Политика СССР и Франции в период "странной войны"

Реферат

На тему:

Политика СССР и Франции в период «странной войны»

В первых числах октября французские войска без боя отступили с германской территории в предполье линии Зигфрида и расположились на оборонительных позициях на франко-германской границе. На фронте установилось полное затишье. Военный корреспондент Р. Доржелес, посетивший французские войска на фронте, писал: «Я был удивлен спокойствием, которое там царило. Артиллеристы, расположившись у Рейна, спокойно глазели на германские поезда с боеприпасами, курсирующие на неприятельском берегу, наши летчики пролетали над дымящимися трубами Саара, не сбрасывая бомб. Очевидно, главная забота высшего командования состояла в том, чтобы не беспокоить противника... Война была действительно «странной», не в смысле забавной, - там, где умирают, нет ничего веселого, а в смысле - необычной, удивительной, особенно в глазах тех, кто участвовал в предыдущей войне».

После крушения Польши на франко-германском фронте возникла действительно необычная ситуация. Германия находилась в состоянии войны с Францией и Англией, но противники не воевали.

Французы называли этот период «странной войной», англичане - «фальшивой войной», а немцы - «сидячей войной».

Причины и сущность «странной войны» нашли различные толкования в зарубежной и отечественной историографии. Большинство отечественных историков считает, что главным фактором, определяющим «странности» странной войны, была политика англо-французских союзников, не желавших вести активные боевые действия и надеявшихся на заключение соглашения с Германией на антисоветской основе. В основе стратегии западных союзников, по мнению советских исследователей, лежала политика, рассчитанная на то, чтобы создать видимость войны с Германией, но не мешать ей в агрессивных действиях против СССР. Политика Франции и Англии в период странной войны квалифицировалась как продолжение позорной мюнхенской.

Подобные мнения разделяют некоторые видные французские историки. Э. Боннефу в «Политической истории Третьей республики» пишет, что отсутствие активных боевых действий на фронте со стороны Франции должны были убедить Гитлера в готовности французов и англичан дать ему свободу экспансии на Востоке.

Такого же мнения придерживался генерал А. Бофр: «...Поскольку мы не будем наступать, мосты для связи с Германией не будут сожжены, и мы могли бы еще предпринять какие-то шаги в зависимости от обстоятельств». Ж.-П. Азема и Н. Винок также считают, что странная война соответствовала мюнхенской политике правительств Франции и Англии и «отвечала настроениям тех, кто не хотел «умирать за Данциг».

Конечно, надо иметь в виду, что как во Франции, так и в Англии имелись политические силы, заинтересованные в соглашении с Гитлером. Однако такие политические деятели не определяли в полной мере политику Парижа и Лондона.

По мнению М.М. Наринского, Париж и Лондон отказались от мюнхенской политики умиротворения и осуществляли политику сдерживания экспансионистских планов Германии. В ходе войны они намеревались силой оружия навязать Гитлеру свой план «урегулирования» в Европе. Безусловно, при этом не исключались различного рода политические комбинации.

Положение, сложившееся на франко-германском фронте в период странной войны не было случайностью. Оно соответствовало военно-политическим расчетам противников. Ныне известно, что как французское командование, так и командование верхмата издали директивы, запрещающие войскам вести активные боевые действия. Естественно, каждая сторона при этом преследовала определенные цели.

Германское командование вело переброску войск из Польши на Западный фронт, активно готовило верхмат к наступлению во Франции. Оперативная пауза в ходе войны была выгодна Германии.

Англо-французские союзники, отказываясь предпринимать наступление против германских армий, считали, что создавшееся положение на франко-германском фронте соответствует их политическим и военно-стратегическим интересам. В соответствии с франко-английским соглашением Великобритания должна была направить во Францию Британский экспедиционный корпус (БЭК). Первые подразделения БЭК прибыли во французский порт Шербур 4 сентября. В дальнейшем на франко-германский фронт было переброшено 12 английских дивизий и два авиационных соединений (всего 500 боевых самолетов).

Политическое и военное руководство Франции, как и Англии, исходили из предположения, что возникшая война примет затяжной характер, станет войной на истощение, исход ее решит превосходство материальных и людских ресурсов англо-французской коалиции. Исходя из этого основного положения своей военной доктрины, англо-французские союзники полагали целесообразным придерживаться на первом этапе войны оборонительной стратегии. Генерал Гамелен в докладе премьер-министру Э.Даладье от 12 октября 1938 г. подчеркнул, что линия Мажино определяет стратегические концепции французского генерального штаба. «Надо, - писал он, - чтобы позади системы фортификационных сооружений Франции могла вести войну, как Англия за Ла Маншем».

Похоже было, что во Франции и в Англии в политических и военных кругах глубоко укоренилось мнение, что в возникшей войне противостоящие армии фатально обречены на бездействие. Линия Мажино непреодолима, и германская армия погубит себя, атакуя французские укрепления. В то же время и французская армия бессильна прорвать линию Зигфрида. В этих условиях активные боевые действия приведут лишь к огромным жертвам наступающей армии, но не принесут победы.

Политическое и военное руководство Франции надеялось одержать победу над Германией. Для этого необходимо, считали французские стратеги, достигнуть ослабления военного потенциала Германии путем блокады, наращивать производство вооружений во Франции и Англии, обеспечить безопасность коммуникаций с заморскими владениями. «Только после этого придет час наступления, - писал А.Мишель, - война будет перенесена в Германию, никто не знает когда, но все в глубине души надеются, что Германия рухнет, сломленная блокадой и воздушными бомбардировками». Тезис о фатальной неизбежности поражения Германии в длительной войне на истощение, безоговорочно принятый в политических и военных инстанциях Франции, стал одним из краеугольных камней для выработки пассивной стратегии выжидания.

Большие надежды французское командование возлагало на другие театры военных действий, в первую очередь в Скандинавии и на Балканах. Создание новых фронтов на севере и юге Европы, по мнению французских военных стратегов, устранило бы опасность германского наступления против Франции.

В наиболее полном виде эти стратегические концепции командования Франции изложены в так называемом плане войны на 1940 г., подготовленном генералом Гамеленом и направленном в правительство 26 февраля 1940 г. Гамелен отмечал, что силы англо-французской коалиции, имеющиеся к весне 1940 г., недостаточны, чтобы взять стратегическую инициативу и начать большое наступление. Наступление германских армий на Северо-Восточном фронте на участке германо-французской границы Гамелен считал неосуществимым, если германское правительство не будет располагать новыми средствами борьбы, способными породить надежды на успех. Более вероятным Гамелен считал попытки германского командования предпринять наступление на флангах через Бельгию или Швейцарию, а также действия на других театрах военных действий: в Скандинавии и на Балканах. Гамелен утверждал, что англо-французские войска достаточно сильны, чтобы отразить наступление германских войск между Рейном и Мозелем и прийти на помощь бельгийской и швейцарской армии. В случае начала военных действий в Скандинавии и на Балканах, Англия и Франция могли бы, по мнению Гамелена, оказать помощь войсками и военной техникой странам, присоединившимся к англо-французской коалиции.

Расчеты французского генерального штаба не были реализованы. Союзникам удалось вовлечь верхмат в операции в Норвегии. Но затяжных сражений на этом новом фронте не было. Союзники потерпели в Норвегии поражение и не сумели предотвратить вторжение германских войск во Францию.

Военно-политическая ситуация странной войны вела к моральной демобилизации населения, к снижению боеспособности французской армии. В «Политической истории Третьей республики» известный французский историк Э. Боннефу писал: «Отказываясь от всякой идеи наступления, генеральный штаб лишил нашу армию возможности действовать, что вело к деморализации войск. Личный состав армии, как и гражданское население, на протяжении нескольких месяцев убеждались в мысли, что столь разрекламированная линия укреплений и воля руководителей избежать побоища прошлой войны устраняют какую-либо угрозу катастрофы. Это бездействие, к сожалению, породило скуку, сомнения и постепенную потерю бдительности».

