Свято-Юрьев монастырь

Свято-Юрьев монастырь

В истории Юрьева монастыря, как в зеркале, отражена история России. Древняя обитель эта помнит посещения благоверных князей, помнит и всех святителей Новгородских. А еще помнит она, что после разорения всегда наступало возрождение.

Свято-Юрьев монастырь в Великом Новгороде — одна из старейших русских обителей. Предание относит его основание к 1030 году, а основателем называет Ярослава Мудрого, носившего в крещении имя Георгий. Говорится, что князь поставил монастырь в Новгороде в честь победы над чудью. Однако в летописях мы не находим упоминаний об этом событии. Речь там идет о другом. Так, в Лаврентьевской летописи сказано: «Иде Ярослав на Чюдь и победи я и постави град Юрьев». То есть летопись сообщает нам не о Юрьевом монастыре, но о городе Тарту. Хотя, конечно, очень хочется считать именно Ярослава Мудрого устроителем древней новгородской святыни. Тем более что известна рачительность этого князя по отношению к Церкви, его любовь к строительству храмов.

Как бы там ни было, в 1119 году Юрьев монастырь существовал уже несомненно. И не только монастырь, но и каменный Георгиевский собор в нем. Есть несколько источников, где можно почерпнуть сведения об этом. Например, в Новгородской I летописи указано: «В лето 6627 (1119). Заложи Кюрьяк игумен и князь Всеволод церковь камяну манастырь святого Георгия Новегороде». К тому же году относится жалованная грамота князя Мстислава Великого и его сына Всеволода Юрьеву монастырю: «Се аз... повелел отдати боуице (название имения) святому Георгиевисданию и с вирами и с продажами и вено вотское (брачная пошлина, выкуп за невесту)». Это древнейшая княжеская грамота подобного рода.

Итак, мы видим, что с самого дня своего основания Юрьев монастырь был «княжеской обителью» и имел совершенно особое значение. После новгородского восстания 1136 года, когда резиденцией князей, подконтрольных отныне посаднику, стало древнее Рюриково городище (в двух километрах от Новгорода), Георгиевский собор перенял у Софийского функцию княжеского собора и княжеской усыпальницы. Эта функция была вполне органична для него — и размерами, и величественностью форм он уступал только Софийскому собору,

Что касается внутренней жизни Юрьева монастыря в ранний период его существования, то о ней мы почти ничего не знаем. Вряд ли здесь был с самого начала общежительный устав. Введение его было в большей степени характерно для монастырей «спонтанных», возникавших не по княжескому велению-хотению, а трудами подвижников. Но некоторые порядки, заимствованные из общежительных монастырей, здесь все же утвердились. Так, очень долго в Юрьевом монастыре сохранялся обычай во время общей трапезы бить в блюдо, соответствовавший Студийскому уставу и принятый, в частности, в Киево-Печерском монастыре: «Как скоро приносится на трапезу иноков блюдо с пищею, оно ставится на край, и старший из братии ударяет в него большой лжицею, чтец умолкает и старший возглашает громко: "Господи, благослови, помолимся". Все встают, поставленное блюдо благословляют и начинают есть поставленное». Впоследствии за трапезой вошло в традицию ставить особое блюдо — пустое. В него и ударяли ложкой.

В силу специфики своего положения Свято-Юрьев монастырь не стал школой подвижничества для своих постриженников. По крайней мере, ни один из здешних иноков не был прославлен Церковью в лике преподобных. История Юрьева монастыря как центра русской святости связана более с благоверными князьями, погребенными в нем, и со святителями, вышедшими из него.

С начала XIV века настоятели этого монастыря носили чин архимандрита и почитались вторыми лицами в епархии — после новгородского архиепископа. Юрьевские архимандриты имели право архиерейского священнослужения не только у себя в монастыре, но и в Софийском соборе. Они участвовали также в политической жизни города, непременно присутствуя при всех важных событиях, приеме послов, и так далее. О значении Юрьева монастыря говорит тот факт, что долгое время он назывался Лаврой.

