К урокам иракского кризиса 2003 года

К урокам иракского кризиса 2003 года

Не могли бы Вы охарактеризовать политическую ситуацию в мире, сложившуюся после иракского кризиса? Как Вы оцениваете действия российского руководства накануне, в момент и по завершении военной операции США и Великобритании в Ираке?

В июне 2003 года на ставшей уже традиционной ежегодной пресс-конференции в Москве В.В. Путин сообщил, что накануне и в момент проведения боевых действий в Ираке российская разведка, дипломатия, аналитики Генерального Штаба Вооруженных Сил предоставляли ему исчерпывающую информацию о реальной расстановке сил в зоне развивающегося конфликта. Уже в первые минуты иракского кризиса военные эксперты составили довольно точную модель развития событий в ближневосточном регионе – прогноз, в последствии полностью оправдавшийся. По словам Владимира Путина, российские военно-космические силы фиксировали запуск каждой ракеты, каждый боевой вылет самолетов коалиции. Решения, которые принимало российское руководство, заявил Путин, целиком опиралось на достоверные данные внешней разведки.

Вместе с тем, - и все это помнят! – общий тон информационных сообщений российских СМИ с театра военных действий в районе Месопотамской низменности на всем протяжении иракского кризиса был – как бы выразиться мягче? – избыточно пессимистичным. Московские СМИ предвещали затяжную военную кампанию, многочисленные жертвы в войсках англо-американской коалиции, применение иракскими ВС тактики “выжженной земли” (в частности, уничтожение нефтяных вышек), консолидацию народа, да и всего арабского мира, вокруг политической фигуры иракского лидера.

Реальные события, однако, развивались по иному сценарию.

На что опирались, или – скажем точнее – из чего исходили российские масс-медиа, предлагая общественному мнению заведомо несбыточный сценарий ближневосточного кризиса? Быть может, в данном случае имела место заранее запланированная пропагандистская акция российского руководства?

Не думаю!

Разумеется, в последние несколько лет Кремль достиг известных успехов в упорядочении отечественного информационного рынка, однако, очевидно, что до тотального контроля над российскими СМИ, подобного системе ГлавПУР`ов и ГлавЛИТ`ов эпохи “застоя”, - кстати сказать, отнюдь не ввиду не желания “лабильных” российских СМИ, но по соображениям, в том числе, и экономическим, российской власти – бесспорно, пока еще очень далеко.

Так в чем же дело?

В философии есть такое понятие: “герменевтический круг”. Если говорить упрощенно, то смысл его сводиться к утверждению, что для понимания целого необходимо предварительное изучение его отдельных частей, что, в свою очередь, обусловлено общим представлением о смысле целого. Применительно к предмету нашего разговора – политологии и журналистики - наличие “герменевтического круга” предполагает, что анализ каждой конкретной политической ситуации – и ситуация в Ираке не является исключением! - в равной мере опирается как на реальные факты, характеризующие соотношение противоборствующих сторон, так и общую концепцию (целостное видение) развития политических процессов.

Разумеется, в отличие от президента РФ, ни в период эскалации иракского кризиса, ни на его подготовительном этапе, мы не располагали всей полнотой информации о намерениях, фактическом военном потенциале, технических возможностях, тактических и стратегических разработках командования и политического руководства Ирака и лидеров англосаксонской коалиции, но – и об этом свидетельствуют целый ряд публичных выступлений – еще зимой 2003 года неангажированным российским аналитикам было ясно, что, вопреки миротворческим усилиям ООН, Европейского Сообщества и России, война в Ираке произойдет, что военные действия будут носить скоротечный характер и приведут к насильственному удалению с политической арены (временному или окончательному – это другой вопрос!) режима Саддама Хусейна.

Чем руководствовались независимые политологи?

Прежде всего, объективным анализом международной обстановки, включая ее политико-психологические аспекты.

Так, непреложным фактом международной политики, после ухода с геополитической арены Советского Союза явилась мировая гегемония Соединенных Штатов Америки. Если прибегнуть к терминологии физики, то можно сказать, что весь период существования Советского Союза противоборствующие супердержавы (вариант: коалиции развитых держав) генерировали – назовем его так - мощное силовое поле, в зоне действия которого формировались политическая жизнь так называемых “стран третьего мира”. Как следствие, в XX веке “третий мир” являлся областью перманентной политической нестабильности, в бурлящем котле которой возникали и исчезали самые причудливые государственные и политические образования. В тоже время политическая атмосфера в регионах равноудаленных от линии противостояния центров силы, характеризовалась различными оттенками политической упорядоченности: от стабильности до стагнации.

Изменение стратегической конфигурации международной политики в 90-е годы XX века, с одной стороны, обусловило распространение области нестабильности, главным образом, на постсоветское (включая Восточную Европу) пространство (но и на Запад тоже!), а, с другой – явилось катализатором новых форм государственности в странах “третьего мира”. В той мере, в которой к началу глобальной реконструкции послевоенного мироустройства в “третьем мире” преобладали искусственные формы государственности, они явились основой для формирования нового облика политической действительности и в этих регионах, и – как вероятностная перспектива – во всемирном масштабе.

В итоге, к середине 90-х гг. во всей остроте актуализировалась классическая (еще со времен противостояния Афин и Спарты!) политологическая дилемма: каким быть мироустройству XXI века – многополярным или однополярным?

