Религиозные памятники Евпатории

1

Свято-Николаевский собор

Этот храм построен на месте старой греческой цер­кви. Он был заложен 11 июля 1893 года (по старому стилю) в память об освобождении города от англо-фран­ко-турецких войск и торжественно освящен 16 февра­ля 1899 года преосвященным Никоном, епископом Воль­ским. Здание, рассчитанное на две тысячи прихожан, проектировал архитектор А. И. Бернардацци. Оно по­строено в византийском стиле, с подчеркнуто большим, даже огромным куполом.

Протоиерей Яков Чепурин затратил на строитель­ство все личные средства, заложив домашнее имуще­ство, посвятил богоугодному делу всю свою энергию, всю душу — и не дожил до освящения храма. Здесь, под стенами, осталась могила самоотверженного христиани­на; его именем названа церковно-приходская школа. Рядом с Чепуриным похоронен доктор Н. А. Оже, впервые научно обосновавший грязелечение — дело, которым живет Евпатория сегодня.

По высоте, площади и по вместимости этот храм в настоящее время — первый в Крыму. Уступает он лишь находящемуся на реставрации Владимирскому собору в Херсонесе. Первоначально собор замышлялся почти без росписи: белые стены, окна без витражей и светлое бе­зоблачное небо, с которого Христос глядит в широко раскрытые глаза прихожан. Только в 70-е годы XX века начали покрывать стены орнаментами.

Покровитель мореплавания и торговли Николай Угод­ник особо почитается бесстрашными и бесшабашными моряками. Более того, это единственный из святых, поминать которого бранным словом запрещает неписаный морской закон, что бы ни случилось на море. И военные моряки, и торговые, и даже богохуль­ники-пираты — все, со времен зарождения христианства, почитали и почитают Николая Чудотворца. Многие хранят его образ в меда­льонах рядом с фотографиями близких. Традиция эта неотделима от Евпатории — города морского и в прошлом купеческого.

Мемориальная доска слева от входа напоминает о посеще­нии собора российским императором. В мае 1916 года он при­был в Евпаторию на открытие госпиталя имени императрицы Александры Федоровны. Это был последний приезд августей­шего семейства в Крым. В собор Святого Николая приходил царь Николай, тоже причисленный теперь к лику святых.

В советское время служба в храме прекратилась, а в 1942 году немецкие оккупанты вновь открыли его, как открывали все молитвенные заведения (даже синагоги), — лишь бы они рабо­тали против большевиков. Старожилы рассказывают, что на от­крытие пришли в парадной форме немецкие и румынские офи­церы. К торжественному моменту — видно, это было угодно Святому Николаю — с якоря сорвало большую донно-якорную мину (как потом выяснилось, времен первой мировой войны). Мина прибилась к берегу и, выброшенная волной на песок, взор­валась. В соборе взрывной волной выбило стекла; перепуган­ные румыны в ужасе повалились на пол, а немцы продолжали стоять, только сильно побледнели. Все, должно быть, подумали, что это действия партизан.

Кончилась война, прошли десятилетия. Постепенно менялось отношение власти к культовым сооружениям — на них начинали смотреть как на объекты культурной ценности. Был даже проект позолотить купол Николаевского собора; исполком дал разреше­ние православной общине на закупку золота. Но началась инфля­ция, и золочение купола отложили на неопределенное время...

На прощание поглядим на крест, венчающий собор. В про­шлом он был вдвое больше, и на него смотрели, уходя от родного берега, труженики моря, искатели опасных, но, как видно, увлека­тельных приключений. Смотрели с надеждой.

Мечеть Джума-Джами

Краса и гордость Евпатории — два ее минарета тоже слу­жат своеобразным маяком для тех, кто уходит в море. Они же помогают разобраться в лабиринте улочек «Старого города» и найти выход к набережной. Чтобы не заблудиться, нам тоже надо чаще поднимать голову и смотреть на эти минареты.

Считается, что мечеть Джума-Джами была построена Ход­жи Синаном ибн Абдулменнаном, одним из самых известных зодчих мусульманского мира. Мимар (архитектор) Синан ро­дился в деревне Аирнас в Малой Азии в семье греков-христи­ан. Полагают, что его настоящее имя было Христодулу. В 1512 году Синан был привезен в Стамбул и стал янычаром (так называли обращенных в ислам юношей, составлявших отборную пехоту турецких султанов). О жизни архитектора сложены ле­генды. Говорят, еще юношей Синану удалось во время военного похода, навести мост-переправу через болото, и за это султан назначил его старшим архитектором. Большего доверия заслу­живает другая история. В 1538 году во время военных действий в Молдавии Синан навел мост через реку Прут за тринадцать дней и тем заслужил высокую оценку султана Сулеймана I — назначение главой имперских архитекторов. В этой должности Синан пробыл пятьдесят лет. Как военный инженер он строил мосты, акведуки, водопроводы, фонтаны, подземные ходы и кла­довые, как архитектор — возводил мечети, медресе, мавзолеи, караван-сараи, приюты и дворцы. Он строил не только в Тур­ции. Шедевры Синана сохранились в Сирии и Македонии, Бос­нии и Герцеговине. За свою долгую жизнь Синан построил более четырехсот зданий (131 мечеть, 55 медресе, 19 мавзолеев, 7 библиотек, 17 караван-сараев, 31 дворец, 35 бань и множество других сооружений). Постройки Синана подчинены всепобеж­дающей логике геометрических форм. Они строгие, почти суро­вые снаружи, а внутри поражают разнообразием и обилием мно­гоцветного убранства, чем вполне отвечают мусульманской идее «скрытой архитектуры».

В списке сооружений Синана мечеть Джума-Джами значит­ся под номером 77. Синан приступил к ее созданию в 1552 году и очень увлекся работой. Однако султан Сулейман отозвал архи­тектора в Константинополь для постройки собственной мечети. Синан не торопился покидать Гёзлёв, и тогда султан прислал нового гонца и напомнил, что сто лет назад другой зодчий был казнен за медленное исполнение султанского указа. Мечеть Джума-Джами достраивали ученики Ходжи Синана, а знаменитый ми­мар еще долго творил в других городах. На могильной плите великого мастера начертано: «...Этот искусный архитектор воз­двиг в 80 городах мечети и умер, прожив больше ста лет».

Исключительная по изяществу и простоте, рациональности и гармоничной возвышенности, мечеть Джума-Джами органично сочетает архитектурные формы Византии и мусульманского Во­стока. По красоте ей не было, да и нет равной в Крыму. Снаружи мечеть напоминает куб, увенчанный куполом, диаметр кото­рого 11 метров. Этот крытый свинцом купол прорезан пятнад­цатью большими окнами. Вокруг — 11 куполов меньшего раз­мера. Гармоничное сочетание разновеликих куполов оживляет строгие формы строения. Высота мечети 22 метра. В здание ведет три хода: западный, восточный и северный. С запада и востока к мечети примыкают два минарета. В XVII веке они пострадали от землетрясения или бури, но позднее были восста­новлены. Высота их 35 метров.

