Сопоставительный анализ терминов родства в русском и немецком языках

Оглавление

Введение................................................................................................................ .3

Глава 1. Понятие термина и родственных отношений.......................................6

1.1. Термин и его существенные признаки..........................................................6

1.2. Понятие родства в русском и немецком языках.........................................13

Глава 2. Анализ терминов родства в немецком и русском языках..................23

2.1. Лексикографическое отражение родовой терминологии..........................22

2.2. Функциональная нагрузка стилистических кластеров в родовой терминологии........................................................................................................31

2.3. Источники пополнения регистра родовой терминологии.........................41

Заключение............................................................................................................51

Список литературы...............................................................................................53

Введение

Антропоцентризм как воззрение о том, что человек есть центр и высшая цель мироздания, завоевывает все более прочные позиции в качестве ведущего принципа в различных областях научных исследований. Применительно к филологии эта тенденция выражается в обращении интересов современных исследователей к живой разговорной речи, к дискурсу в его ежедневном, бытовом выражении. Экспрессивность, образность, живость, подвижность состава, некоторая социальная кодированность – все эти качества разговорного пласта современной лексики привлекали и привлекают многих ученых, в числе которых необходимо назвать имена Г. Эманна, В.Д. Девкина, Б.А. Ларина, Т.Г. Никитиной, Г.В. Быковой и других.

В настоящее время нельзя сказать, что вопрос выделения, классификации, исследования и «регулирования» потребления в дискурсе родовой лексики относится только к лингвистической проблематике. Этой проблемой занимаются такие науки, как психология, социология, педагогика, группа юридических наук, а также, как показал опыт последних лет, этим вопросом занимаются даже парламенты различных стран.

Социальные изменения, связанные с изме­нениями в структуре общества, приве­ли к определенному расшатыванию традиционных литературных норм. Это находит отражение не только в увеличении количества речевых оши­бок, но и в существенном изменении словарного состава языка. В научной литературе довольно часто приводят слова Б.А. Ларина (относящиеся к 1928 году, когда лингвисты наблюдали сходную с сегодняшней по интенсивности проявления языковую картину) о том, что историческая эволюция любого литературного языка может быть представлена как ряд последовательных «снижений», варваризаций, но лучше сказать – как ряд «концентрических развертываний».

На фоне растущего негативизма в обществе, стремления к освобождению от привычных норм развивается и укрепляется тенденция к отчуждению от «формализованного» общества и его установок, в том числе и языковых, лексических, формируется социализированное антагонистическое сознание – быть не как все, что находит свое отражение, прежде всего в языке наиболее восприимчивой к новым веяниям культуры социальной группы – в терминологии, являющейся объектом данного исследования.

Одной из особенностей терминов родства в русском и немецком языках является широкое использование родовой лексики, которой и посвящена данная работа.

Без знания разговорно окрашенной лексики, по мнению В.Д.Девкина, при изучении иностранного языка обойтись невозможно. Эта лексика составляет достаточно весомую, совершенно неотъемлемую часть лексикона. Знакомство с разговорной лексикой нужно, чтобы понимать обиходную речь, чтобы овладеть важной частью лингвострановедения, чтобы уметь расшифровать подтекст, остроты, ассоциативный план высказываний.

Цель данного исследования – проведение сопоставительного анализа родовой лексики русского и немецкого языков.

Для достижения поставленной нами цели необходимо решить ряд задач:

рассмотреть некоторые теоретические положения, касающиеся определения таких понятий, как «родственная лексика», «термины родства», «родственные слова» в различных дефинициях, среди которых нет единства;

внести свой вклад в решение проблемы лексикографического отражения родовой лексики;

выявить наиболее характерные черты родовой терминологии;

выявить функциональную нагрузку сниженных лексических единиц;

выявить основные источники пополнения регистра родственной лексики.

В данной работе нами были использованы такие исследовательские приёмы, как сплошная выборка фактического материала и построение его классификации. К методике работы относится, прежде всего, контекстуальный анализ, заключающийся в выявлении прагматического контекста, влияющего непосредственно на функциональную нагрузку родовой лексики в устной речи.

Глава 1. Понятие термина и родственных отношений

1.1. Термин и его существенные признаки

Существуют разнообразные определения понятия «термин» и трудно выделить среди них одно общепринятое, которое бы устроило всех. По мнению В. М. Лейчика, «обилие разнообразных определений, очевидно, объясняется не только тем фактом, что к моменту их формирования не сложилась научная дисциплина, предметом которой является термин (терминоведение), но и тем, что термин - это принадлежность, и объект целого ряда наук, и каждая наука стремится выделить в термине признаки, существенные с её точки зрения» [Лейчик 1987, 135]. Аналогично рассуждают и А. В. Суперанская, Н. В. Подольская, Н. В. Васильева. Они отмечают, что логик рассматривает в качестве термина любое слово, соотнесённое со строгой дефиницией; философ отождествляет дефиницию и термин, определяя термин как сокращение дефиниции; для социолога любое специальное слово является термином; представитель профессионального знания считает терминами все слова, связанные с его профессией; для лингвиста термин - это, прежде всего, имя понятия [Суперанская, Подольская, Васильева 1989, 11-12].

Трудности определения и исследования термина связаны также с его двуединой сущностью; понятийной и языковой. С одной стороны, термин является единицей определенной системы научных понятий, с другой стороны, он является единицей общеязыковой, поскольку принадлежит к лексической системе естественного языка [о двуединой сущности термина см. Реформатский 1968, 122; Новичкова 1985, 9; Богомолова 1993, 15; Володина 1996(1), 90].

Рассмотрим наиболее известные определения термина, содержащие, на наш взгляд, большинство его существенных признаков:

«Термин - это слово (или словосочетание) являющееся единством звукового знака и соотнесённого (связанного) с ним соответствующего понятия в системе понятий данной области науки и техники» [Климовицкий 1967, 34]. В этом определении отмечены важные признаки термина: 1) то, что термин представляет собой слово или словосочетание, 2) то, что термин соотносится с понятием, 3) то, что термину характерна системность, то есть связь с другими терминами терминосистемы.

Широко используется также определение термина, предложенное О С Ахмановой: «слово или словосочетание специального (научного, технического и т. п.) языка, создаваемое (принимаемое, заимствуемое и т. п.) для точного выражения специальных понятий и обозначения специальных предметов» [Ахманова 1969, 474]. Из этого определения следует то, что термин: 1) имеет форму слова или словосочетания; 2) принадлежит специальному языку; 3) имеет целенаправленный характер появления; 4) соотносится с понятием; 5) выполняет номинативную функцию.

Известный терминолог Т. Л. Канделаки под термином понимает «слово или лексикализованное словосочетание, требующее для установления своего значения в соответствующей системе понятий построения дефиниции» [Канделаки 1977, 7]. В основу этого определения положены следующие свойства термина: 1) то, что термин представляет собой слово или лексикализованное словосочетание; 2) потребность в дефиниции; 3) соотнесённость с понятием; 4) системность.

В. П. Даниленко считает, что «термин - это слово или словосочетание специальной сферы употребления, являющееся наименованием научного или производственно-технологического понятия и имеющее дефиницию» [Даниленко 1971, 11]. Здесь отмечены следующие свойства термина: 1) это слово или словосочетание; 2) принадлежность к определенной области знания; 3) номинация специального понятия; 4) наличие дефиниции.

Анализ определений термина показывает, что учёные едины в том, что термин представляет собой слово или словосочетание, соотнесённое со специальным понятием (т. е. с понятием какой-либо отрасли техники или области знания). Осознание неразрывной связи термина с обозначаемым им понятием позволяет на практике беспрепятственно выделять термин из специального текста [ср. Шелов 1982, 1]. По остальным признакам термина мнения ученых расходятся.

Как нам представляется, к основным (обязательным и постоянным) признакам термина следует относить: 1) соотнесённость со специальным понятием; 2) системность, т. е. взаимосвязь с другими терминами терминосистемы; 3) потребность в дефиниции [Шарафутдинова 2000(2)]. Эти свойства являются одновременно и отличительными, поскольку они позволяют отграничить термин от общеупотребительных слов и других разрядов специальной лексики.

Такие свойства, как однозначность в пределах одной отраслевой терминологии, стилистическая нейтральность, причисляемые зачастую к основным свойствам термина [ср. Волкова 1984, 69-84; Комлев 1988; Реформатский 1967, 110-111; 1986, 166; Васильева 1990, 508-509], являются, на наш взгляд, лишь его желательными признаками, но не обязательными. Целью обоснования сказанного рассмотрим каждый из выше названных признаков термина, как существенных, так и желательных.

Соотнесённость термина со специальным понятием.

Термин - это словесное наименование понятия, то есть его имя. своего словесного имени понятие осталось бы в мыслительной сфере и могло бы быть использовано людьми в коммуникативных целях.

Любой термин, как научный, так и технический, имеет непосредствени связь с понятием. У научного термина эта связь самая тесная, а у технического термина она ослабевает в связи с тем, что за ним стоит объект реального мира! Но связь между предметом технической мысли и термином осуществляется лишь через понятие. Тот факт, что вне связи с понятием термин невозможен,] является очевидным [см. Климовицкий 1967, 34; Климовицкий 1976, 107-114;! Лотте 1961, 8; Суперанская, Подольская, Васильева 1989, 35; Новичкова 1985, 8; Головин, Кобрин 1987, 37; Гринёв 1993 (1), 29; Татаринов 1988, 7; 264;| Володина 1996 (2), 58; и др.].

Связанность с понятием - основа специфических свойств термина и его главный дифференциальный признак. Другие критерии выявления термина могут быть использованы как вспомогательные при соотнесении слова (словосочетания) со специальным (профессиональным) понятием. Термин соотносится с понятием (научным), в то время как общеупотребительное слово - с общим представлением или бытовым понятием. Иначе говоря, термин выражает научное (специальное) понятие, а общеупотребительное слово -общее представление или бытовое понятие. В чём же различие между научным понятием и представлением?

«Понятие - мысль, фиксирующая признаки отображаемых в ней предметов и явлений, позволяющие отличать эти предметы и явления от смежных с ними. <...>. В научных понятиях отображаются и обобщаются отличительные признаки, являющиеся существенными ...» [Краткий словарь по логике 1991, 150-151; см. также Горский 1957, 85]. «В узком смысле представление есть появляющийся в сознании образ ранее воспринятого предмета или процесса внешнего мира, после того как представляемое объективно уже не присутствует ...» [Философский энциклопедический словарь 1997, 361]. Сравнение этих дефиниций позволяет заключить, что общие представления отображают преимущественно внешние связи и отношения предметов и явлений, поскольку существенное ещё не выделилось из массы несущественного, в то время как научное понятие отображает существенные признаки предмета [см. Головин, Кобрин 1987, 37].

На этом особом свойстве термина-соотноситься с понятием, основывается особая функция термина. Особая функция термина- наименование специальных понятий [см.Винокур1939,5; Пиотровский, Рахубо, Хажинская 1981, 29; Даниленко 1979, 91; 1986, 21; Головин, Кобрин 1987, 35; Антонова, Лейчик1990, 2; Лейчик1990; Гринёв 1993 (1), 53; Прохорова 1996, 6]. Особенность термина заключается не в том, что он выполняет номинативную функцию(номинативность свойственна всем знаменательным словам),а втом, что он обозначает понятие, причём специальное (научное или техническое). СВ. Гринёв справедливо замечает, что новые термины, пока не зафиксированные существующими словарями, выделяются из источников именно «на основе выполняемой в тексте функции называния специальных понятий данной области» [Гринёв 1993(1), 53].

