Теория и практика демократии и тоталитаризма (Ф. Хайек, П. Арон, З. Бжезинский)

Теория и практика демократии и тоталитаризма (Ф. Хайек, П. Арон, З. Бжезинский)

Тоталитаризм, по Хайеку, подступает постепенно и незаметно; он оказывается непреднамеренным результатом самых возвышенных устремлений самых достойных людей. Погоня за дорогими нашему сердцу идеалами приводит к последствиям, в корне отличающимся от ожидавшихся, - таков лейтмотив "Дороги к рабству". Чтобы это произошло, нужно совсем немного: поставить себе целью организовать жизнь общества по единому плану и последовательно стремиться к реализации этой цели на практике. Стоит только встать на эту дорогу - остальное довершит неотвратимая логика событий. Вслед за заменой спонтанного рыночного порядка сознательным плановым руководством неминуемо начинают рушиться одна за другой все ценностные скрепы и опоры свободного общества - демократия, правозаконность, нравственность, личная независимость, свободомыслие, что равносильно гибели всей современной культуры и цивилизации. [Должно быть понятно, что, говоря о плане, Хайек имеет в виду не просто систему экономических заданий, но любой глобальный замысел-проект сознательного переустройства всех сфер общества.]

Процесс разворачивается с железной последовательностью: поскольку руководство по единому всеобъемлющему плану подразумевает, что государство вовлекается в решение необозримого множества частных технических проблем, то очень скоро демократические процедуры оказываются неработоспособными. Реальная власть неизбежно начинает сосредоточиваться в руках узкой группы "экспертов". План устанавливает иерархию четко определенных целей, и концентрация власти выступает необходимым условием их достижения. Система централизованного управления, когда решения принимаются исходя из соображений выгодности в каждом отдельном случае, без оглядки на какие-либо общеобязательные стабильные принципы права, являет собой царство голой целесообразности. Твердые юридические правила и нормы сменяются конкретными предписаниями и инструкциями, верховенство права - верховенством политической власти, ограниченная форма правления - неограниченной. Точно так же несовместимо царство целесообразности с существованием каких бы то ни было абсолютных этических правил и норм: нравственным признается все, что служит достижению поставленных целей, независимо от того, к каким средствам и методам приходится для этого прибегать. Но так как органы власти физически не в состоянии издавать приказы по каждому ничтожному поводу, образующиеся пустоты заполняются квази-принципами квази-морали. "Квази" - потому что она предназначается для нижестоящих и ее когда угодно могут перекроить в соответствии с изменившимися условиями момента. План неявно содержит в себе всеобъемлющую систему предпочтений и приоритетов: он определяет, что лучше, а что хуже, что нужно, а что не нужно, кто полезен, а кто бесполезен. Устанавливая неравноценность различных людей и их потребностей, план, по сути, вводит дискриминацию, перечеркивающую формальное равенство всех перед законом: то, что по плану разрешено одним, оказывается запрещено другим." При отсутствии системы нравственных ограничений вступает в действие механизм "обратного отбора": выживают и оказываются наверху "худшие", те, кто полностью свободен от ненужного бремени нравственных привычек и не колеблясь решается на самые грязные дела. – Иллюзией оказывается надежда интеллектуалов, что контроль государства можно ограничить экономикой, сохранив в неприкосновенности сферу личных свобод. В условиях централизованного контроля за производством человек попадает в зависимость от государства при выборе средств для достижения своих личных целей: ведь именно оно в соответствии со своими приоритетами определяет, что и сколько производить, кому какие блага предоставлять. Сужается не только свобода потребительского выбора, но и свобода выбора профессии, работы, места жительства. Это означает размывание и исчезновение защищенной законом сферы частной жизни, где человек был полновластным хозяином принимаемых решений. – Единодушие, единомыслие и единообразие поведения облегчают достижение запланированных целей. Отсюда стремление государства установить контроль не только над вещами, но и над умами и душами людей. – Общество насквозь политизируется: его членами признаются лишь те, кто разделяет установленные цели; любой человек и любое событие оцениваются по их нужности для общего дела. Несогласие с общепринятым мнением становится несогласием с государством, то есть - политической акцией. – Наука и искусство также ставятся на службу "социальному заказу". Все, что бесполезно – чистое искусство, абстрактная наука, – отвергается; общественные дисциплины превращаются в фабрики "социальных мифов". Наступает смерть свободного слова, свободной мысли." Формируется новый человек – "человек единой всеобъемлющей организации", которому причастность к коллективу заменяет совесть. Происходят необратимые психологические изменения: достоинства, на которых держалось прежнее общество – независимость, самостоятельность, готовность идти на риск, способность отстаивать свои убеждения, – отмирают, потому что человек привыкает обращаться за решением всех своих проблем к государству.

