Практическая этика

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

1. Предмет этики

2. Этика – философское учение о нравственности и морали.

Фундаментальные и прикладные исследования в этике.

3. Проблемы практической этики

Список использованной литературы

ВВЕДЕНИЕ.

Актуальность этических проблем непреходяща. Они разрабатываются философами на теоретическом уровне, специфическими средствами решаются в произведениях литературы и кино, особенно активно они обсуждаются на уровне обыденного сознания. Добро и зло, справедливость, равенство, свобода, ответственность, судьба, предназначение человека на земле и смысл его земной жизни — вот да­леко неполный перечень вопросов, обсуждаемых людьми. Обсуждения происходят при большом эмоциональном накале и это неудивительно: люди заняты не отвлечён­ным философствованием, это их жизнь. В то же время было замечено, что «этический ликбез» способствует гар­монизации отношений индивида с членами семьи, коллек­тива, общества.

Изучение этического наследия само по себе не гаран­тирует нравственности человека, известно немало приме­ров безнравственного поведения внешне образованных людей. Поведение человека зависит от двух основных факторов: наследственности и воспитания, которые, в свою очередь, распадаются на отдельные обстоятельства его существования. Особую роль играет внушение, вне зави­симости от истинности внушаемой информации. Семья, школа, церковь, государство и другие социальные инсти­туты прилагают большие усилия для формирования нрав­ственного облика личности. Нравственность призвана выработать стереотипы оптимального поведения личнос­ти, однако следует отметить, что сам факт изучения эти­ки есть нравственное явление (дикарь не станет интере­соваться проблемами нравственности и морали). Это сви­детельство высокого уровня духовного развития личности.

Как говорил Аристотель, юноша — неподходящий слушатель для лекций по этике. При этом основным признаком «юноши» он считал не возраст, а незрелость характера, когда человека ведет по жизни слепая прихоть страстей, что может случиться и со взрослыми людьми. Чтобы от этики была польза, необходимы две предпосылки: умение владеть страстями и желание направить их на прекрасные цели. Семена этики, как и зерна пшеницы, могут взрасти только в том случае, если упадут на благодатную почву. Эту же мысль русский философ XIX века В.С. Соловьев выразил чуть иначе. В предисловии к своей книге «Оправдание добра» он сравнил нравственную философию с путеводителем, который описывает примечательные места, но не говорит человеку о том, куда ему ехать. Такой путеводитель не может уговорить ехать в Италию того, кто собрался отправиться в Сибирь. Точно так же, пишет он, «никакое изложение нравственных норм, т.е. условий достижения истинной жизненной цели, не может иметь смысла для человека, сознательно поста­вившего себе не эту, а совсем другую цель».

Этика не подменяет живого человека в его индивидуальных нравст­венных усилиях. Она не может снять с личности ответственность за принимаемые решения или хотя бы смягчить ее. За этику нельзя спрятаться. На нее можно опереться. Она может помочь только тому, кто ищет ее помощи. Этика становится действенной в той степени, в какой она получает продолжение в нравственной активности тех, кто имеет с ней дело

ПРЕДМЕТ ЭТИКИ.

Общество — объект исследования ряда наук. Науки потому и называются общественными, что их представи­тели в том или ином аспекте исследуют общество. Аспект, сторона исследования определяют предмет науки. Он формулируется конкретно в качестве совокупности сход­ных по происхождению и содержанию проблем, представ­ляющих интерес для членов общества. В этом смысле предмет этики — происхождение, содержание и развитие явлений нравственности и морали.

Этика — философская наука, которая исследует природу, сущность, возникновение, развитие, структуру, функции морали, ее проявления в многообразных сферах деятельности.

Этика является наукой, которая исследует мораль во всех ее измерениях и сферах функционирования. Пользуясь соответствующей системой категорий, она обосновывает, интерпретирует мораль и ее нормы, нередко стимулируя ее развитие.

Этика пред­ставляет собой систему знания об определенной области человеческой жизни. Этика является нормативной наукой, к тому же самой общей нормативной наукой. Ее называют еще практической философией. Ее изучают не только для того, чтобы узнать, что такое добродетель, а для того прежде всего, чтобы быть добродетельным. Цель этики — не знания, а поступки.

Предметом этики является мораль как форма индивидуального и общественного сознания, общие закономерности их бытия.

Выяснение и очерчивание предмета этики предусматривает принципиально другое видение модели человеческого бытия, чем традиционное. Центром ее является человек как суверенная единица бытия, своеобразная монада (самое простое неделимое единство), целостная суверенная личность, способная к саморегулированию, самоусовершенствованию, самореализации, самостимулированию. Социальная реальность рассматривается как внешнее относительно человека образование, которое постоянно врывается в его бытие, предъявляя многочисленные требования в форме юридических законов, административных распоряжений, норм, правил, предписаний. Все они ощутимо влияют на деятельность, поведение, духовный мир человека. Невзирая на это, каждый человек является безграничным, индивидуальным, уникальным миром, миром-космосом.

Этика менее всего проникается непосредственно детерминированной деятельностью и поведением человека при отсутствии выбора, ее прежде всего интересует реализация человеком свободы своей воли, то есть деятельность, при которой человек руководствуется не практически-утилитарным, политическим или другими локальными (что не выходят за определенные границы) мотивами, а мотивами, ориентированными на безусловные, абсолютные общечеловеческие ценности, которые постигаются и переживаются с помощью представлений и чувств, обозначенных термином «добро». Именно эта деятельность и моральная обязанность, которая предшествует этой деятельности, составляют эпицентр этических учений.

Сформировалась этика в лоне философии, потому она родственна со всеми основными ее разделами — онтологией (учением о бытие), гносеологией (теорией познания),аксиологией (учением о ценностях), праксеологией ( учением о жизненной практике человека).

Бытие человека как существа, которое представляет, радуется, страдает, в частности и под воздействием моральных ситуаций, существенно отличается от бытия, которым его знает ум, теоретическое мышление. Но если чувства человека являются безразличными к теоретической картине бытия как системе абстракций, то ум не может себе этого позволить. Человек все выносит на суд ума. Его суд над моральным сознанием порождает моральные конфликты, бывают случаи, когда мораль «не срабатывает». При таких обстоятельствах ум пытается выяснить причину неэффективности морали. Проявления несовершенства морали и обусловили появление этики, которая выполняет такие функции:

выяснение необходимого и общего в бесконечном разнообразии проявлений морали, определение сущности морали;

обоснование на основе знания сущности морали идеалов, ориентируясь на которые можно критически оценить существующую мораль и предложить новые более совершенные моральные ориентиры. Но поскольку идеал может существовать лишь в форме художественного образа, уместнее говорить о теоретической модели образцовой морали;

постепенное влияние на смену образа жизни, выработку привычек, которая способствует моральному совершенствованию человека. Безусловно, знание этики не влияет непосредственно на мораль человека, однако оно включает силу ума, волю к регуляции поведения человека;

анализ смежных проблем, в частности вопроса происхождения морали, возникновения и развития этической теории, которая является необходимым условием выяснения сущности и исторических перспектив морали;

формулировки принципов этики — ее фундаментальных исходных положений.

Однако значение этики для человечества и знания этики для самоусовершенствования морали личности не стоит переоценивать. Самые совершенные знания морали не могут заменить человеку мораль, быть моралью, не имеют непосредственного влияния на нее. Мораль значительно богаче ее теоретической, абстрактной модели, которую создает этика. Эта модель дает лишь общие и необходимые свойства, грани морали. К тому же элементы морали, которые еще не нашли языкового выражения, остаются вне поля зрения этики. Учитывая эти особенности, некоторые авторы хотят ее усовершенствовать нетеоретическими средствами.

2. ЭТИКА – ФИЛОСОФСКОЕ УЧЕНИЕ О НРАВСТВЕННОСТИ И МОРАЛИ. ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ И ПРИКЛАДНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В ЭТИКЕ.

Теоретическое осмысление явлений нравственности и морали началось в VII веке до нашей эры. Однако возникновение этики традиционно связывается с именем

Арис­тотеля, жившим тремя столетиями позже. Очевидно, тре­бовалось время для осмысления общественной необходи­мости в особого рода дисциплине. Поэтому тот философ, который сумеет показать эту необходимость, и будет «от­цом» этики. Им оказался Аристотель. Он стал первым систематизатором этики, первым ввёл слово «этика». Термин «этика» означал первоначально привычное мес­то обитания человека, логово зверей, а впоследствии по­лучил новое значение: обычай, нрав, характер, образ мыс­лей, темперамент. Аристотель написал три работы, соста­вившие основу новой дисциплины: «Эвдемова этика», (Эвдем — друг Аристотеля), «Никомахова этика» (Никомах — сын Аристотеля) и «Большая этика (синтез двух первых «Этик»), Аристотель поместил этику между уче­нием о душе (психологией) и учением о государстве (по­литикой).Базируясь на душе, этика служит государству.