В самом начале войны правительство приняло решение об эвакуации населения приграничных районов (в том числе Эльзаса и Лотарингии), а также некоторых парижских учреждений и служб, лицеев и музеев столицы и провинции. В долине Луары были реквизированы многие замки и большие особняки. Как всегда, при эвакуации люди, покинувшие свои дома, свое имущество, на новом месте испытывали определенные лишения и трудности. Но скоро французы с удивлением констатировали, что немцы не бомбят города и села, не сбрасывают химические бомбы на мирное население. Глубокое недовольство охватило эвакуированных, которые обвиняли власти во всех грехах и стремились вернуться в родные места. В скором времени чиновники покинули скучную провинцию и возвратились в столицу. В первые же дни войны Париж как бы принял военный вид. Оконные стекла заклеивались полосками бумаги. На улицах было много военных. По свидетельству И.Эренбурга, проститутки поджидали на улицах клиентов, вооруженные противогазами. Но все это скоро всем надоело. Жизнь входила в обычную колею. Известный шансонье Морис Шевалье пел популярную песенку «Париж остается Парижем».

Ограничения почти не коснулись жителей столицы. Карточки на продукты не вводились до февраля 1940 г. Лишь мясо разрешалось продавать только два раза в неделю. Бензин отпускался свободно. Рестораны не испытывали недостатка в клиентах - парижане хорошо зарабатывали и охотно тратили деньги. О гибели Польши, по свидетельству И. Эренбурга, никто не вспоминал. Морис Шевалье в своих песнях прославлял «единство французской нации»:

«Полковник-реакционер из Аксьон франсез.

Майор - умеренный

Капитан - клерикал

А лейтенант - враг священников

Молодые офицеры - ярые социалисты

Сержант - убежденный экстремист

Капрал поддерживает все партии

А солдат 2-го класса - игрок в тотализатор

Но все они прекрасные французы».

Веселые песенки напевали и французские солдаты на позициях: «Гитлер, приходи на линию Мажино

Наши бородачи поджидают тебя. И если тебе невтерпеж, Они надают тебе по заднице. Приходи, Гитлер, на линию Мажино».

Казалось, бодрому настроению французов не будет конца.

Их вера в победу поддерживалась плакатами на стенах, в которых утверждалось: «Мы победим, потому что мы сильнее!».

Отсутствие боевых действий на фронтах подогревало надежды французов, что все «образуется», что «ничего не произойдет». В этой атмосфере в общественном мнении рождались фантастические предположения, что Германия рухнет, не выдержав экономической блокады, что Гитлер «не хочет» отвоевывать Эльзас и Лотарингию, что рейху нужны черноземные земли Украины.

Постепенно официальные сводки в печати «никаких изменений на фронтах» стали восприниматься с некоторым беспокойством. Германские власти предприняли против французского населения подлинную психологическую войну. Радиостанции в Штуттгарте, Саарбрюккене и Франкфурте на средних и коротких волнах вели передачи на французском языке. Некий радиожурналист Фердоне, подвизавшийся в роли обозревателя на одной из радиостанций Германии, стал известен всей Франции. Многие тезисы в выступлении Фердоне находили благожелательный отклик у французских обывателей: виновность Англии, развязавшей эту войну; «Англия готова сражаться до последнего француза»; Англия «хитра и коварна», защищает только свои интересы; «Англия дает технику, но французы должны отдать свои жизни». Столь же упорно в радиопередачах звучали слова о «миролюбии Германии», которая «ничего не имеет против Франции». Масса деталей и фактов, известных французам, создавали у слушателей впечатление достоверности. На позиции французов на фронте немцы сбрасывали листовки, вели передачи по громкоговорителям и по радио. Цель такой пропаганды состояла в том, чтобы подорвать морально-боевой дух французских солдат и офицеров.

Но все же не германская пропаганда, а сама суть странной войны, полное бездействие большой массы войск, сосредоточенной на боевых позициях, определило резкое снижение морально-боевых качеств французской армии. Бездействие на фронте породило среди личного состава французских войск полное непонимание сути происходящих событий, убеждение в бессмысленности «сидеть в окопах», скуку и моральное разложение. Миллионы мобилизованных в армию французов не понимали необходимость лишений и трудностей военного времени, если настоящей войны нет и, как уверяли газеты, никогда не будет. Беспокойство командования вызывал рост пьянства в войсках. В ставку французской армии в апреле 1940 г. был представлен доклад управления военной цензуры. В этом секретном документе говорилось: «...Праздность и скука личного состава в некоторых частях... ведут к возрастающему злоупотреблению алкогольными напитками».

Французское командование вынуждено было принять экстренные меры. Были увеличены до 30 суток отпуска солдатам и унтер-офицерам. Командирам частей рекомендовалось проводить среди личного состава спортивные состязания, организовывать во фронтовом тылу «солдатские очаги». 21 ноября был подписан правительственный декрет о создании в действующей армии особой службы «библиотек, искусства и досуга». 26 февраля был опубликован декрет об отмене косвенного налога на игральные карты, предназначенные для войск на фронте. Местные органы обязаны были содействовать отправке посылок для фронтовиков. Пришлось осуществить и более «действенные меры»: в крупных гарнизонах и на железнодорожных станциях создавались военные вытрезвители. Такими мерами французское командование старалось приостановить разложение личного состава войск, но практически эта задача была невыполнима. Общая обстановка в стране оказала отрицательное влияние на моральное состояние войск. Благодушие и оптимизм первых месяцев «странной войны» шел на убыль. Известный французский дипломат А. Франсуа-Понсе в своих мемуарах писал: «Стали открываться глаза. Перестали верить в абсурдную идею, что союзники одержали верх в результате какого-либо ослабления противника».

Период странной войны характеризовался также ростом социальной напряженности во французском обществе, вызванного репрессиями правительства против коммунистов. Левые силы во Франции оказались в трудном положении. Советско-германский пакт о ненападении от 23 августа 1939 г. и особенно договор между СССР и Германией от 28 сентября дезориентировал общественное мнение Франции, поколебал позиции французской компартии. Отныне французские коммунисты отказались поддерживать правительство Даладье в войне и в начале октября потребовали в парламенте начать мирные переговоры с Германией. Такая позиция ФКП не встретила поддержки народных масс, в том числе и среди рабочих.

Правительство Даладье, используя законы военного времени, обрушило на коммунистов репрессии, решив покончить с ФКП - постоянным противником французской буржуазии. 26 сентября был принят закон о роспуске компартии и других организаций, действовавших под руководством ФКП. 20 января 1940 г. по специальному закону депутаты коммунисты были выведены из состава всех представительных учреждений. Разгрому подверглись профсоюзы, находившиеся под влиянием ФКП. 17 января 1940 г. коммунисты - члены парламента и местных представительных органов были лишены депутатской неприкосновенности. В марте 1940 г., подводя итоги антикоммунистических репрессий, министр внутренних дел Сарро сообщил, что распущено 300 муниципалитетов и 675 общественных организаций, где коммунисты пользовались влиянием, запрещены 2 ежедневные газеты и 159 других изданий, в Париже и провинции проведено 11 тыс. обысков, арестовано 3400 чел.

После заключения советско-германского пакта о ненападении 23 августа 1939 г. и особенно договора о дружбе и границе 28 сентября советско-французские отношения, в первую очередь для Москвы, потеряли свое значение и шли на убыль.

Однако дипломатические отношения между Москвой и Парижем не были прерваны. Советское руководство, заинтересованное в укреплении связей с Германией, занимало по отношению к Франции и Англии почти враждебную позицию, возлагая на них ответственность за развязывание и продолжение начавшейся войны.

Французское правительство проявляло определенную сдержанность и старалось не обострять отношения с СССР. Париж внимательно следил за внешнеполитическим курсом СССР и, в первую очередь, за развитием советско-германских отношений.

Продвижение частей Красной Армии на польской территории и установление по всей линии фронта контакта с германскими войсками настоятельно требовало урегулирования многих вопросов между Москвой и Берлином, между командованием советскими и германскими войсками в Польше. 22 сентября было подписано германо-советское коммюнике, в котором говорилось, что германское правительство и правительство СССР установили демаркационную линию между германской и советской армиями. Демаркационная линия проходила по рекам Писса, Нарев, Буг, Висла и Сан. В этом документе, опубликованном в печати как в СССР, так и в Германии, открыто были определены границы «сферы интересов» СССР и Германии в Польше.

В политических кругах Парижа это сообщение было встречено довольно спокойно и даже по отношению к СССР благожелательно, Я.З.Суриц телеграфировал в Москву, что многие политические деятели Франции считают, что демаркационная линия между советской и германской армиями «крайне выгодна для СССР, это «крупнейшая победа Москвы». Политические обозреватели отмечали, что Москва поставила под контроль советского оружия значительную часть Польши, где проживает 11 млн. населения. Красная Армия создала заслон «на ранее намечавшихся и наиболее вероятных путях гитлеровского наступления против СССР». Некоторые парижские политики полагали, что «СССР действительно и решительно свернул на путь защиты чисто национальных и имперских интересов России». Более того, делался вывод, что в будущем создавшаяся ситуация «может повернуться и своей выгодной стороной для Франции, создав, в частности, более прочную плотину против германизма».

