К проблеме "Язык или диалект в условиях отсутствия письменности"

К проблеме "Язык или диалект в условиях отсутствия письменности"

Д.И. Эдельман

В различных отраслях частного языкознания нередко при совершенно очевидной членимости ареала на некие локальные языковые разновидности большие трудности представляет квалификация степени их самостоятельности относительно друг друга и окружающих языков. Во многих случаях в практике трактовки и классификации таких единиц наблюдается неоднозначное решение вопроса, являются ли языковые разновидности того или иного ареала а) самостоятельными близкородственными языками; б) диалектами какого-либо единого языка; в) диалектами, составляющими "переходную зону" или "зону вибрации" между двумя (или более) родственными языками (в последнем случае дополнительные трудности бывают связаны еще и с проведением географической границы, подчас весьма условной, по обе стороны которой должны размещаться эти локальные единицы, относящиеся к различным объединениям); г) рядом близкородственных языков с относящимися к ним диалектами и т. п.

Обычно при классификации языковых разновидностей, составляющих такого типа ареалы, возникает целый ряд проблем, которые решаются весьма различными способами, в зависимости от конкретных установок. С одной стороны, учитываются факторы объективной данности - как внутрилингвистической (структурное сходство или несходство, близкое или отдаленное родство данных локальных единиц), так и функциональной и экстралингвистической (вхождение данного ареала в одно или не одно государственное объединение; принадлежность носителей данных локальных языковых разновидностей к единому этносу или к разным; ориентация их носителей на единый или на разные литературные языки, либо на единый и разные языки общения или другие престижные в данном ареале языки), на один или разные культурные центры; наличие или отсутствие письменной традиции и литературы для данной языковой разновидности и их функционирование в данный исторический период и т. п. С другой стороны, немаловажную роль играет субъективный фактор - подход к данной проблеме с позиций той лингвистической школы, к которой принадлежит исследователь, и определенная сложившаяся в каждой частной отрасли языкознания традиция.

Следует подчеркнуть при этом, что проблема квалификации той или иной языковой разновидности в качестве самостоятельного языка или подчиненного какой-либо языковой общности диалекта возникла сравнительно недавно и связана с качественно новым этапом современной лингвистики, знаменующимся развитием ареальных исследований, функционального подхода к языку, обобщающими работами энциклопедического типа.

Для говорящего на той или иной языковой разновидности не существует вопроса, представляет ли она собой язык или диалект. Он владеет определенной языковой системой, называя ее языком ("такой-то язык", "язык такого-то народа", или "язык тех-то", "язык такой-то местности", "наш язык", "язык людей" и т. п.) и отличая его от языка другой местности или народа (наблюдательный носитель языка отмечает к тому же небольшие отличия у соседей, если они сущестуют, и наличие или отсутствие полного взаимопонимания). Понятие "диалект" в обиходе говорящего не возникает.

На начальной стадии изучения и описания системы конкретных языков проблема "язык или диалект" не изучалась, поскольку для синхронного и исторического описания той или иной языковой разновидности она была нерелевантна. Действительно, при синхронном лингвистическом описании некоторой локальной языковой разновидности, при исследовании ее истории или определении ее генетической, типологической или даже ареальной отнесенности применение по отношению к ней терминов "язык" или "диалект" (а также в ряде случаев "наречие" или "говор") практически безразлично [1]: оно не является здесь квалификационным (хотя иногда употребление термина "диалект" вместо "язык" может и затемнить общую лингвистическую картину данного ареала в целом).

Четкое размежевание более необходимо для социолингвистической или функциональной характеристики данной локальной единицы, связанной с ее "ролью в коммуникативном процессе в масштабе того или иного сообщества" [2]. Необходимо оно и в обобщающих трудах энциклопедического характера (каким представляется труд "Языки мира") по двум причинам. Во-первых, в труде такого типа должна быть учтена (если не приведена) всесторонняя характеристика каждой из форм речи, включающая не только ее внутреннюю организацию, но и функциональную роль в современном обществе (и, по возможности, в истории). Во-вторых, сама структура такого труда, где каждый язык предполагается охарактеризовать в специальной статье, а сведения о диалектах могут быть включены в нее же, требует такого размежевания в чисто прагматических целях.

Прежде чем обратиться к существующим в научном обиходе определениям понятий "язык" и "диалект" и к применению в отношении конкретного материала, уместно рассмотреть сам материал, который подлежит такому анализу, и те критерии, которые обычно используются в практике конкретных исследований, поскольку всякая классификационная схема имеет своей целью рациональную классификацию именно конкретного материала и обязана тем самым учитывать не только ясные, "полярные" явления, но и "пограничные" - сложные и неоднозначные, чтобы они не стали впоследствии непреодолимой преградой на ее пути.

В традиции описания и классификации различных компонентов индоиранского языкового мира, в частности, в качестве критериев объединения ряда сходных форм речи в единую, под названием "язык" учитывается (в одних работах сознательно, в других - интуитивно) следующий комплекс критериев - лингвистических и социальных.