На основе выполняемой в тексте функции определяется статус и так называемых «консубстанциональных слов», которые являются достоянием не только данной области знания, но и бытовой речи (например, самолёт, крыло, вертолёт). При встрече с термином мы задумываемся над содержанием соответствующего понятия, а. при обыденных словах мы ограничиваемся представлением наиболее поверхностных, бытовых свойств объекта [Гринёв 1993(2), 10]. Использование термина для наименования специальных понятий обусловливает его принадлежность к определённой специальной области знания.

Системность термина

Необходимым условием для того, чтобы слово или словосочетание получило статус термина, является включение его десигната в некую систему, представляющую организованную совокупность специальных понятий и связей. Эту систему называют терминополем. Терминополю, плану содержания, соответствует в плане выражения терминосистема [Пиотровский. Рахубо, Хажинская 1981, 36-37]. Терминосистема - «это соотнесённая с определённой областью знания совокупность терминов, связанных друг с другом на понятийном лексико-семантическом, словообразовательном (дсриватологическом) и грамматическом «уровнях» [Березин, Головин 1979, 270].Тоесть термин, как представитель понятия, который становится очевидным лишь в системе понятий данной области знания, не существует изолированно и может быть правильно воспринят лишь будучи членом соответствующей системы, т. е. терминологии [о системности термина см. Лотте 1961, 14; Будагов 1965, 31; Бархударов 1970, 9; Перетрухин 1972, 152; Даниленко 1977, 7; Бондалетов 1978, 60; Даниленко 1986, 11; Бутрим 1986, 24-36; Суперанская, Подольская, Васильева 1993,246].

Как известно, системность присуща и общеупотребительным словам семантическом поле. Однако степень системности терминов общеупотребительных слов различна. Термины отличаются высокой степень* системной организованности, т. е.они тесно взаимосвязаны с другими терминами данной терминосистемы. «Это объясняется тем, что связи междунаучными и бытовыми понятиями различны(причиной различия связей является специфика научного понятия). Связи между научными понятиям* сильнее связей между обыденными понятиями. Научные понятия как бы удерживают свои знаки (термины) на своём месте (в системе) и не дают им такой свободы, которой обладают общеупотребительные слова» [Косов 1980,1 19].

Потребность термина в дефиниции

«Дефиниция - это логическое определение понятия, установление содержания понятия, его отличительных признаков. Дефиниции содержатся в терминологических словарях различных типов, учебных пособиях, реже - в оригинальной научной и технической литературе» [Головин, Кобрин 1987, 62].

Термин нуждается в соотнесении с дефиницией, поскольку постоянно существует потребность в информации об объёме содержания и месте понятия, обозначаемого термином. Эти данные можно получить лишь в дефиниции, которая одновременно является и определением значения термина.

Общеупотребительное слово также имеет определение, но дефиниция термина (в особенности узлового, родового) отличается от определения общеупотребительного слова логической строгостью, упорядоченностью и указанием точных границ специального понятия. Это становится наглядным при сопоставлении дефиниции термина и определения общеупотребительного слова, представленных одной и той же лексической формой [Головин 1980, 5; Гринёв 1993 (1), 30]. Например, дефиниция термина «самолёт» в «Кратком словаре авиационных терминов»: «самолёт - летательный аппарат тяжелее воздуха для полётов в атмосфере с помощью двигателей и крыльев» [Краткий словарь авиационных терминов, 1992, 48; подчеркнуто нами - Н. Ш.]; определение слова «самолёт-» в толковом словаре русского языка; «самолёт -летательный аппарат тяжелее воздуха, аэроплан» [Ожегов 1985, 604]. В первом определении, в отличие от второго, отражены все существенные признаки профессионального понятия, позволяющие разграничить его от других себе подобных: 1) летательный аппарат; 2) тяжелее воздуха, в отличие от летательных аппаратов, которые легче воздуха; 3) предназначен для полётов в атмосфере, а не в космосе; 4) с помощью двигателей, в отличие от воздухоплавательных аппаратов (дирижаблей, аэростатов), у которых подъёмная сила осуществляется с помощью подъёмного газа; 5) с помощью крыльев, в отличие от вертолёта. Итак, дефиниция данного термина позволяет определить место понятия «самолёт» в системе понятий авиационной отрасли, чего не может сделать определение общеупотребительного слова.

На обязательность дефинированности (наличия дефиниции) для терминов указывает большинство учёных. [Морозова 1970; Котелова 1970, 125; Канделаки 1977, 7; Даниленко 1971; 1977; Городникова, Фигон, Широкова 1982, 35; Татаринов 1988, 10; 1996, 164; 2006, 47-48; Суперанская, Подольская, Васильева 1989, 14; Фомина 1990, 216; Цвиллинг 1990, 108; Гринёв 1993(1), 272; Buhlmatm, Fearns 1991, 34; Reirmardt, КбЫег, Neubert 1992, 5; Володина 1996(1), 90-91; Володина 1996(2), 58; Прохорова 1996,107; Шелов 1996,74].

Однако ряд лингвистов, например, К. Ю. Диброва, Л. П. Ступин [1987, 70], В. М. Лейчик [1987,135-137], не считает наличие дефиниции необходимым условием термина, аргументируя тем, что не все термины могут иметь строгие дефиниции. Как нам представляется, причиной разногласия по этой проблеме является многообразие типов дефиниции, которых объединяет лишь цель – раскрыть объём содержания понятия. Достигается эта цель и теми дефинициями, которые не зафиксированы в специальной литературе. «Иногда достаточно контекстуального или остенсивного определения, чтобы установить объём содержания термина» [Татаринов 1988, 10]. Недостаточную изученность

терминологических дефиниций подчёркивает и Т. Л. Канделаки: «Большинство методических руководств и исследований по упорядочению и стандартизации терминологии ограничивается формулированием требований к определениям, а структуру и процедуры их построения не рассматривает» [Канделаки 1986,140].

Итак, термин без дефиниции не существует, вопрос лишь в том, каков тип дефиниции [см. Татаринов 1996,164].

Некоторые лингвисты, как С. Д.Шелов, С.В.Гринёв, М.Н.Володина, считают наличие дефиниции критерием терминологичности. В. М. Лейчик, Б. Н. ГоловиниР. Ю. Кобрин справедливо отмечают, что встречаются не термины, тоже допускающие дефинирование, поэтому в качестве отличительного признака термина следует использовать формулировку «термин требует дефиницию» вместо «термин имеет дефиницию», поскольку потребность в дефиниции испытывают лишь термины [Лейчик 1987, 135-137; Головин, Кобрин 1987, 43; см. также Канделаки 1977, 7]. Потребность термина в соотнесении с дефиницией основывается на таком важном свойстве термина, как его соотнесённость с научным понятием, которое может быть раскрыто (хотя и частично) лишь в дефиниции.

1.2. Понятие родства в немецком и русском языках

При всех различиях немецкого и русского языков они имеют много сходных черт в своей структуре, что в значительной степени объясняется их генетическим родством, т.е. происхождением из общего источника.

Соображения о сходстве и даже родстве отдельных слов или форм разных европейских языков высказывались еще в XV-XVI вв. С конца XVIII века в связи с открытием санскрита (один из древнеиндийских языков, получивших распространение в Северной Индии с середины 1-го тысячелетия до н.э.) внимание ученых было привлечено также к чертам сходства между европейскими языками и санскритом. В начале XIX века появилось исследование немецкого лингвиста Франца Боппа, в котором сравнивались грамматические особенности санскрита, греческого, латинского, персидского и германских языков (1816 г.). За ним последовал труд датчанина Расмуса Раска, который дополнительно привлек к сравнению балто-славянские языки и выдвинул идею о родстве всех упомянутых языков (1818 г.). В середине XIX в. появились знаменитые работы Якоба Гримма, где впервые было дано сравнительно-историческое описание германских языков как единой группы языков. Этими трудами были заложены основы сравнительно-исторического языкознания, изучающего языки под углом зрения их происхождения из единого источника.

Благодаря дальнейшему развитию сравнительно-исторического языкознания, особенно в Германии, на протяжении XIX и XX вв. были выявлены сходные элементы в обширной группе языков, издавна имевших широкое распространение в Европе и Азии. Было доказано, что это поразительное сходство не является случайным – оно обусловлено генетическим родством языков. Родственные языки получили условное название индоевропейских и были объединены в индоевропейскую семью языков. Общий источник, представлявший собой скорее всего группу близкородственных диалектов, был назван индоевропейским праязыком.

В новейшее время в результате археологических раскопок стали известны древнейшие письменные языки в Передней и Центральной Азии (начиная с III тысячелетия до н.э.) – хеттский, лувийский, тохарский и др., которые также были включены в индоевропейскую семью языков. (Индоевропейская семья является, в свою очередь, одной из 23-х семей языков, на которых говорит население земного шара).

Индоевропейские языки объединяются в общую семью на основе закономерных грамматических, лексических и фонетических соответствий. По принятой генеалогической классификации, т.е. по происхождению, к семье индоевропейских языков причисляются примерно девяносто живых и мертвых языков. В их число входят также немецкий и русский языки. Индоевропейская семья делится, в свою очередь, на 17 групп на основе более близкого языкового родства, обусловленного исторической общностью и территориальными контактами народов, говоривших и говорящих на близких языках. Немецкий язык относится к группе германских языков, русский язык – к группе славянских языков.

К индоевропейской семье, кроме германских и славянских языков, относятся языки балтийские (литовский, латышский, древнепрусский), кельтские, италийские (в том числе латинский), романские (французский, итальянский, испанский и др.), греческий, албанский, армянский; в Азии – языки индийские и иранские. (Не названы некоторые группы мертвых языков).

В германскую группу языков, к которой относится немецкий язык, входят: английский, нидерландский, фризский, африкаанс, идиш (западная подгруппа); шведский, датский, норвежский, исландский, фарерский (северная подгруппа); готский – мертвый язык (восточная подгруппа). Современные германские языки имеют много общего в грамматическом строе, лексике и фонетике, что, как правило, позволяет владеющим одним из языков понять общий смысл текстов или высказываний на другом языке.

Славянская группа также делится на 3 подгруппы. Восточная: русский, украинский, белорусский; южная: болгарский, македонский, сербохорватский, словенский; западная: чешский, словацкий, польский, лужицкие и другие говоры.

Причисление определенных языков к индоевропейской семье, а также их объединение в группы и подгруппы требовало привлечения не только лингвистического материала, но и археологического, исторического, этнографического, антропологического, философско-мифологического и т.д. Не все гипотезы, выдвигавшиеся исследователями, находили подтверждение: например, потерпела неудачу попытка зачислить в индоевропейскую семью грузинский язык; опровергнута была также идея объединения славянских и балтийских языков в общую группу. Однако была доказана особая близость нескольких интересующих нас групп языков, в частности, балто-славяно-германских и германо-кельто-италийских.

Возникает вопрос, в каком направлении можно было искать доказательства индоевропейского родства языков?

Между индоевропейским праязыком и современными языками лежит, казалось бы, непреодолимая временнáя пропасть как минимум в 5-6 тысяч лет, т.к. уже в 3-ем тысячелетии до н.э., как свидетельствуют научные данные, индоевропейский праязык распался. Во всяком случае, древнейшие письменные памятники 2-го и начала 1-го тысячелетий до н.э. уже представляют собой самостоятельные языки развитых цивилизаций. Следовательно, чтобы соотнести не только конкретные языки, но и целую семью языков с общим источником необходимо было шаг за шагом пройти расстояние в 5-6 тысяч лет и реконструировать состояние индоевропейского праязыка до его распада. Исследование соответствий между языками и их интерпретация должны были иметь ретроспективный характер, поскольку все объяснения лежали в прошлом. Этим обусловлено первостепенное значение архаичных языков и древнейших памятников письменности для сравнительно-исторического языкознания.

Обращаясь в этой связи к германским и славянским языкам, к немецкому и русскому, остановимся на датировке первых дошедших до нас памятников письменности на этих языках. Древнейшие памятники письменности являются важнейшей точкой отсчета для изучения исторического развития конкретного языка и группы родственных языков, для реконструкции дописьменного состояния данного языка и соответствующей группы языков, а также для реконструкции индоевропейского праязыка.