Хотя из древнейших зданий обители до наших дней сохранился только Георгиевский собор, каменное строительство в первые века существования монастыря велось достаточно активно. Есть сведения еще о трех — по крайней мере — каменных храмах, некогда стоявших здесь. В 1166—73 годах возвели Преображенскую церковь «на Святых вратах» (в середине XVIII века ее разобрали), в 1419 году — храм Рождества Богородицы (где он был — неизвестно), а в 1540 году «поставлена бысть и освящена церковь каменная с трапезою, в Георгиевском монастыре». Эта церковь находилась к югу от Георгиевского собора.

Строительство продолжалось и позднее: в 1761 году была заложена каменная церковь во имя святых благоверных князей Феодора и Александра Невского. Примерно в это же время появилась небольшая каменная церковь в северо-восточном углу монастырской ограды. Она сгорела в начале XIX века.

Ограда Свято-Юрьева монастыря (как и большинство жилых и хозяйственных построек) оставалась деревянной вплоть до середины XVIII века. Сооружена она была в первой половине XIV века. По крайней мере, первое летописное упоминание о ней датируется 1333 годом (о монастырских стенах в летописи указано, что они «поставлены были на 40 сажен с забо-ролами»). Перепись 1685 года дает нам более подробные сведения об ограде обители: «ограда рубленая в терасы, покрытая тесом, и в ней Святые ворота каменные, да двои ворота деревянные створчатые, на воротах амбары, кладовые». Речь здесь идет, надо полагать, не о древнейших стенах, а о новых (или хотя бы поновленных), поскольку в начале XVII века Юрьев монастырь, подобно многим другим новгородским обителям, подвергся шведскому разорению.

До поры до времени (а именно — до 1764 года) пожары и разорения не причиняли особенного ущерба Свято-Юрьеву монастырю — благодаря своим обширным вотчинам он быстро восстанавливал то, что разрушали огонь и злая воля людей. По княжеским грамотам 1328-го, 1391-го и 1471 годов обители отошли земли на Болоце и вокруг Онежского озера, владел он также соляными варницами в Старой Руссе, рыбными ловлями на реках Шале и Водле. На Новгородчине монастырь имел почти шесть тысяч десятин земли и пять тысяч душ крестьян. И это не считая земельных участков в самом Новгороде. Таким образом, он был богатейшим землевладельцем во всей округе.

После секуляризации церковных имений Юрьев монастырь потерял большую часть своих вотчин, однако положение его было все равно гораздо лучше того, в котором находились многие другие некогда славные монастыри. Согласно указу 1764 года, в обители могло находиться по штату 33 монаха и 24 наемных работника. Приписными к Юрьевой обители значились пятнадцать небольших монастырей. Стеснение в средствах, конечно, ощущалось, и все же странно, что уже в 1772 году опись показала такое запустение в монастыре, как будто здесь не производили ремонта на протяжении полувека. Особенно плачевным было состояние Георгиевского собора — трещины под окнами и над дверями, осыпавшаяся штукатурка.

В начале XIX века жизнь в монастыре еле теплилась. Он был, по слову архимандрита Фотил (Спасского), фактически возродившего обитель, «наполнен присланными под надзор в наказание, не имеющими, где главы преклонить, исключенными разного рода людьми». Эта публика оказывала отрицательное воздействие на братию монастыря, и без того уже достаточно ослабленную в нравственном отношении отсутствием общежительного устава. И именно введение общежития стало первым делом архимандрита Фотия, назначенного в Юрьев монастырь в 1822 году.

Встреченный в монастыре 4 сентября 1822 года, он сразу же был поставлен перед необходимостью решать насущнейшие вопросы; чем кормить и во что одеть-обуть братию. Первыми — после протокольных приветствий — словами наместника, обращенными к новому настоятелю, были: «Отче, в обители хлеба нет вовсе, братии завтра нечего есть; денег нет у нас никаких для покупки нужного. Что повелишь делать?»