А. Наличие или отсутствие взаимопонимания между носителями форм речи, представляющих разные локальные единицы. Этот критерий является по существу отражением степени языковой дифференциации (на разных уровнях языка), наличия или отсутствия того "порога интеграции" (термин Б. А. Серебренникова), за которым становится невозможным диалектное смешение [3]. При отсутствии взаимопонимания непосредственное общение данными формами речи уже невозможно, и их носители вынуждены прибегать к какой-то третьей (или одной из данных) в качестве lingua franca. Последняя может иметь по отношению к данным формам речи более отдаленное родство, чем наблюдающееся между ними (ср., например, таджикский язык, принадлежащий к юго-западной ветви иранских языков, в качестве языка общения для носителей разных форм речи Памира и Гиндукуша, английский язык для носителей индоарийских языков и т. п.) или быть неродственной им вообще (английский язык для носителей дравидийских и других неиндоарийских языков Индии).

В конечном счете критерий взаимопонятности, очевидно, можно рассматривать как социально обусловленный, хотя и тесно связанный со степенью структурной дифференциации локальных единиц (на всех уровнях, включая лексический), которая представляет единственный фактор чисто лингвистического, точнее - историко-лингвистического характера. Эти факторы тесно связаны с внешними причинами, создавшими или не создавшими в свое время предпосылки для существенного расхождения между разными формами речи.

Причинами такого расхождения могут служить границы общения между соответствующими этническими группами, связанные как с физико-географическими условиями (горные хребты, пустыни, большие водные пространства), так и с социальными (наличие разных государственных или племенных образований со своими границами, иноязычное окружение и т. п.). Благодаря наличию этих границ те или иные изменения в системе языка распространяются лишь на определенную часть ареала, а не на весь ареал в целом.

Б. Наличие или отсутствие единой наддиалектной нормы в виде либо письменного или бесписьменного литературного (например, фольклорного) языка, либо койне, возникшего на базе одной из данных языковых разновидностей, либо на базе другой близкородственной им разновидности. При наличии такой единой наддиалектной нормы (обычно связанной с существованием единого культурного центра) языковые разновидности ареала предстают в виде подчиненных единиц - диалектов, объединяемых наддиалектной нормой в единой целое - язык. Отсутствие этой нормы способствует обособлению отдельных форм речи и осознанию их в качестве самостоятельных единиц - бесписьменных языков. Дифференциации же способствует и ориентация населения разных областей промежуточного ареала на различные культурные центры, разные литературные языки и пр. Данный критерий может быть определен, по-видимому, как критерий социально-культурного порядка.

В. Наличие или отсутствие у носителей различных локальных языковых разновидностей данного ареала этнического единства, которое выявляется в их едином самосознании и самоназвании своей народности (или - на высших ступенях развития общества - нации). При осознании носителями каждой из локальных единиц отдельного этнического статуса своей группы, либо же - при осознании населением части ареала своей принадлежности к одной этнической общности, другой части ареала - к другой, - трудно говорить о едином языке данного ареала. Этот критерий отнесения себя носителями языковой единицы к той или иной этнической общности может быть определен как критерий социально-этнического единства.

Таким образом, принятая в классификации индоиранских языков традиция квалификации локальной формы речи как языка или диалекта довольно давно уже основывается на принципах, которые, несмотря на относительно длительную разработку этой проблемы, лишь в сравнительно недавнее время получили эксплицитную формулировку в теоретической литературе [4].

Естественно, что эти критерии по своей природе неоднозначны. Первый из них тесно связан с чисто лингвистическим фактором степени дифференциации языковой структуры, два других носят более ярко выраженный социальный характер.

Фактор степени близкого и отдаленного родства тех или иных локальных единиц является опорным и отправным моментом при решении проблемы "язык или диалект" - без их более или менее близкого генетического родства такой вопрос вообще не может быть поставлен. Это отмечалось как в теоретической литературе [5], так и в различных работах по разным отраслям языкознания [6]. Однако, как справедливо указывается и в этих работах, факторы градации этой языковой близости и взаимопонятности не могут являться решающими, так как они еще не дают однозначного ответа на вопросы: какая степень понятности, какое количество общих элементов на всех уровнях языка необходимы и достаточны, чтобы считать разные формы речи вариантами одного языка? какие внутриструктурные лингвистические критерии могут быть решающими для членения многодиалектного ареала на более крупные единицы? и т. п. [7]. Не дают однозначного ответа на вопрос "язык или диалект" и другие чисто лингвистические приемы [8]; они всегда требуют дополнительных экстралингвистических поправок [9].

По-видимому, более однозначные показания дают в этом отношении критерии социального плана, т. е. факторы единой наддиалектной нормы (особенно при наличии литературного языка) и единства этнического самосознания. Совершенно справедливым представляется следующее высказывание Р. И. Аванесова: "Что же касается вопроса о диалектном членении языка и о выделении близкородственных языков, то он не решается непосредственно структурной общностью или различиями (хотя, конечно, языки вообще имеют между собой больше структурных отличий, чем диалекты, а последние больше, чем их более мелкие деления - поддиалекты и говоры).

Этническое и национальное самосознание, историко-культурная ориентация, для которых наряду с другими признаками имеет значение и признак общности или различий в языке, обслуживание данной территории единым литературным языком или разными литературными языками - вот что в целом определяет выделение родственных языков и внутри них - больших территориально-языковых массивов (диалектов)" [10].

