства и мусульманства,”—пишет В.Багно, —“русские — народ пограничный, а не однозначно европейский, в случае с Испанией и Россией образ “другого” не в последнюю очередь был способом самопознания”. [4,23]

Очень интересна статья “Россия екатерининских времен глазами японского моряка”, которую публикует японский историк М.Икута. [4,102] Капитан Кодаю потерпел кораблекрушение в 1783 г., оказался на Камчатке, а затем в Иркутске, откуда он и его выжившие спутники трижды подавали прошение о возвращении на родину. Им отказывали. Лишь после аудиенции у Екатерины разрешение уехать было дано. Кодаю вернулся в 1792 году.

Ему удалось выжить и в Японии, несмотря на “Указы закрытия страны”, в частности гласившие: “Если японец пересек границу и жил в другой стране, то по возвращении на родину он должен будет подвергнуться смертной казни”. Кодаю — в соавторстве с чиновником Хосю — составил “Показания” о своем путешествии, которые (вместе с “Записями о приеме сегуном потерпевших кораблекрушение”) оказались в списке “Сны о России”.[4,125]

Хотя в Японии того времени строго запрещались запись и хранение сведений о других странах, некоторые тайно их переписывали, поэтому относительно много рукописей сохранилось. Возвращение Кодаю произвело на японцев сильное впечатление. Россия стала в их глазах страной, где царит принцип “ги” (долг—справедливость) и милосердие.

Одну из наиболее ярких и полных картин России начала XVIII века, эпохи царствования Петра I, дает книга голландца де Бруина. Основная ценность книги – изображение первоначального этапа петровской реформы, когда сосуществовало и новое, “еще не окрепшее, но развивающееся”, и старое, на первый взгляд “стабильное, незыблемое, а на самом деле обреченное на слом”.[6,25]

Это сосуществование нового и старого де Бруин видит во многом: и в обществе, и в культуре, и в быту.

Одними из интереснейших записок о России являются воспоминания полковника Гагерна, побывавшего в стране в том же 1839 г., что и Кюстин. Фридрих Балдуин Гагерн (1794 – 1848) в свите голландского принца Александра Оранского (племянника Николая I) совершил поездку к петербургскому двору.

После прочтения книги Кюстина, он писал своему отцу: “Я не нашел в Кюстине ничего нового, но встретил подтверждение моих собственных взглядов.”[3,389]

Воспоминания Гагерна – типичный путевой дневник. По датам расписаны все события, встречи, наблюдения. Основная тема впечатлений путешественника – северная столица. Что интересует путешественника? Прежде всего, как профессионального военного,– армия. Он стремится узнать комплектование и тактические характеристики родов войск – кавалерии, артиллерии, пехоты. Но Гагерн не только офицер, но и военный дипломат, отсюда интересные, хотя подчас и беглые, зарисовки всех тех выдающихся современников, кого он встречал на приемах, балах, празднествах. Это и портреты Николая I, наследника – будущего императора Александра II, членов императорской семьи, главы внешнеполитического ведомства России графа Нессельроде, военного министра графа Чернышева, начальника III отделения графа Бенкендорфа и многих других. [7,666] Несмотря на определенную направленность автора – он не любит Россию и откровенно этого не скрывает,– записки все же отличаются от сочинения Кюстина: они более заземлены, более объективны, более реалистичны. В этом, пожалуй, их главная ценность как исторического источника.

Список литературы

1.Кюстин А. де. Россия в 1839 году. Пер. с фр.: под ред. В. Мильчиной. Т.1. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. 480с.

2. Кюстин А. де. Россия в 1839 году. Пер. с фр.: под ред. В. Мильчиной. Т.2. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. 480с.

3.Мильчина В. Несколько слов о маркизе де Кюстине, его книге и ее первых читателях// Кюстин А. де. Россия в 1839 году. Т.1.М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. С. 382-396.

4.Образ России. Россия и русские в восприятии Запада и Востока. Приложение к альманаху «Канун». Сборник статей. Спб, 1998. 464с.

5.Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная. Сборник Академии наук. Т 13. Спб, 1875, С. 190-191.

6.Россия XVIII в. глазами иностранцев/Сост. Ю.А. Лимонов. Л.:Лениздат, 1989. 544с.

7.Россия первой половины XIX века глазами иностранцев/Сост. Ю.А. Лимонов. Л.:Лениздат, 1991. 719с.

8.Черепнин Л.В. Шлецер и его место в развитии русской исторической науки//Международные связи России в XVII-XVIII вв. (экономика, политика, культура). Сборник статей. М.: «Наука», 1966. С. 183-219.

9.Шапиро А.Л. Русская историография с древнейших времен до 1917г. Учебное пособие. 2-е изд., испр. и доп. М.: Изд-во «Культура», 1993, 761с.