Российские экономические реформы глазами западных критиков

ТОМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЙ УНИВЕРСИТЕТ

Экономический факультет

Кафедра государственного регулирования национальной экономики

РЕФЕРАТ

	Выполнил
	студент 3 курса
	группы 915
	Кредько Е.И.

	Научный руководитель
	Лукша Л.М.

Томск 2003

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение 3

Игнорирование китайского опыта 3

Роль финансовой стабилизации 5

Российский опыт приватизации 6

Источники заблуждений реформаторов 7

«Профессорский» подход и западные советники 9

Слабое государство и революция 11

Литература 13

Введение

В настоящей статье рассмотрены и прокомментированы ряд наиболее распространенных обвинений в адрес российских реформ и реформаторов, а также обращение внимания на весьма существенные особенности посткоммунистической трансформации России, которые обыкновенно оказываются вне поля зрения исследователей, рассчитывая на внимание к другим исследованиям, где соответствующие вопросы анализируются более подробно.

Итак, по мнению критиков российских реформ, можно найти целый ряд подтверждений их провальному характеру. Рассмотрим главные аргументы.

Игнорирование китайского опыта

Суть китайского пути состоит в том, что власть остается в руках старой номенклатуры благодаря сохранению однопартийной системы и идеологической жесткости режима. Экономические преобразования проводятся постепенно и под контролем номенклатуры, а попытки альтернативной политической деятельности жестоко подавляются.

Однако забавно, что с рекомендациями лучше изучить китайский опыт и по возможности воспользоваться им выступают западные экономисты, воспитанные в традициях демократии и пресловутой «политкорректности». Поэтому приведем несколько доводов как экономического, так и социально-политического характера, говорящих о неуместности китайской модели в современной России, да и, более того, даже в позднем СССР.

Политические причины, обусловливающие невозможность использования китайского опыта в посткоммунистичсской России, настолько очевидны, что даже как-то неловко повторять всем известные факты. Фундаментальной политической характеристикой этой модели является тоталитарный режим, способный через партийную вертикаль и органы госбезопасности осуществлять всеобъемлющий контроль за ситуацией в стране. Либеральные реформы были начаты в России на рубеже 1991-1992 гг. в отсутствие не то что сильного государства, а государства как такового: СССР уже не было, а российский суверенитет существовал только на бумаге.

Социально-экономическая структура китайского общества была близка к советской, но не конца 80-х годов, а периода нэпа, Соотношение городского и сельского населения, структура ВВП и занятости, уровень грамотности, система социального обеспечения населения и корреспондирующие со всеми этими показателями среднедушевой ВВП и бюджетная нагрузка на экономику (доля бюджета в ВВП) в СССР 20-30-х годов и в КНР 80-90-х годов в значительной мере совпадают.

Иными словами, при сохранении политического авторитаризма для реализации модели ускоренного экономического развития принципиально важными являются три взаимосвязанных условия. Во-первых, достаточно низкий уровень экономического развития, выражающийся в наличии большого количества не вовлеченных в эффективное производство трудовых ресурсов (аграрное перенаселение). Во-вторых, низкий уровень социального развития, когда государство не принимает на себя характерный для развитого общества объем социальных обязательств. (Например, если в КНР социальным страхованием и пенсионным обеспечением охвачено не более 20% населения, то в СССР оно распространялось на все население.) Наконец, в-третьих, низкий культурно-образовательный уровень, когда демократизация еще не выступает одним из ключевых требований широких масс населения.

Все эти условия налицо в КНР и всех их не было в Советском Союзе 80-х годов. Поэтому те, кто выражает сожаление, что Горбачев не пошел по пути Дэн Сяопина, или рекомендует России учиться у Китая, должны согласиться со следующими базовыми предпосылками такого развития. Прежде всего правительству следует отказаться от социальных обязательств и перестать платить большую часть пенсий и социальных пособий. Правительству следует также сократить объем бесплатных услуг в области здравоохранения и образования, и таким путем снизить уровень бюджетной нагрузки в ВВП с нынешних 36-40% до примерно 20-25%. Однако, насколько нам известно, адепты китайских рецептов по большей части мотивируют необходимость их применения деградацией социальной сферы в России. Но тогда подобные рекомендации уходят из сферы реальной экономической политики в область благородных, но бесполезных мечтаний.