Как известно, эти критерии лежали уже в основе положений Ф. Энгельса о взаимопонятности, наличии единого литературного языка и учета им фактора наличия определенного этнического самосознания у носителей той или иной формы речи. В своих трудах и письмах, касаясь языков различных групп (славянских, германских, романских), Ф. Энгельс неоднократно апеллирует к данным критериям, особо подчеркивая факторы взаимопонятности и наличия литературного языка [11].

Эта концепция - учета факторов социального характера - поддерживается практически почти всеми ведущими лингвистами, занимавшимися этой проблематикой (см. работы разных лет В. М. Жирмунского, А. В. Десницкой, М. М. Гухман, Б. А. Серебренникова и др.).

Согласно другой концепции, также выдвигающей социальные критерии как определяющие, ведущим оказывается только фактор социально-этнического порядка. Так, например, Р. Леч выделяет три тенденции в подходе к проблемам разграничения понятий "язык" и "диалект", а именно: 1) отождествление понятий "язык" и "литературный язык"; 2) сведение различий между языком и диалектом к количественным различиям в чисто структурном плане, а также учет фактора взаимопонятности идиомов; 3) стремление к учету объединения людей в племена, народности, нации, одним из признаков которых является язык [12]. Однако, по его мнению, "первые две тенденции, с одной стороны, и третья, с другой стороны, принципиально различны. Только третья последовательно учитывает диалектический, исторически изменчивый характер соотношения категорий "язык" и "диалект" и, таким образом, отвечает требованиям диалектического и исторического материализма" [13]. Подводя итоги обзора различных точек зрения на соотношение языков и диалектов в разных языковых группах (главным образом, славянских), Р. Леч пишет: "Таким образом, логические противоречия, к которым неизбежно приводит исследователей стремление к "чисто научной" (в смысле преувеличения роли письменности или генетического аспекта) трактовке той или иной группы родственных идиомов, не считающееся с самооценкой их носителей, на мой взгляд, убедительно доказывает нецелесообразность и научную несостоятельность отказа от социально-исторического подхода к проблеме разграничения категорий "язык" и "диалект", тем более, что, например, по отношению ко всем национальным славянским языкам принципы такого подхода в настоящее время фактически признаются всеми славистами" [14].

При общей бесспорности тезиса Р. Леча о решающем характере третьего критерия (см. ниже), отнесение им фактора наличия / отсутствия единого литературного языка и письменности к "чисто научному" (т. е. чисто лингвистическому) плану не может не вызвать возражений. Сам факт существования письменности и единого литературного языка - явление социального и социально-культурного, а не чисто лингвистического плана; наличие письменности и литературного языка носит исторический характер, поскольку и то и другое появляется, как известно, лишь на определенном этапе развития человеческого общества, а факт наличия единого литературного языка в том или ином коллективе людей оказывается в прямой зависимости от социально-исторических условий его существования и может изменяться с изменением этих условий.

Конкретно-историческая обусловленность фактора наличия или отсутствия единого литературного языка и - в связи с этим - различная языковая отнесенность компонентов диалектного континуума одного и того же ареала - могут быть проиллюстрированы на материале разных языков.

Известно, например, что с IX до начала XVI в. существовал единый так называемый классический персидский язык, бытовавший на обширной территории нынешнего Ирана, Афганистана и Средней Азии, распространившийся до границ Индии и вытеснивший в ряде регионов местные языки. Он существовал в форме разговорного языка, расчлененного на диалекты, факт наличия и отдельные черты которых отмечаются в литературе начиная с X в. Однако его диалектная дифференциация была относительно невелика и не мешала взаимопониманию. При этом существовал единый литературный язык, в котором диалектные различия были сглажены [15]. Появление и распространение этого литературного языка было тесно связано со сложившимися в этот период определенными историческими условиями [16]. Изменение этих условий в период позднего средневековья и различие исторических судеб Ирана, Афганистана и Средней Азии в последующие эпохи в связи с ослаблением политических и культурно-экономических контактов, завоеваниями и миграциями разных народов, а затем образованием нескольких государств и относительной стабилизацией трех разных культурных центров, привели к тому, что в настоящее время сложились три различных языка - персидский, таджикский и так называемый дари, или фарси-кабули, каждый из которых имеет свою литературную норму и статус официальных языков в государственном делопроизводстве. Вокруг этих трех литературных языков группируются ныне те диалекты, которые продолжают старые, группировавшиеся в свое время вокруг единого языка.

Аналогично соотношение некоторых индоарийских литературных языков, например бенгальского и ассамского, представляющих собой весьма близкородственные лингвистические единицы, располагающие каждый своей письменностью, литературной нормой и статусом официального языка [17].

С другой стороны, так называемые "диалекты хинди" определяются как диалекты лишь постольку, поскольку имеется единый литературный язык хинди, который их объединяет. При этом данные "диалекты" настолько несходны (благодаря резким различиям на всех уровнях, в том числе ярко выраженному аналитизму в морфологии одних "диалектов" и синтетезму - других), что их вполне корректно было бы считать самостоятельными языками, тем более, что взаимопонимание между носителями их разных групп невозможно. При этом известно, что литературных языков здесь раньше было несколько [18] и что в сферу влияния литературного хинди вовлечены не только близкородственные, но и весьма отдаленные в генетическом плане локальные единицы.