Архимандрит принялся за работу, что называется, засучив рукава. Меры, предпринятые им, хотя и способствовали укреплению хозяйственной и уставной жизни Юрьева монастыря, поначалу вызвали противодействие насельников, привыкших к совершенно иному — гораздо более «расслабленному» — ритму существования. Так, общежительный устав иноки даже не приняли всерьез, и настоятелю пришлось по-настоящему перевоспитывать своих подопечных. Сохранились некоторые письменные внушения архимандрита Фотия, относящиеся к первому времени его настоятельства в Юрьевой обители. Одно из них называется «О постыдном дележе пищи». Монахи, привыкши есть каждый в своей келье, с трудом переходили на общую трапезу и не соблюдали никаких приличий, расхватывая куски с блюда еще до того, как служка доносил его до стола. При этом самые скромные и терпеливые из них часто оставались совсем без пищи. Архимандрит Фотий строго отчитывал нарушителей заведенного им порядка: «Несытства исполненные утробы готовы все пожрать, дабы мамон свой набить, а потом спать от лености». Далее он увещевал — уже в более мягком тоне: «Должно человеку всякому, а особенно монаху, есть не слишком сыто, не наедаться, дабы не сотворить чревобесие, которое есть в числе седьми смертных грехов».

Сурово наказывал архимандрит также и тех, кто пропускал богослужения, иногда по две-три недели выдерживая на хлебе и воде монахов, отсутствовавших в церкви в установленные часы. Например, дошло до наших дней такое распоряжение Фотия: «Не топить кухни, не подлагать огня и не варить ничего, потому что все крылосные не были в церкви у утрени».

Меры, предпринятые архимандритом Фотием, принесли свои плоды. За шестнадцать лет своего настоятельства он очень «подтянул» Юрьев монастырь. Монашеская жизнь выправилась, да и внешне обитель изменилась очень сильно. Стараниями настоятеля и благодаря широкой финансовой поддержке графини А. А. Орловой-Чесменской были отремонтированы старые и выстроены новые здания. Кроме того, архимандрит озаботился разведением огородов, где велел насадить не только обиходные овощи и пряные травы, но также малину и барбарис — «для утешения братии». Таким образом, мы видим, что суровость архимандрита вполне искупалась его заботливым отношением к ввереным его попечению инокам. И в 1838 году братия, поначалу отнесшаяся к строгому настоятелю несколько неприязненно, искренне оплакивала его кончину.

На протяжении второй половины XIX века благосостояние Свято-Юрьева монастыря все более упрочивалось. Современник рисует нам такую картину: «Новгородский Юрьевский монастырь, со своими златосияющими главами храмов, видными за несколько верст до въезда в Великий Новгород, невольно как-то обращает на себя внимание православного христианина. Самое расположение придает уже чудный вид монастырю... Довершают благолепную картину горящие ярким золотом главы собора и красивая колокольня над Святыми воротами, войдя в которые вы видите великолепный собор и церкви...» Это безыскусное, но, без сомнения, искреннее описание дает некоторое представление о том, как выглядел Юрьев монастырь сто лет назад.

Систематическое разграбление богатств и бесценных художественных сокровищ Юрьева монастыря началось вскоре после революции. В 1929 году его закрыли, насельников разгонали, а на его территории началась реставрация — о результатах которой мы поговорим в разделе «Путеводитель». Во время войны в Юрьевом монастыре стояли немецкие и испанские части, после 1945 года здесь в разное время находились, помимо музея, различные учреждения, а также жилые квартиры. В 1991 году — в состоянии самом удручающем — обитель была передана Церкви.

За свою многовековую историю Юрьев монастырь стал свидетелем многих удивительных событий. Некоторые из них упоминаются в летописях и житиях святых как «чудеса». Происходят чудеса в Юрьевой обители и в наши дни.

Сейчас в Юрьевом монастыре, к сожалению, нет практически ничего, что напоминало бы о том, что когда-то он был важным духовным центром Новгородчины. Мощи угодников Божиих, почивавшие некогда в Георгиевском соборе, ныне уже не освящают его своим присутствием. Но еще недавно, всего сто лет назад, все было совсем по-другому.

