Диалектика восприятия: между Пустотой и Содержанием

Диалектика восприятия: между Пустотой и Содержанием

М.Л. Уткина

Случайно поймала свой взгляд в зеркале и как-то сразу в испуге отшатнулась. Было странное ощущение страха и неприязни, как будто увидела что-то в высшей степени поражающее и в то же время отвратительное. Всматриваясь в свое лицо, я, казалось, впервые видела его по-настоящему. С любопытством мальчишки, подглядывающего в замочную скважину женской раздевалки, я рассматривала малейшие изменения в собственном облике; резко двигала пальцами, закрывала и открывала глаза. Все это походило на глупую пантомиму, казалось, стоит мне сделать неосторожное движение, и мое изображение собьется, замешкавшись, чем и выдаст свою нетождественность мне. Непреодолимое чувство присутствия чужого облепляло зеркальную поверхность желтоватым туманом сомнения, делая изображение более живым, чем это даже возможно. Кто казался мне более чуждым, не могу сказать с достоверностью. Я смотрела на свое изображение так долго, что перед глазами появились светящиеся пятна с голубыми лучами, доходящими до потолка, голова кружилась, и в какой-то момент я поняла, что не могу отчетливо определить свое местоположение. С какой стороны зеркала я нахожусь, какая из двух сторон оборотная и есть ли вообще между ними разница? На минуту мне показалось, что я смотрю на себя одновременно и в зеркало, и из зеркала. Кто смотрит в зеркало, тот и есть Я — занятия логикой не прошли даром. Но кто смотрит, а кто является лишь статичным отражением, сказать сложно, а на вопрос кто более реален, ответить почти невозможно. А есть ли смысл в том, чтобы хоть что-нибудь определять как Я?

Вполне естественно, что для того, чтобы существовало некое Я, необходимо должно быть некоторое Иное, то, от чего Я было бы отлично. Иначе говорить о Я нет никакого смысла, так как все являлось бы Я. Ставя вопрос о Я, мы, в первую очередь, отделяем его от всех вещей Иного. Иное имеет в себе какой-то определенный смысл, понятный для нас, иначе мы не смогли бы назвать его Иным, и, следовательно, отделить от Я. То есть попытка обнаружить Я через содержание может привести только к его смещению в сферу Иного, из которой мы его выделили. Основываясь на отличности Я от Иного, можно определить его как некое пространство, нетождественное этому Иному. Обнаружить себя оно может только при условии равнодушия к Иному, определенной непричастности к нему. Только в своей неспособности видеть Иное, Я может сохраниться в своей чистоте.

Конечно, я не имею здесь в виду то Я, что традиционно связывают с сознанием, это в какой-то мере пред — Я для любого сознающего себя Я, душа, незамутненная рефлексией. Такое Я не есть так же душа в полном смысле этого слова или внутреннее чувство интуитивного восприятия действительности. Пустое Я — это, скорее, воин Карлоса Кастанеды, который незамеченным проходит на цыпочках мимо Орла, у которого нет времени на саморефлексию и сомнение, а только на принятие решений. Причем и сами эти решения не имеют для него практически никакого значения, ведь каждое его решение, каждая битва может стать его последней битвой на этой Земле. Выбирая путь сердца, воин движется навстречу своей пустоте, которая выводит его за пределы единственного открытого для человека мира. Только оставаясь пустотой, воин может путешествовать по темному морю осознания и однажды встретиться с бесконечностью. Особой важностью обладают две черты, принадлежащие воину — это прекращение постоянного внутреннего диалога и контролируемая глупость воина. Только воин, наделенный этими качествами, может уцелеть, если же Орел поглотит его, значит, воина и не было. Чтобы находиться рядом с Орлом и быть незаметным для него, нужно быть невидимым, пустым.

Я должно быть прозрачным. Это Я в человеке как некое незаполненное пространство, пустота, которая при любых обстоятельствах является самодостаточной и не нуждается в самообосновании. Пустота Я не стремится к наполнению, потому что не является недостатком. Как только появляется стремление, со всей очевидностью можно утверждать исчезновение пустоты. Это самоопределяющее и самодовлеющее Я как разум ребенка, он ничего не держит в себе, потому как в нем есть только он сам, его мысли приравниваются к его действиям, а действия к желаниям. Энергия пустого Я находится в обездвиженной гармонии с самой собой, она не имеет направления, потому что нет решительно ничего столь же самодостаточного, как пустое Я. Иного для него не существует, как не существует ничего вообще. Функция Я — видеть и знать, потому для пустого Я существовать в мире и знать мир одно и то же. Иначе пустота исчезает. Иное же знать невозможно, во всяком случае, до конца. Я — это внутреннее безмолвие, отсутствие в восприятии и усмотрении чужеродного Иного.