Кроме того, наличие определенных литературных языков, вокруг которых группируются бесписьменные локальные единицы, помогает еще в одном плане - в членении ареала, представляющего непрерывный континуум переходящих друг в друга диалектов. Так, например, обстоит дело в индологии.

"Следует учитывать, - пишет Г. А. Зограф, - что любая классификация НИА (новых индоарийских - Д. Э.) языков и диалектов на современном этапе неизбежно оказывается в какой-то мере относительной. Это обусловлено сложностью лингвистической карты Северной и Центральной Индии. Все живые индоарийские языки, в том числе и наиболее развитые, обладают значительным числом локальных диалектов и говоров. Границы между соседними диалектами практически малоощутимы. Это касается не только диалектов одного языка, но и территориально соприкасающихся диалектов, относимых к разным языкам. Локальная форма речи меняется через каждые несколько десятков километров, но изменения эти не столь значительны, чтобы сделать язык непонятным для ближайших соседей. По мере же увеличения расстояния растут и диалектные различия, пока не происходит переход к новому языку. По всей Северной Индии, от Бенгалии до Панджаба, нет ни одной заметной языковой границы, хотя на этом протяжении сменяются шесть языков, представленных десятками диалектов. То же может наблюдаться и в других направлениях; резкие границы между родственными языками прослеживаются лишь там, где существуют естественные преграды в виде гор или пустынь.

Такое положение весьма затрудняет не только отнесение к тому или иному языку пограничных диалектов, имеющих переходный характер, но и квалификацию форм речи с более значительными специфическими особенностями. Например, определяя бхили и кхандеши как самостоятельные языки, Грирсон вынужден признать, что первый, собственно, может рассматриваться как диалект гуджаратского, а второй - как ответвление первого, подвергшееся влиянию соседнего маратхского (кстати, кхандеши долгое время считался диалектом последнего)" [19].

Именно так обстоит дело в Центральном и Северном Иране, где бесписьменные локальные единицы, принадлежащие к северо-западной ветви иранских языков (в результате чего персидский литературный язык, относящийся к юго-западной ветви, не является для них близкородственным), обнаруживают настолько сложную и запутанную картину [20], что их четкая классификация и в настоящее время представляется делом не столь близкого будущего (см. ниже).

Таким образом, критерий Б, если он предстает в виде наличия или отсутствия единого литературного языка, является социально обусловленным конкретно-историческим, а отнюдь не чисто лингвистическим.

Вместе с тем естественно, что данный критерий не всегда является определяющим, и в этом Р. Леч, безусловно, прав. Сказанное подтверждается и материалом индоиранских языков.

Например, далеко разошедшиеся диалекты афганского языка рассматриваются в качестве диалектов единого языка в основном по принципу наличия единого этнического самосознания у их носителей, поскольку литературный язык здесь хотя и един, имеет довольно ощутимую дифференциацию на две разновидности, соответствующую диалектным группам [21].

Курдские диалекты, также весьма далекие друг от друга лингвистически (взаимопонимание между носителями некоторых из них невозможно) и группирующиеся вокруг двух различных литературных языков - северного (курманджи) и южного, или центрального, который в свою очередь подразделяется на два варианта (сулеймани и мукри) квалифицируются как диалекты единого курдского языка практически на основании социально-этнического признака принадлежности их носителей к единому курдскому народу [22].

Таким образом, при определении диалектного или языкового статуса той или иной формы речи, при исходности критерия близкого языкового родства, в спорных случаях, т. е. при расхождении показания критерия А - взаимопонятности локальных единиц с показаниями критериев Б и В традиционно определяющими оказываются последние - факторы ярко выраженного социального характера, причем при расхождении двух последних решающим практически оказывается критерий В - социально-этнический.

Как справедливо отмечал в свое время Р. И. Аванесов, о реальности понятия народности и единстве языка ясно свидетельствуют данные самосознания, самооценки народности.

Очевидно, эту закономерность следует учитывать и в тех спорных случаях, когда речь идет о бесписьменных языках, и потому один из существенных социальных критериев, - наличие единого или не единого литературного языка - отсутствует. Еще более сложна ситуация при отсутствии в таких ареалах койне, т. е. в случаях, когда критерий Б не может быть применен ни в одной своей разновидности.

При изучении бесписьменных языков и диалектов индоиранской языковой семьи отмечаются различные ареалы, локальные единицы которых еще ждут своей классификации.

Так, в частности, не решена окончательно задача классификации так называемых памирских языков, на которых говорит население горных долин Западного и Южного Памира и примыкающей к ним части Восточного Гиндукуша. Памирские языки, как уже говорилось, не имеют ни собственной письменности и литературного языка [23], ни койне, и их носители в качестве языка общения, а также литературного письменного языка (в настоящее время также языка прессы, школы, радио, театра, делопроизводства) используют таджикский [24], не являющийся для памирских близкородственным (они относятся к разным ветвям иранских языков). Таким образом, критерий Б здесь неприменим.

