Политическая модернизация России в посткоммунистический период

Министерство общего и профессионального образования российской федерации

Дальневосточный государственный университет

Владивостокский институт международных отношений

Азиатско-Тихоокеанского региона

Факультет политических наук

и социального управления

Кафедра истории

и теории политики

Фомичёв С. В.

Политическая модернизация России в посткоммунистический период.

Дипломная работа

Соответствует требованиям.

Может быть допущена к защите в ГАК.

Научный руководитель к.и.н., доц. Поляков В. В.

Допущена к защите в ГАК.

Зав. кафедрой

к.и.н., профессор Оврах Г. П.

Направить на защиту в ГАК.

Декан

факультета политических наук и социального управления

д.и.н., профессор Кузнецов А. М.

Владивосток

1999

Введение

Одним из наиболее впечатляющих феноменов мирового масштаба, характеризующих политический процесс в последнее десятилетие нашего века, является прогрессирующее ослабление посткоммунистических государств, связанное с глубоким и всесторонним кризисом тоталитарных и авторитарных режимов в различных районах мира. Россия не является исключением. Рассматривая современное политическое развитие нашего государства можно констатировать, что на данном историческом этапе, Россия, вместе с другими бывшими коммунистическими странами претерпевает мучительные изменения, связанные с переходом к современному состоянию развития.

Вместе с тем, драматизм, болезненность и сложность переходных процессов, переживаемых посткоммунистическими странами, с особой наглядностью демонстрируют противоречивый, крайне неоднозначный характер общественно-политического развития на стадии перехода и существенную неопределённость его перспектив. Опыт политических реформ показывает, что переходные политические системы так своеобразно сочетают демократические и авторитарные черты, что им трудно найти место в устоявшейся политологической классификации: тоталитаризм, авторитаризм, демократия. Поэтому очень важно выяснить, что же, всё таки, способствует относительно устойчивому равновесию общества переходного типа, каким образом можно определить природу и направление происходящих в нём политических процессов?

Всё это вызывает рост интереса к теории политической модернизации, центральная проблема которой – анализ политических систем переходного периода.

Круг проблем, связанных с исследованием переходных обществ посредством теории модернизации – весьма широк и разнообразен. Сюда, в частности, относятся вопросы, касающиеся источников, характера и направлений политических изменении при переходе от традиционного к современному обществу: от технологического отставания стран, где игнорирование политических свобод являлось повседневной практикой, до ценностных ориентаций различных групп населения и индивидов.

Применительно к России можно говорить, что проблема политической модернизации приобрела особую актуальность (научную и практическую) в связи с политическими событиями 1991г.: распад СССР и запрет КПСС, которые явились наиболее ярким и убедительным свидетельством глобальности и глубины перемен; а так же обнажили острую необходимость поиска новых вариантов и направлений дальнейшего развития, выработку более эффективных способов борьбы с кризисными явлениями, порождёнными этим переходом. Острота и актуальность этой проблемы не спадает и по сей день, оставаясь одной из наиболее дискутируемых тем политологической науки.

Исследованию проблемы политической модернизации в России в посткоммунистический период посвящено и данное дипломное сочинение. Цель нашего исследования – дать всестороннюю политологическую характеристику модернизации, понять закономерности и логику переходных процессов, уяснить их господствующие тенденции и динамику, определить характер и сущность проблем, встающих перед Россией в ходе посткоммунистической модернизации, выяснить пути и возможности их наиболее эффективного решения. Предмет представленного исследования обусловил и методы, которые применялись авторами диплома для изучения указанной проблемы. Во – первых, это общелогические методы: анализ, синтез, обобщение, сравнение. Во – вторых, метод структурно-функционального анализа, социально-психологический, критико-диалектический методы (1). В – третьих, нами применялся метод конкретного политологического исследования, заключающийся в сочетании глубоких теоретических обобщений и конкретного анализа сугубо эмпирических фактов.

Структура нашего исследования состоит из введения, двух глав и заключения. Во “Введении” изложены цель, задачи исследования, показана актуальность и рассмотрена историография проблемы, описана использованная литература. Глава первая – “Политическая модернизация” – посвящена описанию понятия модернизации, критериев и основных этапов развития теории модернизации. Наряду с этим, в этой главе авторы рассмотрели основные направления исследования политической модернизации, предложенные западной наукой, а так же предприняли попытку проанализировать значения теории модернизации на современном этапе развития. Глава вторая – “Политическое развитие России в посткоммунистический период” – посвящена анализу политического процесса в России в период 1991-1996 гг., исследованию некоторых особенностей модернизации нашей страны в прошлом и настоящем, а так же содержит описание и попытку прогноза авторами перспектив развития России. В “Заключении” в самой сжатой форме отражены выводы проведённого исследования.

В мировой науке тема политической модернизации не нова. В западной политической науке теория модернизации первоначально возникла в США, новые стимулы для своего развития получила в 1950-1960 гг. в связи с освобождением целого ряда государств “третьего мира” от колониального господства и возникшими перед ними трудностями дальнейшего развития (2). О модернизации писали Ш. Эйзенштадт, Д. Аптер, Э. Шилс, Л. Пай. и другие исследователи (3).

Современный этап характеризуется заметным оживлением обсуждения проблемы политической модернизации, в связи с началом и усилившейся активизации в странах бывшего СССР, Восточной Европы, Китая переходных политических процессов (4).

Пожалуй лишь в конце ХХ века данная проблема вошла в круг интересов российских исследователей, что свидетельствует о её недостаточной изученности и разработанности (такая задержка была вызвана резкой критикой теории модернизации в советский литературе за её западно-центристскую ориентацию). Вместе с этим, до недавнего времени, теория модернизации в России представляла изложение российскими авторами западных концепций исследований по данной проблематике (5). Однако сегодня, всё больше появляется статей, журнальных и газетных публикаций, книг посвящённых проблеме модернизационных преобразований, которые являют собой самобытный характер российских концепций переходного периода, и взглядов на процесс модернизации в нашей стране (6)

Для полноты характеристики такого сложного явления как политическая модернизация были привлечены работы российских и зарубежных авторов, содержащие описание понятия модернизации (7), его цели и признаки (8), Характеристику основных концепций “осовременивания” (9) и т. п.

Разумеется, нами был задействован не весь объём литературы, посвящённый данной проблеме, но, думается, указанной теоретической базы оказалось достаточно, чтобы раскрыть тему дипломной работы.

Глава 1. Политическая модернизация.

1.1. Понятие, критерии и основные этапы развития теории модернизации.

Стремление к современному уровню развития – вероятно, наиболее всеохватывающая и всепронизывающая черта современного мира. Большинство стран сегодня включены в этот процесс, осуществляя модернизацию или развивая собственные традиции в русле современности. Исторически модернизацию можно обозначить “как процесс изменения в направлении тех типов социальной, экономической и политической систем, которые слагались и развивались в Западной Европе и Северной Америке в период с семнадцатого по девятнадцатый век и затем распространились на другие европейские страны, а в девятнадцатом и двадцатом веках – на южноамериканский, азиатский и африканский континенты”, - писал Ш.Эйзенштадт, один из авторов теории модернизации (10).

Современные и модернизирующиеся общества эволюционировали на базе огромного разнообразия традиционных, слаборазвитых обществ. В Западной Европе они сформировались на основе федеральных или абсолютистких государств с сильными городскими центрами, в Восточной Европе – из более автократических государств и менее урбанизированных обществ.

Обычно термин “модернизация” расшифровывается как движение, переход от традиционного, аграрного общества к современному, индустриальному. В этом случае, как правило, имеются в виду развивающиеся страны, входящее в соприкосновение с западной индустриальной моделью общества. В.Красильщиков считает, что модернизация связана с деятельностью и развитием “прометеевско-фаустовского типа человека”, которым движет активное стремление к воздействию на окружающую среду, к подчинению естественного мира, природы и пространства, также мнящего себя центром всей вселенной. Такой тип личности, по мнению автора, начал складываться в эпоху Ренессанса, когда в Европе стали разлагаться феодальные отношения, основанные на личной зависимости и, как результат, появился свободный, независимый от других индивид. К этому периоду Красильщиков относит и начало первой в мировой истории модернизации (11).

В качестве синонимов понятия “ модернизация” в политической, социальной, экономической теории можно встретить такие термины как осовременивание, инновационные преобразования, переходное развитие .

Выделим ряд критериев модернизации в различных сферах общественной жизни:

в социальной области – дифференциация и специализация ролевых функций индивидуумов и групп во всех главных институционных сферах разделения функциональных ролей, выполняемых разными индивидуумами в обществе, в особенности разделения между обязанностями в общественном производстве, в политике, в семье, разделение сфер частной и общественной жизни, вытеснение отношений личной зависимости между людьми отношениями их личной независимости, основанной на эквивалентном обмене вещами;

в экономике – развитие промышленной системы, связанной с применением технологии, основанной на использовании научного (рационального) знания, появления вторичного (индустрия, торговля) и третичного (услуги) секторов хозяйства, углубления общественного и технического разделения труда, развития рынков товаров, денег и занятости;

в политической области – образование централизованных государств, управляемых на основе разумного принципа разделения властей ( как на макро-, так и на микро- уровнях),включения широких масс населения в политический процесс (хотя бы посредством расширения представительской формы политического участия), установления демократии, с сопутствующими ей институтами; формирования осознанных интересов различных общественных групп;

в культурной сфере - растущая дифференциация культурных систем и ценностных ориентаций, секуляризация образования и распространение грамотности, многообразие философских и научных течений, религиозный плюрализм, развитие новейших средств распространения и передачи информации, приобщение населения к достижениям культуры.

Теория политической модернизации первоначально возникла в конце 50-х годов с целью теоретического обслуживания политики Запада по отношению к развивающимся странам. Вырабатывая после второй мировой войны методы защиты своих национальных интересов в “третьем мире”, США встали перед необходимостью осмысления перспектив развития освободившихся стран, передачи им своего опыта и методов, с помощью которых развивающиеся страны могли бы стабилизировать у себя политическую и экономическую ситуацию, осуществить необходимые реформы и преобразования, превратиться в социально и политически стабильные, экономически развитые государства с предсказуемой внутренней и внешней политикой, стать надежными политическими и экономическими партнерами. Однако со временем концепция политической модернизации превратилась в обоснование некой общей модели глобального процесса цивилизации, суть которой в описании характера и направления перехода от традиционного к рациональному обществу в результате научно-технического прогресса, социально-структурных изменений, преобразования нормативных и ценностных систем(12). Основная периодизация модернизации связана с неравномерностью ее протекания в мировом пространстве и историческом времени, признании независимости общественного развития, наличия долговременного периода в развитии государств.

Обычно выделяют два типа модернизации. Первый из них - тип оригинальной, спонтанной модернизации, характерен для стран, переживших переход к рациональным общественным структурам в результате постепенного, длительного развития внутренних процессов, через постепенное самопроизвольное накопление предпосылок в тех или иных областях общественной жизни, соединение которых давало качественный толчок (США, Англия).

Второй тип – вторичная, отраженная модернизация, характерен для стран, по тем или иным причинам отставших в своем развитии и теперь за счет широкого использования опыта передовых государств, пытающихся их догнать по уровню и качеству жизни, то есть это осовременивание вдогонку.

Основным фактором вторичной модернизации являются социокультурные контакты с уже существующими центрами “универсальной мировой культуры”(13).

И в том и в другом случае успешность модернизации во многом зависела от того, насколько процесс изменений протекал органично, то есть имманентно вписывался в национальные институты, воспринимался обществом или хотя бы значительной его частью как естественный и поддерживался ими.

“ В целом характерная черта теории модернизации – концентрация внимания на межформационных, длительных линиях истории в поисках решения проблемы преемственности развития стран как результата противоречивого взаимодействия внутренних и общецивилизационных социокультурных факторов “(14).

С определенной долей условности можно говорить о существовании двух этапов развития теории политической модернизации. Возникла она в США, и первоначально ее суть сводилась к обоснованию идей заимствования отсталыми, слаборазвитыми странами Азии, Африки и Латинской Америки передовой техники и способов социальной организации: у более развитых стран (США и Западной Европы).

“ В этот период господствовала идея однолинейного развития : одни страны отстают от других, но в целом они движутся по одному пути модернизации. Различия между традиционными и современными обществами сводились количественным уровнем индустриализации, урбанизации, образования, благосостояния, развитости средств коммуникации, профессионализации и многое другое“(15). Таким образом, модернизация рассматривалась как однонаправленное эволюционное развитие социальной системы, цель которого – достижение уровня развитых стран как экономического и социально-политического образца. В политической сфере модернизация отождествлялась с демократизацией, при этом недооценивалась скрытая инерция традиционного общества и главное внимание уделялось вниманию внешних, экзогенных факторов. Суть концепции состояла в том, что развивающиеся страны способны воспринять и перенести на свою действительность ряд уже готовых и апробированных в развитых странах политических институтов ( централизованное государство, парламент, многопартийная система, всеобщие выборы и так далее ) и ценностей ( экономическая и политическая свобода, индивидуализация ).

Следовательно, политическая модернизация на начальном этапе развития данной теории воспринималась как(16):

демократизация развивающихся стран по западному образцу;

одновременно условие и следствие успешного социально-экономического роста стран “ третьего мира”;

результат их активного сотрудничества с развитыми государствами Западной Европы и США.

Таким образом, признавая особенности неевропейских развивающихся обществ, теория модернизации 50-х начала 60-х гг. в целом разрабатывалась в рамках универсальной традиции западного либерализма, пологая, что все страны и народы в своем развитии проходят одни и те же этапы. Соответственно и модернизация развивалась как универсальный, всеобщий процесс.

Позже с середины 60-х годов, а тем более в 70-е и 80-е гг. сторонники теории политической модернизации значительно углубили и расширили диапазон исследований в области проблематики политического развития стран, находящихся в состоянии перехода от традиционного к современному обществу.