Как известно, в преддверии 1993 года, когда поражение Советского Союза в “холодной войне” стало очевидным, Михаил Горбачев выступил с развернутым обоснованием проекта построения многополярного мира. Летом 2003 года в Лондоне Кондолиза Райс озвучила новую политическую доктрину Соединенных Штатов, опирающуюся на концепцию однополярного мира.

Следует отметить, концепция однополярного мира не является оригинальным изобретением республиканской администрации США. В процессе исторического развития различные модификации концепции однополярного мира множество раз выдвигалась на передовые рубежи международной политики, как правило, в периоды стагнации общественных систем. Так было в эпоху крушения родового строя в домонгольской степи, во времена Александра Македонского, в годы антифеодальных войн Наполеона Бонапарта, на типологически идентичные идеологеммы опирались адепты средневековых религиозных движений, провозвестники мировой революции, идеологи национал - социализма etc. И никогда ее реализаторы не добивались долговременного (в историческом масштабе) политического результата (правда, до сих пор они не располагали возможностями, отрываемыми НТР: телевидением, “Интернетом”, высокоточным оружием, генетическими технологиями, оружием массового поражения, др.)

В основании концепций однополярного мира в разные времена клались различные идеологические конструкты: от цивилизационных ценностей до расовых предпочтений. Неизменным оставалось одно: все концепции однополярного мира зиждились на представлении о мире, как жесткой иерархической системе, “вершину” которой образуют наделенные полной власти “носители ценностей” (вариант: “представители высшей расы”, “белокурые бестии” etc), а базис – нуждающиеся в усовершенствовании “субъекты”.

Нужно ли говорить, что детерминистское восприятие действительности не только не соответствует уровню гуманитарных знаний XXI века, но вряд ли могло быть всерьез воспринято наукой рубежа XIX-XX веков? Стоит ли напоминать, – и особенно россиянам, “партнерам” “Властелины” и Леонида Голубкова! - что параллелепипед, опирающийся на основание, устойчивее стоящей на вершине пирамиды?

Между тем, общеизвестно, что в социально-экономическом отношении Соединенные Штаты Америки представляют собой развитое потребительское общество, система потребления которого в отдельных случаях в десятки раз превышает внутренние резервы производства. Это обстоятельство предполагает перманентный поиск внешних источников воспроизводства национального продукта, что, в свою очередь, обусловливает необходимость разнонаправленной экспансионистской активности.

Очевидно также, что гегемонистские идеологические установки глубоко укоренены в американском национальном сознании, изначально фундированном традициями пионеров Дикого Запада, развитой “предпринимательской” практикой атлантических каперов, биржевых спекулянтов и “благородных мошенников” XIX-XX вв. (вспомним О.Генри!) и нашедшими адекватное отображение в культивируемой ныне идеологии “американской мечты”.

Кроме того, следует признать, что современная политическая действительность – мировой процесс глобализации, фактическая атрофия международных политических институтов от СНГ до ООН, политическая и правовая сумятица на постсоветском пространстве, - все это создает иллюзию практической востребованности - актуальности и необходимости очередной реставрации - концепции однополярного мира.

Мы сейчас не будем останавливаться на детальной критике аргументации американской концепции однополярного мира. Ясно, что в данном случае имеет место очевидная подмена понятий, в том числе, искажение содержания каузальных (причинно-следственных) связей политических процессов, аберрация масштабов политических явлений: некритическое распространение выводов, имеющих отношение к – пусть, крупным, но локальным (региональным) - политическим обстоятельствам на общемировой уровень. Выскажемся аксиоматично: ВСЯКОЕ ПРАГМАТИЧЕСКОЕ НАЛОЖЕНИЕ НА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ МЕНЬШЕ САМОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ.

Тем не менее теперь, после завершения военной операции в Ираке, не вызывает сомнения, что вся внешняя политика Соединенных Штатов Америки в 90-х гг. XX в. была подчинена идее реализации концепции однополярного мира.

Между тем, ни одна страна мира, и даже такая крупная, как США не обладает необходимыми ресурсами для осуществления тотального контроля в планетарном масштабе. Впрочем, хорошо известно (об этом, например, много и весьма убедительно писала эксперт Наталья Нарочницкая), что, в отличии, скажем, от континентальных Германии и Франции, англосаксонские военно-политическая и дипломатическая традиции никогда и не рассматривали обширные территориальные приобретения в качестве гарантии международного влияния: если Гитлер воевал за “жизненное пространство”, если Наполеон организовывал “континентальную блокаду” Великобритании, если монгольские завоеватели, наконец, двигали свои тумены “к последнему морю”, то имперская тактика викторианцев и их внука “дядюшки Сэма”, как правило, сводилась к устройству форпостов в ключевых пунктах мировых анклавов. Американцы в прериях и Латинской Америке и англичане в Китае и на Африканском континенте широко использовали практику развращения и коррупции местных политических элит.

В этом смысле внешнеполитическая активность Соединенных Штатов Америки в постсоветский период не очень отличалась от политики времен Фенимора Купера, стратегии времен “больших канонерок”. Судите сами: дискредитация и последующее уничтожение режима Слободана Милошевича в Югославии позволили американцам “наложить руку” на “солнечное сплетение” Европы - бассейн Дуная, Динарское нагорье и Среднедунайскую равнину: два-три марш-броска и до Кишинева, и – через Адриатику – до Рима. “Буря в пустыне” обессилила режим Саддама Хусейна, с целью – что и было осуществлено в последующем - дальнейшего контроля над экспортом дешевой иракской нефти, и тем самым - через манипулирование мировым рынком углеводородов - упрочения экономической зависимости Европы, России и, отчасти, Азии и Африки от “диспетчера” потоков мировых запасов энергоресурсов: Соединенных Штатов Америки. Ну, а о самоощущении вечных “второгодников” мировой политики – современных лидеров постсоветских республик (представьте себе Туркменбаши в роли Оливерры из “Королей и капусты” О`Генри!) - лучше всего свидетельствуют спорадически возникающие “кучмагейты” и - как ни парадоксально, на первый взгляд, это звучит! – спонтанные истерики отечественных СМИ по “защите прав русскоязычного населения”.