По единству показаний критериев А и В, т. е. по отсутствию взаимопонятности разных локальных единиц и единого этнического самосознания (каждая из данных народностей имеет собственное самоназвание и не отождествляет себя с соседней), основная часть языков вычленяется бесспорно. На этих основаниях обособляются друг от друга языки мунджанский, язгулямский, ваханский, ишкашимский и шугнано-рушанская группа.

Однако взаимоотношения друг с другом близкородственных локальных единиц с относительно четко определимыми границами между ними (обусловленными исторически в основном физико-географическими условиями, затруднявшими общение, т. е. разобщенностью в прошлом населения разных долин), составляющих шугнано-рушанскую группу, допускают неоднозначную интерпретацию. Эти языковые разновидности: шугнанская, баджувская, рушанская, хуфская, бартангская, орошорская (или рошорвская) и сарыкольская - квалифицируются в разных трудах то как языки, то как диалекты, поскольку критерии А и В здесь дают противоречащие показания. При близком родстве и взаимопонятности, позволяющих считать их диалектами, образующими некоторое единство, отсутствие общего для них наддиалектного языка, единого самосознания и самоназвания (каждая народность и здесь имеет свое самоназвание и отличает себя от соседей) позволяет рассматривать их как близкородственные самостоятельные языки. Аналогично соотношение между мунджанским и близкородственным ему йидга, а также между ишкашимским и сангличским (или сангличи) [25].

Степень лингвистической близости друг другу компонентов шугнано-рушанской группы различна. На основании историко-фонетических данных (в основном, по показаниям вокализма) и наиболее существенных морфологических изоглосс шугнано-рушанская группа подразделяется на четыре подгруппы: шугнано-баджувскую, рушано-хуфскую, бартанго-орошорскую и сарыкольскую. По ряду фонетических и морфологических признаков относительно четко противопоставлены другим: с одной стороны шугнанский, с другой - сарыкольский. Остальные - относительно более близки друг другу [26].

Этот непростой для классификации материал интерпретируется в специальной литературе по-разному, причем характерно, что квалификация данных локальных единиц изменяется в прямой зависимости от развития лингвистической науки.

Так, в литературе XIX - начала XX века фигурировало исключительно понятие "памирские диалекты" [27]. При этом понятие "диалекты" применялось в то время ко всем бесписьменным иранским языкам, рассматривавшимся как диалекты, развившиеся из единого общеиранского праязыка. Иначе говоря, термин "диалект" использовался здесь в историко-лингвистическом плане, и всякая социальная или функциональная оценка его отсутствовала. В дальнейшем в течение некоторого времени по отношению к памирским языкам употребляются параллельно оба термина - и "язык", и "диалект", причем сплошь и рядом в одной и той же работе [28]. При этом понятие "язык" противопоставлено понятию "диалект" по критерию А. Практически это находит свое выражение в том, что такие локальные единицы, которые не являются понятными для соседей, названы, хотя и не всегда последовательно, уже языками [29]. В традиции советского языкознания в отношении этих единиц с самого начала закрепляется термин "язык" [30]. В отношении же шугнано-рушанской группы, а также группировок мунджанский - йидга и ишкашимский - сангличский учитывается специфика отношений друг к другу составляющих их компонентов. Для характеристики локальных единиц, составляющих шугнано-рушанскую группу, в течение длительного времени применяется термин "диалект" с учетом взаимной близости и взаимопонятности, но с оговоркой об отсутствии у их носителей единой наддиалектной нормы и этнического самосознания и самоназвания [31]. Для ишкашимского и сангличского, мунджанского и йидга с 20-х годов устанавливается традиция называния первых локальных разновидностей языками, а вторых - диалектами первых.

В последующих работах, посвященных исследованию шугнано-рушанской группы, наблюдается все возрастающий учет роли социально-этнического фактора. Это выражается в том, что по отношению к составляющим ее компонентам сначала был введен термин "языки-диалекты", а впоследствии предпринимается попытка размежевать эти понятия: в каждой из четырех подгрупп (см. выше) локальная единица с большим числом говорящих квалифицируется как язык, с меньшим - как диалект данного языка [32]. В настоящее время наблюдается тенденция к признанию самостоятельного языкового статуса и за другими единицами (в частности, орошорской, или рошорвской) [33].

Чрезвычайно сложен вопрос классификации и малых бесписьменных языков и/или диалектов на территории Ирана, которые еще недостаточно изучены и внутренняя группировка которых еще во многом остается неясной. Относящиеся частью - к северо-западной, частью - к юго-западной ветви иранских языков они в ряде областей (в сельской местности) сохраняются в виде непрерывного континуума, в других местах - в виде остаточных островков среди персоязычного уже населения. "Они не являются диалектами персидского или какого-либо другого современного иранского языка и в то же время настолько далеки друг от друга, что с точки зрения современного своего состояния могут рассматриваться как обособленные лингвистические единицы. Отношение этих многочисленных говоров друг к другу, равно как и к другим иранским языкам, не вполне пока выяснено, и лингвистическая их группировка представляет большие трудности.

В иранистических работах такие говоры группируются обычно по признаку географическому - "диалекты полосы города Исфагана", "диалекты полосы города Шираза", "диалекты области Семнана"... Следует при этом, однако, учитывать, что нередко говоры соседних долин или соседних селений настолько резко отличаются друг от друга, что представляют собой с точки зрения лингвистической совершенно самостоятельные языки" [34]. Можно добавить, что в отдельных работах группировка и называние этих локальных единиц производится не по территориальному, а по этническому принципу [35].