Древнейшим и важнейшим памятником германской письменности является так называемый готский «Серебряный кодекс», содержащий переводы с греческого на готский язык евангелий от Матфея, Иоанна, Луки и Марка. Предание приписывает этот перевод, как и изобретение готского письма (на основе греческого), готскому епископу Вульфиле (прибл. 311-383 гг.). Кодекс дошел до нас в рукописи V-го века, состоявшей из 187 сохранившихся больших листов. (Эта уникальная рукопись была найдена в Верденском монастыре под Эссеном. Сегодня там можно увидеть копию). Были найдены и другие памятники готской письменности. Тексты на готском языке стали важнейшей базой для развития германского языкознания и индоевропеистики.

Начальный этап письменно засвидетельствованной истории немецкого языка относится к VIII-XI вв. Самые ранние тексты были записаны на основе латинского алфавита во второй половине VIII-го – начале IX вв., в том числе, так называемые «Глоссы» - немецкие переводы отдельных латинских слов или предложений (ок. 750 г.); «Древневерхненемецкий Исидор» - перевод латинского богословского трактата (ок. 770 г.); «Песнь о Хильтибранте» - отрывок древнегерманской народной эпической поэзии (810-820 гг.); «Страсбургские клятвы» - тексты клятв Карла Лысого и Людовика Немецкого, произнесенные ими перед двумя войсками в 842 году при заключении союза против Лотара. Эти и другие памятники отражают черты отдельных территориальных диалектов Германии и позволяют судить об общих особенностях древневерхненемецкого и его соотнесенности с другими древними германскими языками и диалектами.

История русского языка как одного из славянских языков отличается сложным взаимодействием с языками разных этносов в дописьменный период, длительным единством с другими восточнославянскими языками, влиянием книжного церковнославянского языка, диалектной нерасчлененностью вплоть до обособления среднерусских (великорусских) говоров, на основе которых сформировался национальный русский язык.

Славянская письменность (кириллица и глаголица) была создана в 60-е годы IX века братьями Кириллом и Мефодием. Они перевели с греческого языка на славянский литургические тексты. Основу языка перевода составил южно-македонский диалект, получивший дальнейшее развитие в Болгарии. Самые ранние тексты на языке, который позднее стал называться старославянским, не сохранились. От Х века имеются лишь отдельные надписи, а от XI – первые рукописные богослужебные тексты.

Древнерусским называется общий для восточных славян язык, сформировавшийся в Древнерусском государстве и существовавший до XIV-XV вв., когда он распался на 3 отдельных восточнославянских языка – русский, украинский и белорусский. Ранние древнерусские памятники, написанные кириллицей, относятся к ХII-XIII вв.: отдельные надписи; письма на бересте; грамоты (старейшие новгородские грамоты – XII в., смоленские – XIII в., московские – XIV в.); древнейшие рукописные богослужебные книги (старославянского происхождения), найденные на территории Древней Руси, известны по спискам XI-XIV вв.

Начальный этап формирования языка собственно русской народности охватывает ХIV-XVII вв. (старорусский период); начало формирования национального русского языка относится к середине XVII-XVIII вв., а этап его окончательного становления связан с творчеством А.С. Пушкина.

Приведенные данные об истории развития русского языка важны для лучшего понимания хронологической соотнесенности сопоставляемых языковых явлений.

Больше всего подвержена изменениям фонетическая (звуковая) система языка. Приведу, к примеру, некоторые древневерхненемецкие слова (по рукописи IX века) и их современные соответствия: min = mein, zit = Zeit, inti = und, thaz = das, uuas = war, muoter = Mutter, thiu = die, zi =zu, her = er, brutigomo = Bräutigam и т.д. В древневерхненемецком не было многих звуков, развившихся позднее и имеющихся в современном языке: не было гласных с умлаутом ä, ö, ü (ср.: mahtig = mächtig, mohti = möchte, kunig = König); не было дифтонгов ei, au, eu, (ср.: sin = sein, uf = auf, hiute = heute); не было звука, изображаемого как sch (ср.: smerzo = Schmerz, sconi = schön) и т.д.

Прослеживая шаг за шагом ретроспективную картину изменений, происходивших с каждым звуком каждого языка, ученые определили закономерные звуковые соответствия между различными индоевропейскими языками (для каждого периода их развития). Например, было установлено, что в начале слова санскритскому bh- соответствуют: греч. ph-, лат., ром. f-, герм. b-, слав. б-. Эта закономерность вытекала из сопоставления многочисленных слов по языкам. Сравните: санкр. bhratar, греч. phrātōr, лат. frāter, франц. frère, итал. fratello, готск. brōþar, нем. Bruder, англ. brother, датск. broder, русск. брат и т.д. Другой пример: русск. берёшь, санкр. bharasi, греч. phereis, лат. fers, готск. bairis, двн. biris, нем. (ge)bierst, (ge)bärst.

Наиболее устойчивой составляющей языковой системы является грамматический строй, который менее всего подвержен изменениям. Поэтому соответствия грамматического строя выступают в качестве наиболее надежного критерия отнесения анализируемых языков к индоевропейской семье, ибо совпадения здесь не могут быть случайными. Обратите внимание на поразительную идентичность приводимой ниже общей схемы спряжения упомянутого глагола «брать» в настоящем времени (презенсе) для разных индоевропейских языков:

		Русск.	Санскр.	Греч.	Лат.	Готск.	Двн.
Ед.ч.	1.	беру	bharami	pherō	fero	baira	biru
	2.	берёшь	bharasi	phereis	fers	bairis	biris
	3.	берёт	bharati	pherei	fert	bairiþ	birit
Мн.ч.	1.	берём	bharamas	pheromen	ferimus	bairam	berames
	2.	берёте	bharatha	pherete	fertis	bairiþ	beret
	3.	берут	bharanti	pherusi	ferunt	bairand	berant

 

Из таблицы видно, что различные индоевропейские языки пользуются сходными строевыми элементами при спряжении в настоящем времени: за корнем следует гласный элемент, являющийся по происхождению специальным суффиксом настоящего времени, к нему присоединяются личные окончания, которые по языкам в основном совпадают (различия обусловлены закономерными фонетическими соответствиями). Ср.: русск. бер-ё-м, санкр. bhar-a-mas, греч. pher-o-men, лат. fer-i-mus, готск. bair-a-m, двн. ber-a-mes, (совр.нем. gebären). Дальнейшие преобразования этой схемы в современных языках были связаны с фонетическими изменениями.

Реконструированные данные о грамматическом строе индоевропейского праязыка свидетельствуют о весьма высоком уровне абстрактного мышления его носителей. В языке древних индоевропейцев уже были отражены такие грамматические понятия, значения и категории, как части речи, род, число, падеж, склонение и спряжение, изменение глаголов по временам, наклонениям, залогам, подразделение глаголов на переходные, непереходные, возвратные и т.п. Важнейшие грамматические категории немецкого и русского языков восходят к индоевропейскому праязыку. (Этот тезис будет подробнее рассмотрен в заключительном разделе данной статьи).

Словарный фонд, унаследованный от индоевропейской языковой общности, образует древнейшую структурно-смысловую основу, на которой в дальнейшем развивался словарный состав и немецкого, и русского языков. По данным известного немецкого лингвиста В. Шмидта, корневые слова индоевропейского происхождения составляют примерно четвертую часть основного словарного фонда немецкого языка, а если учитывать огромное количество образованных от них производных и сложных слов, то речь может идти о половине основного словарного фонда. (К нему причисляются самые необходимые общеупотребительные слова).

Приведем некоторые примеры индоевропейских по происхождению слов в немецком и русском языках: du – ты, uns – нас, das – то; zwei – два, drei – три, sechs – шесть; Mutter – мать, Schwester – сестра, Bruder – брат, Sohn – сын, Witwe – вдова, Nase – нос, Auge – око, Knie – колено, Bart – борода, Gans – гусь, Wolf – волк, Schwein – свинья, Maus – мышь, Lachs – лосось, Buche – бук, Birke – берёза, Lein – лён, Same – семя, Milch – молоко, Sonne – солнце, Schnee – снег; neu – новый, voll – полный, jung – юный, dünn – тонкий; stehen – стоять, sitzen – сидеть, liegen – лежать, essen – есть, wissen – знать, ср. ведать, säen – сеять, mahlen – молоть и т.д.

Следует, конечно, иметь в виду, что далеко не всегда индоевропейские по происхождению слова бывают похожи по звучанию (результат звуковых изменений в каждом языке). Ср., например, mich – меня, dich – тебя, sich – себя; ein – один, hundert – сто, zehn – десять; Tochter – дочь, Nacht – ночь, Herz – сердце, Tür - дверь, Name – имя; flechten – плести, saugen – сосать и др.

Заметим также, что в процессе языкового развития значения слов подвержены изменениям, поэтому в общих по происхождению корнях возможны несовпадения значений. Ср., например, русские переводы и этимологические соответствия: Bär – медведь соответствует корню слова бурый; Kuh – корова соответствует корню слова говядина; Faust – кулак соотв. пясть, запястье; sauer – кислый соотв. сырой; fahren – ехать соотв. парúть; schlafen – спать соотв. слабеть, слабый слаб.

Несмотря на тысячелетние миграции племен и народов в дописьменные времена, на контакты с аборигенами иных этнических общностей, на языковые изменения уже после возникновения письменности и на прочие «несмотря», в грамматическом строе германских и славянских языков, в том числе в немецком и русском, сохранились (и получили дальнейшее развитие) основные грамматические понятия и категории, присущие индоевропейскому праязыку.

Бóльшие или мéньшие изменения в ходе исторического развития языков претерпели способы и средства выражения соответствующих грамматических значений. Так, например, в немецком языке значительно упростилось склонение имен и спряжение глаголов. Изменилась структура слова и в русском языке. Вместе с тем, отдельные «исключения» напоминают об особенностях унаследованной от индоевропейского праязыка структуры.К примеру, при склонении русских существительных мать и дочь вдруг появляются формы матери и дочери с бывшим суффиксом -r, присущим индоевропейским именам родства (ср. Mutter, Tochter); а в словах типа имя – имени – имена или семя – семени – семена появляется суффикс –n, как и в немецких Name – Namens – Namen или Same – Samens – Samen. К индоевропейскому праязыку восходят также чередования гласных в формах слов везу – вёз – возил или несу – нёс –носил, как и в немецких сильных глаголах nehmen – nahm – genommen или sprechen – sprach – gesprochen.

Как уже отмечалось, от индоевропейской общности унаследовано большинство грамматических понятий, категорий и значений, присущих современным немецкому и русскому языкам. Отсюда следует, что для русскоязычных читателей, изучающих немецкий язык, важно владеть основной терминологией, используемой в грамматике родного языка.

Опыт преподавания показывает, что в основе непонимания грамматических явлений немецкого языка часто лежит незнание элементарных грамматических понятий русского языка. Проверьте себя, знаете ли вы, например, основные значения падежей; разницу между указательными, относительными, притяжательными местоимениями; между количественными и порядковыми числительными; между переходными и непереходными глаголами; между подчинительными и сочинительными союзами и т.д. Что понимается под категориями наклонения, залога, вида? Что такое инфинитив, причастия, деепричастия? Какие элементы входят в составное глагольное и именное сказуемое? В чем разница между словообразованием и формообразованием? Что такое корень слова, основа, суффикс, префикс (приставка), окончание? Список подобных вопросов может быть существенно расширен. Следует при этом подчеркнуть, что все без исключения названные грамматические явления, присущие и немецкому, и русскому языкам, восходят к индоевропейскому праязыку.

При всей важности знания общих черт в грамматической структуре немецкого и русского языков первостепенное значение для успешного овладения немецким языком имеет понимание основных различий в грамматическом строе обоих языков.