Над минаретом установлен знак алем — символ величия Аллаха. Под ним два кружочка: нижний — наша земная жизнь, верхний — жизнь потусторонняя. На балкончик минарета (шер-фе), украшенный орнаментом, ведет спиралевидная лестница с выходом точно на юг, в сторону Мекки, в сторону Каабы — свя­щенного места, куда мусульмане совершают паломничество. Пять раз в день муэдзины призывали на молитву правоверных жителей средневекового Гёзлёва. В муэдзины обычно принимали людей с хорошим голосом и плохим зрением, дабы с высоты он не увидел чего-либо недозволенного (например, лица незнакомой женщины, запретного, как красивый цветок в чужом саду).

Внутреннее пространство мечети двумя рядами каменных столбов разделено на три нефа. На галереи второго этажа ведет каменная винтовая лестница, настолько узкая, что на ней не ра­зойтись двоим. На полуоткрытую высокую кафедру — мим-бар — ведут 12 крутых ступеней. Только мулла имел право подниматься по ним и обращаться к правоверным. В пятьдесят девять небольших окон различной формы льется ровный рассе­янный мягкий свет. Об убранстве Джума-Джами в ханские вре­мена мы можем только догадываться. Известно, что здесь хра­нился Коран, написанный первоклассным каллиграфом в 1314 году, то есть за 250 лет до сооружения самой мечети.

В небольшой арочке с фасада, которую называют михраб, служитель читает сурры из Корана, зазывая прихожан на мо­литву. В мечети тоже есть михрабная ниша с полочкой, где до революции хранились старинные фолианты и Кораны. Во вре­мя гражданской войны часть этих раритетов затерялась, неко­торые попали в музей. В мечети нет икон и скульптур: ислам запрещает изображать людей; передать чувства и мысли мож­но только символами. Треугольник — глас Аллаха, четыре вертикальные черточки — имя Аллаха. Цветовая гамма тоже говорит о состояниях души человека. Например, голубой озна­чает стабильность, зеленый — верность. Не только поэты, но и архитекторы имели возможность передать свои мысли и чувства, рассчитывая на современников, а еще больше — на по­томков, которые сумеют их понять.

Женщины проходили в мечеть по боковой лесенке на второй этаж и во время чествования ханов стояли за решеточкой (чилте-ром). Простолюдинки на церемонию не допускались. Когда при­езжал наместник султана, стоявших в мечети жен влиятельных особ старались задобрить, потому что они, выражая скрытую волю своих мужей (а иногда и собственную), могли дать понять, что новый хан не угоден городу. Кричать в мечети нельзя, но можно выразить свое несогласие дружным подергиванием плеч, чтобы в тишине храма раздавался перезвон золотых и серебряных украшений.

Так что возразить можно было, не раскрывая рта, и даже вынудить несостоявшегося хана вернуться в Турцию. За время существования мечети Джума-Джами здесь объявляли султанс­кий фирман (указ, дававший право на ханство) восемнадцати ханам, поэтому ее называли еще Хан-Джами. Претендента на ханскую власть вызывали в Стамбул, во дворец. Султан встре­чал его сидя; хан клялся султану в верной службе и целовал землю. В ответ султан держал речь о том, какую милость он ему дарует, назначая ханом, требовал покорности и заключал речь словами: «С этого времени ты должен быть другом моему другу и недругом недругу». Хану подавали соболью шубу, крытую парчою, и хан, надевая ее, целовал воротник шубы. Потом ему подносили дорогую саблю, украшенную драгоценными камнями. Хан опоясывался ею, кланялся в землю и выходил.

Собираясь в мечеть, женщины надевали много дорогих ук­рашений. На всякий случай. Если муж долго отсутствовал, не при­сылая вестей, или жестоко обращался с женой, она была вправе подать на него в суд, требуя наказания. Но нельзя и супруге забы­вать о своей зависимости. Ведь стоило мужу трижды произнести в мечети слово «таллак» (развожусь!), брак считался расторгнутым, и жена уходила к родителям, в чем стояла — то есть, со всеми своими драгоценностями. Женщины верили (и вряд ли часто ошибались), что чем больше будет на них золота и серебра, тем серьезней, заду­мается муж, прежде чем произнести роковое слово.

Когда-то рядом с Джума-Джами был небольшой источник, под которым прихожане омывали руки и ноги; из него можно было испить чистейшей воды. Сейчас на этом месте растут дере­вья. У восточного минарета поставлены памятники турецким ге­нералам времен Крымской войны. Надо только суметь прочитать орнаменты на этих памятниках. Расцветший цветок означает вер­шину творческих возможностей, а надломленная веточка — гибель в расцвете лет. Изображение чалмы над могилой означает, что покойный при жизни совершил хадж в Мекку. Здесь же из поко­ления в поколение хоронили служителей мечети, а один обелиск (черный) поставлен условно, в честь первого президента Крыма Намана Челеби Джахана, убитого большевиками в Севастополе.

В 70-е годы в городе пропали защитные ограждения вокруг многих учреждений и культурных объектов, но остался забор вок­руг мечети. Его охранительная функция подчеркивается симво­лом — восьмиконечной звездой. Знак заимствован после прихо­да ислама в Персию и подавления зороастризма (восьмиконеч­ные звезды носили на своих плащах поддерживаемые государ­ством персидские маги — астрологи). Говорят, что если убрать забор с этими охраняющими знаками, мечеть потеряет защиту от энергетических ударов. Впрочем, жизнь показывает, что даже са­мый обыкновенный забор лучше все-таки не убирать.

Небесный свет проникает в мечеть сквозь окна, украшенные витражами разного цвета: теплые тона льются с юга, символизируя весну, когда зарождаются жизненные планы, и лето — время свер­шений. Холодные тона исходят с севера, напоминая о неизбежном часе подведения итогов. Пока ты молод, пока еще полон сил, сумей воплотить в жизнь благие дела, выполняя волю Аллаха! А потом, когда придет час, — закрой глаза и спокойно жди его суда.

Я молюсь не в сторону Каабы

(школа-медресе)

Неподалеку от ханской мечети находилась школа-медресе, где мальчики обучались грамоте. Здесь учился Ашык Омер (1621— 1707) — известный поэт, паломник и путешественник, про кото­рого литературоведы говорят, что был он «Есениным средневе­ковья». Само слово «ашык» по-арабски означает «влюблен­ный». Родился Ашык в Гёзлёве, в семье скорняка. Он был единственным сыном, его любили, о нем заботились. Когда при­шло время, родители отправили сына в школу.

Дальнейшие факты судьбы поэта неразделимо переплелись с легендой. Она гласит, что мальчик учился плохо, над ним сме­ялись товарищи, его ругали учителя. И так устал он, что однаж­ды пошел на кладбище и стал призывать ангела смерти Израила, чтобы тот прекратил его никчемную жизнь. Долго молился мальчик, а потом, утомленный, уснул. Во сне явилась к нему с небес прекрасная гурия и вручила музыкальный инструмент — саз. Она сказала, что молитва услышана Аллахом, что суждено Ашыку отныне быть первым среди избранных — сочинять стихи и песни, да так, словно «низать жемчуга мудрости»! Будет он скитаться по белу свету и петь для людей о жизни и любви. На прощание небесная дева сказала: «Когда ты умрешь, Ашык, мы снова встретимся, уже не на земле, но в садах Фердевса, на небе. Там будет тебя ждать моя любовь».