Нет, теперь уже, конечно, хорошо известно, что никакого оружия массового поражения в саддамовском Ираке никогда не было. Неважно! Иракскую атомную бомбу нужно было выдумать, и ее “изобрели”!

Какими реальными аргументами располагало мировое сообщество для противодействия американской агрессии? Декларациями ООН? Угрозами активизации арабской интифады? Объединенной политической волей Европы? Ядерными боеголовками России?

Не является секретом, что в последнее десятилетие заседания ООН проводятся, по большей части, за счет средств американских налогоплательщиков; что арабские шейхи удерживают контроль над нефтяными вышками, главным образом, с помощью отточенных штыков американских “морских котиков”; что террористические акты арабских боевиков представляют угрозу, скорее, для мирного населения и на решение проблем стратегического характера существенного влияния не оказывают; что российская ПВО почти полностью разрушена, а политическое руководство Российской Федерации с головой погружено в решение угрожающе раздутых внутриполитических проблем; что государственный бюджет РФ по размерам сопоставим с финансовыми поступлениями не самых крупных городов Среднего Запада; что современная Россия не готова к нанесению не только превентивного, но и ответного ядерного удара. Позиция Европы? Судя по политическим маневрам Тони Блэра накануне военной операции в Ираке (интересно, на какие дивиденды рассчитывал британский премьер-министр, неужели на долю в разработке иракской нефти?), эта проблема действительно занимала администрацию Буша-младшего. Но, полагали американские аналитики, в политике главное – волевой импульс: как только европейцы поймут, что оказались в тотальной энергетической зависимости от Соединенных Штатов Америки, они вынуждены будут признать сложившийся status quo. В начале - действие (вот что значит отсутствие серьезной исторической традиции в решении международных проблем!), затем, - слова: ах, как все это по-американски!ⁱ[i]

События 11 сентября 2002 сформировали подходящий психологический климат для англо-американской атаки на Саддама Хусейна. Благоприятная внешнеполитическая конъюнктура совпала с неудовлетворенными личными амбициями сына инициатора “Бури в пустыне” (кстати, подготовкой обеих операций против Ирака занималась одна и та же команда в республиканской администрации Белого Дома).

Все это свидетельствовало о том, что весной 2003 года удар по Ираку был неотвратим.

Почему же крах режима Хусейна оказал столь стремительным?

Автор “Государя” Никколо Макиавелли в начале XVI века писал, что тоталитарные режимы чрезвычайно трудно уничтожить ударами извне, зато они легко разваливаются, если на них воздействовать изнутри. Иными словами, необходимым условием разрушения тоталитарного государства является не захват территории, не развал экономики, ни даже разгром вооруженных сил, но физическое уничтожение политического руководства. Для ликвидации режима большевиков в 20-е годы XX века страны-победители в Первой мировой войне прибегли к массированной экономической и политической блокаде страны Советов, однако, как известно, не достигли желаемых результатов, поскольку “верные ленинцы” без тени сомнения жертвовали миллионами своих сограждан во имя победы пролетарской революции. В 1940 году Гитлер называл Россию “колоссом на глиняных ногах”, тем не менее, несмотря на тактическое и стратегическое превосходство вермахта в 1941-1942 гг., Германия войну проиграла: у “фатерлянда” не хватило ресурсов для воплощения масштабных замыслов фюрера. В тоже время Османская империя, Россия, Австро-Венгрия, Италия, Англия, Франция на протяжении всего XIX столетия прилагали недюжинные усилия для овладения балканским “подбрюшьем Европы”, а Соединенные Штаты Америки в XXI веке смели режим Милошевича серией бомбовых ударов по Белграду. Весь XIX век Англия вела боевые действия в Афганистане, только в XX столетии Советская Россия дважды (второй раз – целых десять лет!) осуществляла интервенцию в Афганистане, а Пентагон ликвидировал Талибан за считанные недели.

В чем здесь дело? В подавляющем техническом превосходстве вооруженных сил Соединенных Штатов над армиями других стран мира? В практике международной изоляции, ставшей возможной в условиях наличия одного центра силы? В экономическом могуществе супердержавы?

Все это, конечно, имеет значение. Но главное все же, думается, не в этом.