27 сентября в Москву вновь прибыл министр иностранных дел Германии И.Риббентроп, который провел переговоры со Сталиным и Молотовым. На следующий день был подписан советско-германский договор о дружбе и границе, а также секретные приложения к нему. В договоре стороны констатировали распад польского государства и взяли на себя ответственность за проведение в своих «сферах интересов» необходимые государственные переустройства. При определении границ были внесены изменения демаркационной линии, установленной германо-советским соглашением от 22 сентября: территория литовского государства включалась в сферу интересов СССР, а Люблинское воеводство и часть Варшавского воеводства отходили в сферу интересов Германии. Таким образом, районы, где преобладало польское население, отходили к Германии, а граница «сферы интересов» СССР в Польше стала проходить в основном по «линии Керзона» с учетом национального состава населения.

Советско-германский договор от 28 сентября 1939 г. и прилагаемые к нему документы свидетельствовали о расширении сотрудничества между СССР и Германией в политической области. Советский Союз и нацистская Германия предложили англо-французскому блоку смириться с ликвидацией независимости польского государства и отказаться от своих обязательств по отношению к Польше. Выступая в октябре в рейхстаге, Гитлер говорил о том, что бесполезно продолжать войну, поскольку польский вопрос касается только Германии и Советского Союза.

Комиссия ученых СССР и ПНР по истории отношений между двумя странами в мае 1989 г. опубликовала тезисы «Канун и начало второй мировой войны». В этом документе дается развернутая оценка советско-германского договора от 28 сентября 1939 г.

Подписание договора не только о «границе», но и о «дружбе», отмечали польские и советские историки, «давало основание говорить о «дружеских» отношениях СССР с фашистской Германией, фактически обеляло фашизм, деформировало классовые установки в общественном и индивидуальном сознании, имело тяжелые последствия как для Польши, так и для СССР».

После заключения советско-германского Договора о дружбе и границе между СССР и Германией В.М.Молотов и И.Риббентроп согласовали и подписали текст совместного советско-германского заявления. Этот документ должен был свидетельствовать о миролюбивых намерениях СССР и Германии. Молотов и Риббентроп подчеркнули, что урегулирование Москвой и Берлином вопросов, связанных с распадом польского государства, создает «прочный фундамент для длительного мира в Восточной Европе». Стороны пришли к соглашению, что «ликвидация настоящей войны между Германией, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой стороны, отвечала бы интересам всех народов». В заявлении прозвучали предупреждения в адрес правительств Англии и Франции, на которых в случае отказа содействовать установлению мира в Европе падает «ответственность за продолжение войны».

6 октября, выступая в рейхстаге, Гитлер заявил о стремлении немецкого народа к миру и подчеркнул, что Германия не имеет враждебных намерений по отношению к Франции и Англии. Таким образом, сторонникам прекращения войны стали Гитлер и Сталин. Муссолини и некоторые главы других государств заявили о своей готовности взять на себя посреднические миссии в переговорах между воюющими державами.

Сталин в защиту своей позиции мог мобилизовать коммунистические партии воюющих и нейтральных государств. В конце сентября всем компартиям были посланы директивы Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала, в которых предписывалось защищать политику СССР, бороться за мир, против империалистической войны, против капитализма и против национал-демократии.

1 октября от имени фракции французских рабочих и крестьян (бывшая фракция ФКП) председателю палаты депутатов Э. Эррио. было направлено письмо, в котором содержалось требование созвать парламент для обсуждения на открытом заседании предложения Германии о заключении мира. «...Мы считаем, что мир можно быстро достигнуть, ибо империалистическим поджигателям войны и гитлеровской Германии, находящейся во власти внутренних противоречий, противостоит могущество Советского Союза, что позволит реализовать политику коллективной безопасности, способной обеспечить мир и спасти независимость Франции».

Следует отметить, что призыв ФКП к миру соответствовал позиции не только пацифистов, выступавших против любой войны, но и позиции крайне правых реакционных деятелей. За мир с нацистской Германией выступал П. Лаваль, П. Фланден, М. Деа, Ж. Монтиньи, Ж.-Л. Тиксье-Виньянкур, П. Скапини и другие. Ж. Бонне, 13 сентября лишившийся портфеля министра иностранных дел, также предлагал обсудить вопрос о мире в парламенте.

Предложение Гитлера о мире, даже подкрепленное авторитетом СССР, не могло встретить серьезного отношения во Франции и Англии. Во-первых, в советско-германском заявлении от 28 сентября и в речах Гитлера практически не говорилось о судьбе Польши, кроме того, что СССР и Германия «урегулировали» вопросы, связанные с распадом польского государства. Более того, СССР и Германия, не дожидаясь мирной конференции, установили «границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего польского государства». Во-вторых, предложения Гитлера содержали весьма неопределенные гарантии безопасности в Европе после прекращения войны.

3 октября Н.Чемберлен заявил в палате общин, что английское правительство готово рассмотреть предложения о мире, но при условии серьезных гарантий безопасности в Европе. 10 октября в речи, которая транслировалась по французскому радио, Э. Даладье сказал, что Гитлер говорит «о мире, о мире для немцев, мире, который установит законность завоеваний, достигнутых хитростью и силой, мире, который не мешал бы подготовить новые захваты». «Мы взяли оружие и выступили против агрессии. Мы не сложим оружие, пока не будем иметь реальные гарантии мира и безопасности, безопасности, которая не будет подвергаться угрозе каждые шесть месяцев».

В письме к В.П.Потемкину от 18 октября Я.З.Суриц, хорошо информированный о настроениях в политических кругах Парижа, писал: «Нашему присоединению к требованиям мира никто не придал большого значения. Гораздо большее значение было придано нашему заявлению «об ответственности» и о «совместных с Германией мерах» на случай отклонения мира». Полпред отмечал, что среди политиков и дипломатов существует мнение, что призыв СССР к миру носит «платонический характер» и является лишь уступкой Германии.

Итак, в конце сентября 1939 г. были четко зафиксированы результаты раздела Польши между СССР и Германией, уточнены сферы влияния двух держав в Восточной Европе, выражено согласие сторон развивать дружеские отношения и сделано предложение о прекращении начавшейся войны на условиях признания ликвидации польского государства.

Новая позиция советского правительства была подробно изложена в докладе председателя Совета Народных Комиссаров и народного комиссара иностранных дел В.М.Молотова на сессии Верховного Совета 31 октября 1939 г.

Молотов подтвердил нейтралитет советского государства в начавшейся войне и охарактеризовал внешнеполитические акции правительства как действия, направленные на обеспечение безопасности. В докладе были допущены оскорбительные, недопустимые, с точки зрения международного права, выпады в адрес Польши. Назвав польское государство «уродливым детищем Версальского договора», Молотов фактически выступил против польского народа, лишив его права иметь собственное государственное устройство. Для оправдания политического курса советского руководства глава правительства использовал настоящую идеологическую акробатику. В его выступлении не было ни одного слова осуждения германской агрессии. Более того, агрессором, по его словам, стали Англия и Франция, которые не хотят прекращения бессмысленной войны под предлогом восстановления польского государства. Молотов взял под защиту идеологию гитлеризма, которую, по его словам, нельзя уничтожить силой. Советский нарком практически оправдывал ведение войны фашистской Германией, стремившейся лишь к тому, чтобы «разбить путы Версальского договора, творцами которого были Англия и Франция при активном участии Соединенных Штатов Америки». Война, которую ведут Англия и Франция, по мнению Молотова, может окончиться для них крахом, поскольку «смешно думать, что Германию с ее возросшей мощью можно «просто вывести из строя». Молотов подчеркнул, что ныне Германия «стремится к миру» и лишь Англия и Франция противодействуют мирным устремлениям Гитлера. Нарком заявил, что война, которую ведут Англия и Франция не имеет реальных целей, поскольку о восстановлении старой Польши «не может быть и речи», вести «идеологическую войну» против гитлеризма преступно, а «борьба за демократию» является лишь фальшивым лозунгом. «Теперь наши отношения с германским государством, - говорил Молотов, - построены на базе дружественных отношений, на готовности поддерживать стремление Германии к миру и, вместе с тем, на желании всемерно содействовать развитию советско-германских отношений ко взаимной выгоде обоих государств».