Многие западные ученые фактически отказались от универсализма в понимании социально-экономического, политического развития, подчеркивая важную роль социально-культурных аспектов общества в модернизации стран Азии, Африки и даже Латинской Америки. Большое внимание стало уделяться более детальному исследованию конкретных политических процессов с учетом специфических исторических и национальных условий, культурного своеобразия различных обществ.

Для нового этапа теории политической модернизации приоритетной целью было названо изменение социальных, экономических, политических структур, которое могло проводиться и вне западной демократической модели. При этом сам факт существования традиционных институтов и ценностей политологи уже не рассматривали как препятствие к модернизации. “ При сохранении приоритета универсальных критериев и целей будущего развития главный упор стал делаться на автохтонную форму их реализации “ (17).

Кроме того в 70-х годах повысился интерес к политическому развитию государств Европы и Северной Америки, что явилось продолжением традиции изучения уникального исторического опыта Запада.

В период второго этапа изучения проблем переходных обществ серьезной критике были подвергнуты исследования 50-х годов – за “ однолинейный “ подход, недооценку внутриполитической борьбы за власть и абсолютизацию влияния Запада.

В последнее время внимание политологов приковывают модернизационные процессы, которые происходят сегодня в странах СНГ, Восточной Европы и Китая.

Современный этап характеризуется акцентом на трудностях политических изменений, изучением проблем объективной обусловленности кризисов политического развития, путей и форм их преодоления. Переход к современным формам общественного развития стали представлять как целостный относительно продолжительный этап, на котором возможно не только развитие, но и простое воспроизводство ранее существовавших структур, а так же и упадок. Кроме “осовременивания вдогонку “, начали выделять концепции “частичной”, “рецидивирующей”, “тупиковой” модернизации. В них речь идет о неизбежности столкновения традиционных для данной национальной политической культуры ценностей и норм политической жизни с новыми, современными тенденциями и элементами политического развития, модернизационными институтами, которые не могут без серьезного видоизменения прижиться в обществах догоняющего развития.

Главным элементом, от которого зависит характер переходных процессов и преобразований, по мнению ведущих теоретиков указанного направления политической мысли, служит “социокультурный фактор, а точнее тип личности, ее национальный характер, обуславливающий степень восприятия универсальных норм и целей политического развития”(18). Стало общепризнанным, что модернизация может осуществиться только при изменении ценностных ориентаций широких социальных слоев, преодолении кризисов политической культуры общества.

1.2. Основные направления политической модернизации.

Изучая и исследуя многочисленные попытки модернизации различных стран и режимов, а так же обобщая и анализируя предпосылки стартовых и текущих условий, оказавших серьёзное влияние на характер преобразований обществ, стремящихся к более высокому уровню развития, многие учёные стали настаивать на необходимости определённой последовательности преобразований, соблюдения известных правил при их осуществлении.

Так, У. Мур, А. Экштэйн и некоторые другие считали необходимым начинать модернизацию с индустриализации, которая должна повлечь за собой изменения в общественных структурах и менталитете людей; К. Гриффин привлёк внимание к проблеме развития сельского хозяйства; Б. Джонсон и П. Килби сделали акцент на проблемах аграрной технологии; С. Эйзенштадт – на развитии институтов, которые могли бы учитывать социальные перемены; Б. Хиггинс – основу модернизации видел в урбанизации поселений и т. д.(19).

Если попытаться обобщить всё многообразие существующих проектов преобразований, то, по мнению ведущих политологов данного направления, в наиболее общем виде большинство предлагаемых вариантов и путей модернизации можно подчинить устоявшейся классификации, которая включает в себя консервативное и либеральное направление.

Консервативная теория. Одними из наиболее известных представителей консервативного направления являются американские политологи С. Хантингтон, Дж. Нельсон.

С. Хантингтон, рассматривая проблему модернизации в своей книге «Политический порядок в меняющемся обществе» – подчёркивал автономность политического развития и утверждал, что в экономическом, социальном и культурном развитии критерием является рост, то для политического развития главное – обеспечение стабильности.

Теоретики консервативной ориентации связывали модернизированность политических институтов не с уровнем их демократизации, а с их прочностью и организованностью, гарантирующими приспособление к постоянно меняющимся социальным целям, за которые борются включающиеся в политическую жизнь широкие массы населения. По их мнению, главным источником модернизации является конфликт между социальной мобилизацией, включённостью населения в политическую жизнь и институализацией, наличием определённых механизмов и структур для артикуляции и агрегирования их интересов.

В современном мире равенство политического участия растёт намного быстрее, чем организованность, умение объединяться: уровень мобилизации и участия является высоким, а уровень организации и институализации – низким. Отсюда возникает конфликт между мобилизацией и институализацией, что проявляется в неподготовленности масс к управлению, неумении использовать институты власти, неполучении ожидаемых результатов от включения в политику, что является основной причиной политической нестабильности, дестабилизации режима управления в развивающихся странах. В результате, по мнению С. Хантингтона ускоренная модернизация, подрывая политические институты, вызывает не политическое развитие, а политический упадок. Таким образом, по мнению консерваторов, для модернизируемых государств необходим “жёсткий авторитарный режим, контролирующий порядок, может обеспечить переход к рынку и национальное единство и высокоцентрализованные политические институты”, способных, как доказывал С. Хантингтон, “к проведению политики инноваций и поглощающие (абсорбирующие) политическое участие”(20). Именно эти средства приспособления переходного политического режима к изменяющейся обстановке могут привести к позитивным результатам модернизации. Данная концепция получила название концепции “абсорбирующей способности политической системы”(21).

Усложнение данного подхода нашло своё отражение в совместном исследовании С. Хантингтона и Дж. Нельсона, которому была посвящена работа «Нелёгкий выбор: политическое участие в развивающихся странах». В ней представители консервативного направления политической модернизации утверждают, что процесс развития требует корреляции внутри политической системы её целей и таких факторов как социально – экономическое развитие, стабильность, равенство и участие, так как именно между ними, при осуществлении модернизации, очень часто возникают напряжения и конфликты. “Развитие без определённой степени равенства и участия может вызвать социальное напряжение, подрывающее стабильность и тем самым весь процесс. С другой стороны, политическая стратегия, имеющая целью равенство и участие, может угрожать социально – экономическому развитию”(22). В этой связи политологи делают вывод, что определение приоритетной роли того или иного фактора политической системы в качестве критерия развития модернизирующихся обществ, зависит от характера правящей элиты, которая заинтересована в увеличении срока своего нахождения у власти и уменьшении вероятности для внутренних волнений. Таким образом “центральный вопрос политической модернизации – соответствие преобразований интересам господствующей элиты или политическому союзу правящих элит”(23). Учёные консервативного направления указывали на возможность различных вариантов модернизации, ибо авторитарные режимы весьма неоднозначны. Автору данного курсового проекта хотелось бы представить ряд условий, которые необходимы, по мнению политологов консервативной ориентации, для эволюционного пути модернизации под руководством авторитарной политической власти(24):

компетентность политических лидеров, способных, сохраняя союзы единомышленников, достигать соглашения с противниками;

выделение качественно различных и непродолжительных этапов в процессе реформ, каждый из которых должен иметь конкретные цели и собственные приоритеты;

успех реформ во многом зависит от точного выбора времени их проведения.

Таким образом, теоретики консервативного направления, в качестве основного критерия эволюционного пути модернизации и условия избежания излишней напряженности и конфликтности выделяют утверждение, что реформы должны быть структурированы. Они должны состоять из последовательного ряда относительно небольших преобразований, неспособных вызвать резкое сопротивление оппозиции, и в совокупности представляющих непрерывное социальное и политическое развитие в заданном элитой направлении.

Ситуация выбора времени проведения реформ должна быть тщательно подготовлена и продумана, а так же должны определяться реальной оценкой расстановки политических сил, поскольку опора на мощные политические коалиции, по мнению С. Хантингтона, “является важным сдерживающим фактором насилия, позволяющим осуществлять реформы законодательным путём”(25).

В целом, несмотря на подтверждение целесообразности установления авторитарных режимов в ряде стран (Южной Кореи, Тайване, Чили), отрицание значения демократизации несет в себе серьёзную опасность бесконтрольной, произвольной деятельности властей и перерастания переходных режимов в открытые диктатуры.

Либеральная теория. Так же как и политологи консервативной ориентации, либералы (Р. Даль, Г. Алмонд, Л. Пай, К. Дейч) подчёркивают, что формирование способностей политической системы имеет дело с постоянными изменениями в социальных и политических требованиях населения и давать адекватный ответ на них – является важнейшей задачей политической модернизации. Но если консерваторы основной упор для обеспечения политического порядка делают на прочности и стабильности централизованных институтов, то либералы, при решении модернизационных проблем акцентируют своё внимание на наличие постоянного диалога между теми, кто имеет власть, и населением, идёт ли речь о демократических выборах или о мобилизации масс элитами. Организация такого диалога (обеспечивающегося саморегулирующимися механизмами, важнейшим условием функционирования которых, является система обратных связей между политической системой и обществом) означает движение в сторону открытой социальной и политической системы. Учёные либерального направления полагали, что появление среднего класса и рост образования населения приводят к серьёзным изменениям в природе и организации управления. Это, по их мнению, не только кладёт предел вмешательству идеологии в регулирование социальных процессов, но и ставит под сомнение эффективность централизованных форм реализации решений (поскольку политически активное население способствует возникновению дополнительных центров властного влияния).

В этой связи, характерно высказывание Р. Дарендорфа, касающееся перехода от тоталитаризма к демократии: “Переход не означает и не должен означать замены одной системы на другую. Дорога к свободе есть переход от закрытого общества к открытому. А открытое общество – не система, а только механизм для изучения альтернатив”(26).

Представители либерального направления в качестве основного критерия политической модернизации выделяют “степень вовлечённости населения в систему представительной демократии”(27). Так К. Дейч определяет политическую модернизацию категориями участия и мобилизации. Он полагает, что модернизация зависит от массового участия, которое принимает форму растущей политической децентрализации. “Расширение политического участия является ключом к политическому развитию”, - утверждал К. Дейч(28).

Политическая модернизация, по мысли представителей либеральной концепции, предполагает увеличение числа групп и индивидов, имеющих не только право, но и реальную возможность быть услышанным при принятии политических решений. Тем самым подчёркивается значение политического участия как “фактора повышения эффективности или легитимности переходного политического режима”(29). Такое отношение к политическому участию укрепляет у власть имущих веру в легитимность и обоснованность своих притязаний на власть в качестве законных представителей интересов народа.

В целом же, представители либеральной концепции склонны характер и динамику модернизации, связывать с ростом открытой конкуренции свободных элит и степени политической вовлечённости рядовых граждан.

Теория полиархии. Серьёзный вклад в развитие теории политической модернизации внёс один из известнейших представителей либеральной концепции Р. Даль.

Обладая достаточно интересными взглядами на проблемы развития переходных обществ, американскому политологу удалось разработать теорию полиархии. Р. Даль считает, что успешное политическое развитие и модернизация связаны с наличием и функционированием в обществе двух основных критериев(30):

высший уровень политического участия граждан;

развитое открытое политическое соперничество различных групп и политических лидеров.

По мнению Р. Даля в мире нет политических систем, которые бы полностью удовлетворяли всем требованиям демократии. И для того, чтобы попытаться оценить существующие в мире многообразные политические системы с точки зрения уровня их демократизации (приближения к некоторой идеальной модели, содержащей в себе несколько основных принципов развитой демократии и понимания их как “равное распределение власти”), политолог выделяет два основных критерия: “открытая политическая конкуренция равноправно рекрутируемой элиты и политическое участие широких масс населения”(31).

Даль называет реальные политические режимы, которые предоставляют своим гражданам возможность реализовывать собственные интересы без какой-либо дискриминации, - полиархиями. “Полиархия это политический режим важнейшими чертами которого является высокий уровень политического участия граждан и развитое открытое политическое соперничество различных групп и политических лидеров в борьбе за поддержку избирателей на выборах. Полиархия – это не правление народа посредством народа и для народа, а политическая система, при которой правление меньшинства дозволено и определено большинством. Тем самым существуют гарантии, защиты граждан от безответственности и произвола элиты”(32). Р. Даль выделял семь условий влияющих на движение к полиархии(33):

- историческая последовательность политических реформ;

- степень концентрации экономической власти;

- уровень социально-экономического развития;

- характер отношения равенства – неравенства;

- тип субкультурных различий;

- иностранное вмешательство;

- характер убеждений политических лидеров.

Соотношение данной системы условий с реальной практикой политической модернизации в различных странах помогает провести теоретически обоснованный анализ причин политической нестабильности, нередко переходящих в кризисы политического развития.

По мнению американского политолога, переход к полиархии должен быть постепенным, эволюционным, избегающим резких, скачкообразных движении, предполагающим овладение правящими элитами консенсусной ориентацией властвования. Особенно осторожно Р. Даль призывал осуществлять переход к полиархии страны, двигающиеся к установлению полиархической политической системы от долго существовавшего там режима “замкнутой гегемонии, не имеющих правового опыта действия в рамках конкурентной политики”(34).

Авторитаризм же (опасность установления которого Р. Даль считает возможным в случае, если одна из конкурирующих политических сил сможет заменить ненадёжный конкурентный режим режимом своей гегемонии, до того как между ними успеет заработать система консенсусного взаимодействия), может не только иметь отрицательные последствия, но и негативно отразиться на достижении целей модернизации.

Рассматривая связь уровня экономического развития и полиархии, Р. Даль утверждает, что экономические трудности, особенно если они приобретают форму безработицы и ускоренной инфляции, так же неизбежно порождают опасность сползания к установлению режима гегемонии и жесткого централизованного социального порядка.