Научно-техническая революция практически исключила из современной стратегии такие факторы обороны, как численность населения и географическое положение: современные носители способны доставить оружие массового поражения в любую точку планеты и уничтожать неограниченное количество военной силы, скрытой в рельефах любой сложности. Информационные технологии - телевидение, “всемирная паутина” - служат мощным источником десакрализации тоталитарных режимов, уничтожая основу их могущества. Демонстрация экономического благополучия населения развитых стран подрывает единство народного духа в противостоянии с супердержавой. Политика подкупа государственных элит дискредитирует власть в глазах народа и формирует у “власть имущих” позицию небрежения интересами масс. Пожалуй, единственный аргумент, который политические структуры государств “третьего мира” способны сегодня предъявлять в открытом столкновении с Америкой – это опора на исторические традиции и реликтовое религиозное сознание (слабый ход!: НТР и мировоззрение развиваются в разных плоскостях социальной действительности; кстати, именно поэтому пути некоторые отечественные идеологи пытаются вести сегодня современную Россию: прямая дорога к “поясам шахидов”!)ⁱⁱ[ii] Тоталитарные режимы сильны мистическим единением власти и народа. И такие режимы действительно сложно победить посредством внешней агрессии. Однако парадокс заключается в том, что именно те режимы, которые в конце XX века Белый Дом объявлял тоталитарными, на самом деле таковыми не являлись.

В самом деле: разве мусульманский фанатизм пуштунского Талибана воспринимается в качестве основы национального мировоззрения узбеками и таджиками Афганистана – потомками среднеазиатских басмачей периода Гражданской войны 1918-1924 гг.? Быть может, арабы (которые, кстати, в XX веке проигрывали все войны, в которых принимали участие) едины в признании лидирующей роли Саддама Хусейна? А чем стиль управления Слободана Милошевича в период боснийской кампании кардинально отличается от жесткости командира не самого крупного (сколько там той Сербии?) боевого соединения – того же маршала Жукова – на поле брани?

Собственно, даже географические и идейные масштабы сфер влияния Хусейна (а почему не арабский мир?), Милошевича (отчего не мир славянства или хотя бы балканский микрокосм?) и Талибана (кого объединяли талибы: всех мусульман, суннитов, шиитов, пуштунов?) явно недостаточны устойчивого воспроизведения тоталитарного стиля государственного управления (а на глубинном социальном уровне: традиционалистских норм жизнедеятельности) в контексте политических реалий современного мира.

Очевидно, что в случаях с Хусейном, Милошевичем и Талибаном американцы имели дело не с тоталитарными режимами, но политическими реликтами глобального противостояния мировых супердержав.

Отсюда и видимая легкость военных успехов Пентагона в Югославии, Афганистане и Ираке, являющаяся, на самом деле, результатом несложного информационного фокуса: вначале мировое общественное мнение убеждали в могуществе неугодных Вашингтону “тоталитарных режимов”, а затем, серией “точечных” ударов сметали их с политической карты мира.

Истинный источник побед американского оружия в конце XX- начале XXI вв. – повсеместное и глубокое отчуждение власти от народа, порожденное вакуумом реальных (отражающих коренные интересы масс) идеологий и мировым процессом глобализации. И значит, генеральное направление поиска “асинхронного ответа”, вооруженному достижениями НТР, глобализму на самом деле, лежит в области гуманитаристики, но только не сфере исторической или религиозной традиции, но в тех направлениях гуманитарной мысли, которые опираются на современное видение общечеловеческих проблем. Преодоление хайдеггеровского “постава” обусловлено синтезом новых мировоззренских парадигм.

Тем не менее, понятно, что весной 2003 года ликвидация режима Саддама Хусейна – точнее сказать: его администрации - вполне могла быть осуществлена в режиме “блицкрига”.

Отчего же российские СМИ раздували (и продолжают распространять!) слухи о неудах Пентагона в районе Месопотамской низменности, северного и северо-восточного хребтов Армянского и Иранского нагорий (о провале политической составляющей этой акции мы пока не говорим - ведь даже если принять во внимание, что пребывание американских “командос” в Мосуле. Киркуке, Эль-Искандарии или Неджефе действительно не отличается большим комфортом, разве то обстоятельство, что США позволили втянуть себя в долговременный вооруженный конфликт, не дождавшись окончательного урегулирования ситуации на Балканах и в Афганистане, не развязывает руки Смоленской площади в решении насущных – в свете концепции многополярного мира - интеграционных проблем?)

Думается, что минорные ноты в прогнозе военных событий весны 2003 года, транслируемые российскими масс-медиа и по сию пору, явились отражением психологического фактора неудовлетворенности российской политической и экономической элит развитием политических процессов в мире.

Дело в том, что примерно с начала 90-х годов стрежневым направлением российской внешней политики стало систематическое уклонение от занятия реальной позиции в решении крупных международных проблем. Историческим образцом политики самоизоляции эпохи “позднего Горбачева” и, отчасти (если не принимать во внимание декларативные демарши, рассчитанные, скорее, на пропагандистский, нежели дипломатический эффект) Ельцина являлась внешнеполитическая программа князя А.М. Горчакова, который в 50-60-е годы XIX столетия сформулировал принцип невмешательства государства Российского в международные дела, не имеющие непосредственного отношения к насущным внешнеполитическим нуждам. Следуя этому принципу, к 70-м годам XIX в., путем установления многообразных союзнических отношений и широкого использования противоречий между мировыми державами, Россия не только полностью восстановила международный престиж, утраченный в результате ужасающей Крымской катастрофы, но и осуществила значительные территориальные приобретения в районах Средней Азии, Южного Урала и Дальнего Востока.

Как известно, рубеж тысячелетий государство Российское встретило в исторических границах XVII-XVIII вв.; сегодня экономика, наука, вооруженные силы, социальная сфера, общественная жизнь современной России находятся в состоянии близком к агонии.