Подчеркиваем: вопрос не в том, были ли стартовые условия в Китае более благоприятными или менее благоприятными, чем в СССР начала перестройки.

Ведь и перед Советским Союзом стояла задача не только трансформации производственных отношений в рыночном направлении, но и осуществления глубоких структурных реформ - перехода от индустриальной экономики к постиндустриальной. А формирование новых секторов экономики, когда уже действует жесткая индустриальная система со своими приоритетами и мощными группами интересов, - задача ничуть не более легкая, чем создание современной индустрии с нуля. Аналогично дела обстоят и с уровнем демократизации. Советское общество 80-х годов было уже достаточно зрелым и образованным, а страна - относительно открытой для знакомства с западным образом жизни, чтобы реформаторские инициативы партийного руководства в области экономики были приняты населением без соответствующих политических подвижек. После неудачного опыта 60-х годов никто бы не поверил в серьезность намерений партийных лидеров, а реформаторская риторика воспринималась лишь как попытка органов госбезопасности проверить благонадежность граждан. Только готовность к политическим изменениям могла подтолкнуть экономические реформы и одновременно выбить почву из-под ног подавляющего большинства партийной номенклатуры, которое видело экономических новациях Горбачева досадное недоразумение.

Таким образом, абсолютно беспочвенны утверждения, что-де сперва надо было провести экономические реформы, а потом уже переходить к реформам политическим, к демократизации, свободе слова, реабилитации политических заключенных. Они неверны с политэкономической точки зрения, не говоря уже о безнравственности подобных предложений по существу. Единственное, к чему могут привести призывы обратиться к китайскому опыту, это - усиление авторитаризма.

Роль финансовой стабилизации

Итак, здесь смешиваются сразу несколько вопросов; о целесообразности шоковой терапии; о факторах, предопределяющих переход к этой политике; о конкретных механизмах осуществления макроэкономической стабилизации; о соотношении макроэкономической стабилизации и институциональных реформ; наконец, более общий вопрос о последовательности экономических реформ после падения коммунизма.

Правда, под шоковой терапией нередко понимают не столько определенную логику и результативность экономической политики, сколько болезненность последствий ее реализации - скачок цен и безработицы, рост бедности и усиление социального расслоения, а то и снижение рождаемости. Эмоциональные авторы склонны все эти социальные проблемы связывать с либерализационными и стабилизационными мероприятиями первых посткоммунистических правительств. Однако на самом деле тяжесть стабилизационной адаптации является следствием не стабилизационной политики, а масштабов финансового кризиса, с которым та или иная страна вступала в посткоммунистическую эпоху. Иными словами, шокотерапевтический характер стабилизационного курса предопределяется не столько выбором реформаторов, сколько политикой последних коммунистических правительств.

Не шоковая терапия, а именно отказ от нее обусловил многие противоречия посткоммунистического развития России, в том числе и институциональные проблемы. Продолжающийся уже десять лет инвестиционный спад и небольшой интерес зарубежного бизнеса к российским предприятиям, нестабильность условий для производства, многие пороки приватизации - все это в значительной мере связано с длительной незавершенностью процессов финансовой стабилизации. И отнюдь не денежная стабилизация привела к долларизации накоплений, завышению валютного курса и снижению конкурентоспособности отечественного производства, как утверждают некоторые экономисты.

Подводя итоги сказанному, можно утверждать: незавершенность процессов макроэкономической стабилизации, неспособность реформаторов реализовать на практике мероприятия шоковой терапии привели к резкому обострению бюджетного кризиса в части как расходов, так и доходов государства, а это, в свою очередь, обусловило тяжелый кризис институтов и кризис власти как таковой.