Великий философ говорил об этике в трёх смыслах: о книгах по этике, о философской теории, о практическом поведении человека. В ходе исторического развития об­щества эти смыслы осуществились и дифференцировались в различных значениях слова «этика». Это слово даже стало названием ряда этических сочинений: «Этика, или познай самого себя» П.Абеляра, «Этика» Б.Спинозы, «Эти­ка» В.М.Вундта, «Этика» Н.Гартмана, «Этика, происхож­дение и развитие нравственности» П.А.Кропткина, «Эти­ка, или принципы истинной человечности» Я.А.Мильнера-Иринина и др. Как теоретическая дисциплина этика, несомненно, является разделом философии. Попытки ото­рвать этику от философии и представить её неким «моралеведением» лишены достаточного основания. Другие значения слова «этика» таковы:

этикой называют некоторые частные проявле­ния нравственности или морали, например, этика счастья, любви, долга и т.п;

этикой называют поведение представителей ка­ких-либо социальных групп, например, этика дворянина, студента, предпринимателя и т.д;

этикой называют систему норм нравственно­сти членов какого-либо общества, например, британского, китайского, индийского и др; в этом случае понятие этики отождествляется с желаемым поведением;

этикой называют систему норм нравственно­сти какой-либо религии, например, христиан­ская, мусульманская этика;

этикой называют систему норм нравственно­сти какой-либо политической партии или об­щественной организации, например, партийная этика;

этикой называют систему норм нравственно­сти представителей какой-либо профессио­нальной группы, например, этика государствен­ной службы, этика торговли, воинская, дипло­матическая, педагогическая, журналистская, адвокатская и другие.

Перечисление значений слова «этика», возможно, не­полно, но оно указывает на существенное основание деле­ния этики на фундаментальные и прикладные исследова­ния. Предметом фундаментальных исследований являют­ся нравственность и мораль как свойства действующих индивидов, малых и больших социальных групп. Объек­том этих исследований предстаёт человек как разумное существо, конкретные обстоятельства его бытия отходят на второй план, хотя и активно используются в этической аргументации.

В фундаментальных и прикладных иссле­дованиях традиционно указывается, каким должен быть человек и что он должен делать, но не указывается, каким может быть человек и что от него можно потребовать. Строитель не требует от построенного им моста, какую нагрузку тот должен выдержать, строитель лишь рассчи­тывает, какую нагрузку мост может выдержать. Одно­сторонний уклон в сторону должного уводит этику от по­зитивных наук. Драма должного и возможного в по­ведении человека разрешается наличием осознанной свободы его воли.

Предметом прикладных исследований является пове­дение индивидов в отдельных областях человеческой де­ятельности и в связи с какими-либо конкретными обсто­ятельствами. Прикладная этика — бурно развивающееся направление исследований в этике. В области фундамен­тальных исследований трудно сказать что-нибудь новое, за тысячелетия общественного развития изучены уже все важные проявления жизнедеятельности человека, выска­заны различные мнения, которые можно принимать или отвергать. К тому же истинность или ложность фундамен­тальных этических идей обнаруживается спустя столетия, и человек, изложивший идею, не может увидеть её триум­фа или отторжения обществом. К тому же фундаменталь­ные идеи этики слишком абстрактны, их применение к конкретному случаю требует разъяснения. Как к действу­ющему законодательству прилагаются комментарии, так и к фундаментальным идеям этики требуется обоснова­ние применения в определённых условиях деятельности человека. Поэтому как ответ на общественную необходи­мость возникают прикладные исследования.

Прикладная этика — это область практического зна­ния, в которой рассматриваются современные жизненно важные проблемы, например, клонирование человека, по­следствия которого ещё не просчитаны, права человека не только на жизнь, но и на смерть (эвтаназия), трансплан­тация органов, «непорочное» зачатие вне организма жен­щины, продажу оружия при декларировании мирной внешней политики, применение силы в межгосударствен­ных отношениях, подавление интересов национальных меньшинств во имя единой «политической» нации, рели­гиозная нетерпимость во имя любви к Христу и многие другие. Любое их решение имеет свою аргументацию, которая кажется неотразимой одним и абсурдной другим. Все проблемы подобного рода являются дискуссионными. Положение осложняется и тем, что решение таких про­блем не может быть одноразовым, их приходится решать различным образом в тех или иных случаях. Приклад­ные исследования по разным основаниям делятся на несколько групп:

по отношению к ценности жизни, например, аборты, смертная казнь, эвтаназия;

по отношению к значению деятельности, на­пример, сотрудничество, социальное партнёр­ство, ненасилие;

по отношению к науке, например, этика науки, биомедицинская;

по отношению к профессиональной деятельно­сти, например, педагогическая, воинская, жур­налистская;

по отношению к социальной структуре обще­ства, например, классовая, национальная, рели­гиозная.

Прикладные исследования связаны с фундаментальны­ми, опираются на них, однако не следует полагать, что они представляют собой лишь приложение теории к пробле­мам практики. На уровне этико-прикладных исследова­ний создаются собственные теории. С другой стороны, было бы ошибочным полагать, что прикладные исследо­вания «принадлежат» наукам и являются их частями, например, биомедицинская этика прописана по ведомству биологии и медицины, этика науки относится к наукове­дению, юридическая этика — часть правоведения и т.д. Прикладные исследования — это высшие достижения эти­ки, это конкретное знание в отличие от знания абстракт­ного. Отрыв прикладных исследований от фундаменталь­ных лишил бы первые теоретических разработок вторых, разведение прикладных исследований по «профессиональ­ным квартирам» превратил бы прикладные исследования в инструктаж поведению служащих той или иной конто­ры. Фундаментальные исследования в этом случае превра­тились бы в схоластику, их представителям пришлось бы ломать голову над вопросом типа, может ли Бог создать камень, который он не сможет поднять.

3. ПРОБЛЕМЫ ПРАКТИЧЕСКОЙ ЭТИКИ

Практическое функционирование морали в реальном контексте человеческой жизни связано с двумя основополагающими проблемами человеческого существования: а) каким образом добродетель сочетается со счастьем, ориентация на абсолютные ценности — с необхо­димостью удовлетворения относительных благ, достижением жизненного успеха; б) каким образом мораль, являющаяся выражением свободной воли личности, приобрета­ет общезначимый характер, в результате чего служение другим людям отзывается одновременно служением самому себе.

Осмысление этих вопросов стало основной задачей и основной трудностью этики. Различие ответов именно на эти вопросы в решающей мере предопределяет многообразие этических теорий, традиций и школ.

Размышляя над смыслом человеческой жизнедеятельности, природой блага, Платон использовал следущий образ.

«Перед нами, точно перед виночерпием, текут две струи, одну из них — струю удовольствия — можно сравнить с медом, другая — струя разумения, — отрезвляющая и без примеси вина, походит на суровую и здоровую воду. Вот их-то и нужно постараться смешать как можно лучше».

Одна вода безвкусна. Один мед ядовит. Только вместе они образуют напиток жизни. Найти его формулу — вот основная забота этики. В истории культуры предлагались различные рецепты этой чудесной смеси.

Мораль становится действенной основой практического поведения не сама по себе и не наряду с внеморальными нормами и психологическими мотивами, а всегда преломляясь через последние. Согласно мнению Канта, во всем мире, быть может, никогда не было ни одного поступка, который был бы совершен из одного лишь уважения к нравственному закону и который не имел бы достаточных оснований помимо морали. Адекватное осмысление морального опыта требует поэтому конкретного анализа того, как мораль преломляется в тех или иных формах деятельности, сферах жизни, типовых ситуациях.

Исторически наиболее существенными являются видоизменения морали, которые связаны с национально-культурной, социально-статусной, профессиональной принадлеж­ностью людей. В определенном смысле каждый народ, каждый класс, каждая профессия вырабатывают свою мораль. Наиболее показательны в этом отношении писаные и неписа­ные профессионально-нравственные кодексы, обеспечивающие достойное и общественно значимое поведение человека в рамках его профессиональной деятельности. В них особое внимание уделяется тем видимым отступлениям от общих моральных норм, которые диктуются своеобразием профессии (типичный пример — так называемая врачебная тайна, включая практиковавшееся до недавнего времени сокрытие от пациента тяжелого диагноза).

В современных условиях общественно значимый характер приобрела моральная жизнь не только в ее особенных формах, но и в индивидуальных, единичных проявлениях. Это явилось следствием многих факторов, среди которых два представляются наиболее важными.

Прежде всего речь идет об изменении реального статуса индивида в обществе, выражающемся в том, что общество в целом, в том числе и прежде всего государство, гарантированно обеспечивает его основные человеческие права, с акцентированным при­страстием оберегая их в тех случаях, когда индивид принадлежит к разного рода меньшин­ствам. Не только большая социальная группа или общность — народ, сословие, семья, профессия и т.д., но и отдельная личность, личность сама по себе и даже прежде всего, становится средоточием, фокусом общественной жизни.

Другим важным фактором явилось новое качественное состояние техники и технологии деятельности. Усложнились коммуникация и вся система организации социального про­странства, в результате чего сбой в одном звене сказывается на состоянии системы в целом. Появились столь дорогостоящие технологические возможности, направленные на поддер­жание благополучия человека, прежде всего его жизни и здоровья, что каждый случай их применения становится общественно значимым событием.

Эти изменения имели одним из своих следствий интенсивное развитие прикладной этики, в рамках которой наиболее развитой и оформившейся является биомедицинская этика. Прикладная этика — не просто приложение результатов теоретической этики к практике. Она, скорее, является особой стадией развития и морали, и этики, знаменуя собой одновременно новую, более глубокую и конкретную форму их синтеза. В рамках прикладной этики теоретический анализ, общественный дискурс и непосредственное принятие морально ответственного решения сливаются воедино, становятся содержанием реальной соответствующим образом организованной общественной практики. Это — особая форма теоретизирования; теоретизирование, непосредственно включенное в жиз­ненный процесс, своего рода теоретизирование в терминах жизни, И это — особая форма принятия ответственных решений, самой человеческой практики, когда последняя подни­мается до теоретически осмысленного уровня.