Таким образом, эффективность полиархического режима власти, нарастание его результативности, в процессе модернизации, Р. Даль связывает с обеспечением взаимной безопасности среди конкурирующих элит; формированием сильной исполнительной власти; созданием интегративной партийной системы; появлением и развитием центров самоуправления на местах(35).

1.3. Современное значение теории политической модернизации.

Рассматривая теорию политической модернизации следует признать, что сегодня она представляет самостоятельное направление теоретического исследования, обладающее специфической логикой политологического анализа, которая позволяет адекватно описывать и анализировать сложные переходные процессы и состояния развивающихся обществ.

Многочисленные исследования, формирующиеся в русле этой теории, подтверждают общую направленность развития мирового сообщества к индустриальной (постиндустриальной) фазе своей эволюции. Этот глобальный процесс преобразований развивается в тесной связи с распространением научных достижений и переходных технологий, расширением экономического сотрудничества и торговле между странами, культурного взаимодействия между обществами, постоянным совершенствованием коммуникаций, ростом образования, урбанизацией.

Считается, что процесс исторического производства нового модернизированного общества, различные варианты и проекты которого довольно обстоятельно разработаны и представлены теорией модернизации, имеет альтернативный характер. Мировой опыт, основанный на реальных результатах многочисленных попыток осуществления переходных преобразований, позволил выработать и скорректировать некоторые наиболее общие стандарты в организации экономики, политике, социальных отношений, культурной сферы, которые ложатся в основу необходимых целей модернизации.

К таким универсальным требованиям в социальной сфере следует отнести формирование открытой дифференцированной социальной структуры с неограниченной мобильностью населения. В области политики – это соблюдение прав человека, плюралистическая система организации и функционирования власти, рост политических коммуникаций, консенсусная технология выработки и реализации управленческих решений, создание саморегулирующих механизмов взаимодействия между политической системой и обществом, принцип действия которых основан на системе обратных связей. По мнению М. Братерского, “теория модернизации оказалась права в том, что в основе «современности» лежит товарное производство и в широком смысле рынок”(36). В сфере экономики к основным критериям модернизации следует отнести: увеличение затрат на образование, рост роли науки в рационализации экономических отношений, товарно-денежные регуляторы производства.

Ещё совсем недавно для развивающихся традиционных обществ была характерна тенденция, направленная на слияние в однородность, создание гомогенного целого в плане тождественности осуществления процесса исторического конструирования нового общества. Эта тенденция основывалась на предположении о том, что современное общество должно приближаться к единому типу, а именно – к западному, и что современная цивилизация и есть западная цивилизация, а западная цивилизация это не что иное как современная цивилизация(37).

Концепция переходного развития общества трактующая модернизацию как вестернизацию просуществовала вплоть до конца двадцатого века и, в известном смысле, о её существовании можно говорить и сейчас. Однако уже в конце двадцатого века в рамках теории модернизации появляется масса новых исследований, проникнутых осознанием проблематичности осуществления проекта автоматического “бездушного” продуцирования общечеловеческой истории по западному образцу.

В настоящий период, разделяя идею о множественности вариантов будущего развития, раскрывающихся перед государствами, сам преобразовательский процесс, современной теорией модернизацией рассматривается в виде конкурса альтернативных инновационных проектов. В связи с этим, признание приоритета универсальных норм и требований модернизации, тем не менее, по мысли теоретиков указанного направления, не является основанием для умозрительного навязывания некой обязательной программы для всех развивающихся государств. Универсальные критерии модернизации являются лишь комплексом целей, ориентируясь на воплощение которых страны могут создать многочисленные структуры в различных сферах общественной жизни, которые позволят им гибко реагировать на вызовы времени. Однако, содержание самого модернизационного проекта: средства, темпы, характер осуществления преобразований полностью зависят от автохтонных условий развития, национальных и исторический способностей общества.

В этом смысле можно сказать, что главным противоречием модернизации является конфликт между её “универсальными целями и требованиям и традиционными национальными ценностями и традициями развивающегося государства”(38). И это вполне закономерно, поскольку, если новое для той или иной национальной культуры выступает не как собственный, имманентный продукт, а как инородный элемент, то культура естественно оказывает ему сопротивление и противодействие. Следовательно, внедрение нового, в этом случае, требует определённого насилия над культурой. В связи с этим возникает проблема, касающаяся возможности традиционной национальной культуры освоить образцы, идущие из стран, являющихся носителями универсальных норм и ценностей модернизации. Вполне обосновано здесь будет предположение, что судьба преобразований в каждом отдельно взятом обществе, зависит от умения (способности) так интерпретировать ценности, чтобы они, сохраняя сущность, содержание модернизации, не разрушали специфику, самобытность национальной исторической культуры. Ведь если не произойдет первого, не будет модернизации, не будет второго – возможно неприятие и отторжение универсальных норм и требований модернизации от традиционной национальной культуры. Оно, как известно из истории (например, события 1917 года), может приобретать различные формы вплоть до антимодернизаторского взрыва. Поэтому правящие структуры, заинтересованные в реализации реформаторской политики, должны максимально снижать взрывную реакцию политического поведения граждан, искать, как считает А. Соловьев, “способы встраивания социокультурной архаики в логику общественных преобразований”(39). Только последовательность и постепенность использования национальных культурных стереотипов могут способствовать позитивному рациональному решению стоящих перед обществом проблем. Ни в коем случае, при осуществлении модернизаторских преобразований, нельзя пренебрегать традиционными естественными нормами и ценностями, сложившимися историческими стереотипами предыдущего развития. Одним из серьёзных дестабилизирующих факторов, ставящим под вопрос реализацию необходимых реформаторских целей, является стремление задать преобразование гоночной, непосильной для традиционного социума темп. Для такой ситуации характерно “«проскакивание» необходимых моментов исторического пути, «прыжки», оставляющие исторические, социальные, культурные пустоты, разрывы в культуре, социальной жизни” (40), либо мощный социальный протест населения, возможно даже не возражающих против модернизации как таковой, может быть направлен против реформаторского режима (опыт ряда стран Восточной Европы и России).

Наряду с негативными попытками преобразований, истории модернизации известен богатый опыт незападных обществ, которым удалось, отвергая вестернизацию, воплотить цели переходных преобразований в “универсальные” стандарты в организации экономики, политики, социальных отношений, с учетом корреляции национально-исторических способностей, культурных предпосылок, а так же других внутренних факторов, которые активно повлияли на встраивание того или иного традиционного общества современность.

Подобный опыт нашёл отражения в таких выражениях как “tiyong (китайские знания для фундаментальных принципов, а западные знания для практического использования) и “вакэн”, ”ёсэй” (японский дух, западная техника), сформулированных китайскими и японскими реформаторами сто лет назад(41). Так же в высказывании саудовского принца Бандар бин Султана в 1994г. о том, что “конкретные вещи, привнесенные с запада, прекрасны тщательностью и высоко технологичностью своего исполнения. Но социальные и политические институты, импортированные откуда-либо, могут быть смертельны – спросите об этом у шаха Ирана… Ислам для нас не просто религия, но образ жизни. Мы, народ Саудовской Аравии, хотим модернизации, но вовсе не обязательно вестернизации” (42).

Таким образом, можно сделать вывод, что такие традиционные общества как Япония, Сингапур, Тайвань, Саудовская Аравия и, в меньшей степени, Иран стали современными обществами, не становясь западными обществами. Китай явно модернизируется, но конечно же, не вестернизируется.

Не менее серьезное значение для процесса модернизации, по мнению большинства западных исследователей, имеет и противоречие между “дифференциацией ролей в политической системе, императивами равенства граждан (на участие в политике, перераспределении ресурсов) и возможностями власти к интеграции социума”(43). В этом смысле, как свидетельствуют многочисленные исследования, правящие режимы должны акцентировать внимание на правовых способах действия в рамках разрешения конфликтов, соблюдения равенства всех граждан перед законом, решительно пресекать политический радикализм, противодействовать терроризму.

Важным выводом теории модернизации является положение о двух этапах этого переходного процесса, которые условно можно обозначить как первичный, когда развитие осуществляется по преимуществу за счет внутренних ресурсов и источников, и вторичный, предполагающий привлечение экзогенных факторов помощи.

Модернизируемые страны, будучи смешанными обществами (сочетают в себе элементы традиционного и современного устройства), обладают мощными источниками как внутренних, так и внешних конфликтов. Поэтому возможны варианты, когда внешняя помощь определяется не исчерпанием тех или иных внутренних ресурсов преобразований, а сугубо соображениями зарубежных партнёров о личной безопасности, которая может быть нарушена последствиями различных дисфункций и противоречий, а так же угрозой перерастания конфликтов, которые происходят в переходных обществах.

Таким образом, можно сделать вывод, что модернизация – это не только прогресс, но и проблематичный процесс, содержащий различные общественные противоречия, опасности и ловушки. Наиболее типичными из них являются “анклавность” современного сектора в обществе, верхушечный характер модернизации; раскол между модернизирующимися и традиционалистски настроенными слоями; диспропорции между городом и деревней; отрыв реформаторской политической элиты от масс и тому подобное. Громадной ловушкой для модернизации стал “тоталитаризм, установление диктатур, после непродолжительных периодов либерализации” (44). Именно поэтому история модернизации знает периодические срывы, застои и попятные движения – в России начала двадцатого века, в Японии 30 – 40-х гг. нынешнего века, в Иране 70 – 80-х гг. и других странах (45).

В целом для успешного реформирования модернизируемых государств необходимо достичь трёх основных консенсусов (между правящими и оппонирующими политическими силами)(46):

по отношению к прошлому развитию общества (“избежать охоты на ведьм”, стремиться к примирению побеждённых и победителей, относительному затишью полемики по поводу переоценки прежних режимов правления);

в установлении временных норм при обсуждении, в условиях политической свободы, целей общественного развития;

в определении правил политической игры правящего режима.

Достижение подобного рода консенсуса зависит не только от искусства правящих и оппозиционных элит, их способности вести компромиссный диалог и находить точки соприкосновения с оппонентами, но и от степени ценностей и идеологической дифференциации общества. Так, например, в России традиционный для общества ценностный раскол существенно затрудняет решение этих задач, постоянно провоцируя подрыв достигнутого гражданского согласия.

Если же удаётся достичь этих трёх компромиссов, то реорганизация политических структур и институтов (обновление функций органов управления, рост партий, укрепление самоуправления на местах и т. д.), обладает значительно большим социальным эффектом, растёт способность власти мобилизовать на проведение реформ человеческие и материальные ресурсы, укрепляется стабильность режима правления, шире используются правовые технологии подготовки и осуществления управленческих решений.

Итак, подводя общий итог по главе, следует отметить, что теория политической модернизации является одной из самых эффективных концепций переходного периода. Не потеряв своей актуальности данная концепция представляет большой интерес и пользу на современном этапе. Использование концептуального и практического багажа теории модернизации поможет нам избежать некоторых ошибок и позволит сократить время необходимое для осуществления реформ.

Глава 2. Политическое развитие в России в посткоммунистический период.

2.1. Постановка проблемы.

Масштабность и глубина перемен, начавшихся в России во второй половине 80-х годов, породила в научной и политической сферах естественный интерес прежде всего к вопросу о направлении этого процесса, о возможных вариантах перемещений России в социально – историческом пространстве, о специфике российской модернизации. И, соответственно, об ожидаемых или, скорее, вероятных его результатов.

Предложенная нами попытка рассмотрения посткоммунистического развития России в свете теории политической модернизации, посредством допускающихся и предусматривающихся, данной концепцией переходного развития – процессов преобразований – не случайно. Распространение теории модернизации на российскую историю имеет характер долговременной исторической тенденции, влияющей на прогрессивное изменение российского общества.

Итак, процесс модернизации предстает как одна из главных сквозных линий российской действительности нового времени. “Вполне доказуем «догоняющий» характер этой модернизации по отношению к западной цивилизации: вряд ли можно представить все эти реформаторские эпохи, саму их возможность при отсутствии у России потребности успешно взаимодействовать и конкурировать со странами Запада. И вполне естественно, со стороны российских реформаторов, было обратиться к принципам, механизмам и институтам, которые и обеспечивали опережающее развитие западной цивилизации”(47).

Особая амбивалентность (двойственность) отношений СССР к западной цивилизации заключала в себе историческую альтернативу: или Советский Союз полностью изолируется от взаимоотношений с Западом, исходя из самодостаточности социалистической «цивилизации», или будет взаимодействовать и конкурировать с ним, заимствуя те или иные его образцы. Кульминация и развязка подобного отношения пришлась на 80-е годы, когда в ходе горбачевских реформ выяснилось, что “возможности для СССР реформироваться и обеспечить поступательное развитие на социалистической основе исчерпаны, и Советский Союз должен был позаимствовать для своих реформ либерально-демократические механизмы”(48). Тогда-то, по мнению В. Согрина, модернизация в СССР, а потом в России, стала все более и более развиваться по её классическому, то есть либеральному образцу. Точнее, эту мысль можно было бы определить как появление у России возможности двигаться в направление либерально-демократических изменений, характеризующем иной вектор развития общества. Таким образом, В. Согрин предлагает в качестве варианта, рассмотрение современной российской модернизации как результата естественной конкуренции различных общественных систем 20-го века. В связи с этим, в свете теории модернизации, современная радикальная трансформация российского общества, по мнению политолога, может быть разделена на три этапа (49): первый – 1985–1986 гг. – характеризуется использованием по преимуществу командно-административных мер реформирования советского общества; второй этап – 1987-1991 гг. – связан с политическими изменениями командно-административного социализма своего рода советской моделью демократического социализма; с распадом СССР и концом коммунистического режима в России начался третий этап модернизации, осуществлявшейся Б.Н. Ельциным и радикалами уже по ”чистым” либеральным образцам.