Именно в мысленной тишине мир может стать реальным, и тогда из пустоты Я появится индивидуальность, наивысшая точка развития Я, а мир перестанет быть Иным и из множества фрагментов соберется в истинную действительность. Именно в этот момент Я становится миром не как его частью, а вместилищем его, потому что посредством чистого восприятия Я вижу и знаю весь действительный мир. Но Я не может постоянно пребывать в состоянии обездвиженной гармонии, в какой-то момент оно замечает рядом с собой Иное. Заметить и определить это Иное именно как Иное может только то Я, которое, сомневаясь в своей самодостаточности, приобретает способность к рефлексии. Можно сказать, что с появлением мысли исчезает Я. Такое Я ищет предмет для своей рефлексии и, отказывая своей пустоте в самодостаточности, пытается обрести его в чем-то другом. Так возникает Иное, а вернее, само Я создает его из своей пустоты, сокращая, таким образом, поле своего видения и знания до крошечной области самого себя, которую отныне оно будет рассматривать как внешнее Иное. Энергия пустого Я начинает вбирать в себя то, что оно определило как Иное. Это лишь попытка Я заделать брешь, образовавшуюся посредством сомнения в себе, попытка вклеить в себя то, что больше уже не является частью Я.

Каждый раз, квалифицируя нечто как Иное, Я допускает в своем знании пробелы, которые стремится заполнить, вобрав в себя то, что оно назвало Иным. Эта направленность вовне обуславливается возникшей чужеродной субстанцией Иного, в присутствии которого Я не может оставаться самоопределяющим и самодостаточным. По отношению к Я Иное не есть незаполненность, а, напротив, содержание. Основная его функция — создание и культивирование некой традиции, возможно это только посредством наполнения пустоты Я.

Развитие традиции происходит как цепная реакция; заполняя пустоты, образовавшиеся в Я, она распространяется в мире. Таким образом, сближение Я и Иного происходит по взаимному согласию, но постепенно Я вбирает в себя столько Иного, что не может больше оставаться Я, все его пустое пространство оказывается заполненным. На самом деле уже акт сомнения в своем истинном знании и самоопределяющей силе является моментом гибели пустоты и самодостаточности. Все остальные метаморфозы Я лишь разложение уже мертвого тела, превращение Я в Иное. Так Я становится частью Иного и теряет само себя, не обретя свою индивидуальность, которая возможна только в чистом восприятии. Чистое восприятие — это не что иное, как полное отсутствие мысли о мире и самого мира. Незамутненное рефлексией восприятие не рассматривает мир, не рассматривает Иное, оно просто видит все возможные воплощения действительного мира, видит их все одновременно и сразу. Когда Я переплетается с Иным, врастая в него, возникает саморефлексия и постоянный внутренний диалог, который порождает желание поглощения внешнего Иного, что приводит к уничтожению пустоты Я.

С уничтожением пустоты уничтожается и чистое восприятие, так как чистое восприятие это внутреннее безмолвие, безмыслие Я; когда нарушается безмолвие — искажается восприятие, мир истинный становится миром Иного, а из пустого Я, мира в себе, появляется Я в системе Иного, как Я в мире. Возвращаясь к Кастанеде, прекращение внутреннего диалога является важнейшим стремлением воина. Проговаривая про себя, мы каждую минуту создаем мир, окружающий нас, мир Иного, мы поддерживаем его своим внутренним диалогом.

Мы фактически создаем этот мир из себя и становимся перед ним на колени, являясь его рабами, так как не замечаем, что мир начинает создавать нас.

Поэтому воин разрывает логическую цепочку внутреннего диалога. Освободившись от проговаривания, он становится свободным от мира Иного. Воин в своей пустоте видит все так, как оно есть. Все возможные миры и весь этот реальный мир, во всей своей вечности, во всей своей изменчивости — здесь, в этой точке чистого восприятия, в каждом пустом Я. Неспособность человека видеть этот мир сводится к тому, что он совершает подмену, замещая свое незаполненное Я традицией Иного. После чего единственной возможной альтернативой для него становится видение мира как мира Иного.