Проснулся мальчик и, должно быть, горько пожалел, что это был всего лишь сон. И пошел на другой день в постылое медресе, уверенный, что и сегодня его ждут одни только понукания и на­смешки. И вдруг... (о, как похожи сказки разных народов этим спасительным, чудесным «вдруг»!) — стал отвечать на самые слож­ные вопросы, да не как-нибудь, а в стихах. За одну ночь из своего божественного сна узнал он столько, сколько ведомо лишь выда­ющимся людям ислама — Светильникам Веры.

Ашык ушел из своего города и стал бродячим поэтом. Он пел свои стихи, иногда сочиненные экспромтом, и аккомпаниро­вал себе на сазе. Помимо многих странствий, совершил поэт святое дело мусульманина — хадж в Мекку. В Гёзлёв он вернулся только к старости. Над его могилой возвели мечеть, чтобы правоверные ценители поэзии приходили к нему на по­клонение, как к святому.

Давно нет той мечети, а могила, как полагают ученые, осталась на Карантинном мысу, возле нынешнего морского вокзала. Люди читают стихи Ашыка, поют песни о его любви к гурии — небес­ной деве, которая принесла будущему поэту дар Аллаха и потом дождалась его на небесах. Поют и не замечают того, за чем ревниво следило мусульманское духовенство. Или просто про­щают поэту, ведь он Божий избранник, и Всевышний спросит с него строже, чем с простого человека, но — за инное...

В земной жизни сила любви, да и сила личности Ашыка таковы, что он бросает вызов даже религиозным общепринятым нормам. Как всякий мусульманин, пять раз в день совершает он молитву, но когда все бьют поклоны в сторону святой Каабы, что делает Ашык Омер? На это нам ответит его дерзкая стихотвор­ная строка, всего лишь образ, но какой! «Я молюсь не в сторону Каабы — я поворачиваюсь к твоему лицу».

Произведения нашего знаменитого земляка, тюркоязычного барда, долгое время оставались недоступными. Только в 1894 году Исмаил Гаспринский издал книгу его стихов, а вторая вышла в свет еще почти сто лет спустя. Но и теперь они ждут своего переводчика, который должен, кроме обладания поэтичес­ким мастерством и знания арабского и тюркского языков, под­няться до философского осмысления мира. Чтобы понять всю глубину поэзии Ашыка Омера, надо изучить поэтов-суфистов Физулия, Руми, Саади и других, которые заметно повлияли на его творчество. Более того, надо постараться постичь сам су­физм (о кем мы расскажем позже). К примеру, некие высшие идеи передаются поэтом символически, через образы соловья и розы. Здесь опять слышится перекличка с Есениным. Помни­те? «Слышишь, розу кличет соловей...».

По-настоящему осмысленные стихи Ашыка Омера могут явить нам отголоски той восточной мудрости, которую так и не постиг пресыщенный цивилизацией Запад. А пока давайте, почитаем в готовом переводе то, что проще, что в равной мере подходит для любой страны, для любого времени:

Что-то с миром случилось: в нем нету покоя,

Благородство и честность пропали куда-то,

Справедливость исчезла — ведь время такое,

Что никто не жалеет ни друга, ни брата.

Все кичливыми стали, а чем тут гордиться,

Если в душах одна лишь жестокость таится?

Все к наживе и роскоши стали стремиться,

Забывая о сердце, — какая утрата!

Совершенство в нужде, а ничтожество в славе.

Торжествует любовь лишь в богатой оправе,

Но, Омер, ведь на Бога пенять мы не вправе,

Люди сами в несчастьях своих виноваты.

***

Кому-то смерть принять, кому-то жить

Так власть свою вершила ты, судьба.

В ту чашу, что пришлось мне осушить,

Любовь и хмель вложила ты, судьба.

Все потерял — богатства мне не впрок,

Закон любви, зачем ты так жесток?

С бедою сладишь — горе на порог,

Не зря меня страшила ты, судьба.

Ты разлучила с розой соловья, —

Подобно им в разлуке с милой я,

Вдали мой дом и родина моя, —

Жизнь оборвать решила ты, судьба.

Так я, Омер, с печалью говорю.

Без друга я один, в чужом краю,

Меня всего лишила ты, судьба,

Но никого за это не корю я.

Теперь, после посещения православного храма и мечети, хо­рошо бы пройти в городской сад над морем, отдохнуть среди деревьев, поразмышлять над тем, что увидели, о чем узнали. А летом лучше спуститься к воде, отплыть от берега. Море снимает лишние эмоции, переключает нас на мысли простые и вместе с тем глубокие (хоть сама бухта и мелкая).

Глядя с моря на эти купола и минареты, можно задуматься о единой природе всякой религии, о миролюбии, о терпимости ис­тинно верующих ко всем, кто верует так же искренне, но по-другому, и молиться идет в другие храмы. Или считает себя вовсе непричастным к религии, а в молитвенные сооружения заходит просто как в музей. До чего же глубоко и порой безот­четно теплится в наших душах призрачный светоч веры! Бес­тактно звучат даже сами вопросы о том, верующий вы или нет. Вера — понятие личное, интимное, и вопросы о ней мы вправе задавать только самим себе...

Можно внимательно поглядеть под ноги и, еще находясь под впечатлением величия и безвременности Божьих храмов, обра­тить взгляд в прошлое. Интересно и, пожалуй, жутковато пред­ставить себе толпы, легионы людей, заходивших в это море так же, как мы, на этом месте. Кто был первым? Должно быть, кроманьонец или даже неандерталец, уставший после охоты и запыленный в степи. Так же ласково светило это солнышко, и дети неандертальца не меньше наших детей любили плавать и нырять, а потом копаться в горячем песке, подгребать его к себе, зарываться в него... Правда, оглядывались чаще: неспокойное было время. Сколько же людей оставляли следы на этом песке, если принять за аксиому, что наша цивилизация была первой, как учили в школе? А сколько поколений пройдет здесь после нас? Но еще лучше — ни о чем не думать на пляже, а просто отдыхать, как тот первый «курортник» с каменным топором, от­дыхать душой и телом. Ведь завтра нам предстоят новые, тоже содержательные экскурсии, и мы должны успеть приготовиться к ним — надо просвежить голову, да и ногам дать передышку.

Обитель дервишей

Бог един, но люди по-разному обращаются к нему. Собор Святого Николая стоит рядом с мечетью Джума-Джами, и при желании это можно рассматривать не как случайность. Здесь православные, там правоверные. Как на Западе христианство наступало, подминало и вбирало в себя языческие культы, так ислам подминал под себя и синтезировал предшествовавшие во­сточные верования. В древних священных местах строились новые храмы, и многие языческие обычаи ложились в основу объединяющей религии. Одним из ее направлений стал в VIII веке суфизм — братство дервишей, очень распространенное на средневековом Востоке. Ведь в одном только Константинополе насчитывалось до двухсот орденов странствующих мусульманс­ких монахов! Были они и в Крыму.