Глава 2. Анализ терминов родства в немецком и русском языках

2.1. Лексикографическое отражение родовой терминологии

К тому же следует добавить, что словарю принято доверять, его воспринимают инструктивно, тогда как иногда не следовало бы брать на веру предлагаемый вариант. Слепое доверие может подвести.

В.Д. Девкин

Всякое слово многомерно. Его природу определяют такие факторы, как грамматика, словообразовательная структура, регистровая характеристика (возвышенность, нейтральность, сниженность), место в номинативной системе (в тематическом поле, в синонимическом ряду, в рамках логических связей: конкретность/абстрактность, родовое/видовое понятие, часть/целое), наличие/отсутствие оценки и тип ее выражения, способность к стилизации речи, коммуникативно-ситуативный фактор (кто говорит, кому, с какой целью, при каких обстоятельствах), этика (роль слова в межличностных отношениях: равноправие, подчинение/подчиненность, конформизм), эстетика (выразительность/невыразительность, комизм), степень и характер выраженности той или иной содержательной стороны (эксплицитность/имплицитность, подразумевание, подтекст), генетический момент (исконное/заимствованное слово), диахрония (неологизм/архаизм, отсутствие ощущения возраста слова), ареальная принадлежность (общенациональное/региональное, диалектное слово), взаимодействие с параллельными кодами: звуковым и жестовым. Перечисленного достаточно, чтобы представить себе полноту и сложность информации, заложенной в слове. И если под причиной употребления родовой лексики мы понимаем совокупность общих социально-психологических процессов, находящих свое отражение в языке социума, то функциональная нагрузка слова, с нашей точки зрения, неотделима от конкретной речевой ситуации, т.е. от контекста.

Для нашей работы представляется необходимым ввести понятие «стилистического кластера». Слово «кластер» английского происхождения и в буквальном переводе означает: пучок, совокупность. Профессор А.Т. Хроленко в работе «Лингвокультуроведение» вслед за Н.Г. Комлевым так определяет понятие «кластер»: «Кластер – это объединение языковых элементов, обладающих несколькими общими признаками».

Мы, в свою очередь, под стилистическим кластером будем понимать следующее: стилистический кластер – это совокупность стилистических помет одной лексической единицы.

Но прежде всего мы хотели бы обратиться к словарям и рассмотреть предложенные ими перечни стилистических помет разговорной лексики. В первую очередь обратимся к неспециализированному двуязычному словарю. «Большой немецко-русский словарь, издание 6-е, стереотипное» (К. Лейн, Д.Г. Мальцева и др.) предлагает следующие стилистические пометы разговорной лексики (в алфавитном порядке), которые иллюстрируются примерами из этого же словаря:

бран. (Schimpfwort), бранное слово, выражение;

груб. (derb), грубое слово, выражение: Scheiss ‘дерьмо, дрянь’, Scheissdreck, das geht dich einen Scheissdreck an ‘не твое собачье дело’, fressen ‘жрать’ ;

неодобр. (abwertend), неодобрительно: Bumsmusik ‘музыка на танцульках’;

презр. (verächtlich), презрительно: Kerl ‘субьект, тип’, Weibervolk ‘бабы, бабье’;

пренебр. (geringschätzig), пренебрежительно: Klapperkaster ‘старая посудина (о корабле)’;

разг. (umgangssprachlich), разговорное слово, выражение: fies ‘отвратительный, гадкий’, Dudelei ‘дуденье, плохая игра на духовом инструменте’;

фам. (salopp-umgangssprachlich), фамильярное слово, выражение: schlackern ‘трястись’, schlabbern ‘лакать, шумно хлебать’, Fresser ‘обжора’;

шутл. (scherzhaft), шутливо: Figaro ‘цирюльник, парикмахер’, die holde Weiblichkeit ‘женский пол’.

Одновременно в словарных статьях словаря К. Лейн и Д.Г. Мальцевой для более полного отображения стилистических оттенков встречается использование сразу нескольких помет:

Мuschkote m -n, -n фам. пренебр. рядовой, служивый (солдат); ≈ серая скотина.

Filius m =, ..lii и -se разг. шутл. сын, отпрыск.

«Немецко-русский словарь разговорной лексики» (В.Д. Девкин), в свою очередь, дает подробное толкование стилистических помет. Автор предупреждает, что отсутствие пометы в статье указывает на незначительную степень сниженности, в то время как:

1) помета фам. маркирует фамильярность, фривольность, подчеркнутую “несалонность” выражения, типичную для среды близких знакомых;

2) помета груб. указывает на то, что неэстетичное, этическое дисквалифицированное, то, что принято заменять эвфемизмами, названо без прикрас прямо в лоб (Popel, pissen, Arsch);

3) помета вульг. обозначает применение грубых слов не по прямому их назначению, а для негативных характеристик того, что в норме называется нейтрально, прилично (ich scheisse drauf, einen Dreck geht das mich an);

4)помета шутл. характеризует юмористическую, дистанцированную, обычно образную иносказательность критического свойства (Kurschatten, bessere Hälfte, Lötkolben);

5) помета ирон. предполагает противоположность оценки;

6) помета бран. сопровождает бранную лексику, имеющую, как правило, нечеткий, общенегативный контур значения (Mist обо всем плохом);

7) пометы пренебр., презр., неодобр. приводятся только тогда, когда негативность не очевидна из перевода.

Многие пометы, приведенные в этих двух рассмотренных нами словарях, не совпадают. Так, Scheiss в «Большом немецко-русском словаре» К. Лейн и Д.Г. Мальцевой маркируется как грубое, в то время как В.Д. Девкин относит данное слово к вульгаризмам. Pissen в словаре К. Лейн и Д.Г. Мальцевой – фамильярное, словарь В.Д. Девкина маркирует как грубое.

Сам В.Д. Девкин замечает тенденцию изменения стилистических помет в словарях разных лет. По его словам, зачастую то, что в WDG маркируется как разг. (umg.), в Duden-GWB дается уже без пометы, то есть как нейтральное; фам. (salopp) в WDG часто в Duden-GWB уже соответствует разг (umg.). Это наблюдение касается не абсолютно всех слов, но только большей их части.

Автор обьясняет это тем, что разговорно окрашенное слово, если оно нужно и актуально в предметно-понятийном отношении и отвечает требованиям «назывной техники», в меру четко, удобно, своеобразно, неповторимо, легко понимается и запоминается, то в будущем не избежит кодификации.

В.Д. Девкин указывает на ряд «контрастных лексических единиц», которые сохраняют в упомянутых выше словарях одинаковые или близкие пометы. Это лексика, в самой семантической структуре которой отражена негативная оценка, так называемая «табуированная лексика» (ficken, vögeln). Практически все лексемы этого языкового регистра сохраняют в словарях разных лет сходную стилистическую маркировку (груб.).

Однако даже здесь вопрос законности какой-либо одной стилистической пометы для той или иной лексемы остается спорным. Как таковые стилистические пометы являются отображением функции лексической единицы в речи, что отражено и в дефиниции стилистических помет В.Д. Девкина. Но в рамках определенной ситуации (как и в рамках определенного идиолекта) даже табуированная лексика может не иметь вовсе экспрессивной нагрузки, а ввиду культурного уровня (рода занятий, возраста) носителя языка негативизм, заложенный в самой семантике, может быть неощутимым для человека, употребляющего данное слово, например, в функции междометия.

С другой стороны, и незначительно сниженная лексика может выступать в функции, которую чаще всего приписывают лексике-табу, т.е. в инвективной (оскорбительной). Так, психолог, лингвист и философ Ф. Ницше замечает, что даже фамильярность вышестоящих оскорбляет человека, так как он не имеет никакой возможности в полной мере ответить на нее тем же.

Данные процессы редко находят отражение даже в специализированных словарях. Зачастую маркировка лексической единицы производится без учета того, что В.Д. Девкин называет «идеолектной нетерпимостью», то есть при неприятии и изначально негативном отношении к лексическому фонду, который лежит вне сферы употребления самого составителя или же основной части информантов. Это приводит к разночтениям стилистического маркера одной и той же лексической единицы в словарях, выпущенных примерно в один временной промежуток. Однако при наличии хотя бы в одном случае контекста становится ясно, что в первой и во второй статье мы наблюдаем примеры, приведенные различными (социальными, возрастными) группами информантов, или же (чаще всего) мы наблюдаем сужение функциональных возможностей лексемы до одного контекста. Так:

Mistwetter n-s груб. чертовски скверная (мерзопакостная) погода [ Лейн, Мальцева и др. 1999: 600]; без контекста.

Mistwetter n-s, o. Pl. фам. мерзопакостная погода. So ein Mistwetter, es nieselt und regnet in einem fort.

В первом случае авторы не дают возможного контекста, как бы выводя стилистический маркер из самой семантики лексической единицы, то есть наличие компонента Mist ‘дерьмо’ уже должно указывать на грубость всего слова. Однако интересно то, что сама лексема Mist в словаре К. Лейн и Д.Г. Мальцевой маркируется как фам.

В.Д. Девкин, в свою очередь, приводит контекст. Здесь нет всей ситуации, однако уже по одному представленному предложению мы можем судить о том, что здесь наличествует неформальный, несалонный разговор близких (хорошо знакомых) людей. Фамильярность подобного высказывания не вызывает сомнения. Но возникает вопрос: не будет ли данное высказывание грубым, если предположить, что оно принадлежит учителю и произнесено в классе в присутствии учеников?

Условность приведенных в словарях стилистических помет доказывает следующий пример. Нами были проанализированы контексты, в которых употребляется лексема Scheisse/Scheiss ‘дерьмо’ в романе Юли Цэ «Орел и ангел». Основываясь на дифениции стилистических помет В.Д. Девкина, мы выяснили, что данная лексическая единица может быть маркирована по-разному. В приведенном ниже примере она имеет фамильярную окраску:

Ohne Eile richtet sie sich auf.

Oh, Scheisse, sage ich. Komm rein. Wie geht’s.

Gut, sagt sie, hast du vielleicht Orangensanft da?

Не спеша, она выпрямилась.

«Вот черт, - сказал я, - Проходи. Как дела?»

«Нормально, - ответила она, - У тебя здесь найдется, пожалуй, апельсиновый сок?»

Здесь налицо фривольность, выражение, с помощью которого главный герой, познакомившийся с героиней по телефону и до этого еще не встречавшийся с ней вживую, пытается избавиться от неловкости ситуации (он заставил девушку ждать в двери), тем самым уже показав желательность неформальности предстоящей беседы, как бы сразу причислив ее к кругу своих. Наиболее подходящими для перевода русскими идиомами здесь будут ‘блин’ или ‘черт’. Ответная реакция героини, которая тут же переходит к делу, как давняя знакомая, ничуть не обидевшись на «невежливость» героя, подтверждает эту мысль и дает нам право утверждать, что здесь лексема Scheisse может быть маркирована только как фамильярная.

Под влиянием контекста лексема Scheisse может приобретать грубую окраску:

Manchmal, wenn ich in die Luft starrte, anstatt zu arbeiten, stellte ich mir zum Spass vor, ihr perfeckt rosafarbener Mund würde sich plötzlich verspannen und durch die aufeinandergepressten Lippen würde sich aus ihren Gesicht heraus eine dicke braune Wurst Scheisse schieben [Zeh 2003: 36].

Иногда, когда вместо того, чтобы работать, я таращился в воздух, ради забавы я представлял себе, как ее идеальный розовый ротик вдруг расчалиться и прямо из ее лица, разжимая сжатые губы, полезет толстая коричневая колбаска дерьма.

«Без прикрас в лоб» здесь назван продукт отправления естественных человеческих потребностей, то, что почти во всех европейских культурах считается неприличным и заменяется эвфемизмами. Налицо грубость выражения, характеризующая скрытое негативное отношение главного героя к своей коллеге.