Иной раз можно слышать обвинения в адрес шоковой терапии в связи с неправильной временной последовательностью проводимых реформ. Мол, надо первоначально осуществить институциональные преобразования, приватизировать собственность, а потом уже проводить либерализацию и стабилизацию. Теоретически это, может быть, верно. Однако опыт всех стран, реально двигавшихся по пути рыночного реформирования, не дает практического подтверждения этой концепции.

Российский опыт приватизации

Оценка итогов российской приватизации в настоящее время столь же единодушно негативна, сколь единодушно позитивной она была на протяжении первых лет ее осуществления. Ругают, естественно, то, чему более всего поначалу удивлялись и что приветствовали, а именно быстроту и массовость российской приватизации.

Основные упреки состоят в следующем. Во-первых, приватизация проводилась слишком быстрыми темпами, без соответствующей институциональной подготовки и даже без соответствующего законодательства. Во-вторых, приватизация привела к ослаблению государственной власти, к эрозии общественного порядка, к коррупции. В-третьих, в результате приватизации не сформировался реальный собственник, а все (или почти все) приватизированное имущество приобрело "воровской" характер. Подобное развитие приватизационных процессов объясняется порочностью механизма ваучерной приватизации, субъективным желанием ускорить разрыв с коммунизмом, а то и нечистоплотностью реформаторов.

Альтернативные подходы предполагают осуществление приватизационных процессов медленными темпами, по мере создания соответствующих рыночных институтов, с обеспечением более длительного периода государственного контроля за собственностью и ее использованием. Прокламируются также иные механизмы приватизации, например, приватизация в пользу "заинтересованных лиц" (stakeholders) или широкое использование аренды с правом выкупа (модели, заявленной было в СССР, но "почему-то" затем "незаслуженно" забытой).

Вопрос о темпах приватизации встал тогда с особой остротой. Это сейчас можно рассуждать, насколько правильнее было бы сохранять основную массу предприятий в государственной собственности и постепенно, "штучно" осуществлять их продажу. Реальность была такова, что государство не сохранило контроля за "своей" собственностью, которая фактически находилась в руках пользователей.

Существенным фактором "спонтанной приватизации" стало и право выкупа арендованных предприятий трудовыми коллективами. Дж. Стиглиц исходя из понятных общетеоретических соображений противопоставляет ускоренной ваучерной приватизации добротный, неспешный механизм перевода предприятий на аренду с правом выкупа. Более того, в качестве примера именно такого добротного горбачевского институционального "инкрементализма" он прямо указывает на "аренду с правом выкупа" - модель, которой, по его мнению, следовало бы придерживаться "так называемым реформаторам" (к сожалению, это выражение Дж. Стиглица). (В русской версии, опубликованной в "Вопросах экономики", этот пассаж опущен30.) И действительно, нам-то хорошо известно, что одной из причин перехода к быстрой ваучерной приватизации было именно стремительное распространение этой самой "аренды с правом выкупа". Последняя в подавляющем большинстве случаев становилась способом бесплатного получения собственности руководством предприятий, причем нередко имела целью не обеспечение эффективного функционирования предприятия, а быстрое извлечение из него максимальной прибыли. На самом деле все было иначе, чем это представляется критикам. Ускоренная приватизации в России была не способом быстрого ухода государства из экономики, а, напротив, его попыткой впрыгнуть в последний вагон уходящего поезда под названием "социалистическая общенародная собственность". Прыгать в уходящий поезд вообще непросто, и только в американских боевиках это удается сделать, не повредив одежды и не набив синяков. Приватизация, пусть и с издержками, способствовала восстановлению хоть какого-то порядка в управлении собственностью.

Источники заблуждений реформаторов

Наконец, еще один "пучок стрел" в адрес российских реформаторов нацелен на выявление источников их заблуждений. Речь идет об ошибках, породивших все пороки российской экономической политики последнего десятилетия. И именно здесь мы сталкиваемся с основными заблуждениями самих критиков, порой переходящими в мифотворчество. В том, как видятся причины ошибок российских реформаторов, наиболее ярко отражаются корни многих недоразумений, довольно странных для серьезных экономистов.