Особым почитанием окружал верующий народ мощи святителя Феоктиста, перенесенные в 1786 году из упразденного Благовещенского монастыря в Георгиевский собор и положенные здесь под спудом близ алтаря. О святителе Феоктисте, епископе Новгородском, известно сравнительно немного. Очевидно, он обладал кротким нравом и земной деятельности предпочитал уединенное монашеское делание. Во всяком случае, именно об этом говорят скупые факты его биографии. До возведения на Новгородскую кафедру свт. Феоктист был игуменом Благовещенского монастыря, находившегося в нескольких километрах от города, на левом берегу Волхова. В 1299 году благовещенский игумен был избран архиепископом Новгородским, а спустя восемь лет, «своего ради нездоровья», он оставил кафедру и вновь удалился в Благовещенский монастырь, остаток жизни проведя в безмолвии. Преставился он в 1310 году, 23 декабря, и был погребен в соборном храме монастыря.

Прославление мощей свт. Феоктиста относится ко времени царствования Алексея Михайловича. Однажды тяжело заболела жена царского дьяка Иулиания. В болезни ей явился во сне некий муж в священном облачении и сказал; «Поищи гроб святителя града сего Феоктиста и получишь исцеление». Супруг болящей отыскал в новгородских летописях упоминание о святителе и о месте его погребения и отвез жену в Благовещенский монастырь. Отслужив молебен у гроба свт. Феоктиста, Иулиания исцелилась. Молва об этом чуде вскоре распространилась по всему Новгороду и его окрестностям. К мощам святителя стали приходить те, кто годами жил в плену тяжелых недугов. И Господь щедро подавал несчастным исцеления через мощи Своего угодника.

После церковной реформы 1764 года Благовещенский монастырь упразднили. Мощи свт. Феоктиста решили перенести в Юрьеву обитель. Перенесение это совершалось со всей возможной аккуратностью. Митрополит Гавриил приказал «изготовить деревянный ящик, разобрать церковную стену около гроба, вынуть гроб и, не вскрывая, положить в ящик; укрепить тогда же над ним крышу, все сие делать при нении молебна». В 1846 году над местом погребения свт. Феоктиста в Георгиевском соборе была устроена— попечением графини Орловой — массивная серебряная рака с позолотой.

Совсем недавно, уже после своего возрождения, Юрьев монастырь оказался причастен к чудесному событию — явлению иконы Пресвятой Богородицы «Неопалимая Купина». Произошло это в 1996 году в Юже, небольшом городке Ивановской области. 19 ноября пенсионер Юрий Иванович Кошелев затопил печь в своем доме. Через некоторое время он собрался поворошить угли в печи, взял кочергу и открыл дверцу. «В ореоле огня, — рассказывал он впоследствии, — я увидел Пресвятую Мать Богородицу с Ребенком на руках. Икона была большой, во всю топку, и казалось, что она шевелилась, так как пламя было живым. Я сказал об этом жене, она была рядом — пекла блины. На что она ответила, что у меня "поехала крыша". Я крикнул, чтобы она бежала, заглянула в топку сама. Убедившись в истине моих слов, Евдокия схватила совок и стала вытаскивать полено. Оно оказалось с иконой».

Дерево, распиленное Кошелевыми на дрова, росло раньше в городском парке (разбитом, в свою очередь, на месте кладбища). Когда кладбище и стоявший на нем храм разорили большевики, кто-то прибил над веткой стоявшей неподалеку молодой сосны небольшую медную иконку. Постепенно она зарастала корой. Еще в 1940-е годы, как вспоминают местные жители, какую-то часть иконы можно было видеть из-под коры, а впоследствии о ней забыли.

В 1992 году в дерево попала молния. После этого оно засохло. Спустя четыре года его пришлось свалить, и городская администрация отдала сосну на дрова пенсионерам Кошелевым, жившим поблизости. О том, что произошло далее, мы уже рассказали.