Целесообразно подчеркнуть, что на трудность классификации этих локальных единиц указывалось еще в XIX в. В частности, один из первых их исследователей В. А. Жуковский отмечал, что их классификация - не однопланова. Предлагая на первых порах "за наречием каждой деревни оставить ее название" [36] и крайне осторожно подходить к вопросу об их классификационном объединении в более крупные группы, он намечал использовать в качестве критерия такого объединения взаимопонятность и сходство на всех уровнях, однако при этом признавал и этнический критерий. Так, он писал, что "можно также мириться с названием "курдский язык", так как это язык известной этнографической единицы" [37].

Обращает на себя внимание критика В.А. Жуковским позиции К. Юара, пытавшегося ввести в классификацию локальных единиц ("диалектов" в понимании иранистов XIX века) другой социальный критерий, казавшийся существенным для того времени, - критерий признака религиозной общности их носителей - и предложившего в этой связи термин "мусульманский пехлеви" для обозначения неперсидских языков и диалектов прикаспийских и центральных областей Ирана, т. е. таких различных в лингвистическом плане величин, как курдский, гилянский, мазандеранский и семнанский языки и многие другие языки и диалекты этого региона (включая диалекты гебров, являющихся к тому же не мусульманами, а огнепоклонниками). В. А. Жуковский аргументированно показывает неправомерность такого объединения, только запутывающего классификацию этих языков [38].

С другой стороны, характерен пример так называемого "языка пашаи", представляющего собой большую разветвленную группу локальных разновидностей, весьма несходных между собой и во многих случаях взаимно непонимаемых. В принципе каждую из этих разновидностей можно было бы назвать бесписьменным языком. Единой наддиалектной формы (ни литературного языка, ни койне) они не знают. Однако единое самосознание и самоназвание у их носителей дает основание считать их, как это и делается традиционно в литературе, "группой диалектов пашаи" и даже "языком пашаи" [39].

Таким образом, в практике индо-иранистической традиции в спорных случаях при классификации бесписьменных языков определяющим оказывается критерий В - социально-этический. Насколько это правомерно и существуют ли какие-либо другие критерии разграничения понятий "язык" и "диалект"? Как известно, сходное положение наблюдается и во многих других регионах мира, например в некоторых районах Европы, Африки, Южной Америки. Поэтому вопрос о критериях и сложность показаний материала имеют отнюдь не частное значение в языкознании.

Теперь уместно обратиться к самим определениям понятий "язык" и "диалект".

Как совершенно справедливо указывает в своей недавней статье Л. Э. Калнынь, "проблема "язык и диалект" приобретает разное содержание в зависимости от того, какое значение вкладывается в термин "язык" [40]. Проанализировав различные определения терминов "язык" и "диалект" в различных терминологических и энциклопедических словарях [41], где первый определяется по функциям, принципу устройства и по формальным критериям (типа "язык есть средство выражения мыслей, чувств", "язык есть средство общения", "язык есть знаковая система" и т. д.), второй же квалифицируется как разновидность первого ("диалект есть разновидность языка", "диалект есть форма общенародного языка" и т. п.), автор приходит к выводу, что во всех этих определениях "есть одно общее: диалекту приписывается тот же лингвистический статус, что и языку в его общем онтологическом значении" [42] и что в рамках этих определений "различие между языком и диалектом может быть определено как различие между общим и конкретным. Определение диалекта является конкретизацией понятия "язык".

Конкретизация эта достигается введением экстралингвистической характеристики в определение диалекта - а именно, указанием на территориальную ограниченность, на специфику коллектива говорящих.

В некоторых, но не во всех определениях диалекта вводится в той или иной форме указание на соотнесенность диалекта с общенародным или национальным языком. В этом случае происходит включение одной конкретизации понятия "язык" в другую" [43].

Таким образом, автор с самого начала подчеркивает экстралингвистический характер рассматриваемого противопоставления. Если определение диалекта дается как экстралингвистическая характеристика данного варианта, то и само понятие "язык" в оппозиции "язык" - "диалект" приобретает экстралингвистическое определение. И Л. Э. Калнынь вполне правомерно отмечает далее: "В рамках проблемы "язык и диалект", обычно обсуждаемой в лингвистической литературе, термин "язык" употребляется не в своем общем исходном значении, а в значении некоторого конкретизирующего обобщения (или обобщающей конкретизации) - в значении национального, общенародного языка, языка народности, национальности и т. п.

Национальный язык как обобщающая языковая категория охватывает собрание диалектов, распространенных на территории, занятой данной нацией, литературный язык и формы речи, промежуточные между диалектными и литературными" [44].

Итак, в оппозиции "язык" - "диалект" речь идет о соотношении диалекта (или, по выражению Л. Э. Калнынь, "языка диалекта" [45], или, по выражению Р. И. Аванесова, "диалектного языка" [46]) с общенародным языком, в который диалектный язык входит как один из компонентов. Термин "язык" здесь требует уточнения: "язык чего?" (т. е. какой общности) или "язык кого?" (какого народа). В этом плане традиционное в индоиранистике использование термина "язык" в тех случаях, когда классификационное место данной локальной единицы еще не установлено, с комментарием географического или этно-географического характера типа "язык рушанцев Советского Памира", "язык азербайджанских курдов", "язык афганских хазара", "язык северо-азербайджанских татов" и т. п. представляется вполне правомерным.

