Конфуцианство (работа 1)

Конфуцианство

Историческая обстановка в эпоху Конфуция

Имя Конфуций известно любому образованному человеку, где бы он ни жил: в Китае, в Европе, в Америке или в Австралии. Это очень существенно и не случайно. Человек, в течение тысячелетий почитавшийся в одной из цивилизаций земного шара за то, что провозгласил ценности, на которые ориентировались потом многие поколения, не может быть незначительной фигурой. Не может он быть и простым передатчиком того, что возникло раньше, - если бы это было так, разум народа указал бы на его предшественника, а не на него.

Жизнь и воззрения таких людей, как Конфуций, интересны и в высокой степени репрезентативны, и не только потому, что в известном смысле такие люди выбраны своим народом как его представители, но и потому, что каждое зарегистрированное историей слово, сказанное ими, было подобно брошенному в воду камню, - круги от него расходились через поколения, через века.

Конфуций открывает собою эпоху непревзойденного расцвета мысли, ту эпоху, когда были заложены основы китайской культуры. Его учение было отправной точкой для последующих мыслителей; одни продолжали и развивали его взгляды, другие подвергали их яростной критике. Но прежде чем охарактеризовать его взгляды, мы хотели бы познакомить читателя с историческим фоном, который нужно учитывать для их понимания.

Конфуций (551-479 гг. до н.э.) жил за три с лишним столетия до объединения Китая, в эпоху, когда Китай, по площади занимавший лишь незначительную часть современного, был разделен на множество городов-государств, в известной мере сохранявших еще остатки примитивной демократии. В традиционной историографии считается, что в это время страной управляла династия Чжоу (1122- 249 гг. до н.э.), но на самом деле чжоуский ван, носивший титул "сын неба", обладал авторитетом, но не властью. Он исполнял ритуальные функции как священное лицо, которому небо доверило управление Поднебесной, т.е. государствами Китая, которые представлялись древним китайцам как средоточие цивилизации вообще. Их называли Срединными государствами ( Чжун-го), ибо считалось, что они окружены некультурными племенами. Это самоназвание Китая сохранилось и до сих пор, с той только разницей, что теперь его следует понимать как Срединное государство (в древнекитайском языке нет форм множественного числа). Представление о том, что весь Китай является единой Поднебесной, во главе которой стоит один властитель, сын неба, заставляло рассматривать политическую раздробленность как аномалию, отпадение от правильного порядка и, следовательно, явление временное, переходное, представляющее собой ступень к новому единству. Мысли о возможности существования государств, независимых от сына неба и ему не подчиняющихся, в древнем Китае так и не возникло, и это оказало определенное влияние на политическое мышление китайцев.

Однако политической реальностью была не Поднебесная, а город-государство ( го), небольшой по размерам (лишь в крупнейших городах число дворов доходило до нескольких тысяч), населенный в основном земледельцами и, в значительно еньшей мере, ремесленниками и торговцами. Высший слой здесь состоял из знатных родов, находившихся в родстве с правящей династией и живших за счет доходов от передававшихся им в кормление сельских общин. Рабы в это время в древнем Китае серьезной роли в экономике не играли. Использовали их во дворцах в качестве прислуги. В городе-государстве, как правило, все друг друга знали, и отношения между правителем и подданными носили в значительной мере личный характер. Этим объясняется глубоко проникшее в мышление древних китайцев представление о государстве как о большой семье, нашедшее отражение в древнекитайском языке, где одним из терминов, обозначавших государство, было слово "го-цзя" - "государство-семья". Народ в городе-государстве играл несравненно более активную роль, чем в позднейшей империи. Хотя в обычное время правитель делил власть со знатью, в опасные моменты на сходки собирался вооруженный народ, без одобрения которого правитель действовать не осмеливался. Наиболее дальновидные представители знати в своих речах постоянно подчеркивали, что от народа зависит судьба правителей, советовали заботиться о народе и предостерегали от попыток навязать ему волю силой оружия.

Как отметил китайский историк Шан Юэ, такая политическая обстановка привела к убеждению, что народ находится в тесной связи со сверхъестественными силами, с небом и с духами. Так, в "Книге истории" ("Шу-цзин") говорится, что "прозрение и настороженность неба осуществляются через прозрение и настороженность народа". В хронике "Цзо-чжуань" передаются слова одного из сановников о том , что "народ - хозяин духов". Здесь же приводится речь начальника музыкантов Куана, который, отстаивая право народа на изгнание жестокого и несправедливого властителя, говорит: "Небо, создав народ и поставив над ним государя, поручило ему быть пастырем, и ему не следует терять этого качества... Любовь неба к народу огромна, разве оно позволит одному человеку чинить произвол над ним, давать волю своим прихотям и не считаться с природой неба и земли? Конечно, нет!". О глубоком сознании силы народа говорит появившееся в это время и впоследствии вошедшее в пословицу изречение "Сердце народа строит стены, голос народа плавит металл". Об этом же свидетельствуют и слова Конфуция: "Без доверия народа удержаться невозможно".

Кроме города-государства, a VI-V вв. до н.э. огромную роль в жизни древнекитайского общества играла организация цзун-цзу - клана. Как показал М.В.Крюков, это была патронимическая организация, объединявшая происходившую от общего предка группу родственных семей, между которыми существовало иерархическое подчинение, но которые в то же время были связаны общностью интересов. Считалось, что цзун-цзу несет ответственность за действия всех своих членов, и этим объясняются встречающиеся в источниках сведения об истреблении всего рода, если кто-либо из членов обвинялся в тяжких преступлениях. Наличие связанной родственными узами мощной организации, как и факт органической связи между структурой цзун-цзу и системой социальных рангов, существовавших в то время в древнем Китае, - все это укрепляло представление о принципиальной идентичности семьи и государства.

Жизнь Конфуция

Конфуций, родившийся и проведший почти всю жизнь в царстве Лу, происходил из семьи обедневших аристократов. В молодости ему пришлось вынести немало трудностей, и возможно, что эти ранние испытания и бедность способствовали тому, что на всю жизнь у него осталось сочувствие к простым людям.

Как предполагают биографы Конфуция, он пытался в юности сделать политическую карьеру. Но в то время большинство должностей передавалось от отца к сыну, и те посты, которые открывали возможность реального участия в решениигосударственных дел, были естественным достоянием отпрысков высшей аристократии. Человек такого происхождения, как Конфуций, мог продвинуться только при условии, если бы он интригами и лестью сумел завоевать расположение тех, кто вершил делами. К этому Конфуций был решительно не способен. Более того, создается впечатление, что и впоследствии, когда кому-либо из учеников удавалось добиться для него многообещающего свидания с власть имущими, он все портил, открыто высказывая свое мнение о действиях собеседника. Возможен был еще одинпуть - военная карьера. Но к убийству людей, к войне, к военной муштре и методам военной организации Конфуций испытывал глубокое отвращение. Конфуций всегда осознавал себя представителем того, появившегося в XI в. до н. э., началанравственности и культуры ( вэнь), которое противопоставлялось началу воинственности и войны.

Убедившись, что путь к политической деятельности для него закрыт, Конфуций занялся учеными разысканиями и преподаванием. По-видимому, он считал себя неудачником. Если в последующие времена деятельность ученого и преподавателябыла связана с известным общественным престижем и даже подчас окружена ореолом, в то время, когда жил Конфуций, такой ореол окружал только правителей и их ближайших помощников. Конечно, со времени возникновения в Китае государства, в особенности же с момента, когда начали вести регулярные хроники, знакомство с историческими материалами было необходимо даже для повседневного ведения дел как во внутренней политике, так и во взаимоотношениях с другимигосударствами. Точно так же нужно было знать и ритуал для проведения различных торжеств при дворах государей. Но это делалось как бы между прочим чиновниками, основные обязанности которых лежали в сфере активного участия в управлении. Так же обстояло дело и с преподаванием, и с подготовкой смены для стареющих государственных мужей.