Неудивительно, что в этих условиях направление внешней политики, разработанное (и апробированное!) А.М. Горчаковым, многим - см., напр., материалы “круглых столов” Института стран СНГ - представляется единственно возможным.ⁱⁱⁱ[iii]

Далее. Еще в ходе военных действий в Ираке российский политолог Сергей Марков сравнил действия Белого Дома с реакцией великана, заснувшего в посудной лавке и внезапно обоженного сигаретой. Неверная ассоциация!

Разумеется, события 11 сентября оказали известное влияние на поведение США на международной арене в 2002-2003 годах. Особенности географического положения США, многолетняя политическая практика “изоляционизма”, весь ход истории Соединенных Штатов убедили американское общественное мнение в незыблемости гарантий личной безопасности своих сограждан, породили иллюзию безнаказанности американских политиков за поступки совершаемые вне пределов Северо-Американского континента. Трагедия 11 сентября 2002 года подвергла эту иллюзию суровому испытанию. Американское общество было повергнуто в шок (вот отчего “Шок и трепет”! – что “получили”, то и “возвращаем”!), внезапно обнаружив себя объектом террористической атаки. В лице Вашингтона был брошен вызов всей системе международной безопасности, основным принципам мироустройства, сложившегося после крушения Советского Союза. Наконец, если употребить обобщенные категории, терракты на Манхеттене поставили под сомнение преимущество развитых технологических цивилизаций над цивилизациями, опирающимися на историческую и мировоззренческую традиции, в том числе и апологизирующие сугубо человеческие качества: силу духа, стремление к справедливости, веру в нравственные идеалы.

Как известно, непосредственным поводом для вступления США в Первую мировую войну стало торпедирование германской подводной лодкой гражданского американского судна. Вторая Мировая война началась для Америки атакой японских ВМС на тихоокеанскую военную базу Перл-Харбор. И в начале XXI века, гражданские самолеты, управляемые мусульманскими террористами, превратили в груду пыли и щебня Международный Торговый Центр в сердце страны, осуществили нападение на ряд других общественно-значимых сооружений.

Отчаянно-дерзкий вызов мусульманских экстремистов не мог быть оставлен без последствий. Америка, в том числе, и в силу особенностей национальной ментальности (но и из стремления утвердиться в только что обретенном качестве мирового лидера!) была вынуждена в срочном порядке приступить к организации ответного удара.

И вот в этот момент, в самые первые часы после террористической атаки на Манхеттене на экранах российских телеканалов появилось уверенное лицо Владимира Путина, который произнес всего только две существенные фразы: “война международному терроризму!” и “Афганистан”. И как результат, единым махом, решил две наиболее острые в тот момент проблемы российской внешней политики: получил “карт-бланш” (“война с международным терроризмом?” - овации в Лондоне, Тель-Авиве, Китае, Балканском анклаве!) в наведении порядка в Чечне и перенаправил мощь уязвленного имперского самолюбия Соединенных Штатов на укрепление южных рубежей СНГ.

Так и видится улыбающийся портрет Горчакова, одобрительно подмигивающий фотографии Путина!

Тем не менее, очевидно, что к началу иракского кризиса острая фаза приступа инфернального ужаса (кстати, если кто не слышал, terror от лат.: ужас) в Вашингтоне уже миновала.

Разумеется, мы не знаем, какие именно эмоции обуревали обитателей Белого Дома к началу зимы 2002 года. Мы не знаем этого досконально. Но можно предположить, что в этот момент, наряду с остаточными проявлениями военной истерии, Вашингтон испытывал щемящее чувство имперского стыда за безоглядную готовность “таскать каштаны из огня” для Китая и России. Думается еще, что в декабре-январе 2002-2003 гг. лично у Буша-младшего наблюдались спорадические “позывы” к укреплению несколько подмоченной интеллектуальной репутации “техасского рейнджера”, продемонстрировавшего безоглядную готовность размахивать кольтом по указке из Москвы. Можно предположить, что именно в такой психологической атмосфере и состоялся приснопамятный разговор авторов “Шока и Трепета” с сыном инициатора “Бури в пустыне”, завязалась иракская авантюра!

Скорое крушение саддамовского режима поставило под сомнение горчаковскую линию российской внешней политики (пока Москва салютовала победителям Талибана, Вашингтон, как оказалось, вытачивал регулирующую заслонку у источника основных поступлений в российский бюджет). Установление американского контроля над иракскими нефтяными вышками дискредитировало (по крайней мере, положило этому начало) горбачевскую концепцию многополярного мира.

Когда у человека отбирают хлеб, он, говорят, сохраняет способность к выживанию в течение нескольких месяцев (а в отдельных случаях - вспомним отечественную историю! - даже выражает готовность примириться с обстоятельствами). Когда гуманитария лишают выпестованной идеи, если моралиста упрекают в антиобщественном поведении, когда, наконец, в науке доказательно опровергают апробированную методику, интеллигенты, как правило, впадают в ступор и какой-то период продолжают действовать, что называется, по инерции.

Помимо остального, концепция многополярного мира являлась, чем-то вроде фундамента самоуважения российского политикума, включая руководителей масс-медиа, “горбачевского призыва”: как же, потерпев поражение в “холодной войне”, они тщились сохраниться, не в качестве идеологических рупоров “цивилизованного мира”, но в виде политической элиты одного из столпов постсоветского мироустройства (впрочем, и сама концепция была не так плоха!). Драматический опыт участия России в югославских событиях, фактическое устранение российской дипломатии из процесса арабо-израильского урегулирования, наконец, очевидный дипломатический успех на афганском направлении приучили российских дипломатов к мысли об эффективности горчаковского метода решения внешнеполитических проблем.