Существует множество подходов в рамках разнообразных концепций, исследующих модернизацию как в целом, так и занимающихся изучением ее отдельных аспектов, которые предлагают отличные от выше приведенных хронологические рамки рассмотрения российских преобразований посткоммунистического периода. В качестве примера хотелось бы выделить этапы отечественной модернизации, предлагаемые В. Елизаровым, который рассматривает современные российские политические процессы в связи с элитной трансформацией (50):

Латентный период (1985-1989гг.). В этот период создаются условия для включения советской элиты (номенклатуры) в новые для нее виды деятельности;

Период конверсии (1989-1991гг.). Подготовленная к переменам номенклатура активно участвует в создании новых институциональных, экономических и политических условий развития страны;

Период конфронтации (1991-1993гг.). Для этого периода характерна интенсивная политическая фрагментация;

Период стабилизации (1993- начало 1998гг.). Период, характеризующийся установлением нового расклада сил (после силового введение правил игры), не позволяющий не одной из фракций элиты занять доминирующее положение.

Мы намерено не будем продолжать представление множества различных концепций и теорий политической модернизации России, которая предлагает ее рассмотрение с различных позиций и точек зрения(51). Тем более что в большинстве таких концепций авторы имеют сходные представления о событиях, порождённых и повлекших политические процессы, имеющие предопределяющий характер дальнейших изменений и модернизационных преобразований в России.

В связи с чем, выделяются приблизительно сходные хронологические рамки исследования ключевых этапов базисных и периферийных процессов трансформации в России.

Перед тем, как непосредственно перейти к рассмотрению политического процесса, ограниченного посткоммунистическим этапом развития, хотелось бы сказать несколько слов о причинах, предопределивших наше решение не включать в рамки данного исследования период горбачевской перестройки (с которого, собственно все и начиналось); почему в качестве отправной точки предложенной работы, мы решили избрать период распада Советского Союза (конец коммунистического режима) и ограничиться рассмотрением этапа президентских выборов 1996 года, немного затронув процессы, отражающие сегодняшнее, состояние политического развития России.

Несмотря на то, что большинство исследователей справедливо относят начало современных процессов модернизации в России ко второй половине 80-х годов, и связывают их, прежде всего с теми реформаторскими преобразованиями, которые проводил М.С. Горбачев, стремясь раскрепостить экономические и социальные потенции общества, в целом, этот период можно охарактеризовать как “этап перехода к состоянию модернизационных преобразований, который определил и обнажил существенную необходимость трансформации российской действительности” и “явился подготовительной фазой, предпосылкой собственно процесса модернизации”, (который многие исследователи связывают с распадом СССР и концом коммунистического режима) “осуществляющегося на либерально-демократической основе”(52).

В этой связи, хотелось бы отметить, что основная причина не включения перестроечного периода в последовательную структуру процесса осуществления модернизации в России заключается в том, что реформационные преобразования перестройки и модернизационные процессы посткоммунистического развития –можно охарактеризовать как этапы отличающиеся, по сути, внутренней логикой развития, в соответствии с чем, их необходимо исследовать по отдельности. Внутренняя “несовместимость” этих процессов заключается также в неоднородности условий среды их протекания, которая наполняет формальные политические процедуры (сопутствующие политическому процессу), адекватным ее сущности содержанием. Альтернативные выборы, например, конечно, важны как таковые. Но не менее важно и то, в каких условиях, при каких обстоятельствах они происходят и каково содержательное наполнение электорального процесса. В этой связи, хотелось бы подчеркнуть также некоторую парадоксальную внутреннюю противоречивость процесса либерально-демократической модернизации в условиях социалистического строя при господстве коммунистической партии. Тем более что реакция общества на перестроечные преобразования является наглядным тому подтверждением. “В обществе («наученным» неудачными, обанкротившимися моделям модернизации, общим знаменателем которых была социалистическая направленность) все шире распространялось убеждение, что модернизации на социалистической основе вообще не возможна” и что “за ее основу должны быть взяты те классические образцы экономического и политического развития западных стран, которые обеспечивали их ведущую позицию в мире”(53).

Ответом на это, как показывает история, была новая стратегия Горбачева, которая породила вестернизациию процесса российской модернизации, то есть внедрение в него моделей и механизмов, получивших классическое воплощение в Западной цивилизации. Несмотря на некоторые подвижки, вызванные этими процессами (оформился политический плюрализм, начало зарождаться гражданское общество), тем не менее, вызывает сомнение их содержание, наполнение которым определяется, прежде всего, условиями и внутренней сущностью советской системы. И хотя история не терпит сослагательного наклонения, дискуссионной также является возможность их дальнейшего оформления и развития в более “совершенные” процессы и институты в условиях поступательного развития на социалистической основе при универсальности функционирования тоталитарных связей и элементов её институтов. Поэтому с распадом СССР и концом коммунистического режима в России появилась надежда “прогресса”, связанная с устранением (во всяком случая формальном, не смотря на то, что они еще долго будут давать о себе знать) сдерживающих механизмов Советского строя, мешающих потенциальному развитию России по пути модернизации. “«Чистые», в модернизационном либерально-демократическом смысле, преобразования начались в России с приходом к власти радикалов во главе с Б.Н. Ельциным (конечно не без примесей отголосков прошлого коммунистического развития и другого рода недостатков)”(54).

Мы, конечно, не отрицаем существенной роли, которую сыграли реформационные преобразования перестроечного периода на развитие России, разделяя, в частности, мнение Л.Гордона, рассматривающего этот период как “попытку выйти за пределы исторически возможного, чтобы радикально, продвинуться вперед” (это, кстати, получилось), однако “уйти еще дальше”(55), преодолев элементы, сущность номенклатурной, коммунистической традиции так и не удалось.

Еще одним из аргументов, предопределившим наш выбор начать исследование политической модернизации России с посткоммуничтического периода, является представление об “особости”, посткоммунистической модернизации. Специфический характер модернизации обусловлен проблематичностью, связанной с применимостью традиционных политологических подходов, а так же сложности сопоставления российских преобразований с аналогичными процессами в других странах. Что явилось подвижкой и основанием к созданию различных моделей промежуточных форм политических режимов в России. Сущность этого режима (не смотря на терминологическое многообразие, он имеет сходные смысловые оценки в определении своей гибридной сути), но мнению многих политологов, в последствии предопределила (как показывают дальнейшие события) характер, мотивы, направленность модернизационных преобразований, а так же сделала его основной движущей силой всех политических процессов посткоммунистического развития России (временный режим ГКЧП в 1991 году, вооруженное противостояние исполнительной и законодательной ветвей власти в 1993 году и т.п.).

Еще одним оправданием обоснованности выбора подобной хронологии исследования политической модернизации – является особый интерес авторов к посткоммунистическому развитию России, а так же особая актуальность этого периода. Ведь именно рассматривая современные переходные состояния можно, говорить о значительном (в сравнении с предыдущими этапоми) рывке России в сторону демократии, плюрализма, становлении элементов гражданского общества; о возникновении нового политического режима, который уже достаточно окреп и проявил свою “состоятельность”, продемонстрировав высокую степень внутренней эластичности и приспосабливаемости к новым обстоятельством; стремление решать возникающие противоречия в цивилизованных рамках.

Временная ограниченность исследования политического процесса посткоммунистического развития 1991-1996 гг. продиктована так же некоторыми объективными обстоятельствами: невозможностью вместить рассмотрение столь сложной проблемы, отдельные аспекты которой претендуют стать предметом рассмотрения нескольких диссертаций и научных работ – в рамки дипломного сочинения. Учитывая так же некоторые существенные традиционные и современные особенности российского политического развития: традиционно, инициатива мобилизации социума на модернизационные преобразования исходят “сверху”; сформирование основных черт российской власти под сильным влиянием личности Б.Н. Ельцина и его амбиций; гибкость мимикричность политического режима; чрезмерная персонификация российской политики, заложенная в конституции 1993 года; зависимость общей политической стабильности от действий одной личности, - свидетельствуют об авторитарном характере направленности российских демократических преобразований, что в будущем, на наш взгляд, предопределяет вектор развития дальнейших событий. Анализируя эти черты, становится понятным, в каком русле будет развиваться Россия и после президентских выборов (которые фактически легитимизировали предшествующую политику и, фактически, дали карт-бланш для ее продолжения). Современные политические события – достоверное тому подтверждение.

2.2. Политический процесс в России (1991- 1996гг.).

Актуальность проблемы посткоммунистической модернизации на сегодняшний день, наверное, ни у кого не вызывает сомнение. Однако, то огромное множество проблем и противоречий, с которыми России пришлось столкнуться, в ходе осуществления модернизационных преобразований, непроизвольно наталкивает на мысль о её значительно более сложном характере, чем принято обычно считать в “классической” теории модернизации. Это послужило предпосылкой к необходимости, при рассмотрении политической модернизации в посткоммунистический период, включить в наше исследование изучение политического процесса, без анализа которого, нам представляется невозможным адекватно понять специфику и внутреннюю логику модернизационных преобразований России.

Многочисленные процессы, происходившие в рамках постперестроечного периода привели не только к серьезным трансформациям внутри политической системы, преобразованиям ее институциональной, коммуникативной, информационно-регулятивной подсистем, но и способствовали кардинальному изменению в направлении, вектора политического развития, смене режима (с которым многие связывают основную движущую силу модернизации в России(56)).

Начало посткоммунистического периода ознаменовали события августа 1991 г., распада СССР, а также уничтожение власти коммунистической партии. Отражением этих событий стало “крушение государства–монстра и формирование нового; разрушение плановой экономики и появление квазирыночных отношений; возникновение плюрализма в политике и идеологии, формирование новой геополитической реальности”(57).

Уничтожение власти партийно-государственного аппарата в период, когда, с одной стороны, экономика ещё оставалась нерыночной, а с другой – все институты поддержания общественного порядка были построены так, что могли работать лишь под воздействием этого аппарата, сказалось на нарушении функционирования всех систем жизнедеятельности общественного организма. “Главным проявлением чрезмерного ослабления государственности явился именно распад общественного порядка”(58).

В сложившихся условиях на смену государству пришёл “режим”, основное оформление и становление которого пришлось на 1991 – 1993 гг. и продолжается до настоящего времени. Речь идёт о “режиме-гибриде”, который сформировался после событий сентября-октября 1993 г., когда конфликт законодательной и исполнительной власти в 1992-1993 гг., завершился вооружённой схваткой между ними, победой президентской стороны и ликвидацией Советов(59).

Впрочем, однозначные категории к нынешнему политическому режиму в России всё же вряд ли применимы. По сути - это гибридный, смешанный режим. Специфические ключевые черты режима позволяют применить к нему такие определения, как “делегативная демократия” Г. О’ Доннела(60), “авторитарная демократия” Р. Саквы(61) или “ режим-гибрид” Л. Шевцовой(62). Применительно к политическому процессу в России в его деятельности можно обнаружить казалось бы несовместимые принципы: демократизм, авторитаризм, популизм, олигархические методы. По мнению некоторых исследователей, “режимная система возникает тогда, когда государство слабо институализировано, а в обществе отсутствуют эффективные политические структуры”(63).

Характерная ситуация, для возникновения “режима”, сложилась в России в “августовский период”. Причем, слабость институциональных и общественных структур была связана не столько с развалом , сколько с природой предшествующего политического устройства. Подчиненность российского государства коммунистической партии нанесла серьезный ущерб его институциональной структуре. “ Партия выполняла функции, которые в обычных условиях являются прерогативой государства , и, действительно составляла организующее ядро всей политической системы”(64). Устранение этого ядра, по мнению Р. Саквы, могло привести “ к повторению анархии 1917г., когда разрушение монархической власти полностью подорвало и способность государства как такового к управлению”(65). В посткоммунистической России ,по мнению исследователя, этого не произошло лишь потому, что здесь уцелели многие административные порядки, клиентарные связи и поведенческие нормы, которые были восприняты следующим поколением ведущих политиков .

Рассматривая сходные политические процессы в странах Восточной Европы, можно констатировать, что там, в ходе прощания с коммунизмом произошло отслоение коммунистического режима от государства. В результате, имела место относительно безболезненная ликвидация монополии компартии, не затронувшая основные государственные институты, которые стали инструментом реформ уже при новом – некоммунистическом режиме. Важным является и тот факт, что в большинстве стран Восточной Европы, по мнению Л. Шевцовой, после падения коммунизма возник консенсус всех политических сил и подавляющей части общества относительно того, как жить дальше (66).

В России же, все произошло совершенно иначе: здесь приход к власти “обновленного правящего класса, включившего в себя как старые кадры партийных и хозяйственных прагматиков, так и новых карьерных профессионалов из демократических рядов”(67), произошел через ликвидацию советского государства. Этот факт имел неоднозначные последствия для реформ. Так, отсутствие эффективных государственных институтов замедлило рыночные преобразования, поскольку их было проблематично проводить в условиях, когда не совсем определенными оказались даже территориальные параметры государственного пространства, национальная идентичность.

В этой связи, в условиях российского политического процесса, возникла зрелая обоснованная необходимость “ восстановления “ нормального” уровня государственности” (68) (разумея под ним не реставрацию прежних порядков, а укрепление институтов, обеспечивающих соблюдение новых, демократических законов и сохранения демократического общественного порядка), без которого в условиях неудачи рыночных и др. реформ, дальнейшее осуществление демократических преобразований было крайне затруднительным. В социальной среде росло разочарование в самой идее демократического реформирования общества и, соответственно, в новых, рыночно-демократического типа институтах, вследствии слабости государства, его неспособности мобилизовать ресурсы необходимые для возрождения или хотя бы стабилизации экономики).