Речь Молотова на сессии Верховного Совета СССР широко комментировали на страницах французской печати, которая подчеркивала не только антипольскую, но и антифранцузскую и антианглийскую направленность советской политики.

Военный атташе Франции в Москве 5 ноября в своем донесении в Париж, отметил главные моменты в речи Молотова как оправдание новой политики согласия России с Германией и осуждение внешнеполитического курса Франции и Англии. «Резюмируя речь Молотова, можно сказать, - писал генерал Палас, - что она искажает факты и пытается доказать незыблемость принципов внешней политики советского правительства в то время, когда Россия возвращается к империалистической политике времен царизма».

20 ноября в НКИД прибыло письмо Сурица из Парижа, в котором содержалась информация о реакции французских официальных кругов и общественности на доклад Молотова. С одной стороны, заявление наркома иностранных дел о верности СССР провозглашенному нейтралитету было встречено с удовлетворением. С другой стороны, широко высказывались тревожные мнения. Французы опасались, что Советский Союз будет не только стремиться закрепить свои завоевания в Польше и в Прибалтике, но и сможет содействовать развитию германской экспансии в сторону французских колониальных владений. Во французской прессе давались весьма противоречивые оценки советской политики. Одни авторы утверждали, что Москва делает ставку на мировую революцию, другие считали, что Кремль возрождает русскую национальную политику. Общее мнение сводилось к тому, что советское правительство демонстрирует верность соглашениям с Германией и свое отрицательное отношение к политике Франции и Англии.

Любопытно, что германские власти оригинальным способом оценили эту сторону речи Молотова. 23 ноября советское полпредство во Франции сообщило в НКИД, что 8 ноября ночью в предместьях Парижа с самолета были сброшены листовки, в которых содержались выдержки из речи Молотова от 31 октября. По утверждению французской печати, листовки были напечатаны в Берлине и сброшены над Парижем с германского самолета.

Распространение подобных материалов во Франции свидетельствовало, что германские спецслужбы стремились внедрить в сознание французов, что Советская Россия окончательно встала на сторону Германии и ныне является врагом Франции.

Советско-германское сближение, резкая критика политики Парижа и Лондона Молотовым и Сталиным, директивы Коминтерна, обвинявшие Францию и Англию в развязывании и продолжении империалистической войны в Европе, ухудшили советско-французские отношения.

Сотрудничество с Германией оказало отрицательное влияние на советскую политику и государственную мораль. В докладе председателя комиссии по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 г. на съезде народных депутатов СССР А.Н.Яковлева 23 декабря 1989 г. отмечалось: «Встав на путь раздела добычи с хищником, Сталин стал изъясняться языком ультиматумов и угроз с соседними, особенно малыми, странами, не счел зазорным прибегнуть к силе оружия - так произошло в споре с Финляндией. В великодержавной манере осуществил возвращение в состав Союза Бессарабии, восстановление Советской власти в республиках Прибалтики».

Но в то же время современники и историки отмечали, что внешнеполитические акции Кремля, осуществленные в начале второй мировой войны укрепили военно-политическое положение Советского Союза.

Присоединение украинского и белорусского населения восточных районов Польши к Советской Белоруссии и Советской Украине, если и было осуществлено с нарушением международного права и с применением оружия, то по своей сущности являлось делом справедливым и исторически оправданным.

Политические деятели и политологи европейских стран отмечали, что выдвижение Красной Армии на польскую территорию, установление советского влияния в Прибалтике ограничивают сферу господства Германии в Восточной Европе и объективно имеют антигерманскую направленность.

Парижская газета «Тан» за 28 сентября, подчеркивая значение внешнеполитических акций СССР, писала: «Москва, а не Берлин, сделалась центром дипломатических решений в Восточной Европе».

Французская дипломатия в определении своего курса по отношению к СССР, как можно судить по документам, преследовала две цели: не дать повода к усилению связей СССР с Германией, что могло бы привести к созданию советско-германского военно-политического союза, и не разрушить мостов с Москвой для того, чтобы использовать их в случае изменения внешнеполитического курса Советского Союза.

В докторской диссертации Франсуа Левека приводятся два документа, разработанные в отделе «Европа» политического департамента МИД Франции после заключения советско-германского договора о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г. Первый документ датирован 30 сентября, второй - 1 октября 1939 г.

Авторы первого документа подчеркивали, что не следует считать создание военного союза между СССР и Германией свершившимся фактом и также признать вероятность агрессивных действий России против западных союзников. Советское правительство, указывалось в справке, не имеет оснований для денонсации франко-советского пакта о ненападении 1932 г., поскольку Франция, вступив в войну во имя защиты Польши, не совершила акта агрессии.

Записка политического департамента от 1 октября дает более широкое толкование политики СССР и содержит рекомендации руководству МИД Франции по определению отношений к Советскому Союзу. В этом документе говорилось о тайных замыслах Кремля, определивших его курс на сближение с Германией. Подписывая советско-германский пакт о ненападении, Советский Союз имел целью толкнуть Германию на войну с англо-французским блоком и тем самым ослабить воюющие державы в ходе длительной войны. Используя возникшую ситуацию и соглашение с Германией, отмечалось в документе, СССР рассчитывал получить то, что он предполагал достигнуть в случае формирования франко-англо-русской Антанты: присоединение Западной Белоруссии и Западаной Украины, усиление своих позиций на Балтике. Принимая эту точку зрения, считали авторы записки, следует признать, что какого-то «коренного поворота» в политике СССР не произошло: цели остались прежними, но были избраны другие пути для их достижения. В документе подчеркивалось, что Германия представляет для СССР основную опасность. Поэтому Москва не заинтересована в окончательной победе рейха над англо-французскими союзниками. Советский Союз оказывает Германии материальную помощь лишь для того, чтобы она имела возможность вести длительную войну. Но основная стратегическая цель СССР состоит в том, чтобы добиться поражения германских войск.

Надо отдать должное авторам документа: анализ внешнеполитической стратегии Москвы был проведен достаточно глубоко. Французские дипломатические чиновники отбросили эмоции и не пошли на поводу некоторых политических деятелей Франции, которые все больше и больше отдавали дань оголтелому антисоветизму.

В документе от 1 октября анализировалась реальная политика Москвы и решительно отвергалась возможность длительного военно-политического союза между Советским Союзом и фашистским рейхом. В свете этих основных выводов отдел «Европа» политического департамента МИД Франции предлагал руководству министерства укреплять отношения между Парижем и Москвой, дипломатическими путями противодействовать развитию советско-германских отношений. Учитывая, что Кремль, похоже, также заинтересован в сохранении связей с Францией, следует незамедлительно вернуть французского посла в Москву (Э. Наджиар покинул советскую столицу после заключения советско-германского договора о ненападении), что будет воспринято советским правительством как свидетельство доброжелательности Франции по отношению к СССР.

Контакты французского посла с руководством НКИД, считали аналитики департамента, не могут носить характера переговоров. Речь идет лишь о том, чтобы помешать укреплению советско-германских связей и облегчить СССР переход от нынешней фазы развития международных отношений к заключительному этапу - разгрому фашистской Германии. Французский посол должен объяснить Молотову, что между СССР и Францией нет серьезных противоречий, что поражение западных союзников в войне с Германией ничего не дает Советскому Союзу. Ни Англия, ни Франция не угрожают влиянию СССР в Прибалтике. Что касается Польши, то французское посольство в Москве должно придерживаться следующей позиции: в Версале не была определена восточная граница Польши; нынешняя граница, определенная советско-германским договором от 28 сентября 1939 г., в основном соответствует «линии Керзона»; при подписании мирного договора будут учтены интересы СССР.

На встрече 3 декабря 1939 г. с замнаркома иностранных дел В.П.Потемкиным французский посол Э. Наджиар «отдал должное мудрости советского правительства, сумевшего найти неуязвимое разрешение вопроса о Западной Украине и Западной Белоруссии и воздержавшегося от присоединения территорий, заселенных преимущественно поляками».

Советско-французские отношения в период странной войны прошли своеобразные испытания в связи с военно-политическими акциями СССР в Прибалтийских государствах.