Конфуций был первым в Китае, кто целиком посвятил себя этим второстепенным в глазах современников занятиям. Но главное в том, что он впервые стал заниматься историческими исследованиями и преподаванием не как официальное лицо, не впорядке выполнения служебных обязанностей, а по своей собственной инициативе. Успех его деятельности показал, что значение человека не исчерпывается тем местом, которое он занимает в официальной иерархии, и тот, кто, размышляя над проблемами справедливости, человечности, культуры, привлекает к себе людей, жаждущих услышать живое слово, может сыграть в жизни общества несравненно большую роль, чем министры и сановники. Это открытие, сделанное исподволь, без осознанного стремления к переворотам, было неслыханным новшеством, прорывом к новым горизонтам из анонимной коллективности архаического города-государства. Живший через 150 лет после Конфуция его последователь Мэн-цзы мог уже говорить о том, чтоучитель - лицо гораздо более почтенное, чем правитель, и что учителю не может приказать явиться к себе не только царь, но даже и сын неба.

По всей вероятности, то течение, которое впоследствии стало школой Конфуция, возникло первоначально как свободное сообщество друзей, обсуждавших интересовавшие их вопросы. Но сила ума и масштабы личности Конфуция вскоре привели к тому, что он стал признанным главой школы, а его друзья - его учениками. В "Лунь-юй" упоминаются имена 22 учеников. Даже если эта цифра и не точна, она дает представление о размерах его школы. Конфуций принимал к себе в школу всякого, кто шел к нему, вне зависимости от того, принадлежал ли он к аристократииили к простым людям, к богатым или бедным. Он говорил, что среди стремящихся к знанию он не признает никаких различий;это также было новшеством там, где главным признаком человека было происхождение.

В китайской традиции существует версия, что Конфуций был крупным сановником, ведавшим в царстве Лу вопросами суда и расправы. Восходит эта версия к весьма почтенному источнику - к биографии Конфуция, написанной великим китайским историком Сыма Цянем (приблизительно 145-90 гг. до н.э.), о котором нам не раз еще придется упоминать. Авторитет Сыма Цяня, поддержанный и усиленный двухтысячелетней традицией, казался до последнего времени достаточной гарантиейправильности сообщаемых им сведений. Но критические исследования ученых нашего века показали, что отнюдь не всему, что пишет Сыма Цянь, следует безусловно доверять. В частности, было выяснено, что, живя в условиях централизованнойимперии, Сыма Цянь не представлял себе обстановки, существовавшей в маленьких самостоятельных городах-государствах , уничтоженных еще за три столетия до егорождения. Народные выступления, происходившие на улицах и площадях, Сыма Цянь изображает как борьбу сановников, происходившую в тронных залах и коридорах дворцов. Поскольку история, как ему казалось, творится во дворцахимператорами и их приближенными, неудивительно, что он превращает в сановника и Конфуция, в его время уже рассматривавшегося в качестве основоположника государственной идеологии. Для такого человека положение скромного учителя казалось Сыма Цяню неуместным, и, опираясь на легенды, уже окружавшие в это время личность мыслителя, он наделяет его высоким постом и помещает его биографию среди биографий царственных особ.

Современный биограф Конфуция, Х. Г. Крил, убедительно опроверг эту версию. Самым существенным из его аргументов является то, что в то время высокий пост мог занимать лишь человек, принадлежащий к одному из знатных родов, а если бы в действительности Конфуций, не принадлежавший к знати, этот пост занимал, такой факт не остался бы не отмеченным в самой достоверной книге, о нем рассказывающей, - в "Беседах и рассуждениях" ("Лунь-юй"). Впоследствии, когда вокруг Конфуция стали возникать легенды, ему приписывали, что, будучи главойсудебного ведомства, он приказывал присуждать к смертной казни за такие преступления, как "изобретение необычной одежды". Ниже мы остановимся на политических взглядах Конфуция, но сейчас стоит отметить, что такой образ действий полностью противоречит достоверно известным высказываниям Конфуция, бывшего принципиальным противником жестоких наказаний.

Однако, по-видимому, какой-то официальный пост Конфуций все же занимал. Его ученики шли все выше по лестнице карьеры, и делалось все более странным, что их учитель - лицо официально не признанное. Цзи Кан-цзы, управлявший в то время царством Лу, присвоил Конфуцию звание не слишком высокое, но достаточнопочетное. По-видимому, он стал одним из низших да-фу (сановников). К такому заключению можно прийти на основании текста, где говорится, что с другими низшими да-фу он говорил прямо и непринужденно, в то время как с высшими держался более формально. Пост Конфуция, насколько можно судить, был достаточно почетным, но не давал ему возможности влиять на ведение дел, и Конфуций тяжело переживал это. В "Лунь-юй" есть такой эпизод. Один из учеников Конфуция опоздал к нему и объяснил, что задержался из-за государственных дел, и тогда Конфуций с казал: "Это очевидно, были мелкие дела, ибо если бы это были столь важные вопросы, что можно было бы назвать их государственными, посоветовались бы со мной".

Но вскоре ему пришлось отказаться от этой иллюзии и понять, что добиться политического влияния в Лу ему не удастся. А между тем он уже приближался к шестидесяти, и если он хотел действовать, откладывать это на долгий срок было нельзя. И вот он решил отправиться в странствие, чтобы найти правителя, который, поверив в его учение, предложил бы ему осуществить его. Проскитавшись около десяти лет по нескольким царствам древнего Китая, Конфуций ни с чем вернулся в Лу. Через несколько лет после возвращения он умер.

Неудачное путешествие Конфуция накладывает на его жизнь, в общем неяркую и небогатую событиями, отпечаток страдания. Это точно сформулировал Х.Г.Крил, следующим образом охарактеризовавший значение его путешествия:"Конечно, сферой Конфуция была сфера идей... Он не способен был к компромиссам, необходимым для того, чтобы претворить эти идеи в жизнь. Но крайне важно было, чтобы он сделал такую попытку. Различие здесь такое же, как между офицером,дающим команду "За мной!", и тем, кто командует "Вперед!". Если бы Конфуций оставался в Лу, пользуясь синекурой и расхаживая со своими учениками, он был бы проповедником. Решившись на свои безнадежные поиски, он стал пророком. В некотором роде это смешная картина: почтенный, но все еще в известном смысле наивный джентльмен, которому уже за пятьдесят, отправляется в путешествие с целью спасти мир, убедив прошедших огонь, воду и медные трубы правителей, чтобы они не угнетали своих подданных. Но если есть в этом что-то смешное, то это самоесмешное, что свойственно великим людям".

Теперь посмотрим, что представляет собой книга, на которую в дальнейшем не раз придется ссылаться и которая, по-видимому, является единственным достоверным свидетельством о Конфуции и его взглядах. Это "Лунь-юй" - небольшой трактат, в который входят изречения Конфуция, а также разговоры между ним и его учениками и современниками.

В самой ранней китайской библиографии, относящейся к I в. до н.э., сообщается, что эта книга составлена учениками Конфуция после его смерти на основе сохранившихся у них записей. Но в настоящее время большинство ученых считает, что, будучидействительно основанной на этих записях, книга (за исключением двух глав) подготовлена через 70-80 лет после смерти Конфуция, т.е. в начале IV в. до н.э. "Лунь-юй" написана крайне лаконичным языком и состоит из отрывочных записей, в которых затрагиваются самые разнообразные темы, начиная от деталей повседневной жизни Конфуция и кончая разбором проблем философии, культуры, политики и морали. В книге нет продуманной системы;части, на которые она разделена, озаглавлены по первым словам первого отрывка. В редких случаях несколько следующих друг за другом записей содержат сходные по теме высказывания; слова учителя перемежаются словами учеников, причем навопросы, многократно повторяющиеся, почти всегда даются различные ответы. В "Лунь-юй" зарегистрирована постоянная работа мысли, бьющейся над решением основных вопросов человеческой жизни и отношения к людям; к этим вопросам мыслитель подходит все вновь и вновь с разных сторон, каждый раз предлагая иной аспект их решения.