Что же такое суфизм? С уверенностью можно сказать толь­ко то, что он — одно из самых парадоксальных и при этом самых устойчивых явлений религиозной культуры Востока. Нынешний глава суфийского ордена Ниматуллахи шейх Джа-вад Нурбахш пробует дать такое определение: «Суфизм — это путь к Истине, единственное средство передвижения на кото­ром — Любовь. Метод суфизма состоит в том, чтобы смотреть только в одном направлении, а его единственная цель — Бог». В духовном самосовершенствовании, в мистике, в эзотерике су­физм образует мостик между культурами Запада и Востока. «Уединение в обществе, странствия на родине, внешне с людьми, внутренне с Богом». Так говорил о религиозной деятельности странствующих суфийских монахов — дервишей — Бахааддин Накшбанд (XIV век), один из самых известных наставников «Пути к Истине». Но сколько бы ни рассказывали об этом «Пути» — все объяснения получатся неточными, примитивны­ми и, в конечном итоге, ненужными. Такова природа суфизма, ее надо почувствовать, чтобы понять. Даже сами шейхи утвержда­ют: «Все то, что можно выразить словами, не есть суфизм». Поэт Джалаладдин Руми (XIII век) выразил это еще доходчивее: «Когда влюблен, стыжусь всего, что о любви сказал». Об этой же любви говорит он с присущим поэту максимализмом: «Опь-янись ею так, чтоб не проснуться и во время Страшного Суда!»

Знаменитый суфий и теолог XI—XII веков Аль-Газали сказал подробнее, и на этом любопытном, запоминающемся ут­верждении целесообразно поставить точку (по крайней мере, для нашей книги) в попытках объяснить, что же такое суфизм. Все, что представляет собой наибольшую ценность для суфистов, го­ворил Аль-Газали, «не поддается изучению, а постигается непос­редственным опытом, через экстаз и внутреннюю трансформа­цию. Пьяному не обязательно знать, как определяется опьянение, каковы его причины и условия, однако он пьян, в то время как человек, знающий теорию, остается трезвым».

Что ж, коль бессильны обычные слова, на помощь приходит музыка. «Когда слышна музыка, душа обоняет благоухание Воз­любленной» (Сааддин Хамуйа). Обычным учебным материа­лом для постижения Пути служили притчи, поэтические сказания. Многие истории о Ходже Насреддине, сказки «Тысячи и одной ночи» — все того же суфийского происхождения.

В Евпатории это единственное здание текие (приюта) дер­вишей, построенное, как полагают, в XVI веке. Оно представляет собой комплекс из монастыря и мечети. Есть во дворе свой колодец и маленький, характерный для Крыма, минарет. Кстати, минарет в мечети Джума-Джами высокий, и это лишний раз подтверждает его турецкое происхождение, потому что, чем боль­ше город, тем выше должна быть кафедра для общения муэдзи­на с народом. В Крыму, где не было больших городов, никогда не строили высоких минаретов; поначалу к верующим обраща­лись с природных возвышенностей, с каменных валунов. В ар­хитектуре монастыря видно сильное влияние Византии, но выс­троен он в восточном стиле. Даже кладка стен имеет признаки Востока: все эти камни различны по размерам. Разве нельзя было заставить рабов вытесать одинаковые камни-плиты, как строят на Западе? Но нет, гармония Востока состоит как раз в этой подчиненной единому замыслу разновеликости.

Ни об авторе проекта, ни о времени постройки монастыря нет достоверных сведений. Здание напоминает медресе Зинд-жирли в Бахчисарае и мечеть Джума-Джами — такой же зал в основе, в который выходят восемнадцать монашеских келий. Над квадратным залом надстроен шестигранник с крышей в виде купола. Сколь обширен зал, столь малы и тесны кельи. Каждая имеет только узкое окошко и углубление в стене для светильни­ка. Через это окно не виден и не слышен окружающий мир. Чтобы попытаться понять состояние дервиша, уединенного в келье, надо войти в нее самому, обязательно войти и послушать ту тишину и представить себя в том времени, в тех необъяснимых для нас устремлениях. В келье останавливается время, замирает дух. Отсюда все далеко, это некое преддверие другого мира! Монах ищет путь к Богу, он слышит и видит Бога, он совершен­ствуется, чтобы приблизиться к Нему... И как только научится входить в состояние экстаза и общаться с Богом, он может уйти, чтобы самому стать шейхом (наставником братства), чтобы со­здать свой монастырь. А пока он служит этой идее и раз в день выходит в мир принять подаяние, «сидя у врат Аллаха».

Да, ведь только ради любви к Богу стоит жить, все осталь­ное — суета! Дервиши считали, что нельзя жить ни ради семьи, ни ради накопления благ, ибо все это временно. Только отречась от мирской жизни, ты возвращаешься к истоку, ощущаешь нача­ло своего рождения и проникаешься будущим посмертным су­ществованием, то есть, начинаешь понимать и чувствовать то, что не дается рядовому человеку. Как большое искусство страны подпитывается народным творчеством, так религия Востока не­отделима от монастырей, прошлое и, может быть, будущее назна­чение которых — подпитывать мусульманскую веру. Исследо­ватели-теологи не пришли к общему мнению, является ли суфизм ответвлением ислама или, наоборот, ислам возник на земле, утоп­танной босыми ногами странствующих дервишей.

Слово суфий происходит от арабского «суф» — шерсть. Из шерсти ткали одежду аскетам — плащи, в которых странствовали монахи по миру, совершенствуя дух. Их путь (Тарикат) заключал в себе, на фоне убежденного пренебрежения к материальным бла­гам, пляски и воспевания святых имен, введение себя в экстаз.

Существовало пять основных направлений суфизма, от рели­гиозно-благочестивых до почти атеистических, от реакционно-изуверных до высоко-гуманистических, от туманно-эклектичес­ких доктрин до строгих философских систем.

Вращаясь вокруг своей правой ноги, выкрикивая при этом суры Корана и стихи поэтов, дервиши впадали в экстаз (сэма). Человек при этом ощущал нечто большее, чем приближение к Богу, не зря же истинный дух учения внерелигиозен. «Я самодостаточен, значит, я и есть Бог!» — воскликнул однажды Руми. И развил дерзкую мысль в стихотворении:

Вы, взыскующие Бога средь небесной синевы,

Поиски оставьте эти, вы есть Он, а Он — есть вы.

Вы — посланники Господни, вы пророка вознесли,

Вы — закона дух и буква, веры твердь, ислама львы,

Знаки Бога, по которым вышивает вкривь и вкось

Богослов, не понимая суть Божественной канвы.