Отношения СССР с соседними Эстонией, Латвией и Литвой всегда находились в поле пристального внимания советской дипломатии, поскольку от военно-политического положения в этом регионе зависела безопасность северо-западных границ Советского Союза. Москва не исключала вероятность включения этих стран в сферу влияния мощных европейских держав в антисоветских целях, тем более, что правительства Таллинна, Риги и Каунаса зачастую занимали недружественную позицию по отношению к СССР. Летом 1939 г. в прибалтийских государствах побывали с визитами начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Гальдер, руководитель разведки верхмата адмирал Канарис, ответственные чиновники МИД Германии. В августе правительства Таллинна и Риги заключили с Германией договоры о ненападении. В сентябре правительство Литвы вело переговоры с Германией об укреплении литовско-германских отношений.

Советско-германский пакт о ненападении 23 августа 1939 г. и секретный протокол к нему определили, что Эстония и Латвия находятся в «сфере интересов» СССР, а после подписания советско-германского договора о дружбе о границе 28 сентября 1939 г. в соответствии с секретным дополнительным протоколом в «сферу интересов» СССР отошла Литва.

Учитывая важное стратегическое значение прибалтийского региона в системе безопасности СССР, советское правительство осенью 1939 г. предложило правительствам Эстонии, Латвии и Литвы заключить пакт о взаимопомощи. Подобное предложение, принятое в практике международных отношений, не создавало угрозы национальному суверенитету этих стран. Сложившаяся в Европе военно-политическая обстановка диктовала необходимость для правительств Таллинна, Риги и Каунаса принять предложения Москвы.

Пакт о взаимопомощи между СССР и Эстонской республикой был подписан в Москве 28 сентября 1939 г. Стороны брали на себя обязательства оказывать друг другу всяческую помощь, в том числе и военную, в случае возникновения прямого военного нападения или угрозы военного нападения со стороны любой великой европейской державы. Эстонская сторона предоставляла

Советскому Союзу базы военно-морского флота на островах Саарема (Эзель), Хийумаа (Даго) и в порте Палдиски, а также несколько аэродромов на правах аренды. Со своей стороны СССР, взял на себя обязательства оказывать эстонской армии помощь вооружением и другими военными материалами. Конфиденциальный протокол, приложенный к основному документу, давал право СССР ввести на территорию Эстонии ограниченный контингент наземных и воздушных сил численностью до 25 тыс. чел. Статья 5-я Договора подчеркивала: «Проведение в жизнь настоящего пакта ни в какой мере не должно затрагивать суверенные права Договаривающихся сторон, в частности их экономической системы и государственного устройства».

5 октября аналогичный договор о взаимопомощи был подписан с Латвийской республикой. Советский Союз получил право иметь в Латвии военно-морские базы в Лиепая (Либаве) и Вентспилсе (Виндава) и несколько военных аэродромов. Численность советских войск, которые должны были дислоцироваться в Латвии, не должна была превышать 25 тыс. чел.

10 октября договор о взаимопомощи был заключен с Литвой, Статья 1-я пакта зафиксировала передачу города Вильно и Виленской области (ранее входившей в состав Польши) Советским Союзом Литовской республике «в целях закрепления дружбы между СССР и Литвой». Остальные статьи договора по содержанию совпадали с аналогичными статьями советско-эстонского и советско-латвийского пактов.

Заключение договоров о взаимопомощи Советского Союза с Эстонией, Латвией и Литвой изменил военно-политическую ситуацию в этом регионе. СССР значительно укрепил свои стратегические позиции на Северо-Востоке Европы и на Балтийском море.

Несмотря на то, что советские акции в Прибалтике, как и ввод войск Красной Армии в восточные районы Польши, проходили в «сфере интересов» СССР, то есть с молчаливого согласия Берлина, подлинный смысл действий Москвы имел антигерманский характер. Германия уступала доминирующую роль в Прибалтике Советскому Союзу.

Усиление влияния СССР в Прибалтийских государствах оказывало, безусловно, воздействие на внутреннее положение в этих странах, на расстановку политических сил. Москва отныне могла не только оказывать политическое и экономическое давление на Таллинн, Ригу и Каунас, но и осуществлять реальную поддержку демократическим силам, в том числе и коммунистам, находившимся в оппозиции к существующим режимам.

В столицах западноевропейских государств заключение пактов взаимопомощи между СССР и Прибалтийскими странами было воспринято спокойно и даже с определенной доброжелательностью. Политические деятели, дипломаты, видные публицисты в своих выступлениях и заявлениях подчеркивали, что Советский Союз усилил свое влияние в важном для его безопасности регионе и что советские акции объективно ограничивают влияние Германии в Прибалтике.

В середине октября в Париже стало заметно намерение правительства «сохранить добрые отношения» с СССР. По информации Я.З.Сурица, французские официальные круги начали проявлять инициативу по восстановлению связей с Москвой. «По всеобщему убеждению, без поддержки СССР Гитлеру крышка, - писал в телеграмме в НКИД 21 октября полпред. - Обеспечить себе наш нейтралитет - это главная забота. Ради этого пойдут и на жертвы».

По сведениям, полученным советским полпредством в Париже, Р. Кулондр, ставший директором кабинета премьер-министра, в беседе с дипломатами отметил, что, с точки зрения интересов Москвы, заключение СССР договоров о взаимопомощи с Прибалтийскими государствами вполне оправдано. Генеральный секретарь МИД Франции А. Леже, который, как правило, не проявлял доброжелательного отношения к политике Советского Союза, на этот раз разделял мнение Кулондра.

В первой половине октября посол Франции в СССР Э. Наджиар вернулся в Москву. Ознакомившись с обстановкой в столице Советского Союза, посол изложил свои взгляды на политику Кремля в письме на Кэ д'Орсе от 28 октября. «Совершенно очевидно, - писал французский дипломат, - что для нас выгодно восстановление Россией своих территориальных позиций в Европе, которые она занимала в 1914 г. и которые позволяли уравновешивать влияние Германии. Мы не должны оценивать нынешние события в духе того резонанса, который был вызван аморальным характером договора Гитлера со Сталиным и сенсационным продвижением Советов в Польше и в Прибалтике. Исходя из жизненных интересов Франции, мы не можем не учитывать, что существование на восточных границах рейха России, настойчиво возрождающей в своей внешней

политике традиции старой империи, будет сдерживать Германию Вхождение России в дела Европы, хотя и происшедшее в результате германо-советского сближения, наносит первый удар по программе безграничных завоеваний гитлеровского рейха».

До декабря 1939 г., то есть до начала советско-финляндской войны, несмотря на ввод советских войск в Западную Украину и Западную Белоруссию и усиление советского влияния в Прибалтике, в политических кругах Франции преобладало осторожное и взвешенное отношение к Советскому Союзу. «Зимняя война» в Финляндии коренным образом изменила внешнеполитический курс французского правительства по отношению к СССР.

ноября по советскому радио транслировалась речь председателя Совета народных комиссаров В.М. Молотова. Глава правительства сообщил гражданам СССР, что советско-финляндские переговоры не принесли желаемых результатов. По утверждению Молотова, на границе с Финляндией начались «возмутительные провокации, вплоть до артиллерийского обстрела наших воинских частей под Ленинградом». Далее председатель СНК заявил, что правительство отдало распоряжение командованию Красной Армии и Военно-морскому флоту «быть готовым ко всяким неожиданностям и немедленно пресекать возможные новые вылазки со стороны финляндской военщины». Речь Молотова свидетельствовала, что в отношениях с Финляндией назрел военный конфликт.

ноября войска Ленинградского военного округа получили приказ начать военные действия на советско-финляндской границе с задачей отбросить части финской армии на Карельском перешейке, занять участок финской территории севернее Ладожского озера и принадлежавшую Финляндии часть полуострова Рыбачий. В официальных документах и в советской прессе подчеркивалось, что главная цель действий Красной Армии заключается в обеспечении безопасности Ленинграда. Однако замыслы Кремля шли гораздо дальше. Предполагалось установить полный контроль над Финляндией, утвердить в стране коммунистическое или прокоммунистическое правительство и раздвинуть границы социалистического строя в Европе. Уже 30 ноября в беседе с Ф. Шуленбургом Молотов, информируя германского посла о советско-финляндском конфликте заявил: «Не исключено, что в Финляндии будет создано другое правительство - дружественное Советскому Союзу, а также Германии».