Обретенную икону Юрий Иванович Кошелев хотел сразу же отдать в храм, но у местного священника история, рассказанная им, интереса не вызвала, и дело как-то не заладилось. Совершенно случайно узнал об иконе архиепископ Новгородский Лев (Церпицкий) (одна из дочерей Кошелевых жила в Великом Новгороде и работала в реабилитационном центре неподалеку от Юрьева монастыря). Так, по просьбе владыки Льва, икона Божией Матери «Неопалимая Купина» оказалась в древней новгородской обители, где в то время как раз готовили к освящению одноименный храм. Архиепископ благословил вделать икону в большую доску, на которой были изображены дерево и два ангела, как бы державшие образ Пречистой на руках. Фотография этой иконы представлена в разделе «Путеводитель».

К сожалению, в 2001 году икону из монастыря украли — сообщается, что сделали это некие «паломники», — и следы ее теряются в Ленинградской области. Но осталась другая икона Божией Матери, имеющая непосредственное отношение к украденной, — отпечаток лика Пресвятой Девы на дереве, в том месте, где он соприкасался со стволом. Этот образ почитается верующими как нерукотворный.

Лишь небольшая часть сокровищ Юрьева монастыря оказалась после революции в музеях. Куда делись остальные «изъятые ценности» — сказать невозможно. Сегодня нам остается лишь читать старые описания тех святынь и драгоценностей, что хранились в Юрьевой обители.

Сто лет назад в путеводители по "новгородским достопримечательностям непременно включали описания гробниц Свято-Юрьева монастыря. На протяжении многих веков соборный храм обители служил усыпальницей для многих из тех, кто созидал историю России. Но некоторые гробницы с течением времени стали ценны и интересны для паломников не столько своей «историчностью», сколько тем, что люди, чьи тела покоились в них, были прославлены Церковью в лике святых. У архимандрита Макария (Миролюбова) читаем: «В 1244 году погребена (в Георгиевском соборе) великая княгиня Феодосия, дочь Мстислава Мстиславича Храброго, а мать св. князя Феодора подле гроба его, преставльшаяся 4 мая. Гробница ее у южной стены собора, вровень с правым клиросом; на ней положена новая плита из белого мрамора с надписью: "Лета 1244 мая в 4 день в Великом Новеграде почи о Господе блаженная великая княгиня Феодосия, честнейшая супружница великого князя Ярослава Всеволодовича, с ним же благоговейно поживе и богоугоди, от него породи св. благоверных князей Феодора и Александра Невского и иных седмь сынов, и на конце жития иноческий образ восприемши, в нем дано бысть ей имя Евфросиния. Положена же бысть в обители св. Георгия подле сына своего, св. благоверного князя Феодора, на сем месте в каменном гробе"». Сейчас гробницы этой в Георгиевском соборе нет. Нет и гроба св. благоверного князя Феодора, чьи мощи были перенесены из Юрьева монастыря в Софийский собор задолго до разорения обители большевиками.

Совершилось перенесение мощей благоверного князя в начале XVII века, когда монастырь подвергся надругательству со стороны захватчиков-шведов. Разыскивая в соборном храме «сокровища», они вынули из гробницы тело св. Феодора, которое за несколько веков почти совершенно не подверглось тлению, и поставили его возле входа в храм. Отсюда, по велению митрополита Исидора, мощи св. князя Феодора переместили в Софийский собор. В 1908 году архимандрит Юрьева монастыря подал ходатайство о возвращении мощей святого в обитель, указывая, что здесь было первоначальное место погребения князя и что здесь покоится его мать, пожелавшая, чтобы ее положили рядом с сыном. Причт Софийского собора, как указывает В. П. Ласковский, отвечал, что «такое захоронение носит, вероятно, случайный характер, так как князья всегда хоронились в соборе, а это неподобающее захоронение, как бы по указанию высшего Промысла Божия, было впоследствии силою обстоятельств исправлено перенесением мощей св. Феодора в собор». Так и не удалось братии Юрьева монастыря вернуть себе мощи благоверного князя. Что, быть может, и к лучшему — ведь спустя совсем немного времени он подвергся разорению и поруганию, во сто карт худшему, чем шведское разорение.