Есть предание, что этот поэт слагал стихи свои (газели) во время суфийских радений, находясь в трансе. Потому и заворажи­вают эти газели переливами, словесными волнами земного и не­бесного. Их и теперь исполняют на этих таинственных обрядах. Конечно, суфии с их инакомыслием и инаковерием не могли не вызывать раздражения среди наставников традиционного ис­лама. Но гонения на них были не сопоставимы с преследовани­ями еретиков христианской инквизицией! Суфийские ордены по­лучили очень широкое распространение на Востоке в XI веке. В этом был и некий вызов официальному исламу, и попытка создать среди всех людей братство одной веры. Но главное, суфисты стремились найти путь к Богу сами, без посредников. Самостоятельно они оценивали и свои успехи. Приезжая в Евpoпy, суфии давали толчок возникновению рыцарских орденов. Прикрываясь официальным христианством (как на Востоке прикрывались исламом), там занимались различными видами медитаций, направленных на духовный поиск. Под влиянием су­физма в европейской культуре возникла традиция воплощения Бога в женственном, романтическое служение рыцарей Пре­красной Даме. Таков и пушкинский «рыцарь бедный»:

Полон чистою любовью,

Верен сладостной мечте,

А.М.Д. своею кровью

Начертал он на щите.

Русская религиозная философия («софиология В. С. Соло­вьева, П. А. Флоренского, С. Н. Булгакова) и поэзия русского символизма носят следы влияния все того же неистребимого суфизма.

И все же восточному поэту, уже знакомому нам Руми, при­надлежит строка, объясняющая природу суфизма доходчивее многих пространных и подробных теорий западных философов и богословов. Так получается потому, что ее, эту природу, надо не объяснять, а лишь помогать почувствовать: «Прежде чем в этом мире появился сад, виноградная лоза и виноград, наши души уже были пьяны от вина бессмертия». Он оказался прав, избранник среди тысяч последователей: не умерло имя Руми вместе с теле­сной оболочкой. Свободный поиск истины, надежда на прибли­жение к единому создателю, не названному даже по имени, ибо он — все, позволяли так же свободно развиваться человеческим дарованиям. Доколе существует мир, людей творческих будет угнетать все, что насаждается, в том числе официальная религия. Не потому ли именно суфизм дал миру столько великих поэтов: Рудаки, Низами, Аттара, Саади, Хайяма...

Дервиш служит Богу не ради райских благ и ие из страха адских мук. Единственное, чего он жаждет, это Истина. Его позиция благородна, как все великое и бескорыстное: «Если я служу Тебе, потому что боюсь Ада, брось меня в Ад. Если я служу Тебе в надежде на Рай, лиши меня Рая» (Рабийя).

Дервиши странствовали по городам, лечили больных, переда­вая чудодейственные амулеты, они старались искоренить мудрыми словами и примером своей жизни зло и суеверие в народе. И, должно быть, как во все времена, помогало их слово, исцеляло душу и тело только тем, кто был награжден от природы редчайшим даром верить, — верить истово, без оглядок и доводов разума, все подвергающих сомнению. Всякий фанатизм опасен, ибо, если ве­ришь не тем богам, твое усердие может обернуться неисчислимыми бедами. Но все-таки это дар! Кто из нас не завидовал людям, которые действительно поддаются целебному воздействию экст­расенсов, а на фоне многих житейских неудач и поражений спо­собны поверить благому слову наставника — и победить!

На территории здешнего монастыря остались могилы шей­хов. При жизни эти наставники дервишей были столь автори­тетными, что и на провозглашение хана требовалось их письмен­ное согласие! Даже могила шейха считалась местом священным, приносящим исцеление от недугов телесных и душевных.

Да вот ушла жизнь из стен монастыря, закрылось текие после присоединения Крыма к России. Все же Евпатории повезло: в давно упраздненном монастыре разместились воинские склады, которые всегда охраняются надежнее и ремонтируются акку­ратнее гражданских. Оттого и дожило здание до наших дней и теперь опять реставрируется.

На территории СНГ школы суфизма существуют в Москве, Киеве, Санкт-Петербурге, в городах Узбекистана и Казахстана. И, значит, есть современные дервиши! Даже в наш век они сумели подняться над всеобщей манией приобретательства и по­верить в ничтожность рекламируемых земных благ по сравне­нию с небесными. Поверить, вслед за персидским поэтом XIV века Шамс аль-Хафизом:

Нищему у твоей двери

Не нужно восемь райских садов.

Пленник Твоей Любви

Свободен от обоих миров.

Армянский православный храм

Христианство пришло к армянам раньше, чем ко многим другим народам: в IV веке.

О связях Армении с Тавридой известно с I века до н. э., со времен Тиграна Великого, который был родственником и союз­ником Митридата I Евпатора. Есть достоверные сведения об армянских поселениях в Крыму, относящиеся к VII веку. Спа­саясь от гнета Арабского халифата, жители маленькой Армении вынуждены были покидать родину и расселяться по свету. Они приходили в Крым волнами, находили здесь приют, оседали и жили, храня традиции и веру предков.

Армянский храм в Евпатории был заложен в 1817 году. Он пока не отреставрирован, но подойти к нему можно. Главное, что отличает это строение от храмов других конфессий, — смешение архитектурных стилей. Здание вытянутое, с круглыми окнами. Кирпич, специально вставленный в середину арки, — элемент греческий. Есть окна чисто армянские, но уже тот факт, что они зарешечены, отдает караимским стилем (а может быть, и просто стилем нашего времени). В Гёзлёве все дома строили с решет­ками на окнах. Две колонны с порталом характерны для иуда­изма, они символизируют мужское и женское начало. Что ж, народы здесь жили очень плотно и перенимали друг от друга законы строительного мастерства. Но вот уже согласно армян­ской традиции над одним из окон храма в стену вмурован свя­щенный камень с определенным знаком — хачкар.

Есть в этом храме и еще один камень, не священный, но примечательный. Когда в 1854 году в Евпатории высадились англо-франко-турецкие войска, в здании расположился фран­цузский гарнизон. Двое французов расписались на камне шты­ками, на удобной высоте нацарапав свои фамилии. Неискорени­мая привычка всех времен помогла оставить для потомков это занятное историческое свидетельство полуторавековой давнос­ти. После ухода интервентов храм был очень прочно оштукату­рен, но слишком много прошло времени, и уже в наши дни, после одного из ливней, штукатурка обвалилась.

Греческая церковь

Во дворе храма Святого Николая остался памятник о на­хождении здесь в прошлом греческой церкви. В память об ос­вобождении Евпатории от англо-франко-турецких войск и пос­ле похода русских армий на Балканы, в результате, которого Греция получила независимость, греческая община решила без­возмездно передать это священное место русской православной общине. Сами же греки (народ, в общем, небогатый, рыбаки да лодочники) остались без своего храма и даже без места под его строительство. Тогда городская дума подобрала им хороший участок земли недалеко от столь важной для греков бухты и от старого храма; среди состоятельных горожан организовали сбор денег на строительство. Средства на православный храм соби­рали караимы, иудеи, мусульмане, католики...

Церковь строили долго, завершили работу в 1918 году, уже под руководством отца Елизария — известного ученого, знатока Византии. Отец Елизарий служил в храме до 1937 года, хотя утвердившаяся в 1920 году Советская власть ограничивала его в правах. Священнику запрещалось даже ходить по городу в рясе, а он упорно отвергал светскую одежду. И, конечно, оказался «вра­гом народа» и попал в лагерь, чтобы оттуда уже не вернуться.