Чтобы читатель представил себе стиль книги, приведем несколько отрывков. Конфуций замечает: "Настоящий человек не досадует на то, что он не занимает подходящего места; он озабочен тем, есть ли у него качества, которые для этого необходимы. Он не беспокоится, что о нем никто не знает, а стремится поступать так,чтобы иметь право на признание" . Слова Конфуция чередуются с воспоминаниями и мыслями о нем учеников. Так, одна из записей гласит: "Когда учитель, будучи в Ци, услышал музыку Шао, в течение трех месяцев он не чувствовал вкуса того, что ел. "Я никогда не думал, - сказал он, - что музыка может быть столь прекрасна". В другой записи так резюмируется впечатление о его личности: "Учитель был ласков, но тверд; преисполнен достоинства, но не высокомерен; почтителен, но спокоен".

Сведений о Конфуции в позднейших китайских источниках необъятное количество, и до последних десятилетий принято было строить на их основе характеристику мыслителя. Но осуществленные уже в XX в. исследования, как отмечалось выше, показали, что эти источники (в первую очередь биография Конфуция в "Исторических записках" Сыма Цяня) недостоверны и подчас грубо искажают его биографию и взгляды. Мы будем привлекать их лишь в случаях, когда они дают возможностьразъяснить факты, достоверность которых засвидетельствована в "Лунь-юй".

Традиции и культура

Одна из особенностей 'Лунь-юй' - высокая оценка Конфуцием традиции как таковой. Поскольку именно на этом основана стереотипная оценка конфуцианства как идеологии по преимуществу консервативной, необходимо, на наш взгляд, рассмотреть этот вопрос в более широком контексте.

Понятие традиции теснейшим образом связано с понятием культуры, допускающим самые различные и подчас противоречивые интерпретации. Американские ученые Кребер и Клакхон проанализировали в работе, посвященной этому понятию, несколько сот его определений. Польский социолог Я.Щепаньский выделяет в качестве основных, во-первых, определение, связанное с происхождением этого понятия, означавшего по-латыни возделывание земли, во-вторых, определение, говорящее об улучшении и облагораживании человеческих обычаев и поведения; в-третьих, определение, при котором под культурой понимается все то, что не растет само по себе, а появляется благодаря труду человека, что создано его целенаправленным размышлением и деятельностью; и, наконец, толкование культуры, включающее в это понятие не все создания человека, а только 'высшие' - науку, искусство, литературу, религию. Сам Я.Щепаньский склоняется к третьему определению культуры. Он включает в это понятие все материальные и нематериальные продукты человеческой деятельности, ценности и способы поведения, принятые в любых общностях и передаваемые другим общностям и последующим поколениям. С таким понятием в основном совпадает определение Ю.Лотмана, данное в его работе, посвященной типологии культуры: 'Совокупность ненаследственной информации, которую накопляют, хранят и передают разнообразные коллективы человеческого общества'.

В обоих определениях подчеркивается первостепенной важности факт, что культура передается из поколения в поколение. Этот факт говорит о неразрывной ее связи с традицией. Культура не может существовать отдельно от ее передачи, от преемственности. Представить себе культуру, существующую независимо от традиции, было бы примерно равнозначно представлению о живом организме, в котором прекращен обмен веществ. Совокупность информации, составляющая содержание понятия 'культура', живет в традиции. Культура немыслима без традиции, как традиция немыслима без культуры. Эти термины обозначают, таким образом, не два различных феномена, а два аспекта одного феномена.

Известно, что совершенно исключительное почтение к традиции испытывают племена и народности, находящиеся на первобытной ступени развития. Значение традиции в их жизни легко понять - без культурных традиций, попросту говоря, ни один из этих народов не мог бы выжить. Именно накапливавшийся старшими опыт борьбы с многочисленными врагами первобытного человека, передававшийся во всех своих многочисленных деталях младшему поколению, мог обеспечить выживание группы. Поскольку традиция передается от старших к младшим, среди первобытных племен непререкаемым авторитетом, как правило, пользуются старики.

Но круг народов, почитающих традицию как таковую, не ограничивается примитивными племенами. Можно сказать, что стремление к новаторству, предпочтение нового старому - черта, лишь сравнительно недавно, с началом нового времени, появившаяся в истории, причем в истории народов Европы. Для примера приведем некоторые данные, относящиеся к древней Руси. Говоря о древнерусской литературе, Д.С.Лихачев отмечает, что нельзя распространять представление об интересе читателя ко всему новому и современному на психологию тех, кто читал книги в древней Руси. 'Там произведения жили многими столетиями, - пишет Д.С.Лихачев. - Произведения старые иногда интересовали даже больше, чем произведения только что созданные (интересовала "авторитетность" произведения как исторического документа, как произведения значительного в церковном отношении и т.д.)'. Возражая тем, кто считает традиционность древнерусской литературы результатом косности и недостатка творческого начала, Д.С.Лихачев пишет: 'Традиционность древнерусской литературы - факт определенной художественной системы... Стремление к новизне, к обновлению художественных средств - принцип, в полной мере развившийся в новой литературе... Стремление... к обновлению своего восприятия мира отнюдь не является извечным средством литературного творчества'.

Для Конфуция традиция воплощалась в понятии 'ли', которое переводится на европейские языки как 'обряды', 'этикет', 'ритуал', 'правила благопристойности' или как вошедшие в пословицу 'китайские церемонии'. Чтобы читатель почувствовал смысл этого понятия в миропонимании Конфуция, стоит прибегнуть к аналогии с правилами вежливости. Вежливость абсолютно необходима культурному человеку, и тщательное выполнение правил вежливости и в настоящее время рассматривается как свидетельство в пользу высоких нравственных качеств человека. Но эта аналогия, годная для первого приближения, имеет все же ограниченное значение. Ли - не только правила вежливости и благопристойного поведения, но и религиозный ритуал, ритуал охоты, дипломатии, управления. Замечание Ю.М.Лотмана о том, что в средневековом обществе любая социально значимая форма деятельности требовала своего ритуала, несомненно относится и к архаическому древнекитайскому городу-государству. В ли, следовательно, включались не только правила вежливого обхождения; в форме ритуала символизировались и религиозные взгляды народа, и его культурные традиции, и представления о добре и зле. Соблюдение ли означало не только выполнение определенных правил; в понимании Конфуция сюда входило и принятие ценностей, в этих правилах воплощенных.

Конфуций большей частью употребляет данное слово в паре со словом 'юэ' , которое принято переводить как 'музыка'. Это понятие, впрочем, столь же мало поддается точному переводу на современные европейские языки, как и 'ли'. В первую очередь оно обозначает ритуальные танцы, исполнявшиеся при дворах древнекитайских правителей под аккомпанемент музыкальных инструментов. Чтобы дать представление о том, как воспринималась в древнем Китае музыка, приведем диалог между Конфуцием и одним из его учеников, имеющийся в 'Записках о музыке' ('Юэ-цзи'). 'Конфуций, сидя однажды рядом с Бинь Моу-цзя, вступил с ним в разговор о музыке и спросил: "Почему при исполнении песни об У-ване вступление и отбиваемая барабанами тревога тянутся так долго?" - "Они означают опасения У-вана о том, поддержат ли его союзники", - ответил Бинь Моу-цзя. "Почему звуки тянутся и стонут, как долгие вздохи?' - спросил Конфуций. "Чтобы выразить страх У-вана, что союзники не поспеют вовремя", - ответил Бинь Моу-цзя.