В этом отношении представляет интерес директива Политического управления РККА от 4 февраля 1940 г., в которой подчеркивалось, что в партийно-политической работе в войсках наряду с тезисом о задаче обеспечить безопасность Ленинграда следует пропагандировать интернациональный долг Красной Армии, о ее обязанности оказать помощь финскому народу в его борьбе против помещиков и капиталистов.

1 декабря 1939 г. на финляндской территории, занятой Красной Армией, в городе Териоки было образовано «народное правительство Финляндской Демократической Республики» во главе с финским революционером-эмигрантом, секретарем Коминтерна О.В.Куусиненом. В советской прессе было указано, что о создании правительства Куусинена стало известно якобы из радиоперехвата. Таким образом, Москва давала понять, что она не имеет какого-либо отношения к созданию правительства Финляндской Демократической Республики. Советское правительство немедленно установило с правительством Куусинена дипломатические отношения, и 2 декабря был подписан Договор о взаимопомощи и дружбе между СССР и Финляндской Демократической Республикой. Следует признать, что идея создания народного правительства Финляндии возникла на базе иллюзорных надежд на то, что действия Советского Союза найдут поддержку со стороны трудящихся Финляндии, которые в силу классовой пролетарской солидарности выступят против буржуазного правительства. Такие расчеты были лишены основания. В своем большинстве народ Финляндии выступил в защиту независимости и национального суверенитета своей Родины.

Создание правительства Куусинена позволило Молотову выдвинуть версию, что Советский Союз не ведет войны с Финляндией, а лишь «оказывает помощь дружественной Финляндской Демократической Республике». Убедительность такой версии с самого начала была весьма сомнительна. Уже в январе-феврале советское руководство как бы забыло о существовании правительства Куусинена.

14 декабря Лига наций под давлением французских и английских представителей приняла решение об исключении СССР из этой международной организации. 16 декабря в советской печати было опубликовано сообщение ТАСС, в котором говорилось: «По мнению советских кругов, это нелепое решение Лиги наций вызывает ироническую улыбку, оно способно лишь оскандалить его незадачливых авторов». Несмотря на такую оценку решения Лиги наций, исключение СССР из международной организации, членами которой было большинство стран мира, нанесло серьезный ущерб престижу Советского Союза на мировой арене.

С началом советско-финляндской войны в политических кругах Франции стали заметны две тенденции в определении позиции правительства по отношению к СССР. Дипломаты на Кэ д'Орсе считали целесообразным проявить осторожность и выдержку и не демонстрировать Москве открыто враждебную политику, поскольку такой курс, по мнению аналитиков французского МИД, может привести к укреплению русско-германского альянса.

Вторая тенденция в политике Франции отвечала интересам французских правых консерваторов, для которых большевистская Россия была «желанным противником». «Зимняя война» давала этим силам повод открыто проповедовать враждебный курс против СССР. Сталин для реакционеров был более опасным политиком, чем Гитлер, а война с Германией отходила как бы на второй план.

Следует признать, что яростная антисоветская кампания оказала сильное влияние на французское общественное мнение. Известный французский историк Р. Жиро считает, что советско-финляндская война породила во Франции такую волну антисоветизма и антикоммунизма, что можно говорить о подлинной «холодной войне», которая продолжалась до фашистского нашествия на французскую землю в мае 1940 г.

В телеграмме от 2 декабря советский полпред во Франции писал в НКИД: «В связи с финскими делами - очередной взрыв негодования. Больше всего ярости вызывало появление на сцену правительства Куусинена... Разговоры о том, что СССР преграждает путь германской агрессии, что это объективно выгодно и так далее, почти совершенно замолкли. Сейчас крепко возобладало мнение, что взят курс на социальную революцию и на затягивание войны... Нет во всяком случае сомнения, что мы сейчас зачислены в число прямых врагов».

Антисоветская и антикоммунистическая кампания во Франции достигла невиданных масштабов. На страницах французских газет раздавались призывы защищать «отважную маленькую Финляндию», ставшую «Фермопилами цивилизации», «наказать» Советский Союз. «Неописуемая буря охватила буржуазию. Дух крестового похода яростно охватил ее круги... Возник единый клич: война России! Миролюбиво настроенные люди превратились в наиболее воинствующих. Тот, кто не хотел «умирать за Данциг», хотели «умереть за Хельсинки»... Это был момент, когда антикоммунистический бред достиг своей крайней степени и принял формы эпилепсии. В разгар войны с Германией идея германской опасности окончательно исчезла, и все мысли, вся ненависть, все неистовство были направлены против Москвы», - писал в своей книге «Французы, вот правда!» А. Кериллис.

Французское правительство, заняв позицию в защиту Финляндии, рассматривало возможность разрыва дипломатических отношений с СССР. Подтверждением этим намерениям правительства можно было найти во французской прессе. Хорошо информированная газета «Тан» писала 7 января, что «дипломатические отношения между Россией и западными демократиями потеряли свое значение». В этот же день газета «Пари суар», выступавшая за разрыв дипломатических отношений с СССР, писала: «Закрыв полпредство на Р. де Гренель, мы ударим по Гитлеру».

Французский посол в Москве Э. Наджиар, который никогда не проявлял себя как сторонник укрепления франко-советских связей, высказался за возможность разрыва дипломатических отношений с СССР. Советник премьер-министра по внешнеполитическим вопросам Ж. Даридан 13 декабря заявил, что это предложение «было одобрено французским правительством». 19 январе в сенате выступил заместитель премьер-министра К. Шотан. Он обвинил Советский Союз в нападении на Польшу и Финляндию и заявил: «В свое время правительство примет решение по вопросу о взаимоотношениях с СССР».

В дипломатических кругах Франции вопрос о прекращении официальных отношений с СССР считали решенным. В Москве во французском посольстве приступили к уничтожению архивов. Сотрудникам было рекомендовано отправить во Францию женщин и детей.

22 декабря в телеграмме КНИД Я. З.Суриц подчеркивал: «Кампания за разрыв отношений с нами более серьезна, чем я полагал. В парламентских кругах об этом говорят как о вероятности». По мнению полпреда, рост вражеского отношения к СССР вызван целым рядом факторов, которые активно пропагандировались прессой. В политических кругах почувствовали иллюзорность надежд, что советская политика может измениться и повернуться в сторону союзников. Кроме того, укрепилось убеждение, что советский нейтралитет прикрывает военное сотрудничество СССР с Германией, что война в Финляндии «ведется в контакте и в соответствии с планами Германии и вводит фактически СССР в круг воюющих против Антанты коалиции».

Враждебные акции Франции в конце 1939 г. и начале 1940 г. оправдывались правящими кругами Франции именно тем, что СССР стал фактическим союзником Германии в войне с англофранцузской коалицией. Такое отношение к СССР было крупным просчетом политического и военного руководства Франции. Конечно, советско-германское сотрудничество создавало определенные трудности для англо-французской коалиции, поскольку Москва официально оказывала Германии политическую поддержку, а также ослабляла экономическую блокаду союзниками, поставляя рейху сырье и горючее.

Но Советский Союз не намеревался отказываться от нейтралитета и не желал ввязываться в войну ни на стороне Германии, ни на стороне Франции и Англии.

Заявив о своей решительной поддержке Финляндии и взяв курс на обострение советско-французских отношений, правительство Даладье поощряло враждебные акции по отношению к СССР. В конце декабря 1939 г. были арестованы счета и ценности советского торгпредства в Париже на сумму 779 млн. франков.

5 февраля 1940 г. французская полиция заняла помещение советского торгпредства и стала производить обыск в служебных помещениях, который длился 5 дней. Было вскрыто 35 сейфов, изъяты многие документы. Обнаружив два небольших прожектора, полиция пыталась обвинить сотрудников советского торгпредства в намерениях подавать световые сигналы немецким самолетам. Однако эксперты не поддержали это обвинение, поскольку один прожектор был сломан, а другой использовался для освещения сада. Одновременно с налетом на торгпредство французские полицейские произвели обыск в советской фирме «Интурист» и в бывшей советской школе в Париже. Получив информацию о происходящих обысках, полпред СССР в Париже Я.З.Суриц направил в торгпредство двух своих сотрудников, поручив им потребовать от чинов полиции немедленно очистить помещение и вернуть изъятые документы. Французская полиция отказалась удовлетворить эти требования. Полпред в 17 часов того же числа заявил французскому правительству протест против действий полиции, настаивая на прекращении обыска и на возвращении торгпредству всех изъятых документов.