Причины столь печальных результатов российской экономической политики принято видеть в теоретических и идеологических предпочтениях тех, кто оказался в начале реформ у "кормила" государственной власти. Можно выделить следующие основные аргументы такого рода.

Прежде всего увлечение реформаторов теоретическими моделями, почерпнутыми из учебников, причем не тех. Дж. Стиглиц всерьез утверждает, что одна из важнейших причин провала российских реформ обусловлена "неспособностью понять движущие силы реальной рыночной экономики - неспособностью, связанной с несостоятельностью самой неоклассической модели экономики". Иными словами, реформаторы "находились под слишком сильным влиянием чересчур упрощенных моделей рыночной экономики, заимствованных из учебников. То есть следовало бы лучше учиться в университете и выбирать себе лучших учителей.

Другой причиной называется идеологическая предвзятость реформаторов, их желание как можно скорее покончить с ненавистным коммунистическим прошлым, с его формами организации общественной жизни - соответствующими институтами. Это, понятное дело, приводит к быстрому и осознанному разрушению данных институтов при невозможности их немедленной замены другими, подлинно рыночными формами. Тогда как, о чем свидетельствует и китайский опыт, плохие, но действующие институты лучше, чем отсутствие институтов.

Еще один источник бед - неадекватность советов иностранных экспертов (в основном американских, как любят подчеркивать западноевропейские критики), активно работавших с российским правительством в первые посткоммунистические годы. Именно зловредной роли этих советников приписываются такие "пороки" российской модели, как шоковая терапия и избыточное внимание к макроэкономическим проблемам, неадекватные механизмы приватизации, осуществленная после некоторых неудачных попыток в 1995 г. жесткая денежная стабилизация.

Наконец, порочность курса последнего десятилетия объясняется тем, что проводимые реформаторами (навязанные Западом, МВФ и пр.) преобразования никак не согласуются с историко-культурными, национальными и тому подобными традициями России - словом, с ее славным историческим прошлым и героическим настоящим. Знание российской и особенно советской истории превращается здесь в ключ к пониманию путей реформирования экономики, а советология оказывается главным хранителем и источником мудрости применительно к посткоммунистической стране.

«Профессорский» подход и западные советники

Все перечисленные факторы тесно взаимосвязаны - и логически, и методологически. Всем критикуемым позициям присущ весьма своеобразный, можно сказать, "профессорский" подход к пониманию механизмов реализации экономической политики. Выделим основные характерные черты подобного подхода. Первое: экономическая политика является результатом последовательного осуществления некоторого плана, разработанного в тиши кабинетов (лучше - кабинетов больших ученых, еще лучше - академиков и нобелевских лауреатов). Второе: существуют правильные и неправильные экономические теории, и от выбора теории зависит выбор правильной или неправильной экономической политики. Третье: тем самым экономическая теория оказывает непосредственное воздействие на хозяйственную практику. И, наконец, четвертое: экономические советники существуют для того, чтобы давать советы, а дело политиков - эти советы реализовывать.

Увы, этот логичный подбор аргументов страдает полным отсутствием логики. Говоря о невозможности строить экономическую политику на основе одних учебников и теорий, нам тут же предлагают другие учебники и теории. Оказывается, что проблемы и провалы реформ связаны с недооценкой работ Кейнса, Шумпетера и Хайека, а также с тем, что реформаторы не удосужились заглянуть в учебники, уделяющие повышенное внимание институциональным и информационным проблемам в отличие от "чистого" неоклассического подхода.

Гораздо важнее, что роль экономических советников никогда не состоит и не может состоять в принятии решений - это дело политиков и администраторов. Советник должен анализировать ситуацию с точки зрения теоретического и исторического (в том числе и собственного) опыта, однако он никогда не принимает и не должен принимать решения. И это справедливо: решения принимает политик или чиновник, который и несет за них ответственность (перед избирателями или начальством).