"Почему танцующие начинают так рано размахивать руками и топать ногами?" - спросил Конфуций. "Чтобы показать, что настало время начинать сражение", - ответил Бинь Моу-цзя'. Приведенный здесь диалог (хотя, по-видимому, и легендарный) показывает, что каждый звук и жест 'музыки' воспринимались как нечто значимое, символизирующее чувства и действия исторических героев и помогающее почувствовать прошлое как нечто неотделимое от настоящего. Интерпретация музыкального произведения бывала весьма далека от беспристрастного анализа. Через историю она всегда вела к этике, к основным вопросам человеческих взаимоотношений и жизни общества. Это прекрасно выражено в этом же трактате, где говорится, что, прослушав такую музыку, благородный человек объясняет ее содержание говоря о древности, исправляет собственное поведение и свою семью, а затем стремится установить справедливость и спокойствие в Поднебесной.

Обряды (ли) вместе с музыкой (юэ) образуют в китайской традиции культуру, обозначаемую словом 'вэнь'. Как происхождение, так и смысл этого весьма примечательны. В иньских надписях на костях (XIV-XII вв. иероглиф 'вэнь' представляет собой пиктограмму человека с татуировкой на груди, и в раннечжоуских письменных источниках он фигурирует со значением 'линия, рисунок, украшение'. Здесь как будто еще ничто не предвещает той огромной роли, которую впоследствии сыграет начало вэнь в миропонимании китайцев. Может показаться странным, что Конфуций в момент смертельной опасности восклицает: 'Если бы небо хотело, чтобы вэнь погибло, оно не дало бы мне, позднорожденному смертному, к нему причаститься'. Понятие 'вэнь' при этом возводится Конфуцием к Вэнь-вану (XI в. до н.э.), основателю династии Чжоу. В таком отождествлении качества с именем сказывается одна из особенно-стей мышления древних китайцев, связанная со структурой древнекитайского языка.

Дело в том, что в отличие от европейских языков в древнекитайском полностью отсутствует категория времени. Если в европейских языках сама форма глагола указывает на то, происходило ли что-то в прошлом, происходит в настоящем или будет происходить в будущем, в древнекитайском языке для этого необходимо упоминание каких-то конкретных имен и событий. При такой структуре языка исчезает принципиальная разница между прошлым, настоящим и будущим. 'Появляется своего рода временная плоскость, населенная разного рода образцами и событиями, которые дают возможность ориентироваться, но благодаря которым время не распадается на две принципиально противоположные сферы - прошлого и будущего'. Отсюда, с одной стороны, как бы постоянное 'присутствие' фигур прошлого; с другой - глубоко укоренившаяся привычка к приведению исторических прецедентов. Если к этому прибавить, что отсутствие грамматических частиц, флексий и суффиксов сводило возможность формирования абстрактных понятий до минимума, становится понятнее склонность китайцев создавать их при помощи исторических примеров. Иначе говоря, определенный деятель становится, как правило, воплощением определенного качества, и, вместо того чтобы сказать 'деспот', называли имя деспота.

Но если так, то невозможно раскрыть конкретный смысл начала вэнь, не выяснив образа Вэнь-вана, того 'царя Вэнь', имя которого впоследствии превратилось в понятие, определяющее, на взгляд Сыма Цяня, все правление династии Чжоу. Сыма Цянь, синтезировавший в своем труде древнекитайскую традицию, рассказывает, что Вэнь-ван отличался исключительными нравственными достоинствами. 'Он был честным и человечным. Почитая стариков и хорошо относясь к детям, он был почтительным и скромным по отношению к людям мудрым'. Привлеченные его добродетелью, к нему стали отовсюду стекаться лучшие люди, что навлекло на него гнев иньского правителя, возглавлявшего государство, от которого зависело племя чжоу. Вэнь-ван был заточен в тюрьму иньским правителем, выпустившим его лишь за драгоценные подарки. Впоследствии Вэнь-ван добился от иньского правителя отказа от особенно зверской пытки, уступив ему страну к западу от реки Ло.

Эта характеристика ничего не говорит о культуре как таковой, но в ней всячески подчеркивается нравственное совершенство Вэнь-вана. Что же дает основание вкладывать в понятие 'вэнь' смысл 'культура'? Чтобы ответить на этот вопрос, придется продолжить рассказ об основании династии Чжоу. Хотя Сыма Цянь говорит, что Вэнь-ван принял 'небесное повеление' и возглавил, таким образом, Поднебесную, фактическим основателем династии был У-ван, сын Вэнь-вана, собравший уже после смерти отца войско, с помощью которого он и разгромил государство Инь. В то время как спектр значений слова 'вэнь' очень широк, смысл имени У-вана не вызывает сомнений. Оно значит 'царь Воинственный'. И хотя действия этого правителя не осуждаются традицией, его образ радикально отличается от образа его отца. Сыма Цянь приводит целый ряд его речей, обращенных к войску перед началом сражения и кончающихся угрозой смертной казни для тех, кто будет плохо сражаться. После захвата иньской столицы У-ван отправляется во дворец, где только что повесились последний иньский правитель Чжоу-синь и его жены, и разрубает их трупы на части.

Это не мешает тому, что в древнейших документах имена этих царей употребляются рядом друг с другом, и несмотря на то, что Вэнь-ван окружен более ярким ореолом как основатель династии, они не противопоставляются друг другу в моральном плане. Но постепенно качества, воплощением которых служат эти государи, начинают осознаваться как нечто глубоко различное и даже противоположное, и принцип вэнь, сочетающий в себе миролюбие, нравственность и культуру, выступает как контраст воинственности. Это противопоставление выражено в словах государственного деятеля и мыслителя второй половины VI в. до н.э. Цзы-чаня, заявившего в момент упоения военными успехами в его родном царстве Чжэн: 'Не может быть большего несчастья для маленького государства, чем военный успех без гражданской добродетели'.

Термин 'вэнь' объединяет в себе широкий спектр значений, однако после того, как в качестве основного этического понятия Конфуций выдвинул принцип жэнь ('человечность'), в понятии 'вэнь' все более сосредоточивается то, что характеризует культуру как таковую. Это можно заметить уже в 'Лунь-юй', где приводятся слова Конфуция о том, каким должен быть молодой человек. Конфуций говорит, что он должен быть почтителен по отношению к старшим, серьезен, искренен; должен точно выполнять свои обещания, проявлять добрые чувства ко всем и искать дружбы гуманных людей. 'Если же, - добавляет Конфуций, - у него еще останутся силы, пусть он отдаст их культуре'. Доказательство преимущества вэнь, понимавшегося как путь мира, человеколюбия и культуры, над путем войны стало с тех пор популярной темой политических размышлений конфуциански настроенных мыслителей. Понимание огромной роли, какую играет культура в жизни отдельного человека и всего общества, было настолько глубоко внедрено ранним конфуцианством в китайскую общественную мысль, что в сочинении крупнейшего мыслителя II в. до н.э. Дун Чжун-шу принцип вэнь фигурирует как конституирующее начало для всей эпохи Чжоу.

Два идеала человека

С уважением к традиции всегда связано почтение к тем, кто эту традицию передает, - к старшим, и в первую очередь к собственным родителям. Добродетели сыновней почтительности (сяо) Конфуций придавал первостепенное значение, считая ее основой всех остальных добродетелей, и прежде всего человечности. На втором месте среди семейных добродетелей он называет уважение и любовь к старшим братьям ( ди). Сетуя на то, что в его время примерными детьми считаются те, кто просто кормит родителей, Конфуций вопрошает: 'Кормят ведь собак и лошадей тоже. Если это делается без глубокого почтения, в чем здесь разница?'. Чувства эти, по Конфуцию, должны выражаться в послушании родителям в соответствии с правилами ли при их жизни, а после смерти - в том, чтобы достойно похоронить их и приносить жертвы на их могилах.