К началу XX столетия в монастыре было собрано множество святынь и редкостей. Даже краткое описание икон и ризницы обители занимает в тогдашних книгах о монастыре несколько страниц. Некоторые из этих святынь — например, древняя икона вмч. Георгия — находятся сейчас в музеях. Следы других затерялись.

Почти каждая икона Юрьева монастыря была чем-нибудь замечательна. Например, в Спасском храме над Царскими вратами находился «небольшой с чернью, круглый двусторонний образ из перламутра, с изображением на одной стороне Рождества Христова, а на другой стороне Успения Божией Матери; он пожалован архимандриту Фотию императором Александром I в 1823 году». В Георгиевском соборе был «на местном образе Божией Матери "Неопалимой Купины" в числе украшений — образок "Знамения Божией Матери", вырезанный на огромном изумруде в золотой оправе с 13-ю бриллиантами. Образок этот был поднесен графинею А. А. Орловой-Чесменскою великой княгине Александре Николаевне, в день ее бракосочетания с принцем Гессен-Кассельским, а по кончине ее высочества был возвращен графине обратно и ею возложен на икону». С графиней Анной Алексеевной был связан и другой образ — «Спас Нерукотворный», помещавшийся в Спасском соборе. Рассказывают, что в его оправе внимание привлекало замечательной красоты кольцо с бриллиантом. Его будто бы подарил графине князь Волконский, с которым она собиралась вступить в брак. Но «когда графиня явилась с этим кольцом к арх. Фотию, как к своему духовному отцу за благословением на выход в замужество за князя Волконского, он подвел ее к этому образу "Нерукотво-ренного Спаса", снял с руки ее кольцо и повесил его на венчик Спасителя, со словами: "Се Жених твой". Графиня упала в обморок, а придя в себя, дала обет девства». Рассказ этот сомнителен, однако проверить его достоверность у нас нет никакой возможности: образ пропал, сгинуло и «обручальное кольцо графини Орловой». Нам осталось довольствоваться монастырскими преданиями и легендами. И уже не откроет для нас седой иеромонах ризницу в куполе Георгиевского собора, не дрогнет наше сердце при виде свидетелей славных и горьких страниц истории обители — даров великих князей, царей и императоров; икон, перед которыми молились многие поколения иноков; шитых золотом и жемчугом облачений, в которых служили юрьевские архимандриты в XIV, XV, XVI веках. Ризницы нет, нет и сокровищ. Что ж, икона остается иконой и без богатого оклада. А слава монастыря не зависит от количества драгоценной утвари и дорогих каменьев, хранящихся в нем.

Лучших учеников направлен в Петербургскую духовную академию, которой он — по слабому здоровью — так и не окончил. Но именно в академии Петр принялся усердно изучать творения святых отцов, однозначно сделав выбор в пользу освященной веками традиции

Церкви и нисколько не потянувшись в сторону модного тогда «европейского мистицизма». В академии же он познакомился с людьми, определившими во многом весь его дальнейший путь. Главным из тогдашних духовных наставников его был архимандрит Иннокентий, ректор Петербургской семинарии (прославленный ныне в сонме святителей).

Отчислившись из академии, Петр Спасский поступил на должность преподавателя Александровского духовного училища при Петербургской семинарии, затем стал законоучителем Первого кадетского корпуса. Карьера его развивалась стремительно. 16 февраля 1817 года он был пострижен в монахи, 17 февраля — рукоположен во иеродиакона, 18 февраля — во иеромонаха.