После войны в храме разположили спортзал, закрасили фрес­ки, но святые лики не исчезли, упрямо проступая через доброт­ную краску. При каждой партийной проверке спортсменов зас­тавляли снова и снова замазывать «крамольные» изображения...

Но, слава Богу, все это в прошлом. Возрождая храм, святых стали писать с отступлением от традиций: вместо изможденных ликов изображали жизнелюбивые человеческие лица с выраже­нием надежды, окрылявшей, должно быть, современного нам ев­паторийского богомаза. На территории СНГ в таком стиле вы­писаны всего четыре храма, и все фрески не завершены. Над ними начинали работать в переломные эпохи, когда казалось, что впереди хорошее новое время, и — не успевали. Гаснул порыв, сворачивались и уводили в сторону начатые в стране преобразо­вания, возвращались тяготы жизни. Реформы Александра II, просвет между февралем и октябрем 1917 года и, наконец, после­дняя «перестройка» — все вызывало в художниках творческое озарение — некий малый ренессанс. Увековечено возрождение и на сводах этой церкви.

Звонницу храма Святого Ильи уничтожили в начале 60-х годов — это была последняя атака в наступлении государства на культовые сооружения. Накинули трос, потянули двумя танками. Но трос лопнул, и звонницу пришлось разбирать вручную. Местные знатоки рассказывают, что командир направил к этой церкви танки только под угрозой своего увольнения из армии. Потом он неожиданно заболел и скоропостижно скончался. Священник православного храма сам вызвался отпевать покой­ного, несмотря на его святотатство, — «ибо не по своей воле он это творил, да и раскаялся...».

Теперь колокольня восстановлена. Был проект установить в храме орган, что, безусловно, больше подошло бы этим стенам, чем спортивный зал. Но поменялась эпоха, и здание возвратили верующим.

В Евпатории во время празднования Крещения совершался обряд Иордани или «ловли креста». Зимой, при большом стече­нии народа, священник и пять греков-пловцов отплывали в лод­ке от пристани. Священник бросал в море крест, и пловцы ныря­ли за ним. Тот, кому удавалось выловить крест, считался образ­цовым христианином и получал подарки. После заплыва отваж­ные греки гуляли в кофейне с чистой, как говорится, совестью, и чествовал их весь город. Рыбак Элефторий Филиди вылавли­вал крест в волнах студеного зимнего моря десять раз подряд.

Когда-то богослужение в этом храме велось на русском и на греческом языках, поэтому жители традиционно называют цер­ковь греческой. Многие церкви греки посвящали, подобно этой, Илье Пророку — ведь он связывался в их представлении с самим Зевсом! При желании в этом можно разглядеть пример того, как языческая религия мирно вросла в христианство.

Караимские кенаса

В Гёзлёве жили турки, армяне, греки, татары, евреи, русские... Но больше, чем в любом крымском городе, здесь было караимов. Евпатория так и осталась, по традиции, мировой духовной столи­цей этого народа. Евпатория стала местопребыванием духовно­го главы караимов — гахама. Здесь в 1807 году был построен Соборный кафедральный храм караимов для службы в празд­ничные дни, а в 1915 году — второй, малый храм, для службы в будни. Эти храмы называются «кенасы». Караимские дети обу­чались грамоте в здешней церковно-приходской школе — мид-рахе, закрытой в революцию.

Сегодня средний возраст караимов 64 года, и только очень пожилые люди знают родной язык. Карачаево-черкесы, азер­байджанцы, турки, крымские татары понимают отдельные слова, но в целом, к сожалению, язык забывается, а с ним теряется и значительная часть культуры.

Существует национальный ансамбль «Фидан» — «Рос­ток» — единственный в мире! С его помощью восстанавливает­ся традиция караимских песен, танцев, обрядов. Реставрируется кенаса и на Чуфут-Кале. Этот знаменитый на весь мир топоним, утвержденный в тысячах справочников, путеводителей, учебни­ков, туристических атласов и схем, переводится как «Еврейская крепость». Интересно, что сами караимы называют ее «Джуфт-Кале» (Двойная крепость) и, очень терпимо относясь к другим народам и религиям, обижаются, когда по невежеству их причис­ляют к евреям.

Богослужение в кенасах проходит на караимском и на рус­ском языках. Прежде чем войти в храм, верующие разуваются и омывают из специальных фонтанчиков руки и ноги, потому что верят: чистота тела очищает мысли. Перед молитвой проходят через «аллею меценатов», увитую плодоносящими виноградными лозами (этим кустам от 80 до 120 лет). Там можно прочитать фамилии богатых людей, прославивших себя добрыми делами. Путь на небо проходит через дела земные!

История караимов насчитывает многие сотни лет. Происхож­дение этого народа — библиистов по вероисповеданию, тюрков по языку и обычаям — и по сей день остается предметом разно­гласий и споров. Приведем несколько разных точек зрения.

Караимский исследователь С.М. Шапшал считал свой на­род тюркским племенем. В раннем средневековье на Алтае су­ществовало могущественное государство караимских, туркменс­ких, татарских и узбекских племен, но в начале XIII века Чин­гисхан уничтожил его, а самих караимов включил в свое войско, где они, подобно другим подчиненным народам, имели свои от­ряды, своих беков и ханов.

Однако в Крыму первые караимы появились задолго до при­хода татар, на рубеже I—II веков. Предками караимов могли быть принявшие иудаизм хазары, которые заселили в VII веке крымские степи.

Видный ученый-тюрколог В. Смирнов писал: «Караимы, как остаток некогда господствовавшего в Крыму целого народа ха­зар, вытесненный оттуда другою, хотя и родственною тюркскою народностью, основались в своем старинном укреплении, ныне именуемом Чуфут-Кале...».

Караимы близки татарам по языку. На подобном тюркском наречии в древности говорили половцы, гунны, хазары. Для письма же караимы используют еврейский алфавит, но древнееврейский язык являлся для них культовым, а быт, одежда, пища, положение женщины в семье, воспитание — все это практически не отли­чалось от татарского.

«Что это за племя, откуда и когда оно явилось в эту стра­ну? — спрашивает крымский краевед XIX века В. X. Кондараки. — По блеску и очеркам глаз оно, пожалуй, принадлежит к племенам Израиля, но по физическим силам, телосложению, харак­теристическим свойствам и всем вообще проявлениям, которые могут служить для отличия одного народа от другого, — оно совершенно противоположно. Караимы народ бодрый, серьезный, честный, справедливый, веселый, миролюбивый, чистоплотный, ра­зумный и деспот, чрезвычайно преданный своему семейству... Было бы невежественно, основываясь на однорелигиозности, допускать, что караимы суть потомки... колен Израильских...». Этот же исследователь приводит свою оригинальную, хотя и не бесспорную версию: «...Караимы образовались в Тавриде под этим названием только потому, что решились принять еврейскую религию, извест­ную у хазаров под именем Караиман, вследствие чего и получили название кара-имов или людей, исповедующих черную веру».