Но суть проблемы не только в распределении ответственности. Сила и слабость советника в ограниченности сферы его профессиональных знаний и интеллектуального опыта. Политик же принимает решение исходя из неизмеримо большего набора факторов, среди которых на первом месте находятся отнюдь не соображения теории и истории, а конкретный баланс социальных сил и групп интересов, необходимость решения конкретных (увы, нередко сиюминутных) политических задач. Непонимание некоторыми практикующими экономистами этой особенности доли советника всегда приводило к конфликтам и скандалам, основанным на понятной, но несправедливой обиде: «если я советник, то почему он (политик) не выполняет мои рекомендации (указания)?».

Рекомендации советников могут положительно восприниматься политиками лишь при двух обстоятельствах. Во-первых, когда советы банальны и очевидны. Скажем, необходимость обеспечения бюджетного равновесия, необходимость либерализации цен, необходимость остановки гиперинфляции. (Конечно, иногда раздаются советы не балансировать бюджет, не останавливать инфляцию и т.п., однако все это уже относится к области околонаучной экзотики.) Всякий, кто помнит абсолютную пустоту прилавков осенью 1991 г. и реальную угрозу голода в крупных городах, понимает, почему либерализация цен тогда не вызвала особых дискуссий. Во-вторых, когда рекомендации соответствуют складывающемуся балансу политических и экономических сил. «Политика - искусство возможного» - это главное правило поведения политика относится и к его возможности (даже способности) принимать те или иные советы.

Эти обстоятельства и предопределяют близость к властям тех пли иных советников в глазах общественного мнения. В конце концов в Москву на протяжении последнего десятилетия прибывало множество "консультантов", предлагавших порой диаметрально противоположные рекомендации по спасению России. (Даже упомянутый выше П. Фишер с его идеей привлечения инвестиций вместо поддержки рубля характеризуется как «независимый экономист, работающий по программе технической помощи России».)

Всякий, кто имел хотя бы какое-то отношение к разработке практическому осуществлению экономической политики, хорошо знает о причинах такого отношения к советникам. И это верно даже для стабильных демократий, на что обращал внимание и сам Дж. Стиглиц -в бытность руководителем группы экономических советников президента США. А в странах, которые только встают на путь рыночных реформ, где нет устоявшихся институтов рыночной демократии ведется напряженная борьба вокруг самых общих, фундаментальных вопросов создания новой системы, формирование экономической политики - неизмеримо более сложный процесс. Поэтому только очень благополучный и очень уверенный в своей правоте западный профессор может воспринимать политическую и социальную борьбу вокруг российских (и вообще посткоммунистических) реформ как борьбу метафор и афоризмов, все из которых почерпнуты из книг других столь же уважаемых профессоров. Сознавая элегантность применяемых метафор типа "знание того, что вы делаете" - "знание того что вы не знаете, что делаете", "преодоление пропасти одним прыжком" - "строительство моста через пропасть", "капитальный ремонт корабля в сухом доке" - "ремонт корабля в море" и т.д. , мы вряд ли можем серьезно анализировать посткоммунистическую экономику, оставаясь в плену их очарования.

Впрочем, существует один важный фактор, действительно связанный с особенностями данной страны и поддающийся количественной оценке, но который часто опускают в экономико-политических сопоставлениях. Речь идет об уровне экономического развития, выражаемом, например, среднедушевым ВВП. Мы уже обращали внимание на этот фактор применительно к возможности сравнения реформ в России и КНР. Однако значение его гораздо шире. Анализ этого вопроса выходит далеко за рамки настоящей статьи, и поэтому мы лишь отметим: многие национальные особенности, которые кажутся критическими, резко смягчаются (а то и исчезают) при сравнении тех же стран в разные исторические моменты, но при сопоставимом уровне развития.