Что же касается форм речи малых народностей, не отождествляющих себя с другими, то в случае отсутствия объединяющей их наддиалектной нормы, их, очевидно, с полной уверенностью следует считать языками. Здесь уместно еще раз сослаться на Л. Э. Калнынь, которая отмечает: В конкретных диалектологических исследованиях термин "диалект" всегда снабжается уточнением по принадлежности его определенному языку. Названием "диалект" языковый идиом снабжается только в том случае, если он входит в некоторое языковое объединение, являющееся наддиалектным. До тех пор, пока языковой идиом не входит в такое объединение, он не может называться "диалектом", а называется "бесписьменным языком". И, наоборот, как только бесписьменный язык включается в состав языкового объединения более высокого ранга, он получает статус диалекта определенного языка. Таким образом, диалект всегда входит в состав чего-то большего, а сам термин "диалект" имеет точную социально-историческую приуроченность" [47].

Резюмируя сказанное, естественно предположить, что преодоление непоследовательности в трактовке отдельных локальных единиц в качестве самостоятельных языков или диалектов, подчиненных какой-то более обобщенной системе, следует искать на путях последовательного применения всех трех указанных критериев. При одинаково положительных показаниях всех трех: А - взаимопонятности и взаимной лингвистической близости; Б - наличии объединяющего их общего литературного языка или иной наддиалектной нормы; В - единства этноса и осознания этого единства носителями локальных языковых разновидностей - данные формы речи с полным основанием рассматриваются как диалекты одного языка.

При их несовпадении следует учитывать определенную иерархию в значимости этих критериев, которая выявляется в ведущем положении факторов четко выраженной социальной значимости. Для бесписьменных языков и диалектов, лишенных к тому же иных наддиалектных норм типа койне, решающим в таких случаях оказывается критерий В, т. е. социально-этнический критерий вхождения использующей данную форму речи народности в более широкую общность или, наоборот, ее отдельного бытования, что выявляется в самосознании и самоназвании ее представителей.

На правомерность принятия именно такой иерархии признаков указывают как теоретические изыскания в данной области, особенно развившиеся в последние годы (причем, особенно плодотворно - в отечественной литературе), так и практика частных языковых исследований.

Список литературы

1. Ср., например, термины "ведийский (или ведический) язык", "ведическое наречие", "диалект Ригведы", "язык Ригведы" и т. п. Исключение составляют особые случаи, требующие терминологического подчеркивания соподчиненности (например, "диалекты праязыка").

2. Зограф Г. А. Морфологический строй новый индоарийских языков. М., 1976, с. 40.

3. Кубрякова Е. С., Климов Г. А., Серебренников Б. А. Язык как исторически развивающееся явление. - В кн.: Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка. М., 1970, с. 296-297; см. также: Серебренников Б. А. Праязык как необходимая модель. - In: Kulonlenyomat a Congressus Quartus Internationalis Fenno-Ugristarum, I. kotet tanulnamyaibol. Budapest, 1975, c. 66-67.

4. Серебренников Б. А. Территориальная и социальная дифференциация языка. - В кн.: Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка, с. 452; ср. несколько иное определение этих трех критериев как тенденций в подходе к разграничению понятий "язык" и "диалект": Леч Р. К вопросу о соотношении категорий "язык" и "диалект". - В кн.: Русское и славянское языкознание. К 70-летию чл.-корр. АН СССР Р. И. Аванесова. М., 1972, с. 163 и сл.

5. Калнынь Л. Э. Диалектологический аспект проблемы "язык и диалект". - Изв. АН СССР, 1976, т. 35. Сер. лит-ры и языка, № 1, с. 37.

6. Cazacu B. In jurul unei controverse lingvistice: libma sau dialect? (Problema clasificarii idiomurilor romanice suddunarene). - Studii si cercetari lingvistice, Bucuresti, 1959, t. X, № 1, c. 23 (см. также резюме, с. 32).

7. Глисон Г. Введение в дескриптивную лингвистику. М., 1959, с. 436-439.

8. Heger K. "Sprache" und "Dialekt" als linguistisches und soziolinguistisches Problem. - Folia linguistica, The Hague, 1968, t. III, N 1/2.

9. Аванесов Р. И. Лингвистическая география и структура языка. - В кн.: Вопросы теории лингвистической географии. М., 1962, с. 26; ср.: Он же. Описательная диалектология и история языка. - Славянское языкознание. Доклады советской делегации. V Международный съезд славистов (София, сентябрь 1963). М., 1963, с. 306.

11. Климов Г. А. Фридрих Энгельс о критериях языковой идентификации диалекта. - ВЯ, 1974, № 4.

12. Леч Р. Указ. соч., с. 163.

13. Там же.

14. Там же, с. 169.

15. Оранский И. М. Введение в иранскую филологию. М., 1960, с. 262-283 (там же литература вопроса); Лазар Ж. Общий язык иранских земель и его диалекты по текстам X-XI вв. н. э. - Народы Азии и Африки, 1961, № 4.