Прикладная этика сложилась в последние десятилетия, наиболее бурно развивается в западных странах, так называемых открытых обществах, прежде всего в США. Наиболее показательными для понимания феномена прикладной этики являются проблемы, которые можно назвать «открытыми моральными проблемами». Это такие проблемы, по поводу моральной квалификации которых нет единства мнений в общественном сознании — ни среди специалистов, ни среди широкой публики. Это — смертная казнь, эвтаназия, аборты, трансплантация органов, эгоизм рыночной конкуренции и др. Они открыты в том смысле, что открытым (нерешенным) остается вопрос о нравственно достойных способах их практического решения. Применительно к ним речь идет не просто о нарушении общеп­ринятых моральных канонов, что было бы простой банальностью, а об отсутствии таких канонов. К примеру, норма «Не кради» никогда в своей категоричности не соблюдалась и не соблюдается. Тем не менее по вопросу о том, имеет ли она нравственный статус, серьезных споров не существует. Все знают, что воровство есть зло. С открытыми моральными проблемами дело обстоит принципиально иначе. Здесь нет согласия на уровне самих норм и ценностей. К примеру, и точку зрения, осуждающую смертную казнь, и точку зрения, утверждающую ее, одинаково аргументируют категориями справедливости и милосердия.

Более конкретно описывая своеобразие открытых проблем морали, следует указать на следующие признаки.

Во-первых, они связаны с легальными и публичными сферами жизни общества, которые поддаются рациональному регулированию и социальному контролю. Само их наличие как проблем, притягивающих к себе общественное мнение, свидетельствует о повышенных нравственных требованиях, предъявляемых к официально санкционированной институци­онально оформленной деятельности. К примеру, в государствах, в которых практикуется смертная казнь, по этой причине погибает значительно меньше людей, чем в уличных драках или семейных ссорах. Тем не менее не уличные драки или семейные ссоры, а смертная казнь находится под особым и пристальным вниманием общества, вызывает большие волнения и споры. Такая избирательность вполне понятна и оправдана, так как смертная казнь есть не просто убийство, а убийство, совершаемое в результате ясно сформулирован­ной и дефинитивно выраженной воли общества. Это — сознательный акт государства.

Во-вторых, осмысление открытых моральных проблем не сводится к выработке опре­деленной моральной позиции, оно требует также специальных знаний. Моральный выбор здесь совпадает с профессиональной безупречностью решения. К примеру, нельзя вырабо­тать нравственного отношения к проблеме трансплантации органов без ответа на вопрос о критерии жизни и на массу других специальных научных вопросов.

В-третьих, открытые проблемы представляют собой такие отступления от моральных требований, которые претендуют на моральный статус. Их можно охарактеризовать как исключения из правил, подтверждающие правило. Предполагается, что речь идет о таких исключительных ситуациях, когда лучшим способом следования норме является отступление от нее. Так, например, один из самых популярных аргументов в пользу эвтаназии состоит в том, что это делается во благо того, кто обрекается на смерть.

В-четвертых, открытые проблемы морали, хотя и имеют казусный характер, тем не менее не решаются с помощью казуистического метода . Они являются открытыми не потому, что не найдено решение, а потому, что они не имеют его. Это — прикладные и б этом смысле единичные проблемы. А понимание единичного не может иметь логически обязывающих формул. Здесь существенно важна не столько безупречность самого решения. сколько безупречность способа его принятия. Не случайно поэтому практика открытых проблем морали в современных обществах, как правило, связана с деятельностью особых этических комитетов, призванных обеспечить взвешенность принимаемых решений, блокировать соблазны злоупотребления, сопряженные с самой сложностью ситуации.

Существует два типа открытых проблем. Первый охватывает ситуации, допускающие нравственно аргументированные отступления от добра. Второй касается ситуаций, нравст­венно санкционирующих использование зла. Примером проблем первого типа является аборт, который в случае его нравственного оправдания претендует на то, чтобы быть исключением из общегуманистического принципа, утверждающего святость человеческой жизни. В качестве иллюстрации открытых проблем второго типа упомянем так называемую ложь во благо, когда мораль для определенных, строго обозначенных и вполне контролиру­емых ситуаций оправдывает отступление от категорическою требования «Не лги».

Словосочетание «открытые проблемы морали» вызывает ассоциацию с термином «открытое общество». Она не случайна. Открытые проблемы морали существуют, как правило, в открытом обществе, являясь одним из выражений его плюрализма. Особо следует подчеркнуть: указанные проблемы обретают статус открытых в масштабе общества. Это вовсе не исключает, а, напротив, даже предполагает, что отдельная личность может иметь о каждой из них совершенно определенное мнение. Для отдельной личности данные проблемы могут быть и чаще всего являются вполне закрытыми.

Открытые моральные проблемы наглядно демонстрируют нормативную сущность этики. В случае этих проблем то или иное этическое решение очевидным образом оказывается той или иной моральной позицией. Обсуждая вопросы о том, допустимы ли аборты, эвтаназия и т.д. мы не только высказываем определенные, более или менее истинные суждения, но осуществляем также определенный моральный выбор. Здесь ярко обнаруживается практически обязывающая мера этических утверждений.

Разумный эгоизм.

В исходной посылке разумного эгоизма содержится два тезиса: а) стремясь к собственной пользе, я способствую пользе других людей, пользе общества, б) поскольку добро есть польза, то, стремясь к собственной пользе, я способствую развитию нравственности. Практически же разумноэгоис­тическая установка выражается в том, что индивид выбирает в качестве целей собственное благо в «твердой уверенности», что это — как раз то, что отвечает требованиям нравственности. Принцип пользы повелевает каждому стремиться к наилучшим результатам и исходить из того, что польза, эффективность, успех являются высшими ценностями. В разумно-эгоистической версии этот принцип получает еще и этическое наполнение, он как бы санкционируется от имени разума и нравственности. Но вопрос о том, каким образом частная польза содействует общему благу, остается открытым как именно практический вопрос.

То же самое относится к вопросу о процедурах, удостоверяющих совпадение частного и общего интересов и позволяющих проверять частный интерес на его соответствие общему интересу. Правда, общий интерес так или иначе всегда репрезентирован через различные частные интересы. Можно предположить, что социальный и культурный прогресс человечества проявляется в том, что частные интересы все большего числа людей приближаются или совпадают с общим интересом. Однако сближение общих и частных интересов не является предме­том и результатом возвышенного выбора или доброго намерения, как то считали просветители и утилитаристы. Это — разворачивающийся в истории процесс формирования такого общественного порядка, при котором удовлетворение общего интереса осуществляется посредством деятельности людей, преследую­щих свои частные интересы.

Как исключительное упование на «здравость» себялюбие приводит на прак­тике к апологии эгоизма, так и стремление к волевому утверждению общего интереса как действительного интереса всех членов общества приводит с скры­тому преимущественному удовлетворению интересов той социальной группы, которая провозглашает своей целью заботу об общем интересе, и... к равной бедности большинства людей, оказывающихся предметом этой заботы. Хотя в Просвещении разумный эгоизм выступает как учение, призванное раскрепостить человека, оно уже в середине прошлого века стало восприниматься как своеоб­разная форма обуздания и регламентации индивидуальной воли. Ф.М. Достоев­ский, устами своего несчастного героя в «Записках из подполья» вопрошал о действительном смысле подведения любого поступка человека под разумные основания. Стоит задуматься над теми требованиями, которые предполагаются в качестве выражения «разумности», как станет очевид­ной возможность сведения всего многообразия личностных проявлений к неко­торому голому, бездушному стандарту. Достоевский подметил также психологи­ческую уязвимость упования на рационализацию себялюбивых устремлений: в учении разумно-эгоистической нравственности упускается из виду особенность морального мышления как мышления индивидуального и желательно неподот­четного; стоит же указать на «правила разума», как они будут отвергнуты из одного только «чувства личности», из духа противоречия, из желания самому определять для себя, что полезно и необходимо. Иные неожиданные для просветительского, или романтического, рационализма аспекты в проблеме «разумности» выявляют философы нашего времени, отнюдь не претендующие на рационализм в его классических вариантах: до чего только не додумался изобре­тательный и изощренный человеческий разум. Взять, к примеру, такой непре­менный элемент государства, как систему наказания (совсем не обязательно в такой разветвленной форме, как ГУЛАГ, или в такой рационализированной форме, как нацистские концлагеря-крематории), — даже в самой цивилизован­ной современной тюрьме набирается достаточно «продуманных до мелочей мерзостей» , свидетельствующих о таком разнообразии в приложениях челове­ческого ума, которое подсказывает сдержанность и критичность в превознесении продуктов разума лишь на том основании, что они являются продуктами разума.