Вульгарную окраску лексема Scheisse имеет в следующем примере:

Mit einem lauten Knacken hielt sie das Gerät an und stand auf.

Maaaann, nörgelte eine Stimme im Nebenzimmer. Funkzioniert der Scheiss auch mal oder was.

Max, sagte sie, ich freue mich.

C громким щелчком она выключила аппарат и встала.

«Эээээй, - раздался недовольный голос из соседнего кабинета, - Хрень работает или как?»

«Макс, - сказала она, - рада видеть».

Здесь лексема der Scheiss используется для обозначения вполне нейтрального понятия – das Gerät ‘аппарат/устройство’, тем самым, с одной стороны, передается раздражение говорящего, с другой стороны, возможно использование данной лексемы из прагматического аспекта: говорящий экономит время, не стремясь вспомнить название аппарата, так как он уверен, что его поймут. Соответствующей русской идиомой будет ‘хрень/ херня’. Учитывая формализованную обстановку (рабочее место, офис) и обращение к коллеге женского пола, мы можем говорить в данном случае о вульгарности выражения.

Средством выражения иронии лексема Scheisse является в следующем примере:

Er zog einen Frischhaltebeutel aus der Schublade, oben mit einem roten Haushaltsgummi verschlossen.

Ach Quatsch, sagte Shershah.

Heilige Scheisse, sagte ich.

C_>17>H_>21>NO_>4>, sagte Herbert.

Он вынул из ящика стола сверток, перетянутый красной хозяйственной резинкой.

«Не может быть», - сказал Шерша.

«Срань Господня», - сказал я.

«C_>17>H_>21>NO_>4>», - сказал Герберт.

Здесь явно прослеживается противоположенность оценки, так как герой восхищен, он никогда до этого не видел такого количества кокаина, однако первое, что приходит ему в голову, – ругательство, которое по самой своей структуре носит еще и шутливый оттенок: Heilige Scheisse – ‘святое дерьмо’, совмещение несовместимого; наиболее близкая русская идиома – ‘срань Господня’.

Как бранное слово лексема Scheisse употребляется в следующем примере:

Du willst, dass ich irgendeinen Scheiss auf deine Bänder qwuatsche, sage ich, und das mach ich. Damit gut.

Aber wenn der Prof es nicht akzeptiert, sagt sie, brauche ich auch nicht

weiterzumachen.

«Ты хотела, чтобы я натрепал какое-нибудь дерьмо на твои кассеты, - сказал я, - и я это делаю. С этим нет проблем».

«Но если моему профу не понравиться, - сказала она, - то и мне тоже не нужно будет продолжать эту работу».

Здесь лексема Scheiss выражает отрицательное отношение главного героя к тому, что он делает. Общий тон диалога (героиня в депрессии, она отказывается от работы над историей Макса, наличествует напряжение и одновременно отчуждение между героями) позволяет нам перевести данное выражение как ‘какое-то дерьмо’, так как общий негативизм ситуации указывает на бранный характер выражения.

(Стоит заметить, что при переводе мы исходили из утверждения известногопереводчиказападной кинопродукции В. Горчакова относительно дословного перевода родовой лексики. По его мнению, степень экспрессии иноязычной идиоматики не всегда совпадает со степенью экспрессии русской. Поэтому при переводе мы выбирали те выражения, которые были бы характерны в подобных ситуациях для носителя русского языка, стараясь максимально близко передать эмоциональный фон оригинала.)

В полной мере лексема Scheisse, в самой семантике которой заложена негативная коннотация, передаёт оттенки пренебрежения, презрения, неодобрения:

Ich bin einfach nur ein willenloses Stück Scheisse, das sich in die eine oder andere Ecke schaufeln lässt, ganz egal.

Das mit der Scheisse stimmt schon mal, sagt er, aber…

«Я просто безвольный кусок дерьма, что позволяет швырять себя лопатой из угла в угол, мне на все плевать».

«Насчет дерьма, - сказал он, - это верно, но…»

Несмотря на то, что семантикой слова и обусловливается отнесенность данной лексической единицы к регистру родовой лексики, однако, как видно из приведенных выше примеров, мы не можем говорить о каком-либо конкретном маркере лексемы, так как в конкретной речевой ситуации ее функциональная нагрузка может быть различной. Таким образом, стилистическим кластером лексемы Scheisse будет совокупность стилистических маркеров, отражающих функциональные возможности данной лексемы в контексте. Большая часть сниженных лексических единиц, по нашему мнению, будет иметь, по меньшей мере, 2-3 стилистические пометы.

Вероятно, именно невозможность определенить единственно возможную стилистическую помету заставляет авторов современных словарей разговорной лексики (при их желании быть максимально объективными) избегать использования стилистических помет как таковых. Так, Германн Эманн, автор “Voll konkret. Das neueste Lexikon der Jugendsprache” (2000г.), предпочитает в словарных статьях вместо стилистических помет давать возможный контекст, одновременно уделяя значительное внимание семантике рассматриваемой лексической единицы:

lullig/ Lulle

langweilig; von “einlullen” abgeleitete jugendsprachliche Adjektivierung; häufig auch als Nomen (“Lulle”); Bsp.: Mann, bist du lullig. Spiel hier bloB nicht die abgehippte Lulle!

По нашему мнению, такой подход к составлению словарных статей более всего приемлим при работе с регистром родовой лексики, так как решает проблему путаницы при попытке классификации и в полной мере показывает изучающему иностранный язык возможные сферы применения рассматриваемой лексической единицы.

Традиционно, рассматривая функциональную нагрузку родовой лексики, функции связывают со стилистическим маркером лексемы. В нашей работе при рассмотрении функциональной нагрузки родовой лексики в терминологических характеристиках мы будем рассматривать лексемы, не выделяя их маркеры, то есть рассматривать функцию всего стилистического кластера интересующей нас лексемы.

2.2. Функциональная нагрузка стилистических кластеров в родовой терминологии

Bleibt noch zu klären – warum gibt es überhaupt eine Jugendsprache?

H. Ehmann

Так как в последние годы серьезно возросла активность родовой лексики и фразеологии в разговорной речи, в условиях межличностной коммуникации при неформальном общении, то речевая манера, присущая так называемому нон-стандарту, сопровождаемая актуализацией родовой лексики, охватывает все более широкие, так сказать, нетрадиционные группы населения, включая женщин и школьниц-подростков, до недавнего времени наиболее консервативные по отношению к родовой лексике социогруппы. Эти процессы находят свое отражение и в книжной речи, преимущественно в СМИ (в печати, электронных СМИ, кинофильмах), в устной публичной речи политического характера, в художественной (и около художественной) литературе постмодернистского направления, в частности в новой волне драматургии и соответственно в театральных спектаклях. Главный аргумент, приводимый писателями «новой волны» в свое оправдание, по мнению переводчика и педагога Г. Михайлова, – это протест против «умолчаний», «условностей» и «лицемерия» в литературе прошлых лет. Г. Михайлов отрицательно отзывается о подобных литературных тенденциях, однако не стоит забывать, что литературное произведение (тем более произведение автора, относящегося к течению натурализма) является культурным и языковым памятником эпохи, дает исследователю-лингвисту возможность исследовать языковые явления, зафиксированные в речи героев.

Неслучайно для анализа функций родовой лексики мы выбрали произведение молодой немецкой писательницы Юли Ц., герои которой говорят не книжным языком, имеющим мало общего с реальной подростковой коммуникацией, а живым, изобилующим родовой терминологией, просторечиями и табуированной лексикой, языком, свойственным их возрастной группе (действие романа охватывает временной промежуток от обучения главного героя в школе-интернате, 17-18 лет, до событий, связанных с гибелью его подруги, 30 лет).

Использование в романе сниженного лексического материала ни в коей мере не умаляет достоинств данного произведения. Оно, на наш взгляд, эстетически и коммуникативно мотивировано, поскольку лексика и фразеология из криминального родственного слова, а также из родового термина широко используется в текстах самой различной тематики, принадлежащих СМИ, устной политической речи; она фигурирует в официальной и неофициальной речи людей разного социального статуса, возраста, культурного уровня. Без нее уже просто не возможно достоверно отобразить современную действительность, как бы отрицательно не воспринимались подобные лексемы консервативным кругом читателей.

И хотя многочисленные родствоизмы привносят в современную коммуникативную среду негативное восприятие жизни, грубые, натуралистические номинации и оценки, примитивное, приземленное выражение мысли и эмоций, тем не менее, наиболее частой причиной употребления в родовой терминологии сниженных лексических единиц является прагматический аспект: нужно сказать быстро, точно передать значение информации, расходуя минимум времени, минимум слов, при этом быть понятым сразу, понятым правильно. Отсюда стремление к сокращениям, акронимии, к более кратким родственным и территориальным дублетам, перешедшим из идиолекта в общеупотребительную сферу: der Prof вместо der Professor ‘профессор’, die D-Mark вместо die Deutsche Mark ‘немецкая марка’, nix вместо nichts ‘ничто’, Koks вместо Kokain ‘кокаин’.

Не в последнюю очередь с речевым прагматизмом связано употребление сниженных лексических единиц в когерентной функции, то есть в функции междометных слов и слов – заполнителей речевых пауз, «связки» речи в единое речевое произведение. При потере логической цепочки говорящему необходимо время, чтобы сориентироваться и правильно закончить мысль. Заполнить возникшую паузу удобнее всего родовой лексикой, так как она всегда в активном словарном запасе носителя языка; ее можно сравнить с патроном, который всегда в стволе, тогда как остальные слова еще только в магазине. При этом она может быть как лишенной экспрессии или же со слабо выраженными эмоциональными характеристиками (Oh, Scheisse, sage ich. Komm rein. Wie geht’s.), так и нести на себе яркую эмоциональную нагрузку:

Meine Liebe, sagе ich, was mich so unendlich gefährlich macht für dich, ist die Tatsache, dass ich auf mein Leben scheisse und du nicht auf deins. Also gib verdammt noch mal acht, was du sagst.

«Моя дорогая, - сказал я, - что делает меня бесконечно опасным для тебя, так это тот факт, что мне на мою жизнь насрать, а тебе на твою – нет. Поэтому следи-ка, черт возьми, за тем, чтó говоришь».

В тесной связи с когерентной находится дейктическая функция родовой лексики. Функция междометных ситуативных обозначений предмета разговора или адресата речи (при этом такие слова почти всегда имеют аморфную семантику, обусловленную данной ситуацией общения) – тоже в неофициальном общении или в производственной ситуации:

Also wer, fragt Clara.

Schau Zeiserl, sagt er, hast amal den James Bond “Goldfinger” gsehn?

«Кто?» - спросила Клара.

«Слышь, дурочка, - сказал он, - Джеймса Бонда «Голдфингер» ни разу не видала?»

Maaaann, nörgelte eine Stimme im Nebenzimmer. Funkzioniert der Scheiss auch mal oder was.

Max, sagte sie, ich freue mich.

В последнем примере, как было рассмотрено нами выше, употребление подобного междометия, учитывая ситуацию, может иметь инвективный эффект. Однако в научной литературе сниженный (порой и обсценный) текст зачастую рассматривается в первую очередь в контексте игры. С этой точки зрения формирование в процессе игры иного, альтернативного реальному, мира ослабляет культурный запрет на использование бранных выражений. Иллокутивная (воздействующая) сила родовой лексики в игровом контексте оказывается направленной на другой мир, на воображаемый, а не на реальных участников общения. Игра, по крайней мере, отчасти, позволяет снять с говорящего возможные обвинения в нарушении табу, например на обсценные выражения, когда сниженная лексика используется в речи как реакция на систему запретов «формализованного» общества (der Protestaspekt Г. Эманна): с одной стороны, говорящий «попирает основы», с другой стороны, он оставляет себе пути к отступлению, облекая свой протест в несколько игровую форму.