Тщетно было бы искать в 'Лунь-юй' описания этих правил. Прав, вероятно, английский китаевед А.Уэйли, замечающий, что до тех пор, пока они выполнялись как нечто само собой разумеющееся, не было нужды в их письменной фиксации. Поэтому, чтобы дать читателю представление о них, придется обратиться к книге 'Ли-цзи' ('Записки о ритуале'). Здесь в разделе, озаглавленном 'Нэй-цзэ' ('Домашние правила'), содержится подробнейшее предписание молодым людям о том, как следует вести себя дома. После совершения утреннего туалета сыновья вместе с их женами должны прийти к родителям. 'Придя к ним, они скромно, веселым тоном спрашивают, теплая ли у них одежда. Если родители страдают от болезни, от нездоровья или от несварения желудка, сыновья почтительно потирают им больную часть тела. Когда родители выходят, сыновья и их жены сопровождают их спереди и сзади. Они несут все, что нужно, чтобы родители помыли руки, причем младший держит таз, а старший - кувшин с водой... После того как родители помыли руки, они дают им полотенце и, спросив, не нужно ли им чего-нибудь еще, почтительно им это приносят'. Столь же подробные предписания даются и в отношении всех остальных моментов повседневной жизни семьи. Лейтмотив их - послушание детей родителям, которое продолжается всю жизнь, не прекращаясь с совершеннолетием детей.

Такая оценка сыновней почтительности способствовала тому, что в Китае эта добродетель стала пользоваться совершенно исключительным социальным престижем. Один из современных ученых отмечает, что китайское общество 'всегда было под влиянием этической концепции сыновней почтительности. Другими словами, оно было построено на сыновней почтительности, которая дошла до каждого уголка китайской жизни, пронизав собой все виды деятельности китайского народа... Все традиционные обычаи и нравы народа воплощали этот принцип. Это может быть подтверждено тщательным разбором семейной, религиозной, социальной и политической жизни китайского народа'.

Поскольку государство рассматривалось как большая семья, добродетель послушания должна была найти себе место и среди качеств, характеризующих отношения между правителем и подданными. И в самом деле, в 'Лунь-юй' не раз встречается мысль, что тот, кто в семье слушается отца, в государстве повинуется правителю. Конфуций высоко отзывается о человеке, считающемся почтительным сыном в клане, к которому принадлежит, и, говоря об одном из своих старших современников, хвалит его за то, что он 'в своем поведении был почтителен и, служа вышестоящим, проявлял уважение'. Мысль о том, что сыновняя любовь и уважение к старшим братьям, играющие решающую роль в семье, должны служить основой поведения подданного, проводится в словах ученика Конфуция Ю-цзы: 'Редко случается, чтобы люди, обладающие сыновней почтительностью и уважением к старшим братьям, выступали против вышестоящих... Благородный человек все свое внимание уделяет основе; когда основа твердо установлена, появляется и правильный путь. Сыновняя почтительность и уважение к старшим братьям и есть основа человечности'.

Призыв к покорности и послушанию был одной из тех особенностей конфуцианства, которые позже, уже во П в. до н.э., обеспечили этому учению положение официальной идеологии. Мотив, у Конфуция звучащий еще не слишком громко, впоследствии стал лейтмотивом императорского конфуцианства. В этой идейной эволюции большую роль сыграла философия Сюнь-цзы (приблизительно 298- 238 гг. до н.э.), подчеркивавшего необходимость строгой иерархии в обществе и утверждавшего, что человек по природе зол и избавиться от дурных наклонностей может лишь беспрекословно слушаясь своих учителей. Французский китаевед Э.Балаш пишет, что основными ценностями конфуцианства, обеспечившими ему впоследствии положение государственной идеологии, были 'уважение, смирение, покорность, повиновение и субординация по отношению к старшим и лучшим'.

Представление о том. что государство не что иное, как большая семья, определяет взгляды Конфуция на важнейшие проблемы общественного устройства и, в частности, его отношение к закону. Он считал, что законы никакого значения для улучшения общества не имеют. Важно лишь, чтобы во главе государства стоял хороший правитель, воспитывающий народ своим примером и действующий на него при помощи добродетели и правил благопристойности - ли. В хронике 'Цзо-чжуань' рассказывается, что, когда в царстве Цзинь в 513 г. до н.э. были отлиты треножники с уложением о наказаниях, Конфуций осудил это, опасаясь, что, познакомившись с кодексом, народ перестанет уважать знать и ей трудно будет удержать унаследованные позиции. 'Если не будет различий между высшими и низшими, то как можно будет управлять государством?' - говорил, согласно 'Цзо-чжуань', Конфуций. Х.Г.Крил выражает сомнение в аутентичности этого текста, исходя из того, что такого рода аргументация не встречается в 'Лунь-юй', где ни разу Конфуций не настаивает на том, что необходимым условием управления должно быть различие между высшими и низшими.

Вполне возможно, что эта аргументация добавлена составителями хроники в IV в. до н.э. . Однако возражение против кодификации законов является естественным следствием позиции Конфуция, настаивавшего на том, что для хорошего управления необходимо и достаточно, чтобы правитель обладал высокими нравственными качествами. С того времени в китайской политической мысли появляется представление о двух противоположных методах управления: при помощи ли - правил благопристойности, воплощающих всю традиционную систему нравственных и культурных ценностей, и при помощи фа - законов, означающих неукоснительное и жестокое регулирование.

Конфуцианское противопоставление закона этическим ценностям, передаваемым традицией, интересно сравнить с подходом к этому вопросу, сложившимся в древней Греции. Здесь уже со времени греко-персидских войн появилось сознание, что для полиса важнейшую роль играют законы и конституция, на которых он основан, причем законы рассматривались не как свод приказов и правил, налагавшихся сверху, а как хартия, обеспечивающая право граждан и защищающая их от угнетения . В классическую эпоху в Греции уже не возникало вопроса о том, нужен ли закон. Стоял другой вопрос: как добиться, чтобы в законах была воплощена максимальная справедливость. Платон утверждал, что правильным может считаться лишь тот закон, который, подобно хорошему стрелку, постоянно нацелен на то, в чем есть истинная красота, и который пренебрегает всем, что лишено добродетели, будь то богатство или что-либо иное в подобном роде.

Позиция Конфуция, противопоставившего нравственные и культурные ценности закону, имела огромное значение в истории Китая. Вопрос: 'либо господство традиции, передающей ценности нравственности и культуры, либо господство закона' - был поставлен в тот момент, когда в связи с поглощением городов-государств крупными царствами возникла необходимость разработки законодательных и административных норм. Государственные деятели и мыслители, понявшие требования времени, приняли дихотомию Конфуция как нечто неоспоримое и выступили за закон и, следовательно, против культуры и нравственности. Об этой школе древнекитайской мысли, получившей в европейской литературе название легистов ('фа-цзя'), речь будет впереди. Но следует сразу заметить, что жестокости, превозносившиеся, а впоследствии и проводившиеся в жизнь сторонниками этой школы, дискредитировали в Китае идею закона.

Призыв к покорности рассматривается в настоящее время большинством ученых как основное содержание проповеди Конфуция. Конфуцианские тексты показывают, что этот взгляд не лишен оснований. Но он все же оставляет смутное чувство недоумения. В самом деле, как могло случиться, что провозвестник столь убогого по своей сути мировоззрения, дающего человеку так мало удовлетворения и ни в малейшей мере не отвечающего на высшие запросы личности, мог получить место в пантеоне человечества рядом с величайшими мыслителями и основателями мировых религий? Как объяснить, что учение, им выдвинутое, сумело сохраниться в Китае на протяжении двух с половиной тысячелетий, проникнуть в Корею, Японию и Вьетнам и отразить наступление такого мощного соперника, как буддизм?