В явном или неявном виде учение о просвещенном эгоизме предполагало коренное совпадение интересов людей благодаря единству человеческой природы. Однако идея единства человеческой природы оказывается умозрительной для объяснения тех случаев, когда осуществление интересов различных индивидов сопряжено с достижением известного блага, которое не может быть поделено (например, в ситуации, когда несколько человек включаются в конкурс на получение стипендии для учебы в университете, или две фирмы с одинаковой продукцией стремятся к проникновению на один и тот же региональный рынок). Ни упования на взаимную благожелательность, ни надежды на мудрое законо­дательство или разумную организацию дела не будут способствовать разрешению конфликта интересов.

Благотворительность

Милосердие является одной из фундаментальных добродетелей и высшим нравственным требованием. В практике межчеловеческих отношений милосердие реализуется в учтивости, помощи, участливости, заботе. В практике общественных отношений есть свои формы милосердия, среди которых наиболее специфичной является благотворительность, или филантропия. Благотворительность — деятельность, посредством которой част­ные ресурсы добровольно распределяются их обладателями в целях содействия нуждающимся людям, решения общественных про­блем, а также усовершенствования условий общественной жизни. Под нуждающимися в данном случае понимаются не только живущие в нужде, но и те люди (гражданские активисты, специ­алисты, лица творческих профессий, учащиеся) и общественные (т.е. некоммерческие и неполитические) организации, которые испытывают недостаток в дополнительных средствах для решения индивидуальных, профессиональных, культурных и гражданских проблем. Благотворитель­ность нередко понимают как подачу милостыни. В мотивах и ценностных основаниях благотворительности и милостыни есть много общего. Но как определенного рода общественная практика благотворительность отличается от милостыни. Милостыня представляет собой индивидуальное и частное действие, как правило, она дается просто нуждающимся, даже без явной просьбы со стороны последних. Благотворительность же носит организованный и по преимуществу безличный характер, она осуществляется по плану, по специально разработанным программам. Именно поэтому благотворительность то и дело оказывается предметом общественных дискуссий: с одной стороны, благодаря ей решаются насущные социальные, гражданские, просветительские, научные, куль­турные проблемы, с другой — благотворительные акции и программы могут использоваться в политических целях, отвечающих интересам их организаторов, и в этом смысле оказываться ширмой для решения частных или корпоративных задач.

Помощь другим людям, нуждающимся — это выражение уч­тивости и солидарности, а действительное человеколюбие есть милосердие. Милосердие не подсчитывает равенства благ, что так важно для государства или рачительного благотворитель­ного фонда, оно сострадает и дарит. Благодеяние как нравственная задача выражается не просто в готовности поделиться, отдать, но и в готовности вырваться из ограниченности собственного эгоизма. Только бескорыстия, только самоотверженности недостаточно — необходимы понимание, сочувствие, солидарность, чтобы практи­чески воплотить заповедь любви. Милосердие требует не только щедрости, но и духовной чуткости, и нравственной зрелости, и человеку надо самому возвыситься до добра, искоренить в себе зло, чтобы суметь другому сделать добро.

Прагматически-инженерный и этический подходы к благотво­рительности существенным образом дополняют друг друга. Надо иметь в виду, что этическая критика благотворительности пред­ставляет собой важный вклад в преодоление, во-первых, нравст­венных искажений в филантропии и, во-вторых, моральной «ам­бициозности» филантропии (указанием на то, что в благотвори­тельности проявляется нравственная зрелость, но не совершенство человека). В ходе утилитаристской критики благотворительности были предложены принципиальные критерии, привнесшие в фи­лантропическую деятельность рачительность и расчет: свободные финансовые средства и материальные ресурсы должны аккумули­роваться с наибольшей эффективностью и распределяться таким образом, чтобы благо частных лиц при их желании могло макси­мальным образом способствовать увеличению блага общества в целом.

Эвтаназия.

Биомедицинская этика или биоэтика — междисциплинарная область знания и практической деятельности, имеющая своим предметом этические проблемы, связанные с медициной (прежде всего — вызванные новыми технологиями, такие как трансплан­тация органов, искусственное размножение, эвтаназия и т.д.), экспериментами на человеке, отношением к живому. Бурно развивается в последние десятилетия.

Слово «эвтаназия» буквально означает: прекрасная (легкая, приятная) смерть. В современной биомедицинской этике оно приобрело терминологический смысл и обозначает безболезненное приведение безнадежно больного к смерти. Пред­полагается, что в особых случаях необратимой и мучительной болезни смерть может считаться благом для умирающего или, по крайней мере, не является для него злом. Речь идет о ситуациях, когда развитие фармакологии или биомеди­цинских технологий позволяет достаточно долго поддерживать жизнь больного, находящегося в необратимо бессознательном состоянии, либо продлевать жизнь смертельно больного и мучительно страдающего пациента. Обычно бессознатель­ные состояния и невыносимые боли бывают в масштабе человеческой жизни кратковременными; они или быстро проходят или заканчиваются летальным исходом. Современные фармацевтические средства и биомедицинские техноло­гии позволяют растягивать такие состояния на годы и десятилетия.

Возникает проблема: поддерживать ли жизнь, если она возможна только на вегетативном уровне или при невыносимых страданиях? Поддерживать ли ее на стадии комы ?

Особо следует подчеркнуть: эвтаназия как этическая проблема состоит не в том, каким наиболее благоприятным для безнадеж­ного больного образом умертвить его, а в принятии решения о проведении эвтаназии

И раньше возникали ситуации, когда приходилось решать дилемму: обрекать ли человека на мучительную смерть или разом прекратить страдания; наиболее типичным был случай, когда отступающая армия оказывалась вынужденной оставлять тяжело раненных солдат где-нибудь в безводной пустыне или на растерзание хищникам. Однако пред­метом специальных дискуссий и устойчивого общественного ин­тереса они стали только в настоящее время. Раньше такого рода ситуации были случайными и маргинальными, могли рассматри­ваться как невезение. В настоящее время их становится больше, они оказываются в известном смысле закономерными, ибо возни­кают на острие научно-технического прогресса и как его следствие. Возникая в рамках здравоохранения как одной из важнейших сфер общественной жизни, они требуют нормативного регулирования, а следовательно, и соответствующей аргументации, в том числе ясно сформулированной нравственной позиции.

Эвтаназия как проблема существует только для тех, кто при­знает гуманистический принцип безусловной ценности личности и ее жизни, в отношениях между индивидами, которые по характеру личных связей и общественных позиций желают друг другу только блага. Если отношения людей насыщены враждой и недоверием, то об эвтаназии не может быть речи, ибо она будет в этих ситуациях только еще одной прикрытой возможностью совершения зла. Внутреннее напряжение ситуации эвтаназии — ситуацией эвтаназии мы называем ситуацию нравственного выбо­ра, когда необходимо принять решение по поводу эвтаназии, — проблемность этой ситуации в том и состоит, что она рассматри­вается как продолжение и конкретное выражение гуманного, нравственно уважительного отношения к тому, кому помогают умереть. Она воспринимается как исключительный случай, когда принцип гуманизма удается утвердить в своем позитивном значе­нии через видимое отступление от него.

Различают эвтаназию пассивную и активную (критерий — позиция врача), добровольную и недобровольную (критерий — позиция пациента). Пассивная эвтаназия означает, что врач, устраняясь, не совершая действий, которые могли бы поддержать жизнь, пассивно санкционирует умирание (нередко мучительное) больного. В случае активной эвтаназии врачом целенаправленно, по заранее принятому решению предпринимаются специальные действия, ускоряющие смерть. Добровольной называется эвтана­зия, которая осуществляется по недвусмысленной просьбе больно­го или с предварительно выраженного его согласия (заранее и в юридически достоверной форме выражать волю на случай необра­тимой комы стало широко распространенной практикой в США, других странах Запада). Недобровольная эвтаназия осуществляет­ся без непосредственного согласия больного, хотя это не значит, что она в этом случае противоречит его воле — просто он из-за болезни не может выразить свою волю и не сделал этого заранее; при этом те, кто принимают решение об эвтаназии предполагают, что, если бы больной мог выразить свою волю, он бы пожелал этого. Комбинируя эти формы эвтаназии, мы получаем четыре ситуации эвтаназии: добровольной и активной; добровольной и пассивной; недобровольной и активной; недобровольной и пассив­ной.

По поводу первой ситуации (добровольная и активная эвтана­зия) и четвертой (недобровольная и пассивная) специалисты высказываются как «за», так и «против». По поводу третьей ситуации (недобровольная и активная эвтаназия) мнения чаще всего бывают отрицательными. Те, кто высказываются в пользу эвтаназии, как правило, имеют в виду вторую ситуацию, когда эвтаназия является добровольной со стороны больного и пассивной со стороны врача.

Основные аргументы, высказываемые в пользу эвтаназии, можно свести к следующим трем.

1. Жизнь есть благо только тогда, когда в целом удовольствия превалируют над страданиями, положительные эмоции — над отрицательными. В ситуации эвтаназии этот баланс необратимо нарушается, в результате чего жизнь становится сплошной мукой и не может уже больше быть благом, желанной целью.

Этот аргумент является очень сильным, в особенности когда мучительность жизни очевидна и нежелание человека находиться в таком состоянии удостоверено его недвусмысленно выраженной волей. И тем не менее он уязвим. Против него возможны два возражения.