Французские власти предпринимали и другие противоправные акции по отношению к СССР. 19 декабря 1939 г. было задержано советское судно «Котлас», 13 января 1940 г. - сухогруз «Селенга», 15 марта - судно «Маяковский». В ноте от 9 апреля 1940 г., врученной поверенному в делах Франции Пайяру, советское правительство заявило протест по поводу незаконного задержания советских кораблей французскими военно-морскими властями в Сайгоне. В ноте указывалось, что советское правительство оставляет за собой право требовать от французского правительства возмещения убытков и потерь.

Французское правительство, проводя по отношению к СССР недружественную, зачастую враждебную политику, все же считало целесообразным сохранять дипломатические отношения с Москвой. В одном из документов французского министерства иностранных дел от 8 декабря 1939 г. подчеркивалось, что правительство должно осудить советскую агрессию в Финляндии, но следует «соблюдать осторожность». Идти на разрыв с Россией, полагали авторы документа, означало бы содействовать интересам Германии. Военный атташе Франции в СССР генерал Палас в своем донесении в Париж от 13 января рекомендовал французскому правительству не разрывать дипломатические отношения с СССР, считая такую акцию несвоевременной и опасной. Он считал целесообразным ограничиться энергичным давлением на Москву, демонстрируя решимость и силу англо-французских союзников.

Москва также проявляла осторожность и осмотрительность. Советское правительство стремилось сохранить свой нейтралитет и не было заинтересовано в разрыве контактов с англо-французскими союзниками. Однако отношения с Францией были натянутыми. В конце 1939 г. и начале 1940 г. Москва предпочитала осуществлять связи с союзниками через Лондон.

Прекращение войны с Финляндией спутало карты англо-французских политиков. Французский историк Ги Росси-Ланди в своей книге о «странной войне» пишет, что разгром Польши - союзницы Франции фашистской Германией, с которой Франция находилась в состоянии войны, не вызвал во французских политических кругах большого волнения, тогда как окончание военного конфликта между СССР и Финляндией взволновало французских политиков и привело к падению правительства Э. Даладье.

В связи с прекращением «зимней войны» во Франции разразился правительственный кризис. На секретных заседаниях сената и палаты депутатов правительство подверглось резкой критике за то, что оно не проявило достаточной активности в деле оказания помощи Финляндии, что Даладье «не ведет войну против Советского Союза». Сенатор Ш. Ребель заявил, что в Финляндии Франция потеряла «прекрасный и важный повод иметь новый театр военных действий». Сенатор А. Лодье считал, что Франция потерпела «моральное и дипломатическое поражение». Правый депутат Тиксье-Виньянкур на заседании палаты депутатов патетически воскликнул: «Франция проиграла в Финляндии не сражение, а целую кампанию». Бывший премьер-министр П. Фланден призвал усилить антисоветскую деятельность правительства. По его мнению, лояльное отношение к СССР лишает Францию «поддержки тех сил в мире, которые считают большевизм основным врагом».

Даладье энергично оправдывался. Опровергая обвинения в недостаточной помощи Финляндии, премьер-министр заявил: «Франция оказалась впереди стран, которые направили материальную помощь Финляндии. Финнам было отправлено 175 самолетов, 496 артиллерийских орудий, 5000 ручных пулеметов, 400 морских мин, 200000 гранат, 20 миллионов патронов».

Оправдания не помогли, Э.Даладье вынужден был уйти в отставку. «Я был опрокинут 20 марта 1940 г. потому, что, по мнению палаты депутатов, не сделал в пользу Финляндии тех усилий, которых она желала», - писал после войны Э. Даладье.

Новый кабинет возглавил Поль Рейно, который в правительстве Даладье занимал сначала пост министра юстиции, с ноября 1938 г. - пост министра финансов. Новый премьер-министр сохранил за собой портфель министра иностранных дел, а на министерство обороны был оставлен Э.Даладье - соперник П. Рейно за власть.

П. Рейно был хорошо известен в политических кругах Франции. Это был честолюбивый и тщеславный человек, который всегда стремился к власти. Энергичный и упрямый, Рейно умел защищать свою позицию. Однако за ним, в отличие от Даладье, не стояло организованной и влиятельной политической партии. Критикуя политику своего предшественника, П. Рейно в палате депутатов заявил о своей решимости энергично вести войну: «Правительство, которое представляется вам, не имеет и не хочет иметь других задач, кроме как возродить, объединить и направить всю энергию французов на то, чтобы сражаться и победить, раздавить предательство, где бы оно не возникло». Парламентарии были готовы поддержать курс П. Рейно и призывали правительство взять «реванш за поражение в Финляндии». Для П. Рейно, по словам Ф. Бедарида, встала необходимость «любой ценой отвести обвинения в свой адрес в пассивности». Однако изменить коренным образом ход войны П. Рейно не мог.

В середине марта 1940 г. возник инцидент, который еще больше обострил отношения между Москвой и Парижем.

15 марта полпредство СССР во Франции отправило в Москву телеграмму за подписью Я. З. Сурица. Это была поздравительная телеграмма в адрес правительства в связи с окончанием войны в Финляндии. В телеграмме говорилось: «Советская колония в Париже, собравшаяся по случаю заключения мирного договора с Финляндией, единодушно одобряет и горячо приветствует руководимую гениальным Сталиным мирную политику Советского Союза, которая обеспечивает безопасность Ленинграда и наших северо-западных границ. Благодаря мудрости советского правительства и нашей доблестной Красной Армии, планы англо-французских поджигателей войны, которые старались разжечь очаг войны на северо-востоке Европы, снова потерпели неудачу. Советский Союз, главная надежда всех трудящихся, остается неприступной крепостью, о которую разобьются темные замыслы врагов социализма против трудящихся всего мира». Далее следовали здравицы в честь Сталина, Молотова, Ворошилова и Красной Армии.

Казалось бы, в телеграмме не было ничего необычного. Такие приветствия почти каждый день можно было встретить в советской печати. В тексте также не было прямого упоминания французского правительства и какой-либо критики в адрес Франции.

Телеграмма Сурица послужила поводом для дипломатической конфронтации между Парижем и Москвой.

Французскими властями телеграмма была конфискована.

Сам по себе инцидент с телеграммой мелкий, но он выглядел весьма странно, если учесть очень строгие правила, установленные НКИД для советских дипломатов, работавших за границей. Я. З. Суриц был одним из опытных советских дипломатов и пользовался полным доверием не только М. М. Литвинова, с которым у него сложились дружеские отношения, но и нового наркома В.М.Молотова.

В своих мемуарах И. Эренбург пишет, что ему в полпредстве сказали, что «вышла, так сказать, промашка». Суриц был болен. Правительственная телеграмма была принята на собрании сотрудников полпредства. Суриц ее подписал. Но молодой неопытный сотрудник отнес ее не к шифровальщику, а прямо на почту. «Для политиков, считавших, что нужно воевать не с фашистской Германией, а с Советским Союзом, это было нечаянной находкой», - писал И.Эренбург.

Правительство Парижа воспользовалось этой телеграммой для того, чтобы продемонстрировать свою твердость по отношению к СССР. Незначительный инцидент был искусственно раздут до масштабов международного скандала. По этому поводу даже состоялись консультации между Парижем и Лондоном, и было получено согласие британского правительства на дипломатической демарш Франции в Москве.

По указанию из Парижа поверенный в делах Франции Пайяр 19 марта на приеме в НКИД заявил наркому В. М.Молотову протест в связи с телеграммой Сурица. Он обратил внимание наркома на такие выражения как «планы англо-французских поджигателей войны», «темные замыслы врагов социализма» и подчеркнул, что французское правительство рассматривает передачу подобной телеграммы из-за указанных выражений как «недопустимое вмешательство во французскую политическую жизнь». Пайяр заявил, что своими действиями Суриц «лишил необходимого элемента корректности свои отношения с французским правительством» и не может более считаться «персоной грата». В связи с этим французский дипломат изложил просьбу французского правительства «положить конец миссии г-на Сурица при французском правительстве». Пайяр в конце своей речи подчеркнул, что речь не идет о пересмотре отношений между Францией и СССР, вопрос имеет персональный характер и касается лишь советского полпреда Сурица.

Молотов ответил, что заявление Пайяра принято к сведению, ответ будет дан французскому посольству позднее, после обсуждения этого вопроса в советском правительстве.