Итак: установление тоталитарного строя, подчеркивает Хайек, не входит в сознательные замыслы проектировщиков светлого будущего; это – непредумышленное, никем не предполагавшееся следствие их попыток сознательно управлять обществом по единому плану.

В своих позднейших работах Хайек уделяет много места полемике с идеологией "государства благосостояния". С его точки зрения, намеченная цель – достижение справедливой структуры распределения благ – сама по себе иллюзорна. В рамках рыночного порядка понятие социальной, или распределительной, справедливости в принципе лишено смысла. Оно наполняется реальным содержанием только в условиях централизованной экономики, где некий орган определяет долю совокупных благ, причитающуюся каждому члену общества, так что погоня за миражом "социальной справедливости" как раз и может привести к постепенному формированию подобной системы. Сочетание "государства благосостояния" с господством неограниченной демократии, полагает Хайек, делает перспективу "вползания" в тоталитарное общество вполне реальной.

Прежде всего он обращает внимание на неизбежные сдвиги в психологии людей, когда они приучаются пользоваться патерналистскими благодеяниями, которыми оделяет их "государство благосостояния". Привычка к зависимости от государства, ослабление личной инициативы и ответственности могут подталкивать к соответствующим изменениям политических институтов общества.

Основной тезис "Дороги к рабству" нередко понимается в том смысле, что, по Хайеку, достаточно любого незначительного вмешательства государства в жизнь общества, чтобы перспектива установления тоталитарного режима стала неизбежной. Но он хотел сказать своей книгой вовсе не это. Английская пословица, которую любит приводить Хайек, гласит: "Кто не совершенствует своих принципов, тот попадает в лапы к дьяволу". Движение к тоталитаризму оказывается неотвратимым, когда условия существования либерально-рыночного порядка слепо принимаются как данность и игнорируются лежащие в его основе исходные принципы, постоянно нуждающиеся в осмыслении, защите и дальнейшем развитии. По Хайеку, нельзя противостоять тоталитаризму, пребывая на одном и том же месте: для этого необходимо двигаться вперед – к свободе.

Хайековская философия свободы, восстанавливающая ценности классического либерализма, нужна сегодня для интеллектуального выздоровления обществ, испытавших на себе ужас тоталитарного рабства, ибо она помогает изживать многие предрассудки "коллективистского" мышления.

Сегодня много говорят и пишут о кризисе демократии. Известный французский политический мыслитель Р. Арон в книге “Демократия и тоталитаризм” пишет: “Можно мечтать об идеальном конституционном режиме без каких бы то ни было несовершенств, но нельзя представить себе, что все политические деятели заботятся одновременно и о частных интересах, которые они представляют, и об интересах сообщества в целом, которому обязаны служить; нельзя представить режим, где соперничество идей свободно, а печать беспристрастна, где все граждане осознают необходимость взаимной поддержки при любых конфликтах”.

Р. Арон рассматривает различные виды разложения конституционно-плюралистических, т.е. демократических, режимов. Так, он считает, что их разложение можно наблюдать на уровне государственных институтов, настроений в обществе, социальной инфраструктуры; они могут разлагаться из-за избыточной олигархичности или из-за чрезмерной демагогичности. Но сам он предпочитает и предлагает другим для рассмотрения простое, по его словам, различение: “еще нет” и “больше невозможно”. Р. Арон поясняет: “Известны конституционно-плюралистические режимы, которые разлагаются из-за того, что у них еще нет глубоких корней в обществе; в то время другие разлагаются под воздействием времени, собственного износа, привычки,– иными словами, их функционирование более невозможно”.