Первое. При анализе допустимости эвтаназии некорректно сравнивать жизнь как страдание с жизнью как благом. В случае эвтаназии осуществляется выбор не между жизнью-страданием и жизнью-благом, а между жизнью 6 форме страдания и отсутст­вием жизни в какой бы то ни было форме. Страдания хуже удовольствий, отрицательные эмоции хуже положительных — в этом нет сомнения уже хотя бы потому, что данное утверждение есть логическая тавтология и жизненная банальность. Но можем ли мы сказать, что жизнь в страданиях хуже отсутствия жизни, а отрицательные эмоции хуже отсутствия всяких эмоций? Этого не берутся утверждать даже самые решительные сторонники эвтана­зии. Если признать, что сама жизнь, жизнь как таковая есть благо, что она есть благо до того и независимо от того, как в ней конкретно распределяются удовольствия и страдания, что сама классификация проявлений жизни на положительные и отрица­тельные возможна только при общем допущении, что сама она есть нечто положительное, то при таком взгляде невозможно аргументировать нравственную оправданность эвтаназии. Жизнь есть благо и она остается благом даже тогда, когда становится по преимуществу страданием или даже сплошным страданием.

Второе. Сознательно выраженная воля к жизни и бессознатель­ная воля к жизни — не одно и то же. Последнее также не может быть проигнорировано в этическом рассуждении. Сознательно выраженная воля к жизни возможна только при наличии бессо­знательной воли к жизни. Первая не может иметь безусловного приоритета перед второй. Во всяком случае надо ясно признать следующее: аргументируя допустимость эвтаназии тем, что такова сознательная воля самого больного, мы тем самым признаем, что если бы больной был в состоянии распорядиться своей жизнью, когда та по принятым меркам оказывается невыносимой, то он бы сам прекратил ее, т.е. мы фактически признаем право на самоубийство. Однако не все, кто признает право на эвтаназию, признает право на самоубийство.

2. Жизнь можно считать благом до тех пор, пока она имеет человеческую форму, существует в поле культуры, нравственных отношений. Деградировав до сугубо витального, дочеловеческого уровня, она лишается этической санкции и может рассматриваться как объект, вещь и потому вопрос о ее прекращении — не более чем вопрос о том, срубить ли высохшее дерево или выполоть ли засоряющую огород траву.

Этот аргумент поражает прежде всего своей схоластической вымученностью, эмоциональной пустотой, ибо помимо внешней стороны человеческой жизни существует ее внутренняя сторона. И до какого бы зоологического, растительного уровня она не деградировала в фактическом (физиологическом, медицинском) плане, это вовсе не значит, что человек готов относиться к себе или к своим родным в таком состоянии так же, как он относится к высохшему дереву или чертополоху.

Однако рассматриваемый аргумент уязвим и в рамках бессер­дечной казуистики. Разумеется, человеческая, культурно-нравст­венная форма жизни и жизнь физическая — не одно и то же, и этика начинается со сделанного устами Сократа признания, что жизнь хорошая, достойная выше, чем жизнь сама по себе. Однако первое не существует вне второго. Человеческая форма жизни, или жизнь достойная, вне жизни самой по себе суть полная бессмыс­лица. Нравственно-ценностный мир всегда дан в чувственно-кон­кретной, вещественной форме. Нет матери, нет друга самих по себе вне телесной единичности данной женщины, данного муж­чины, вне тех, кого я называю моей матерью, моим другом. Эта связь морального смысла с вещью, в которой он воплощен, является настолько плотной, что сама вещь предстает уже не как вещь, а как носитель (символ, знак) смысла. Здесь уместно напомнить об отношении человека к мертвым останкам своих собратьев: могилы, хранящие безжизненные кости, являются предметом благоговейного поклонения, и отношение к ним рассматривается как пока­затель отношения к тем людям, напоминанием о которых они являются. Если нравственное отношение к человеку распространя­ется на его останки, то тем более оно должно распространяться на живое тело, пусть даже исковерканное болезнью.

Но если даже отвлечься от того, что человеческое тело сплошь символично, насыщенно смыслами и является скорее фактом культуры, чем фактом природы, и рассматривать его в сугубо физическом, природном аспекте, то и в этом случае оно остается в поле нравственности — по крайней мере, в той степени, в какой мы имеем обязанности перед природой. Жизнь даже в форме растений вызывает определенное благоговение. И вряд ли правиль­но отказывать в этом людям, оказавшимся на растительном уровне жизни.

3. Поддержание жизни на стадии умирания, осуществляемое с помощью сложных технологий, обходится слишком дорого. А именно: средств, которые тратятся на поддержание жизни в безнадежных ситуациях, хватило бы на то, чтобы лечить десятки, сотни, тысячи людей, которые поддаются лечению.

Этот аргумент является сугубо практическим и имеет, разуме­ется, свое значение в пределах практических решений, связанных с распределением финансов, организацией системы здравоохране­ния. Но его нельзя принимать во внимание, когда речь идет о нравственном оправдании эвтаназии. Ведь в этом случае речь идет не о финансовой, социальной, психологической и прочей целесо­образности эвтаназии, а о том лишь, можем ли мы считать ее нравственным актом.

Аргументы в пользу эвтаназии не являются этически бесспорными. В дополнение к тому, что было сказано в ходе их опровержения, можно добавить следующее.

Этическая санкция эвтаназии увеличивает опасность злоупот­реблений со стороны врачей и родственников. Опасность злоупот­реблений, которая существует вообще, усиливается применительно к ситуации безнадежной болезни. Врачи, дорожа профессиональ­ной репутацией, не любят пользовать умирающих больных. Род­ственники могут желать смерти больному из-за наследства и прочих соображений. Мораль, как известно, является одним из последних барьеров на пути разного рода злоупотреблений. Если же признать эвтаназию благим делом, то этот барьер снимается. И люди в своем поведении по отношению к умирающим в страданиях собратьям получают неограниченные возможности для того, чтобы выдавать зло за добро, грешить с чистой совестью.

Еще одно и самое важное возражение против эвтаназии состоит в том, что она нарушает принцип святости человеческой жизни. Табу, которое она снимает, есть табу самой нравственности. Эвтаназия исходит из тезиса, что благом является не жизнь сама по себе, а жизнь в определенном качестве. Сама эвтаназия мыс­лится как достойный способ поведения в ситуации, когда жизнь теряет качества, которые делают ее благом. Это — тонкий софизм: из утверждения, согласно которому жизнь, нацеленная на благо, выше, чем жизнь сама по себе, делается совершенно незаконный вывод, будто жизнь сама по себе не является благом. На самом деле жизнь, нацеленная на благо (достойная жизнь), возможна только потому, что она сама по себе обладает достоинством, является благом. В рамках мировосприятия, признающего жизнь благом, аргументировать эвтаназию невозможно. В самом деле, признать благом жизнь как таковую значит признать, что она остается благом до тех пор, пока она есть жизнь, даже тогда, когда становится по преимуществу страданием.

Таким образом, эвтаназию по существу дела вряд ли можно считать благим деянием. Такой вывод не отменяет ситуаций, когда надо принимать решение о том, продолжать или нет лечить безнадежного и мучительно страдающего больного (например, у человека нет средств, чтобы одновременно оплатить лечение двух равно близких ему людей, один из которых находится в состоянии комы, а у второго сохраняются надежды в случае дорогостоящей операции). Этот вывод лишь обязывает выбор в пользу эвтаназии всегда считать злом.

Косвенное подтверждение того, что решение об эвтаназии ни при каких обстоятельствах не может считаться нравственно без­упречным, можно найти в способе его принятия. В реальном опыте современной медицины в странах, где практика эвтаназии имеет легально упорядоченные формы, соответствующие решения при­нимаются коллегиально, коллективно — специально предназна­ченными для этой цели комитетами, которые называются этичес­кими. Туда входят лечащий врач, представители медицинского персонала и администрации больницы, священник, философ-этик, юрист, работник службы социального страхования и др. Это — коллективный орган, достаточно полно представляющий интересы общества и больного. Способ принятия решения говорит о его чрезвычайности. Оно чрезвычайно как минимум в двух отношени­ях: адекватно осмысленное, оно является ответственностью невы­носимой тяжести и отсюда — необходимость коллективного рас­пределения этой тяжести; будучи выходом за этически допустимые пределы, оно чревато беспредельностью злоупотреблений.

Смертная казнь

Государства с момента их возникновения до настоящего времени применяют смертную казнь. Но масштабы, характер, формы практики смертной казни различны. Если рассматривать ее в исторической динамике, то здесь явственно обнаруживаются сле­дующие тенденции:

а) Уменьшается число видов преступлений, карой за которые

является смерть.

Так, например, в Англии в начале XIX в. смертная казнь предусматривалась более чем за 200 видов преступлений, в том числе за карманную кражу свыше 1 шиллинга в церкви. Русский судебник XVI в. предписывал смертную казнь за 12 видов преступлений, уложение 1649 г. — более чем за 50 случаев. В настоящее время в Англии смертная казнь отменена, в России приостановлена. В странах, где есть смертная казнь, она, как правило, рассматривается в качестве крайней меры и за ограниченные виды преступлений (умышленное убийство, измена Родине и др.).

б) В прошлом смертная казнь осуществлялась публично и торжественно. В настоящее время ее публичность стала большой редкостью . Общее правило состоит в том, что смертный приговор приводится в исполнение тайно.

Показательные публичные казни, произведенные в Чечне в 1997 г. по суду шариата, как и аналогичные акции, время от времени практикуемые в некоторых странах, воспринимаются общественным мнением за пределами стран, где они происходят, как проявление варварства, оскорбление общественной нравственности.