16. Оранский И. М. Указ. соч., с. 262-263.

17. Grierson G. A. "Language" and "Dialect". - In: Linguistic survey of India (ed. by G. A. Grierson), v. I, pt. 1. Calcutta, 1927, p. 22-24.

18. Чернышев В. А. Диалекты и литературный хинди. М., 1969, с. 6-7, 35 и сл.

19. Зограф Г. А. Индоарийские языки. - В кн.: Языки Азии и Африки, т. I. М., 1976, с. 146; см. также: Он же. Морфологический строй новых индоарийских языков, с. 39-40; о языковых границах см. также положения Дж. Грирсона: Grierson G. A. Language boundaries - Linguistic survey of India, v. I, pt. 1, p. 30-31.

20. Жуковский В. А. Материалы для изучения персидских наречий, ч. I, СПб., 1888; ч. II - III, Пг., 1922.

21. Дворянков Н. А. Язык пушту. М., 1960, с. 7-9.

22. Бакаев Ч. Х. Курдский язык. - В кн.: Языки народов СССР, т. I. М., 1966, с. 257; Эйюби К. Р., Смирнова И. А. Курдский диалект мукри. Л., 1968, с. 3-6.

23. В 30-е годы была предпринята не получившая дальнейшего развития попытка создания письменности и литературы на некоторых из них.

24. В настоящее время в советской части Памира относительно широко используется также шугнанский язык, в основном среди молодежи, учащейся или учившейся в областном центре - г. Хороге (являющимся также центром Шугнана), однако он не заменяет таджикского.

25. См.: Morgenstierne G. Indo-Iranian frontier languages, v. II. Oslo, 1938, p. 3, 288; Grierson G. A. Ishkashimi, Zebaki and Yazghulami. An account of three Eranian dialects. London, 1920, p. 3-4.

26. Соколова В. С. К уточнению классификации шугнано-рушанской группы памирских языков. - В кн.: Иранский сборник. К 75-летию проф. И. И. Зарубина. М., 1963.

27. См., например: Tomaschek W. Centralasiatische Studien. II. Pamir-Dialekte. - In: Stzb. d. Wiener Akad. d. Wiss. Phil.-hist. Cl., Bd. 96. Wien, 1880; Geiger W. Die Pamir-Dialekte. - GiPh, Bd. I, Abt. 2. Strassburg, 1898-1901.

28. См., например: Morgenstierne G. Op. cit., v. II, p. XIII sq.

29. Ср.: Там же, с. XIII-XIV.

30. См., например: Зарубин И. И. К характеристике мунджанского языка (из материалов по иранской диалектологии), - В кн.: Иран, т. I. Л., 1926.

31. Соколова В. С. Шугнано-рушанская языковая группа. - В кн.: Языки народов СССР, т. I. М., 1966, с. 362; Она же. К уточнению классификации..., с. 71, 80.

32. Соколова В. С. Генетические отношения язгулямского языка и шугнанской языковой группы. Л., 1967, с. 4.

33. Курбанов Х. Рошорвский язык. Душанбе, 1976, с. 3; Эдельман Д. И. Проблема "язык или диалект" при отсутствии письменности (на материале памирских языков). - В кн.: Лингвистическая география, диалектология и история языка. Ереван, 1976; см. также: Карамшоев Д. Категория рода в памирских языках. Душанбе, 1978, с. 3, 5-8.

34. Оранский И. М. Указ. соч., с. 291.

35. Ср., например, перечень лурских диалектов по названиям племен: Mann O. Die Mundarten der Lur-Stamme im Sudwestlichen Persien. - In: Mann O., Hadank K. Kurdisch-persischeForschungen, Abt. II, Berlin, 1910, S. XXIII-XXV.

36. Жуковский В. А. Указ. соч., ч. I, с. IV.

37. Там же, с. III.

38. Там же, с. IV-V. - Ср. также резкую критику К. Хаданком, Д. Лоримером и другими термина "габри", под которым некоторые исследователи пытались объединить совершенно разные формы речи огнепоклонников разных городов Ирана: Hadank K. Die Mundarten von Khunsar, Mahallat, Natanz, Nayin, Samnan, Sivand und So-Kohrud. - Mann O., Hadank K. Op. cit., Abt. III, Bd. I. Berlin, 1926, S. LXXXVI; Lorimer D.L.R. Is there a Gabri dialect of Modern Persian? - JRAS, 1928, pt. 2.

39. См., например: Morgenstierne G. Indo-Iranian frontier languages, v. III, pt. 1, Oslo, 1967, S. 6.

40. Калнынь Л. Э. Указ. соч., с. 34.

41. К приведенным ею определениям диалекта по разным словарям можно было бы добавить еще одно, очевидно, из самых лаконичных: "Диалект есть вариант языка", см.: Ivic P. Dialects. - In: Encyclopaedia Britannica, Ed. 15-th, 1974, p. 696.

42. Калнынь Л. Э. Указ. соч., с. 35.

43. Там же.

44. Там же, с. 36.

45. Там же, с. 39.

46. Аванесов Р. И. Лингвистическая география и структура языка, с. 9.

47. Калнынь Л. Э. Указ. соч., с. 39.