Высказывались и другие мнения. Исследователь из Израиля Цви Анкори пишет: «Караимы ... представляют собой потом­ков различных еврейских и иудаизированых групп», которые могли появиться в Крыму еще в VI веке до нашей эры вместе с войсками персидского царя Камбиза. Здесь они основали не­сколько городов (в том числе Чуфут-Кале) и сохранили не только письменность, но и религию предков в первозданном виде. Именно их спустя века переняли хазары и, смешавшись с израильтянами, породили новый этнос. По этой версии караи­мы — это евреи с примесью тюркской крови.

В чем же особенность веры караимов? В первые века нашей эры в иудаизме произошел раскол: к Ветхозаветной Библии приба­вились комментарии и дополнения, которые образовали Талмуд. Нововведения были приняты не всеми. Окончательно учение Тал­муда сложилось после разрушения храма Иерусалимского (735— 740 годы н. э.) и встретило сильную оппозицию, особенно среди евреев, живших на чужбине. Ее возглавил вавилонский раввин Анан-Бен-Давид. К его последователям примкнули караиты, то есть «читающие» Библию. Они настаивали на свободном чтении каж­дым верующим своей главной книги, без толкований и комментари­ев священников. При внимательном изучении можно заключить, что у караимизма больше общего с исламом и христианством, чем с верой ортодоксальных евреев, для которых главным был и остается Талмуд. Да и сами иудеи считают караимизм чуждой им верой.

Верхушка караимского общества еще в турецком Гёзлёве при­числялась к привилегированному сословию тарханов, свободному от суда, податей и всех повинностей. Тарханство предоставлялось ка­раимам на том основании, что они несли охрану крепости. Некото­рые караимы занимали видные должности при ханах. Эту же поли­тику частично унаследовало царское правительство. Согласно указу от 18 января 1795 года караимы (в отличие от евреев) освобожда­лись от двойной подати, обретали право обзаводиться недвижимос­тью, селиться по всей империи, служить в армии (по желанию), получать офицерские чины. Сами караимы еще в XIX веке реши­тельно отмежевались от ортодоксального иудаизма.

До революции в Российской империи было около 15 тысяч караимов, а теперь их во всем мире не больше двух тысяч. Этот древний замечательный народ вымирает; есть ряд объективных причин уменьшения численности караимов. До XIX—XX веков караимский обычай строго запрещал смешанные браки, а в семьях соблюдался закон: младшие братья имели право жениться только после старших. «Этот народ малочислен, т.к. с детства посвящает себя войне», — отмечает Густав Перингер, историк, изучавший караимов по просьбе шведского короля в 1690 году. Выходцы этого народа всегда, начиная с периода Хазарского каганата, были профессиональными воинами. В конце XIV века несколько сот караимских семей вывезли в Литву для личной гвардии князя Витовта и для охраны литовской границы. Атаманом Запорожс­кой Сечи был Эльяш Караимович, соперник Богдана Хмельниц­кого. В царской России караимские воины часто становились кадровыми офицерами, получали звания полковника, генерала, контр­адмирала, участвовали в Крымской, русско-турецкой, русско-япон­ской, Первой мировой войнах. И, конечно, многие погибали за Отечество, часто молодыми, не оставив потомства.

Традиционным занятием караимов, живших в Евпатории, была выделка кожи, ее окраска и обработка. Караимские ремесленни­ки производили великолепные сафьяны, юфть и шагрень; из кожи мастерили седла, уздечки, туфли, башмаки. Караимские седла ценили за удобство, красоту, легкость. Их покупали даже черке­сы, весьма сведущие во всем, что касалось верховой езды. Ака­демик П. С. Паллас, посетивший Крым в первые годы после присоединения его к России, записал, что «караимы занимаются кожевенным ремеслом в качестве сыромятников». Кроме того, в городах караимы пекли хлеб, валяли верблюжью и овечью шерсть, торговали, работали цирюльниками, извозчиками, гончарами и бондарями. Караимы, которые жили в деревнях, занимались са­доводством и преуспевали, выращивая фрукты, табак, виноград, получая великолепный мед. Даже городские жители заводили сады в долинах рек и на лето переселялись (перекочевывали) на территории своих садов и виноградников.

Российское правительство симпатизировало караимам, цени­ло их трудолюбие, хозяйственную сметку и воинскую доблесть, охотно выдавало им долгосрочные ссуды. И караимы покупали в Евпатории освободившиеся после эмиграции в Турцию татар участки, из мелких садоводов превращаясь в крупных помещи­ков. У них появились деньги на обучение детей. Они научились говорить на русском языке и отменили запрет на смешанные браки. Многие известные караимские лидеры были женаты на русских женщинах. Вот и сейчас из четырех председателей кара­имского общества во Франции только один женат на караимке, двое других — на русских, один — на француженке.

Русские цари исключительно хорошо относились к караимам. Александр I во время пребывания в Евпатории останавливался у гахама Хаджи-аги-Бабовича. Александр III лично знал гахама С. М. Пампулова. Николай II гостил у Евпаторийского городского головы С. Э. Дувана. Духовный глава караимов Хаджи Серая Хан-Шапшал был высокообразованным человеком, знал более двад­цати языков. Он воспитывал наследника шаха Ирана, принимался семьей Романовых. Более того, это был один из немногих, кому дозволялось угощать сладостями наследника Алексея (знали, что не отравит). Во время турецкой реформы благодаря ему, ученому-филологу, 330 слов из караимского языка перешло в турецкий.

За верность царям многие караимы поплатились после ре­волюции своей свободой и жизнью, многие подверглись, вместе с татарами, послевоенным репрессиям и депортации.

Когда в конце восьмидесятых годов XX века в Евпатории собирались сносить старинное караимское кладбище, туда спе­циально приехала Семита Исааковна Кушуль — библиотекарь, общественный деятель, сорок лет по крупицам собиравшая экс­понаты для музея своего народа. Она буквально легла под нож бульдозера, чтобы остановить варварство и спасти самые цен­ные памятники. Теперь они хранятся во дворе кенасы, и можно прочитать на обелисках уважаемые в городе фамилии.

Евпаторийцы помнят имена своих славных земляков-караимов. С. М. Пампулов в молодости служил медбратом, в Крымс­кую войну помогал хирургу Пирогову оперировать раненых прямо на поле боя. А потом так же самоотверженно восемнадцать лет служил в должности городского головы, и еще двенадцать лет был газаном (священником). До конца жизни оставался попечителем тюремных заведений, без охраны входил в городскую тюрьму, на­ставлял осужденных и пользовался всеобщим уважением.

И. И. Казас оказался первым караимом, который получил высшее образование. Он знал 18 восточных языков и 50 лет проработал в учебных заведениях Крыма. Илья Ильич писал учебники для национальных школ, сочинял стихи.

От зари до зари изнуряясь трудом,

Свое поле я чистил, пахал, боронил,

И засеял его я отборным зерном,

И посев мне обильную жатву сулил...