В прошлом наряду с обыкновенными формами смертной казни существовали и даже превалировали ее так называемые квалифи­цированные формы, когда убийство совершалось в особо мучитель­ных и поражающих воображение формах (посажение на кол, кипячение в масле, залитие металлом горла и т.п.).

Уголовное уложение императора Карла V, изданное в середине XVI в. и действовавшее в ряде европейских стран почти до конца XVIII в., предписывало осуществлять смертные приговоры в форме сожжения, колесования, четвертова­ния, утопления, погребения заживо и т.п. А вот как, например, звучал смертный приговор бунтовщику, предводителю восставших в XVIII .в. русских крестьян Емельяну Пугачеву: «Пугачеву учинить смертную казнь, четвертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города и положить на колеса, а после на тех же местах сжечь». Современные нормы цивилизованности уже исключают квалифицированную смертную казнь и предписывает осущест­влять ее в быстрых и безболезненных формах.

в) Сокращается круг лиц, по отношению к которым может
быть применена смертная казнь. Когда-то она не знала никаких
исключений. В настоящее время многие законодательства исклюю-­
чают из этого круга детей до определенного возраста, стариков
после определенного возраста, женщин.

г) В нарастающем темпе сокращается число стран, применяю­
щих смертную казнь. Так, например, к началу Первой мировой
войны смертная казнь была юридически отменена и фактически
приостановлена только в 7 странах Западной Европы. А в 1988 г.
она была отменена в 53 странах и приостановлена в 27 странах.

д) Наконец, еще одна тенденция состоит в том, что меняется
субъективное отношение к смертной казни. Первоначально обще­
ство единодушно признавало и необходимость, и нравственную
оправданность смертной казни. По крайней мере, с XVIII в. начали
публично высказываться и отстаиваться противоположные сужде­
ния.

В европейском культурном регионе брешь в этом вопросе пробил итальянский юрист Ч. Бекарриа своей книгой «О преступ­лениях и наказаниях» (1764). После этого многие социальные мыслители увязывали принцип гуманизма с требованием отмены смертной казни. Ее решительным противником был, например, К. Маркс. Против смертной казни выступали А.Н. Радищев, Л.Н. Толстой, В.С. Соловьев, многие другие русские мыслители. Отрицательное отношение к смертной казни, обоснованное в первую очередь этическими аргументами, стало набирать силу. Во многих странах оно получило преобладание и воплотилось в законодательстве и судебной практике.

Изменение отношения к смертной казни связано с общим изменением отношения общества к государству, которое можно охарактеризовать как его правовое обуздание. Удар по смертной казни имел и имеет знаковую природу в том отношении, что является ударом против всесилия государства и предметно обозна­чает неотчуждаемый характер права человека на жизнь.

Хотя историческая социология смертной казни свидетельствует о том, что она все больше лишается этической санкции, теряет общественную поддержку и вытесняется из юридической практи­ки, тем не менее отрицательный взгляд на смертную казнь все еще не является бесспорным. Дискуссии по этому вопросу продолжа­ются. Рассмотрим прежде всего аргументы «за» смертную казнь и возможные возражения на них.

Речь идет об этических, моральных аргументах, в силу которых смертная казнь считается оправданной, не просто вынужденно принимаемой, допустимой, а именно оправданной, т.е. необходи­мой с точки зрения общественного блага, справедливости, гума­низма. Основными из этих аргументов являются следующие.

1. Смертная казнь есть справедливое возмездие и является нравственным деянием, поскольку применяется в качестве нака­зания за убийство.

Этот аргумент имеет наиболее широкое распространение. Он выглядит особенно сильным и убедительным, так как справедли­вость и в самом деле основана на принципе эквивалента. Но именно принцип эквивалента в данном случае и не соблюдается.

Убийство, за которое полагается смертная казнь, квалифициру­ется как преступление. Сама же смертная казнь есть акт государственной деятельности. Получается, что преступление приравни­вается к акту государственной деятельности.

Смертная казнь превышает другие формы убийства по психо­логическому критерию. Предварительное знание о смерти, ее ожидание, расставание с родными, отвращение к палачу и многое другое делает убийство в результате смертной казни психологичес­ки более тяжелым, чем в подавляющем большинстве прочих случаев.

Эквивалентность в возмездии не соблюдается, когда силы палача и жертвы являются заведомо неравными. Все согласятся с тем, что взрослый, убивающий ребенка, которого он мог бы обезоружить и наказать каким-либо иным способом, совершает несправедливый поступок, даже если этот ребенок уже успел натворить кровавые дела. Убийца, каким бы страшным он ни был, перед лицом общест­ва и государства еще более слаб, чем ребенок перед взрослым.

Наконец, смертную казнь нельзя считать эквивалентным нака­занием тогда, когда она применяется за иные виды преступления, помимо убийства. Но и в случаях убийства она не является эквивалентной, поскольку не учитывает различных оттенков ви­новности.

2. Смертная казнь хотя, быть может, и несправедлива по отношению к тому, к кому она применяется, тем не менее оправдана, ибо своим устрашающим воздействием предотвраща­ет совершение таких же преступлений другими.

Этот аргумент, основанный на устрашающем воздействии смертной казни, как и само это устрашающее воздействие, кажет­ся основательным только на первый взгляд. При более глубоком подходе он легко опровергается.

Смерть преступника в смысле устрашения менее эффективна, чем его долгое, беспросветно мучительное существование вне свобо­ды. Она действительно производит сильное впечатление, но это впечатление в памяти долго не сохраняется. Далее, если бы смерт­ную казнь практиковали действительно ради устрашения других, то постепенно не пришли бы к тому, чтобы ее осуществлять тайно.

В случае смертной казни, как и во всех других случаях, наказа­ние не становится причиной, предотвращающей преступление, так как преступник совершает преступление не потому, что он согла­сен с наступающим за это преступление наказанием и готов понести его, а потому только, что он надеется избежать наказания.

Наконец, самое главное: статистически, чисто опытным путем установлено, что применение смертной казни не уменьшает в обществе тех преступлений, за которые она применяется, точно так же, как ее отмена не увеличивает их. Это в особенности верно применительно к убийствам в обществе — наличие или отсутствие смертной казни не влияет на их количество и качественные характеристики.

Следующий хрестоматийный пример явно опровергает аргумент о том, что смертная казнь оказывает дисциплинирующее воздействие на окружающих через устрашение. В 1894 г. во время публичной казни во Франции некоего г-на Ш. один из зрителей забрался на дерево перед гильотиной, чтобы лучше наблюдать за зрелищем. Его хотели снять и потому хорошо запомнили. Через год этого человека казнили на том же месте за то же самое преступление, которое совершил г-н Ш.

3. Смертная казнь приносит благо обществу тем, что освобож-­
дает его от особо опасных преступников.

На это можно возразить, что общество могло бы обезопасить себя от них и путем пожизненной тюремной изоляции. Если уж говорить о благе общества, оно должно состоять в том, чтобы возместить ущерб, нанесенный преступником. А смертная казнь как раз ничего не возмещает.

4. Смертная казнь может быть оправдана гуманными сообра­-
жениями по отношению к самому преступнику, ибо пожизненное,
беспросветное, невыносимо тяжелое заключение в одиночной
камере хуже, чем мгновенная смерть.

Во-первых, условия можно сделать более приемлемыми; во-вто­рых, если речь идет о гуманном отношении к преступнику, то логично было бы предоставить право выбора самому преступнику. Вообще гуманным (моральным) можно считать только такое действие, на которое получено согласие того (или тех), кого оно касается.

5. Смертная казнь есть простой и дешевый способ отделаться
от преступника. Русский правовед А.Ф. Кистяковский, сам быв-­
ший противником смертной казни, очень точно писал:

«Единственное ее преимущество в глазах народов состоит в том, что она очень простое, дешевое и не головоломное наказание» .

Этот аргумент редко формулируется открыто, но он, пожалуй, фиксирует самый реальный мотив, который лежит в основе смертной казни. Через смертную казнь государство именно отде­лывается от преступника, демонстрируя видимую силу при своей фактической слабости. Но это лишь доказывает, что моральные соображения являются здесь десятистепенными, используются лишь в качестве прикрытия.

Аргументы в поддержку смертной казни не выдерживают мораль­ной критики. Но существуют ли моральные аргументы против нее? Да, существуют. Основными из них являются следующие.

1. Смертная казнь оказывает нравственно развращающее воз­
действие на общество.

Она оказывает такое воздействие непосредственно через людей, причастных к ней, и косвенно — тем, что в обществе самим фактом наличия смертной казни утверждается мысль, будто убий­ство хотя бы в каких-то случаях может быть справедливым, благим делом.

Граждане получают дополнительный мотив самим выступать стражами справедливости и путем самосуда расправляться с пре­ступниками (например, убийцей), в особенности если они при­держиваются мнения, что государственные чиновники недобросо­вестно исполняют свои функции.

Доказательством развращающего влияния смертной казни яв­ляется то, что она фактически воспринимается и практикуется как страшный порок. Она совершается только как нечеловеческое, постыдное дело: палачи скрывают свою профессию; придумывают­ся такие способы смертной казни, чтобы вообще нельзя было узнать, кто выступает в роли палача. Прокуроры, требующие, и судьи, выносящие смертный приговор, никогда бы сами не согла­сились быть его исполнителями, не говоря уже о законодателях, учреждающих эту меру наказания, или о философах, оправдываю­щих ее.