Именно эта функция чаще всего реализуется в речи подростков и молодежи, и именно наличие игрового момента помогает избежать контрреакции со стороны «попираемого». Интересным примером может служить разговор молодого специалиста со служащей бюро при приеме на новое место работы, где главный герой должен заниматься гражданским правом (до этого он работал только в области международного права):

Es wird schwierig werden zu entscheiden, sagte sie, ob Sie ein Genie sind oder ein Idiot.

Scheisse, sagte ich.

Ach kommen Sie, Max, sagte sie, hier lässt sich auch aushalten. Man schafft sich Freiräume für die wirklich interessanten Fälle.

Was zur Hölle, fragte ich, gibt’s hier für die interessante Fälle??

Immerhin, sagte sie bedächtig, haben wir mit echten Menschen zu tun.

«Будет трудно решить, - сказала она, - кто вы – гений или идиот».

«Дерьмо»,- сказал я.

«Ну, же, Макс, присоединяйтесь, - сказала она, - Здесь вполне можно работать. Полный простор для действительно интересных дел».

«Какие к черту, - сказал я, - могут быть здесь интересные дела?!»

«По крайней мере, - сказала она спокойно, - мы имеем дело с настоящими людьми».

Несмотря на свою молодость, он работал в главном бюро над Балканским вопросом, что заставляет его собеседницу подозревать в нем гения, но внешний вид героя и его манера держаться говорят об обратном. Однако достаточно было служащей высказать свое сомнение, как герой тут же принимает игру и ведет себя сообразно тому, что было о нем сказано. С одной стороны, здесь выражается негативное отношение к тому месту, куда он попал, но с другой стороны, вне всяких сомнений, учитывая уже высказанное о нем мнение, он может не сомневаться в спокойной реакции на свои слова.

Здесь же проявляется тесно связанная с предыдущей функция использования родовой лексики как своеобразной бравадой вседозволенностью. Герой не сильно дорожит новой работой и, помимо всего прочего, является протеже хозяина фирмы. Для молодого максималиста (Mäx der Maximale ‘Макс Максимальный’, как окрестил его начальник) этого вполне достаточно, чтобы позволить себе подобную браваду.

Профессор Т. Дж. Галлино считает, что в попытке утвердиться в глазах сверстников и самоутвердиться молодые люди зачастую «бравируют в пустоту», то есть употребляют инвективную лексику тогда, когда адресат уже не может их слышать, но слышат их друзья, одноклассники:

An der Grenze winkte man uns durch. Kaum waren die Zöllner auBer Sichtweite, hob Shershah, den ich für tot gehalten hatte, beide Arme, steckte die Mittelfinger durch das Schiebedach und brüllte: FUCK YOU.

На границе нас пропустили без досмотра. Едва таможенники стали исчезать из зоны видимости, Шерша, которого я до этого считал мертвецки пьяным, сопроводив свои слова соответствующим жестом, пробормотал: FUCK YOU.

Однако больший интерес, бесспорно, представляет номинативная (назывная) функция, которая в родстве зачастую неотделима от инвективной (оскорбительная) функции. В этом случае коммуникация является всегда адресной, имеет место персонализация родовой, а чаще всего родовой= инвективной, лексики и фразеологии. «Назвать» здесь равно «обозвать», а умение ответить агрессией на агрессию, оскорблением на оскорбление цениться в подростковой среде выше всего. Психологи подчеркивают, что ни одна социальная группа (даже криминальная среда) не может похвастать столь мастерским умением давать человеку обидные и меткие прозвища, как подростковые коллективы. В этой связи интересны диалоги между двумя героями романа – Шерша и Максом, которые считаются лучшими друзьями, но не упускают возможности при первом удобном случае выказать друг другу «респект», так как между ними стоит их общая знакомая – Джесси. Так, уже при знакомстве Макса и Джесси Шерша с легкостью показывает, кто главный в комнате общежития интерната, которую он делит на двоих с Максом:

Shershah legte mir die Hand auf die Stirn.

Max, sagte er, ist mein privater Philosoph.

Шерша положил мне руку на лоб.

«Макс, - сказал он, - мой личный философ».

И хотя здесь номинация осуществляется с помощью нейтральной лексики (‘личный философ’), однако уже сам жест, предшествовавший фразе (положить руку можно на личную вещь, но не на человека) инвективен по своей сути. Обострение взаимоотношений находит свое отражение в усилении степени экспрессии номинативных лексем (здесь номинативная функция неотделима от психологической функции, где сниженная лексика выступает как средство разрядки психологического напряжения индивида):

Du hast den Schlüssel stecken lassen, flüsterte Shershah, du verdammter

Schwanzlutscher.

«Ты оставил ключ в замке зажигания, - прошептал Шерша, - проклятый членосос».

Или при конечной расстановке акцентов, когда Макс хочет знать, собирается ли Шерша работать на наркоторговца Герберта (отца Джесси) и каково отношение Шерша к самой девушке:

Du willst in Zukunft für Herbert arbeiten, fragte ich mühsam.

Das ist der beste Job auf der Welt, sagte er.

Deshalb hängst du mit Jessie rum, fragte ich.

Das Mädel liebt mich, sagte er, und Liebe ist immer egoistisch. So haben wir alle gewonnen.

Du bist ein verdammtes Schwein, sagte ich.

«Ты и в будущем хочешь работать на Герберта?» - спросил я устало.

«Это лучшая работа в мире»,- ответил он.

«Поэтому ты возишься с Джесси?» - спросил я.

«Девочка любит меня, - сказал он, - а любовь всегда эгоистична. Так все довольны, всем хорошо».

«Ты – поганая свинья», – сказал я.

Зачастую номинативная функция реализуется и в публичной сфере речевой коммуникации, в том числе может фигурировать в СМИ (в прессе и электронных СМИ). Примером может служить обращение Клары, ведущей радио-шоу, к своим слушателям:

Ich bin ganz für euch da, wer einen Tripp braucht, kann mich anrufen. Die Sendung für Verzweifelte, für Nihilisten, Zurückgebliebene und Einsame, für Atomforscher, Diktatoren und das einfache Arschloch von der StraBe. Hier reden wir gemeinsam ÜBER EINE KARGE WELT. Wer ich bin, wisst ihr.

«Я здесь и вся для вас; кому нужен совет, тот может позвонить мне. Это передача для сомневающихся, для нигилистов, неудачников и одиноких, для исследователей атома, диктаторов и для обычной задницы с улицы. Здесь мы вместе обсуждаем этот жалкий мир. Кто я такая, вам известно».

Здесь же мы можем говорить об экспрессивной функции. Сниженная лексика выступает в этом случае как достаточно сильное экспрессивное (стилистическое) средство оживить, сделать более эмоциональной речь говорящего, реже – пишущего. C одной стороны, это может иметь место в дружеской беседе, в застолье и т.д.

(Hast du einen Musikwunsch, fragt Clara mich. – Musik geht mir am Arsch vorbei, sage ich.

«Хочешь послушать какую-нибудь музыку?» - спросила меня Клара. – «Музыка мне до задницы», - сказал я.),

а с другой стороны – в обстановке публичности: на митинге, во время встречи с аудиторией, часто в популистских целях.

Так, умело играя на мазохизме среднестатистического обывателя-неудачника, девушка-модератор позволяет себе ненормативную лексику в адрес определенной части своих слушателей, одновременно подчеркивая свой демократизм: я такая же, как и вы, я тоже не люблю этот мир, я говорю на том же языке, что и вы, вы ведь не оскорбитесь, если я назову вас так, как вы зачастую сами называете друг друга?

Этот пример иллюстрирует одновременно с номинативной и экспрессивной и следующую функцию родовой лексики – индентифицирующую. Здесь лексика выступает в качестве кода – сигнала окружающим, что говорящий, органично употребляющий сниженную лексику и фразеологию, – свой. Чаще всего эту функцию выполняют термины:

Ich arbeite an einem Bericht für den Kultursender der Radio-Kooperation Mitteldeutschland, leiert Clara.

Ja, ja, sagt Erwin, und der Hefenbruader do sitzt im Öl und schlogt Wellen.

Er zeigt auf mich.

Wie bitte, sagt Clara.

Der Kleinkriminelle, sage ich, ist wohl zum SpaB hier.

«Я работаю над докладом для Вестника культуры Объединения радиостанций Центральной Германии», – забубнила Клара.

«Ага-ага, - сказал Эрвин, - а малыш-шушер тута для телевизора».

Он показал на меня.

«Извините, что?» - сказала Клара.

«А мелкий преступник, - сказал я, - тут просто для удовольствия».

В данном случае художник Эрвин употребляет не просто диалектную лексику, но и воровской родной, так что Макс вынужден «переводить» сказанное им для Клары, которая до этого момента без труда понимала речь Эрвина.

Более прочих индефицирующий аспект характерен для речи Джесси. Душевнобольная девушка – пример вечного ребенка. Ее речь изобилует выражениями, которые понятны только близким ей людям:

Cooooper, sagte sie, ich glaube, die Tiger sind wieder da.

Das ist doch Unsinn, sage ich, hör auf damit.

«Кууууупер, - сказала она, - я думаю, тигры вернулись».

«Вот глупость, - сказал я, - ты прекращай с этим!»

Она находит удовольствие в том, чтобы называть Макса Купером (имя, на которое в детстве он хотел поменять свое), ведь только ей позволено так обращаться к нему. Die Tiger ‘тигры’ – обозначение для криминальных компаньонов ее отца, weiBe Wölfe ‘белые волки’ – брат и отец, Goldfische ‘золотые рыбки’ – сумасшедшие, беззаботные люди.

Интересно то, что названия глав романа, в которых главный герой погружается в воспоминания о погибшей девушке, практически полностью повторяет язык-код Джесси, построенный на наименованиях представителей животного мира: Tieger, Von Zugvögeln ‘перелетных птиц’, WeiBe Wölfe и так далее. Интимность детского кодированного языка служит в этом случае литературным приемом, еще раз показывающим нам всю значимость воспоминаний о Джесси для главного героя, его желание не просто уйти в эти воспоминания, но и так обозначить их, чтобы это было понятно только ему и его погибшей возлюбленной.

В этом случае мы можем говорить об эстетической функции родовой лексики, которая находит свое применение не в устной коммуникации, а в литературе – как реализация эстетической функции «неканонизированной речи» в художественном тексте. (Традиции «речевого натурализма» в немецкой литературе восходят к первой половине двадцатого века и связаны с проблематикой двух мировых войн, участницей которых была Германия:

Hat einen ganz schönen Balkon. Kann man auf Kaffe trinken, sagte Timm [Borchert].

«У нее великолепный балкон (здесь: грудь). На таком можно сидеть и пить кофе», - сказал Тимм.

Sperren Sie doch Ihre Augen auf, Sie bockender Strohwisch! [Remarque]

«Протрите-ка глаза, чучело огородное!»)

Мы можем сказать, что все вышеперечисленные нами примеры в выбранном нами произведении-источнике выполняют эстетическую функцию, и с этой целью и были использованы автором.

Таким образом, мы можем сделать следующие выводы.

1. Стилистические кластеры родовой лексики и фразеологии выполняют различные функции в языке молодежи. Носитель языка сам бессознательно определяет функциональную нагрузку употребляемой им в процессе общения лексемы. Интенция говорящего (пишущего) может быть самой разнообразной: от дружески-грубо фамильярных до явно оскорбительных.

2. Экспрессивно окрашенная лексика и фразеология, наделенная эмоционально-оценочной коннотацией, характеризуются известной аморфностью значения, подвижностью его оценочных рамок, вплоть до противоположных оценок. Такое значение в сильной степени окрашено субъективным отношением говорящего (пишущего) к окружающей действительности.

3. Только контекст или анализ ситуации речи может помочь в расшифровке экспрессивной окраски, эмоционально-оценочного содержания высказывания, экспрессивно окрашенных, оценочных слов этого высказывания.