Обратимся к опыту восточноевропейских стран, для которых подобная ситуация имела место и нашла свое разрешение во временном отказе от полной демократии, в частности, в установлении авторитарно-демократического режима правления и усилении роли исполнительной власти (69). Возвращаясь к российскому политическому процессу, в этой связи, хотелось бы отметить, что президентской стороне удалось (самой того не ведая) повторить опыт восточно-европейских государств, благодаря отступлению от воплощения классической системы разделения властей, что отразилось в усилении исполнительной вертикали и, одновременно, расширении полномочий института президентства. Подобные изменения воплотились в действительность и стали возможными после известных событий силового разрешения конфликта между исполнительной и законодательной ветвями власти и принятия нового Основного закона страны (институализировавшего президентскую победу над парламентом).

В соответствии с новой Конституцией, президент значительно усилил свои властные позиции: сосредоточив в своих руках всю полноту исполнительной власти и, наделяясь, огромными законодательными полномочиями (получив, таким образом, возможность влиять на ветви власти), глава государства занял роль “ пристрастного арбитра “, в отношениях между властями, что способствовало усилению авторитарной составляющей фактического процесса осуществления власти в России. Эту мысль дополняет В. Елизаров, считая что “ нарастание авторитарных тенденций в условиях доминирования института президентства, способствует ограничению числа значимых игроков в составе элиты, централизации отношений между её основными ветвями” (70).

Вместе с этим, принятие Конституции ускорило консолидацию в руках новых элит, упрочило их экономические и политические позиции. В этот период элита приобретает всё более закрытый характер, действует всё более согласовано. Однако, если повнимательнее всмотреться в эту, фактически форсированную потребность в консолидации элит, то она окажется не такой и безупречной. Исходя из постулатов “ классической “ демократии, касающихся отношений элит и остального социума, можно сделать вывод, что потребность в консолидации элит обычно является необходимым условием переходности и осуществляется во имя консолидации общества. Применительно к российскому политическому процессу в посткоммунистический период, можно говорить лишь о “квазиконсолидации элит”, продиктованной прежде всего потребностью мобилизовать огромные ресурсы, с целью сохранения всего того, что было приобретено ею после августа 1991 г.. Процессу “сближения элит” не соответствовал хоть сколько-нибудь заметный прогресс в деле преодоления размежевания между элитами и обществом. Общество видело как реально происходит усиление политической элиты: разрастаются сферы её влияния и контроля (мощные и эффективные усилия по скупке акций и подчинению СМИ), и, соответственно, ощущало как сужаются возможности противодействия ей. В связи с этим, некоторые исследователи не исключают даже что такое “псевдосближение элит”, по сути, лишь усугубляло и стимулировало размежевание в российском обществе, усиливая разрыв и непонимание между элитой и основной массой общества.

Одновременно с этим, характерной особенностью посткоммунистического развития России является симбиоз власти и собственности, который превратил политический процесс в закулисный торг, основанный на личных, групповых, корпоративных интересах. Приватизация политики посткоммунистическими элитами, образующими внутри себя “политико – финансовые группы, участники которых связаны тесными патрон – клиентельными связями”(71), фактически препятствовала легитимизации нового строя в глазах большинства населения. По мнению В. Лапкина: политическая власть узурпировавшая собственность, всё больше отдаляется от общества, по возможности освобождаясь от публичных обязательств(72). Не имея широкой поддержки, и понимая временный характер своего существования, корпоративные элитные группы в своей политике опираются на текущую ситуацию, которая даёт сиюминутную выгоду, фактически не принимая перспективных решений.

Опираясь на реалии динамики развития российского политического процесса, предваряя исследовательский анализ основных составляющих его специфику факторов и феноменов, попытаемся вычленить наиболее характерные его черты и элементы, проявившиеся в ходе этого процесса. Начнём с политического режима. Рассматривая политический режим, сложившийся в России, хотелось бы подчеркнуть его мягкость, способность к мимикрии. Наличие в нём противоположных начал постоянно воспроизводит – и внутри системы, и внутри общества – напряжённость, являясь источником разнообразных конфликтов. Но, одновременно, смешанный характер власти, включённость в неё различных группировок являются основой её самосохранения. Изменчивый приспособленческий характер даёт власти возможность постоянно менять свою окраску, принципы и цели, не меняя глубинной сущности. Примером может послужить разнородность властного поля российской политии, где можно обнаружить представителей всех политических ориентаций – от крайне левых, до крайне правых. Это многообразие внутри самого поля власти осложняет формирование серьёзной оппозиции данному режиму. Оппозиция в России “фактически превратилась в системные силы, готовые вследствие своей гибкости или беспринципности, в любой момент инкорпорироваться в органы власти”. То есть, мы имеем возможность наблюдать в России “деидеологизированный режим”: в зависимости от обстоятельств те или иные силы могут менять свои убеждения на противоположные, постоянно находясь в состоянии политического “пластилина”(73).

Тем не менее, рассматривая политический в посткоммунистический период создаётся впечатление, что, несмотря на глубокий разрыв между властью и обществом, значительная часть российского населения (продолжая высказывать возмущение политикам) всё же нашла свой способ выживания. Сам режим научился сдерживать, останавливать ситуации напряжённости как внутри себя, так и в обществе. Таким образом, несмотря на хаотичность и сумбурность в своём функционировании, этот режим, постепенно, стал обретать свою внутреннюю логику, пусть на первый взгляд и противоречивую. Значительным подспорьем в этом ему стали – избрание представительного органа в 1995г., а также выборы Президента в 1996г., в результате которых режим обрёл обновлённую, если не новую, легитимацию. В процессе избирательной компании, несмотря на общую авторитарную направленность и характер, выявился демократический потенциал режима.

Рассматривая субъективную сторону политического процесса в России (динамичную особенность которой мы раскрыли чуть выше) необходимо отметить, что на роль элиты-модернизатора выдвинулись представители прежней номенклатуры. Новая конфигурация власти - это в значительной степени не что иное, как вновь вышедшие на поверхность клановые структуры, сформированные при коммунизме, и лишь несколько обновлённые за счёт представителей иных групп. Л. Шевцова рассматривает процесс трансформации элит в 1991-1993гг. как “номенклатурную либерализацию” (74). Анализируя роль прежней номенклатуры в политическом процессе, она подчеркивает её важную реформаторскую роль, но после 1993г., по мнению исследователя, обновлённая элита из реформаторской становится консервативной и препятствует формированию механизма ротации и смены власти (75).

Ещё одним серьёзным недостатком российской правящей элиты, по мнению многих политологов, является то, что она так и не сумела установить новые правила игры и принять их для себя как обязательное для следования, а также как единственный способ своего существования. Слабость, фрагментация российской элиты вынуждают её быть гибкой, использовать компромиссы. В ходе процесса демократических преобразований “ второй эшелон прежнего правящего класса получил власть, но при этом растерял прежние рычаги контроля за обществом ”(76). Поэтому для нынешней правящей элиты проблематично сохранить за собой властные позиции, не прибегая к тем или иным демократическим процедурам, не пытаясь вести себя более или менее цивилизовано.

Рассматривая основные выразительные составляющие демократии (правовое государство и гражданское общество) как средство и качество “ общения ” и взаимодействия государства и народа, в русле российского политического процесса, следует заметить, что наряду с их формальным провозглашением и закреплением они еще не обрели формы и механизмы, содержание которых позволяет им адекватно функционировать в посткоммунистическом пространстве. Точнее, пока еще не сложились достаточные для подобного наполнения условия.

В последнее время уже много было сказано о современном российском режиме как об “алигархической системе плюрализма кланово-корпоративных групп и интересов и его отрыве от реальных общественных потребностей и от самого общества”(77). К этому хотелось бы добавить то, что в отличие от недавнего прошлого, эти кланы все более активно проявляют себя и непосредственно “ входят ” в российскую политику, не просто делегируя своим уполномоченным избранникам представительство своих интересов, но самолично становясь крупнейшими и влиятельными политическими акторами.

Еще одной важной особенностью российского политического процесса является его закулисный, скрытый характер. Несмотря на, казалось бы, внешнюю открытость, реально, этот политический процесс, переместился сегодня в ”тень”, протекает внутри не видимых на поверхности теневых структур власти. Сегодня складывается ситуация, когда демократические по внешней форме процессы оказываются фасадом, за которым идет борьба и торг между реальными политическими игроками, которые и определяют ход политического процесса. Возникший в посткоммунистической России симбиоз собственности и власти вообще ставит вопрос о степени самостоятельности публичной политики как сферы общественной жизнедеятельности. В этой связи А. Мельвиль отмечает: ” У нас происходит невиданная в предшествующем опыте поставторитарных переходов персонализация политики – в смысле ее почти полного подчинения не общественно-значимым, а личным экономическим целям и мотивам ” (78).

Таким образом, в этом параграфе мы попытались рассмотреть политический процесс в России с 1991-1996гг., сквозь призму становления политической системы. В этой связи, нам кажется очевидным, что процессуальную форму многочисленным изменениям, возникающим в ходе сформирования демократической политической системы в России, задают её элементы (политические партии, профсоюзы, элиты, общество и т. д.), находящиеся в постоянном взаимодействии друг с другом. И от того, в каких ритме, форме, содержании, будет осуществляться это взаимодействие, на наш взгляд, будет зависеть характер и направление политического процесса в России в дальнейшем.

2.3. Некоторые особенности модернизации в России.

Обобщая длительный опыт реформационных преобразований в России, можно сказать, что многочисленные попытки модернизации, неоднократно предпринимавшиеся в нашем государстве (опыт модернизации в России составляет около 300 лет), приобрели характер (сформировавшийся в течение еще более продолжительного периода) долговременной исторической тенденции с типичными для нее специфическими импульсами и логикой саморазвития, преломляющими и преобразующими “классические” варианты развития на свой лад (очень часто воспринимая не только лучшее из возможного и, соответственно, воспроизводя на “выходе”, не совсем желаемое, но и трансформируясь почти в непредсказуемое).

Парадоксы российского развития состоят в том, что после резких скачков и, казалось бы, необратимых преобразований очень многое в России вновь возвращается “на круги своя”, при чем возвращается не только то, что действительно необходимо для сохранения ее своеобразия и самобытности, но и то, что является далеко не самым лучшим в характере народа и правящей элиты, что тормозит ее культурное и социальное развитие – “апатия и приниженность значительной массы населения, бесправие рядового человека перед начальством, несоблюдение законов и властями и гражданами, неограниченное самодурство и насилие власти и т.п.”(79).

В этой связи, нам представляется необходимым рассмотреть основные черты и особенности (традиционные и современные), характеризующие общую тенденцию, во многом предопределявшие исход и характер модернизационных преобразований в России в прошлом и, что для нас представляет непосредственный интерес, - предопределяющих их на современном этапе.

Одной из особенностей российской модернизации, очень часто выделяемой исследователями, является ее особенная временная растянутость и незавершенность. Довольно интересный вариант решения парадокса общественного развития России открывает гипотетическая концепция о волнообразном характере политических преобразований в России через циклы реформ – контрреформ. В этой связи, для того чтобы достаточно хорошо понять общие черты основных тенденций российских реформационных преобразований, исследователи считают необходимым и целесообразным более глубоко рассмотреть “генезис и некоторые особенности волновых циклов политической модернизации в России”(80). Загадка необычайной длительности модернизации российского общества, по их мнению, заключается в том, что этот процесс идет путем “зигзагов и многократной смены направления развития, которые неизбежны в ходе чередующихся реформ и контрреформ”(81).

Рассматривая современный посткоммунистический этап развития России В. Пантин и В.Лапкин отводят ему очень важную роль в судьбе российской модернизации: “… в России колебания приобрели настолько большую амплитуду, что угрожают разрушить системную целостность общества и государства”(82). Исследователи предполагают, что переживаемый Россией современный цикл реформ – контрреформ может оказаться последним, поскольку человеческие и природные ресурсы для современного (очень расточительного) способа политического и экономического развития во многом уже исчерпаны. Но результаты длительного процесса модернизации в России могут, по мнению В. Пантина и В.Лапкина, оказаться принципиально отличными от аналогичных для западной цивилизации(83).

Рассматривая особенность длительного характера модернизационных процессов в России, их незавершенность (для сравнения можно привести пример Китая, которому для осуществления подобных процессов потребовалось в два раза меньше времени, чем на это ушло уже у России) через волнообразную смену реформ и контрреформ, другой российский политолог – Г. Купряшин, подчеркивает амбивалентный характер (одновременно модернизаторский и антимодернизаторский) современного политического развития России. Первая тенденция, по мнению автора, находит свое проявление “в расширении включения в политическую жизнь социальных групп и индивидов, в ослаблении традиционной политической элиты и упадке ее легитимности”. Вторая, выражается в специфической форме осуществления модернизации: “авторитарные методы деятельности и менталитет политической элиты, позволяет только односторонние – сверху вниз – движение команд при закрытом характере принятия решений”(84). Действительно, провозглашенные и формально функционирующие сегодня в России демократические процедуры и институты не дают нам достаточных оснований называть их подлинно демократическими.

Поскольку внутренние условия и особенности предшествующего развития, настолько сильно влияют и, соответственно определяют режим и природу механизмов, запускающих эти необходимые для демократии элементы в действие, что сразу становиться понятным недостаточность простой “последовательности действий политических игроков для созидания, «творения» демократии”(85). При рассмотрении процесса посткоммунистических преобразований нельзя, поэтому забывать и о составе правящей элиты и о привычном для президента Б. Ельцина (в руках которого сконцентрированы сегодня значительные ресурсы власти) авторитарном характере осуществления своих властных полномочий, не редко “игнорирующие” “классические” демократические механизмы. “Именем демократии Ельцин издавал указы (например о конфискации собственности КПСС без санкции закона) и игнорировал пожелания выборных органов”(86). Новая российская власть фактически свернула на совершенно традиционный для России путь реформирования – волевым порядком и по вертикали сверху вниз. Следует признать, что в большинстве попыток удачных демократических преобразований инициатива действительно приходит сверху. Однако, принципиальное отличие заключается в том, что в этих случаях “импульс сверху выступает лишь в качестве первичного катализатора глубинных процессов, впоследствии развивающихся в самой толще общества”(87). Затем функции самой власти, по мнению А. Мельвиля, сводятся к обеспечению институциональной поддержки этих процессов в соответствии с общепринятыми демократическими процедурами(88).