Образец, который отец Фотий имел перед собой в лице архимандрита Иннокентия, запечатлелся в его душе на всю жизнь. Влияние свт. Иннокентия на личность будущего юрьевского архимандрита оценивается разными исследователями по-разному. Одни считают, что без его руководства в характере Фотия было бы «менее юродства», что он не стремился бы играть какую-либо политическую роль, удовлетворившись исправлением своих прямых обязанностей. Другие отмечают благодетельное воздействие «Иннокентиева воспитания» на сильную, яркую, во многом строптивую натуру молодого иеромонаха. Как бы там ни было, из его переписки со свт. Иннокентием уясняется, насколько они были близки друг другу. В 1919 году, уже будучи епископом Пензенским, Иннокентий писал своему ученику в совершенно родственном тоне: «Что наши голоса с тобой, если не писканья кишащих на земле насекомых?» Наконец, необходимо отметить, что именно свт. Иннокентий настоятельно посоветовал Анне Алексеевне

Орловой-Чесменской, находившейся в поисках духовника, обратиться к его ученику.

К моменту своего знакомства с отцом Фотием (в 1820 году) Анна Алексеевна уже имела определенный опыт церковной жизни. В раннем детстве она осталась без матери. В 1807 году скончался ее отец, знаменитый Алексей Орлов-Чесменский, один из устроителей заговора, возведшего на престол Екатерину II, и — что даже важнее для нашей истории — один из убийц Петра III. А. Г. Орлов умер неожиданно, не исповедавшись и не причастившись перед смертью. Дочь, без сомнения, знавшая, какой грех лежал на душе его, тяжело переживала обстоятельства его кончины. Сразу после похорон она отправилась на богомолье в Ростов — поклониться мощам свт. Димитрия Ростовского, покоившимся в Спасо-Яковлевском монастыре. При гробе святителя ей встретился иеромонах Амфилохий, вошедший в историю Яковлевской обители как «гробовой монах». Он-то и был первым духовником блестящей светской красавицы. Но, вероятно, душа Орловой желала более строгого духовного руководителя, чем кроткий отец Амфилохий. В иеромонахе Фотии она обрела того, кого искала.

Духовной дочерью его она стала в 1822 году. «Богомудрой девицей» называл ее архимандрит. Она же в 1823 году говорила в одном из своих писем: «А что касается до меня грешной, не знаю, как вам сказать, в восторге ли я или нет от отца моего духовного Фотия: только то скажу вам, что сердечно и душевно его люблю и почитаю». В высказывании этом слышится, помимо прочего, и осторожность. Видимо, сначала духовный отец показался ей слишком категоричным, ведь, в самом деле, требовал же он от нее обещания «до смерти Бога ради служить Фотию во всех делах Православия и благочестия, хотя бы его поносили, в заточение послали, не оставлять» (это собственные его слова). Из цитаты этой видно, что архимандрит ощущал себя «потенциальным мучеником» за веру.

Что касается беспримерной благотворительности графини Орловой, осуществлявшейся ею под руководством архимандрита Фотия, то напрасно мы будем искать здесь какого-либо принуждения со стороны духовного отца. Анна Алексеевна, взявшая на себя обет девства, имела огромное состояние и желала им распорядиться на благо Церкви. Вот как сама она объясняла в 1827 году мотивы, подвигшие ее к благотворительной деятельности: «По кончине родителя моего, наложила я на себя o6ei' пред Господом Ьогом, сделать в память и во спасение душ преставившихся родителей моих и рода моего значительное какое-либо богоугодное заведение. По долговременном и зрелом обозрении обета моего, Господь открыл мне случай исполнить оный над святою обителью — Новгородским первоклассным Юрьевым общежительным монастырем». При этом не только Юрьев.монастырь пользовался ее средствами, но также и многие другие обители и церкви. Щедро подавала она милостыню и частным лицам. «Благодеяния ее, — пишет современник, — простирались до такой степени, что графине почти не доставало ее огромных доходов, доходивших вначале до миллиона и постепенно уменьшавшихся, для ежедневного раздаяния даров и милостыни».