Наиболее простой и грубый пример такой подмены — когда я читаю какой-либо текст и буквально проваливаюсь в него, а вернее, он врезается в мою картину восприятия. Чтобы понять чей-то текст или мысль, нужно в какой-то мере стать писателем этого текста, мыслителем, сформулировавшим мысль — идея не нова. Конечно, я не становлюсь при этом автором прочитанного произведения, но куда при этом исчезает мое Я? Часть меня безвозвратно стирается. Такова цена любого внешнего знания — мы выдираем кусок собственного естества, а к кровоточащей ране прикладываем обломок чьей-то мысли. Чем больше я поглощаю, тем меньше становится меня же. Пытаясь втянуть в себя мир, чтобы поддержать самодостаточность давно исчезнувшего пустого Я, человек попадает в строго ограниченный традицией мир Иного. Мир заглатывает человека, как огромная акула маленькую рыбешку, так что та не способна видеть всю акулу целиком, а лишь внутреннюю часть ее желудка. Ассимилируясь к Иному, Я становится не способным на чистое восприятие, оно может только следовать традиции, соблюдая все правила игры Иного. Чистое восприятие возможно только в пустоте, с появлением внутри Я содержания возникает мысль, которая, копируя восприятие, замутняет его.

Человек в мире Иного — это отчаянная и безуспешная попытка стать человеком, попытка вернуть свое утерянное Я, свою изначальную самодостаточную пустоту. Фундаментальные свойства Я, включенного в систему Иного, — страх и ложь. По сути дела, страх и мысль — двойное понятие. Структура его подобна песочным часам — две отличные друг от друга формы, а содержание одно, из одной емкости песок перетекает в другую, но стоит перевернуть часы вверх дном, и все тот же песок потечет уже в обратном направлении. Неистребимым свойством саморефлексирующей личности становится боязнь. Корень этой неизлечимой болезни Я в потере самодостаточности самого себя и обретение цели не в себе, а в Ином. Обрести смысл в себе не представляется возможным, так как сам факт существования Я становится сомнительным. Я ищет свою цель в Ином, а отсюда ложь как основное средство. Ложь не является сознательной, это основной инструмент существования в среде Иного. Ложь является существенным компонентом существования заполненного Я в мире Иного; во-первых, потому что лежит в основе обоснования самого этого существования; во- вторых, ложь нужна для поддержания мысли — страха. В основании возникновения заполненного Я находится потеря самодостаточности через перенесение смысла из себя в Иное. Такая подстановка, по сути, является ложной, поскольку Иного тогда еще как такового не существовало. Ложность становится причиной возникновения действительного Иного и возможностью существования в нем заполненного Я. Существование Я в мире Иного, по большому счету, есть только иллюзия, возникшая в самом Я, иллюзия зеркального отражения, где чистое восприятие заменяется на личностное.

Я в системе Иного может ставить перед собой самые различные цели, но единственной целью столь же важной, как и само существование Я, является уход от личностного восприятия действительности и возвращение к неподвижной энергии пустого Я. Задача эта кажется очевидной даже уже потому, что именно от нее зависит само существование Я как незаполненного пространства. Так как истинным Я признается только пустое, то закономерным кажется при отсутствии пустоты отсутствие и самого Я. Следовательно, единственной действительной целью заполненного Я, истинное существование которого вообще ставится под вопрос, является возвращение пустого Я к его настоящему существованию. Однако в цели этой заключен основной парадокс мира Иного, потому как цель, неотъемлемо связанная с существованием Я, является для него принципиально недостижимой. Здесь и проявляется второе свойство воина, то есть контролируемая глупость. Любой поступок в мире Иного, не связанный непосредственно с целью Я, является бессмысленным и ненужным. И, тем не менее, он необходим для существования в Ином, для этого воину и нужна его контролируемая глупость. «Воин должен, прежде всего, знать, что его действия бесполезны, но он должен выполнять их, как если бы он не знал об этом. Это то, что шаманы называют контролируемой глупостью» [1].

При осознании невозможности собственного бытия вся жизнь Я становится полной бессмыслицей, глупой пародией на проживание. Я говорю «бессмыслицей» потому, что смысл для Я возможен, если оно обретает его в мире Иного, но в мире Иного смысл может быть только для самого Иного. Существование моего отражения в зеркале наполнено большим смыслом, нежели существование моего собственного Я, меня самой. Я становится тонкой гранью, прозрачным маревом между Пустотой и Содержанием. Судьба заполненного Я быть крошечным поплавком на глянцевой поверхности пустоты; уходить с головой в себя, но всегда возвращаться, ведь наш воздух — это смысл Иного, наш рассудок — содержание Иного, наша страсть — творение Иного.