В России же, можно говорить о сохранении традиционного подхода новой власти к реформировании (в силу ее генетической связи с прежним номенклатурным правящим классом), определяемому А. Мельвилем, как “традиционное аппаратное администрирование”(89), который просуществовал вплоть до сегодняшнего дня.

Эта особенность, во многом, предопределила посткоммунистический модернизационный процесс.

Еще одна важная особенность российской модернизации, которую мы уже затрагивали в ходе исследования, но отдельно не выделяли – это этатизм, то есть исключительная роль государства в инициировании, определении направленности и осуществлении модернизационного процесса, что объясняет многие устойчивые признаки крупных реформ в России(90).

Разумеется, государство играет весьма активную роль в модернизации любого общества, являясь одновременно ее проводником и гарантом. Однако в России государство (и прежде всего верховная власть), как правило, (являясь доминирующей структурой, гарантом и инициатором, подчиняющим себе все общество и, делающая зависимым от себя общественное развитие и функционирование), настолько жестко контролирует процесс модернизации, что она предстает как “цепь своеобразных «революций сверху», которые не только осуществляются зачастую силовыми методами, но и вопреки устремлениям основной общественной массы, но и по природе своей оказываются неорганичными политической и социокультурной специфике России”(91). Именно поэтому, предпринимавшиеся на начальной стадии посткоммунистической модернизации, попытки “устранения государства из естественного – исторического процесса”(92) как необходимое условие для запуска рыночных механизмов и экономической свободы – не дали ожидаемых результатов. “Распад общественного порядка, в частности, замещение его во многих случаях «криминальным порядком», кризисные процессы в народном хозяйстве, которые приобрели характер разрухи, во многом так же из-за слабости государства” (93) – опять привели к традиционной установившейся потребности в государстве (хотя уже с оттенком демократичности), в становлении его “нормального” состояния. Однако, одной из самых характерных особенностей российского государства, является его противоречивость, отчетливо проявляющаяся в процессе модернизационных преобразований: с одной стороны, государство есть сила, инициирующая реформационные изменения, а с другой – инертная структура, по сути, не соответствующая природе глубинных преобразований как таковых и, блокирующая, в этой связи, разрешение назревших противоречий (являющееся условием для движения по пути развития). “Государственный деспотизм столь же обоснованно мог рассматриваться как фактор блокировки социокультурной модернизации”(94). Несмотря на то, что некоторые исследователи (И. Пантин, Л. Гордон, Э. Клонов) усматривают в модернизации посредством “революции сверху” необходимое условие для реформационных преобразований в России, другие – (Л. Шевцова, С. Матвеева, А. Ахиезер, А. Мельвиль ) считают, что подобное “переворачивание” процесса модернизации “с ног на голову” – “подрывает понятие модернизации с ее ориентацией на индивидуальное сознание”(95), не учитывает социокультурную специфику страны, рассматривая некоторые ее характеристики как подлежащие упразднению анахронизмы, не усматривая в насильственном внедрении западных ценностей и элементов современности – нарушение, деформацию целостности и органичности сложившейся общности.

Подобного рода “перевернутая” схема развития, когда на роль субъекта реформ выдвигается государственная власть, а в качестве объекта выступает общество, хозяйственный строй, культура (но никогда в качестве опоры или стимула к имению), интересы объекта, их потенциал, сила, накопленные за предшествующий период оказывается невостребованными, отчуждаются как ненужные, отжившие. К примеру, модернизационные преобразования посткоммунистического периода в России можно отнести “к инновациям”, разрушающим структурную целостность и “генетический код” предшествуюшего развития, фактическим отрицающим объективныйи субъективный опыт предшествующего существования. Это привело к тому, что вследствии отторжения, невостребованности, неучёта традиционных черт и особенностей автохтонного развития России на “входе” (инициированном государством), мы получили (уже в “переработанном” виде) отчуждение и не понимание инноваций (реформ), порождающих напряжение на “выходе”, что явилось причиной многих сегодняшних кризисов, противоречий, расколов.

И. Клямкин, в этой связи, справедливо заметил: “посткоммунистическая демократия несет в себе мощный внутренний потенциал антидемократизма, который при определенном стечении обстоятельств и просчетах в реформаторской политике может выйти наружу”(96).

Перехват инициативы реформ “верхами”, государственной властью в посткоммунистической России усиливает роль бюрократии, которая способна заметно тормозить движение к осуществлению модернизации. Традиционная “модернизаторская” роль административно-чиновничего аппарата в России – следующая важная особенность российской модернизации.

Являясь серьезным препятствием (в том виде в котором она существует в России) преобразованиям, бюрократия вызывает разрыв в отношениях общества и власти. Вынужденная необходимость осуществлять непопулярные меры, устойчивость старых стереотипов, еще более усиливают этот разрыв, порождая недоверие к преобразованиям, равнодушие населения к политике.

Следующая, связанная с предыдущей, особенность модернизационного процесса в России состоит в периодически проявляющейся “разнонаправленности процессов модернизации государства и модернизации общества”(97). Обосновывая данную особенность В. Пантин (подчеркивая традиционную слабость гражданского общества и исключительную доминирующую роль государства) считает, что в России, постоянно передвигающейся по пути реформ, модернизация общества постоянно подменяется модернизацией государства, или отдельных его элементов (военно-индустриальной мощи, бюрократического аппарата, репрессивных органов и т.п.). Поэтому очень часто, задачи ускоренного осуществления военного, индустриального осовременивания государства, усиление его роли в мире, решаются за счет антимодернизации в обществе, которое в результате таких попыток “слабеет”, растрачивает накопленный в предшествующие периоды потенциал для развития и, таким образом, само оказывается не способным преобразиться, модернизироваться. Причем, по мнению некоторых исследователей, модернизационные инновации в военизированных отраслях государственной экономики могут проходить за счет восстановления тотального коллективизма, разрушения формирующихся индивидуальных начал личности в обществе (98). Л. Поляков, в этой связи, считает, что подобные процессы скорее всего усиливают характеристики не современности, а “архаичности” или (псевдоархаичности)(99).

Еще одна особенность России при движении к современности заключается в “долгосуществующих и глубоких культурных и идейно-политических расколах общества”(100) в его отношении как к конкретным этапам модернизации (например, реформа Петра I), так и к основным перспективам и направлениям дальнейших эволюционных изменений (осуществляющихся в различных сферах общественной жизни).

Эта особенность была отмечена целым рядом исследователей. Так, Г. Купряшин считает, что попытки привить европейскую культуру на русской почве повлекли за собой ценностное разъединение и отсутствие сплоченности в обществе. В результате, отсутствие культуры “диалога” между элитой и основной массой населения стало традиционным(101).

А. Ахиезер считает, что специфика российской модернизации заключается в нестыковке разных вариантов ее интерпретации различными социокультурными группами. Что в условия отсутствия развитого диалога ведет к расколу, парализующему модернизацию. Он так же утверждает, что социокультурный раскол пронизывая отношения, институты, саму личность, ее мышление, деятельность, в конечном итоге, определяет весь путь развития России(102).

Таким образом, в данном параграфе мы попытались рассмотреть наиболее общие традиционные особенности политической модернизации в России, а так же проследить и проанализировать важнейшие проявления их специфики, отразившиеся на современном, посткоммунистическом этапе реформационных преобразований, которые не просто относятся к историческому генезису посткоммунистической демократии, а входят в ее сущность и, соответственно, определяют ритм и характер обуславливаемых ею перемен.

2.4. Варианты перспектив политических преобразований в России.

Многочисленные потрясения, кризисы, противоречия с которыми столкнулась наша страна, в ходе многочисленных попыток осуществления модернизационных преобразований, преследуют её и на современном этапе, что вызывает много толков и дискуссий относительно как настоящего, так и будущего развития России. В связи с этим, на основании различных исследований посвящённых осмыслению и анализу богатого опыта осуществления модернизации России (связанных с ним многообразных особенностей проявления изменений, возникших как результат наложения западных стандартов на российскую действительность) в рамках отечественных и западных концепций, развивающихся в русле теории модернизации, всё чаще стал возникать вопрос: куда идёт Россия? Гипотетическая и прогностическая направленность многочисленных исследований породила массу разнообразных вариантов возможного развития России в будущем.

Несмотря на серьёзную увлечённость западной теоретической мысли проблематикой перспектив развития нашей страны в посткоммунистический период (достаточно неплохо представленной в современных публикациях) (103), в этом параграфе попытаемся рассмотреть отечественные концепции, охватывающие, на наш взгляд, довольно обширный спектр вариантов исследования обозначенной проблемы.

Судя по всему, российское политическое развитие выступает сегодня как разновекторное и идущее, одновременно, не только в разных направлениях, но и по сути в разных измерениях. Достаточно характерно, в этой связи, мнение отечественного политолога А. Мельвиля, который наряду с демократическим вектором не исключает возможность авторитарного перерождения власти: “вряд ли существует сейчас стройная система аргументов, которые однозначно исключали бы такое стечение обстоятельств, при которых a priori было бы невозможно предположить авторитарное перерождение нынешней российской власти или её переход в руки новоявленного автократа на волне массовой популистской реакции на плачевные социально-экономические реалии” (104).

Характерно, что возможность дальнейшего развития России в русле авторитарных тенденций не исключает ни один из исследователей. Что, вполне обосновано, и подтверждается сегодняшним развитием событий. Однако причины перспективы авторитарной “развязки” исследователи видят по своему. Российские политологи Л. Гордон и Э. Клопов, в частности, считают, что сегодня, в условиях отсутствия у российских элит и народных масс реального демократического опыта – частичный отход от идеалов полной демократии может превратиться в отказ от демократии вообще. В этих условиях, по их мнению, откат к авторитаризму неизбежен (105). И. Пантин, разделяя в целом опасение Л. Гордона и Э. Клопова, причину отката к авторитаризму видит в традиционной укоренённости элементов авторитаризма в структуре власти, что “значительно отдаляет существующую сегодня политическую систему от идеала зрелой демократии западного типа” (106). А. Мельвиль и А. Мигранян, разделяя точку зрения, вышеуказанных исследователей, относительно перспектив развития России, в качестве предпосылки к установлению авторитаризма рассматривают текущую ситуацию, которая характеризуется: растущим влиянием национал-державных сил, появившимся на фоне разочарования общества в демократии; появлением “идейно-пропагандистской конструкции”, согласно которой лишь сильная рука “просвещённого” авторитаризма способна осуществить реформы; усилением в массовом сознании россиян крена в сторону поддержки сильной власти, способной навести порядок в стране (107).

Следует так же отметить, что возможность установления авторитаризма в чистом виде многим российским исследователям представляется не единственной перспективой политического развития нашей страны. Достаточно характерной в этом отношении является точка зрения Л. Гордона и Э. Клопова, которые как и В. Пантин в качестве альтернативы авторитаризму видят установление “полудемократии”. Возможность её установления они связывают с проведением весьма сложной политики “средней линии”, связанной с “поиском в каждом общественном действии должной меры полуавторитарности–полудемократии”(108). Опираясь на успешный опыт в проведении подобной политики в других странах (например, Мексика 30 – 60-х гг.) политологи связывают возможность удержания “средней линии” в России с соблюдением некоторых важных условий: существование в правящей элите людей, способных избежать традиционного соблазна всевластия и достаточно искусных, что бы удержать тонкое различие в “средней линии”; “давление на власть со стороны демократической общественности” (109); “взаимоотношения с внешним миром: со «старыми» демократиями” (110). Изоляция от этих стран, и тем более ориентация на сближение с диктаторскими режимами, по мнению Л. Гордона и Э. Клопова, “усиливает авторитарно – патерналистскую сторону нашей культуры”(111), что грозит обернуться возвратом к полному авторитаризму или к реставрации тоталитарного режима. Конечную фазу полуавторитарной-полудемократической эволюции эти исследователи видят в становлении демократии в России. И. Пантин, являясь представителем данной концепции, свою гипотезу обосновывает тем, что однажды начав, процесс демократии в России уже вряд ли удастся повернуть вспять: “свободу слова, свободу политической и экономической деятельности россияне вряд ли отдадут без борьбы” (112).

О несостоятельности надежд на авторитаризм как на перспективу посткоммунистического развития России свидетельствуют факторы, наиболее полно выделяемые Л. Шевцовой: ” неспособность ни одной политической группировки монополизировать власть на долгий период времени; отсутствие у правящей верхушки наиболее эффективных инструментов установления авторитарного правления – лояльной и дееспособной армии и эффективного бюрократического аппарата; регионализация страны и формирование профессиональных элит, не желающих восстановления над собой контроля центра; возникновение федеративной, с элементами конфедерации, модели государства, образование в обществе механизмов саморазвития; осознание в различных политических кругах невозможности выживания страны без её включения в международное сообщество”(113).

Разделяя в принципе эти аргументы и добавляя к ним (в качестве дополнительного препятствия на пути к авторитаризму) реально возникший в российской политической жизни “ плюрализм групповых и корпоративных, в т. ч. региональных, интересов”, А. Мельвиль считает, что всё это делает авторитарный сценарий развития для посткоммунистической России, хотя теоретически и возможным, но практически всё же маловероятным (114).