Слабое государство и революция

Главная особенность российских посткоммунистических реформ - то, что системные преобразования осуществляются в условиях слабости государственной власти. Этот момент, как правило, игнорируется критиками российской политики или же трактуется весьма своеобразно - как результат сознательной деятельности реформаторов: их либеральная и антикоммунистическая устремленность обусловила быструю либерализацию и приватизацию, что и стало причиной кризиса государственной власти. Хотя на самом деле все происходило совершенно иначе - и с теоретической, и с исторической, и с практической точек зрения.

Слабость государства находит выражение и в постоянных колебаниях экономического курса, и в множественности конкурирующих центров власти, и в отсутствии сложившихся и сколько-нибудь устойчиво функционирующих политических институтов и в отсутствии сколько-нибудь понятных и устоявшихся "правил игры". Слабость государства порождает ряд особых проблем функционирования экономики. Этот вопрос заслуживает самостоятельного разговора, выходящего за рамки нашей дискуссии.

Вот лишь некоторые экономические последствия слабости государственной власти, подтверждаемые опытом не только современной России, но и всех великих революций прошлого:

неспособность собирать налоги; результатом этого являются резкое возрастание роли инфляционного налога или (чаще и) резкое обострение бюджетного кризиса, за чем следует масштабное недофинансирование государственных обязательств (подчеркнем, что это характерно практически для всех стран, находящихся в аналогичном положении);
существенный рост трансакционных издержек, что ведет к снижению конкурентоспособности отечественного производства;
демонетизация народного хозяйства - снижение отношения количества денег, находящихся в обращении, к ВВП; характерно, что это наблюдалось и в странах, которым удавалось избежать инфляционных процессов, и было обусловлено уходом денег из обращения в сокровища;
слабость государства накладывает неизбежный отпечаток на характер осуществления приватизации, выдвигая здесь на передний план решение социально-политических (стабилизация власти) и фискальных задач в противовес аргументам экономической эффективности.

Слабое государство особенно уязвимо перед коррупцией и лоббизмом, и это делает невозможным укрепление государства, что называется «в лоб», путем расширения его прямого вмешательства в экономику.

Еще раз подчеркнем: все перечисленные факторы в их совокупности характерны для любой полномасштабной революции. Анализ современной российской трансформации сквозь эту призму позволяет увидеть и объяснить многое в подчас кажущемся странным ходе событий последних 10-15 лет.

Но особая сложность российской трансформации связана с переплетением в ее рамках не одного, а трех трансформационных процессов. Один - движение к рыночной экономике, характерное как для всех посткоммунистических стран, так и для Китая. Другой - кризис традиционной индустриальной структуры экономики ("экономики угля и стали"), ее реконструкция и формирование структуры, более характерной для постиндустриального общества. Третий - революционный экономический кризис, то есть кризис проведения системных преобразований в условиях слабого государства. И в этом состоит еще одна особенность, значительно затрудняющая как ход российских реформ, так и их анализ.

Разумеется, за нынешними дискуссиями стоят не только чисто научные интересы. Отчасти они порождены задачами своеобразного интеллектуального реванша: те исследователи (прежде всего советологи), которые «по долгу службы» были должны, но не смогли предсказать крах коммунизма и СССР, на протяжении еще долгого времени будут доказывать, что их теории были верны, а действительность ошибочна. Отчасти в дискуссиях будут отражаться и некоторые политические мотивы, связанные с поиском Россией своего места в современной мировой политике.

Действительно важное и интересное, находится в сфере собственно экономического анализа, максимально удаленного от конъюнктуры и политики. Подобный анализ будет непростым для исследователей и, наверное, неприятным для некоторых реформаторов. Однако его будет отличать знание фактов, теоретические конструкции будут строиться на основе тщательного исследования реальных событий, а не на газетных сенсациях.

Литература

Мау В. Российские экономические реформы глазами западных критиков. // Вопросы экономики. – 1999, №11, с. 4 –24.
Мау В. Российские экономические реформы глазами западных критиков. // Вопросы экономики. – 1999, №12, с. 34 –48.
Сегвари И. Семь расхожих тезисов о российских реформах: верны ли они? - Вопросы экономики. – 1999, №9, с. 48 –50.