Москва не хотела разрыва отношений с Францией. 26 марта заместитель наркома иностранных дел СССР С.А.Лозовский передал временному поверенному в делах Франции Пайяру официальный ответ. Он заявил, что советское правительство не находит достаточных мотивов для того, чтобы французское правительство могло больше не считать Сурица «персоной грата» на основании телеграммы, в которой не содержится упоминание о французском правительстве. Однако поскольку Париж поставил в отношении Сурица формальный вотум недоверия, правительство СССР приняло решение освободить Сурица от обязанностей полномочного представителя Советского Союза во Франции.

Как видно, Москва проявила сдержанность. Военно-воздушный атташе Франции в Москве подполковник Люге в телеграмме в Париж сделал обоснованный вывод: «Дело Сурица положено в «ящик» как и дело об обыске в советском торгпредстве в Париже... Москва не хочет разрыва с Францией и Великобританией...».

Во Франции инцидент с телеграммой, получивший название «дело Сурица», был использован для раскручивания нового витка антисоветской истерии. И это не было случайностью. Именно в марте месяце активно разрабатывались планы нападения на СССР, а французская пресса готовила общественное мнение к конфликту с Советским Союзом. По словам Р. Жиро, «никогда еще война против СССР не была столь близка». 28 марта в газете «Тан» было опубликовано официальное сообщение о «деле Сурица». Редакция газеты, известная своей близостью к правительственным кругам, поместила обширные комментарии, которые по существу сводились к требованиям подлинного антикоммунистического крестового похода. «Тан» ставила вопрос об отзыве советского полпреда в общие рамки франко-советских отношений. «С этой точки зрения, - писала газета, -ситуация предельно проста. Мы находимся в состоянии войны с Германией, Россия - фактически союзник рейха. Никто не сомневается в существовании тесной солидарности между сталинским и гитлеровским режимами, ныне объединившийся «на жизнь и на смерть» в их общем деле порабощения Европы огнем и кровью... Россия - друг нашего врага, хотят этого или нет, является нашим врагом. И следует обращаться с ней как с врагом. Для этого надо кое-что другое, чем жалкое лукавство, которое вызвало отзыв советского посла в Париже в связи с конфиденциальной телеграммой».

Этот всплеск враждебности по отношению к СССР во французском общественном мнении, подогреваемый прессой, конечно, не был случайностью. Все «дело Сурица», безусловно, было начато по указанию самых высоких правительственных инстанций Франции.

Однако такая откровенная враждебная линия в отношениях с Россией вызывала возражение некоторых высокопоставленных чиновников министерства иностранных дел Франции, которые считали, что необходимо проводить во взаимоотношениях с СССР твердую, но в то же время гибкую политику. В служебной записке политического департамента МИД Франции от 20 марта 1940 г. подчеркивалось, что советско-германский пакт не создал подлинного союза между СССР и Германией, «Позиция Кремля, -писали авторы документа, - после подписания пакта о ненападении и вступления рейха в войну не отражает политику сближения с Берлином, а свидетельствует о желании использовать для своей выгоды определенное совпадение интересов СССР с Германией. Об этом достаточно убедительно свидетельствует вступление Красной Армии в Восточную Польшу. По отношению к СССР следует проводить жесткую политику с тем, чтобы не допустить трансформацию совпадения интересов этих двух стран в подлинный альянс».

29 марта 1940 г. на сессии Верховного Совета СССР с докладом о внешней политике советского правительства выступил В. М.Молотов. Народный комиссар иностранных дел, представляя на ратификацию советско-финляндский мирный договор, осветил политику СССР и дал оценку военно-политической ситуации в Европе после прекращения войны в Финляндии. Нарком подчеркнул, что позиция Франции и Англии по отношению к СССР в период войны с Финляндией, объясняется совсем не защитой малых народов и не защитой прав членов Лиги наций. Поддержка правительства Хельсинки объясняется тем, что «в Финляндии у них был готовый военный плацдарм на случай нападения на СССР». Молотов подчеркнул незыблемость политики СССР, который строго сохраняет позиции нейтралитета в войне. Нарком иностранных дел коснулся также создания на Ближнем Востоке группировки англо-французских войск. «Мы должны быть бдительными в отношении попыток использования этих... войск во враждебных Советскому Союзу целях. Всякие попытки такого рода вызвали бы с нашей стороны ответные меры против агрессоров, причем опасность такой игры с огнем должна быть совершенно очевидна для враждебных СССР держав и для тех из наших соседей, кто окажется орудием этой агрессивной политики против СССР».

Речь В.М.Молотова на сессии Верховного Совета СССР стала предметом внимательного анализа французских дипломатов в Москве. Поверенный в делах Франции в СССР Ж. Пайяр в своем донесении в Париж отметил, что, несмотря на обычную фразеологию советских лидеров об англофранцузском империализме, в речи наркома иностранных дел можно заметить некоторые новые нюансы, отражающие сущность внешней политики СССР. Пайяр подчеркивает, что Молотов проявил определенную сдержанность в оценке политики Парижа и Лондона и в то же время воздерживался от одобрения политики Берлина. По мнению французского дипломата, советское правительство считает главной задачей обеспечение своих собственных интересов и в первую очередь - нейтралитета.

Военно-воздушный атташе Франции в СССР подполковник Люге в своей телеграмме от 2 апреля также отмечает, что в речи Молотова можно заметить смягчение тона по отношению к Франции и Англии. Советский Союз, отмечает Люге, не хочет идти на риск вооруженного конфликта с западными союзниками. Но в то же время, стремясь создать в Париже и Лондоне впечатление о вероятности ухудшения советско-германских отношений при соответствующих обстоятельствах, Москва заинтересована сохранять связи с Германией на основе определенной общности интересов. Такая двойственность советской политики, отмечал французский военно-воздушный атташе, имеет, вероятно, временный характер. Однако такая политика обеспечивает Советскому правительству определенную стабильность на международной арене.

В сводке разведывательного управления генерального штаба французской армии также отмечалось, что 29 марта на сессии Верховного Совета СССР Молотов говорил о политике Франции и Англии в «примирительном тоне» и отмечалось, что советские власти не предпринимают каких-либо враждебных акций по отношению к западным державам, проявляют корректное отношение к французским военным представителям в Москве. Советские лидеры опасаются Германии, указывалось в разведсводке, но поскольку англо-французские союзники не ведут активных действий против верхмата, Москва ищет соглашения с Берлином и оказывает рейху экономическую помощь. Кроме того, увеличение группировки войск англо-французских союзников на Ближнем Востоке вызывает беспокойство в правящих кругах СССР.

Пришедшее к власти во Франции 21 марта правительство П. Рейно не внесло изменений в политику Парижа в отношении Советского Союза. Декларируя свои намерения вести решительную борьбу с Германией, новый премьер-министр не отказался от планов военных акций против СССР.

Ухудшение советско-французских отношений привело к свертыванию дипломатических связей между СССР и Францией. В феврале 1940 г. французский посол отбыл из Москвы в «отпуск». Во главе французского посольства остался поверенный в делах Франции Ж. Пайяр.

После отъезда из Парижа по настоянию французской стороны полномочного постоянного представителя СССР во Франции Я.З.Сурица состав советского полпредства сокращался. Были отозваны в Москву советник полпредства П. Крапивицкий и первый секретарь Н.Бирюков. Временным поверенным в делах СССР во Франции стал второй секретарь полпредства Н.Н.Иванов, которому выпала трудная задача решать дела советского представительства в период разгрома французской армии, капитуляции Франции и становления режима Виши.

Николай Николаевич Иванов не был профессиональным дипломатом. До 1938 г. он преподавал политэкономию в одном из московских институтов. Около года он учился на дипломатических курсах НКИД и в январе 1939 г. был назначен 3-м секретарем полпредства в Париже.

В письме к Я.З.Сурицу заместитель наркома иностранных дел В.П.Потемкин информировал полпреда, что Иванов успешно закончил учебу, «сравнительно благополучно» владеет французским языком, имеет подготовку в области экономики и права.

В письме к заведующему Западным отделом НКИД А.А. Рошу (А.А. Рошин) от 11 февраля 1940 г. Н. Н. Иванов писал, что его хорошо приняли в полпредстве и поручили делать обзоры по французской прессе. «Активно занимаюсь изучением языка, французы меня понимают».

Таким образом, во главе советского полпредства в Париже оказался молодой (по опыту работы), недостаточно подготовленный дипломат. Такое назначение свидетельствовало, что Москва перестала считать советско-французские отношения приоритетным направлением во внешней политике СССР.