Анна Алексеевна пережила своего духовного отца на десять лет. Он скончался на ее руках. Но и после его смерти графиня не оставила своими милостями Юрьеву обитель. Сама она умерла также в Юрьевом монастыре, 5 октября 1848 года, и была похоронена рядом с духовным руководителем. В 1930-е годы могилы обоих вскрыли, и дальнейшая судьба останков юрьевского архимандрита и его «дщери» неизвестна. Тогда же родилась жуткая — и неправдоподобная для любого здравомыслящего человека — легенда, повествующая о том, что графиню нашли в гробу лежащей не на спине, а на животе, с растрепанными волосами, в разорванном платье. Утверждалось, что она просыпалась в гробу и что преемник Фотия архимандрит Мануил «подложил в причастие яд, от которого Анна Алексеевна умерла» {отчего же она тогда просыпалась?). Якобы архимандрит боялся, что графиня, недовольная порядками, заведенными в обители после кончины ее духовника, отберет все вклады, данные ею. Хотя сделать это было невозможно, даже если бы она и пожелала этого, поскольку все вклады Орловой с юридической точки зрения были неотторжимы от монастыря. При всей своей нелепости и кощунственное™ история «с ядом в причастии» получила широкое хождение, что объясняется, конечно, полной религиозной необразованностью тех, кто способствовал ее распространению. Время от времени эта история появляется в прессе и в наши дни, мешая читателю увидеть подлинный облик графини Анны Алексеевны, решившей, по слову П. А. Ширинского-Шихматова, «едва ли не самую трудную задачу о соединении строгой христианской жизни и подвигов келейных с обязанностями высшего звания в мире и приличиями светского обращения».

За свою почти тысячелетнюю историю Юрьев монастырь не переживал более страшных разорений, чем то, которое обрушилось на него в XX веке. Сейчас обитель восстанавливается, но следы минувшей эпохи еще заметны в монастыре, и память о ней изгладится не скоро.

В то время на его территории находились мастерские художников, СПТУ, жили несколько семей. Храмы стояли без иконостасов, а Спасский собор — и вовсе без куполов. В братских корпусах в советские годы произвели перепланировку согласно тогдашним нуждам. Эта перепланировка сделала невозможным проживание монахов в корпусах.

Впору было повторить вслед за архимандритом Фотием (Спасским): «Сколько веселили древность и высокость монастыря Юрьева, столько бедность и совершенная обветшалость по всем частям внутри и снаружи монастыря тяготила... Везде было то разбито, то непокрыто, то изгнило, то разобрано и не убрано...» Однако даже и архимандрит Фотий находился в более счастливом положении. По крайней мере, тогда все здания обители использовались по назначению. В этом отношении ситуация в Юрьевом монастыре в конце XX века была гораздо более печальной.

Но первые насельники не унывали. Священноархимандрит Юрьевой обители архиепископ Новгородский Лев (Церимцкий) был твердо убежден, что когда дело касается российских святынь, безнадежности быть не может. И эту уверенность он передал братии.

В обители была восстановлена богослужебная жизнь. В первое время службы проходили не в храме, а в трапезной. И—удивительно — уже в начале 1990-х годов в монастырь на праздники приезжало множество паломников. Число причастников доходило до 40 человек.

Теперь в Юрьевом монастыре уже нет ощущения той заброшенности, что поражала гостей в первой половине 90-х годов прошлого века. Хотя братия монастыря и малочисленна, но обитель поддерживается в образцовом порядке, богослужения идут своим чередом. В 2004 году возобновило свою деятельность Новгородское духовное училище — учебное заведение с богатыми традициями. Оно нашло свое пристанище в Свято-Юрьевом монастыре.

Ежедневно обитель посещают сотни людей. Каждый приходит сюда «по-разному». Те, кого привозят на туристических автобусах, Свято-Юрьев монастырь осматривают бегом, «заодно» с памятниками деревянного зодчества, собранными в Витославлицах, попутно слушая, что рассказывает экскурсовод об отношениях архимандрита Фотия и графини Орловой. Кто-то приезжает как паломник. Отрадно, что привозят в монастырь детей — учеников воскресных школ. В путешествии по монастырю (а для юных паломников это подлинное путешествие, которое останется в их памяти надолго) их сопровождает послушник, обстоятельно рассказывающий об истории обители. После экскурсии детей обычно ожидает чаепитие в трапезной духовного училища.