Полководцу действующей армии трудно отличить победу в крупном сражении от перелома в ходе военной кампании, стратегическое поражение от тактического (это за него, как правило, в последствии делают мемуаристы). В такие моменты особенно велик соблазн выдавать желаемое за действительное.

Что и продемонстрировали российские СМИ в период иракского кризиса!

В целом можно сказать, что иракские события стали серьезным уроком для международного сообщества. После крушения саддамовского режима, стало понятно, что ни дипломатическое лавирование, ни обращение к международному праву, ни прямая апелляция к наднациональным институтам не являются в современном мире эффективным инструментом сдерживания международной агрессии. Сегодня ни одно государство планеты, включая европейские страны, не гарантировано от повторения судьбы Аль-Джумхурии аль-Иракии, СФРЮ или Афганистана: вчера Белый Дом обвинил в производстве оружия массового поражения Багдад, днем раньше - предъявлял Украине претензии в продаже Хусейну зенитных комплексов “Кольчуга”, а завтра - вполне вероятно! – объявит диктаторскими режимы в Пхеньяне, Тегеране или Минске. Иракский кризис обнаружил, что в ответственные моменты принятия решений Вашингтон более не намерен считаться с позициями своих союзников по НАТО, что в современном мире никто не обладает индульгенцией на выживание, что Пентагон и Овальный кабинет отныне желают разговаривать с международным сообществом с позиции силы.

С другой стороны, - и здесь я солидарен с позицией Сергея Евстратова – продемонстрированная (в который раз!) в ходе иракского кризиса технология правового нигилизма создала серьезные предпосылки для формирования, так называемой, “правовой плазмы” – социального феномена, который, в отличие от “правового вакуума”, имеет много структур, маркированных, как правовые, но, в и динамике, проявляет себя, как стихия хаотичная (устремленная к хаосу), все более нечеткая, все менее управляемая. (Яркий пример тому – технология “двойных стандартов”, применяемая в Европейских интегративных структурах, что, впрочем, не дает основания для апологизации и самой обоснованности правовых систем в странах СНГ, основанных на лжи и насилии, как методах реализации политической воли, а вместе манифестируют планетарный процесс социальной энтропии).

Какие ресурсы планетарный политикум в состоянии противопоставить утратившей ощущение реальности супердержаве? Первое, что приходит в голову - кооперацию.

Неслучайно, ближайшим следствием иракской авантюры стала практически беспрерывная череда саммитов лидеров стран СНГ и Европейского Содружества весной-летом 2003 года. Очевидно, что иракский кризис стал катализатором интеграционных процессов в Европе (рекрутирование новых членов ЕС из числа стран Восточной Европы) и на постсоветском пространстве. Нужно сказать, что российские и европейские СМИ довольно скудно – что, впрочем, понятно! - освещали встречи глав государств в Краснодарском крае, в Подмосковье и на Средиземноморском побережье Европы. Однако общий смысл разговоров президента Путина с партнерами по СНГ нетрудно разгадать: наверняка на этих встречах речь шла о развитии сотрудничества в рамках Содружества, в том числе, и в оборонной сфере; безусловно, изучался вопрос, в какой мере российская политическая и экономическая элиты готовы “делится” ресурсами, доставшимися после им распада СССР.^iv[iv] В Европе же, надо полагать, обсуждался вопрос: на какой платформе проводить интеграцию сколков политического могущества Советского Союза: европейской или евроазиатской?

Апофеозом дипломатической активности лета 2003 года явился переговорный марафон в период празднования 300-летия Санкт-Петербурга – раут, на котором Джорджу Бушу-младшему была отведена роль запоздавшего гостя: ему вроде бы были и рады, но все основные вопросы к моменту его прибытия – в том числе, такой важный, как соглашение России и Великобритании о строительстве газопровода через Северное море (прямой удар по англосаксонской коалиции!) – оказались уже решенными. Внимательный телезритель мог заметить, некоторую неловкость, которую испытывал американский президент в Петербурге и во время последующего вояжа по Европе. И это вполне естественно: практически “на глазах” американской дипломатии происходило слияние двух интеграционных потоков - рамках ЕС и в рамках СНГ, – а мировая супердержава, только что состоявшийся победитель “ключевого звена” “оси зла”, оставлялась за “скобками” этого процесса (чем не Берлинский конгресс 1878 года?)!

Справедливости ради нужно отметить, что дальнейшее развитие интеграционных процессов в рамках СНГ и ЕС, получившее дополнительный импульс в результате иракского кризиса, далеко не очевидно: будучи сущностно различными, евразийский и европейский интеграционные процессы переплетаются, и, как бы, накладываются друг на друга, что, с одной стороны, порождает известную сумятицу в головах постсоветских (о Восточной Европе и Балтии мы сейчас не говорим!) лидеров – к кому примкнуть: к “родным” (Россия) или “богатым” (Европа), а с другой, - оставляет отрытым вопрос о том, насколько включение постсоветских государств в орбиту влияния ЕС и НАТО будет способствовать эффективности этих организаций. В тоже время, на самом деле, вчерашние “национальные кадры” советской номенклатуры вполне устраивает роль аутсайдеров, как европейского, так и евроазиатского проектов интеграции, факт разно направленности которых успешно используется ими в целях обогащения в ходе незавершенного перераспределения национальных ресурсов. Можно смело утверждать, что после иракского кризиса господ Кучму и Назарбаева, Ниязова и Шеварнадзе обуревают противоречивые чувства: с одной стороны, они испытывают понятное желание укрыться от непрогнозируемой американской дубинки под российским ядерным “зонтиком” (ясно, что, в случае конфликта с Америкой, Европа не готова гарантировать безопасность Грузии, Армении, Киргизии или Казахстана; Россия же в ближайшие семь-восемь лет, скорее всего, сохранит относительный атомный паритет с США!)^v[v], с другой, - им трудно избавиться от привычной боязни присутствия крупного иностранного (российского или европейского – неважно!) капитала в контексте перераспределения советского наследства. Кроме того, очевидно, что в стратегическом плане, ни Москва, ни Париж, ни Берлин, ни Рим (между которыми, кстати, - т.е., между Берлином и Римом - уже после иракских событий разгорелся, впрочем, вполне “домашний” дипломатический скандал) не собираются отказывать Вашингтону в роли мирового гаранта постсоветсткого мироустройства.