Сын просветителя Б. И. Казас стал врачом. Все дети в этой многодетной семье получили достойное образование, стали педа­гогами, музыкантами, художниками, врачами. И все были мецена­тами — не жалели сил и средств на развитие родного города.

В. Б. Тангур вложил 43 тысячи рублей в строительство караимского училища. Ныне это Прибрежненский совхоз-тех­никум, в котором обучаются студенты всех национальностей.

Знаменитая балерина Анна Павлова и маршал Р. Я. Мали­новский — тоже караимы.

Интересна история караимской кенасы в Евпатории. Перед началом ее строительства глава города Ага Бабович поехал в Чуфут-Кале, чтобы уточнить, изучить, как надо строить караимс­кие храмы, в каком порядке располагать памятники. Большой (соборный) храм построили в 1807 году, малый действует с 1815 года. А еще раньше (в XVIII веке) на этом месте стояла неболь­шая скромная деревянная кенаса. Можно заметить важную кон­структивную деталь: под вымощенным мраморными плитами по­лом дворика проложен специальный дренаж, в который уходит вода. Так что на территории комплекса даже во время сильного дождя не бывает ни луж, ни грязи. Здесь имеется около десятка колодцев, часть которых засыпана. Молва гласит, что если отыс­кать такой колодец, склониться над ним и загадать желание, то оно непременно сбудется. Особенно если заглянуть вдвоем...

Многое повидали на своем веку караимские храмы. По этим плитам из каррарского мрамора прогуливался в 1825 году Адам Мицкевич, гостивший у Аги Бабовича. Осенью того же года Евпаторию посетил император Александр I. Сохранился памят­ный знак в честь его пребывания в городе. Надписи на нем сделаны на русском и караимском языках и украшены листьями священного дуба. Венчал памятник двуглавый орел, державший в когтях яйцо.

Во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов, при обстреле, в стену храма угодило случайное ядро, да так и застря­ло в ней. Сейчас это ядро хранится в музее как реликвия, а в стену на долгую память вмонтирован его муляж.

Резной дубовый алтарь евпаторийской кенасы привезен из города Галича. Данила Галицкий пригласил караимов для охра­ны границ своего княжества, и с XV века там образовалась караимская община. В 1958 году караимский храм в Галиче закрыли, но люди спрятали алтарь. Более сорока лет он лежал, схороненный под углем в подвале. Старики берегли его: должно быть, верили, что перед этим алтарем еще будут молиться! В 1996 году, когда начались реставрационные работы, мужчины-караимы перевезли алтарь по частям и установили, как должно, в Божьем храме.

Караимы называют своего бога Тенгри. Богослужение про­водится по старинным строгим канонам. Книгу Ветхого завета священник носит в специальной сумочке с ручной вышивкой и во время чтения перелистывает очень осторожно, указкой.

Девушки и молодые женщины молятся отдельно: на втором этаже, где специальная решеточка закрывает их от посторонних взглядов. Да и мужчинам в храме так спокойнее обращать взо­ры и мысли к Богу.

Религиозные обряды предусматривали ряд строгих канонов. Например, совершая отпевание, гроб с усопшим в храм не вноси­ли. Покойника несли головой вперед (как пришел в мир, так и уходишь). Родственники становились на черный войлок. Перед поминками готовили халву с добавлением перца и горчицы. Каж­дый присутствующий должен был попробовать этой халвы, и чем моложе усопший, тем горше было ритуальное блюдо.

Во время свадебных церемоний родственники становились на белый войлок, подчеркивая праздничность обряда. Все гости веселились, всем было хорошо. Переживал только жених, для него одного мог омрачиться праздник: ведь до брачной ночи он не должен был видеть лица своей невесты! Брачный договор заключали в присутствии двенадцати свидетелей. Бумагу с под­писями прятали на дно сундука; считалось дурной приметой, если кто-нибудь посторонний увидит этот документ. Его даже часто клали в гроб супруге, дабы и на небесах имелось подтвер­ждение, что была она образцовой матерью и хозяйкой.

Так жил народ — патриархально, справедливо, не обижая ближ­него, соблюдая законы и свято почитая религиозные традиции. Многие из караимских обычаев сохранились как часть общей куль­туры народа. В пятницу, например, перед субботней службой, ве­рующие выдерживают пост, моются, аккуратно одеваются и только после этого идут в храм. Когда заканчивается богослужение, все встают и медленно, продолжая глядеть на алтарь, выходят из храма. Ни в коем случае нельзя поворачиваться спиной к алтарю!

На колоннах в приделах большого храма остались памятные письмена о льготах, данных этому древнему народу. В 1829 году Николай I освободил караимов от рекрутской повинности. При этом государь охотно брал их в личную охрану. Их мужество восхищало. Герой обороны Порт-Артура М. Ф. Тапсашар про­славился не только в России. Когда японцы обнаружили его без­дыханное тело на поле битвы в окружении шестнадцати изрублен­ных самураев, о нем узнала вся Япония, сам император повелел изготовить копию с сабли Тапсашара, а настоящую саблю героя вернул на родину. Все караимские мужчины по давней традиции хорошо владели оружием, были отважными, верными воинами и превосходными наездниками. У них даже бытовала поговорка: «Пусть лучше жена будет общей, но конь — только свой!»

На одной из колонн кенасы изображены плоды любимого ка­раимами граната, соком и отваром которого с древности лечились они от многих болезней. Раскрытый плод граната считается симво­лом единства караимов. Гранат по-тюркски называется нарыш. Не караимом ли был основатель прославленного рода князей Нарыш­киных? Помнится, из него происходила Наталья Кирилловна На­рышкина, мать Петра Великого. Не было ли в русских царях ка­пельки караимской крови? Скорее всего, это просто случайное со­звучие, но можно ведь задуматься о такой возможности!

В советское время большой храм закрыли. До войны в здании работали курсы медсестер, потом расположился детский сад и, наконец, филиал краеведческого музея. Орнаменты на сте­нах нещадно забеливали, так что теперь для их восстановления надо снимать до сорока слоев окаменевшей извести! Галерею украшали когда-то резные потолки красного дерева, в окнах были витражи, а под сводами храма висели хрустальные люстры.

Караимы всегда были богатым народом. Если у тебя есть руки и голова, резонно вопрошали они, то почему ты должен быть бедным? И теперь, как во все времена, не каждый согла­сится с правомерностью такого вопроса, потому что умение зарабатывать и копить — черта характера, которая дается (или отсутствует) от природы и очень мало развивается в течение жизни. Но этот народ старался жить по правилу, которого так не хватает сегодня: бедняк — позор для богача!

Литература:

Драчук В.С., Смирнова В.П., Челышев Ю.В. Евпатория.- Симферополь: Таврия, 1979.- 160с.

«Евпатория 2500».- Симфереполь-Ялта: «Мир Информации, 2003

Ельяшевич Б.С. Евпаторийские Караимские кенасы. Краткое описание.- Евпатория, 1928г.

Ельяшевич Б.С. Караимский географический словарь(от конца ХV/// века до 1960г.) // Караимы Кн. 2./ материалы серии «Народы и культуры».- М., 1993