Можно ли себе представить, что все это было достигнуто одной лишь проповедью послушания и покорности? Если в поисках ответа на эти вопросы вновь обратиться к 'Лунь-юй', в глаза бросится поразительный факт: наряду с проповедью покорности там обнаруживается проповедь непокорности. На вопрос о том, как служить государю, Конфуций ответил: 'Не надо его обманывать, но надо ему сопротивляться'. И это не единичное заявление, а принцип, пронизывающий весь трактат. Как объяснить это противоречие?

Изучение 'Лунь-юй' показывает, что помимо покорности у Конфуция был еще один идеал. Этот идеал воплощен в образе благородного человека (цзюнъ-цзы). Чтобы понять мировоззрение Конфуция и проникнуть в секрет его привлекательности, необходимо выяснить, какое содержание вкладывалось в этот образ. Это не менее важно, чем, скажем, для человека, занимающегося мировоззрением средневековья, понять, как представлял себе средневековый человек образ святого.

Термин 'цзюнъ-цзы' был заимствован Конфуцием из 'Книги песен' ('Ши-цзин'), которую Конфуций не только хорошо знал, но и, если верить традиции, редактировал. В 'Книге песен' слово 'цзюнь-цзы'- означало 'государев сын' (буквальное значение иероглифа 'цзюнь' - 'государь', иероглифа 'цзы'- - 'сын') или 'аристократ'. Конфуций изменил смысл этого слова так, что оно стало обозначать уже не происхождение, а качества человека. Смысловая эволюция этого слова напоминает эволюцию, проделанную в русском языке словом 'благородный', которое первоначально указывало на аристократическое происхождение, а в современном языке говорит о нравственном облике человека. Поставив в центр своей проповеди идеал благородного человека, Конфуций (сам считавший, что не создает ничего нового, но лишь передает то, что им получено от традиции) внес совершенно новый элемент в идейные устои древнекитайской жизни. По сути дела, Конфуций говорил о том, что настоящее благородство зависит не от происхождения, а лишь от нравственных качеств и от культуры и потому принципиально доступно каждому. Это значило, что в обществе появился не только новый идеал, но и новый тип связей наряду с освященными традицией родственными связями.

Имеющийся в 'Лунь-юй' разговор между учениками Конфуция показывает, что узы, связывающие между собой единомышленников, вместе стремящихся к высоким идеалам, рассматривались близкими к нему людьми как нечто не менее священное и непоколебимое, чем узы родства. Один из них сетует на судьбу за то, что у него нет братьев, другой возражает: 'Жизнь и смерть зависят от судьбы, а богатства и почести - от неба. Но если цзюнъ-цзы почтительно блюдет свой долг и не уклоняется от него, если он вежлив с людьми и выполняет правила благопристойности, то во всем мире между четырьмя морями он найдет себе братьев' .

Многочисленные высказывания Конфуция позволяют раскрыть тот идеал личности, который обозначался словом 'цзюнъ-цзы'. Первейшее его качество - человечность (жэнь). Конфуций говорит, что цзюнъ-цзы не расстается с человечностью ни в спешке, ни в момент опасности. 'Если же он откажется от человечности, то как можно считать его цзюнь- цзы?'. Поставленный перед выбором, что предпочесть - жизнь или нравственные принципы, цзюнь-цзы идет на смерть, но не отказывается от того, что придает смысл его существованию. Стремление цзюнь-цзы. к высоким нравственным идеалам сказывается не только в моменты смертельной опасности и в критических ситуациях. Оно находит свое воплощение и в образе жизни, в том, о чем повседневно думает и говорит человек. Цзюнъ-цзы неприхотлив в еде и одежде; если человек стыдится плохой одежды и плохой еды, то, как замечает Конфуций, с ним не стоит и говорить. Антиподом цзюнь-цзы в этом плане оказывается 'мелкий человек' ( сяо-жэнъ), озабоченный материальным процветанием. 'Цзюнъ-цзы думает о справедливости, а мелкий человек о выгоде'.

Конфуций упоминает о справедливости ( и), но эта добродетель (как и такие качества, как искренность и верность)' по существу, лишь одно из проявлений категории человечности (жэнь), которую Конфуций считал решающим свойством человека. Само начертание иероглифа 'жэнь' позволяет понять смысл этой категории. Он состоит из иероглифа 'человек' и графического знака, обозначающего цифру '2'. Иначе говоря, это понятие говорит об отношении человека к человеку. Наиболее правильно передают его значение русские слова 'человечность', 'гуманность'. В 'Лунь-юй' термин 'жэнь' определяется по-разному; наиболее многозначительно и в то же время просто он расшифровывается там, где Конфуций говорит, что человечность означает любовь к людям. В другом месте Конфуций расшифровывает его как заповедь: не следует делать другому того, что ты не хочешь, чтобы сделали тебе.

Как отмечалось, нравственность и культура в представлении Конфуция неотделимы друг от друга. Отсюда - требование, чтобы цзюнь-цзы наряду с моральным совершенством обладал еще и культурой. Это - специфическая черта конфуцианства, отличающая его, в частности, от христианства, где для святого культура совершенно не обязательна. Впрочем, Конфуций и его ученики, высоко ценя образование и культуру, все же на первое место ставили нравственность. Так, в 'Лунь-юй' передаются слова Цзы-ся, ученика Конфуция, что он считает образованным даже и того, кто не учился, но, не жалея себя, помогает родителям, готов отдать жизнь за своего государя и верен слову в отношениях с друзьями. Это, по-видимому, отголосок споров между учениками, кого же считать культурным человеком: того ли, кто много знает, или того, кто хорошо поступает. Предпочтение, отдаваемое нравственности, засвидетельствовано и в другом отрывке. Перечисляя обязанности учеников, Конфуций говорит, что дома они должны вести себя почтительно по отношению к родителям, а вне дома - по отношению к старшим вообще, благожелательно относиться ко всем людям, но искать дружбы лишь с людьми гуманными. Если же после выполнения обязанностей по отношению к ближним у них еще остаются силы, они должны их тратить на изучение культуры .

Соотношение сфер нравственности и культуры интересно выступает в одном из текстов 'Лунь-юй', где приводится следующий ответ Конфуция на вопрос о том, что такое настоящий человек. У такого человека знания, талант, мужество и бескорыстие должны быть, по мнению Конфуция, увенчаны культурой, т.е. соблюдением ритуала и правил благопристойности и пониманием музыки. И вдруг, словно спохватившись, что ученики, испуганные недостижимостью этого идеала, могут утратить к нему интерес, Конфуций добавляет: 'Но теперь, может быть, и не обязательно требовать этого от настоящего человека.

Достаточно и того, если он, видя возможность обогащения, все же продолжает стремиться к справедливости, перед лицом опасности готов принести себя в жертву и не отказывается от выполнения обещаний, как бы давно Он их не дал'. Но хотя в этой 'программе-минимум' для современника Конфуция культура уже отсутствует, уступая место нравственным качествам, все же тот идеал цзюнь-цзы, который так многосторонне и подробно разъясняется Конфуцием, был идеалом человека, достигшего гармоничного сочетания различных качеств как нравственности, так и образования, как непосредственности, так и утонченности. Это прекрасно выражено в словах Конфуция о том, что преобладание естественности над культурой приводит к грубости, а культуры над естественностью - к педантизму канцелярского чинуши. Настоящее благородство возникает лишь от слияния естественности с культурой.

Итак, цзюнь-цзы свойственна гармония нравственности и образованности, непосредственности и культуры. Для такого человека должна быть характерна терпимость, многостороннее, широкое понимание жизни и отвращение к любым разновидностям фанатизма и максимализма. Конфуций называет такой путь 'средним путем' и жалуется на то, что, не будучи в состоянии найти людей, которые им следуют, вынужден обратиться к людям чересчур горячим и слишком осторожным. Имея в виду эту же необходимость придерживаться во всем соответствующей меры, Конфуций говорит, что не доходить до нее столь же плохо, как и переходить. Найти меру и придерживаться ее помогают правила благопристойности - ли. Для цзюнь-цзы они играют роль критерия, помогающего ему избежать крайности: 'Почтительность без ли превращается в суетливость, тщательность - в робость, смелость - в смутьянство, прямота - в грубость'. Знание ли, проникновение в их смысл превращается, таким образом, в необходимость.