Отказываясь от своей фундаментальной цели, Я становится личностью и развивается по законам Иного. Собственно личность и есть заполненное Я, сосуществующее с другими заполненными Я в мире Иного. До Иного отношений между Я быть не могло, потому что одна пустота принципиально неотделима от другой. Основное свойство личности — некий побудительный мотив, интенция, заложенная в нее Иным для потребления содержания. Но эта же интенция дает в руки Я оружие против своего господина — это оружие «интенция в пустоту» или «воля к одиночеству». Энергия личности, таким образом, устремляется не вовне, а в саму себя, что отделяет ее от содержания Иного. Подобного рода отчуждение заполненного Я от Иного может быть рассмотрено как попытка Я вернуть свою изначальную пустоту. Я перестает создавать вокруг себя новое Иное, но избавиться от уже существующего не может. То, что когда-то под напором сомнения было выброшено за пределы Я, а потом вернулось в него, но уже как содержание Иного, никогда не сможет снова стать частью Я.

При отказе от восприятия содержания мира Иного в усмотрении личности остается ее собственное содержание. Воля к одиночеству, освобождая человека от власти мира Иного, делает его рабом мира Себя, содержание которого принципиально неотделимо от содержания Иного. К тому же, воля к одиночеству не в состоянии уничтожить действие двух основных свойств мира Иного — страха и лжи, которые извне переносятся личностью вовнутрь. Если раньше личность находила цель и смысл в содержании мира Иного, то теперь она видит его в самой себе. Воля к одиночеству дает возможность личности осознать всю нелепость существования в мире Иного. В то же время, это та интенция, которая движет ее дальше по пути достижения пустого Я, по пути достижения того, достичь чего невозможно. Крушением власти Иного может стать только потеря личности, ее принципиальное и абсолютное уничтожение внутри Я. Обезличиваясь, Я выжигает в себе всякое содержание, следовательно, содержание Иного. Содержание, которое раньше мыслилось как что-то чуждое и приобретенное, растворяется в Я, образуя с ним единое целое. Происходит воссоединение целостности Я посредством исчезновения Иного как внешней субстанции.

Таким образом, смысл, вполне очевидно, не может больше мыслится в мире Иного, так как этот последний попросту исчезает. Однако обезличенное Я не есть пустое. Обезличенное Я, опустошая себя от содержания Иного и отрываясь от его традиции, не в состоянии освободить себя от рефлексии и внутреннего диалога. Но так как рефлексия его снова становится бессодержательной и беспредметной, то она либо обращается на саму себя, либо сливается с восприятием и воссоздает весь действительный мир в его реальности. В случае, если беспредметная рефлексия направлена на саму себя, она обречена вращаться в нескончаемой цепи рефлексивных актов. Это некое подобие пустого Я, его искаженное, вечно мучающееся ино-Я, которое сумело оторваться от Иного, но впало в другую крайность — непрерывный поток мышления о мышлении, сознания о сознании, а, следовательно, ничто о ничто. Иначе рефлексия возвращает Я к личностному восприятию, снова подвергая сомнению видение и знание мира. Рефлексия же, слившаяся с восприятием, по сути, не является уже рефлексией в полном смысле слова. В отличие от динамической беспредметной рефлексии в первом случае и от воли к одиночеству, единство рефлексии и восприятия не умосозерцает и мыслит, а видит. В какой-то мере оно является предтечей чистого восприятия. При полной потере значимости Иного такое состояние Я в мире содержания зовут сумасшествием. Это именно сумасшествие, а не обретение пустоты Я, потому как чистое восприятие появляется раньше индивидуальности и, таким образом, является определяющим фактором для нее. Такая индивидуальность, искренне веря в истинность своего знания, не видит действительный мир в его полноте, но вкладывает смысл, схваченный вспышкой чистого восприятия, в уже существующий.

Принципиальное отличие сумасшествия от пустого Я в том, что первое единично и имеет в усмотрении отдельные детали всей мозаики, которая складывается воедино в пустом Я. Сумасшествие абсолютизирует какую-то часть истины и живет в этом фрагменте действительного мира, полагая, что он и есть вся реальность. Истинное пустое Я универсально, оно объединяет все возможные и действительные миры всех индивидуальностей в единую картину бытия. Пустое Я в мире ино-личностей и ино-индивидуальностей, оторвавшихся от содержания Иного и страстно стремящихся к цели достижения пустоты Я, является размытым образом, едва уловимым ароматом, манящим райскими садами, надеждой на вечное блаженство и покой. Такое желанное и такое недостижимое обретение собственного Я всегда присутствует в уме ищущего, как образ Иисуса в сердце каждого христианина. Но всякая попытка возвращения в пустоту — всего лишь иллюзия, потому как потеря ее тоже не больше, чем иллюзия.

Список литературы

[1] К. Кастанеда. Колесо времени. М.: София, 1998.

Для подготовки данной применялись материалы сети Интернет из общего доступа