Одновременно, - ходом самих вещей (что американцы не понимают!) - не до конца продуманные действия Пентагона в Ираке немало способствовали повышению международного авторитета Москвы (негативный фактор, укрепляющий миф об эффективности горчаковского направления внешней политики!);^vi[vi] что провоцирует Штаты - вспомним демарш посла А.Вершбоу о снятии охраны с российского посольства в Тегеране (и это в момент подготовки встречи “в верхах”!) - на ответные дипломатические ходы. Между тем, сегодня, пусть ненадолго, Москва объективно играет роль крупного центра международной политики и только от нее самой зависит, в какой мере она использует это обстоятельство для решения насущных внешнеполитических проблем.

Summa summarum

Ничем не спровоцированная атака Соединенных Штатов на независимый Ирак пробудила к жизни иллюзию вседозволенности. Ближайшим следствием акта агрессии Вашингтона стала активизация интифады на всем протяжении “мусульманской дуги”: от Тель-Авива до станции метро “Тушино”, что в Москве.

Впрочем, такие последствия “антитеррористической операции” в Ираке легко поддавались прогнозированию и ими, этими обстоятельствами, американцы изначально готовы были пренебречь! Но вот, о чем наверняка не задумывались инициаторы “Шока и трепета” - это о “тектонических” процессах, доселе сокрытых в недрах европейской цивилизации, и “размороженных” бомбовыми ударами по Багдаду.

Думается, что при разработке сценария иракской войны, пентагоновские “ястребы” просто не принимали в расчет то не вполне очевидное обстоятельство, что человечество развивается не только в контексте политической оппозиции “Вашингтон - мировое сообщество”, но что в современном мире взаимодействуют множество других политических и социальных оппозиций. Например, такие как “политические и экономические элиты – народные массы”, “евразийская цивилизация – атлантическая цивилизация”, “негроиды – европеоиды”, “тоталитаристы – демократы”, “националисты” – “юнионисты” и т.д., и т.п. Приступив к исполнению функций лидера мирового сообщества, США, тем самым, возложили на себя обязанности гаранта международной, в том числе и социальной, стабильности.

В качестве единственной супердержавы, Вашингтон с неизбежностью стал объектом разного рода претензий не только политических элит стран-изгоев, но и огромной части многомиллиардного населения Земного шара.

Одновременно, являясь наиболее успешным воплощением традиции европейской государственности, США, вне зависимости от конкретных внешнеполитических установок, выполняет сегодня обязанности носителя общечеловеческих ценностей.

И вот этот лидер, этот образец для подражания, это средоточие государственной нравственности допускает – пусть в качестве возмездия (хотя, как говорит сатирик Задорнов, посмотрите: где Манхеттен, а где Ирак?!) - акт политического и военного произвола.

В результате Иракского кризиса произвол стал инструментом международной политики.^vii[vii] Но, что еще более существенно, ПРАВО СИЛЬНОГО ОБРЕЛО КАЧЕСТВО УНИВЕРСАЛЬНОГО МЕТОДА РЕШЕНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ПРОБЛЕМ!

Каковыми, помимо установления контроля над буровыми вышками, должны быть социальные последствия этой акции?

***

До весны 2003 года, опираясь на подавляющее техническое превосходство американской государственной машины над техническими потенциалами всех других стран мира, США успешно решали внешнеполитические задачи. Однако чреда успехов не может длиться бесконечно. Техника – не панацея, но средство достижения целей, поставленных человеком. Основой удачной внешнеполитической деятельности (как показал, в том числе и пример Советского Союза) является социальная стабильность, помноженная на человеческий фактор. В тоже время, важнейшим условием сохранения внутренней стабильности является легитимность принимаемых на государственном уровне решений. Ударом по Багдаду, администрация Буша разбудила силы, отдаленные последствия действий которых невозможно предугадать. Бомбардировкой мирных городов в очередной раз был развенчан образ американской демократии, как привлекательной перспективы человечества. И поэтому абсолютно правы были лидеры государств – европейских союзников США, когда оценили иракскую авантюру, как крупную политическую ошибку, угрожающую не только политическому благополучию Соединенных Штатов Америки, но и всей системе мировой безопасности (в том числе и зависимым от Вашингтона политическим элитам).

Причем, откуда, из каких потаенных углов социального бытия, последует ответная реакция, сегодня не в состоянии ответственно прогнозировать ни один международный эксперт.

Некоторые известные аналитики назвали войну в Ираке “началом заката Соединенных Штатов Америки”.