Отсюда - огромное значение, которое Конфуций придавал любви к знанию. Свидетельство тому - один из интереснейших текстов 'Лунь-юй', где Конфуций говорит своему ученику: 'Любовь к человечности без любви к обучению вырождается в тупость, любовь к мудрости без стремления учиться вырождается в то, что человек разбрасывается... Любовь к прямоте без желания учиться приводит к грубости, а восхищение мужеством - к смутьянству'. А в другом месте этого же произведения любимый ученик Конфуция Янь Юань так описывает переживания тех, кого Конфуций вводил в сферу высших духовных и нравственных ценностей: 'Чем пристальнее я гляжу на них, тем выше они взмывают, чем глубже я в них погружаюсь, тем они делаются тверже. Я вижу их впереди, но вдруг они оказываются позади. Шаг за шагом учитель искусно завлекает людей. Он расширяет мой ум образованием и сдерживает меня узами правил благопристойности. Даже если бы я хотел отказаться от всего этого, я уже не мог бы, а когда чувствую, что силы на исходе, что-то как бы поднимается передо мной близкое и высокое, но стоит мне за ним последовать, как я уже не могу к нему подойти'.

Идеал цзюнъ-цзы представляет собой, таким образом, концепцию личности, гармонически сочетающей в себе нравственность и культуру. Несомненно сходство этого представления с идеалом калокагатии, выработанным древнегреческой философией. В особенности примечательно совпадение в оценке роли гармонии в формировании личности. С тем, что говорит Конфуций о 'среднем пути', интересно поставить трактовку понятия середины как нормы деятельности человека в этических сочинениях Аристотеля. В 'Эвдемовой этике' Аристотель сравнивает середину с нормой, исходя из которой врач определяет количество лекарства. 'Если его слишком много или слишком мало, оно не оказывает действия'. В 'Никомаховой этике' категория середины приобретает универсальное значение по отношению к любой добродетели. Так, говоря о справедливости, Аристотель замечает, что при ее исследовании надо выяснить, каково то среднее, которое представляет собой справедливость, и между какими крайностями оно находится.

Понятие о гармоническом, всесторонне развитом человеке обычно связывают с ренессансным гуманизмом. Но представляется несомненным, что наряду с понятием калокагатии концепция цзюнь-цзы доказывает, что значение гармонии в формировании личности было понято задолго до эпохи Ренессанса. Это подмечено Н.И.Конрадом, который пишет: 'В таком отождествлении Ренессанса с гуманизмом есть, как мне кажется, серьезная ошибка. Бесспорно, Ренессанс органически связан с движением, которое можно назвать гуманистическим, но это не значит, что гуманизм появился на свет только в эпоху Ренессанса... Гуманизм существовал и в древности, и в средние века'. Сложившаяся концепция гармонически развитой личности (наряду с огромным значением, придававшимся в конфуцианской этике понятию человечности) служит серьезнейшим доводом в пользу того, что в рамках раннего конфуцианства сформировалась гуманистическая традиция древнекитайской философии. Это подтверждают примечательные слова Конфуция 'цзюнь-цзы - не орудие', из которых видно, что он смотрел на развитие человеческой личности не как на средство, а как на цель общества.

Этот тезис требует обоснования еще с одной стороны. Целый ряд ученых утверждает, что Конфуций был, по существу, религиозным мыслителем. Так, Л.Вандемерш пишет: 'В дао Конфуция просвечивает божество, личное, даже если оно стало анонимным'. Этого же мнения придерживается Ф.С.Быков, замечающий, что 'представления Конфуция, по существу, основаны на вере в "небо" и в "духов"'. В какой мере правилен этот взгляд? Исследование 'Лунь-юй' показывает, что Конфуций отнюдь не был атеистом. Небо ( тянъ) трактовалось им как божество, в той или иной мере направляющее земные дела. Это ярче всего проявилось в момент смертельной опасности, когда, будучи окружен враждебными жителями царства Куан, Конфуций воскликнул: 'Разве после смерти Вэнь-вана культура (вэнь) тоже погибла? Если бы небо в самом деле хотело, чтобы культура погибла, оно не дало бы мне, позднорожденному смертному, к ней причаститься. Если же небо не хочет погубить культуру, что могут мне сделать куанцы?'.

Но если на краю гибели Конфуций обращается к небу как к единственной своей надежде, то в обычной обстановке, в разговорах с учениками и с друзьями, он не упоминает ни о небе, ни о духах, не сулит загробного воздаяния добродетельным и не пугает посмертными муками негуманных и злых. И когда собеседник пытается втянуть его в разговор на эти темы, задав вопрос, как служить духам и что он думает о смерти, Конфуций, отвечает: 'Не научившись еще служить людям, можно ли служить духам? Не зная как следует жизни, можно ли знать смерть?'. Проповедь Конфуция была направлена на то, чтобы облагородить, сделать более достойной повседневную жизнь человека, и, хотя он одобрял соблюдение религиозного (как и иного) ритуала, создается впечатление, что этот ритуал был для него, с одной стороны, символом добропорядочности, с другой - средством приобщения к традиции.

Наличие идеала цзюнь-цзы в рамках учения Конфуция подчас в литературе игнорируется, и вся характеристика конфуцианства строится лишь на основе идеала покорного подданного. Исходя из этого, конфуцианство и провозглашают идеологией деспотии. Линия рассуждения, связанная с идеалом цзюнь-цзы, заставляет внести серьезные коррективы в подобные оценки. Будучи гармоничной и самостоятельной личностью, цзюнь-цзы не должен выполнять любой приказ правителя. Напротив, он должен сопротивляться ему в тех случаях, когда находит его поведение безнравственным. Если наставления цзюнь-цзы не оказывают воздействия, если в государстве утверждается беспринципность и погоня за наживой, благородному человеку следует отказаться от службы, ибо не к лицу ему почести и богатства, полученные нечестным путем, и позорно думать о наживе в государстве, построенном на несправедливости.

Отрицательное отношение Конфуция к деспотизму сказалось в его словах, обращенных к правителю царства Лу, Дин-гуну. На вопрос правителя, есть ли такое изречение, которое может привести страну к процветанию, Конфуций ответил: 'Этого нельзя ожидать от одного изречения, но есть у людей пословица о том, что трудно быть государем и нелегко быть сановником. Если вы понимаете, как трудно быть государем, то вы близко подошли к тому, чтобы одним изречением сделать страну процветающей'. - 'А есть ли такое изречение, что может погубить страну?' - спросил Дин-гун. 'И этого нельзя ждать от одного изречения, - ответил Конфуций, - но есть изречение: "Не радуюсь тому, что государь, тому лишь радуюсь, что слова мне никто наперекор не скажет"... Если правитель поступает плохо и никто ему не противоречит, далеко ли отсюда до того, чтобы одно изречение погубило страну?'.

Конфуций специально подчеркивает нонконформизм цзюнь-цзы, утверждая, что цзюнь-цзы гармоничен, но не одинаков с другими. Китайский комментатор II в. до н.э. Чжэн Сюань, поясняя это изречение, писал: 'Сердце цзюнь-цзы гармонично, но взгляды его отличаются от других'. Тема автономности, независимости личности достойного и ученого человека нашла продолжение в некоторых позднейших конфуцианских сочинениях. Одно из них - входящий в 'Ли-цзи' небольшой трактат 'Поведение конфуцианца'. Пафос этого трактата состоит в самодостаточности благородного человека. Здесь говорится, например, что конфуцианец не считает драгоценностями золото и яшму, драгоценны для него лишь верность и справедливость. Если пытаться привлечь его богатством или развратить наслаждениями, то перед лицом всех выгод, которые ему предлагают, он ни на йоту не отходит от справедливости. 'Даже и тогда, когда власть в руках тирана, он не меняет своей позиции'.