В качестве альтернативы демократии и авторитаризму, некоторые исследователи в своих концепциях выделяют возможные варианты установления в России режима полуавторитарного типа, в последствии переходящего в тоталитаризм. Так, в частности, В. Пантин и В. Лапкин в своём исследовании, посвящённом рассмотрению проблемы политической модернизации в России, не исключают подобную возможность. В целом, разделяя позицию В. Согрина, рассматривающего российскую модернизацию “как результат естественной конкуренции различных общественных систем двадцатого века” (115), эти исследователи считают, что одной из причин сползания России к (полу)автотитаризму является то, что “Россия может не выдержать бремени соревнования со странами Запада” (116). В этом случае, по их мнению, возможны политические контрреформы в интересах финансовой олигархии и компрадорского капитала, которые повлекут за собой непрекращающуюся борьбу внутри политической элиты. В результате, дальнейшее развитие событий в России будет зависеть от способов разрешения этой борьбы (пакт о согласии, принуждение или уничтожение сопротивляющихся групп и полный контроль над обществом). Учитывая исторический опыт России, ментальность народа и элиты (характеризующих явный дефицит готовности к консенсусу), по мнению В. Пантина и В. Лапкина, вероятным выбором политического режима в ближайшем будущем для России будет состояние “между той или иной формой авторитаризма и тоталитаризмом” (117).

Однако, как считают некоторые исследователи, сильная авторитарная власть в сегодняшней России может стать предпосылкой только к новому пришествию тоталитаризма, при котором государство подчинит себе общество(118). Главным способом противодействия, в этом случае, может быть социальное движение за сохранение современных политических и экономических свобод, способные найти себе массовую поддержку в силу устойчивого нежелания большинства российских граждан потерять эти свободы, даже во имя обеспечения порядка в государстве.

Перспективы демократии большинство авторов связывают не только с формальными демократическими элементами и процедурами: развитием гражданского общества, укреплением политических партий, профсоюзов, рабочего движения (119), но и с “формированием социальных, экономических, культурно ценностных и иных содержательных предпосылок демократии; ликвидацией пропасти между обществом и властью; формированием “нового” среднего класса; преодолением специфических исторических традиций (недемократического, мягко говоря, характера) и т. п.”(120). Достаточно характерна в этом отношении точка зрения Д. Аушева, который, перспективы будущего развития России видит в усилении и укреплении демократических базовых норм, ценностей и процедур, как в обществе, так и в структуре политической системы и связывает их, прежде всего, с функционированием и дальнейшим развитием институциональной сферы российской политики. Обязательным условием, для этого, по мнению политика, является адекватная реакция общества на осуществляющиеся в России демократические преобразования, осмысленный подход к происходящим переменам, более ответственное и взвешенное отношение к использованию гарантированных Конституцией приоритетов прямого и опосредованного влияния на сферу политики. Электоральная активность, помноженная на реальное укрепление элементов и процедур демократии (в частности, становление подлинной многопартийной системы), способна внести изменения в привычный и отработанный механизм осуществления власти в России. В качестве аргумента допускающего возможность эволюции России в сторону демократии (а точнее, варьирования в рамках существующей демократии) Д. Аушев предлагает вариант изменения соотношения сил в парламенте, способный повлечь фактическое ослабление позиций президента даже “без внесения изменений в действующую конституцию”(121). Это значит, что придание формальным процедурам фактического содержания способно, по мнению политика, перебороть доминирование основных тенденций, определяющих предыдущее развитие. То есть, окончательное становление институтов и процедур демократии в России, способно вызвать преобладание демократических тенденций над авторитарными.

В качестве альтернативы демократизации России всё чаще рассматривается не столько авторитаризм, сколько “латиноамериканизация”, под которой понимается нестабильность, правовой произвол, перманентный кризис всех сфер жизни общества, социальные конфликты и т.д.(122). В то же время сценарии распада России и быстрого перехода к либеральной демократии исключаются всеми исследователями.

Среди промежуточных и гибридных вариантов перспектив дальнейшего развития России всё больше внимания уделяется “корпоративизму” как в негативном плане, где он предстаёт в качестве модели институализации и согласования интересов различных групп общества (123). Достаточно характерно в этом отношении концепция Л. Шевцовой, которая связывает изменение направления развития России с активным массовым протестом, который, по её мнению, возможен в условиях упадка развития демократических тенденций, отсутствия в обществе демократически настроенного харизматического лидера и в результате дискредитации либерально-демократических идей. Скорее всего, по мнению Л. Шевцовой, “на волне протеста могут прийти к власти ущемлённые корпоративные группировки…, которые бы вновь стали перераспределять собственность и заниматься своим обогащением”(124). Пока, наиболее вероятным, по мнению автора, является сохранение “амальгамность” на неопределённое время с перманентным усилением (исходя из сущности режима) то одних, то других элементов: “всплески демократизма будут сменяться усилением олигархического правления, которое может уступать место попыткам лидера укрепить свою власть, что обязательно натолкнётся на сопротивление олигархии”(125). Подчеркивая, вместе с тем, оживление консервативных тенденций возникших в связи с разочарованием общества в демократии, связанных с некоторым замедлением гражданского общества : “люди всё больше стали думать не о реформах и даже не об улучшении своей жизни, а о порядке, о личной безопасности и сохранении достигнутого”(126). Всё это: амальгамность, способность “режима-гибрида” к мимикрии, по мнению Л. Шевцовой - стабилизирует ситуацию в России (несмотря на то, что реальность остаётся противоречивой и неопределённой) и продлевает её на неопределённое время.

О существовании значительных внутренних ресурсов для поддержания стабильности у существующего режима говорит и А. Мельвиль. Спокойствие в России автор связывает, прежде всего, с пассивностью низов, которая зиждется, прежде всего, на “усталости России, отсутствии сил для активного протеста”(127) и слабости верхов и, что на менее важно, на отсутствии альтернативы существующей правящей власти, “малопригодной для решения задач общественной модернизации”(128).

Впереди у России, по мнению А. Мельвиля “затяжной период пробуксовки, когда нет видимых шансов для прорыва в каком бы то ни было направлении”(129).

На наш взгляд, реальный прогноз будущего России возможен только на основе анализа прошлого развития и исследования современной политической реальности. В данном случае, мы отталкиваемся от представления о системно-контекстном характере общества, основанного на том, что социально-исторический опыт, институциональные особенности, базовые характеристики политической культуры и сознания и т. д. образуют сложную, весьма подвижную иерархию факторов, которые постоянно влияют на воспроизводство политических отношений и, следовательно, “предопределяют” дальнейшее развитие событий, делая его “предсказуемым”. Исходя из этого, нам кажется, что будущее развитие России по-прежнему будет зависеть от генетического характера общества, устойчиво воспроизводящего политические отношения переходного типа. Отсюда, наиболее вероятной перспективой для России, нам представляется развитие событий по “традиционному” сценарию, решающую роль в котором будут играть менталитет россиян, и выработавшаяся на протяжении веков культурная традиция, авторитарные черты правления и этатистские тенденции реализации власти, а так же привычки народа, например, неумение решать проблему с помощью компромисса, опора государственной власти на армию и т.п. (естественное появление которых, будет осуществляться в рамках внешнего полусодержательного фасада демократии). То есть, в данном случае, речь идет об авторитарной демократии с преобладанием черт авторитаризма.

Обобщая всё вышесказанное, попытаемся выделить главные характеристики российских концепций, рассматривающих проблему перспективы различных вариантов развития России, присущее большинству авторов, независимо от их идейных ориентаций :

господствует представление о режиме переходного периода как о неопределённом, объединяющем в себе черты демократии и авторитаризма (в форме как автократии, так и олигархии) с преобладанием элементов авторитаризма;

в качестве факторов, способствующих авторитарным тенденциям, рассматриваются преобладание исполнительной власти над представительными органами, клиентелистские формы социальных связей, слабость гражданского общества, политический монополизм;

главными политическими акторами являются различные сегменты элиты (как старой, так и новой), характер взаимодействия которых играет важную роль в эволюции режима;

перспективы политического развития в основном рассматриваются в диапазоне авторитаризм-демократия-тоталитаризм в рамках промежуточных и гибридных форм политических режимов типа полудемократия-полуавторитаризм и т. д.

В целом, оценки перспектив российского развития, связанные с переходом к демократии носят неопределённый, либо умеренно-пессимистический характер.

Итак, подводя общий итог, проведенному во второй главе исследованию, можно сказать, что несмотря на незавершённый и противоречивый характер процессов модернизации в России, неопределённость перспектив развития нашей страны, российское общество, в процессе осуществления модернизационных преобразований, претерпело значительные изменения. Оно осознанно ощутило потребность в новых принципиально иных, чем прежде, внутренних, встроенных в “тело” социальных субъектов, механизмах целеполагания и целеоосуществления в политической, экономической, гражданской, частной жизни. Их осуществление, является задачей следующего этапа развития России, реализация которой, во многом будет зависеть от решения проблем, выделенных в процессе данного исследования.

Заключение

В ходе исследования проблемы политической модернизации России в посткоммунистический период, авторы данного дипломного сочинения пришли к некоторым выводам. В этой связи, нам, прежде всего, хотелось бы сказать о том, что многочисленные изменения, которые претерпевает посткоммунистическая Россия в процессе модернизационных преобразований, являются закономерным отражением долговременной исторической тенденции с типичными для неё специфическими импульсами и логикой саморазвития.

В результате обобщения предшествующего модернизационного опыта, а так же на основе анализа современного политического процесса, авторам данного дипломного сочинения удалось выделить и изучить некоторые перманентные особенности политической модернизации, которые помогли взглянуть на неё не только как на процесс, но скорее как на проблематичное рискованное предприятие, содержащее различные общественные противоречия, опасности и ловушки.

Исходя из состояния современного политического развития, а так же анализа тенденций и динамики политических процессов, проявляющихся в ходе осуществления модернизационных преобразований, рассмотренных нами во второй главе, можно сделать вывод о значительных подвижках России (в сравнении с начальным этапом 1991-1993гг.) в реализации неорганической потенции к “ осовремениванию ”.

Несмотря на незавершённость, длительность и противоречивость модернизации в России, а так же неопределённость перспектив развития нашей страны, в ходе исследования мы пришли к выводу, о том что модернизационные преобразования посткоммунистического периода постепенно начинают приобретать свою внутреннюю логику развития, присущие только им черты. Изучение процессов политической модернизации на современном этапе укрепили наше предположение, о появлении в России тенденции “разумного” синтеза, которая заключается, в создании общих условий (частью из готовых элементов, существующих на Западе, частью продолжая и обновляя собственный опыт) развития зрелых сил, форм, процессов ”современности“ способствующих осуществлению политической модернизации.

Изучение современных посткоммунистических модернизационных процессов проведённое в данном исследовании показало серьёзные изменения российского общества, ощутившего потребность в новых внутренних (вместившихся в социокультурную структуру социальных субъектов) механизмах осуществляющих рационализацию, “осовременивание” различных сфер общественной жизни.

Предпринятое нами изучение и анализ различных концепций политической модернизации позволяет сделать вывод о возникновении в посткоммунистический период “сцепления” общества с нормами, ценностями и институтами демократии, о согласии населения относительно какого-то минимума норм, позволяющих говорить о начале продвижения к современному состоянию развития.

Приспособление новых социальных структур, институтов и ценностей к новому качественному состоянию общества, продолжение и завершение модернизации является задачей следующего этапа развития, осуществление которой, на наш взгляд, будет зависеть от решения ряда проблем выявленных и рассмотренных в ходе данного исследования. К ним относятся:

обновление правящей элиты и бюрократии;

формирование развитой социальной базы: ориентация на индивидуальное сознание, развитие ответственного и компетентного собственника, способного работать в конкурентной среде;

углубление процесса социальной дифференциации, расширение политического участия;

разделение власти и собственности;

формирование развитых политических институтов;

формирование нового механизма реализации власти.

Решение этих проблем, на наш взгляд, позволит избежать многих парадоксов и противоречий, с которыми сталкивается Россия в процессе осуществления модернизационных преобразований в посткоммунистический период, и стремительно форсирует её продвижение к достижению современного уровня развития.

Примечания

Основы политической науки. Учебное пособие для вузов. Часть 1. М., Общество “Знание” России, 1994. С. 25-33.

См., например: Цыганков А.П. Современные политические режимы: структура, типология, динамика. М.: Интерпракс, 1995. С. 211.

Шаран П. Сравнительная политология (перевод с английского). М., 1992. Ч. 1. С.128-148.

См., например: Кола Д. Противоречия в конституционной истории СССР / России и строительство многонационального правового государства. // Полис. 1998. № 6. С. 64-79.

См., например: Основы политической науки. Учебное пособие для вузов. Часть 1,2. М., Общество “Знание” России, 1994. – 224с.

См., например: Российская модернизация: проблемы и перспективы (Материалы “круглого стола” ). // Вопросы философии. 1993. № 7. С. 3-39.

См., например: Шаран П. Сравнительная политология (перевод с английского). М., 1992. Ч. 1. С.128-148.

См., например: Братерский М.В. Теория модернизации: обзор американских концепций. // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 9. С. 23-29.

Красильщиков В.А. Модернизация и Россия на пороге ХХI века. // Вопросы философии. 1993. № 7.С. 40.

Красильщиков В.А. Мировые модернизации и судьбы страны. // Свободная мысль. 1999. № 1. С. 93.

Купряшин Г.Л. Политическая модернизация. –М.: Общество «Знание» РСФСР. 1991. С. 5.

Самюэль П. Хантингтон. Запад уникален, но не универсален. // Мировая экономика и международные отношения. 1997. № 8. С. 85.

Купряшин Г.Л. Политическая модернизация. –М.: Общество «Знание» РСФСР, 1991. С. 6.

Там же. С. 6.

Купряшин Г.Л. Политическое развитие. // Кентавр. 1994. № 2. С. 119.

Купряшин Г.Л. Политическая модернизация. –М.: Общество «Знание» РСФСР, 1991. С. 7

Российская модернизация: проблемы и перспективы (Материалы “круглого стола”). // Вопросы философии. 1993. № 7. С. 41.