Известный американский политолог С. Липсет отмечал: доверие американцев к власти, ко всем государственным институтам в США устойчиво снижается. Так, общенациональные опросы, проводимые службой Харриса с 1966 г., выявили в 1994 г. самый низкий уровень доверия к правительственным институтам из когда-либо зафиксированных. “Большое доверие” к исполнительной ветви власти выразили всего лишь 12% всех опрошенных (в 1966 г. – 41%, в 1981 г. – 24%). Доверие к Конгрессу выразили – 8% опрошенных (в 1981 г. – 16%, в 1966 г. – 42%). Служба Янкелевича отмечает резкое снижение доли респондентов, уверенных в том, что то, что делается правительством, всегда или в большинстве случаев правильно. В 1964 г. так думало 76% опрошенных, в 1984 г. – 44, а в 1994 г. – 19%12.

В анкете, предложенной центром изучения общественного мнения Мичиганского университета, задавался вопрос: “Могли бы Вы утверждать, что в своей деятельности правительство в основном руководствуется интересами немногих влиятельных группировок, или же оно действует на благо всего народа?” В 1964 г. 29% опрошенных ответили, что правительство действует в интересах ограниченного числа крупных предпринимателей. К 1980 г. этот показатель достиг уже 70%, а в 1992 г. – 80%. Согласно опросу общественного мнения, проведенного институтом Гэллапа в 1994 г., 66% респондентов, входящих в общенациональную выборку, согласились с тем, что “правительство почти всегда оказывается расточительным и неэффективным”. Примерно такой же процент опрошенных высказали мнение, что “большинство избранных должностных лиц мало волнует, что думают простые люди”.

Что касается России, то к ней вполне применима формула кризисного состояния демократии, определяемая Р. Ароном как “еще нет”. Действительно, в России нет глубоких корней демократии (народной власти), не говоря уже о демократии либеральной (конституционной), т.е. власти народа, соблюдающей права каждого человека.

Среди россиян существуют разные взгляды на сущность демократии. Согласно данным социологического опроса населения России, проведенного Центром социологических исследований МГУ в конце 1995 г., на вопрос: “Как Вы думаете, что самое главное в демократии?”, 41% респондентов ответили, что это – законность и правопорядок; 15,6 – свобода личности и 14,8 – власть народа, 4,2 – частная собственность; 2,4% – учет интересов меньшинства.

Сегодня в России наблюдается противоречивая ситуация. С одной стороны, можно утверждать, что демократия пустила в России достаточно глубокие корни. Об этом свидетельствуют ответы респондентов на вопрос: “Поддержали бы Вы лидера, который во имя восстановления порядка в России установил бы с помощью армии и сил безопасности диктаторский режим, или противостояли любой диктатуре, считая, что свобода важнее?” Больше половины опрошенных – 51,8% заявили, что противостояли бы любой диктатуре, 21,8 – поддержали бы такого лидера, 25,2 – затруднились ответить.

В то же время многие исследования говорят о том, что в России растет отчуждение граждан от политики и, прежде всего, от власти. Они попрежнему являются в неизмеримо большей степени объектом политики, нежели ее субъект. О насущных нуждах простых людей стремящиеся во власть слышат только во время предвыборных кампаний, но, войдя во власть, тут же забывают о них и их нуждах. Ответственность властей за результаты своего руководства и управления обществом мала как никогда. Демократическая эйфория, характерная для конца 80-х – начала 90-х гг. прошла.

К. Фридрих и З. Бжезинский в своей работе "Тоталитарная диктатура и автократия" предлагают для определения "общей модели" тоталитаризма пять признаков:

• единая массовая партия, возглавляемая харизматическим лидером;

• официальная идеология, признаваемая всеми;

• монополия власти на СМИ (средства массовой информации);

• монополия на все средства вооруженной борьбы;

• система террористического полицейского контроля и управления экономикой.

Концепция Фридриха и Бжезинского, получившая в историографии название "тоталитарный синдром", оказала большое влияние на последующие исследования в этой области. В то же время неоднократно указывалось на несовершенство их формулы, что, впрочем, признавали и сами авторы.

Недостаток признаков, предложенных З. Бжезинским и К. Фридрихом, заключается в том, что в них нет системности, а главное - не выделен общий интегрирующий признак, нет общей связующей нити. Список черт тоталитаризма можно было бы продолжить. Так, при тоталитаризме утверждается монополия на массовую культуру, централизовано управление художественным и научным творчеством. Все признаки сами по себе верны, но неясно, что, же является наиболее существенным, определяющим, исходным, а что характерным, но все, же производным. Единая массовая партия, общая для всех официальная идеология типичны для тоталитарный режимов, но обусловлены они более общими свойствами тоталитаризма, емко выражающими его сущность.