То, что Конфуций требовал от цзюнь-цзы твердости и мужества, неожиданно подтверждается одним из антиконфуцианских произведений древнекитайской философии - даосским трактатом 'Чжуан-цзы'. Здесь излагается разговор между Конфуцием и его любимым учеником Янь Юанем. Объявляя Конфуцию о том, что хочет отправиться в царство Вэй, чтобы помочь народу, страдающему под властью деспота, Янь Юань говорит: 'Я слышал от вас слова: "Уходи из государства, где управляют хорошо, иди в государство, где беспорядок. Перед дверью врача много больных"'. Конфуций отговаривает Янь Юаня: во-первых, такое предприятие опасно, во-вторых, по мнению Конфуция, нужно не помогать людям, а стремиться стать настоящим мудрецом, способным отринуть от себя все людские заботы, достигающим просветления без знаний и взмывающим над землей без крыльев. Разумеется, Конфуций из трактата 'Чжуан-цзы' ничего общего с историческим Конфуцием не имеет.

Полемический прием, заключающийся в том, что провозвестникам соперничающей доктрины приписывается проповедь собственного учения, хорошо известен в истории общественной мысли. Таким же образом даосы впоследствии провозглашали Будду последователем Лао-цзы, а христиане говорили, что Платон и стоики были учениками Моисея. Но интереснее здесь другое. Хотя слова Янь Юаня, в которых в самом деле выражен раннеконфуцианский подход к социальной проблематике, приведены в даосском трактате лишь как повод для опровержения, все же этот древнекитайский Дон Кихот гораздо привлекательнее для современного читателя, нежели сверхчеловек, равнодушный к человеческим страданиям.

Значение раннего конфуцианства

Конфуций умер за 350 лет до того, как конфуцианство стало государственной идеологией. В конце III в. до н.э., когда Китай впервые был объединен императором Цинь Ши-хуаном, последователи Конфуция подверглись жесточайшим преследованиям. Следуя заветам Шан Яна (о нем будет рассказано ниже), считавшего культуру и ее носителей - образованных и интеллигентных людей - подрывным элементом, Цинь Ши-хуан запретил изучение древней литературы и философии и распорядился о сожжении всех находившихся у частных лиц книг (за исключением 'технической' литературы по сельскому хозяйству, медицине и гаданию). Эти меры по ликвидации гуманитарной культуры сопровождались казнью сотен виднейших представителей тогдашней интеллигенции. Но попытка создать империю на монолитном фундаменте всеобщего оболванивания кончилась провалом: всего лишь через несколько лет после смерти Цинь Ши-хуана его 'тысячелетнее царство' пало под ударами охватившего всю страну восстания.

Императоры следующей династии - Хань (206 г. до н.э. - 220 г. н.э.), учтя неудачу своего предшественника, решили не бороться с конфуцианцами, а пойти на соглашение с ними. Император У-ди (140-87 гг. до н.э.) провозгласил конфуцианство государственной идеологией, и в таком качестве оно продержалось вплоть до 1911 г. Но конфуцианство, ставшее господствующей догмой китайской империи, существенно отличалось от действительной проповеди Конфуция. К этическим положениям раннего конфуцианства были добавлены космологические спекуляции, восходившие к даосизму и некоторым другим натуралистическим учениям, и всей этой смеси были приданы черты религии. Если в раннеконфуцианской мысли религия не играла существенной роли, то впоследствии возникла концепция, в которой небо фигурировало как божество, обладающее моральным сознанием и внимательно следящее за всем, что происходит на земле.

Религиозным ореолом была окружена и особа императора - 'сына неба', который, находясь в центре космологической троицы - Неба, Земли и Человека, соединяет их между собой и, будучи исполнителем воли неба, обеспечивает своим справедливым управлением неукоснительную последовательность явлений природы. В то время как и Конфуций и Мэн-цзы первенствующее значение в государстве придавали народу, в императорском конфуцианстве (такое название получила эта идеология в литературе) основой государства признавался правитель. Трансформировался и идеал цзюнь-цзы: господствующее значение приобрела тенденция, превращавшая его из странствующего рыцаря человечности в образцового чиновника, главное качество которого - готовность к слепому и беспрекословному повиновению указаниям начальства.

Таким образом, события, получившие в китайской литературе название 'триумфа конфуцианства', могут быть в известном смысле названы его пирровой победой. Но ограничиться такой оценкой - значило бы игнорировать ту особенность конфуцианства, которая сыграла огромную роль для обеспечения устойчивости китайской империи. Речь идет о конфуцианском тезисе, согласно которому те, кто принимает участие в управлении, должны быть образованными людьми. Провозглашение конфуцианства государственной идеологией сопровождалось, как сообщают источники, широким развитием образования и разработкой системы экзаменов, которые должны были выдержать те, кто претендовал на занятие сколько-нибудь значительной чиновничьей должности.

Конечно, нельзя забывать ни о привилегиях, которые (особенно поначалу) облегчали доступ в ряды бюрократии отпрыскам знатных фамилий, ни о том, что многолетнее изучение конфуцианских классиков требовало немалых денег, которые, как правило, не под силу собрать простому человеку. И все же остается непреложным фактом, что уже со II в. до н.э. китайское чиновничество вербовалось на основе не столько происхождения, сколько определенных способностей. Это обеспечивало высокий для древности и средневековья уровень правящей элиты. Если еще недавно можно было отстаивать мнение, согласно которому экзамены были фикцией, предназначенной для прикрытия действительного господства наследственной верхушки феодалов, то проведенные в последние годы исследования американских ученых Р. Марша и Хэ Бин-ди82 доказали, что экзамены создавали вполне реальную возможность продвижения для способных выходцев из низов. Об этом свидетельствует и китайская художественная литература, одним из излюбленных сюжетов которой является быстрое возвышение после выдержанных экзаменов бедного, но талантливого молодого человека.

Разработка системы экзаменов, предназначенных для вербовки в ряды чиновничества способных людей, имела важнейшие последствия для судьбы китайской государственности и культуры. Она способствовала культурному объединению и сплочению страны, ибо все, кто стремился принять участие в управлении, обязаны были пройти один и тот же курс обучения. Это же единообразие стало одной из причин интеллектуального застоя. Но важно и другое. Поскольку для способных людей эта система открывала путь к продвижению, они делались ревностными поборниками существующего порядка. В этом состояло глубокое отличие ситуации, сложившейся в Китае, где среди образованных слоев социальный протест был явлением совершенно исключительным, от ситуации в Европе, где важ-ным моментом, толкавшим лучшие умы на критику существующего строя, было сохранение вплоть до XVIII-XIX вв. аристократических привилегий. Мало того, система выдвижения способных людей в Китае способствовала обеспечению поддержки существующему строю даже известной частью эксплуатируемых низов, считавшей этот строй в основном справедливым и относившей его несовершенство за счет злоупотреблений отдельных чиновников.

История конфуцианства крайне сложна и до сих пор слабо разработана. Мы коснулись здесь лишь той ее линии, которая ведет к государственной идеологии китайской империи; при этом не следует забывать, что императорское конфуцианство, связанное определенной преемственностью с некоторыми положениями раннего конфуцианства, резко противостоит другим его положениям. Новейшие исследования показали, что значительную роль в формировании официальной идеологии сыграл и легизм - учение, враждебное раннему конфуцианству.

Но к истории конфуцианства возможен и другой подход; в идеях раннего конфуцианства исследователи обнаруживают истоки китайской гуманистической традиции, продолжением которой явились труды ряда мыслителей средневековья и нового времени. Это, однако, особая тема.

Список литературы

Для подготовки данной применялись материалы сети Интернет из общего доступа