См., например: Братерский М.В. Теория модернизации: обзор американских концепций. // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 9. С. 26-29.

Купряшин Г.Л. Политическая модернизация. –М.: Общество «Знание» РСФСР, 1991. С. 9

Там же. С. 9.

Там же. С. 10.

Там же. С. 11.

Там же С. 11.

Дарендорф Р. Дорога к свободе: демократизация и её проблемы в Восточной Европе. //Вопросы философии, 1990. № 9. С. 71.

Купряшин Г.Л. Политическая модернизация. –М.: Общество «Знание» РСФСР, 1991. С. 13.

Растоу Д.А. Переходы к демократии: попытка динамической модели. // Полис. 1996. № 5. С. 7.

Купряшин Г.Л. Политическая модернизация. –М.: Общество «Знание» РСФСР, 1991. С. 12.

Там же. С. 14.

Ильин М.В., Мельвиль А.Ю., Фёдоров Ю.Е. Демократия и демократизация. // Полис. 1996. № 5. С. 159.

Купряшин Г.Л. Политическая модернизация. –М.: Общество «Знание» РСФСР, 1991. С. 14-15.

Там же. С. 15.

Там же. С. 16.

Братерский М.В. Теория модернизации: обзор американских концепций. // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 9. С. 30.

Купряшин Г.Л. Политическая модернизация. –М.: Общество «Знание» РСФСР, 1991. С. 41.

Соловьев А.И. Политическая культура. М., 1997. С. 32.

Модернизация в России и конфликт ценностей. Под редакцией Матвеевой С.Я. М., 1994. С. 21.

Самюэль П. Хантингтон. Запад уникален, но не универсален. // Мировая экономика и международные отношения. 1997. № 8. С. 88.

Там же. С.88.

Купряшин Г.Л. Политическое развитие. // Кентавр. 1994. № 2. С. 123-125.

Гордон Л.А., Плискевич Н.М. Развилки и ловушки переходного времени. // Полис. 1994. № 4. С.78-79.

Российская модернизация: проблемы и перспективы (Материалы “круглого стола”). // Вопросы философии. 1993. № 7. С. 14.

Хенкин С.М. “Три консенсуса” на пути к демократии. //Полис. 1993. № 3. С. 189.

Согрин В.В. Российская история конца ХХ столетия в контексте всеобщей истории: теоретическое осмысление. // Новая и новейшая история. 1999. № 1. С. 75-76.

Согрин В.В. Современная российская модернизация: этапы, логика, цена. // Вопросы философии. 1994. № 11. С. 16.

Согрин В.В. Российская история конца ХХ столетия в контексте всеобщей истории: теоретическое осмысление. // Новая и новейшая история. 1999. № 1. С. 76-77.

Елизаров В.П. Элитистская теория демократии и современный российский политический процесс. // Полис. 1999. № 1. С. 74-76.

См., например: Цыганков А.П. Современные политические режимы: структура, типология, динамика. М., Интерпракс, 1995. С. 211-217.

Мак–Фол М. К определению задач посткоммунистических исследований. М., 1995. С. 14.

Согрин В.В. Современная российская модернизация: этапы, логика, цена. // Вопросы философии. 1994. № 11. С. 13.

Буртин Ю. Новый строй. О номенклатурном капитализме. М., 1995. С. 23.

Куда идёт Россия? Альтернативы общественного развития. / Общ. Ред. Заславской Т.И. – М: Аспект Пресс, 1995. С. 321.

См., например: Саква Р. Режимная система и гражданское общество в России. //Полис. 1997. № 1. С. 61-62.

Шевцова Л.Ф. Дилеммы посткоммунистического общества. // Полис. 1996. № 5. С. 80.

Политическая институциализация российского общества. Гордон Л.А., Клопов Э.В. Социальный контекст процессов политической институциализации. // Мировая экономика и международные отношения. 1998. № 2. С. 26.

Согрин В.В. Российская история конца ХХ столетия в контексте всеобщей истории: теоретическое осмысление. // Новая и новейшая история. 1999. № 1. С. 76-90.

Мельвиль А.Ю. Опыт теоретико-методологического синтеза структурного и процедурного подходов к демократическим транзитам. //Полис. 1998. № 2. С. 28.

Саква Р. Режимная система и гражданское общество в России. //Полис. 1997. № 1. С. 62.

Шевцова Л.Ф. Посткоммунистическая Россия: логика развития и перспективы. М., 1995. С. 17.

Саква Р. Режимная система и гражданское общество в России. //Полис, 1997. № 1. С. 65.

Там же. С. 66.

Шевцова Л.Ф. Политические зигзаги посткоммунистической России. – М., 1997. С. 21.

Мельвиль А.Ю. Опыт теоретико-методологического синтеза структурного и процедурного подходов к демократическим транзитам. //Полис. 1998. № 2. С. 27.

Гордон Л.А., Клопов Э.В. Современные общественно-политические преобразования в масштабе социального времени. // Социальные исследования. 1998. № 1. С. 17.

Экономические и политические реформы в странах Восточной Европы и Азии. / В.П. Киселёв, А.М. Румянцев, М.Е. Трибуненко и др. – М.: Наука, 1992. С. 130-144.

ЕлизаровВ.П. Элитистская теория демократии и современный российский политический процесс. // Полис. 1999. № 1. С. 77.

Афанасьев Л. Клиентела в России вчера и сегодня. // Полис. 1994. № 1. С. 125.

Лапкин В.В. В поисках России политической. // Полис. 1998. № 6. С. 172.

Шевцова Л.Ф. Дилеммы посткоммунистическго общества. // Полис. 1996. № 5. С. 85.

Гельман В.Я. Transition по-русски: концепции переходного периода и политическая трансформация в России (1989-1996). // Общественные науки и современность. 1997. № 4. С. 71.

Там же. С. 71.

Шевцова Л.Ф. Политические зигзаги посткоммунистической России. – М., 1997. С. 18.

Мельвиль А.Ю. И вновь об условиях и предпосылках движения к демократии. // Полис. 1997. № 1. С. 127.

Там же. С. 127.

Пантин В.И. Ритмы общественного развития. М., 1997. С. 51.

Пантин В.И., Лапкин В.В. Волны политической модернизации в истории России. //Полис. 1998. № 2. С. 41.

Пантин В.И., Лапкин В.В. Волны политической модернизации в истории России. //Полис. 1998. № 2. С. 50.

Там же. С. 50.

Купряшин Г.Л. Политическое развитие. // Кентавр. 1994. № 2. С. 126.

Мельвиль А.Ю. И вновь об условиях и предпосылках движения к демократии. // Полис. 1997. № 1. С. 128.

Саква Р. Режимная система и гражданское общество в России. //Полис. 1997. № 1. С. 69.

Мельвиль А.Ю. Опыт теоретико-методологического синтеза структурного и процедурного подходов к демократическим транзитам. //Полис. 1998. № 2. С. 31.

Там же. С. 31.

Купряшин Г.Л. Политическое развитие. // Кентавр. 1994. № 2. С. 126.

Согрин В.В. Российская история конца ХХ столетия в контексте всеобщей истории: теоретическое осмысление. // Новая и новейшая история. 1999. № 1. С. 88.

Российская модернизация: проблемы и перспективы (Материалы “круглого стола”). // Вопросы философии. 1993. № 7. С. 19.

Там же. С. 16-17.

Клямкин И. Посткоммунистическая демократия и её исторические особенности в России. // Полис. 1993. № 2. С. 12.

Пантин В.И. Ритмы общественного развития и переход к постмодерну. // Вопросы философии. 1996. № 6.С. 11.

См., например: Пантин В.И., Лапкин В.В. Волны политической модернизации в истории России. //Полис. 1998. № 2. С. 42.

Поляков Л.В. Методология исследования российской модернизации. // Полис. 1997. № 3. С. 14-15.

Пантин В.И., Лапкин В.В. Волны политической модернизации в истории России. //Полис. 1998. № 2. С. 42.

Купряшин Г.Л. Политическое развитие. // Кентавр. 1994. № 2. С. 126.

Российская модернизация: проблемы и перспективы (Материалы “круглого стола”). // Вопросы философии. 1993. № 7. С. 5.

Вайнштейн Г. Посткоммунистическое развитие глазами западной политологии. // Мировая экономика и международные отношения. 1998. № 6. С. 144-154.

Мельвиль А.Ю. И вновь об условиях и предпосылках движения к демократии. // Полис. 1997. № 1. С. 128.

Политическая институциализация российского общества. Гордон Л.А., Клопов Э.В. Социальный контекст процессов политической институцианализации. // Мировая экономика и международные отношения. 1998. № 2. С. 27.

Пантин В.И. Ритмы общественного развития и переход к постмодерну. // Вопросы философии. 1996. № 6.С. 11.

Мельвиль А.Ю. Опыт теоретико-методологического синтеза структурного и процедурного подходов к демократическим транзитам. //Полис. 1998. № 2. С. 34.

Там же. С. 27-28.

Пантин В.И. Ритмы общественного развития и переход к постмодерну. // Вопросы философии. 1996. № 6. С. 14.

Пантин В.И. Ритмы общественного развития и переход к постмодерну. // Вопросы философии. 1996. № 6.С. 15.

Шевцова Л.Ф. Дилеммы посткоммунистическго общества. // Полис. 1996. № 5. С. 89.

Согрин В.В. Российская история конца ХХ столетия в контексте всеобщей истории: теоретическое осмысление. // Новая и новейшая история. 1999. № 1. С. 74.

Пантин В.И., Лапкин В.В. Волны политической модернизации в истории России. //Полис. 1998. № 2. С. 50.

Там же. С. 51.

См., например: Лапкин В.В., Пантин В.И. Русский порядок. // Полис. 1997. № 3. С. 86-87.

Галкин А., Красин Ю. “Фельдфебеля – в Вальтеры?“ // Свободная мысль. 1995. № 9. С. 3-19.

Мельвиль А.Ю. И вновь об условиях и предпосылках движения к демократии. // Полис. 1997. № 1. С. 128.

Аушев Д. Государство и государственность: российские альтернативы. // Власть. 1999. № 1. С. 25-30.

Беляева Л. Россия перед историческим выбором. // Свободная мысль. 1993. № 15. С. 56-66.

Шевцова Л.Ф. Дилеммы посткоммунистическго общества. // Полис. 1996. № 5. С. 83.

Там же. С. 90.

Там же. С. 89.

Мельвиль А.Ю. И вновь об условиях и предпосылках движения к демократии. // Полис. 1997. № 1. С. 128.

Там же. С. 128.

Мельвиль А.Ю. И вновь об условиях и предпосылках движения к демократии. // Полис. 1997. № 1. С. 128.

Список использованной литературы

Красильщиков В.А. Модернизация и Россия на пороге ХХI века. // Вопросы философии. 1993. № 7.С. 40.

Красильщиков В.А. Мировые модернизации и судьбы страны. // Свободная мысль. 1999. № 1. С. 93.

Купряшин Г.Л. Политическая модернизация. –М.: Общество «Знание» РСФСР, 1991. С. 5.

Купряшин Г.Л. Политическое развитие. // Кентавр. 1994. № 2. С. 119.

Братерский М.В. Теория модернизации: обзор американских концепций. // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 9. С. 26-29.

Дарендорф Р. Дорога к свободе: демократизация и её проблемы в Восточной Европе. //Вопросы философии. 1990. № 9. С. 71.

Растоу Д.А. Переходы к демократии: попытка динамической модели. // Полис. 1996. № 5. С. 7.

Ильин М.В., Мельвиль А.Ю., Фёдоров Ю.Е. Демократия и демократизация. // Полис. 1996. № 5. С. 159.

Соловьев А.И. Политическая культура. М., 1997. С. 32.

Модернизация в России и конфликт ценностей. Под редакцией Матвеевой С.Я. М., 1994. С. 21.

Гордон Л.А., Плискевич Н.М. Развилки и ловушки переходного времени. // Полис. 1994. № 4. С.78-79.

Хенкин С.М. “Три консенсуса” на пути к демократии. //Полис. 1993. № 3. С. 189.

Согрин В.В. Современная российская модернизация: этапы, логика, цена. // Вопросы философии. 1994. № 11. С. 16.

Цыганков А.П. Современные политические режимы: структура, типология, динамика. М., Интерпракс, 1995. С. 211-217.

Мак – Фол М. К определению задач посткоммунистических исследований. М., 1995. С. 14.

Буртин Ю. Новый строй. О номенклатурном капитализме. М., 1995. С. 23.

Шевцова Л.Ф. Дилеммы посткоммунистическго общества. // Полис. 1996. № 5. С. 80.

Саква Р. Режимная система и гражданское общество в России. // Полис. 1997. № 1. С. 62.

Афанасьев Л. Клиентела в России вчера и сегодня. // Полис. 1994. №1. С. 125.

Лапкин В.В. В поисках России политической. // Полис. 1998. № 6. С. 172.

Мельвиль А.Ю. И вновь об условиях и предпосылках движения к демократии. // Полис. 1997. № 1. С. 127.

Пантин В.И. Ритмы общественного развития. М., 1997. С. 51.

Клямкин И. Посткоммунистическая демократия и её исторические особенности в России. // Полис. 1993. № 2. С. 12.

Пантин В.И. Ритмы общественного развития и переход к постмодерну. // Вопросы философии. 1996. № 6.С. 11.

Поляков Л.В. Методология исследования российской модернизации. // Полис. 1997. № 3, С. 14-15.

Пантин В.И., Лапкин В.В. Волны политической модернизации в истории России. //Полис. 1998. № 2. С. 42.

Вайнштейн Г. Посткоммунистическое развитие глазами западной политологии. // Мировая экономика и международные отношения. 1998.

Лапкин В.В., Пантин В.И. Русский порядок. // Полис. 1997. № 3. С. 86-87.