Если этот прогноз подтвердиться, то государственная пирамида США (вспомните о его ядерном потенциале, вспомните о роли доллара в мировой экономике!) способна подмять под своими обломками всю политическую архитектуру современного мира.

Катастрофу еще можно предотвратить, или, во всяком случае, минимизировать возможные потери России.

Сумеет ли российская правящая элита правильно распорядиться имеющимися в ее распоряжениями ресурсами, в том числе, и фактором осознания рисков, связанных с реабилитацией концепции однополярного мира, покажет не столь отдаленное будущее.

Список литературы

Р.В. Манекин. К урокам иракского кризиса 2003 года

i^[i] Кстати слова эти теперь находятся, и они, эти слова, – как вы думаете о чем?: вспомните народные мифы о “добром царе и подлых боярах”! – о “недостоверной информации” и недобросовестных советниках! Вот так ошибочка, вот так “точечность” в дипломатии: стреляли по террористам, а разбомбили страну!

ii^[ii] Сегодня часто и иногда вполне справедливо критикуют “шестидесятников” за избыточный общественно-политический оптимизм. В 90-е гг.XX века в общественной жизни России “лирики” окончательно победили “физиков” (“физики”, надо полагать, теперь занимаются бизнесом). Но разве кто-нибудь будет отрицать, что молодые интеллектуалы 60-х гг. – вспомним Кира Булычева, поэтов Политехнического, да тех же членов “Хельсинской группы”! - чаще заглядывали в будущее, чем оглядывались на прошлое. В 2000-е гг. разве что в среде молодой поросли бизнес-элиты наблюдается, да и то какой-то натужный, с “цыганами и медведями”, показной ЭРЗАЦ- оптимизм. На излете Второго тысячелетия общественно-политическая мысль, в основных своих приложениях, обратилась к истории. И что же выяснилось? Оказывается, история способна не только объединять, но и разъединять людей: по национальному, конфессиональному, социальному, наконец, признакам. Общественно-политическая мысль, обращенная в прошлое, низвела значительную часть общества во времена Средневековья.

Впрочем, “ищущий да обрящет”: если искать поводы для конфронтации, их можно найти не только в шестимиллионнолетней (а некоторые археологи называют восьмимиллионный срок) истории человечества, но и генплане застройки дачного поселка.

Например, как известно, в 90-е годы XX в. по Западной и Центральной Украине прокатилась волна униатских погромов православных приходов. А в 70-е- -90-е гг. XIX в. царское правительство изгоняло из украинских церквей униатских священников. В 20-е и 50-е XX в. Владимир Ленин, Иосиф Сталин и Никита Хрущев организовывали целенаправленное уничтожение российских церковных общин. А в IX-XIII веках византийское православие “огнем и мечем” насаждалось варяжскими дружинами в Северо-Западной Руси.

Какое из этих событий следует признать точкой отчета взаимоотношений униатов и православных, государства и церкви?

История – фундамент политики. Но вот каковым окажется строение, возведенное на этом фундаменте, целиком зависит от архитекторов и прорабов. На фундаменте истории можно построить уютный дом – надежное убежище в минуты ненастья, обиталище муз и место проведения семейных праздников во времена покоя, а можно возвести средневековую крепость для отражения наскоков завистников-соседей.

В начале XX века в России существовала секта “бессмертных”, последователи которой считали, что человека умирает только в тот момент, когда поверит в свою кончину. Вопрос состоит в том, что искать в истории: признаки разложения общества или способы обустройства жизни? История способна дать ответы на любой вопрос. Однако главный урок истории состоит в том, что прошлое - всего только гумус человечества, на почве истории можно вырастить и пшеницу, и сорняк. Выбор за агрономами!

iii^[iii] А еще одна позиция, которую не раз приходилось слышать на конференциях в Киеве и в Москве – почему-то чаще всего ее озвучивали женщины-политологи: Наталья Нарочницкая, Тамара Гузенкова – исходила из “идеи”, назовем его так, “бихевиористического оптимизма”: России - мол не следует позволять втягивать себя в международные конфликты; вместе с тем, она должна демонстрировать на международной арене дипломатическую решительность и потенциальную мощь. Иначе говоря, нужно “играть мускулами”, но избегать применения силы. Этакий “политический нарциссцизм”… на фоне оккупации Ирака!

iv^[iv] Вообще говоря, политические и государственные союзы – и тут я снова вторю Сергею Евстратову - суть эффект синергетический, исходящий из внутренних потребностей социума. Между тем, побудительным мотивом объединения может стать осознание необходимости многополярного мира, как условия выживания наций в эпоху НТР, и одним из полюсов которого, в том числе, и силу исторической инерции, призвано стать евразийское политическое пространство.

v^[v] Как тут не помянуть договор СНВ – 2! О каком паритете и, следовательно, успехе российской дипломатии в переговорах об ограничении вооружений может идти речь, если российской ПВО практически не существуют?

vi^[vi] Хотя о какой эффективности можно вести речь, когда после Ирака, одним поворотом газовой заслонки, Вашингтон способен перекрыть Москве основной источник бюджетных поступлений, превратив отечественную трудозатратную – северную! - нефтедобычу в нерентабельную?!

vii^[vii] Социальные процессы обладают свойством “сверхтекучести”. Политическая действительность суть система сообщающихся сосудов. И следует еще подумать, не является военная агрессия США в Ираке политическим отображением энтропийных социальных процессов, протекающих на постсоветском пространстве?

 

 

Июль 2003