2.3. Источники пополнения регистра родовой терминологии

В рассмотренных нами в предыдущей части работы примерах представлена сниженная лексика, различная (изначально) по сфере своего употребления (студенческий, воровской, диалект) и по своему происхождению (заимствованная лексика, переосмысленные понятия и т.д.). Наиболее полное представление о любом лексическом регистре невозможно без рассмотрения источников его пополнения. Регистр родовой лексики немецкого языка отличается своей «всеядностью» в отношении используемого лексического фонда, яркостью создаваемых здесь неологизмов, оригинальным переосмыслением существующих лексем, но, по мнению большинства современных исследователей, в современном родстве намечается тенденция стремления к «примитивизации языкового материала». Г. Эманн связывает данный процесс с понижением квалитета родовой поп-культуры, являющейся одним из основных факторов влияния на подрастающее поколение. Спустя пятнадцать лет после таких кумиров, как Штефан Реммлер, Нэна, “Extrabreit” и Фалько, молодежь получила новых героев “Big Brother-Generation”: Штефанa Раабa, “Freundeskreis”, “Die Fantastischen Vier”, “Massive Tone”, “Fettes Brot” и др. Обходясь минимальным количеством слов, они тем не менее выражают чувства молодежи, что позволяет лингвистам говорить о «прагматически банальной лексике при положительной валентности (способности сочетаться/положительно воспринимать) со стороны реципиентов».

Говоря об общих особенностях терминов родства, мы упомянули о том влиянии, какое оказывает на современный немецкий язык и особенно на речь молодежи англоязычная ПК продукция и развитие web-коммуникаций. В той же мере на молодежный язык влияет и популяризация английского языка в музыкальной культуре (многие немецкие исполнители предпочитают петь на английском языке).

Jetzt nehme ich die Musik dahinter wahr, das ist Claras Lieblingsstück, watch me like a game-show, you’re sick and beautiful, ich dreh mich zur Bar um.

Теперь сквозь эти голоса до меня стала доходить музыка, это была любимая песня Клары: “Watch me like a game-show, you’re sick and beautiful”; я повернулся к бару.

При столь активном влиянии иноязычной культуры одним из основных источников пополнения регистра родовой лексики остаются заимствования. Лидирующие позиции здесь занимают заимствования из английского языка:

Joint ‘сигарета (с марихуаной)’,

konnäckten ‘соединять/ся (с помощью электронных средств связи)’,

auf Double-Timer ‘правильно распределив свое время’,

faxen ‘совершать глупости’,

Lessness ‘искусство из малого получать многое’,

Looser ‘ненадежный человек/терятель’,

Mega-Deal ‘большой бизнес и одновременно большая, хорошая вещь’,

Mc-Job ‘непрестижная, низкооплачиваемая работа’,

hi-heissen ‘зваться (об имени, употребляемом при приветствии)’,

Hunk ‘проблемный субьект’,

happyenden ‘хорошо заканчивать/ся’,

Antibabypille ‘противозачаточные средства’,

peaken ‘взобраться на гору (родной сноу-бордистов)’,

Handy ‘сотовый телефон’ и т.д.

Почти полностью потеряли свою актуальность итальянский и французский язык. Практически все лексемы французского и итальянского происхождения, используемые на сегодняшний день в родстве, были заимствованы в конце девятнадцатого – в начале двадцатого века: der Louis ‘сутенер’, busirieren ‘содомировать’, die Razzia ‘облава’, Bambino ‘детка’ – и относятся уже к «высокому слогу» внесалонной лексики.

Традиционно активным источником пополнения регистра родовой лексики, по мнению Л. Сокола, остается идиш, что объясняется тесной диффузией германской и гебраистской культур. На заимствованиях из идиш хотелось бы остановиться подробнее в связи с многочисленностью этой лексической группы.

Известно, что язык идиш, на котором говорят евреи-ашкенази, во многом сформировался на основе немецкого и других европейских языков. В немецком языке (как, впрочем, и в английском, и во французском) некоторые термины Тапаха вошли в употребление очень рано. Многие были заимствованы через труды церковных писателей. В большей степени, чем другие западноевропейские языки, не исключая английского, немецкий язык богат словами и выражениями, главным образом в части арго, которые вошли речь из языков идиш и Juden-Deutsch (западного идиш, разговорного языка немецких евреев).

Несмотря на периодическое «очищение» немецкого языка (включая «борьбу за чистоту немецкой речи», сопутствовавшую этническим чисткам в фашистской Германии), большое число гебраизмов и идишизмов все еще присутствует в немецких словарях и другой литературе. Еврейские слова и выражения часто можно встретить в произведениях немецких классиков, таких, как Гейне, Шамиссо и др.

Наряду с зафиксированными в словарях лексемами: StuВ ‘бред’, Kaffer ‘дурак’, Schmonzes ‘пустая болтовня’ – встречаются и довольно интересные случаи словообразования, такие как Schickserl ‘бикса, глупая баба’, где Schickse, слово еврейского происхождения, приобретает диалектное звучание благодаря окончанию –rl.

Schickserl, sagt er, geh scheissen. I kenn den Typen.

«Баба, - сказал он, - иди на фиг. Я знаю этого типá».

В общем же, употребление многих гебраизмов не ограничивалось и не ограничивается только еврейскими носителями по причине тесной связи еврейских общин с криминальными кругами немецкого общества. Сходные процессы происходили в дореволюционной России, и многие ныне существующие молодежные родствоизмы имеют криминально-гебраистские корни: пацан (от еврейского ‘потц’ – половой член).

С заимствованиями из других языков через криминальную и околокриминальную среду связана новая тенденция в языке современной немецкой молодежи, а именно появление языка Kanakisch. Слово ‘Kanakе’ полинезийского происхождения и означает «человек». В Германии оно стало ругательством, применяемым в адрес иностранцев, особенно турецких эмигрантов, значительно повышающих криминогенную обстановку в ФРГ. Однако на сегодняшний день немецкие турки второго и третьего поколения не без гордости сами именуют себя подобным образом. Kanakisch (пестрая смесь турецкого и немецкого языков) превратился в новый молодежный язык Германии, он звучит на школьном дворе, по телевидению, в кафе, в кино и литературе. Немецко-турецкие выражения быстро расширяют сферу своего употребления. Нередко немецкие родители могут услышать от разгневанного чада подобную тираду:

“Was guckst – Bin isch Kino, oder was?”

«Чего уставилась? Я тебе что кино или как?!»

Словарь языка Kanakisch состоит примерно из 300 слов. Почти треть этих слов относится к выражениям, которые связаны с отправлением естественных потребностей и сексуальной сферой. Вторая треть – к автомобильным маркам, их моделям и вариантам. Оставшаяся треть – к моделям сотовых телефонов и к словарному минимуму, необходимому для того, чтобы тебя поняли немцы.

Особой любовью носителей Kanakisch пользуется дательный падеж: “Alder, dem is dem Problem, weisstu?”

«Старик, это проблема, понимаешь?»

Глагол в вопросительном предложении заканчиваются на –tu или –su: “Raussu?” вместо “Rauchst du?” – ‘Куришь?’, “Hastu Problem, oder was?” – ‘Проблемы есть, или как?’. На Kanakisch принято обсуждать «по-настоящему важные вопросы» – женщин, машины и драки:

“Siehssu dem Tuss?”

«Телку видишь?»

“Dem Ampel is grun, aber wenn rot is, fahr isch trotzdem druber, isch schwör, Alder!”

«Фонарь зеленый, но если будет красный, все равно поеду, клянусь, чувак!»

На Kanakisch говорят турки, русские и немцы, для которых ввиду зачастую негативного отношения их родителей к эмигрантским кругам использование языка «этих самых» – еще один способ выразить свой протест миру взрослых.

Вторым по значимости источником пополнения регистра разговорной лексики в молодежном родствое является словообразование. По мнению В.Д. Девкина, разговорное словообразование практически не располагает своим собственным арсеналом средств и сколько бы то ни было значительной избирательностью словообразовательных типов. Однако именно «неразборчивость в средствах» (вольное словообразование) , а не наличие собственных средств являются отличительной чертой народного словотворчества, его фирменной маркой. Так зачастую заимствованная лексика, являвшаяся в исходном языке нейтральной и перешедшая в принимающий язык без переосмысления понятия или с расширением/сужением понятия, приобретает разговорную окраску ввиду звукового онемечивания или фонологической германизации (средство, которого литературный язык старается избегать):

Monnis ← англ. money ‘деньги’,

Workmän ← англ. workman ‘рабочий’,

worken/wörken ← англ. to work ‘работать’,

konnäckten ← англ. to connect ‘соединяться’.

Здесь налицо фонологизация по принципу: «Говори и пиши так, как слышишь ты сам». (Можно смело утверждать, что этот же принцип заложен и в основу языка Kanakisch: так, например, ассимиляция по глухости rauchst_du, при которой звук [d] оглушается и становится неслышим для турецкого уха, приводит к появлению звукоподражательных форм с –su и –tu, в чем-то копирующих просторечное –ste для вопросительной формы третьего лица вспомогательных глаголов: haste? ← hast du?)

Наряду с онемечиванием заимствованных лексем наблюдается и обратный процесс, связанный с таким средством словообразования как «словоискажение» или лексическая мутация:

laschi ‘ленивый, скучный’ ← lasch ‘вялый, ленивый’,

alleinsam ‘одинокий’ ← allein ‘один’ и einsam ‘одинокий’,

vordergestern ‘(аж) позавчера’ ← vorgestern ‘позавчера’ (усиливается наличием внутри лексемы компонента der – формы дательного падежа определенного артикля die),

Randalo ‘скандалист(о)’ ← randalieren ‘скандальничать’,

radikalo ‘радикальный’ ← radikal ‘радикальный’.

При этом заимствованным лексемам в последних двух примерах (Randale, radikal) «возвращается» их «исконное» романское звучание путем добавления итальянского аффикса –о. В первом случае (Randalo) для усиления выражения антисимпатий, во втором (radikalo) – особый анархически-экзотический элемент усиления значения слова.

Все приведенные выше примеры наряду с лексической мутацией иллюстрируют и такую словообразовательную возможность как «творческая словоигра» (kreatives Wortspiel). В большей мере сюда относятся слова, образованные не по какой-либо словообразовательной модели (с нарушением семантической сочетаемости или же при транспозиции), а спонтанные фонологические уподобления (а иногда и ошибки-оговорки), ввиду своей неожиданной оригинальности закрепившиеся в языке:

labundig ‘живой’ ← lebendig ‘живой’,

hoppeldihopp ‘быстро, опа-оп’ ← hoppel ‘прыгать, скакать’ и hopp ‘гоп’,

doppeldidoch ‘вдвойне’ ← doppel ‘вдвойне’ и doch ‘да, действительно’.

Во всех трех случаях мы можем говорить о неологизации, которая позволяет говорящему (изначально – автору) выделиться, показать свою оригинальность ( der Aspekt der Credibility по Г. Эманну [Ehmann 2001: 11]). Ряд неологизмов в современном родстве довольно широк: Halbbomber ‘полоумный’, fluffig ‘приятно мягкий, воздушный’, Heizkeks ‘заводила, зажигала на вечеринке’, alken ‘нажраться, напиться’, Toffel ‘дурак’, Proggi ‘прога, программа’, Poli ‘полиция’.

Если рассматривать лексему alken ← Alki ‘алкаш’, то она иллюстрирует нередкий для родового словообразования прием – вербализацию имен существительных:

festen ‘праздновать’ ← Fest ‘праздник’,

müllen ‘болтать чепуху’ ← Müll ‘мусор/чепуха, хрень’,

zoffen ‘спорить’ ← Zoff ‘спор’.