2. Смертная казнь является антиправовым актом.

Право основано на равновесии личной свободы и общего блага. Смертная казнь, уничтожая индивида, уничтожает и само правовое отношение. Это не право, а, как писал Ч. Бекарриа, «война нации с гражданином».

Правовое наказание всегда индивидуализировано, направлено сугубо на виновника. В случае смертной казни фактически нака­зываются также родственники преступника, ибо она оказывает на них столь сильное воздействие, что может довести до сумасшествия или самоубийства, не говоря уже о тяжелых моральных страда­ниях.

В праве действует принцип восстановимости наказания, что позволяет до некоторой степени делать обратимыми случаи, когда совершается судебная ошибка. Применительно к смертной казни этот принцип нарушается: того, кого убили, нельзя вернуть к жизни, как и невозможно компенсировать ему нанесенный юри­дической ошибкой вред.

А такие ошибки являются не такой уж редкостью. Подсчитано, что, напри­мер, в США было вынесено 349 ошибочных смертных приговоров, 23 из которых были приведены в исполнение. Известен случай из советской практики, когда, прежде чем найти настоящего убийцу-маньяка, было поймано свыше десяти лжеубийц, многие из которых «сознались» и были приговорены к смертной казни.

3. Смертная казнь нечестива и лжива в том отношении, что она явно нарушает пределы компетенции человека.

Человек не властен над жизнью. Жизнь есть условие человечес­ких деяний и необходимо должна оставаться их пределом. Кроме того, человек не может безусловно судить о виновности, а еще менее говорить об абсолютной неисправимости преступника.

Эмпирические наблюдения показывают, что смертный приго­вор часто производит в том, кому он предназначен, глубокий духовный переворот; приговоренный начинает смотреть на мир другими, просветленными, совсем не преступными глазами. По крайней мере, в некоторых случаях казнь, даже если она не является судебной ошибкой, осуществляется тогда, когда в этом нет никакой нужды.

Замечено, Что судьи, зачитывающие смертный приговор, испы­тывают непроизвольное внутреннее содрогание. Данный факт, как и устойчивое отвращение к профессии палача, инстинктивное нежелание общаться с ним, можно считать неявными знакам;: того, что смертная казнь на самом деле есть нечто нечестивое, лживое. Об этом же свидетельствует нечеловеческий ужас, кото­рый связан с убийством.

4. Смертная казнь есть покушение на коренной нравственный принцип самоценности человеческой личности, ее святости. В той мере, в какой мы отождествляем мораль с ненасилием, с требованием «Не убий», смертная казнь не может иметь нравст­венной санкции, ибо она есть нечто прямо противоположное. Не только аргументацией, которая ее обрамляет, но и фактом своего существования смертная казнь есть попытка контрабандным путем провести мысль, будто убийство может быть человеческим, разумным делом. Отношение между смертной казнью, убийством и нравственностью совершенно точно выразил В.С. Соловьев:

«Смертная казнь есть убийство как таковое, абсолютное убийство, т.е. принципиальное отрицание коренного нравственного отношения к человеку»

В заключение следует сказать, что хотя приводимые этические доводы в пользу смертной казни не обладают логической прину­дительностью, тем не менее они для многих людей кажутся достаточно убедительными. Общественное мнение во многих стра­нах, в том числе в сегодняшней России, в целом склонно поддер­живать практику смертной казни. Такая установка имеет силу исторической инерции, с той или иной степенью откровенности поддерживается официальной идеологией, закодирована в различ­ных формах духовной культуры. Она имеет также корни в исто­рически сложившемся эмоциональном строе человека. Дело в том, что убийства, особенно когда они совершаются в изуверских формах, вызывают глубокое негодование, которое автоматически переходит в инстинктивную жажду мести. За этим стоит абсолют­ное неприятие убийства, желание немедленно и решительно по­кончить с ним. Необычайная сила этой в основе своей совершенно здоровой эмоциональной реакции заглушает взвешенный голос разума.

Конечно, мнение людей, тем более тогда, когда оно отчасти мотивировано праведным гневом, есть факт, с которым нельзя не считаться. Но не забудем, что некогда был обычай приносить людей в жертву богам и, надо думать, эта практика сопровождалась высоким душевным подъемом, а люди, которые выступали против нее, вызывали искреннее возмущение. Со временем ситуация изменилась. Люди пришли к мнению, что людей нельзя приносить в жертву — даже богам! Возникли новые представления, был сформулирован принцип «Не убий», принцип непротивления злу силой. Но в этих принципах сохранялись и сохраняются бреши: одна из них — смертная казнь. Вообще убийство считается нрав­ственно недопустимым, за исключением тех случаев, когда это делается государством и якобы во имя самой нравственности. Ничего не мешает думать, что и в отношении этого заблуждения со временем также наступит интеллектуальное и эмоциональное прозрение общества. Современные дискуссии о смертной казни — шаг к такому прозрению.

Насилие и ненасилие.

Проблема отношения к насилию является предметом общественных дискус­сий и в этом смысле остается открытой для противоположных суждений в той части, в какой речь идет о возможности нравственно оправданных исключений из него.

Понятие насилия, как и само это слово в живом языке, имеет явно негативный эмоционально-нравственный оттенок. В подавляющем большинстве философских и религиозных моральных учений насилие считается злом. Категорический запрет на него «Не убий!» обозначает границу, отделяющую нравственность от безнрав­ственности. Вместе с тем общественное сознание, в том числе и этика, допускают ситуации нравственно оправданного насилия.

Речь идет не о том, чтобы вообще насилие считать чем-то хорошим, и не о том даже, чтобы интерпретировать его в качестве нравственно нейтрального явления, которое в зависимости от обстоятельств может быть использовано как во зло, так и во благо. Речь идет о возможности нравственного оправдания насилия в виде исключения и в рамках общего принципиально негативного нравственного отношения к нему.

В качестве типичных примеров такой постановки вопроса можно сослаться на И.А. Ильина и Л.Д. Троцкого. И.А. Ильин написал развернутый трактат против толстовского непротивленчества с программным названием «О сопротив­лении злу силою». В нем он разводит понятия насилия и физического принужде­ния: первое решительно отвергается, второе допускается, хотя и в виде крайне редкого случая. Ильин даже считает, что нравственно оправданное физическое принуждение нельзя назвать насилием и предлагает для него новый термин — понуждение, или пресечение. Его допустимость он оговаривает совокупностью таких условий (надо, чтобы речь шла о подлинном зле, чтобы оно было верно воспринято, чтобы не было других средств сопротивления, чтобы тот, кто принимает решение, вдохновлялся подлинной любовью и находился в волевом отношении к миру) , которые представляются маловероятными — их никогда нельзя практически удостоверить и всегда можно теоретически оспорить. Л.Д. Троцкий в работе «Их мораль и наша» пытается доказать, что без насилия нельзя противостоять самому насилию. Общество будущего он рисует без социальных противоречий, «без лжи и насилия». Однако «проложить к нему мост нельзя иначе, как революционными, т.е. насильственными средст­вами» . Для Троцкого насилие оправдано как революционное насилие проле­тариата.

В широком смысле под насилием понимается подавление человека во всех его разновидностях и формах — не только прямое, но и косвенное, не только физическое, но и экономичес­кое, и политическое, и психологическое, и всякое иное. При этом подавлением считается любое ограничение условий личностного развития, причина которого заключена в других людях или обще­ственных институтах. Тем самым насилие оказывается синонимом морального зла, в него наряду с убийством включаются ложь, лицемерие, другие нравственные деформации. Расширительное истолкование понятия насилия ценно тем, что придает существен­ное значение его моральному измерению. Но оно имеет, по крайней мере, два недостатка: теряется собственное содержание феномена насилия; его отрицание неизбежно приобретает форму бессильного морализирования. При таком подходе к насилию исключается сама постановка вопроса о каких-либо случаях его нравственно оправданного применения.

В узком смысле насилие обычно сводится к физическому и экономическому ущербу, который люди наносят друг другу, и оно понимается как телесные повреждения, убийства, ограбления, поджоги и т.п. При таком подходе насилие сохраняет свою спе­цифику, не растворяется полностью в родовом понятии морально­го зла. Его недостаток состоит в том, что насилие отождествляется с внешнеограничивающим воздействием на человека, не увязыва­ется с внутренней мотивацией поведения. Но без учета мотивации понять феномен насилия невозможно. Есть боль вывихнутой руки. Есть боль от дубинки полицейского. В физическом смысле между ними может не быть разницы. В нравственном смысле разница огромна.

Косвенный характер насилия (манипулирова­ние сознанием, скрытая эксплуатация и т.п.) расширяет сферу его применения.

Отношение к государственному насилию может быть сущест­венно иным, если рассматривать его в исторической динамике и учитывать, что в отношении к насилию была догосударственная стадия и будет постгосударственная. Государственное насилие, как и предшествовавший ему талион, — не форма насилия, а форма ограничения насилия, этап на пути его преодоления. Монополия на насилие сужает его источник до размеров, дающих возможность обществу осуществлять целенаправленный контроль за ним. Институционализация насилия включает его в простран­ство действий, легитимность которых совпадает с разумной обо­снованностью и требует такого обоснования; вне этого была бы невозможна сама постановка вопроса о допустимости насилия. Косвенные, латентные формы насилия — свидетельство того, что оно в своей эффективности может быть заменено другими сред­ствами.

Государственное насилие — не просто ограничение насилия, а такое его ограничение, которое создает предпосылки для оконча­тельного преодоления и перехода к принципиально ненасильствен­ному общественному устройству.

Основной аргумент в пользу насилия состоит в том, что без него нельзя противостоять агрессивным формам зла (например, тира­нии). И как бы плохо ни было насилие, оно все же лучше покорности и трусости. Насилие считается оправданным как противонасилие.

Насильственный ответ на насилие в сопоставлении с непротив­лением, покорностью ему и в самом деле имеет огромные преиму­щества. В практическом плане оно более эффективно и в нравст­венном плане более достойно. Оно является вызовом насилию, формой борьбы с ним. Если бы перед человеком, считал Ганди, был выбор между трусливым смирением или насильственным сопро­тивлением, то предпочтение, конечно, следовало бы отдать насиль­ственному сопротивлению. Ответное насилие вполне могло бы быть нравственно оправданным, если бы его альтернативой была только покорность.

Но есть еще третья линия поведения перед лицом агрессивной несправедливости — это активное ненасильственное сопротивле­ние, преодоление ситуации несправедливости, но другими — не­насильственными — методами.

Ненасилие отличается от насилия прежде всего и главным образом пониманием того, как распределены добро и зло среди людей. Оно исходит из взаимной связанности всех людей в добре и зле. Одно из часто повторяемых возражений против ненасилия как исторической программы состоит в том, что оно будто бы культивирует слишком благостное и потому нереалистическое представление о человеке. В действительности это не так. В основе современных концепций ненасилия лежит убеждение, согласно которому человеческая душа является ареной борьбы добра и зла. Как писал Мартин Лютер Кинг, даже в наихудших из нас есть частица добра, и в лучших из нас есть частица зла. Считать человека радикально злым — значит незаслуженно клеветать на него. Счи­тать человека бесконечно добрым — значит откровенно льстить ему. Должное же ему воздается тогда, когда признается моральная амбивалентность (двойственность) человека. Сторонник ненаси­лия не считает человека добрым существом. Он считает, что человек открыт добру, как и злу. Человек может быть добрым. Поэтому в отношениях между людьми всегда остается возможность сотруд­ничества.

Сознательно ориентируясь на доброе начало в человеке, сторон­ник ненасилия тем не менее исходит из убеждения, что моральная амбивалентность является принципиально неустранимой основой человеческого бытия. Он не исключает себя из того зла, против которого он ведет борьбу, и не отлучает оппонента от того добра, во имя которого эта борьба ведется. На этом, собственно, и построены принципы ненасильственного поведения: а) отказ от монополии на истину, готовность к изменениям, диалогу и ком­промиссу; б) критика своего собственного поведения с целью выявления того, что в нем могло бы питать и провоцировать враждебную позицию оппонента; в) анализ ситуации глазами оппонента с целью понять его и найти такой выход, который позволил бы ему сохранить лицо, выйти из конфликта с честью; г) борьба со злом, но любовь к людям, стоящим за ним; д) полная открытость поведения, отсутствие в отношении оппонента какой бы то ни было лжи, скрытых намерений, тактических хитростей и т.п.

Таким образом, перед лицом агрессивного зла, воинствующей несправедливости возможны три линии поведения: а) пассивная покорность; б) насильственное сопротивление; в) ненасильст­венное сопротивление. Они образуют восходящий ряд и с прагма­тической, и с аксиологической точек зрения. И по критерию эффективности, и по критерию ценности насильственное сопро­тивление выше пассивной покорности, и ненасильственное сопро­тивление выше насильственного сопротивления.

Ненасилие существует не рядом с насилием, оно следует за ним. Это — постнасильственная стадия в борьбе за социальную справедливость. Покорность не доросла до насильственного сопро­тивления, а ненасилие переросло его. Легитимное насилие государ­ства — необходимая предпосылка ненасилия, своего рода промеж­уточная стадия на пути к нему. Такая последовательность вполне подтверждается историей идей. Говоря словами И.А. Ильина,

«Сама идея о возможности сопротивления посредством непротивления даруется человечеству и оказывается применимой тогда и постольку, когда и поскольку общий, родовой процесс обуздания зверя в человеке грозою и карою («Ветхий завет») создает накопленный и осевший итог обузданности и воспитанности, как бы экзистенц-минимум правосознания и морали, открывающий сердца для царства любви и духа («Новый завет»)» .

Одним из аргументов, призванных обосновать насилие во благо, является ссылка на формулу «цель оправдывает средства». Пред­полагается, что насилие оправдано тогда, когда служит средством на пути к цели ненасилия. Насколько оправдано такое предполо­жение, если учесть, что ненасилие в известном смысле тождест­венно самой морали?

Формула «цель оправдывает средства» предполагает, что сред­ства автономны по отношению к цели и одни и те же средства могут применяться для разных целей (камень можно положить в фундамент строящегося дома и им же можно проломить череп человека). Кроме того, средства и цели разведены во времени, первые предшествуют вторым, и могут быть оправданы как временные трудности пути, которые перекрываются выгодой ко­нечного результата (к примеру, неудобства, связанные с ремонтом квартиры, снимаются и оправдываются тем, что после этого квартира становится более комфортабельной, чем раньше).

Цель действительно оправдывает средства в тех случаях, когда благо конкретной цели недостижимо иначе, как через посредство зла конкретных средств, и когда первое намного превышает второе. Если бы мораль была такой же осуществимой целью, каковыми являются все прочие неморальные цели, то, видимо, она бы вполне могла оправдать любые, в том числе аморальные, насильственные средства, которые ведут к ней. Но в том-то и дело, что мораль такой целью не является. Она в строгом смысле слова вообще не является целью. Мораль, как мы подчеркивали, замкнута на высшее благо как последнюю цель целей. Она есть обязательство верности этой высшей цели. Приобщенность морали к высшей цели выражается в том, что она имеет самоценное значение и никогда не может быть превращена в средство.

Так как мораль ведет к высшему благу, она есть средство по отношению к этой цели, правда, особой цели — высшей, послед­ней, — но тем не менее цели. Так как в свою очередь высшая цель только благодаря морали становится условием возможности всех прочих целей, регулятивным принципом поведения, то сама мо­раль отчасти выступает как высшая цель. Получается, что мораль есть и средство и цель одновременно.

Применительно к морали следовало бы говорить не о том, что цель оправдывает средства, а о том, что цель присутствует в средствах, в известном смысле сама является средством. Если нравственное поведение описывать в терминах целей и средств, то следовало бы говорить о единстве целей и средств. Речь может идти о двояком единстве: содержательном и субъектном.

Содержательное единство выражается в том, что нравственное качество целей определяется средствами. Нельзя с помощью амо­ральных действий стать моральным, точно так же как нельзя приблизиться к Богу через богохульство. Пшеничный колос не может вырасти из зерен плевел, к ненасилию нельзя прийти через насилие. Ответное насилие не выводит из заколдованного круга насилия. Если руководствоваться логикой ответного насилия, то оно само в свою очередь неизбежно должно стать началом нового витка насилия. Тем самым цепочка насилия становится бесконеч­ной. Здесь не действует формула, согласно которой цель оправды­вает средства, так как средства не ведут к цели.

Субъектное единство целей и средств состоит в следующем. Расхождение между ними не должно быть таким сильным, что носителями целей выступают одни индивиды, а носителями средств — другие. Только тогда, когда одни и те же индивиды, выступая в роли средств, являются одновременно и целями, можно говорить о том, что соотношение цели и средств отвечает моральным критериям. Об этом — вторая формулировка кате­горического императива Канта, отождествляющая человечность с таким отношением к себе и другим, когда никто не низводится до уровня средства, а выступает одновременно в качестве цели. Такого единства целей и средств не может быть в ситуации насилия, ибо насилие по определению есть нечто прямо проти­воположное.

Таким образом, насилие не может получить нравственной санкции. Оно не может быть выводом силлогизма, общей посыл­кой которого является утверждение о самоценности человеческой личности. Речь не идет об одноразовом и окончательном устране­нии насилия — насилие имеет прочные, быть может, невытравимо глубокие корни в историческом и психологическом опыте челове­ческой жизни. Речь идет о качественной смене вектора сознатель­ных нравственных усилий человека — и индивидуальных, и, в особенности, коллективных, социально-организованных. Выража­ясь еще конкретней, отказ в этическом освящении насилия даже тогда, когда речь идет о юридически легитимном насилии государ­ства, означает, что тем самым открывается новая эпоха, когда общественная справедливость сопрягается исключительно с нена­сильственными методами решения человеческих конфликтов, в том числе с ненасильственной политикой, или, говоря по-другому, когда сами конфликты не доводятся до крайних пределов мораль­ного противостояния.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

А.А.Гусейнов , Р.Г. Апресян . Этика: Учебник.- М.: Гардарики, 2002

М.Г. Тофтул. Этика.: Уч. пособие.- К.: Изд. центр «Академия», 2005

А.И.Некрасов. Этика : Уч. пособие.- Х.: ООО «Одиссей», 2003