В случаях же с Proggi и Poli речь идет о неологизмах, образованных путем «экономизации» – сокращением нейтральных лексем Programm и Polizei. Суффикс –i В.Д. Девкин относит к аффиксам, которые не обладают исключительной разговорностью и делят свои функции с литературными:

-chen, -lein, -e, -er, -ling, -ei, -erei, -o. Так, относительно лексемы Proggi Г. Эманн замечает, что негативная коннотация четко прослеживается лишь в контексте:

Lass mal dein Proggi reparieren, ja! Heute fährst du echt’n astreines Proggi!

«Смени пластинку! Сегодня ты несешь полную чушь!»

Здесь интернет-роднизм Proggi ‘прога’ переосмыслен и получает значение ‘образ мысли/поведения’. В общем, по изменению значения можно выделить следующие варианты:

полное изменение значения (семантическая вариация): fundamental/fundi ‘супер, класс, клево’, Massage ‘драка, удар’, Tomate ‘башка, репа’, Melone ‘голова, башка’;

расширение значения (семантическая эддиция): fett ‘жирный, супер, очень хороший’, cool ‘спокойно, расслабленно, очень хорошо’, schoppen ‘делать покупки, употреблять алкоголь’;

сужение значения: Looser ‘ненадежный человек’, Mega-Deal ‘большая, хорошая вещь’,

возвращение начального значения (семантический парадокс): Massage ‘сообщение’, ätzend ‘едкий’, Korkenknaller ‘вялая шутка, скучное общение’.

Как видно из приведенных нами выше примеров, нередко переосмыслению в родстве подвергаются слова, пришедшие из родовой терминологии. Чаще всего это Интернет-родноизмы: Massage, Proggi, Looser и т.д. Исследователи компьютерного родства подчеркивают, что постоянным пользователям Сети присуще своеобразное чувство юмора, что отражается в экспрессии бытующих в Нackerese (язык хакеров) номинаций:

Whois – ‘системная команда’,

Bagbiter – ‘программист, допустивший ошибки’,

Cruftsmanship – ‘непонятное свойство программы’,

Two-Spot – ‘двоеточие’,

Flatworm – ‘подчеркивание’,

user-friendly/freundlich – ‘система с удобными средствами общения’,

Hacker – ‘программист-фанатик’,

kludgy – ‘сделанный наспех’,

hackish – ‘искусный, хакерский’,

Ezine – ‘электронная версия популярного издания (газеты, журнала)’.

Каждый носитель того или иного родства неосознанно переносит родственную лексику на ту сферу общения, которая не связанна с «ареалом бытования» переносимого родноизма. Новизна звучания, а, следовательно, и экспрессивная привлекательность закрепляют слово в родстве, где оно может поменять свое значение ввиду употребления носителями, незнакомыми с начальным значением или же имеющими о нем опосредованное/неверное представление.

Степенью своей экспрессии выделяются солдатский и криминальный родственные термины. Всеобщая воинская повинность и процессы криминализации современного немецкого общества вносят свою лепту в формирование родового термина, пополняя его словарь милитаризмами и арготизмами:

Kanone (воен. жар.) ‘шишка, начальник’,

einen Marsch machen (воен. жар.) ‘задать кому-либо взбучку’,

j-m den Marsch blasen (воен. жар.) ‘поставить кого-либо на место’,

der alte Marschierer (воен. жар.) ‘вояка, солдафон’,

Knasti (крим. жар.) ‘зек’,

knasten (крим. жар.) ‘упечь, посадить’,

Hefenbruder (крим. жар.) ‘шушера, мелкий преступник’.

Несмотря на ослабевающую роль диалектов встречаются довольно интересные заимствования из диалектной лексики:

Fickfack/Fickfackerei ‘отговорка/(в качестве брани) проклятье!’ ← средневерхненем. fickfacken ‘показывать фокусы, делать глупости’ при наличии аллюзии на английское (американское) ‘to fuck’ ;

knuspern ‘спать с мужчиной/женщиной’ ← северонем. knuspern ‘грызть, есть что-либо сладкое’; по мнению Г. Эманна, в родствое, выражает иронию по отношению к Гансу и Гретте, (“knusper kusper knäuchen”) которые, вероятно, «искали в лесу не только бабушку».

Таким образом, можно сказать, что основными источниками пополнения регистра родовой лексики в молодежном родствое явяляются:

заимствования из других языков (преимущественно из англиского);

заимствования из роднойов (криминальный, компьютерый);

заимствоания из общелитературного языка с переосмыслением значения;

словообразование.

Заключение

Таким образом, можно сказать, что поставленные перед началом данного исследования задачи нами достигнуты.

Нельзя не отметить разночтения среди лингвистов-составителей словарей при попытке дать точное лексикографическое отображение сниженных словарных единиц, причину которого мы видим в неверном подходе к данному лексическому материалу, т.е. в попытке «для удобства» дать той или иной лексеме какой-либо стилистический маркер, в то время как стилистический маркер – отражение функциональной нагрузки лексемы в конкретной речевой ситуации и может варьироваться в зависимости от сферы употребления слова и интенции говорящего. С нашей точки зрения, уместнее говорить о стилистическом кластере лексемы, т.е. о совокупности стилистических маркеров одной родовой лексической единицы, способной выполнять ряд функций:

когерентную;

дейктическую;

номинативную;

инвективную;

психологическую;

идентифицирующую;

экспрессивную.

Особо следует выделить эстетическую функцию, так как она проявляется не в устной речи как таковой, а в литературе (о молодежи) с целью придать диалогам в тексте живое, разговорное звучание, отличающее «сниженный язык», который всегда конкретнее и ярче, чем чопорный и слишком абстрактный литературный язык, экономичнее и удобнее, выражает субъективные чувства и создает непринужденную атмосферу общения.

Говоря об источниках пополнения родовой лексики, мы подчеркиваем возросшую актуальность заимствований из английского языка, что объясняется языковой модой, культурными стандартами, привносимыми в Германию из США через поп-идустрию и компьютерную продукцию.

Следует отметить и новую тенденцию – заимствование из турецкого языка, объясняемую уже тесным взаимодействием собственно немецкой и эмигрантских (в данном случае турецкой) культур.

Одновременно можно говорить о слабеющей роли диалектной лексики в языке, а также о незначительном заимствовании из европейских языков.

Рассматривая словообразование как источник пополнения регистра родовой лексики, мы не находим собственно «сниженных словообразовательных моделей», так как словообразование разговорной речи делит средства с литературным языком. Тем не менее, речь может идти о ряде таких характерных для родового языка приемов, как:

фонологическая германизация (при заимствовании);

лексическая мутация;

творческая словоигра;

неологизация;

вербализация имен существительных;

изменение значения слова.

В заключение хотелось бы сказать, что данная работа ни в коей мере не претендует на полноту ввиду некоторой ограниченности фактического материала, которым является не живая речь носителей языка, а художественная литература, а также в связи с многообразием аспектов исследования родовой лексики, охватить которые в одной работе не представляется возможным. Одной из перспектив дальнейшего исследования могла бы стать проблема перевода родовой лексики на другой язык.

Список литературы

1. Алексеева, Л. М. Терминопорождение как основа научного творчества // Терминоведение. - М.: Московский лицей, 1998 (1). - № l-з. ^_

С. 19-27.

2. Алексеева, Л. М. Терминологическая метафоризация как процесс порождения подобия // Терминоведение. - М.: Московский лицей, 1998(2). _ №1-3.-С. 34-43.

3. Антонова, М. В., Лейчик, В. М. Функции научно-технического термина и их применение в информационных процессах // Научно-техническая информация. Серия 2. Информационные процессы и системы, ВИНИТИ. -1990.-№11.-С. 2-8.

4. Арапова, Н. С. Профессионализмы // Языкознание. Большой энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева. - М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. - С. 403.

5. Арутюнова, Н. Д., Ширяев, Е. Н. Русское предложение. - М.: Русский язык, 1983.-198 с.

6. Архипов, И, К. Семантика производного слова английского языка. -М.: Просвещение. 1984.

7. Ахманова, О. С. Словарь лингвистических терминов. Изд. 2-е, стереотипное. - М.: Сов. энциклопедия, 1969, - 606 с.

8. Ахманова, О. С. Терминология лингвистическая // Лингвистический энциклопедический словарь /Гл. ред. В. Н. Ярцева. - М.: Сов. энциклопедия, 1990.-С. 509.

9. Ахунзянов, Э. М. Общее языкознание. - Казань: изд. КГУ, 1981. -256 с.

10. Байрамова, Л. К. Введение в контрастивную лингвистику: учеб. пособие для студентов вузов, обучающихся по направлению и специальности «Лингвистика». - Казань: изд. КГУ, 1994. - 119 с.

11. Балин, Б. М. Германский аспектологический контекст (опыт описания речевой манифестации одной языковой понятийной категории). Дис ... докт. филол. наук. -Липецк, 1971.-567 с.

12. Баранов, А. Н., Добровольский, Д. О. Постулаты когнитивной семантики. // Изв. АН. Серия литературы и языка. - 1997. - Том 56. - № 1- -С. 11-21.

13. Баранникова, Л. И. Введение в языкознание.. - Саратов: изд. Саратовского университета, 1973. - 384 с.

14. Бархударов, С. Г. О значении и задачах научных исследований в оо ласти терминологии // Лингвистические проблемы научно-техническо* терминологии. Сб. науч. трудов. - М.: Наука, 1970. - С. 7-10. 15. Белова, АЛО. Роль мотивации в формировании терминологических нормативных единиц // Значение и функционирование языковых единиц: Сборник / Редколлегия: Баранникова Л. И. (отв. ред.) и др. - Саратов, 1993. -С. 27-33.

16. Березин, Ф. М., Головин, Б. Н. Общее языкознание. - М.: Просвещение, 1979.-416 с.

17. Богданов, В. В. Семантико-синтаксическая организация предложения. - Л.: изд. Ленинградского университета, 1977. - 205 с.

18.Богомолова, СИ. Истоки и принципы организации вновь развивающихся терминосистем (на матер, терминологической системы математической кибернетики русского и французского языков). Дис. ... канд. филол. наук. - Саратов, 1993. - 111 с.

19. Божно, Л. И. Технические термины в немецком языке. Пособие для преподавателей. -М.: Высшая школа, 1961. - 78 с.

20. Божно, Л. И. Научно-техническая терминология как один из объектов изучения закономерностей развития языка // Филологические науки. - 1971. -№5.-С. 102-108.

21. Бондалетов, В. Д. Научно-техническая революция и язык // Русская речь. - 1978.-№3.-С. 58-62.

22. Бондарко, А. В. Грамматическая категория и контекст. - Л.: Наука, 1971.-115 с.

23. Бондарко, А. В. Понятийные категории и языковые семантические функции в грамматике // Универсалии и типологические исследования. - М., 1974.-С. 54-80.

24. Бондарко, А. В. Грамматическое значение и смысл. - Л.: Наука, 1978. - 175 с.

25. Бондарко, А. В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии. - Л.: Наука, 1983. - 208 с.

26. Будагов, Р. А. Введение в науку о языке. 2- переработанное и дополненное изд. - М.: Просвещение, 1965. - 492 с.

27. Буслаев, Ф. И. О преподавании отечественного языка // Хрестоматия по истории русского языкознания /Сост. Ф. М. Березин. - М.: Высшая школа, 1977.-С. 112-117.

28. Бутрим, В. Е. Особенности семантики терминов категории свойства // Современные проблемы русской терминологии. - М.: Наука, 1986. - С. 24-36.

29. Варшавская, А. И. Смысловые отношения в структуре языка (на материале совр. англ. языка). - Л.: Изд. Ленинградского унив-та, 1984. - 134 с.

30. Васильева, Н. В. Термин // Лингвистический энциклопедический словарь /Гл. ред. В. Н. Ярцева. -М.: Сов. энциклопедия, 1990. - С. 508-509.